Страница:
Ставили машины рядом, параллельно, как на парковке, но из них не выходили, двигатели не выключали. Миклуха пересаживался в пассажирское кресло, окна приоткрывались, судья быстро формулировал условия, потом коротко беседовали о том о сем, обменивались информацией и разъезжались с коротким интервалом. Передача денег происходила раз в квартал тоже мимолетно, там же, если было что передавать. Но было почти всегда. Увесисто.
Когда Дымков возглавил суд и его стали возить, пришлось для встреч купить старенькую «нексию», что Олег Олегович и сделал скрепя сердце. Иногда они с Лерочкой куда-нибудь выезжали на ней, но основную функцию выполняла машина раз – другой в месяц, служа для встреч с Миклухой.
Доверие Дымкова к партнеру, их жесткая связка и взаимная заинтересованность окрепли настолько, что когда однажды, пару лет назад, Миклуха не без робости попросил вернуть ему памятные фото, Олег Олегович небрежно и вполне искренно бросил: «Да пожалуйста!» – лишь снисходительно улыбнулся и поинтересовался: «А зачем тебе? Ностальгия по юности?». Миклуха без малейшего вызова в голосе, но вполне резонно ответил вопросом на вопрос: «Но вам-то они точно не нужны… уже!» – и улыбнулся.
Он был прав вдвойне. Куда они друг от друга денутся? Да и лишний компромат, хранящийся в доме, пусть даже не на самого хозяина, – ни к чему. Хватит и того, что в тайнике. Дымков отдал те четыре фотки, но копии все же сделал: снял на цифровой фотоаппарат, перегнал в свой старенький компьютер, а с аппарата стер. На всякий случай.
Миклуха мог догадываться, что Дымков подстраховался. Но это его почему-то не смутило.
В последние годы они все чаще встречались на процессах. В этом году уже на трех, где Миклуха отчаянно защищал «проплаченного» чиновника– взяточника, женщину, утратившую способность к деторождению благодаря героическим усилиям акушерки, и старика-ветерана, которого оставили без пенсии. Разумеется, перепало только от чиновника через его жену, за что столоначальнику подарено было незаслуженных два года свободы из пяти лет колонии, светивших ему по закону.
Анатолий Зотович сделался богат. Однако, по сведением Дымкова, не шиковал, пыль в глаза не пускал, чем Дымкова радовал. Ну, «тойота корола» трехлетняя, квартира двухкомнатная не в самом престижном районе, приличные костюмы – а что, юрист все-таки, скромный бизнес, но свой… Дорогущий, лучший в городе ресторан «Сардиния» – ни-ни! Обходился просто хорошим «Алмазом». Супругой не обзавелся, замечен был то в сравнительно пристойных, на два-три месяца, связях, то в стремительных ралли по девицам города и окрестностей.
Миклуха тратил, но и откладывал. Копил. У него появилась цель. Но знал о ней только он один.
Такая же стратегия вела к обеспеченной, комфортной старости и Олега Олеговича Дымкова. Но если иметь в виду размер «траншей», продвигался он шагами куда более широкими и цель его рисовалась в цифрах, несравненно более впечатляющих.
Как известно, Бендеру для обустройства в Рио нужен был миллион рублей. Дымкову для безмятежного существования в Австрии, на маленькой романтичной альпийской вилле где-нибудь в районе Земмеринга, в окружении волшебных сосен, уходящих по взгорью к облакам, нужно было два-три миллиона евро. Домик в горах, машина себе и, может быть, Лерочке, если в состоянии будет водить. Квартирка в Вене с двумя спаленками, скромная, но с прибылью фирма, чтобы просто покрывались налоги на недвижимость и на текущие расходы и траты чтобы хватало. Ну и на пару-тройку в год приятных путешествий, – вот, собственно, и все. По нынешним временам вполне себе скромные запросы простого российского чиновника, а тем более служителя Фемиды. Но и этого вполне было достаточно – лишь бы уехать. Навсегда. Без оглядки.
Да, так уж сложилось, что федеральный судья, в прошлом комсомолец и активист, отличник, знаток ленинских цитат и немецкого языка, правильный советский, а потом российский человек, не испытывал к своей стране и ее загадочному народу большой симпатии. Точнее – вовсе никакой. А любил он Европу, и в частности Австрию, где побывал несколько раз, в составе делегаций, по обмену опытом и туристом.
Дымков не был тайным врагом устоев, в страшном сне не мог представить себя диссидентом или даже членом какой-нибудь ласково-оппозиционной партии. Он просто-напросто жил скрытым отщепенцем, внутренним эмигрантом. Понятие «родина» значило для него мало. Он не был сентиментален и знал, что ностальгии не подвержен. Он с давних пор, послушав всякие «голоса», кое-что почитав и посмотрев, поездив туда, на Запад, захотел когда-нибудь, пускай под старость, переселиться в более комфортную во всех отношениях страну, лучше всего в немецкоговорящую. И безмятежно дожить с Лерочкой отпущенный на земле срок. Он был уверен, что здесь безмятежно не получится.
Дымков вплотную приблизился к финишной ленточке и натянул ее, дугою выпятив грудь спринтера, хотя дистанцию прошел марафонскую. Тесный тайник уже едва вмещал надежно упакованные стопы ассигнаций по пятьсот евро. Он приблизился к трем миллионам. Все шло отлично…
…и если бы не этот звонок на мобильный…
«ЧУДОВИЩНОЕ УБИЙСТВО»
Под таким бесхитростным заголовком в «Славянском вестнике» на полосе «Происшествия» 30 июня 2010 года расположилась заметка следующего содержания:
«Вчера в 11.30 в доме 32 по улице Бурмистрова был обнаружен труп господина Миклачева Анатолия Зотовича 1977 г.р. Он являлся старшим партнером юридической фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры». Тело со следами жуткой насильственной смерти обнаружила домработница, приходившая по средам убирать квартиру. По словам одного из понятых, просившего не называть его имени, убитый лежал на полу возле письменного стола с проломленным черепом. Рядом с трупом убийца оставил отрезанный у жертвы язык. Половой член также был отсечен, но на месте преступления не обнаружен. Неясно также, чем ударили по голове хозяина квартиры. Зато следственной группе не придется искать орудие, с помощью которого произвели членовредительство: большой острый кухонный нож лежал рядом с трупом. Вся комната была залита кровью, в том числе и так называемой «тяжелой» – так на языке медиков и судмедэкспертов называют смесь крови с мозговым веществом. Судя по страшному беспорядку, убийца что-то искал в квартире. Члены оперативно-следственной бригады от комментариев отказались. Как нам стало известно, дело поручено следователю по особо важным делам Славянского управления Следственного комитата при прокуратуре РФ Андрею Кудрину».
