Страница:
— Не называй меня Маделейн! — рявкнула девушка хриплым грудным голосом, сверля Эша глазами. — И забудь о том, чтобы повидаться с Временем. Он занят. Проваливай.
— Ну, не надо так, Маделейн, — спокойно сказал Эш. — Я понимаю, твое сердечко начинает биться чаще, как только ты видишь меня. Кстати, цепи твои мне нравятся: они выглядят круче с тех пор, как ты надраила их. А теперь будь паинькой, доложи Времени, что мы здесь. Он нас ждет.
— Я сказала, к нему нельзя! И кончай вякать, умник. Я давно раскусила тебя. Ты считаешь, что для тебя правила не писаны потому, что ты мертв, но только со мной этот номер не пройдет. Ты всего лишь еще одна тень, у которой не хватает духу пройти через Дверь в Вечность. Не видать тебе сегодня Дедушки-Времени. Вали отсюда, не то я спущу на тебя собак.
— Нет у тебя никаких собак, Маделейн. У тебя на них аллергия. А что касается крайней необходимости нашего визита, то Время всегда в процессе выполнения чего-то важного, это ведь его работа Но с нами он повидается. А еще лучше — с Джеймсом, прямо здесь. Так что, дорогуша, поскольку твоя неусыпная суперзащита давно приелась, прекращай транжирить наше драгоценное время и доложи старику, что мы прибыли.
Харт думал, что Маделейн не в состоянии рассердиться больше, чем есть, но когда девушка угрожающе двинулась на Эша, у нее чуть ли не повалил пар из ушей. Внезапно в руке у нее оказался нож, лезвие которого выскочило с коротким звонким щелчком, прозвучавшим на удивление громко и отчетливо. Харту не понравился вид Мэд и вид ее ножа. И то и другое выглядели чересчур опасно и одинаково неумолимо. Внезапно остановившись перед самым Эшем, Маделейн резким движением приблизила свое лицо вплотную к его лицу.
— Тебе ясно сказано, Эш: закончили! Проваливай отсюда, или я порежу тебя и твоего смазливого дружка. Мне не нравится, что ты сюда пришел, Эш. Тебе здесь нечего делать, и ты постоянно расстраиваешь Время, ввязывая его в дела, которые его совершенно не касаются. Я не знаю, зачем ты здесь, и знать не хочу. Путь в галерею тебе закрыт. Ты — ничто, ты — отбросы, ты — ноль, пустое место! А теперь кругом и шагом марш туда, откуда пришел, пока я не выяснила, сколько повреждений я могу нанести твоему мертвому телу!
Голос Маделейн звучал так резко и так беспощадно искренне, что Харт готов был поверить каждому ее слову. Он в тревоге взглянул на Эша, а тот и не подумал даже сдвинуться с места Когда Эш заговорил, голос его был спокоен:
— Много на себя берешь, Маделейн. Ты тепло здесь устроилась, присматриваешь за Временем, что тоже неплохо: кому-то надо заниматься и этим, а не у многих из нас хватило бы на это терпения. Да только ты ошибаешься, если думаешь, будто ты здесь главная только потому, что Время становится малость рассеянным в предчувствии своего конца. Можешь козырять своей татуировкой «НЕНАВИЖУ» на пальцах, но это не означает, что ты настолько крута, что тебе хватит силенок тягаться со мной. Будь паинькой и делай, что тебе говорят, Маделейн.
— Не называй меня так!
Маделейн помахала рукой с ножом у лица Эша, затем вдруг замерла и отступила на шаг. Ничего не произошло, но все вдруг разом переменилось. Не двинув и мускулом, не проронив ни слова, Эш вдруг сделался пугающе, невыразимо опасным. От него, словно холодным ветром, повеяло ледяной угрозой, и сердце Харта болезненно сжалось. Вся его смелость уменьшилась до размеров горошины, растворилась, исчезла вовсе, и ему стоило невероятных усилий заставить себя не попятиться в страхе от своего спутника. Где-то в глубине сознания сверкнула мысль, он понял, кто такой Эш в реальности — мертвец, как он и говорил. Смерть ворвалась в комнату и наполнила ее целиком. Протянув руку, Эш вынул нож из трясущихся пальцев Маделейн. Он улыбнулся девушке, и улыбка эта не была ободряющей. Хотя, подумалось Харту, была ли это улыбка вообще.
— Ты слишком вольно разглагольствуешь о смерти, Маделейн, а сама ничегошеньки не знаешь. Может, стоит показать тебе, что есть смерть на самом деле? Раскрыть тебе секреты могилы и рассказать о прелестях сырой земли?
Все краски схлынули с лица Маделейн, а макияж потускнел на фоне застывшего взгляда распахнутых глаз. Тело ее била дрожь, но, даже несмотря на это, она не отступила ни на шаг. Улыбка Эша расползлась еще шире, и живого в ней не осталось ни капли.
— Пожалуй, достаточно.
Ровный бесстрастный голос остудил накалившуюся обстановку, словно холодный душ. Эш огляделся по сторонам в поисках сказавшего эти слова, а Мэд провела дрожащей рукой по губам, словно пробудившись от ночного кошмара. Дыхание Харта выровнялось, и сковавший жилы лед начал потихоньку таять. Харт коротко глянул на Эша уже по-новому, а затем так же, как Эш, поискал глазами говорившего. Из лабиринта механизмов прямо к ним направлялся сухопарый мужчина лет шестидесяти, одетый по моде середины викторианской эпохи. Его длинный черный сюртук был изящного, строгого покроя, и, если не брать в расчет золотую цепочку для часов, ярко блестевшую поперек жилета, единственным цветным пятнышком в наряде этого человека был шарф абрикосового цвета, прикрывавший горло. Мужчина стоял перед ними, добродушно осклабившись, — ни дать ни взять, любимый дядюшка. Словно мантия, его фигуру окутывала атмосфера невидимой власти, чуть замутненная некой неопределенностью.
— Пора бы тебе уже перестать провоцировать бедную Мэд, — строго обратился он к Эшу. — Негоже забывать правила хорошего тона только оттого, что ты мертв. А теперь верни ей нож.
— Мне очень жаль, — проговорил Эш, небрежно протягивая девушке нож. — Больше не повторится.
— Во-первых, нисколько тебе не жаль, и, во-вторых, повторится это еще не раз, но в настоящий момент пусть будет как есть. Рад тебя видеть, Леонард. Могу я надеяться, что ты наконец решился поступить так, как тебе надлежит, и пройти через Дверь в Вечность?
— Я не могу уйти, — покачал головой Эш. — По крайней мере сейчас. Я все еще нужен родителям. Ведь именно их нужда вернула меня сюда, и именно из-за их отказа отпустить меня я все еще здесь.
Время втянул носом воздух.
