Гриневич Геннадий. Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой

нам может сделать? Ты же не мистер Кипс. Ну, завалит все витрины
карикатурой на тебя, а нам-то что? Кто тебя узнает? И твоя фирма тебя не
уволит, если он даже заплатит им пятьдесят тысяч франков. Да они за
полчаса получают большую прибыль. Мы никак от него не зависим. Мы
свободны, свободны. Повтори это вслух за мной. Свободны!
- Может быть, он ненавидит свободу так же, как презирает людей.
- Он никак не сможет превратить тебя в жабу.
- Тогда я хотел бы знать, зачем ему нужно, чтобы я пришел.
- Просто показать остальным, что может заставить тебя прийти. Он даже
попробует оскорбить тебя в их присутствии - это на него похоже. Потерпи
часок-другой, а если он зайдет слишком далеко, выплесни вино ему в лицо и
уйди. Все время помни, что мы свободны. Свободны, мой дорогой. Он не может
причинить вреда ни тебе, ни мне. Мы слишком маленькие люди, чтобы он мог
нас обидеть. Это все равно что пытаться унизить официанта - ты только
унижаешь самого себя.
- Да, знаю. Ты, конечно, права. Это действительно глупо, но все-таки
мне хотелось бы понять, что у него на уме.
Наконец мы заснули. А следующий день приближался к вечеру медленно, как
калека, как мистер Кипс. Тайна, которая окутывала ужины доктора Фишера, и
поток самых невероятных слухов придавали им какой-то зловещий характер, но
постоянное присутствие все одной и той же компании жаб означало, что там
можно найти и удовольствие. Почему мистер Кипс не перестает принимать в
них участие после того, как его так оскорбили? Допустим, это можно
объяснить нежеланием потерять жалованье, но вот Дивизионный - уж он-то, во
всяком случае, не должен бы мириться с чем-то позорным? Не так-то легко
получить звание командира дивизии в нейтральной Швейцарии, так что
Дивизионный, Дивизионный в отставке, пользуется престижем редкой и
оберегаемой птицы.
Помню каждую подробность того неприятного дня. За завтраком подгорели
тосты - это была моя вина; я пришел в контору с пятиминутным опозданием;
мне передали для перевода два письма на португальском языке -
португальского я не знаю; мне пришлось работать в обеденный перерыв по
милости испанского кондитера, который, окрыленный нашим совместным обедом,
прислал свои предложения на двадцати страницах и желал получить ответ до
своего возвращения в Мадрид (в числе прочего он добивался изменения одного
из сортов нашего шоколада применительно ко вкусам басков: кажется, мы
почему-то недооценили силу национального самосознания басков при
изготовлении молочного шоколада с привкусом виски). Я очень поздно пришел
домой, порезался бритвой и чуть было не надел не тот пиджак к моей
единственной паре темных брюк. По дороге в Женеву мне пришлось
остановиться у бензоколонки и расплатиться наличными, так как я забыл
переложить кредитную карточку из одного пиджака в другой. Все эти
происшествия казались мне предзнаменованием неприятного вечера.

9

Дверь мне открыл мерзкий слуга, которого я надеялся никогда больше не
увидеть. У подъезда стояло пять дорогих автомобилей, в двух сидели шоферы,
и мне показалось, что слуга взглянул на мой маленький "фиат-500" с
презрением. Потом он осмотрел мой костюм, и я заметил, как его брови
поползли вверх.
- Фамилия? - спросил он, хотя я был уверен, что он отлично ее запомнил.
Он говорил по-английски с легким акцентом обитателя лондонских трущоб.
Значит, кто я по национальности, он запомнил.
- Джонс, - сказал я.
- Доктор Фишер занят.
- Он меня ждет, - сказал я.
- Доктор Фишер ужинает с друзьями.
- Я тоже с ними ужинаю.
- Вы получили приглашение?
- Разумеется, получил.
- Покажите.
- Не покажу. Я оставил его дома.
Он злобно смотрел на меня, но заколебался - это было заметно.
- Не думаю, - сказал я, - что доктор Фишер будет доволен, если за его
столом окажется пустое место. Лучше ступайте и спросите его.
