Страница:
Григорий Симанович
Продажные твари
Председателя Левобережного районного суда города Славянска Олега Олеговича Дымкова били двое. Один, худощавый и жилистый, работал по ногам. Другой, бугай, лупил по спине. Время от времени, синхронно, словно по сигналу, оба плотно прижимали дубовые веники к телу и удерживали секунд десять, от чего изнуренный Дымков издавал протяжный предсмертный стон.
Пытка нечеловеческим удовольствием длилась, с учетом здоровья и возраста, аккурат десять отмеренных корифеями банного дела минут. Затем ему помогли подняться и швырнули во мраморную купель с обжигающе холодной водой, где Олег Олегович исторг устрашающий вопль банного оргазма, а за ним пять-шесть повизгиваний и похрюкиваний, в переводе с банного диалекта означавших «Ну, бля, кайф полный!».
Потом было пиво запотевшее «Карлсберг» – как всегда, под раков. Кудесник Пашка Руденко, хозяин бани, лично готовил этих членистоногих так, что каждая растаявшая во рту шейка, каждая высосанная со свистом клешня поддерживали ощущение неостывающего банно-гастрономического восторга и довольства жизнью, каковой она в этих ощущениях заслуженно дана.
Далее – полноценный ужин с ледяной водочкой, нежной белугой и всяческой дичью, настрелянной и приготовленной специально для этого стола Пашкиными людьми. Да под соусок пряный, да под хренок с лимончиком…
Эх, тут бы апофеоз! На десерт, бывало, Пашка подавал на мягкой широкой кушетке во второй комнате отдыха пару неизведанных, молодых да ранних телочек. Они довершали путешествие Олега Олеговича в райские кущи, одаривая ласками и страстями со всем артистичным неистовством добросовестных профессионалок.
Но то было прежде. Давно было. Забыть! Того и гляди отследят. Никакого риска. Даже в бане у Пашки, проверенного годами. Времена не те. Да и ставка слишком высока. Ибо цель близка, мечта заветная – вот она, у порога. Ради нее судья Дымков довольствовался традиционной банной процедурой. И домой.
Там она. Сидит в кресле у телевизора или за книгой. Перечитывает любимую свою Шарлотту Бронте в какой уж раз. И ждет его. Слава богу, не одна. Слава богу, скрывать, что держит домработницу, не надо. Пошли они все… Лерочка сейчас одна не может. Диабет, сердце, ходит трудно, одышливо. Все чаще пользуется палочкой.
Лерка… В пятьдесят один год – какою стала девочка его, красавица, хохотушка! Острословка, чистая душа, умница и при этом порою ошарашивающе, по-детски наивная и простодушная. Лерка…Дивная любовница и кулинарка, объект внимания всех мужиков, кто хоть раз побывал в ее компании в те студенческие невозвратные годы… Не получилось родить один раз, второй, а потом поздно стало – диабет, стенокардия, одутловатость, и нет уже той девочки. Одни глаза синие остались, но не разучились смеяться так, что сердце, как прежде, заходится от нежности и терпкой жалости к ней, к себе, к их рано перекосившейся, обедневшей на события и на друзей жизни.
Девочки в бане раз в две недели? Были грехи. Да велики ли? Что поделаешь с мужским, естественным? Разве позволял он себе раньше, прежде, когда, не замечая нарастающие годы и преодолевая, казалось бы, неизбежную пресыщенность, они любили друг друга неутолимо и свежо, предаваясь фантазиям и растворяясь в ласках до изнеможение.
Итак, скромная «дэу нексия» везла охваченное полуобморочной истомою тело Олега Олеговича домой, в загородный дачный поселок Ручейки, а душа следовала за ним на почтительном расстоянии, норовя упорхнуть от машины в сторону, туда, за горизонт, где желтевшая нива стлалась под оседающие облака.
Олегу Олеговичу Дымкову шел пятьдесят девятый год. Последние десять лет он трудился в районном суде Славянска, одного из крупнейших областных центров нашей с вами необъятной родины. Причем вот уже семь лет, как председательствовал.
Карьеру блистательной не назовешь, но неудавшейся – тоже.
Конечно, не Олимп! Над ним, в верхних слоях атмосферы, парил облсуд с его председателем, а также Верховный суд, его президиум, его коллегия, в том числе квалификационная, его кассация, не говоря уж о суде Конституционном, о Страсбурге и, наконец, о высших внесудебных инстанциях, коих одно перечисление приводит в уныние любого правоохранителя даже областного масштаба. Парил над ним и Господь Бог, но в этом Дымков не слишком был уверен, а потому старался про Него не думать.
Но и под ним, Дымковым Олегом Олеговичем, кое-что было. А именно – судьбы многих отдельно взятых людей. Он их вершил на своем уровне, в своей инстанции. А это ответственность. Он проникся ею, будучи еще сравнительно молодым, пребывая в статусе простого народного судьи в крупном, почти на сто тысяч жителей, но все равно захолустном Козловском районе Славянской области,
А еще говорят: своя ноша не тянет. Ох как тянет! Порой лет на пять– семь с конфискацией и отлучением от профессии…
Но зато как приятно отягчала ноша сия карман – оттягивала! Как уютно располагалась она в тайничке за шкафом, в продолбленной нише между ящичками письменного стола, а позже, когда умнее и осторожнее стал, а денег сильно прибавилось, – в подвале загородного домика в поселке Ручейки.
Тайник соорудил Олег Олегович, как ему представлялось, очень хитро. Глубоко в стене, почти у земли. А проникнуть в него можно было только снизу, прокопав с полметра и палкой с крюком, просунутой до упора, сдвинув пластиковое днище. Нет, конечно, если засветиться и попасть под раздачу – экскаватором все снесут, разроют. Или, не дай бог, пожар, например. Но такие варианты Дымков не рассматривал, чтобы душу себе не травить. В любом случае надежнее способа хранения он не придумал. Все остальное непременно предполагает чье-то еще знание о сбережениях. Это исключается. А тут… Когда надо, не поленился, прокопал, сдвинул днище, замаскировал, как было, и дальше копишь.
Осторожность. И еще раз осторожность.
Что там говорить, не на облаке жил и вершил правосудие бывший милиционер Дымков! Но дал он себе однажды зарок и следовал ему неуклонно. А зарок такой: держаться закона, поелику возможно. Точнее, делать вид, что держишься, когда на тебя вышестоящий давит.
Еще в Козловске испробовал. Уперся рогом на просьбу председателя Нуриева Салбека Салбековича дать условно ворюге одному. Председатель сперва деликатно, потом жестче, потом с намеком на областное давление, потом – на отстежку. А Дымков ни в какую. Так и ответил шепотом на шепот в руководящем кабинете: не брал и брать не буду, сужу по кодексу.