— Недавно ты мне это уже рассказывал, и я тебе тогда не поверил. Ладно, это твоя жизнь, а точнее, твоя смерть, и я не могу указывать тебе, как ими распоряжаться. — Старик повернулся к Харту, который мгновенно выпрямился, став будто чуточку выше ростом под твердым, пристальным, но вполне доброжелательным взглядом. Время был достаточно привлекателен в своем старомодном стиле, с красиво очерченными подбородком и линией бровей. У него была редеющая грива длинных светлых волос, зачесанных назад с высокого открытого лба, но внимание привлекали прежде всего глаза. У Времени были очень старые глаза — старые и чуть-чуть усталые. И знающие очень и очень много. Харт ощутил себя шестилетним мальчиком, чересчур взволнованным близостью к этому человеку, чтобы чувствовать беспокойство. Время понимающе улыбнулся.
— Значит, ты сын Джонатана Харта? Да, вы с отцом как одно лицо. Вот уж не думал, что вновь увижу его здесь, хотя мне как никому из людей положено знать, что слово «никогда» говорить не следует, а? Особенно, когда речь идет о Шэдоуз-Фолле. — Время уничижительно фыркнул и покачал головой, а затем его внимание отвлек ближайший прибор, и он, протянув руку, несколькими оборотами регулятора подравнял давление, вновь бросил взгляд на шкалу и, явно недовольный показаниями, постучал по стеклу прибора костяшкой согнутого пальца. Подождав секунду, вновь недовольно фыркнул, но на этот раз, видимо, удовлетворенный новыми показаниями, и повернулся к Харту.
— За всем этим нужен глаз да глаз, ни минуты покоя. Тем не менее не принимай увиденное здесь буквально, молодой человек, включая и меня самого. Всем нам свойственно слегка изменяться, в соответствии с оценкой очевидца. Человеческий разум склонен подстраиваться и приглушать или смягчать вещи, которые он находит чересчур сложными или волнующими. Воспринимай эти вещи как метафоры, если тебе так спокойнее. А теперь, юноша, давай побеседуем. Ты сейчас вовлечен в эпицентр событий, происходящих в настоящий момент или могущих произойти вскорости.
— Я? — изумился Харт. — А что я такого сделал? Я же только что приехал.
— Этого достаточно, — отвечал Время. — Твое возвращение, Джеймс, привело в движение цепочку событий, которые затронут всех нас: колесо судьбы, которое наконец сделало полный оборот. И хочется тебе этого или нет, ты, Харт, фигурально выражаясь, во всем этом по кончик носа и быстро идешь ко дну. Пророчество сбудется, вне зависимости от того, что можешь сделать ты, я либо кто-то другой.
— Я могу, например, уехать из Шэдоуз-Фолла, — предположил Харт.
— Да нет, не можешь, — мягко возразил Время. — Город тебя не отпустит.
— Но разве не вы здесь главный…
— Ха! Нет, мой мальчик, я скорее смотритель, арбитр, следящий за тем, чтобы все играли по правилам. Я ведь даже не человек в привычном тебе понимании этого слова. Я — материальное воплощение некой абстракции. Я существую потому, что необходим. Но даже я, более чем кто-либо другой, обязан соблюдать правила. Я даже не бессмертен, строго говоря. Жизни мне отмерено ровно год: от младенчества до глубокой старости, после чего меня ждет смерть, а затем — возрождение из праха, процедура, поверь, малоприятная. Каждый раз, обретая новую жизнь, я получаю доступ ко всем моим воспоминаниям, но остаюсь ли я прежним человеком или же просто новым разумным созданием с доступом к чьим-то воспоминаниям? Довольно интересное свойство, и именно над ним я размышляю веками, так и не приближаясь к сути ответа на вопрос. Примерно как твои воспоминания о Шэдоуз-Фолле. Я — та власть и сила, что объединяет и хранит этот город, но свое будущее город определяет сам. Все, что от меня требуется, — это подталкивать определенные процессы в нужном направлении. Частенько меня не оставляет ощущение, что я участвую во всем этом чисто из любопытства, как случайный попутчик.
— «Подталкивать», — повторил Эш. — Я бы употребил другое слово. Кстати, о последователе дьявола, где Джек Фетч?
— Он занят, — ответил Время. Его глаза вдруг стали холодны, но улыбка, обращенная к Харту, была обнадеживающей. — Вряд ли тебе захочется поверить всему, что говорят о Джеке. Он мой помощник: помогает обязывать кое-кого следовать моим правилам, когда это требуется. Джек, конечно, не самый простой в общении парень, но я им доволен. Нет, правда, он не так плох — может, чересчур прямолинеен в своих действиях.
— «Прямолинеен», — снова повторил Эш. — Еще одно подходящее словечко.
— Ты здесь из милости, Леонард, — сказал Время. — Не испытывай судьбу. В чем дело, мой дорогой Джеймс, ты глядишь на меня довольно странно? Что-то не так?
— Да нет, все нормально, только… Никак не возьму в толк… К чему этот викторианский стиль?
— Не спрашивай, — отвечал Время. — Это происходит у тебя подсознательно. Не сомневаюсь, что Эш, например, видит меня абсолютно иначе, но в то же время, будучи мертвым, он лучше приспособлен к тому, чтобы сносить адекватность моей подлинной сущности. А мою подлинную сущность, боюсь, мало кто в состоянии вынести. Пусть это тебя не тревожит, мальчик мой. Ты же видишь меня — и этого вполне достаточно. Я… Я всего лишь трансформирован твоим рассудком в нечто более удобное для того, чтобы со мной можно было иметь дело, согласен? Здесь, в Шэдоуз-Фолле, тебе предстоит встретиться с массой подобных вещей.
— Выходит, я не могу видеть, как вы выглядите на самом деле, а Эш может?
— Мертвые иллюзий не питают, — проговорил Время.
Эш решительно покачал головой, когда Харт посмотрел на него.
— Не надо, Джеймс. Поверь мне, не надо тебе этого знать.
— Давайте вернемся к разговору о том, чем вы фактически занимаетесь, — попросил Харт. — Вы решаете, как должно все крутиться, или же решает город, а вы утверждаете, а затем Джек Фетч разбирается с любым, кто с вашим решением не согласен. Правильно?
— В большой степени, — проговорила Мэд тоном человека, который долго не хотел вступать в разговор, затем сделал это с огромной неохотой. — Время принимает жизненно важные решения. Он защищает город и Дверь.
— Защищает? — переспросил Харт. — От кого защищает?
— У Шэдоуз-Фолла есть враги, — с чувством сказала Мэд. — И тот, кто осуществляет контроль над Дверью в Вечность, тот контролирует и город. Наша безопасность в руках Времени. Периодически появляется какой-нибудь мерзкий ублюдок, готовый нарушить временные процессы, поломать действительность, а тем самым — порушить последствия. Ворье, заговорщики, мошенники. Время вычисляет их и отправляет по следу Джека Фетча, а тот с ними разбирается. — Она неприятно улыбнулась Харту. — Перед тем как уйти, обязательно познакомьтесь с Джеком. Он жутко интересный малый!