- Как, вы сказали, вас зовут?
- Джонс.
- Следуйте за мной.
Я проследовал за его белой курткой через переднюю и вверх по лестнице.
На площадке он повернулся ко мне и произнес:
- Если вы меня обманули... Если вас не приглашали...
Он двинул кулаками, как боксер на тренировке.
- Как вас зовут? - спросил я.
- А вам какое дело?
- Просто я хочу рассказать доктору, как вы встречаете его друзей.
- Друзей? - сказал он. - У него нет друзей. Говорю вам, если вас не
приглашали...
- Меня пригласили.
Мы повернули в противоположную сторону от кабинета, где я видел доктора
Фишера в прошлый раз, и слуга распахнул одну из дверей.
- Мистер Джонс, - пробурчал он, и я вошел, а там стояли и глазели на
меня все жабы.
Мужчины были в смокингах, а миссис Монтгомери в вечернем платье.
- Входите, Джонс, - сказал доктор Фишер. - Альберт, можете подавать
ужин, как только он будет готов.
Стол был сервирован хрустальными бокалами, в которых отражался свет
люстры над толовой; даже суповые тарелки выглядели дорого. Я немножко
удивился, увидев тарелки. В это время года не едят холодного супа.
- Вот это Джонс, мой зять, - сказал доктор Фишер. - Извините его за
перчатку Она скрывает какое-то увечье. Миссис Монтгомери, мистер Кипс,
мсье Бельмон, мистер Ричард Дин, дивизионный командир Крюгер. - (Фишер был
не из тех, кто путает звания.)
Я ощущал волны из враждебности, направленные на меня, как слезоточивый
газ. За что? Возможно, виноват мой костюм. Своим появлением я снизил, так
сказать, "высокий уровень" встречи.
- Я знаком с мсье Джонсом, - сказал Бельмон тоном свидетеля обвинения,
устанавливающего личность преступника.
- Я тоже, - заметила миссис Монтгомери. - Мельком.
- Джонс - великий лингвист, - сказал доктор Фишер. - Он переводит
письма насчет шоколада. - И я понял, что он наводил обо мне справки у моих
хозяев. - Имейте в виду, Джонс, на наших маленьких собраниях мы говорим
по-английски, так как Ричард Дин, хоть он, может быть, и звезда, других
языков не знает; правда, иногда, выпив, он пытается говорить на чем-то
вроде французского - после третьей рюмки. В фильмах на французском его
дублируют.
Все рассмеялись, как по команде, за исключением Дина, который кисло
улыбнулся.
- После рюмки-другой он может сыграть Фальстафа - не хватает только
юмора и веса. Второе мы всемерно попытаемся сегодня возместить. Что
касается юмора, тут мы, к сожалению, бессильны. Вы спросите: что же у него
есть? Только быстро падающий успех у женщин и девчонок... Кипс, а вы
почему невеселы? Что-нибудь не в порядке? Может, не хватает наших обычных
аперитивов, но сегодня мне не хотелось портить вам аппетит перед тем, чем
я хочу вас угостить.
- Нет, нет, уверяю вас доктор Фишер, все в порядке. В полном порядке.
- Я всегда слежу за тем, - сказал доктор Фишер, - чтобы на моих
маленьких вечерах все были веселы.
- Мы веселимся до упаду, - сказала миссис Монтгомери, - до упаду.
- Доктор Фишер - отличный хозяин, - снисходительно сообщил мне
дивизионный Крюгер.
- И такой щедрый, - добавила миссис Монтгомери. - Видите ожерелье,
которое на мне, - это подарок, полученный на нашем последнем вечере. - На
ней было тяжелое ожерелье из золотых монет - издали они показались мне
южноафриканскими.
- Каждый всегда получает здесь маленький подарок, - шепнул Дивизионный.
Он был очень старый и седой. На верно, его тянуло ко сну. Мне он
понравился больше всех, поскольку он, как видно, отнесся ко мне
благожелательнее остальных.