Разобрал дело, прикинул – можно и условно, не так уж много и украл, по верхней всего два года общего режима. Хотя, по справедливости, год бы этому хмырю в лагере не помешал. И «выполнил» просьбу.
Нуриев вызывал, руку жал, глазом подмигивал, завтра вечерком, шептал, зайди, мол, доля причитается. Дымков еще раз сказал как отрезал: никогда, ни за что. Закон – и все тут, а мне ничего не надо.
Против системы не попрешь, обламывает всех, и все в конце концов берут. Но можно так, а можно и хитрее. И нужно хитрее: Нуриев в депутаты ушел, крупно взял, да не у того. И сел. Вот так…
Осторожность, еще раз осторожность…
Этот принцип поведения неколебимо соблюдал Дымков с тех еще, первых дел, с которых стал получать мзду от благодарных истцов или ответчиков. Да только не от них, конечно – Боже, спаси! И не от родственников их или знакомых. Вообще, неведомо было Олегу Олеговичу, от кого персонально, то есть кто «заносил». Вот уж добрых двенадцать лет, как возложил он эту деликатнейшую миссию на одного и только одного человека – Миклуху. Так прозвал Дымков верного своего «оруженосца», посредника и инкассатора Миклачева Анатолия Зотовича, Толяна Миклачева, которому париться бы и поныне в далеком Усть-Забуранском лагере, когда б не вердикт Олега Олеговича: «…два года условно, освободить в зале суда».
Был у Дымкова еще один верный и очень влиятельный человечек, обязанный ему жизнью. Звали его Гриня те, с кем дела делал и корешился. Это было имя и, в то же время, кличка, прозвище. Поскольку фамилия его подлинная была Гришаев. А может, и не подлинная. Наверняка про это знал только он сам и еще Дымков Олег Олегович, в 1970 году молодой, совсем еще молодой опер, комсомолец, заочник юрфака СГУ. Аккурат в канун своего двадцатилетия этот стажер Козловского РУВД во время вечернего дежурства погнался за подозрительным парнем, догнал, прижал к стенке ржавого гаража, наставив на него лишь на днях выданное табельное оружие. Не опуская ствола, приказал повернуться спиной, ноги врозь, руки на стенку. Обыскал, как учили. Нащупал во внутреннем кармане нечто. Достал. Темновато было. Скорее догадался, чем увидел: камень в оправе.
Даже для Олега, ничего в этих камнях не понимавшего, ясно стало сразу: очень большой, видимо – дорогой.
Он и представить себе не мог насколько.
И тут: «Слышь, брат, верни камушек и отпусти, я тебе по-человечески прошу. Считай, золотую рыбку отпустишь, как в сказке. Я для тебя все сделаю, что ни попросишь. Всю жизнь можешь на меня рассчитывать. Только отдай и отпусти. Не отпустишь – меня завтра же убьют. А тебя послезавтра. Они все могут, везде достанут. Центровые люди, очень страшные. Поверь… Гриней меня кличут. Прошу, брат!..»
Парень умолял. Олегу показалось, что на глазах у Грини выступили слезы. Разглядеть не мог, но показалось. Внутренний голос, который уже тогда частенько заговаривал с Олегом, подсказал: «Отпусти, не пожалеешь!»
Он жалел, но не долго: через пару лет забыл. А еще через десять Гриня дал о себе знать. Память у него оказалась крепкой, и законы сообщества, по которым жил, соблюдал он неукоснительно. В 1982-м нашел Олега в Козловске, куда вернулся после мест не столь отдаленных и адаптации в Славянске в качестве смотрящего от московских воров. Олег Олегович служил все в том же РУВД, но уже в чинах, капитаном, к майору подкрадывался.
С тех пор они были друг у друга. Точнее, Гриня – у Олега Олеговича. Милиционер, а потом судья, за тремя незначительными исключениями, ничего для Грини не сделал, да тот – робко! – всего три раза и просил. Зато свято держал то давнее слово. Поскольку было это слово вора прежней, доперестроечной закваски. Дымков сперва удивлялся, а потом привык: среди «них» встречаются и благородные хозяева своих обещаний.
Дымков не злоупотреблял – ни-ни! Но несколько деликатных просьб, поступивших от судьи за все эти долгие 28 лет, были выполнены быстро и неукоснительно. Благо Гриня укоренился в Славянске прочно и давно уже стал солидным предпринимателем Гришаевым Игорем Тимофеевичем, – с отмытым в документах прошлым и с мало кому ведомым настоящим, в котором – тайное могущество.
Вот почему встречи их были крайне редки, крайне законспирированны – Гриня понимал… Но знакомство помогало Дымкову собирать, если надо, кое-какую информацию. Через него Олег Олегович получил некие снимочки, о которых ниже.
И еще был один очень нужный человек. В Москве. Близкий друг. Но это совсем уж особая история…
Миклуха заканчивал тогда вечернее отделение юрфака. Славянского университета, работал помощником юрисконсульта на небольшой Козловской сырьевой базе, пил и трахал все, что шевелится и дышит, будучи прикрытым бабками и покровительством отчима, в чине майора милиции базу это крышевавшего.
Однажды к вечеру туман застлал кривые и раздолбанные улочки Козловска, а похмельная пелена вдобавок затуманила ясны очи Миклухи. Старушку отбросило бампером джипа метров на десять, и дух она испустила еще до того, как студент-лихач Миклуха сподобился остановиться и на подкашивающихся ногах дошкандыбать до места преступления.
Нерегулируемый пешеходный переход. Скорость – мама не горюй! Одна фара мертвая, один подфарник тоже. От мальчика разит. Бабка наповал. Приехавший во главе экипажа капитан тогда еще ГАИ, Миклуху и батю его знавший, на ухо шепнул: «Будем, конечно, рисовать, что трезвый, но семерик тебе светит, так что пусть батя бабло готовит».
Зот пасынку врезал, но средства выделил. Мать рыдала. Судье Дымкову, у которого дело, предлагать было бессмысленно: репутация… Занесли от Зота в область через человечка человеку для человечка. Последний занес, что осталось, в областную прокуратуру. Оттуда вышли на Дымкова и были посланы.
Да, репутация неподкупного, объективного и совестливого судьи являлась тем единственным (до поры до времени!) капиталом, которым располагал Олег Олегович. За то страдал, за то и терпел, готовясь впоследствии вложить этот капитал как можно более выгодно.
В суд Миклуха явился под подпиской о невыезде и без иллюзий. Папа-майор готовил сумму для кассации в область и на заседание не пошел вовсе, стыдясь. Мать, лицом чахоточно бледная, сидела не шелохнувшись.