«Последний транш!.. Хороший, жирный. Как всегда, без малейшего риска, один приговор… Приговорчик… Каждое слово в вердикте тянуло евриков на сто. Слово – стольник, слово – стольник. Коротенько и убойно получилось, как раз на двести тысяч евриков заявленных. Обвиняемый Уткин, богатая сволочь, заказал спалить дом конкурента по пивному бизнесу. Ладно бы дом – жена этого конкурента сварилась почти вкрутую. Семьдесят процентов поверхности тела. Но прямых улик нет. Нет, как нет! Косвенные – сильные, исполнитель есть, убедительный посредник есть, а улики… Да еще алиби смутное у этого Уткина можно было учесть. Словом, «свободу Юрию Деточкину» в зале суда, двести косых на счет, итого, три «лимона» за годы непорочной службы. Ну ничего! Все и так нормально! Через полгода – год алес капут, прощай, немытая Россия, здравствуйте, покой и воля, чистый воздух Альп, лыжня безупречной раскатки, Моцарт в Венской опере, волшебный Зальцбург, приветливые бюргеры и ласковые полицейские, книги и прогулки, размышления о вечном, приятные хлопоты вокруг маленького, необременительного бизнеса, лучшие врачи для Лерочки и поездки с ней на лучшие швейцарские курорты… Все то, что никак не мог себе позволить судья заметного ранга с репутацией бессребреника, когда вокруг да около бизнесмены, чиновники, даже депутаты гуляли по полной программе и дома, и за границей, чихали на всех с высокой колокольни. Правда, садятся время от времени. Но судья – под лупой, под микроскопом. В последние годы особенно…
«Что ж, сам ты, Олежек, выбор сделал. Теперь, Олежек, сетовать поздно. Все жили – ты копил. Цель не достигнута, но, конечно, хватит и этого… если… Эй, эй, без всяких «если»! Все нормально, Олежка, все чисто, все путем. Возьми себя в руки! И все-таки что же он такое сотворил, Миклуха мой бесценный? Чем заслужил? Что и кому ляпнул? Кого трахнул? Нелишне бы узнать. В любом случае сам виноват…»
Таким мятежным и докучливым мыслям предавался и к такому выводу пришел Олег Олегович Дымков, скорбно склонившись над вышеприведенной газетной заметкой в своем уютном кабинете на третьем этаже старенького здания областного суда, так и не отремонтированного в рамках всероссийской кампании по приведению в порядок «храмов правосудия».
Да, мысли докучали, бередили, тревожили, но не более того. Пока не раздался звонок.
ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ ПОСЛЕ УБИЙСТВА РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК С ТОГО СВЕТА
Прикосновение. То местечко, чуть ниже левой лопатки. Осторожный, щекотный кружочек, очерченный подушечкой пальца. Еще один, чуть ниже. Еще ниже, еще… Теперь под правой лопаткой. Чуть ниже. Еще ниже, вдоль позвоночника, ближе к бедру. Начинается…
Андрей Иванович Кудрин сидел на следствии без малого пятнадцать лет. Начинал, как положено, опером в МВД. Теперь – зам. руководителя следственного отдела. Повидал всякого. И вывел для себя закономерность. Или примету, что ли… Если выпадают убийства с экзотикой и большим количеством крови – удается раскрыть процентов семьдесят-восемьдесят. Если все традиционно по форме, а крови умеренно или нет вовсе – жди следствия мучительного, долгого, плавно переходящего в висяк.
Кудрин любил свою работу, обожал успех и ненавидел себя в тех нередких случаях, когда все усилия шли прахом и истина так и не всплывала. Или искусно переворачивалась с ног на голову, скукоживалась, растворялась в демагогическом тумане, который так ловко напускали в зале суда изощренные адвокаты.
Кудрину было пятьдесят три… Он делил жизнь между преступниками, дочкой Алиной, которую растил без матери – умерла Веточка при родах! – и поэтом Пастернаком, которого чтил безмерно. Особенно его поздние стихи, из коих можно было черпать душевную стойкость, когда докучали мысли о старости и бренности бытия. Он и сам когда-то писал в рифму тайком: за ученической партой, в казарме под Сыктывкаром, в ночном студенческом общежитии. Но, почитав по совету приятеля Больших Поэтов, особенно Пастернака, – бросил. И стал ловить себе преступников, поскольку каждый должен заниматься тем, что ему предначертано свыше.
Если по примете, то лежащее перед ним дело N 354 должно быть расследовано сравнительно быстро. Но что-то подсказывало Кудрину: не тот случай. Непосредственно на месте преступления следов и подсказок не обнаруживалось. Голову проломили тупым предметом, не оставившим никаких зазубрин. Мозг погиб в результате сильнейшего внутреннего кровоизлияния. Эксперт допускает, что был предмет, обернутый в толстую мягкую ткань, или даже удар кулаком, защищенным перчаткой, но удар нечеловеческой силы.
На месте преступления эксперты, видите ли, не обнаружили ничего, кроме трупа и языка, у него отрезанного. Второй причиндал, можно сказать, главный, знаковый, преступник прихватил с собой или спустил в канализацию. Последнее маловероятно: почему тогда язык оставлен? Ни орудий преступления, ни следов обуви, ни отпечатков, ни вскрытого замка, ни материала, перспективного для генетической экспертизы, – ничего. Если не считать нескольких волосков на подушке, на ковре, на использованном полотенце в пластиковом баке для грязного белья. Волоски принадлежали как блондинкам, так и брюнеткам. Но, к сожалению, современная экспертиза еще не достигла такого совершенства, чтобы по цвету, длине или толщине разных волосков, найденных в помещении, определить, хозяйка какого из них побывала здесь последней. Непонятно было также, чем этого Миклачева треснули по башке. Но саданули крепко.
Да, еще следы лихорадочного обыска… Что искали? Вопрос. Паспорт и прочие документы не тронули… Разве что какую-то часть. Если взяли деньги и драгоценности, то кто это может подтвердить или опровергнуть – человек – то жил одиноко, бабам своим вряд ли показывал укромные места. Домработница Щукина, рыдая, клялась, что у Толеньки за все четыре года, что убирает, нитки не взяла и никаких таких денег или брильянтов ни разу не видала и не натыкалась. Правильно: солидный человек, юрист, не мог хранить деньги под матрасом. И сберкнижек не видела. А вот это странно. Их-то могли и забрать. Впрочем, зачем, если без паспорта они все равно ничего не стоят? Надо запросы дать по сберкассам, коммерческим банкам – наверняка что-то где-то лежит. Ну и что? Лежит себе. Кроме матери близких родственников нет. Мамаше несчастной достанется… Щукина уверяет также, что нож точно его, из квартиры, она им всегда мясо резала, когда готовила на субботу-воскресенье, сама правильным брусочком затачивала. А остальное… На ее взгляд, по ее памяти, ничего в квартире не пропало.