- Подарки вон там, - сказала миссис Монтгомери. - Я помогала их
выбирать. - Она подошла к столику для закусок, где я теперь заметил кучу
пакетов в подарочной обертке. Одного из них она коснулась кончиком пальца,
как ребенок, который трогает рождественский чулок, чтобы по шороху
определить его содержимое.
- А за что дают подарки? - спросил я.
- Во всяком случае, не за умственные способности, - ответил доктор
Фишер, - иначе Дивизионный никогда бы ничего не получил.
Все уставились на кучу подарков.
- От нас требуется только не перечить маленьким причудам хозяина, -
объяснила миссис Монтгомери, - и тогда он раздаст подарки. Был такой вечер
- можете поверить? - когда нам подали живых омаров и миски с кипящей
водой. Каждому надо было изловить и сварить своего омара. Один из них
ущипнул генерала за палец.
- У меня до сих пор остался шрам, - пожаловался Дивизионный.
- Единственное боевое ранение, которое он получил за всю свою жизнь, -
вставил доктор Фишер.
- Было так весело, - пояснила мне миссис Монтгомери, словно я мог
чего-то не понять.
- Так или иначе, - сказал доктор Фишер, - но после того вечера волосы у
нее посинели. Раньше они были противного серого цвета с никотиновыми
пятнами.
- Вовсе не серого - я естественная блондинка, и никаких никотиновых
пятен у меня не было.
- Не нарушайте правил, миссис Монтгомери, - сказал доктор Фишер. - Еще
раз мне возразите - и потеряете право на подарок.
- На одном из наших вечеров это случилось с мистером Кипсом, - сказал
мсье Бельмон. - Он остался без зажигалки из золота семьдесят второй пробы.
Вот как эта. - Он вынул из кармана кожаный футляр.
- Не большая потеря, - сказал мистер Кипс. - Я не курю.
- Осторожнее, Кипс. Не брезгуйте моими подарками - не то не видать вам
вашего и сегодня.
Я подумал: "Да ведь это же сумасшедший дом во главе с сумасшедшим
врачом". Только любопытство удерживало меня за столом - никакой подарок в
мире, конечно, не заставил бы меня остаться.
- Пожалуй, прежде чем мы сядем ужинать, - сказал доктор Фишер, - а
ужин, я очень надеюсь, вам понравится и вы отдадите ему должное, поскольку
я тщательно обдумал меню, - нужно объяснить нашему новому гостю этикет,
который мы соблюдаем за столом.
- Это совершенно необходимо, - сказал Бельмон. - Вы меня извините, но,
я думаю, вам, вероятно, следовало поставить вопрос о его присутствии хотя
бы на голосование. В конце концов, у нас же тут что-то вроде клуба.
- Я согласен с Бельмоном, - вставил мистер Кипс. - Все мы знаем, что к
чему. Принимаем определенные условия, только для того, чтобы позабавиться.
Посторонний может все понять превратно.
- Мистер Кипс в поисках доллара, - заметил доктор Фишер. - Боитесь, что
с появлением еще одного гостя ценность подарков уменьшится? После смерти
двоих наших друзей вы ведь надеялись, что их ценность возрастет.
Наступило молчание. Судя по выражению глаз мистера Кипса, я подумал,
что он готов дать отпор, но этого не произошло.
- Вы поняли меня превратно, - вот и все, что он сказал.
Для того, кто не был на ужине, этот разговор мог бы показаться всего
лишь шутливой перепалкой между членами клуба, которые добродушно осыпают
друг друга колкостями, прежде чем сесть за стол, вкусно поужинать, выпить
и по-приятельски побеседовать. Но я смотрел на их лица и видел, что шутки
граничат с непристойностью, в пикировке слышатся ложь и лицемерие, а над
комнатой словно туча нависла ненависть - ненависть хозяина к гостям и
гостей к хозяину. Я был здесь совершенно чужим, и, хотя каждый из них мне
не нравился, мои чувства еще были далеки от ненависти.
- Тогда к столу, - сказал доктор Фишер, - и, пока Альберт подаст ужин,
я объясню нашему новому гостю характер моих маленьких приемов.