Истцом выступала Кутепова Дарья, дочь убиенной старушки, вооруженная адвокатом – назначенцем. На платного денег не было: мощно пила, а малолетку внучку содержала на свою пенсию ныне покойная. Адвокат явно обещал Кутеповой материальную компенсацию, которой хватит на цистерну спирта и вагон закуски: «только веди себя правильно». Она и вела…
Она давила трагедию попранной дочерней любви и голосила, предрекая кошмар пожизненных душевных терзаний. Актерствовала в выражениях, понятных народу и доступных самой пострадавшей. Типа: «Как же я теперь без мамочки моей, без любимой, как доченька без бабушки будет, как жить-то с болью такой, люди добрые?!»
Адвокат Миклухи ловко осадил истицу Кутепову, приведя свидетелей ее каждодневных пьянок и как следствие диких скандалов с горячо любимой мамашей.
Но проблемы Миклухиной защиты были в том, что сама старушка не злоупотребляла, погибла трезвой, почти на «зебре», безвинно и безвременно (всего-то 64 года) и внучку фактически одна кормила-одевала-выхаживала. Данному обстоятельству прокурор придал в своей речи градус душераздирающей мелодрамы. Алкоголичка Кутепова предстала беззащитной сиротой, оставленной этим отморозком без средств к существованию, с дочкой-кровиночкой на руках.
Адвокат Миклухи витийствовал слабовато, упирая на хорошие характеристики (тоже мне, проблема для папы-мента!), на горячность молодости и на отсутствие судимостей и правонарушений.
Дымков все уже для себя решил. Кроме срока. Дать надо столько, чтобы и та половина, которую подсудимый реально отсидит к моменту досрочного за хорошее поведение (тут уж папа расстарается!), оказалась чувствительной, не мимолетной.
Последнее слово Миклачева Анатолия Зотовича, неформально выражаясь, сбило судью Дымкова спонталыку. Не ожидал.
Миклачев смотрел прямо, не мигая. Большие серо-голубые глаза его (красавец парень!), честные и слегка влажные, уставились на Дымкова, словно на икону, перед которой изливал душу глубоко верующий грешник, проигравший сражение с дьяволом.
Он и слова не произнес в свое оправдание, но и не посыпал голову пеплом в объемах, какие остаются после грандиозных пожарищ. Без слез и истерик, на сдержанном мужском «взрыде», он исповедался в непреднамеренном убийстве как в жестоком преступлении, которое совершил он не только по отношению к покойной и ее близким, но и к самому себе, к своей молодой жизни, к судьбе своей. Он вспоминал несчастных героев греческих трагедий, затронул тему неизбывной роковой вины. И, как слепой Эдип, он не видел для себя оправданий, смягчающих вину обстоятельств, потому что не может быть прощения, оправдания, успокоения для его, Миклачева, совести. Что бы ни случилось, каким бы ни был приговор, он уже прозвучал для него, для его совести и души – пожизненный. Он не просит о снисхождении. Единственное, о чем мечтает, – своим трудом в колонии и после физического освобождения полностью отдать ту сумму компенсации дочери, какую присудят, а потом он и сам продолжит помогать несчастной и ее ребенку, пока будет в том нужда.
Родственницы убиенной, свидетели, мать подсудимого, случайные тетки в зале, секретарь суда – ошалели. Женщины рыдали. Мужчины потрясенно молчали. Адвокат вошел в ступор.
Дымков удалился в тесную судейскую для вынесения приговора.
Он уселся в кресло, в котором было ему чрезвычайно уютно вершить справедливость, закурил и улыбнулся.
«Вот сукин сын! Талант! Не юристом, так актером был бы отменным. Психолог. Лицедей. Начитанный! Умница, даром что молод. Какая расчетливая, циничная, талантливая скотина! Даже меня в какой-то момент повело. И ведь на самом-то деле – ни на грамм раскаяния. Ни на йоту. Он таких старушек, дай волю, давил бы шеренгами».
И тут шевельнулось: «А может – он? Не тот ли, кого ждал? Что-то в нем… подходящее. Интуитивно чую… Надо рискнуть. Пора уже.
Пора цементом заливать фундамент. Хрен знает, сколько еще отпущено. Страна-то дикая, взбалмошная, людишки ушлые: не ровен час схавают с потрохами. И пойдешь ты, Олежек, в тюрьму или в лучшем случае в адконтору за двадцать копеек искать для всякой шпаны смягчающие обстоятельства».
Дымков огласил два года условно и компенсацию двести тысяч. Пьянь Кутепова показно истерила, взывая к справедливости, но мысленно воображая адекватный сумме литраж. Обвинитель ожидал чего-то подобного, и лицо его подобающим образом окаменело, отображая суровую муку глубоко уязвленного профессионала. Адвокатишка сиротки-истицы с индифферентным видом собирал бумаги. Миклуха молчал, уставясь на судью-благодетеля глазами чудом спасенного при пожаре. На вопрос: «Подсудимый, вам приговор понятен?» – по совести, в продолжение своей исповеди, он должен был бы ответить: «Нет!». Но он выдавил: «Понятен!». Азы юридических знаний и осведомленность о неподкупном судействе Дымкова с неопровержимостью подсказывали: «Не поверил. Но что-то у него «перещелкнуло», у него свои резоны. Интересно бы знать какие…»
Через год он узнал.
– Анатолий Зотович?
Миклуха оглянулся. В этот вечер он возвращался с Ветрогонки, окраинного района Козловска, от сладенькой девочки Сонечки, без руля, слегка подшофе. Он передал Кутеповой очередные три тысячи, а за две куплены были у мамаши неловкие, покуда еще скованные стеснением, но оттого и вовсе с ума сводящие ласки нимфетки.
– Анатолий Зотович, как поживаете?
– Отлично, – автоматически ответил Миклуха, и только потом с недоумением различил под скудным желтоватым светом ближайшего фонаря знакомые черты.
– Да-а-а, – протянул Дымков, поеживаясь от вечернего холодка, – а я-то поверил в вас, Анатолий Зотович, жизнь вашу молодую ломать тогда не стал.
– Это вы к чему? – Миклуха насторожился, жуткая догадка стеснила дыхание. – Вам же предлагали не раз благодарность, я вам по гроб жизни признателен и все такое…
– Человека я хотел спасти, Анатолий Зотович! Молодого. Впервые в жизни пошел против буквы закона, и вот что получилось…
– Что получилось? – уже не сомневаясь в нависшей опасности, с деланым изумлением спросил Миклуха.
Дымков молча достал тонкую стопочку фотографий.
Скудного света фонаря хватило. Это были эпизоды большой и чистой любви между Миклухой и четырнадцатилетней Сонечкой, стоявшей на коленях перед ним, спустившим штаны. Люди Грини камеру приладили удачно – не отвертишься.