«Ни х…, в том числе и самого х…» – мрачно пошутил про себя следователь. Андрей Иванович не был поклонником черного юмора и любителем крепких выражений. Интеллигентные родители-музыканты и обозначенный ими круг чтения сформировали брезгливость к скабрезностям и жесткому сленгу. Но иногда его прорывало, и он озвучивал эмоцию в доступной простому народу лексике.
Кудрин глотнул чаю из стакана в старом мельхиоровом подстаканнике – бабушкино наследство, с которым не расставался вот уже два десятка лет. И приступил к размышлениям. Точнее, к интервью, которое он давал сам себе в процессе поиска истины: такая форма стала для Кудрина абсолютно органичной и очень помогала вылавливать зацепки и детали.
– Что мы имеем?
– Миклачев Анатолий Зотович, 33 года, юрист, небольшой частный бизнес. Родился в районном центре Козловске в семье милиционера и парикмахерши. Единственный сын в семье. В школе учился на отлично. Учителя отмечали работоспособность, прилежание, цепкую память, терпение. При этом был замкнут, близких друзей не заводил. Привлекателен внешне, что вызывало повышенное внимание девочек. Если и были отношения с кем-то из них – не афишировал. Судим в 1997 году, сразу после окончания юрфака, за непредумышленный наезд на пешеходном переходе со смертельным исходом. Срок о-очень гуманный – два года условно и 200 тысяч компенсации.
– Как тебе такая человечность козловской районной Фемиды?
– Да, могут пожалеть, когда хотят. Во сколько, интересно, обошлось папаше – менту спасение юного отрока? И кто судил? Надо выяснить. Дальше… Симпатичный, пользовался успехом у одноклассниц.
– Имеет значение?
– Еще какое! Этот успех получил развитие. Опрошенные, коих было немного, отмечают, что подруги у Миклачева водились обычно эффектные или просто роскошные. Не слишком часто, но постоянно менял. Он явно искал совершенства, шел к идеалу. Согласен?
– Вспомни, свидетели видели его и с простушками, серыми мышками. Но таких случаев два или три. Так или иначе всех, кто прошел через его постель за долгие годы, начиная с пубертантного периода, не обнаружишь и не опросишь. Галерея, видимо, впечатляющая.
– Но кто последняя?
– Салахова Анна Саидовна, 1981 года рождения, филолог, преподает в институте, она же клиентка, бракоразводный процесс с мужем Салаховым Тимуром Тагиевичем. Опрошена и проверена только на предмет алиби. Все в порядке. С мужем почти нет конфликта. Она ничего не хочет, кроме дочери, алиментов и машины. Он согласен, кроме машины. Не злобятся, разбираются мирно. Небогатая семья. У него любовница, он хочет быстрее развестись и жениться, вот и все.
– Отрезанный член как месть за неверность, измену – возможно? Запросто! Стало быть, шерше ля фам или, наоборот, шерше ля мужика-мстителя с бородой и кинжалом. Стало быть, надо копать интимные связи?
– Надо. Но где же взять столько народу и времени… До морковкина заговения, до второго пришествия копать будем. Найти каждую – отдельное следствие с сомнительными шансами на успех. Безумие. У него что – при всяком свидании друг со свечкой стоял или учетная запись велась? А может, бросить клич, в газетке дать объявление: просьба всех спавших с Миклачевым Анатолием Зотовичем явиться к следователю Кудрину… Но деваться – то некуда. Начнем с Салаховой. И еще хотя бы пять-шесть последних пассий этого несчастного мужика найти надо.
– А язык отрезанный – символ чего?
– Наверно, болтал много. Или жестоко оскорбил словом. Или заодно оттяпали – в комплекте. Да черт его знает! Чего пристал!
– Партнеры?
– Трое. У двоих весьма убедительное алиби. Лейкинд Леонард Семенович, 34 года, тоже юрист по образованию и вроде бы близкий приятель (сам он это отрицает), был в отъезде, в Арабских Эмиратах с семьей. Оповещен секретарем конторы, срочно прилетел, оставив на курорте жену и сынишку. В шоке. Сокурсник по юрфаку, приятель. По бизнесу, как он уверяет, у них абсолютный тип-топ, да и бизнес-то плевый по нынешним временам, клиентов кот наплакал, только раскручивались. Говорит, дай бог по паре-тройке тысяч баксов в месяц выходило. Проверим… Говорит, Толик был хороший, честный, но в свою жизнь не пускал, в друзьях задушевных никого не числил, о женщинах своих никогда не рассказывал. Пару раз знакомил с неохотой: деваться было некуда, встречались на улице, в баре. Имена не помнит, внешне – смутно, но узнать может, если предъявить в живом виде или на фото.
Второй – Севрук Роман Григорьевич, 30 лет. В день убийства был дома, ОРЗ, температура, приходил врач. Жена, бухгалтер в риелторской конторе, вернулась с сыном из яслей в 19.00, Миклачева убивали между 20.00 и 21.00. Муж лежал, болел, глюки и враки исключены. Севрук молодой юрист, приехал из Кемерово, где честно практиковался на горняках и мелких угольных мафиози – пьяные драки, убийства, рэкет, левые поставки… С убитым познакомился по Интернету. Приехал по приглашению – чем-то понравился Миклачеву. Отношения товарищеские. Но подтверждает: Толик был закрытый, себе на уме при внешнем радушии и порядочности. До денег нежаден, хотя расчетлив. Умен и отлично юридически подкован.
И, наконец, Голышева Алла Осиповна, 37 лет, юрист, полноправный партнер. Коренная жительница Славянска, юрфак нашего гуманитарного университета. Очень ничего себе внешне. Блондинка. Разведена, детей нет, живет одна. Заявила, что в тот вечер засиделась на работе допоздна, разбирала очередное дело. В 22.00 выехала, к 23.00 была дома, попила чаю и легла спать. Свидетелей нет: никому не звонила, ни с кем не общалась. Алиби нет. Если не считать вопиющего несоответствия: довольно хрупкая леди, а какая сила удара! Затылок Миклачеву примяла – будь здоров! Хотя криминалистике известны случаи, когда страсть и жажда мести придавали субтильным барышням невообразимые физические свойства. Да, есть еще секретарь Леночка со смешной фамилией Тутышкина.