— Достаточно, дорогая, — мягко прервал ее Время. — То, что Джек нереален, не означает, что в душе у него ни капли добра. Джек обладает множеством прекрасных качеств, они проявляются в стиле его работы, однако он старается их не выставлять напоказ. А теперь, Джеймс… Не отвлекайтесь, молодой человек! Я говорю не для того, чтобы насладиться своей речью.
— Простите, — пробормотал Харт, отводя взгляд от шкалы прибора, привлекшего его внимание: стрелка бежала назад. — Я слушаю. Пожалуйста, продолжайте.
— Итак, — гневная искорка в глазах Времени подсказала Харту, что тот не вполне смягчился. — Достаточно сказать, что я присматриваю за правильным течением различных временных процессов и действительности, задействованных в Шэдоуз-Фолле в силу уникальности его природы. В двух словах суть происходящего в следующем: люди и пространства постоянно приходят и уходят, а я с помощью картин веду наблюдение за ними. Поэтому знаю почти всех и вся и стараюсь быть объективным. — Он резко умолк и улыбнулся Мэд: — Что-то в горле пересохло. Я редко говорю вот так помногу. Не будешь ли так добра приготовить нам по чашечке чаю?
Мэд отрывисто кивнула и сверкнула глазами на Эша и Харта.
— Я мигом.
— Уже соскучился… — галантно проговорил Эш. Мэд фыркнула, развернулась на каблуках и пошла прочь — ее удаляющаяся спина, казалось, излучала презрение.
Время начал что-то выговаривать Эшу, но замолчал и взглянул через его плечо:
— Джеймс, ты хотел видеть Джека Фетча и, похоже, тебе повезло. Вот он, легок на помине.
Эш и Харт резко обернулись, заслышав приближающиеся к закрытой двери шаги. Поступь была неторопливой и ровной и какой-то… мягкой, словно ее обладатель был обут в подбитые войлоком тапочки. Эта догадка глубоко встревожила Харта, хотя он не мог сказать почему. Была во вкрадчивости звуков шагов некая странность — слишком быстро эти звуки рассеивались. Наконец они замерли у двери, и в течение последовавшей долгой паузы казалось, что каждый из присутствующих в помещении задержал дыхание. Харт почувствовал, как у него волосы на загривке встают дыбом, и внезапно понял, что желание видеть того, кто стоял за дверью, у него пропало.
А затем ручка повернулась, дверь открылась, и на пружинящих ногах вошел Джек Фетч. Это было пугало — конструкция из жердей, соломы и лохмотьев. Он мог бы показаться этаким старомодно-привлекательным очаровашкой в традиционном сельском стиле, однако на самом деле ничего умиротворяющего и утешительного в пугале не было. Внешне очень похожее на человеческое, тело Джека Фетча было полностью сформировано из безжизненных, неодушевленных деталей, начиная со спадающей до тоненьких щиколоток рубахи и заканчивая причудливо вырезанной из репы башкой. Пугало напомнило Харту его старую, еще из детства игрушку, непостижимым образом устрашающе выросшую в его комнатке, как только в ней погасили свет. Джек Фетч был сделан из того, что никогда не жило и никогда бы не жило, но сейчас двигалось, подчиняясь какой-то сверхъестественной воле. Он не был марионеткой или безвольным орудием, как автоматы Времени: Джек был живой и мыслящий и при этом нисколько не человек. Харт чувствовал это каждой клеточкой. Широкая физиономия репы медленно повернулась на деревянной шее, ведя взглядом от Харта к Эшу и к Времени, и из всех них лишь один Дедушка-Время смог встретить этот темный немигающий взгляд. Также медленно пугало двинулось к ним, связанные палки его ног производили негромкие царапающие звуки на голом деревянном полу — так крысы скребутся под полом сарая, — и затем остановилось прямо перед Временем, рывком поклонилось и замерло. Харт смотрел на недвижимую фигуру и не знал, чего ему хотелось больше — ударить пугало или удрать отсюда
— Джек Фетч, — медленно проговорил Эш. — В Шэдоуз-Фолле матери велят детишкам слушаться, не то за ними придет Джек Фетч. И иногда он так и делает. Скольких ты сегодня порешил, Джек Фетч? У тебя руки в крови.
Харт автоматически взглянул на изношенные кожаные перчатки, укрывавшие кисти пугала, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, когда он разглядел темные пятна.
Время досадливо поморщился:
— Джек, ты разве не знаешь, что, прежде чем являться ко мне, необходимо помыться? Что могут подумать наши гости, а? Даже если и так, Леонард, я тебя уже просил: не груби ему. Он очень раним, и тебе хорошо известно, как трудно в эти дни рассчитывать на настоящую помощь. Джек — моя надежная опора, и я полагаюсь на него в том, чтобы видеть и знать, что все идет так, как следует ради блага города. Даже самый снисходительный отец должен иногда проявлять суровость.
— К кому ты посылал своего волкодава сегодня? — спокойно спросил Эш.
— Лорды Порядка и герцоги Хаоса по-прежнему спорят о разделе сфер влияния, и спорят так горячо, что крушат мебель. Новая интерпретация теории Хаоса вызвала в небесных сферах бед больше, чем можно было представить. Не возьму в толк, почему они не могут просто согласиться или не согласиться. Случись так, Джек утихомирил бы их достаточно легко. Этот парень умеет убеждать, когда хочет. Отличная работа, Джек. Возвращайся в галерею Инея, поговорим позже.
Чучело долго стояло не двигаясь, затем медленно повернуло голову и уставилось на Харта. В вырезанных улыбочке и пустых глазницах не было ни тепла, ни эмоций, но в пристальном взгляде, показавшемся Харту замораживающе жутким, чувствовалось неторопливое, взвешенное обдумывание. Его словно тщательно изучил, оценил и признал виновным некий безмолвный суд, апелляцию на вердикт которого подавать было некуда. Харт невольно шагнул назад, и пугало подалось к нему. Время резко приказал Джеку остановиться, однако пугало продолжало молча надвигаться на Харта, в то время как он отступал. Не говоря ни слова, Джек двигался в полной тишине, нарушаемой лишь царапающим звуком деревянных ног по деревянному полу, однако Харт по-прежнему остро чувствовал некое намерение в его медленном, неспешном наступлении.
Время зашел за спину пугалу и позвал его — в голосе старика прозвенел нарастающий гнев — и в конце концов взял его за руку. Джек стряхнул ее, даже не оглядываясь. В безжизненном теле чувствовалась неестественная силища, и проснувшееся вдруг в Харте какое-то первобытное чутье подсказало, что если Фетч схватит его, то разорвет на куски легко, как ребенок тряпичную куклу. Спиной Харт врезался в стену, и отступать стало некуда. Дыхание его было поверхностным и частым, как у птицы, в клетку к которой забрался кот, однако мысль о сопротивлении Харту по-прежнему не приходила в голову: отчего-то он знал, что это бесполезно, что Джека Фетча человек остановить не в силах.