– Чего вы хотите? Вы кто вообще – судья или шантажист? – прошипел Миклуха, в приступе отчаяния надвигаясь на Дымкова.
Судья не сдвинулся с места. В потемках узковатые кошачьи глаза его отдавали желтизной, слегка отражая фонарный свет, глядели насмешливо, с издевкой.
– Спокойно, юноша! У вас еще все может быть хорошо, все еще обойдется. Вы не нервничайте. Я по-прежнему в вас верю. Только теперь уже в иные ваши свойства. Вы, друг мой, любите жизнь во всех ее незаконных и оттого притягательных формах. Я подарю вам такую жизнь, вы будете сыты и счастливы. Главное теперь – не совершить ошибки. Опрометчивость с вашей стороны – гибель. В следующий понедельник в 19.30 я увижу вас в нашем маленьком сквере возле памятника павшим героям. Вы придете в качестве героя падшего. Вы деловито прошагаете по аллее вниз к реке, повернете по тропинке направо и, пройдя до второй лавочки, присядете отдышаться. Там мы с вами и поговорим. Наедине. Возможно, мне удастся вам помочь не загреметь на пятнадцать лет. При этом ваш лагерный режим может быть отягощен дополнительными обстоятельствами: большие и злые дяди станут с животной жестокостью насиловать вас в жопу по понедельникам, средам и воскресеньям. А может, и каждый день. Тут уж как повезет. И от души вам советую: не надо публичности. Не говорите никому. Не пытайтесь искать выход в честную добропорядочную жизнь. Его нет. Даже если вы сдуру решите убить меня, или бедную девочку, или мамашу ее как свидетеля, – не поможет. Из трех неизвестных вам адресов мигом будут отправлены фото и комментарии во все инстанции и непременно в редакции, дружок, в редакции газет и на телевидение. Еще хуже, если вы попробуете меня обмануть. Вас найдут и уничтожат в любой точке мира в течение месяца. Поверьте, это не блеф. Просто так случилось, что я верно дружу с человеком, который это сделает даже без гонорара. Так, из чувства симпатии… Он и съемочку помог организовать. И сам очень расстроился. Девчушку ему до слез жалко стало. Палачи, видите ли, сентиментальны. Так что – не надо…
С этими словами судья растворился в уличной мгле.
В понедельник Миклуха проделал путь до лавочки, точно как было велено. Просидел минут сорок, судьи не дождался, плюнул и ушел. Дымков перехватил его по дороге от автобусной остановки к его дому на 1-й Луговой улице. Он догнал сзади, когда рядом никого не было, и, шепнув «завтра, там же, тогда же», обогнал и зашагал влево, в сторону центра города.
Дымков не пришел, потому что проверял. Оказалось чисто.
Назавтра на лавочке все и обговорили. Олег Олегович раскрыл карты, сочтя, что риск минимален.
– Вы любите деньги, Анатолий. Я их тоже люблю. Давайте сделаем так, чтобы у меня их стало очень много, а у вас просто много. Я не беру взяток. И не собираюсь делать этого никогда. Взятки за меня будете брать вы. Я определяю, какое дело может выгореть, сообщаю вам. Вы должны продумать схему получения мзды, в которой я не только не участвую, но и не фигурирую. И не знаю ни о чем, потому что не могу ни о чем знать по определению. Понятно?
– Нет.
– Объясняю. Часть информации получаете от меня. По электронной почте. Разумеется, не с моего адреса. Сервер далеко – далеко… Но все равно: прочесть, запомнить, немедленно уничтожить. Остальное кумекаете сами, на судебных слушаниях. Ходить будете не только на мои процессы. Почти на все. Как бы для повышения профессиональной квалификации. По моему процессу вы беретесь уладить дело, то есть смягчить или устрожить приговор, увеличить или уменьшить сумму компенсации, решить имущественный спор в пользу той или иной стороны. При этом сторона дающая получает внятный намек: на неподкупного судью Дымкова выходить бесполезно. Тупой законник, бессребреник, честный идиот. На него надавят из Москвы. Ни больше ни меньше. А Москва – это дорого. Ясно?
– Ясно. А дальше-то какая схема?
– Простенькая, Анатолий. Совсем простенькая. Двадцать процентов оставляете у себя. Остальное кладете в сейфовую ячейку. Вы ее откроете на свое имя в коммерческом банке «Доходный» на улице Каскадной славного нашего Славянска. Езды два часа на машине всего-то. А потом и ездить не придется: карьера неподкупного судьи, как ни странно, скоро приведет меня, надеюсь, к ступеням славянской судебной лестницы. В председатели сразу метить глупо, но судья крупного района – тоже неплохо для начала. Им, в Москве, нужны образцы, примеры для прикрытия, мол, не все продажные. Один-другой упрямый осел в мантии – самое оно. Все равно систему не подорвет. Меня изберут, интуиция подсказывает. Ну а когда накопится в ячейке столько, сколько я сочту достаточным, – дам знать, извлечете, передадите где и как скажу. И дальше поехали ящик загружать. По рукам?
Миклуха ошалел. Но, успокоившись и поразмыслив с минуту, нехотя протянул руку. Он понимал, что вступает на стезю, с которой не сойти.
С того памятного разговора минуло двенадцать лет. Все наладилось и сбылось. Олег Олегович в Миклухе не ошибся. Он вообще по жизни крайне редко ошибался.
Он переехал в областной центр на должность судьи, а вскоре сделался и председателем Левобережного райсуда Славянска. Лично разбирал дела наиболее серьезные, «дорогие», но иногда, из-за кадрового дефицита в суде, брал и незначительные. А у Миклухи (такую кличку придумал ему Дымков, так потом и называть стал при встречах), вслед за ним переместившегося в Славянск, развился угаданный тогда еще, на суде, природный нюх и доведена была до совершенства технология добычи денег. Он снайперски выбирал и раскручивал именно тех, кто хотел быть найденным и раскрученным. Он входил в контакт с адвокатами или напрямую с родственниками, прощупывал, вел переговоры и брал виртуозно, при этом сто раз «оглядевшись по сторонам». Да-да, это самое важное: Анатолий Зотович Миклачев, юрист-консультант, ныне владелец скромной по меркам Славянска юридической фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры», выработал навык предельной бдительности. Он даже в Москву иногда летал как бы для передачи денег, ставя об этом в известность заинтересованное лицо на условиях строгой секретности. Так обеспечивалось алиби Дымкова и укреплялось доверие к нему лично.
При этом – абсолютная честность в делах с шефом. За годы сотрудничества он и лишней копейки себе не прибрал, хотя контролировать его договоренности со взяткодателями Дымков навряд ли мог.