– Родители убитого?
– Папа умер. Бывший мент, был в отставке в чине подполковника. Надорвал печень – водка, цирроз. Мать на пенсии, до последнего ухаживала за мужем. Жили скромно. Отношения с сыном были нормальные, навещал, помогал деньгами потихоньку. Это ж надо было менту в таких чинах, при таких-то, можно не сомневаться, взятках и откатах столько пропить, чтобы к концу жизни на лекарства не оставалось.
– Ну что, может, начнешь работать помаленьку? Допросы соседей, дополнительные осмотры места преступления, поиск баб и все такое… Словом, следствие бы учинить по всей форме! Ты как?
Кудрин тяжко вздохнул, поднял трубку и призвал народ.
Прикосновение.
Вдох едва слышен. Легкий, еще безмятежный, чуть настороженный. Выдох мягкий, мятный, с оттенком нарождающейся тревоги. Вздрогнули веки, медленно опустились.
Прикосновение.
Первая дрожь. Волнообразно, от ступней, по телу, до легкой пульсации у затылка. Выдох чуть шумней, отчетливей, первый чувственный тон. Руки ожили, приподнялись, обвили, невесомо расположившись на спине.
Прикосновение, второе, третье, пальцы остановились, неподвижны, замерли.
Глубокий вздох, уже подобие стона. Но нет, не стон. Что-то предшествующее, неопределимое…
– Тише. Только тише. Не торопись. Все будет. Оно придет. Не торопись. Почувствуй. Ты чувствуешь?
– Да.
«Народ», составлявший костяк следственной группы, которой Кудрин решил поручить это дело, был разнополый. Мужская его половина звалась Пашей. Женская – Марьяной.
Паша Суздалев был блондином, «белокурой бестией» с голубыми глазами и накачанной мускулатурой бодибилдера. Кудрин терпеть не мог такой атлетический тип, не в силах побороть раздражающие ассоциации с тупыми киногероями и бритоголовыми уличными бандитами. Сам будучи отнюдь не слабаком и не брезгуя ежедневной силовой зарядкой, он видел в этих мужиках что-то пошлое и карикатурное. Однако Пашу легко принимал таким, каков он есть, по причине вполне уважительной: этот 35-летний «Шверценеггер», пришедший три года назад из оперативки УВД, сумел приобрести и сохранить изрядный запас интеллектуальной и умственной энергии, отнюдь не всю перекачал в телесную. Правда, мозги его были устроены своеобразно. Быстро переваривая информацию, он, словно заправский сценарист сериалов в жанре «экшн», в порыве вдохновения выдавал с ходу вереницу абсолютно фантастических, вздорных, порою банальных, порою просто смехотворных «решений сюжета», то есть идей и версий, одна из которых внезапно ошарашивала своей достоверностью и продуктивностью. Кудрин называл это «лупить картечью» и по-своему ценил такую особенность Пашиного подхода к следствию.
Марьяна Залесская, напротив, энергичным конвейерным выпеканием версий и идей не отличалась. В свои 33 года дама она была довольно флегматичная и не слишком разговорчивая. Яркая модельная внешность также не входила в число ее очевидных достоинств. Зато была она из тех женщин, в которых внимательный, неповерхностный взгляд способен уловить сдерживаемую эмоциональность, обаяние и артистизм, способность вдруг преобразиться. Не случайно факультетская театральная студия приветила Марьяну и режиссер отдавал ей чуть ли не все главные роли. Удивительно глубокие, обычно малоподвижные карие глаза, жившие на лице ее какой-то самостоятельной, автономной жизнью, выдавали природой отпущенный ум, проницательность, способность заглядывать за очерченный горизонт проблемы, поверх логических барьеров. Лучшая выпускница курса психфака, кандидат наук, незамужняя, она шесть лет назад была привлечена к разгадыванию возможного психотипа искомого убийцы. И «прочла» его, как потом выяснилось, словно открытую книжку, – с точностью до абзацев и запятых. Интерес оказался взаимным, Марьяна отбросила иллюзии относительно смены профессии на актерскую, стала экспертом-аналитиком в следственном отделе, работала исключительно с «важняками», чаще всего с Кудриным, ценившим ее по заслугам.
«Народ» вошел и расселся. Кудрин кратко обрисовал, «что мы имеем» на сей момент. В основном для Марьяны, поскольку собранные данные оперативно предоставил, собственно говоря, Паша, подключив двух дознавателей.
– Какие мысли?
– Позвольте, Андрей Иванович? – Паша был суров и деловит. – Я полагаю, мы слишком еще мало знаем. Нужно соседей всех по подъезду тотально прочесать, партнеров еще раз допросить с пристрастием, с матерью его поговорить, как только сможет, проверить алиби Голышевой этой… блондинки, поднять личное дело убитого – школа в Козловске, работа, университет, компании, организация конторы. Само собой, вокруг судимости покрутить – что там за история. И главное, кровь из носу нужны зацепки по его амурам.
– Молодец! – перебил Кудрин. Он встал, обошел свой стол и картинным жестом показал Паше на освободившееся кресло. – Присаживайтесь, Павел Игоревич. После ваших рекомендаций по дальнейшему ведению следствия я считаю свою миссию исчерпанной. Вы блестяще освоили методику поиска преступника. Точно сформулировали план действий. Добавить нечего. Разрешите выполнять?
Паша стал пунцовый, отчего светлые его волосы еще эффектнее контрастировали с крупным кругловатым лицом. Он вскочил в замешательстве и хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Кудрин прервал.
– Паша, если ты хотел мне потрафить или продемонстрировать, как глубоко ты в деле, то радуйся: тебе это удалось. Но мы с тобой не первый день, фигурально выражаясь, замужем. Какого рожна, прости, пожалуйста, ты формулируешь то, что ожидаешь услышать от меня через минуту? Как дитя малое, честное слово!
Оставшись довольным тем, как он славно поерничал и осадил бедного Пашу, Кудрин примирительно продолжил:
– Пожалуйста, конкретизируй, как ты изволил выразиться, по амурам.
– Начать с Салаховой – как ее там… Саидовны, и пусть его партнеры по фирме отсмотрят женскую картотеку, походят по кабакам, может, узнают кого из тех, с кем он мимоходом знакомил…
В отличие от Паши с Марьяной Кудрин никаких вольностей себе не позволял, был только на «вы», хоть и не всегда «по отчеству», непоказно уважителен и даже ласков, хотя и не стеснялся пожурить, если дело шло слишком туго, и анализ казался ему излишне отвлеченным, не приближающим к разгадке.