Затем раздался крик, следом вопль, и одетая в траур фигура яростно бросилась на Джека, заставив его качнуться в сторону. Маделейн Креш оседлала спину пугала, как жокей, обняв ногами его руки пониже плеч и раздирая ему лицо-репу руками. Мгновенно восстановив равновесие, Джек потянулся вверх руками в кожаных перчатках. Мэд плюнула на них и полоснула ближайшую кисть ножом. Не обращая внимания на атаки Мэд, Джек крепко ухватил ее за руки и легко стянул со спины. Опустив девушку на пол, он с силой оттолкнул ее в сторону. Мэд вновь подскочила к пугалу и нанесла три стремительных удара ножом в его тряпичное пузо, но ни капли крови не вытекло из прорезей в рубахе. Глупо раскрыв рот, Мэд замерла, а пугало вновь переключило внимание на Харта.
Эш сделал шаг и встал между ними, его побелевшие беспокойные глаза сфокусировались на пустых глазницах пугала. И тут, ухватив вдруг истинную суть Джека, Эш ужаснулся. Испытав на себе его мощь, отступила и Мэд. Даже Харт отчасти почувствовал эту мощь, и, хотя она не была направлена на него, кровь его застыла в жилах. Джек Фетч стоял и пристально глядел на мертвеца, а затем, протянув руки в кожаных перчатках, взял Эша за руки и осторожно, но уверенно сдвинул в сторону. Эш споткнулся и чуть не упал, будто одно лишь прикосновение рук пугала вытянуло из него все силы. Затем Джек вновь взглянул на Харта и, неторопливо шагнув вперед, очутился прямо перед ним — от пугала несло спертым запахом прокисших опилок, и, вдохнув, Харт почувствовал, как они больно оцарапали ему горло.
«Он пришел за мной, — промелькнула единственная мысль. — Вот так он приходил за моими родителями, но уже не застал их. Теперь он пришел за мной».
В комнате повисла тишина, Время, Мэд и Эш беспомощно наблюдали за происходящим. Из всех присутствующих лишь Время не сделал никакой существенной попытки остановить Джека, наверное оттого, что знал: коль скоро Фетч начал действовать, ничто не в силах его удержать. И в то время как Харт остановившимся взглядом широко распахнутых глаз смотрел на Джека, тот, резко дернувшись, упал на одно колено и склонил перед ним голову. А затем поднялся, развернулся и пошел прочь, выйдя через приоткрытую дверь. Вздох облегчения буквально взорвал тишину, и Время с удивлением посмотрел на Харта:
— За все то время, что я знаю Джека, он никому не кланялся. Даже мне.
— Ну, и что это значит? — спросила Мэд, неохотно убирая нож.
— Не знаю, — отрывисто сказал Время. — Однако чрезвычайно любопытно. Мне надо подумать над этим.
Харт с трудом прочистил пересохшее горло, и, когда наконец смог заговорить, голос его был ровным и бесстрастным:
— А вы посылали… этого к моим родителям, когда они решили уехать из Шэдоуз-Фолла? Из-за него они боялись возвращаться сюда?
Время в задумчивости поджал губы, прежде чем ответить:
— Пророчество, касавшееся тебя и твоих родных, было раздражающе туманным и неконкретным, как и большинство прорицаний такого рода, но общий его смысл был достаточно очевиден. Судьба Двери в Вечность и города в целом неким образом теперь связаны с тобой. Если б ты не уехал, тебя бы не тронули — лишь наблюдали бы и делали выводы. Мы могли бы воспрепятствовать твоему отъезду, но решили не делать этого. Для всех людей и нелюдей у Шэдоуз-Фолла одна политика: стараться обращаться с ними только цивилизованными методами.
— Ага, — хмыкнул Эш, — особенно если цивилизованные методы внедряет Джек Фетч.
— Ну вот, — сказал Харт, не пряча глаз от пристального взгляда Времени, — я вернулся, и что вы намерены делать?
— Наблюдать и пытаться понять, — спокойно ответил Время. — Пойми, пожалуйста, и ты, Джеймс: Шэдоуз-Фолл — прежде всего. Миру необходимо такое место, где границы возможного тают и все заблудившиеся души могут наконец отыскать путь домой. Дверь в Вечность — это «клапан избыточного давления», через который мир может безопасно выпустить «пар», то есть избавиться от вещей, которые ему больше без надобности. А ты, мой мальчик, одним только своим присутствием здесь олицетворяешь собой угрозу всему этому. Если Дверь когда-либо будет уничтожена или же исчезнет город, духовное потрясение швырнет мир в пропасть безумия и насилия. Пожары будут полыхать вечность, и падет ночь, которой не будет конца. Есть во Вселенной силы, которыми нельзя пренебрегать, Джеймс, ни в Шэдоуз-Фолле, ни за его пределами.
— Так чего же вы ждете от меня? — спросил Харт.
— Не знаю, — сказал Дедушка-Время. — Но, полагаю, ответы надо искать в твоем прошлом — в тех временах, когда прозвучало пророчество. Почему бы тебе не сходить домой повидаться с родными? Леонард может показать дорогу.
— Хорошо, — кивнул Харт, — пожалуй, это мне по душе. Мы можем идти?
— Конечно, мой мальчик, ступайте. Однако на дорожку я дам тебе кое-что — это согреет тебе кровь.
Он подал знак Мэд, и та протянула им неведомо откуда взявшийся поднос с четырьмя крошечными фарфоровыми чашечками. Время взял одну, осторожно отпил и улыбнулся. Эш и Харт взяли по чашке, Мэд забрала последнюю. Девушка невинно и чуть лукаво улыбалась, и Харт дождался, пока Мэд выпьет первой, что она и сделала с невероятным апломбом. Харт одним глотком осушил свою чашку и выпучил глаза, — содержимое остро обожгло ему горло. Язык завернулся к небу и онемел, глаза крепко зажмурились так, словно им никогда уже не суждено открыться.
— Что за гадость? — выдавил он наконец.
— Саки, — ухмыляясь, сказала Мэд. — Мощная штука, если впервой.
Эш тоскливо поглядел на свою чашку и улыбнулся Харту:
— По крайней мере, ты не можешь отрицать, что тебя не предупредили, Джеймс. Уверен, в следующий раз, когда твой двойник из будущего что-нибудь предречет тебе, ты не пропустишь это мимо ушей…
— Ну и язык у тебя… — обронил Харт, глядя на Эша полными слез глазами.
4. ПРОЩАНИЕ
— Ну, не надо так, Маделейн, — спокойно сказал Эш. — Я понимаю, твое сердечко начинает биться чаще, как только ты видишь меня. Кстати, цепи твои мне нравятся: они выглядят круче с тех пор, как ты надраила их. А теперь будь паинькой, доложи Времени, что мы здесь. Он нас ждет.