Они встречались раз примерно в месяц в потемках, на маленькой асфальтированной площадке – стоянке на окраине города. Свет ближайшего фонаря с переулка не добивал сюда, растворяясь за фасадом соседней старой девятиэтажки.
Пытка нечеловеческим удовольствием длилась, с учетом здоровья и возраста, аккурат десять отмеренных корифеями банного дела минут. Затем ему помогли подняться и швырнули во мраморную купель с обжигающе холодной водой, где Олег Олегович исторг устрашающий вопль банного оргазма, а за ним пять-шесть повизгиваний и похрюкиваний, в переводе с банного диалекта означавших «Ну, бля, кайф полный!».
Потом было пиво запотевшее «Карлсберг» – как всегда, под раков. Кудесник Пашка Руденко, хозяин бани, лично готовил этих членистоногих так, что каждая растаявшая во рту шейка, каждая высосанная со свистом клешня поддерживали ощущение неостывающего банно-гастрономического восторга и довольства жизнью, каковой она в этих ощущениях заслуженно дана.
Далее – полноценный ужин с ледяной водочкой, нежной белугой и всяческой дичью, настрелянной и приготовленной специально для этого стола Пашкиными людьми. Да под соусок пряный, да под хренок с лимончиком…
Эх, тут бы апофеоз! На десерт, бывало, Пашка подавал на мягкой широкой кушетке во второй комнате отдыха пару неизведанных, молодых да ранних телочек. Они довершали путешествие Олега Олеговича в райские кущи, одаривая ласками и страстями со всем артистичным неистовством добросовестных профессионалок.
Но то было прежде. Давно было. Забыть! Того и гляди отследят. Никакого риска. Даже в бане у Пашки, проверенного годами. Времена не те. Да и ставка слишком высока. Ибо цель близка, мечта заветная – вот она, у порога. Ради нее судья Дымков довольствовался традиционной банной процедурой. И домой.
Там она. Сидит в кресле у телевизора или за книгой. Перечитывает любимую свою Шарлотту Бронте в какой уж раз. И ждет его. Слава богу, не одна. Слава богу, скрывать, что держит домработницу, не надо. Пошли они все… Лерочка сейчас одна не может. Диабет, сердце, ходит трудно, одышливо. Все чаще пользуется палочкой.
Лерка… В пятьдесят один год – какою стала девочка его, красавица, хохотушка! Острословка, чистая душа, умница и при этом порою ошарашивающе, по-детски наивная и простодушная. Лерка…Дивная любовница и кулинарка, объект внимания всех мужиков, кто хоть раз побывал в ее компании в те студенческие невозвратные годы… Не получилось родить один раз, второй, а потом поздно стало – диабет, стенокардия, одутловатость, и нет уже той девочки. Одни глаза синие остались, но не разучились смеяться так, что сердце, как прежде, заходится от нежности и терпкой жалости к ней, к себе, к их рано перекосившейся, обедневшей на события и на друзей жизни.
Девочки в бане раз в две недели? Были грехи. Да велики ли? Что поделаешь с мужским, естественным? Разве позволял он себе раньше, прежде, когда, не замечая нарастающие годы и преодолевая, казалось бы, неизбежную пресыщенность, они любили друг друга неутолимо и свежо, предаваясь фантазиям и растворяясь в ласках до изнеможение.
Итак, скромная «дэу нексия» везла охваченное полуобморочной истомою тело Олега Олеговича домой, в загородный дачный поселок Ручейки, а душа следовала за ним на почтительном расстоянии, норовя упорхнуть от машины в сторону, туда, за горизонт, где желтевшая нива стлалась под оседающие облака.
Олегу Олеговичу Дымкову шел пятьдесят девятый год. Последние десять лет он трудился в районном суде Славянска, одного из крупнейших областных центров нашей с вами необъятной родины. Причем вот уже семь лет, как председательствовал.
Карьеру блистательной не назовешь, но неудавшейся – тоже.
Конечно, не Олимп! Над ним, в верхних слоях атмосферы, парил облсуд с его председателем, а также Верховный суд, его президиум, его коллегия, в том числе квалификационная, его кассация, не говоря уж о суде Конституционном, о Страсбурге и, наконец, о высших внесудебных инстанциях, коих одно перечисление приводит в уныние любого правоохранителя даже областного масштаба. Парил над ним и Господь Бог, но в этом Дымков не слишком был уверен, а потому старался про Него не думать.
Но и под ним, Дымковым Олегом Олеговичем, кое-что было. А именно – судьбы многих отдельно взятых людей. Он их вершил на своем уровне, в своей инстанции. А это ответственность. Он проникся ею, будучи еще сравнительно молодым, пребывая в статусе простого народного судьи в крупном, почти на сто тысяч жителей, но все равно захолустном Козловском районе Славянской области,
А еще говорят: своя ноша не тянет. Ох как тянет! Порой лет на пять– семь с конфискацией и отлучением от профессии…
Но зато как приятно отягчала ноша сия карман – оттягивала! Как уютно располагалась она в тайничке за шкафом, в продолбленной нише между ящичками письменного стола, а позже, когда умнее и осторожнее стал, а денег сильно прибавилось, – в подвале загородного домика в поселке Ручейки.
Тайник соорудил Олег Олегович, как ему представлялось, очень хитро. Глубоко в стене, почти у земли. А проникнуть в него можно было только снизу, прокопав с полметра и палкой с крюком, просунутой до упора, сдвинув пластиковое днище. Нет, конечно, если засветиться и попасть под раздачу – экскаватором все снесут, разроют. Или, не дай бог, пожар, например. Но такие варианты Дымков не рассматривал, чтобы душу себе не травить. В любом случае надежнее способа хранения он не придумал. Все остальное непременно предполагает чье-то еще знание о сбережениях. Это исключается. А тут… Когда надо, не поленился, прокопал, сдвинул днище, замаскировал, как было, и дальше копишь.
Осторожность. И еще раз осторожность.
Что там говорить, не на облаке жил и вершил правосудие бывший милиционер Дымков! Но дал он себе однажды зарок и следовал ему неуклонно. А зарок такой: держаться закона, поелику возможно. Точнее, делать вид, что держишься, когда на тебя вышестоящий давит.
Еще в Козловске испробовал. Уперся рогом на просьбу председателя Нуриева Салбека Салбековича дать условно ворюге одному. Председатель сперва деликатно, потом жестче, потом с намеком на областное давление, потом – на отстежку. А Дымков ни в какую. Так и ответил шепотом на шепот в руководящем кабинете: не брал и брать не буду, сужу по кодексу.
Разобрал дело, прикинул – можно и условно, не так уж много и украл, по верхней всего два года общего режима. Хотя, по справедливости, год бы этому хмырю в лагере не помешал. И «выполнил» просьбу.