Когда Дымков возглавил суд и его стали возить, пришлось для встреч купить старенькую «нексию», что Олег Олегович и сделал скрепя сердце. Иногда они с Лерочкой куда-нибудь выезжали на ней, но основную функцию выполняла машина раз – другой в месяц, служа для встреч с Миклухой.
Доверие Дымкова к партнеру, их жесткая связка и взаимная заинтересованность окрепли настолько, что когда однажды, пару лет назад, Миклуха не без робости попросил вернуть ему памятные фото, Олег Олегович небрежно и вполне искренно бросил: «Да пожалуйста!» – лишь снисходительно улыбнулся и поинтересовался: «А зачем тебе? Ностальгия по юности?». Миклуха без малейшего вызова в голосе, но вполне резонно ответил вопросом на вопрос: «Но вам-то они точно не нужны… уже!» – и улыбнулся.
Он был прав вдвойне. Куда они друг от друга денутся? Да и лишний компромат, хранящийся в доме, пусть даже не на самого хозяина, – ни к чему. Хватит и того, что в тайнике. Дымков отдал те четыре фотки, но копии все же сделал: снял на цифровой фотоаппарат, перегнал в свой старенький компьютер, а с аппарата стер. На всякий случай.
Миклуха мог догадываться, что Дымков подстраховался. Но это его почему-то не смутило.
В последние годы они все чаще встречались на процессах. В этом году уже на трех, где Миклуха отчаянно защищал «проплаченного» чиновника– взяточника, женщину, утратившую способность к деторождению благодаря героическим усилиям акушерки, и старика-ветерана, которого оставили без пенсии. Разумеется, перепало только от чиновника через его жену, за что столоначальнику подарено было незаслуженных два года свободы из пяти лет колонии, светивших ему по закону.
Анатолий Зотович сделался богат. Однако, по сведением Дымкова, не шиковал, пыль в глаза не пускал, чем Дымкова радовал. Ну, «тойота корола» трехлетняя, квартира двухкомнатная не в самом престижном районе, приличные костюмы – а что, юрист все-таки, скромный бизнес, но свой… Дорогущий, лучший в городе ресторан «Сардиния» – ни-ни! Обходился просто хорошим «Алмазом». Супругой не обзавелся, замечен был то в сравнительно пристойных, на два-три месяца, связях, то в стремительных ралли по девицам города и окрестностей.
Миклуха тратил, но и откладывал. Копил. У него появилась цель. Но знал о ней только он один.
Такая же стратегия вела к обеспеченной, комфортной старости и Олега Олеговича Дымкова. Но если иметь в виду размер «траншей», продвигался он шагами куда более широкими и цель его рисовалась в цифрах, несравненно более впечатляющих.
Как известно, Бендеру для обустройства в Рио нужен был миллион рублей. Дымкову для безмятежного существования в Австрии, на маленькой романтичной альпийской вилле где-нибудь в районе Земмеринга, в окружении волшебных сосен, уходящих по взгорью к облакам, нужно было два-три миллиона евро. Домик в горах, машина себе и, может быть, Лерочке, если в состоянии будет водить. Квартирка в Вене с двумя спаленками, скромная, но с прибылью фирма, чтобы просто покрывались налоги на недвижимость и на текущие расходы и траты чтобы хватало. Ну и на пару-тройку в год приятных путешествий, – вот, собственно, и все. По нынешним временам вполне себе скромные запросы простого российского чиновника, а тем более служителя Фемиды. Но и этого вполне было достаточно – лишь бы уехать. Навсегда. Без оглядки.
Да, так уж сложилось, что федеральный судья, в прошлом комсомолец и активист, отличник, знаток ленинских цитат и немецкого языка, правильный советский, а потом российский человек, не испытывал к своей стране и ее загадочному народу большой симпатии. Точнее – вовсе никакой. А любил он Европу, и в частности Австрию, где побывал несколько раз, в составе делегаций, по обмену опытом и туристом.
Дымков не был тайным врагом устоев, в страшном сне не мог представить себя диссидентом или даже членом какой-нибудь ласково-оппозиционной партии. Он просто-напросто жил скрытым отщепенцем, внутренним эмигрантом. Понятие «родина» значило для него мало. Он не был сентиментален и знал, что ностальгии не подвержен. Он с давних пор, послушав всякие «голоса», кое-что почитав и посмотрев, поездив туда, на Запад, захотел когда-нибудь, пускай под старость, переселиться в более комфортную во всех отношениях страну, лучше всего в немецкоговорящую. И безмятежно дожить с Лерочкой отпущенный на земле срок. Он был уверен, что здесь безмятежно не получится.
Дымков вплотную приблизился к финишной ленточке и натянул ее, дугою выпятив грудь спринтера, хотя дистанцию прошел марафонскую. Тесный тайник уже едва вмещал надежно упакованные стопы ассигнаций по пятьсот евро. Он приблизился к трем миллионам. Все шло отлично…
…и если бы не этот звонок на мобильный…
«ЧУДОВИЩНОЕ УБИЙСТВО»
Под таким бесхитростным заголовком в «Славянском вестнике» на полосе «Происшествия» 30 июня 2010 года расположилась заметка следующего содержания:
«Вчера в 11.30 в доме 32 по улице Бурмистрова был обнаружен труп господина Миклачева Анатолия Зотовича 1977 г.р. Он являлся старшим партнером юридической фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры». Тело со следами жуткой насильственной смерти обнаружила домработница, приходившая по средам убирать квартиру. По словам одного из понятых, просившего не называть его имени, убитый лежал на полу возле письменного стола с проломленным черепом. Рядом с трупом убийца оставил отрезанный у жертвы язык. Половой член также был отсечен, но на месте преступления не обнаружен. Неясно также, чем ударили по голове хозяина квартиры. Зато следственной группе не придется искать орудие, с помощью которого произвели членовредительство: большой острый кухонный нож лежал рядом с трупом. Вся комната была залита кровью, в том числе и так называемой «тяжелой» – так на языке медиков и судмедэкспертов называют смесь крови с мозговым веществом. Судя по страшному беспорядку, убийца что-то искал в квартире. Члены оперативно-следственной бригады от комментариев отказались. Как нам стало известно, дело поручено следователю по особо важным делам Славянского управления Следственного комитата при прокуратуре РФ Андрею Кудрину».