Я оказался рядом с миссис Монтгомери, сидевшей справа от хозяина.
Справа от меня поместился Бельмон, а напротив - актер Ричард Дин. Рядом с
каждой тарелкой стояла бутылка хорошего иворнского вина, и только наш
хозяин, как я заметил, отдавал предпочтение польской водке.
- Прежде всего, - начал доктор Фишер, - я попрошу вас почтить память
двоих наших... друзей - да будет разрешено мне назвать их по этому случаю
друзьями - в годовщину их смерти два года назад. Странное совпадение. Хотя
я выбрал сегодняшний день по этой причине. Мадам Фэверджон сама наложила
на себя руки. Полагаю, что она больше не могла себя выносить - ведь и мне
выносить ее было трудно, хотя поначалу она показалась мне интересным
экземпляром. Из всех людей за этим столом она была самой жадной, а это
кое-что значит. Она была и богаче вас всех. В какие-то минуты я замечал у
каждого из вас желание возмутиться теми критическими замечаниями, которые
я делал по вашему адресу, и мне приходилось напоминать о подарках,
ожидающих вас в конце ужина, и опасности их потерять. Но мадам фэверджон
напоминать об этом не приходилось. Она готова вытерпеть все что угодно,
лишь бы заслужить подарок, хотя свободно могла купить себе не менее
дорогой сама. Она была гнусной женщиной, отвратительной женщиной, и все же
я должен признать, что под конец она проявила известную отвагу.
Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из вас - даже наш доблестный Дивизионный -
мог с ней сравниться. Сомневаюсь, что кому-нибудь из вас даже пришла в
голову мысль избавить мир от своего бесполезного присутствия. Поэтому я
прошу вас поднять бокал за тень мадам Фэверджон.
Я выпил, как и все остальные.
Вошел Альберт, неся на серебряном подносе большую банку икры и
серебряные тарелочки с ломтиками лимона и яйцами с луком.
- Извините Альберта за то, что он подает мне первому, - сказал доктор
Фишер.
- Обожаю икру, - заявила миссис Монтгомери. - Я могла бы питаться одной
икрой.
- Вы могли бы питаться одной икрой, если бы захотели тратить на нее
свои деньги.
- Я не такая уж богачка.
- Не трудитесь мне врать. Если бы вы не были так богаты, вы бы не
сидели за этим столом. Я приглашаю только самых богатых.
- А как же мистер Джонс?
- Он здесь скорее в качестве наблюдателя, чем гостя, хотя, конечно,
будучи моим зятем, может вообразить, что у него есть большие надежды на
будущее. Надежды - тоже своего рода богатство. Я уверен, что мистер Кипс
мог бы устроить ему солидный кредит, а так как надежды не облагаются
налогом, ему даже не придется советоваться с мсье Бельмоном. Альберт,
слюнявчики.
Тут я впервые заметил, что возле наших приборов не было салфеток.
Альберт повязал слюнявчик на шею миссис Монтгомери. Она взвизгнула от
удовольствия:
- Ecrevisses! [Раки! (франц.)] Обожаю ecrevisses!
- Мы не выпили за покойного, оплакиваемого нами мсье Грозели, - сказал
Дивизионный, поправляя слюнявчик. - Не стану притворяться, будто этот
человек лично мне нравился.
- Тогда поторопимся, пока Альберт принесет вам ужин. За мсье Грозели!
Он присутствовал только на двух наших ужинах, прежде чем умер от рака,
поэтому я не успел изучить его характер. Если бы я знал, что он болен
раком, я ни за что бы его сюда не пригласил. Я рассчитываю, что мои гости
будут развлекать меня куда дольше. А вот и ваш ужин, теперь я могу
приняться за свой.
Миссис Монтгомери испустила пронзительный вопль:
- Да ведь это овсянка, холодная овсянка!
- Настоящая шотландская овсянка. Вам, при вашей шотландской фамилии,
она должна понравиться.
Доктор Фишер положил себе икры и налил рюмку водки.
- Она испортит нам аппетит, - сказал Дин.
- Не надо этого бояться. Больше ничего не будет.
