- Кто тут стоит? - спросили они.
- Московский посол, - ответили люди Возницына.
- А, тот, кто не хочет мириться?
- Кто вам сказыл?
- Немцы сказывали.
- Лгут немцы, - говорят русские, - буде хотите пить или есть, подите в шатры.
- Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.
Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:
"Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают... А наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через цесарцев, а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь..."
Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя и рискованный шаг - установить собственный тайный канал связи с турками.
* * *
Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назвали его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато - переводчик и секретарь великого визиря, а главное - давний друг-приятель Прокофия Богдановича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались. Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи. Последние 50 лет бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фамилии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по сути дела - государственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились два грека. И нередко на базаре в Константинополе, когда втихомолку, а когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит власть великим визирям или великим драгоманам. Одним из них и был Александр Маврокордато.
Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем временам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался европейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье - философию, где и заслужил степень доктора медицины и философии.
Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором риторики в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты по кровообращению были переведены на немецкий, французский и испанский языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.
Но вскоре, судя по всему, жить наукой ему наскучило, и он решает попытать счастья в политике. В 1673 году Маврокордато становится великим драгоманом. Вот тут-то испытал он все превратности судьбы - взлеты, падения и чуть ли не смертную казнь.
После неудачной осады Вены в 1683 году был казнен великий визирь Кара-Мустафа. Вместе с ним попал в немилость и Маврокордато, которого обвинили в том, что он якобы советовал начать злосчастную осаду. Смерти тогда он избежал только потому, что пожертвовал всем имуществом.
Но все возвращается на круги своя в Оттоманской империи. Прошло время, и Маврокордато снова занял пост великого драгомана, но уже при другом визире. В 1688 году его послали в Вену для заключения мира с Австрией. Но пока шли эти переговоры, пал визирь, который ему покровительствовал. Маврокордато должен был разделить его судьбу, но устроил дело так, что оказался задержанным в Вене в качестве военнопленного. Там он скрывался до тех пор, пока в Константинополе не сменилась власть и не пришел новый визирь, благоволивший Маврокордато. Ко времени Карловицкого конгресса Маврокордато было уже 60 лет. По словам венецианца Рудзини, это был просвещенный и опытный политик, полный ума и таланта, хороший оратор. На эти переговоры Маврокордато имел свои виды: использовать их, чтобы подняться по иерархической лестнице и получить в княжение Молдавию или Валахию.
* * *
Есть золотое правило в дипломатии: умей налаживать дружеские связи с разными людьми - всегда пригодится. Пусть напряжены отношения между странами - их представителям все равно нужно уметь сохранять добрые отношения. Уж как враждовали между собой Россия и Турция, иных русских послов в башню сажали, а они с турецкими знакомыми и оттуда связи не теряли.
Вот и Возницын сумел использовать старое знакомство. Маврокордато, как и многие греки, которые родились и жили в Турции, сохранял верность православной религии. А в местечке Карловицы проживал тогда сербский патриарх Арсений Неноевич. От него и потянулась ниточка. Позаимствовал у него Прокофий Богданович расторопного чернеца по имени Григорий и, переодев в мирские одежды, послал с письмецом к старому знакомому в Белгород. Послание это настолько яркое, что его стоит привести полностью как пример дипломатической переписки XVII века.
"Изящнейший, словеснейший, благороднейший великий логофет, мой господин и древний друг, и посол полномочный! Радуюсь аз по премногу, что, по повелению многолетнего моего государя, случися мне не с иным с кем, только с изяществом вашим, другом моим драгим, соглагольствовать о делах двух Великих Государей наших. В истине есть надежен и известен на благоприятствие вашего изящества Умоляю ваше изящество, поклонитесь от меня первому послу Рейз-Эфенди, и желаю быти в приятельстве, и с ним еще желаю, прежде неже съездемся на разговоры публичные, имети бы нам некоторое сношгние о некоторых делах через верных людей, о чем да воспримет прилежание и попечение ваше изящество якоже знает, и да даст ответ с сим листоносцем:
Прокофий Богданович Возницын".