Нуриев вызывал, руку жал, глазом подмигивал, завтра вечерком, шептал, зайди, мол, доля причитается. Дымков еще раз сказал как отрезал: никогда, ни за что. Закон – и все тут, а мне ничего не надо.
Против системы не попрешь, обламывает всех, и все в конце концов берут. Но можно так, а можно и хитрее. И нужно хитрее: Нуриев в депутаты ушел, крупно взял, да не у того. И сел. Вот так…
Осторожность, еще раз осторожность…
Этот принцип поведения неколебимо соблюдал Дымков с тех еще, первых дел, с которых стал получать мзду от благодарных истцов или ответчиков. Да только не от них, конечно – Боже, спаси! И не от родственников их или знакомых. Вообще, неведомо было Олегу Олеговичу, от кого персонально, то есть кто «заносил». Вот уж добрых двенадцать лет, как возложил он эту деликатнейшую миссию на одного и только одного человека – Миклуху. Так прозвал Дымков верного своего «оруженосца», посредника и инкассатора Миклачева Анатолия Зотовича, Толяна Миклачева, которому париться бы и поныне в далеком Усть-Забуранском лагере, когда б не вердикт Олега Олеговича: «…два года условно, освободить в зале суда».
Был у Дымкова еще один верный и очень влиятельный человечек, обязанный ему жизнью. Звали его Гриня те, с кем дела делал и корешился. Это было имя и, в то же время, кличка, прозвище. Поскольку фамилия его подлинная была Гришаев. А может, и не подлинная. Наверняка про это знал только он сам и еще Дымков Олег Олегович, в 1970 году молодой, совсем еще молодой опер, комсомолец, заочник юрфака СГУ. Аккурат в канун своего двадцатилетия этот стажер Козловского РУВД во время вечернего дежурства погнался за подозрительным парнем, догнал, прижал к стенке ржавого гаража, наставив на него лишь на днях выданное табельное оружие. Не опуская ствола, приказал повернуться спиной, ноги врозь, руки на стенку. Обыскал, как учили. Нащупал во внутреннем кармане нечто. Достал. Темновато было. Скорее догадался, чем увидел: камень в оправе.
Даже для Олега, ничего в этих камнях не понимавшего, ясно стало сразу: очень большой, видимо – дорогой.
Он и представить себе не мог насколько.
И тут: «Слышь, брат, верни камушек и отпусти, я тебе по-человечески прошу. Считай, золотую рыбку отпустишь, как в сказке. Я для тебя все сделаю, что ни попросишь. Всю жизнь можешь на меня рассчитывать. Только отдай и отпусти. Не отпустишь – меня завтра же убьют. А тебя послезавтра. Они все могут, везде достанут. Центровые люди, очень страшные. Поверь… Гриней меня кличут. Прошу, брат!..»
Парень умолял. Олегу показалось, что на глазах у Грини выступили слезы. Разглядеть не мог, но показалось. Внутренний голос, который уже тогда частенько заговаривал с Олегом, подсказал: «Отпусти, не пожалеешь!»
Он жалел, но не долго: через пару лет забыл. А еще через десять Гриня дал о себе знать. Память у него оказалась крепкой, и законы сообщества, по которым жил, соблюдал он неукоснительно. В 1982-м нашел Олега в Козловске, куда вернулся после мест не столь отдаленных и адаптации в Славянске в качестве смотрящего от московских воров. Олег Олегович служил все в том же РУВД, но уже в чинах, капитаном, к майору подкрадывался.
С тех пор они были друг у друга. Точнее, Гриня – у Олега Олеговича. Милиционер, а потом судья, за тремя незначительными исключениями, ничего для Грини не сделал, да тот – робко! – всего три раза и просил. Зато свято держал то давнее слово. Поскольку было это слово вора прежней, доперестроечной закваски. Дымков сперва удивлялся, а потом привык: среди «них» встречаются и благородные хозяева своих обещаний.
Дымков не злоупотреблял – ни-ни! Но несколько деликатных просьб, поступивших от судьи за все эти долгие 28 лет, были выполнены быстро и неукоснительно. Благо Гриня укоренился в Славянске прочно и давно уже стал солидным предпринимателем Гришаевым Игорем Тимофеевичем, – с отмытым в документах прошлым и с мало кому ведомым настоящим, в котором – тайное могущество.
Вот почему встречи их были крайне редки, крайне законспирированны – Гриня понимал… Но знакомство помогало Дымкову собирать, если надо, кое-какую информацию. Через него Олег Олегович получил некие снимочки, о которых ниже.
И еще был один очень нужный человек. В Москве. Близкий друг. Но это совсем уж особая история…
Миклуха заканчивал тогда вечернее отделение юрфака. Славянского университета, работал помощником юрисконсульта на небольшой Козловской сырьевой базе, пил и трахал все, что шевелится и дышит, будучи прикрытым бабками и покровительством отчима, в чине майора милиции базу это крышевавшего.
Однажды к вечеру туман застлал кривые и раздолбанные улочки Козловска, а похмельная пелена вдобавок затуманила ясны очи Миклухи. Старушку отбросило бампером джипа метров на десять, и дух она испустила еще до того, как студент-лихач Миклуха сподобился остановиться и на подкашивающихся ногах дошкандыбать до места преступления.
Нерегулируемый пешеходный переход. Скорость – мама не горюй! Одна фара мертвая, один подфарник тоже. От мальчика разит. Бабка наповал. Приехавший во главе экипажа капитан тогда еще ГАИ, Миклуху и батю его знавший, на ухо шепнул: «Будем, конечно, рисовать, что трезвый, но семерик тебе светит, так что пусть батя бабло готовит».
Зот пасынку врезал, но средства выделил. Мать рыдала. Судье Дымкову, у которого дело, предлагать было бессмысленно: репутация… Занесли от Зота в область через человечка человеку для человечка. Последний занес, что осталось, в областную прокуратуру. Оттуда вышли на Дымкова и были посланы.
Да, репутация неподкупного, объективного и совестливого судьи являлась тем единственным (до поры до времени!) капиталом, которым располагал Олег Олегович. За то страдал, за то и терпел, готовясь впоследствии вложить этот капитал как можно более выгодно.
В суд Миклуха явился под подпиской о невыезде и без иллюзий. Папа-майор готовил сумму для кассации в область и на заседание не пошел вовсе, стыдясь. Мать, лицом чахоточно бледная, сидела не шелохнувшись.