— Я сказала, к нему нельзя! И кончай вякать, умник. Я давно раскусила тебя. Ты считаешь, что для тебя правила не писаны потому, что ты мертв, но только со мной этот номер не пройдет. Ты всего лишь еще одна тень, у которой не хватает духу пройти через Дверь в Вечность. Не видать тебе сегодня Дедушки-Времени. Вали отсюда, не то я спущу на тебя собак.
— Нет у тебя никаких собак, Маделейн. У тебя на них аллергия. А что касается крайней необходимости нашего визита, то Время всегда в процессе выполнения чего-то важного, это ведь его работа Но с нами он повидается. А еще лучше — с Джеймсом, прямо здесь. Так что, дорогуша, поскольку твоя неусыпная суперзащита давно приелась, прекращай транжирить наше драгоценное время и доложи старику, что мы прибыли.
Харт думал, что Маделейн не в состоянии рассердиться больше, чем есть, но когда девушка угрожающе двинулась на Эша, у нее чуть ли не повалил пар из ушей. Внезапно в руке у нее оказался нож, лезвие которого выскочило с коротким звонким щелчком, прозвучавшим на удивление громко и отчетливо. Харту не понравился вид Мэд и вид ее ножа. И то и другое выглядели чересчур опасно и одинаково неумолимо. Внезапно остановившись перед самым Эшем, Маделейн резким движением приблизила свое лицо вплотную к его лицу.
— Тебе ясно сказано, Эш: закончили! Проваливай отсюда, или я порежу тебя и твоего смазливого дружка. Мне не нравится, что ты сюда пришел, Эш. Тебе здесь нечего делать, и ты постоянно расстраиваешь Время, ввязывая его в дела, которые его совершенно не касаются. Я не знаю, зачем ты здесь, и знать не хочу. Путь в галерею тебе закрыт. Ты — ничто, ты — отбросы, ты — ноль, пустое место! А теперь кругом и шагом марш туда, откуда пришел, пока я не выяснила, сколько повреждений я могу нанести твоему мертвому телу!
Голос Маделейн звучал так резко и так беспощадно искренне, что Харт готов был поверить каждому ее слову. Он в тревоге взглянул на Эша, а тот и не подумал даже сдвинуться с места Когда Эш заговорил, голос его был спокоен:
— Много на себя берешь, Маделейн. Ты тепло здесь устроилась, присматриваешь за Временем, что тоже неплохо: кому-то надо заниматься и этим, а не у многих из нас хватило бы на это терпения. Да только ты ошибаешься, если думаешь, будто ты здесь главная только потому, что Время становится малость рассеянным в предчувствии своего конца. Можешь козырять своей татуировкой «НЕНАВИЖУ» на пальцах, но это не означает, что ты настолько крута, что тебе хватит силенок тягаться со мной. Будь паинькой и делай, что тебе говорят, Маделейн.
— Не называй меня так!
Маделейн помахала рукой с ножом у лица Эша, затем вдруг замерла и отступила на шаг. Ничего не произошло, но все вдруг разом переменилось. Не двинув и мускулом, не проронив ни слова, Эш вдруг сделался пугающе, невыразимо опасным. От него, словно холодным ветром, повеяло ледяной угрозой, и сердце Харта болезненно сжалось. Вся его смелость уменьшилась до размеров горошины, растворилась, исчезла вовсе, и ему стоило невероятных усилий заставить себя не попятиться в страхе от своего спутника. Где-то в глубине сознания сверкнула мысль, он понял, кто такой Эш в реальности — мертвец, как он и говорил. Смерть ворвалась в комнату и наполнила ее целиком. Протянув руку, Эш вынул нож из трясущихся пальцев Маделейн. Он улыбнулся девушке, и улыбка эта не была ободряющей. Хотя, подумалось Харту, была ли это улыбка вообще.
— Ты слишком вольно разглагольствуешь о смерти, Маделейн, а сама ничегошеньки не знаешь. Может, стоит показать тебе, что есть смерть на самом деле? Раскрыть тебе секреты могилы и рассказать о прелестях сырой земли?
Все краски схлынули с лица Маделейн, а макияж потускнел на фоне застывшего взгляда распахнутых глаз. Тело ее била дрожь, но, даже несмотря на это, она не отступила ни на шаг. Улыбка Эша расползлась еще шире, и живого в ней не осталось ни капли.
— Пожалуй, достаточно.
Ровный бесстрастный голос остудил накалившуюся обстановку, словно холодный душ. Эш огляделся по сторонам в поисках сказавшего эти слова, а Мэд провела дрожащей рукой по губам, словно пробудившись от ночного кошмара. Дыхание Харта выровнялось, и сковавший жилы лед начал потихоньку таять. Харт коротко глянул на Эша уже по-новому, а затем так же, как Эш, поискал глазами говорившего. Из лабиринта механизмов прямо к ним направлялся сухопарый мужчина лет шестидесяти, одетый по моде середины викторианской эпохи. Его длинный черный сюртук был изящного, строгого покроя, и, если не брать в расчет золотую цепочку для часов, ярко блестевшую поперек жилета, единственным цветным пятнышком в наряде этого человека был шарф абрикосового цвета, прикрывавший горло. Мужчина стоял перед ними, добродушно осклабившись, — ни дать ни взять, любимый дядюшка. Словно мантия, его фигуру окутывала атмосфера невидимой власти, чуть замутненная некой неопределенностью.
— Пора бы тебе уже перестать провоцировать бедную Мэд, — строго обратился он к Эшу. — Негоже забывать правила хорошего тона только оттого, что ты мертв. А теперь верни ей нож.
— Мне очень жаль, — проговорил Эш, небрежно протягивая девушке нож. — Больше не повторится.
— Во-первых, нисколько тебе не жаль, и, во-вторых, повторится это еще не раз, но в настоящий момент пусть будет как есть. Рад тебя видеть, Леонард. Могу я надеяться, что ты наконец решился поступить так, как тебе надлежит, и пройти через Дверь в Вечность?
— Я не могу уйти, — покачал головой Эш. — По крайней мере сейчас. Я все еще нужен родителям. Ведь именно их нужда вернула меня сюда, и именно из-за их отказа отпустить меня я все еще здесь.
Время втянул носом воздух.
— Недавно ты мне это уже рассказывал, и я тебе тогда не поверил. Ладно, это твоя жизнь, а точнее, твоя смерть, и я не могу указывать тебе, как ими распоряжаться. — Старик повернулся к Харту, который мгновенно выпрямился, став будто чуточку выше ростом под твердым, пристальным, но вполне доброжелательным взглядом. Время был достаточно привлекателен в своем старомодном стиле, с красиво очерченными подбородком и линией бровей. У него была редеющая грива длинных светлых волос, зачесанных назад с высокого открытого лба, но внимание привлекали прежде всего глаза. У Времени были очень старые глаза — старые и чуть-чуть усталые. И знающие очень и очень много. Харт ощутил себя шестилетним мальчиком, чересчур взволнованным близостью к этому человеку, чтобы чувствовать беспокойство. Время понимающе улыбнулся.