- Это уж слишком, доктор Фишер, - сказала миссис Монтгомери. - Холодная
овсянка. Она же совершенно несъедобна!
- А вы ее и не ешьте. Не ешьте, миссис Монтгомери. Согласно правилам,
вы только потеряете свой маленький подарок. По правде говоря, я заказал
овсянку специально для Джонса. Подумал было о куропатках, но как бы он с
ними управился одной рукой?
К моему удивлению, я увидел, что Дивизионный и Ричард Дин принялись
есть, а мистер Кипс, во всяком случае, взял в руки ложку.
- Если бы дали немножко сахару, - сказал Бельмон, - это, пожалуй, сошло
бы.
- Насколько я знаю, жители Уэльса... нет, нет, Джонс, я вспомнил: я
хочу сказать - шотландцы, считают святотатством портить овсянку сахаром.
Говорят, они даже едят ее с солью. Вы, конечно, можете получить соль.
Альберт, подайте господам соль. А миссис Монтгомери решила остаться
голодной?
- Нет, нет, доктор Фишер, я не хочу портить вам эту маленькую шутку.
Передайте мне соль. Хуже от этого овсянке не станет.
Минуты две, к моему изумлению, все они молча, с угрюмой
сосредоточенностью ели. Возможно, рот у них был забит овсянкой.
- А вы почему не попробуете Джонс, - спросил доктор Фишер, кладя себе
еще немного икры.
- Я не настолько голоден.
- И не настолько богат, - сказал доктор Фишер. - Вот уже не один год я
изучаю жадность богачей. "Ибо, кто имеет, тому дано будет и приумножится"
- эти циничные слова Христа они воспринимают чересчур буквально. Обратите
внимание: "дано будет", а не "заработано". Подарки, которые я раздаю после
ужина, они легко могли бы сделать себе сами, но тогда они бы их
заработали, хотя бы подписывая чек. Богачи терпеть не могут подписывать
чеки. Отсюда успех кредитных карточек. Одна карточка заменяет сотню чеков.
Они готовы на все, лишь бы получить свои подарки бесплатно. Это одно из
самых трудных испытаний, которым я их до сих пор подверг, а поглядите, как
быстро они поедают свою холодную овсянку, лишь бы поскорей наступило время
раздачи подарков. А вы... боюсь, что если вы не станете есть, то ничего не
получите.
- Дома меня ждет нечто куда более ценное, чем ваш подарок.
- Сказано весьма галантно, - заметил доктор Фишер, - но не будьте
слишком самоуверенны. Женщины не всегда ждут. Сомневаюсь, чтобы отсутствие
руки помогало любви... Альберт, мистер Дин желает получить вторую порцию.
- Ой, нет, - простонала миссис Монтгомери, - нет, только не по второй
порции!
- Это специально для мистера Дина. Я хочу его откормить, чтобы он мог
играть Фальстафа.
Дин кинул на него яростный взгляд, но взял вторую порцию.
- Я, конечно, шучу. Дин так же может сыграть Фальстафа, как Бритт
Экланд - Клеопатру. Дин не актер, он сексуальный символ.
Несовершеннолетние девчонки, Джонс, его обожают. Какое бы их постигло
разочарование, если бы они увидели его раздетым. Я имею основания
полагать, что как мужчина он слабак. Может, овсянка придаст вам сил,
бедняга. Альберт, вторую порцию мистеру Кипсу. Вижу, миссис Монтгомери
почти все съела. Поторопитесь, Дивизионный, поторопитесь Бельмон. Никаких
подарков, пока все не кончат есть.
Я мог бы сравнить его с охотником, который, щелкая бичом, управляет
сворой псов.
- Поглядите на них, Джонс. Они так торопятся доесть, что даже забывают
выпить.
- Не думаю, что иворнское хорошо идет под овсянку.
- Посмейтесь над ними, Джонс. Они не обидятся.
- Я не нахожу их смешными.
- Я, конечно, согласен, что такой ужин имеет свою драматическую
сторону, а все же... Разве это зрелище не напоминает вам свиней, которые
жрут из корыта? Можно даже подумать, что им это нравится. Мистер Кипс
заляпал овсянкой рубашку. Почистите его, Альберт.