Истцом выступала Кутепова Дарья, дочь убиенной старушки, вооруженная адвокатом – назначенцем. На платного денег не было: мощно пила, а малолетку внучку содержала на свою пенсию ныне покойная. Адвокат явно обещал Кутеповой материальную компенсацию, которой хватит на цистерну спирта и вагон закуски: «только веди себя правильно». Она и вела…
Она давила трагедию попранной дочерней любви и голосила, предрекая кошмар пожизненных душевных терзаний. Актерствовала в выражениях, понятных народу и доступных самой пострадавшей. Типа: «Как же я теперь без мамочки моей, без любимой, как доченька без бабушки будет, как жить-то с болью такой, люди добрые?!»
Адвокат Миклухи ловко осадил истицу Кутепову, приведя свидетелей ее каждодневных пьянок и как следствие диких скандалов с горячо любимой мамашей.
Но проблемы Миклухиной защиты были в том, что сама старушка не злоупотребляла, погибла трезвой, почти на «зебре», безвинно и безвременно (всего-то 64 года) и внучку фактически одна кормила-одевала-выхаживала. Данному обстоятельству прокурор придал в своей речи градус душераздирающей мелодрамы. Алкоголичка Кутепова предстала беззащитной сиротой, оставленной этим отморозком без средств к существованию, с дочкой-кровиночкой на руках.
Адвокат Миклухи витийствовал слабовато, упирая на хорошие характеристики (тоже мне, проблема для папы-мента!), на горячность молодости и на отсутствие судимостей и правонарушений.
Дымков все уже для себя решил. Кроме срока. Дать надо столько, чтобы и та половина, которую подсудимый реально отсидит к моменту досрочного за хорошее поведение (тут уж папа расстарается!), оказалась чувствительной, не мимолетной.
Последнее слово Миклачева Анатолия Зотовича, неформально выражаясь, сбило судью Дымкова спонталыку. Не ожидал.
Миклачев смотрел прямо, не мигая. Большие серо-голубые глаза его (красавец парень!), честные и слегка влажные, уставились на Дымкова, словно на икону, перед которой изливал душу глубоко верующий грешник, проигравший сражение с дьяволом.
Он и слова не произнес в свое оправдание, но и не посыпал голову пеплом в объемах, какие остаются после грандиозных пожарищ. Без слез и истерик, на сдержанном мужском «взрыде», он исповедался в непреднамеренном убийстве как в жестоком преступлении, которое совершил он не только по отношению к покойной и ее близким, но и к самому себе, к своей молодой жизни, к судьбе своей. Он вспоминал несчастных героев греческих трагедий, затронул тему неизбывной роковой вины. И, как слепой Эдип, он не видел для себя оправданий, смягчающих вину обстоятельств, потому что не может быть прощения, оправдания, успокоения для его, Миклачева, совести. Что бы ни случилось, каким бы ни был приговор, он уже прозвучал для него, для его совести и души – пожизненный. Он не просит о снисхождении. Единственное, о чем мечтает, – своим трудом в колонии и после физического освобождения полностью отдать ту сумму компенсации дочери, какую присудят, а потом он и сам продолжит помогать несчастной и ее ребенку, пока будет в том нужда.
Родственницы убиенной, свидетели, мать подсудимого, случайные тетки в зале, секретарь суда – ошалели. Женщины рыдали. Мужчины потрясенно молчали. Адвокат вошел в ступор.
Дымков удалился в тесную судейскую для вынесения приговора.
Он уселся в кресло, в котором было ему чрезвычайно уютно вершить справедливость, закурил и улыбнулся.
«Вот сукин сын! Талант! Не юристом, так актером был бы отменным. Психолог. Лицедей. Начитанный! Умница, даром что молод. Какая расчетливая, циничная, талантливая скотина! Даже меня в какой-то момент повело. И ведь на самом-то деле – ни на грамм раскаяния. Ни на йоту. Он таких старушек, дай волю, давил бы шеренгами».
И тут шевельнулось: «А может – он? Не тот ли, кого ждал? Что-то в нем… подходящее. Интуитивно чую… Надо рискнуть. Пора уже.
Пора цементом заливать фундамент. Хрен знает, сколько еще отпущено. Страна-то дикая, взбалмошная, людишки ушлые: не ровен час схавают с потрохами. И пойдешь ты, Олежек, в тюрьму или в лучшем случае в адконтору за двадцать копеек искать для всякой шпаны смягчающие обстоятельства».
Дымков огласил два года условно и компенсацию двести тысяч. Пьянь Кутепова показно истерила, взывая к справедливости, но мысленно воображая адекватный сумме литраж. Обвинитель ожидал чего-то подобного, и лицо его подобающим образом окаменело, отображая суровую муку глубоко уязвленного профессионала. Адвокатишка сиротки-истицы с индифферентным видом собирал бумаги. Миклуха молчал, уставясь на судью-благодетеля глазами чудом спасенного при пожаре. На вопрос: «Подсудимый, вам приговор понятен?» – по совести, в продолжение своей исповеди, он должен был бы ответить: «Нет!». Но он выдавил: «Понятен!». Азы юридических знаний и осведомленность о неподкупном судействе Дымкова с неопровержимостью подсказывали: «Не поверил. Но что-то у него «перещелкнуло», у него свои резоны. Интересно бы знать какие…»
Через год он узнал.
– Анатолий Зотович?
Миклуха оглянулся. В этот вечер он возвращался с Ветрогонки, окраинного района Козловска, от сладенькой девочки Сонечки, без руля, слегка подшофе. Он передал Кутеповой очередные три тысячи, а за две куплены были у мамаши неловкие, покуда еще скованные стеснением, но оттого и вовсе с ума сводящие ласки нимфетки.
– Анатолий Зотович, как поживаете?
– Отлично, – автоматически ответил Миклуха, и только потом с недоумением различил под скудным желтоватым светом ближайшего фонаря знакомые черты.
– Да-а-а, – протянул Дымков, поеживаясь от вечернего холодка, – а я-то поверил в вас, Анатолий Зотович, жизнь вашу молодую ломать тогда не стал.
– Это вы к чему? – Миклуха насторожился, жуткая догадка стеснила дыхание. – Вам же предлагали не раз благодарность, я вам по гроб жизни признателен и все такое…
– Человека я хотел спасти, Анатолий Зотович! Молодого. Впервые в жизни пошел против буквы закона, и вот что получилось…
– Что получилось? – уже не сомневаясь в нависшей опасности, с деланым изумлением спросил Миклуха.
Дымков молча достал тонкую стопочку фотографий.
Скудного света фонаря хватило. Это были эпизоды большой и чистой любви между Миклухой и четырнадцатилетней Сонечкой, стоявшей на коленях перед ним, спустившим штаны. Люди Грини камеру приладили удачно – не отвертишься.
– Чего вы хотите? Вы кто вообще – судья или шантажист? – прошипел Миклуха, в приступе отчаяния надвигаясь на Дымкова.