— Значит, ты сын Джонатана Харта? Да, вы с отцом как одно лицо. Вот уж не думал, что вновь увижу его здесь, хотя мне как никому из людей положено знать, что слово «никогда» говорить не следует, а? Особенно, когда речь идет о Шэдоуз-Фолле. — Время уничижительно фыркнул и покачал головой, а затем его внимание отвлек ближайший прибор, и он, протянув руку, несколькими оборотами регулятора подравнял давление, вновь бросил взгляд на шкалу и, явно недовольный показаниями, постучал по стеклу прибора костяшкой согнутого пальца. Подождав секунду, вновь недовольно фыркнул, но на этот раз, видимо, удовлетворенный новыми показаниями, и повернулся к Харту.
— За всем этим нужен глаз да глаз, ни минуты покоя. Тем не менее не принимай увиденное здесь буквально, молодой человек, включая и меня самого. Всем нам свойственно слегка изменяться, в соответствии с оценкой очевидца. Человеческий разум склонен подстраиваться и приглушать или смягчать вещи, которые он находит чересчур сложными или волнующими. Воспринимай эти вещи как метафоры, если тебе так спокойнее. А теперь, юноша, давай побеседуем. Ты сейчас вовлечен в эпицентр событий, происходящих в настоящий момент или могущих произойти вскорости.
— Я? — изумился Харт. — А что я такого сделал? Я же только что приехал.
— Этого достаточно, — отвечал Время. — Твое возвращение, Джеймс, привело в движение цепочку событий, которые затронут всех нас: колесо судьбы, которое наконец сделало полный оборот. И хочется тебе этого или нет, ты, Харт, фигурально выражаясь, во всем этом по кончик носа и быстро идешь ко дну. Пророчество сбудется, вне зависимости от того, что можешь сделать ты, я либо кто-то другой.
— Я могу, например, уехать из Шэдоуз-Фолла, — предположил Харт.
— Да нет, не можешь, — мягко возразил Время. — Город тебя не отпустит.
— Но разве не вы здесь главный…
— Ха! Нет, мой мальчик, я скорее смотритель, арбитр, следящий за тем, чтобы все играли по правилам. Я ведь даже не человек в привычном тебе понимании этого слова. Я — материальное воплощение некой абстракции. Я существую потому, что необходим. Но даже я, более чем кто-либо другой, обязан соблюдать правила. Я даже не бессмертен, строго говоря. Жизни мне отмерено ровно год: от младенчества до глубокой старости, после чего меня ждет смерть, а затем — возрождение из праха, процедура, поверь, малоприятная. Каждый раз, обретая новую жизнь, я получаю доступ ко всем моим воспоминаниям, но остаюсь ли я прежним человеком или же просто новым разумным созданием с доступом к чьим-то воспоминаниям? Довольно интересное свойство, и именно над ним я размышляю веками, так и не приближаясь к сути ответа на вопрос. Примерно как твои воспоминания о Шэдоуз-Фолле. Я — та власть и сила, что объединяет и хранит этот город, но свое будущее город определяет сам. Все, что от меня требуется, — это подталкивать определенные процессы в нужном направлении. Частенько меня не оставляет ощущение, что я участвую во всем этом чисто из любопытства, как случайный попутчик.
— «Подталкивать», — повторил Эш. — Я бы употребил другое слово. Кстати, о последователе дьявола, где Джек Фетч?
— Он занят, — ответил Время. Его глаза вдруг стали холодны, но улыбка, обращенная к Харту, была обнадеживающей. — Вряд ли тебе захочется поверить всему, что говорят о Джеке. Он мой помощник: помогает обязывать кое-кого следовать моим правилам, когда это требуется. Джек, конечно, не самый простой в общении парень, но я им доволен. Нет, правда, он не так плох — может, чересчур прямолинеен в своих действиях.
— «Прямолинеен», — снова повторил Эш. — Еще одно подходящее словечко.
— Ты здесь из милости, Леонард, — сказал Время. — Не испытывай судьбу. В чем дело, мой дорогой Джеймс, ты глядишь на меня довольно странно? Что-то не так?
— Да нет, все нормально, только… Никак не возьму в толк… К чему этот викторианский стиль?
— Не спрашивай, — отвечал Время. — Это происходит у тебя подсознательно. Не сомневаюсь, что Эш, например, видит меня абсолютно иначе, но в то же время, будучи мертвым, он лучше приспособлен к тому, чтобы сносить адекватность моей подлинной сущности. А мою подлинную сущность, боюсь, мало кто в состоянии вынести. Пусть это тебя не тревожит, мальчик мой. Ты же видишь меня — и этого вполне достаточно. Я… Я всего лишь трансформирован твоим рассудком в нечто более удобное для того, чтобы со мной можно было иметь дело, согласен? Здесь, в Шэдоуз-Фолле, тебе предстоит встретиться с массой подобных вещей.
— Выходит, я не могу видеть, как вы выглядите на самом деле, а Эш может?
— Мертвые иллюзий не питают, — проговорил Время.
Эш решительно покачал головой, когда Харт посмотрел на него.
— Не надо, Джеймс. Поверь мне, не надо тебе этого знать.
— Давайте вернемся к разговору о том, чем вы фактически занимаетесь, — попросил Харт. — Вы решаете, как должно все крутиться, или же решает город, а вы утверждаете, а затем Джек Фетч разбирается с любым, кто с вашим решением не согласен. Правильно?
— В большой степени, — проговорила Мэд тоном человека, который долго не хотел вступать в разговор, затем сделал это с огромной неохотой. — Время принимает жизненно важные решения. Он защищает город и Дверь.
— Защищает? — переспросил Харт. — От кого защищает?
— У Шэдоуз-Фолла есть враги, — с чувством сказала Мэд. — И тот, кто осуществляет контроль над Дверью в Вечность, тот контролирует и город. Наша безопасность в руках Времени. Периодически появляется какой-нибудь мерзкий ублюдок, готовый нарушить временные процессы, поломать действительность, а тем самым — порушить последствия. Ворье, заговорщики, мошенники. Время вычисляет их и отправляет по следу Джека Фетча, а тот с ними разбирается. — Она неприятно улыбнулась Харту. — Перед тем как уйти, обязательно познакомьтесь с Джеком. Он жутко интересный малый!
— Достаточно, дорогая, — мягко прервал ее Время. — То, что Джек нереален, не означает, что в душе у него ни капли добра. Джек обладает множеством прекрасных качеств, они проявляются в стиле его работы, однако он старается их не выставлять напоказ. А теперь, Джеймс… Не отвлекайтесь, молодой человек! Я говорю не для того, чтобы насладиться своей речью.
— Простите, — пробормотал Харт, отводя взгляд от шкалы прибора, привлекшего его внимание: стрелка бежала назад. — Я слушаю. Пожалуйста, продолжайте.