- Вы мне отвратительны, доктор Фишер.
Он перевел на меня взгляд - его глаза были похожи на осколки
отшлифованного голубого камня. Несколько серых зерен икры застряло в его
рыжих усах.
- Да, я могу понять, что вы сейчас чувствуете. Иногда я и сам чувствую
то же самое, но мои исследования должны быть доведены до конца. Теперь уже
я от них не откажусь. Браво, Дивизионный, вы догоняете остальных. Хорошо
работаете ложкой, Дин, мой мальчик, хотел бы я, чтобы ваши поклонницы
видели, как вы обжираетесь.
- Зачем вы это делаете? - спросил я.
- А зачем я буду вам объяснять? Вы не из наших. И никогда не будете. Не
питайте надежды на мой счет.
- Я и не питаю.
- Вижу, в вас говорит гордыня бедняка. Впрочем, почему бы мне вам и не
объяснить. Вы ведь мне вроде сына. Я хочу выяснить, Джонс, есть ли предел
жадности у наших богатых друзей. Существует ли для них "досюда - и ни шагу
дальше". Настанет ли день, когда они откажутся зарабатывать свои подарки.
Во всяком случае, не гордость поставит предел их жадности. Сегодня вечером
вы это видите своими глазами. Как и герр Крупп, мистер Кипс с
удовольствием сел бы за стол с Гитлером и в чаянии милостей разделил бы с
ним любую трапезу... Дивизионный закапал овсянкой слюнявчик. Дайте ему
чистый, Альберт. Кажется, сегодняшний вечер положит конец одному из
экспериментов. Мне пришла в голову новая идея.
- Вы ведь и сами богач. А есть ли предел вашей жадности?
- Может быть, в один прекрасный день я это выясню. Но моя жадность
другого сорта. Я не жаден до безделушек, Джонс.
- Безделушки - вещь довольно безвредная.
- Мне хочется думать, что моя жадность скорее похожа на жадность
господа бога.
- Разве бог жаден?
- Ну, не воображайте ни на секунду, что я верю в него больше, чем верю
в дьявола, но я всегда находил теологию забавной игрой ума. Альберт,
миссис Монтгомери покончила со своей овсянкой. Можете взять у нее
тарелку... О чем это я говорил?
- О том, что бог жаден.
- Что ж, люди верующие или сентиментальные уверяют, будто он жаден до
нашей любви. Я предпочитаю думать, что, судя по тому миру, который, как
говорят, он создал, у него, наверное, жадность только к нашему унижению, а
_эту_ жадность разве можно когда-либо утолить? Она бездонна. Мир
становится все более и более несчастным по мере того, как бог бесконечно
закручивает гайки, хотя порой и подкидывает нам подарочки, чтобы облегчить
унижения, которые мы терпим: ведь всеобщее самоистребление препятствовало
бы его цели. Он дарит нам рак прямой кишки, насморк, недержание мочи. К
примеру, вы бедняк, вот он и преподносит вам маленький подарочек - мою
дочь, чтобы хоть ненадолго вас утешить.
- Она для меня очень большое утешение, - сказал я. - Если ее послал мне
бог, я ему благодарен.
- А между тем ожерелье миссис Монтгомери сохранится дольше, чем ваша
так называемая любовь.
- Почему же господу богу хочется нас унижать?
- А кому не хочется? Ведь говорят, что он сотворил нас по своему образу
и подобию. Может, он понял, что был довольно плохим мастером, и
разочаровался в результате своей работы. Бракованную поделку бросают в
мусорный ящик. Вы только на них поглядите, Джонс, и посмейтесь. Неужели у
вас нет чувства юмора?.. У всех уже пустые тарелки, кроме мистера Кипса, и
все они сгорают от нетерпения! Смотрите, Бельмон даже помогает ему
очистить тарелку. Не уверен, что это по правилам, но я закрою на это
глаза. Потерпите еще минутку, друзья мои, пока я доем икру. Отвяжите им
слюнявчики, Альберт.