Судья не сдвинулся с места. В потемках узковатые кошачьи глаза его отдавали желтизной, слегка отражая фонарный свет, глядели насмешливо, с издевкой.
– Спокойно, юноша! У вас еще все может быть хорошо, все еще обойдется. Вы не нервничайте. Я по-прежнему в вас верю. Только теперь уже в иные ваши свойства. Вы, друг мой, любите жизнь во всех ее незаконных и оттого притягательных формах. Я подарю вам такую жизнь, вы будете сыты и счастливы. Главное теперь – не совершить ошибки. Опрометчивость с вашей стороны – гибель. В следующий понедельник в 19.30 я увижу вас в нашем маленьком сквере возле памятника павшим героям. Вы придете в качестве героя падшего. Вы деловито прошагаете по аллее вниз к реке, повернете по тропинке направо и, пройдя до второй лавочки, присядете отдышаться. Там мы с вами и поговорим. Наедине. Возможно, мне удастся вам помочь не загреметь на пятнадцать лет. При этом ваш лагерный режим может быть отягощен дополнительными обстоятельствами: большие и злые дяди станут с животной жестокостью насиловать вас в жопу по понедельникам, средам и воскресеньям. А может, и каждый день. Тут уж как повезет. И от души вам советую: не надо публичности. Не говорите никому. Не пытайтесь искать выход в честную добропорядочную жизнь. Его нет. Даже если вы сдуру решите убить меня, или бедную девочку, или мамашу ее как свидетеля, – не поможет. Из трех неизвестных вам адресов мигом будут отправлены фото и комментарии во все инстанции и непременно в редакции, дружок, в редакции газет и на телевидение. Еще хуже, если вы попробуете меня обмануть. Вас найдут и уничтожат в любой точке мира в течение месяца. Поверьте, это не блеф. Просто так случилось, что я верно дружу с человеком, который это сделает даже без гонорара. Так, из чувства симпатии… Он и съемочку помог организовать. И сам очень расстроился. Девчушку ему до слез жалко стало. Палачи, видите ли, сентиментальны. Так что – не надо…
С этими словами судья растворился в уличной мгле.
В понедельник Миклуха проделал путь до лавочки, точно как было велено. Просидел минут сорок, судьи не дождался, плюнул и ушел. Дымков перехватил его по дороге от автобусной остановки к его дому на 1-й Луговой улице. Он догнал сзади, когда рядом никого не было, и, шепнув «завтра, там же, тогда же», обогнал и зашагал влево, в сторону центра города.
Дымков не пришел, потому что проверял. Оказалось чисто.
Назавтра на лавочке все и обговорили. Олег Олегович раскрыл карты, сочтя, что риск минимален.
– Вы любите деньги, Анатолий. Я их тоже люблю. Давайте сделаем так, чтобы у меня их стало очень много, а у вас просто много. Я не беру взяток. И не собираюсь делать этого никогда. Взятки за меня будете брать вы. Я определяю, какое дело может выгореть, сообщаю вам. Вы должны продумать схему получения мзды, в которой я не только не участвую, но и не фигурирую. И не знаю ни о чем, потому что не могу ни о чем знать по определению. Понятно?
– Нет.
– Объясняю. Часть информации получаете от меня. По электронной почте. Разумеется, не с моего адреса. Сервер далеко – далеко… Но все равно: прочесть, запомнить, немедленно уничтожить. Остальное кумекаете сами, на судебных слушаниях. Ходить будете не только на мои процессы. Почти на все. Как бы для повышения профессиональной квалификации. По моему процессу вы беретесь уладить дело, то есть смягчить или устрожить приговор, увеличить или уменьшить сумму компенсации, решить имущественный спор в пользу той или иной стороны. При этом сторона дающая получает внятный намек: на неподкупного судью Дымкова выходить бесполезно. Тупой законник, бессребреник, честный идиот. На него надавят из Москвы. Ни больше ни меньше. А Москва – это дорого. Ясно?
– Ясно. А дальше-то какая схема?
– Простенькая, Анатолий. Совсем простенькая. Двадцать процентов оставляете у себя. Остальное кладете в сейфовую ячейку. Вы ее откроете на свое имя в коммерческом банке «Доходный» на улице Каскадной славного нашего Славянска. Езды два часа на машине всего-то. А потом и ездить не придется: карьера неподкупного судьи, как ни странно, скоро приведет меня, надеюсь, к ступеням славянской судебной лестницы. В председатели сразу метить глупо, но судья крупного района – тоже неплохо для начала. Им, в Москве, нужны образцы, примеры для прикрытия, мол, не все продажные. Один-другой упрямый осел в мантии – самое оно. Все равно систему не подорвет. Меня изберут, интуиция подсказывает. Ну а когда накопится в ячейке столько, сколько я сочту достаточным, – дам знать, извлечете, передадите где и как скажу. И дальше поехали ящик загружать. По рукам?
Миклуха ошалел. Но, успокоившись и поразмыслив с минуту, нехотя протянул руку. Он понимал, что вступает на стезю, с которой не сойти.
С того памятного разговора минуло двенадцать лет. Все наладилось и сбылось. Олег Олегович в Миклухе не ошибся. Он вообще по жизни крайне редко ошибался.
Он переехал в областной центр на должность судьи, а вскоре сделался и председателем Левобережного райсуда Славянска. Лично разбирал дела наиболее серьезные, «дорогие», но иногда, из-за кадрового дефицита в суде, брал и незначительные. А у Миклухи (такую кличку придумал ему Дымков, так потом и называть стал при встречах), вслед за ним переместившегося в Славянск, развился угаданный тогда еще, на суде, природный нюх и доведена была до совершенства технология добычи денег. Он снайперски выбирал и раскручивал именно тех, кто хотел быть найденным и раскрученным. Он входил в контакт с адвокатами или напрямую с родственниками, прощупывал, вел переговоры и брал виртуозно, при этом сто раз «оглядевшись по сторонам». Да-да, это самое важное: Анатолий Зотович Миклачев, юрист-консультант, ныне владелец скромной по меркам Славянска юридической фирмы «Миклачев, Лейкинд и партнеры», выработал навык предельной бдительности. Он даже в Москву иногда летал как бы для передачи денег, ставя об этом в известность заинтересованное лицо на условиях строгой секретности. Так обеспечивалось алиби Дымкова и укреплялось доверие к нему лично.
При этом – абсолютная честность в делах с шефом. За годы сотрудничества он и лишней копейки себе не прибрал, хотя контролировать его договоренности со взяткодателями Дымков навряд ли мог.
Они встречались раз примерно в месяц в потемках, на маленькой асфальтированной площадке – стоянке на окраине города. Свет ближайшего фонаря с переулка не добивал сюда, растворяясь за фасадом соседней старой девятиэтажки.