«Последний транш!.. Хороший, жирный. Как всегда, без малейшего риска, один приговор… Приговорчик… Каждое слово в вердикте тянуло евриков на сто. Слово – стольник, слово – стольник. Коротенько и убойно получилось, как раз на двести тысяч евриков заявленных. Обвиняемый Уткин, богатая сволочь, заказал спалить дом конкурента по пивному бизнесу. Ладно бы дом – жена этого конкурента сварилась почти вкрутую. Семьдесят процентов поверхности тела. Но прямых улик нет. Нет, как нет! Косвенные – сильные, исполнитель есть, убедительный посредник есть, а улики… Да еще алиби смутное у этого Уткина можно было учесть. Словом, «свободу Юрию Деточкину» в зале суда, двести косых на счет, итого, три «лимона» за годы непорочной службы. Ну ничего! Все и так нормально! Через полгода – год алес капут, прощай, немытая Россия, здравствуйте, покой и воля, чистый воздух Альп, лыжня безупречной раскатки, Моцарт в Венской опере, волшебный Зальцбург, приветливые бюргеры и ласковые полицейские, книги и прогулки, размышления о вечном, приятные хлопоты вокруг маленького, необременительного бизнеса, лучшие врачи для Лерочки и поездки с ней на лучшие швейцарские курорты… Все то, что никак не мог себе позволить судья заметного ранга с репутацией бессребреника, когда вокруг да около бизнесмены, чиновники, даже депутаты гуляли по полной программе и дома, и за границей, чихали на всех с высокой колокольни. Правда, садятся время от времени. Но судья – под лупой, под микроскопом. В последние годы особенно…
«Что ж, сам ты, Олежек, выбор сделал. Теперь, Олежек, сетовать поздно. Все жили – ты копил. Цель не достигнута, но, конечно, хватит и этого… если… Эй, эй, без всяких «если»! Все нормально, Олежка, все чисто, все путем. Возьми себя в руки! И все-таки что же он такое сотворил, Миклуха мой бесценный? Чем заслужил? Что и кому ляпнул? Кого трахнул? Нелишне бы узнать. В любом случае сам виноват…»
Таким мятежным и докучливым мыслям предавался и к такому выводу пришел Олег Олегович Дымков, скорбно склонившись над вышеприведенной газетной заметкой в своем уютном кабинете на третьем этаже старенького здания областного суда, так и не отремонтированного в рамках всероссийской кампании по приведению в порядок «храмов правосудия».
Да, мысли докучали, бередили, тревожили, но не более того. Пока не раздался звонок.
ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ ПОСЛЕ УБИЙСТВА РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК С ТОГО СВЕТА
Прикосновение. То местечко, чуть ниже левой лопатки. Осторожный, щекотный кружочек, очерченный подушечкой пальца. Еще один, чуть ниже. Еще ниже, еще… Теперь под правой лопаткой. Чуть ниже. Еще ниже, вдоль позвоночника, ближе к бедру. Начинается…
Андрей Иванович Кудрин сидел на следствии без малого пятнадцать лет. Начинал, как положено, опером в МВД. Теперь – зам. руководителя следственного отдела. Повидал всякого. И вывел для себя закономерность. Или примету, что ли… Если выпадают убийства с экзотикой и большим количеством крови – удается раскрыть процентов семьдесят-восемьдесят. Если все традиционно по форме, а крови умеренно или нет вовсе – жди следствия мучительного, долгого, плавно переходящего в висяк.
Кудрин любил свою работу, обожал успех и ненавидел себя в тех нередких случаях, когда все усилия шли прахом и истина так и не всплывала. Или искусно переворачивалась с ног на голову, скукоживалась, растворялась в демагогическом тумане, который так ловко напускали в зале суда изощренные адвокаты.
Кудрину было пятьдесят три… Он делил жизнь между преступниками, дочкой Алиной, которую растил без матери – умерла Веточка при родах! – и поэтом Пастернаком, которого чтил безмерно. Особенно его поздние стихи, из коих можно было черпать душевную стойкость, когда докучали мысли о старости и бренности бытия. Он и сам когда-то писал в рифму тайком: за ученической партой, в казарме под Сыктывкаром, в ночном студенческом общежитии. Но, почитав по совету приятеля Больших Поэтов, особенно Пастернака, – бросил. И стал ловить себе преступников, поскольку каждый должен заниматься тем, что ему предначертано свыше.
Если по примете, то лежащее перед ним дело N 354 должно быть расследовано сравнительно быстро. Но что-то подсказывало Кудрину: не тот случай. Непосредственно на месте преступления следов и подсказок не обнаруживалось. Голову проломили тупым предметом, не оставившим никаких зазубрин. Мозг погиб в результате сильнейшего внутреннего кровоизлияния. Эксперт допускает, что был предмет, обернутый в толстую мягкую ткань, или даже удар кулаком, защищенным перчаткой, но удар нечеловеческой силы.
На месте преступления эксперты, видите ли, не обнаружили ничего, кроме трупа и языка, у него отрезанного. Второй причиндал, можно сказать, главный, знаковый, преступник прихватил с собой или спустил в канализацию. Последнее маловероятно: почему тогда язык оставлен? Ни орудий преступления, ни следов обуви, ни отпечатков, ни вскрытого замка, ни материала, перспективного для генетической экспертизы, – ничего. Если не считать нескольких волосков на подушке, на ковре, на использованном полотенце в пластиковом баке для грязного белья. Волоски принадлежали как блондинкам, так и брюнеткам. Но, к сожалению, современная экспертиза еще не достигла такого совершенства, чтобы по цвету, длине или толщине разных волосков, найденных в помещении, определить, хозяйка какого из них побывала здесь последней. Непонятно было также, чем этого Миклачева треснули по башке. Но саданули крепко.
Да, еще следы лихорадочного обыска… Что искали? Вопрос. Паспорт и прочие документы не тронули… Разве что какую-то часть. Если взяли деньги и драгоценности, то кто это может подтвердить или опровергнуть – человек – то жил одиноко, бабам своим вряд ли показывал укромные места. Домработница Щукина, рыдая, клялась, что у Толеньки за все четыре года, что убирает, нитки не взяла и никаких таких денег или брильянтов ни разу не видала и не натыкалась. Правильно: солидный человек, юрист, не мог хранить деньги под матрасом. И сберкнижек не видела. А вот это странно. Их-то могли и забрать. Впрочем, зачем, если без паспорта они все равно ничего не стоят? Надо запросы дать по сберкассам, коммерческим банкам – наверняка что-то где-то лежит. Ну и что? Лежит себе. Кроме матери близких родственников нет. Мамаше несчастной достанется… Щукина уверяет также, что нож точно его, из квартиры, она им всегда мясо резала, когда готовила на субботу-воскресенье, сама правильным брусочком затачивала. А остальное… На ее взгляд, по ее памяти, ничего в квартире не пропало.