Передал это письмо чернец из рук в руки 10 октября, но вернулся без ответа - туркам подумать нужно, дело-то серьезное затевается. Зато рассказал чернец о слухах, которые гуляют в турецком стане в Белгороде. Там считают, что будто мир дело уже решенное и турки сильно окончания войны желают. Хлеб там, да и здесь, дорог, а также всякая живность и дрова. Посетовал по этому поводу Прокофий Богданович. Однако же время идет, а ответа от давнего знакомца все нет. Тогда Возницын другое письмо направил, но в тот же день и ответ получил.
После горячих заверений в дружбе хитрый Маврокордато написал:
"О делах же, о которых изволишь напомнить, с радостью поговорить готов еще до общего съезда. Поэтому со всяческим дерзновением изволь мне обо всем написать. таинства ваши сохраню и ответ дам". Другими словами: на тайные переговоры согласны - выкладывай карты на стол.
Два приятеля условились также и дальше пользоваться услугами расторопного чернеца Григория, который умел незаметно проскользнуть степью, минуя союзные станы. Но основной канал связи они решили установить через "дохтура" Посникова.
* * *
Итак, два доктора - философии и медицины, выпускники Падуанского университета, встретились на берегу Дуная, чтобы поговорить на дипломатические темы. Разговор у них шел и на греческом, и на латыни, да и итальянским баловались. Начинать пришлось Посникову. Так уж положено: кто напросился на разговор, тот и начинает. "Сия комиссия, - стал нагнетать пессимизм Посников, - чаять благополучного окончинин не воспримет" из-за великих трудностей и себялюбивогосоревнования участников. Поэтому туркам и русским, осторожно намекнул он, можно бы и подумать о собственных интересах. Немцы и поляки их ссорили, лгали им, и за одно это их надобно проучить. Давайте, начал прощупывать почву Посников, заключим между собой перемирие, пусть даже не на многие годы. А во время перемирия через посредничество крымского хана или же через особые посольства можно будет договориться и о вечном мире. В то же время он не советует туркам искать мира с немцами, венецианцами и поляками. Пусть они продолжают воевать с цесарцами, которые будут ослаблены выходом Москвы из союза. А царь будет содействовать туркам, мыслить, как ему отомстить немцам за их ложь. Ну а уж если во время перемирия не удастся заключить мир с Москвой, турки будут вольны помириться и с немцами.
Далее Посников старается раскрыть туркам причины, почему Австрия стремится к миру. "Первое, скудость во всем и изнемогли и одолжили, чтобы отдохнуть и завоеванные городы укрепить". Но главное, и здесь Посников мастерски, в нескольких фразах, вскрывает суть полыхавших тогда международных страстей: "Естли гишпан умрет, как уже при дверях, то тотчас француз за то королевство с цесарем взочнет, а посредники англичанин и голанец ходатийствуют о том мире не для вас, для себя, чтобы француза не допустить до гишпанского королевства, понеже он, то приобрев, всех их задавит".
Маврокордато слушает внимательно, держится приветливо. Но на посулы Посникова не поддается. Хитер был и сам улещать начал: туркам, мол, посредники и немцы тоже "не доброхотны", и только русского царя они почитают за великого и сильного монарха. Но на предложение "с другими не мириться!" пойти не могут. Не подходит им и простое перемирие, так как уже письменно обязались заключить мир.
На это Возницын реагирует быстро. Уже на следующий день он снова посылает Посникова к туркам с предложением. Если они не хотят воевать с немцами, будь по их воле. Однако пусть Турция сначала заключит перемирие с Россией сроком на год-полтора, В основу его были бы положены принцип сохранения за каждой стороной захваченных во время войны территорий, плюс ненападение друг на друга и вольная торговля. Тут русские впервые приоткрыли карты и показали, что могут снять свое требование о передаче Керчи. Маврокордато тоже подвинулся: он согласился на такое перемирие, хотя и более длительное по времени. Но для этого нужно уже сейчас определить спорные территории - решить проблему "окружностей", как осторожно назвал ее грек.
Конец октября и начало ноября ушли на вычерчивание этих "окружностей". Турки держались любезно, но твердо. Они соглашались с принципом "кто чем владеет". Но "окружности", выписанные ими, означали, что русским придется оставить или даже срыть некоторые захваченные ими крспости. Отсюда уже проглядывало, что турки пойдут на размен Керчь - Азов, но потребуют возвращения приднепровских крепостей. На этом первый раунд "зондажных" контактов Посников - Маврокордато прервался. Вроде бы ни о чем они не договорились.