— Итак, — гневная искорка в глазах Времени подсказала Харту, что тот не вполне смягчился. — Достаточно сказать, что я присматриваю за правильным течением различных временных процессов и действительности, задействованных в Шэдоуз-Фолле в силу уникальности его природы. В двух словах суть происходящего в следующем: люди и пространства постоянно приходят и уходят, а я с помощью картин веду наблюдение за ними. Поэтому знаю почти всех и вся и стараюсь быть объективным. — Он резко умолк и улыбнулся Мэд: — Что-то в горле пересохло. Я редко говорю вот так помногу. Не будешь ли так добра приготовить нам по чашечке чаю?
Мэд отрывисто кивнула и сверкнула глазами на Эша и Харта.
— Я мигом.
— Уже соскучился… — галантно проговорил Эш. Мэд фыркнула, развернулась на каблуках и пошла прочь — ее удаляющаяся спина, казалось, излучала презрение.
Время начал что-то выговаривать Эшу, но замолчал и взглянул через его плечо:
— Джеймс, ты хотел видеть Джека Фетча и, похоже, тебе повезло. Вот он, легок на помине.
Эш и Харт резко обернулись, заслышав приближающиеся к закрытой двери шаги. Поступь была неторопливой и ровной и какой-то… мягкой, словно ее обладатель был обут в подбитые войлоком тапочки. Эта догадка глубоко встревожила Харта, хотя он не мог сказать почему. Была во вкрадчивости звуков шагов некая странность — слишком быстро эти звуки рассеивались. Наконец они замерли у двери, и в течение последовавшей долгой паузы казалось, что каждый из присутствующих в помещении задержал дыхание. Харт почувствовал, как у него волосы на загривке встают дыбом, и внезапно понял, что желание видеть того, кто стоял за дверью, у него пропало.
А затем ручка повернулась, дверь открылась, и на пружинящих ногах вошел Джек Фетч. Это было пугало — конструкция из жердей, соломы и лохмотьев. Он мог бы показаться этаким старомодно-привлекательным очаровашкой в традиционном сельском стиле, однако на самом деле ничего умиротворяющего и утешительного в пугале не было. Внешне очень похожее на человеческое, тело Джека Фетча было полностью сформировано из безжизненных, неодушевленных деталей, начиная со спадающей до тоненьких щиколоток рубахи и заканчивая причудливо вырезанной из репы башкой. Пугало напомнило Харту его старую, еще из детства игрушку, непостижимым образом устрашающе выросшую в его комнатке, как только в ней погасили свет. Джек Фетч был сделан из того, что никогда не жило и никогда бы не жило, но сейчас двигалось, подчиняясь какой-то сверхъестественной воле. Он не был марионеткой или безвольным орудием, как автоматы Времени: Джек был живой и мыслящий и при этом нисколько не человек. Харт чувствовал это каждой клеточкой. Широкая физиономия репы медленно повернулась на деревянной шее, ведя взглядом от Харта к Эшу и к Времени, и из всех них лишь один Дедушка-Время смог встретить этот темный немигающий взгляд. Также медленно пугало двинулось к ним, связанные палки его ног производили негромкие царапающие звуки на голом деревянном полу — так крысы скребутся под полом сарая, — и затем остановилось прямо перед Временем, рывком поклонилось и замерло. Харт смотрел на недвижимую фигуру и не знал, чего ему хотелось больше — ударить пугало или удрать отсюда
— Джек Фетч, — медленно проговорил Эш. — В Шэдоуз-Фолле матери велят детишкам слушаться, не то за ними придет Джек Фетч. И иногда он так и делает. Скольких ты сегодня порешил, Джек Фетч? У тебя руки в крови.
Харт автоматически взглянул на изношенные кожаные перчатки, укрывавшие кисти пугала, и сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, когда он разглядел темные пятна.
Время досадливо поморщился:
— Джек, ты разве не знаешь, что, прежде чем являться ко мне, необходимо помыться? Что могут подумать наши гости, а? Даже если и так, Леонард, я тебя уже просил: не груби ему. Он очень раним, и тебе хорошо известно, как трудно в эти дни рассчитывать на настоящую помощь. Джек — моя надежная опора, и я полагаюсь на него в том, чтобы видеть и знать, что все идет так, как следует ради блага города. Даже самый снисходительный отец должен иногда проявлять суровость.
— К кому ты посылал своего волкодава сегодня? — спокойно спросил Эш.
— Лорды Порядка и герцоги Хаоса по-прежнему спорят о разделе сфер влияния, и спорят так горячо, что крушат мебель. Новая интерпретация теории Хаоса вызвала в небесных сферах бед больше, чем можно было представить. Не возьму в толк, почему они не могут просто согласиться или не согласиться. Случись так, Джек утихомирил бы их достаточно легко. Этот парень умеет убеждать, когда хочет. Отличная работа, Джек. Возвращайся в галерею Инея, поговорим позже.
Чучело долго стояло не двигаясь, затем медленно повернуло голову и уставилось на Харта. В вырезанных улыбочке и пустых глазницах не было ни тепла, ни эмоций, но в пристальном взгляде, показавшемся Харту замораживающе жутким, чувствовалось неторопливое, взвешенное обдумывание. Его словно тщательно изучил, оценил и признал виновным некий безмолвный суд, апелляцию на вердикт которого подавать было некуда. Харт невольно шагнул назад, и пугало подалось к нему. Время резко приказал Джеку остановиться, однако пугало продолжало молча надвигаться на Харта, в то время как он отступал. Не говоря ни слова, Джек двигался в полной тишине, нарушаемой лишь царапающим звуком деревянных ног по деревянному полу, однако Харт по-прежнему остро чувствовал некое намерение в его медленном, неспешном наступлении.
Время зашел за спину пугалу и позвал его — в голосе старика прозвенел нарастающий гнев — и в конце концов взял его за руку. Джек стряхнул ее, даже не оглядываясь. В безжизненном теле чувствовалась неестественная силища, и проснувшееся вдруг в Харте какое-то первобытное чутье подсказало, что если Фетч схватит его, то разорвет на куски легко, как ребенок тряпичную куклу. Спиной Харт врезался в стену, и отступать стало некуда. Дыхание его было поверхностным и частым, как у птицы, в клетку к которой забрался кот, однако мысль о сопротивлении Харту по-прежнему не приходила в голову: отчего-то он знал, что это бесполезно, что Джека Фетча человек остановить не в силах.
Затем раздался крик, следом вопль, и одетая в траур фигура яростно бросилась на Джека, заставив его качнуться в сторону. Маделейн Креш оседлала спину пугала, как жокей, обняв ногами его руки пониже плеч и раздирая ему лицо-репу руками. Мгновенно восстановив равновесие, Джек потянулся вверх руками в кожаных перчатках. Мэд плюнула на них и полоснула ближайшую кисть ножом. Не обращая внимания на атаки Мэд, Джек крепко ухватил ее за руки и легко стянул со спины. Опустив девушку на пол, он с силой оттолкнул ее в сторону. Мэд вновь подскочила к пугалу и нанесла три стремительных удара ножом в его тряпичное пузо, но ни капли крови не вытекло из прорезей в рубахе. Глупо раскрыв рот, Мэд замерла, а пугало вновь переключило внимание на Харта.