«Ни х…, в том числе и самого х…» – мрачно пошутил про себя следователь. Андрей Иванович не был поклонником черного юмора и любителем крепких выражений. Интеллигентные родители-музыканты и обозначенный ими круг чтения сформировали брезгливость к скабрезностям и жесткому сленгу. Но иногда его прорывало, и он озвучивал эмоцию в доступной простому народу лексике.
Кудрин глотнул чаю из стакана в старом мельхиоровом подстаканнике – бабушкино наследство, с которым не расставался вот уже два десятка лет. И приступил к размышлениям. Точнее, к интервью, которое он давал сам себе в процессе поиска истины: такая форма стала для Кудрина абсолютно органичной и очень помогала вылавливать зацепки и детали.
– Что мы имеем?
– Миклачев Анатолий Зотович, 33 года, юрист, небольшой частный бизнес. Родился в районном центре Козловске в семье милиционера и парикмахерши. Единственный сын в семье. В школе учился на отлично. Учителя отмечали работоспособность, прилежание, цепкую память, терпение. При этом был замкнут, близких друзей не заводил. Привлекателен внешне, что вызывало повышенное внимание девочек. Если и были отношения с кем-то из них – не афишировал. Судим в 1997 году, сразу после окончания юрфака, за непредумышленный наезд на пешеходном переходе со смертельным исходом. Срок о-очень гуманный – два года условно и 200 тысяч компенсации.
– Как тебе такая человечность козловской районной Фемиды?
– Да, могут пожалеть, когда хотят. Во сколько, интересно, обошлось папаше – менту спасение юного отрока? И кто судил? Надо выяснить. Дальше… Симпатичный, пользовался успехом у одноклассниц.
– Имеет значение?
– Еще какое! Этот успех получил развитие. Опрошенные, коих было немного, отмечают, что подруги у Миклачева водились обычно эффектные или просто роскошные. Не слишком часто, но постоянно менял. Он явно искал совершенства, шел к идеалу. Согласен?
– Вспомни, свидетели видели его и с простушками, серыми мышками. Но таких случаев два или три. Так или иначе всех, кто прошел через его постель за долгие годы, начиная с пубертантного периода, не обнаружишь и не опросишь. Галерея, видимо, впечатляющая.
– Но кто последняя?
– Салахова Анна Саидовна, 1981 года рождения, филолог, преподает в институте, она же клиентка, бракоразводный процесс с мужем Салаховым Тимуром Тагиевичем. Опрошена и проверена только на предмет алиби. Все в порядке. С мужем почти нет конфликта. Она ничего не хочет, кроме дочери, алиментов и машины. Он согласен, кроме машины. Не злобятся, разбираются мирно. Небогатая семья. У него любовница, он хочет быстрее развестись и жениться, вот и все.
– Отрезанный член как месть за неверность, измену – возможно? Запросто! Стало быть, шерше ля фам или, наоборот, шерше ля мужика-мстителя с бородой и кинжалом. Стало быть, надо копать интимные связи?
– Надо. Но где же взять столько народу и времени… До морковкина заговения, до второго пришествия копать будем. Найти каждую – отдельное следствие с сомнительными шансами на успех. Безумие. У него что – при всяком свидании друг со свечкой стоял или учетная запись велась? А может, бросить клич, в газетке дать объявление: просьба всех спавших с Миклачевым Анатолием Зотовичем явиться к следователю Кудрину… Но деваться – то некуда. Начнем с Салаховой. И еще хотя бы пять-шесть последних пассий этого несчастного мужика найти надо.
– А язык отрезанный – символ чего?
– Наверно, болтал много. Или жестоко оскорбил словом. Или заодно оттяпали – в комплекте. Да черт его знает! Чего пристал!
– Партнеры?
– Трое. У двоих весьма убедительное алиби. Лейкинд Леонард Семенович, 34 года, тоже юрист по образованию и вроде бы близкий приятель (сам он это отрицает), был в отъезде, в Арабских Эмиратах с семьей. Оповещен секретарем конторы, срочно прилетел, оставив на курорте жену и сынишку. В шоке. Сокурсник по юрфаку, приятель. По бизнесу, как он уверяет, у них абсолютный тип-топ, да и бизнес-то плевый по нынешним временам, клиентов кот наплакал, только раскручивались. Говорит, дай бог по паре-тройке тысяч баксов в месяц выходило. Проверим… Говорит, Толик был хороший, честный, но в свою жизнь не пускал, в друзьях задушевных никого не числил, о женщинах своих никогда не рассказывал. Пару раз знакомил с неохотой: деваться было некуда, встречались на улице, в баре. Имена не помнит, внешне – смутно, но узнать может, если предъявить в живом виде или на фото.
Второй – Севрук Роман Григорьевич, 30 лет. В день убийства был дома, ОРЗ, температура, приходил врач. Жена, бухгалтер в риелторской конторе, вернулась с сыном из яслей в 19.00, Миклачева убивали между 20.00 и 21.00. Муж лежал, болел, глюки и враки исключены. Севрук молодой юрист, приехал из Кемерово, где честно практиковался на горняках и мелких угольных мафиози – пьяные драки, убийства, рэкет, левые поставки… С убитым познакомился по Интернету. Приехал по приглашению – чем-то понравился Миклачеву. Отношения товарищеские. Но подтверждает: Толик был закрытый, себе на уме при внешнем радушии и порядочности. До денег нежаден, хотя расчетлив. Умен и отлично юридически подкован.
И, наконец, Голышева Алла Осиповна, 37 лет, юрист, полноправный партнер. Коренная жительница Славянска, юрфак нашего гуманитарного университета. Очень ничего себе внешне. Блондинка. Разведена, детей нет, живет одна. Заявила, что в тот вечер засиделась на работе допоздна, разбирала очередное дело. В 22.00 выехала, к 23.00 была дома, попила чаю и легла спать. Свидетелей нет: никому не звонила, ни с кем не общалась. Алиби нет. Если не считать вопиющего несоответствия: довольно хрупкая леди, а какая сила удара! Затылок Миклачеву примяла – будь здоров! Хотя криминалистике известны случаи, когда страсть и жажда мести придавали субтильным барышням невообразимые физические свойства. Да, есть еще секретарь Леночка со смешной фамилией Тутышкина.