10

- Это было отвратительно, - рассказывал я Анне-Луизе. - Твой отец, как
видно, сумасшедший.
- Если бы он был сумасшедшим, это было бы куда менее отвратительно, -
сказала она.
- Видела бы ты, как они набросились на его подарки - все, кроме мистера
Кипса, которому пришлось сперва пойти в уборную, где его вырвало. Холодная
овсянка не пошла ему впрок. Должен признать, что по сравнению с жабами
твой отец сохранял какое-то достоинство, дьявольское достоинство. Все они
были очень злы на меня, потому что я не участвовал в их игре. Я был как бы
недружественным свидетелем. Вероятно, я словно поднес к их лицу зеркало,
чтобы они почувствовали, как скверно себя ведут. Миссис Монтгомери
сказала, что меня следовало выгнать из-за стола, как только я отказался
есть овсянку. "Каждый из вас мог поступить так же", - возразил твой отец.
"А тогда что бы вы сделали со всеми подарками?" - спросила она. "Может
быть, в следующий раз удвоил бы ставки", - ответил он.
- Ставки? Что он имел в виду?
- Наверно, он ставил на их жадность, подвергая их унижению.
- А какие были подарки?
- Миссис Монтгомери подарили прекрасный изумруд в платиновой оправе с
бриллиантовой короной, насколько я мог заметить.
- А мужчинам?
- Золотые электронные часы со всякими фокусами. Их получили все, кроме
бедняги Ричарда Дина. Ему досталась собственная фотография в рамке из
свиной кожи, которую я видел в магазине. "Вам остается только ее
надписать, - сказал ему доктор Фишер, - и любая девчонка ваша". Дин ушел в
бешенстве, а я последовал за ним. Он заявил, что никогда больше туда не
придет. "Мне не нужна фотография, - сказал он, - чтобы получить любую
девочку, какую я захочу", - и сел в свой спортивный "мерседес".
- Он вернется, - сказала Анна-Луиза. - Машина ведь тоже подарок. Но ты
- ты ведь никогда туда больше не пойдешь, правда?
- Никогда.
- Обещаешь?
- Обещаю, - сказал я.
Но смерть перечеркивает обещания, говорил я себе потом. Обещания даются
живому. Мертвый уже не тот человек, что когда-то жил. Даже любовь меняет
свою природу. Любовь перестает быть счастьем. Превращается в чувство
невыносимой утраты.
- И ты над ними не смеялся?
- Там не над чем было смеяться.
- Это должно было его огорчить, - заметила она.
Больше приглашений не последовало: нас оставили в покое, и что это был
за покой в ту зиму - глубокий, как ранний снег, и почти такой же тихий.
Снег падал, пока я работал (он пошел в тот год еще до конца ноября), он
падал, пока я переводил письма из Испании и Латинской Америки, и тишина
снежного покрова за стенами большого здания с цветными стеклами была
подобна тишине счастья, царившей в нашем доме, - казалось, Анна-Луиза
сидела тут, со мной, по другую сторону конторского стола, как будет сидеть
вечером дома за последней партией в карты, прежде чем мы ляжем в постель.

11

В начале декабря по субботам и воскресеньям я увозил ее в горы, в
Дьяблере, где она несколько часов каталась на лыжах. Мне было уже не по
возрасту учиться ходить на лыжах, и я сидел в каком-нибудь кафе, читая
"Журналь де Женев", и радовался, что она счастлива, петляя, как ласточка,
по склонам морозной белизны. Словно цветы ранней весной, с первым снегом
начали открываться гостиницы. Все предвещало прекрасное рождество. Я любил
смотреть, как Анна-Луиза приходит ко мне в кафе со снегом на ботинках и
щеки ее горят от мороза, точно свечки.
Как-то раз я ей сказал:
- Я еще никогда не был так счастлив.
- Зачем ты так говоришь? - спросила она. - Ты был женат. Ты был
счастлив с Мэри.
- Я ее любил, - ответил я. - Но у меня никогда не было спокойно на
душе. Мы были погодками, когда поженились, и я всегда боялся, что она