Эш сделал шаг и встал между ними, его побелевшие беспокойные глаза сфокусировались на пустых глазницах пугала. И тут, ухватив вдруг истинную суть Джека, Эш ужаснулся. Испытав на себе его мощь, отступила и Мэд. Даже Харт отчасти почувствовал эту мощь, и, хотя она не была направлена на него, кровь его застыла в жилах. Джек Фетч стоял и пристально глядел на мертвеца, а затем, протянув руки в кожаных перчатках, взял Эша за руки и осторожно, но уверенно сдвинул в сторону. Эш споткнулся и чуть не упал, будто одно лишь прикосновение рук пугала вытянуло из него все силы. Затем Джек вновь взглянул на Харта и, неторопливо шагнув вперед, очутился прямо перед ним — от пугала несло спертым запахом прокисших опилок, и, вдохнув, Харт почувствовал, как они больно оцарапали ему горло.
«Он пришел за мной, — промелькнула единственная мысль. — Вот так он приходил за моими родителями, но уже не застал их. Теперь он пришел за мной».
В комнате повисла тишина, Время, Мэд и Эш беспомощно наблюдали за происходящим. Из всех присутствующих лишь Время не сделал никакой существенной попытки остановить Джека, наверное оттого, что знал: коль скоро Фетч начал действовать, ничто не в силах его удержать. И в то время как Харт остановившимся взглядом широко распахнутых глаз смотрел на Джека, тот, резко дернувшись, упал на одно колено и склонил перед ним голову. А затем поднялся, развернулся и пошел прочь, выйдя через приоткрытую дверь. Вздох облегчения буквально взорвал тишину, и Время с удивлением посмотрел на Харта:
— За все то время, что я знаю Джека, он никому не кланялся. Даже мне.
— Ну, и что это значит? — спросила Мэд, неохотно убирая нож.
— Не знаю, — отрывисто сказал Время. — Однако чрезвычайно любопытно. Мне надо подумать над этим.
Харт с трудом прочистил пересохшее горло, и, когда наконец смог заговорить, голос его был ровным и бесстрастным:
— А вы посылали… этого к моим родителям, когда они решили уехать из Шэдоуз-Фолла? Из-за него они боялись возвращаться сюда?
Время в задумчивости поджал губы, прежде чем ответить:
— Пророчество, касавшееся тебя и твоих родных, было раздражающе туманным и неконкретным, как и большинство прорицаний такого рода, но общий его смысл был достаточно очевиден. Судьба Двери в Вечность и города в целом неким образом теперь связаны с тобой. Если б ты не уехал, тебя бы не тронули — лишь наблюдали бы и делали выводы. Мы могли бы воспрепятствовать твоему отъезду, но решили не делать этого. Для всех людей и нелюдей у Шэдоуз-Фолла одна политика: стараться обращаться с ними только цивилизованными методами.
— Ага, — хмыкнул Эш, — особенно если цивилизованные методы внедряет Джек Фетч.
— Ну вот, — сказал Харт, не пряча глаз от пристального взгляда Времени, — я вернулся, и что вы намерены делать?
— Наблюдать и пытаться понять, — спокойно ответил Время. — Пойми, пожалуйста, и ты, Джеймс: Шэдоуз-Фолл — прежде всего. Миру необходимо такое место, где границы возможного тают и все заблудившиеся души могут наконец отыскать путь домой. Дверь в Вечность — это «клапан избыточного давления», через который мир может безопасно выпустить «пар», то есть избавиться от вещей, которые ему больше без надобности. А ты, мой мальчик, одним только своим присутствием здесь олицетворяешь собой угрозу всему этому. Если Дверь когда-либо будет уничтожена или же исчезнет город, духовное потрясение швырнет мир в пропасть безумия и насилия. Пожары будут полыхать вечность, и падет ночь, которой не будет конца. Есть во Вселенной силы, которыми нельзя пренебрегать, Джеймс, ни в Шэдоуз-Фолле, ни за его пределами.
— Так чего же вы ждете от меня? — спросил Харт.
— Не знаю, — сказал Дедушка-Время. — Но, полагаю, ответы надо искать в твоем прошлом — в тех временах, когда прозвучало пророчество. Почему бы тебе не сходить домой повидаться с родными? Леонард может показать дорогу.
— Хорошо, — кивнул Харт, — пожалуй, это мне по душе. Мы можем идти?
— Конечно, мой мальчик, ступайте. Однако на дорожку я дам тебе кое-что — это согреет тебе кровь.
Он подал знак Мэд, и та протянула им неведомо откуда взявшийся поднос с четырьмя крошечными фарфоровыми чашечками. Время взял одну, осторожно отпил и улыбнулся. Эш и Харт взяли по чашке, Мэд забрала последнюю. Девушка невинно и чуть лукаво улыбалась, и Харт дождался, пока Мэд выпьет первой, что она и сделала с невероятным апломбом. Харт одним глотком осушил свою чашку и выпучил глаза, — содержимое остро обожгло ему горло. Язык завернулся к небу и онемел, глаза крепко зажмурились так, словно им никогда уже не суждено открыться.
— Что за гадость? — выдавил он наконец.
— Саки, — ухмыляясь, сказала Мэд. — Мощная штука, если впервой.
Эш тоскливо поглядел на свою чашку и улыбнулся Харту:
— По крайней мере, ты не можешь отрицать, что тебя не предупредили, Джеймс. Уверен, в следующий раз, когда твой двойник из будущего что-нибудь предречет тебе, ты не пропустишь это мимо ушей…
— Ну и язык у тебя… — обронил Харт, глядя на Эша полными слез глазами.
4. ПРОЩАНИЕ
Кладбище Всех Душ было крошечным, в несколько десятков могил, заботливо вынесенное подальше от людских глаз будто бы для того, чтобы никого не расстраивать своим существованием. Высокие деревья закрывали кладбище от прохожих, и лишь одна гравийная дорожка вела к нему, петляла меж аккуратных рядков надгробий и выводила обратно. Шэдоуз-Фолл был построен на пороге смерти или, по крайней мере, для проходящих через Дверь в Вечность, но, как и повсюду в других краях, никто по-настоящему не имел желания думать о смерти до тех пор, пока к этому не вынуждали обстоятельства. Кладбище Всех Душ было опрятным, без навязчивых крикливых склепов и статуй или величественных монументов. Они не были запрещены каким-либо уставом или законом, но как-то само собой подразумевалось, что это не место для вульгарной показухи. Тем же, кому по душе были манерная вычурность и бахвальство, вежливо рекомендовали проявить свои вкусы где-нибудь в другом месте. И подобные места отыскать можно было даже в Шэдоуз-Фолле, но воспитанные люди не говорили о них. Кладбище Всех Душ было местом для покоя и размышлений. Шериф Эриксон же считал, что не было в мире места унылее и тоскливее.