– Родители убитого?
– Папа умер. Бывший мент, был в отставке в чине подполковника. Надорвал печень – водка, цирроз. Мать на пенсии, до последнего ухаживала за мужем. Жили скромно. Отношения с сыном были нормальные, навещал, помогал деньгами потихоньку. Это ж надо было менту в таких чинах, при таких-то, можно не сомневаться, взятках и откатах столько пропить, чтобы к концу жизни на лекарства не оставалось.
– Ну что, может, начнешь работать помаленьку? Допросы соседей, дополнительные осмотры места преступления, поиск баб и все такое… Словом, следствие бы учинить по всей форме! Ты как?
Кудрин тяжко вздохнул, поднял трубку и призвал народ.
Прикосновение.
Вдох едва слышен. Легкий, еще безмятежный, чуть настороженный. Выдох мягкий, мятный, с оттенком нарождающейся тревоги. Вздрогнули веки, медленно опустились.
Прикосновение.
Первая дрожь. Волнообразно, от ступней, по телу, до легкой пульсации у затылка. Выдох чуть шумней, отчетливей, первый чувственный тон. Руки ожили, приподнялись, обвили, невесомо расположившись на спине.
Прикосновение, второе, третье, пальцы остановились, неподвижны, замерли.
Глубокий вздох, уже подобие стона. Но нет, не стон. Что-то предшествующее, неопределимое…
– Тише. Только тише. Не торопись. Все будет. Оно придет. Не торопись. Почувствуй. Ты чувствуешь?
– Да.
«Народ», составлявший костяк следственной группы, которой Кудрин решил поручить это дело, был разнополый. Мужская его половина звалась Пашей. Женская – Марьяной.
Паша Суздалев был блондином, «белокурой бестией» с голубыми глазами и накачанной мускулатурой бодибилдера. Кудрин терпеть не мог такой атлетический тип, не в силах побороть раздражающие ассоциации с тупыми киногероями и бритоголовыми уличными бандитами. Сам будучи отнюдь не слабаком и не брезгуя ежедневной силовой зарядкой, он видел в этих мужиках что-то пошлое и карикатурное. Однако Пашу легко принимал таким, каков он есть, по причине вполне уважительной: этот 35-летний «Шверценеггер», пришедший три года назад из оперативки УВД, сумел приобрести и сохранить изрядный запас интеллектуальной и умственной энергии, отнюдь не всю перекачал в телесную. Правда, мозги его были устроены своеобразно. Быстро переваривая информацию, он, словно заправский сценарист сериалов в жанре «экшн», в порыве вдохновения выдавал с ходу вереницу абсолютно фантастических, вздорных, порою банальных, порою просто смехотворных «решений сюжета», то есть идей и версий, одна из которых внезапно ошарашивала своей достоверностью и продуктивностью. Кудрин называл это «лупить картечью» и по-своему ценил такую особенность Пашиного подхода к следствию.
Марьяна Залесская, напротив, энергичным конвейерным выпеканием версий и идей не отличалась. В свои 33 года дама она была довольно флегматичная и не слишком разговорчивая. Яркая модельная внешность также не входила в число ее очевидных достоинств. Зато была она из тех женщин, в которых внимательный, неповерхностный взгляд способен уловить сдерживаемую эмоциональность, обаяние и артистизм, способность вдруг преобразиться. Не случайно факультетская театральная студия приветила Марьяну и режиссер отдавал ей чуть ли не все главные роли. Удивительно глубокие, обычно малоподвижные карие глаза, жившие на лице ее какой-то самостоятельной, автономной жизнью, выдавали природой отпущенный ум, проницательность, способность заглядывать за очерченный горизонт проблемы, поверх логических барьеров. Лучшая выпускница курса психфака, кандидат наук, незамужняя, она шесть лет назад была привлечена к разгадыванию возможного психотипа искомого убийцы. И «прочла» его, как потом выяснилось, словно открытую книжку, – с точностью до абзацев и запятых. Интерес оказался взаимным, Марьяна отбросила иллюзии относительно смены профессии на актерскую, стала экспертом-аналитиком в следственном отделе, работала исключительно с «важняками», чаще всего с Кудриным, ценившим ее по заслугам.
«Народ» вошел и расселся. Кудрин кратко обрисовал, «что мы имеем» на сей момент. В основном для Марьяны, поскольку собранные данные оперативно предоставил, собственно говоря, Паша, подключив двух дознавателей.
– Какие мысли?
– Позвольте, Андрей Иванович? – Паша был суров и деловит. – Я полагаю, мы слишком еще мало знаем. Нужно соседей всех по подъезду тотально прочесать, партнеров еще раз допросить с пристрастием, с матерью его поговорить, как только сможет, проверить алиби Голышевой этой… блондинки, поднять личное дело убитого – школа в Козловске, работа, университет, компании, организация конторы. Само собой, вокруг судимости покрутить – что там за история. И главное, кровь из носу нужны зацепки по его амурам.
– Молодец! – перебил Кудрин. Он встал, обошел свой стол и картинным жестом показал Паше на освободившееся кресло. – Присаживайтесь, Павел Игоревич. После ваших рекомендаций по дальнейшему ведению следствия я считаю свою миссию исчерпанной. Вы блестяще освоили методику поиска преступника. Точно сформулировали план действий. Добавить нечего. Разрешите выполнять?
Паша стал пунцовый, отчего светлые его волосы еще эффектнее контрастировали с крупным кругловатым лицом. Он вскочил в замешательстве и хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Кудрин прервал.
– Паша, если ты хотел мне потрафить или продемонстрировать, как глубоко ты в деле, то радуйся: тебе это удалось. Но мы с тобой не первый день, фигурально выражаясь, замужем. Какого рожна, прости, пожалуйста, ты формулируешь то, что ожидаешь услышать от меня через минуту? Как дитя малое, честное слово!
Оставшись довольным тем, как он славно поерничал и осадил бедного Пашу, Кудрин примирительно продолжил:
– Пожалуйста, конкретизируй, как ты изволил выразиться, по амурам.
– Начать с Салаховой – как ее там… Саидовны, и пусть его партнеры по фирме отсмотрят женскую картотеку, походят по кабакам, может, узнают кого из тех, с кем он мимоходом знакомил…
В отличие от Паши с Марьяной Кудрин никаких вольностей себе не позволял, был только на «вы», хоть и не всегда «по отчеству», непоказно уважителен и даже ласков, хотя и не стеснялся пожурить, если дело шло слишком туго, и анализ казался ему излишне отвлеченным, не приближающим к разгадке.