* * *
Говорят, что этот раунд переговоров Возницын проиграл. Ему не удалось уговорить турок прервать переговоры с союзниками и продолжить с ними войну. Как заметил С. М. Соловьев, хитрость московского посла была уж очень простовата. Это было бы и впрямь так, если бы Прокофий Богданович на этом закончил переговоры. Но ведь они только начинались, стороны не спеша развертывали свои исходные позиции и с них "обстреливали" друг друга, пытаясь выяснить, где и насколько глубоко противоположная сторона готова идти на уступки. Как в шахматах, так и в дипломатии есть несколько вариантов дебюта, рассчитанного на то, чтобы прощупать партнера, заставить его приоткрыть свои замыслы. Вот такой простой ход е2-е4 и сделал Возницын. Именно с этого угла, как мне кажется, нужно посмотреть на тайные контакты Возницына с турками. А они для будущего развития переговоров дали многое.
Прежде всего Прокофий Богданович мог убедиться, что и в Вене и в Карловицах он правильно оценивал тактическую линию Турции: она будет стремиться заключить мир сначала с главным противником - Австрией, а затем предъявлять более жесткие требования к остальным ее союзникам. Поэтому курс на сепаратное соглашение между Австрией и Турцией будет пользоваться приоритетом в политике обоих пкударств. Но в ходе "обстрела" турецких позиций Возницыну удалось выяснить, что турки могут пойти на более или менее краткое перемирие с Россией, что они, по-видимому, примирятся с потерей Азова, но не отдадут Керчи. Поэтому в конце концов в центре дипломатического торга на конгрессе окажется судьба приднепровских городков. Так оно и оказалось.
Уж если в чем и просчитался Прокофий Богданович, так это в действенности одного из своих главных аргументов. Как исстари было заведено на Руси, послал он Маврокордато две пары соболей по 160 рублей и посулил подарить еще несколько сороков этих драгоценных шкурок. Но хитрый грек подарков не принял "и во всем отрицался".
* * *
Тайные контакты с турками не мешают Возницыну встречатъся и с союзными послами. Переговоры ведутся как бы на двух этажах: на первом - парадном - он любезно беседует с австрийцами, венецианцами и поляками, а наверху, в мезонине, тайно шепчутся Посников с Маврокордато. Это позволяет Прокофию Богдановичу более уверенно распутывать запутанный австрийцами клубок интриг накануне открытия конгресса.
Надо сказать, что Карловицкий конгресс не был форумом для совместного ведения переговоров, как мы сегодня представляем себе международные конференции. На нем не предусматривалось, например, проведение общих заседаний, где присутствовали бы все делегации. Вместо них по предложению австрийцев каждый из союзников должен был проводить "съезды" с турками в присутствии посредников.
Первыми будут встречаться, конечно, цесарцы. А за ними уже все остальные согласно очередности, установленной в соответствии со временем вступления каждой страны в союз: кто первый с цесарцами договор заключил, тот и раньше и с турками о своих делах говорить будет. Участия же посредников требуют турки, которые не желают разговаривать с глазу на глаз. Ухмыльнулся на это Прокофий Богданович, но возражать не стал.
Однако австрийцы стали добиваться, чтобы русские формально представили свои мирные предложения. Съезда, мол, не будет, пока союзные послы через посредников обо всем с турками не договорятся. Такие домогательства Возницын пресек: "Всегда на комиссиях всяк о себе сам говорит". Но как ни хотелось Прокофию Богдановичу, а документ с мирными предложениями выкладывать все же пришлось. Возницына понять можно. Одно дело не обязывающий ни к чему разговор, в котором проскальзывают лишь элементы позиции, и другое дело - документ, в котором она изложена полностью и разложена по полочкам. Да еще в тот момент, когда завязался неофициальный контакт. Тут каждый шажок, прежде чем сделать, десять раз отмерить нужно. А то, что выложено на стол, живет уже самостоятельной жизнью. Ведь недаром говорят: что написано пером, не вырубишь топором. Поэтому не любят дипломаты жестко фиксировать позиции - потом тебя же обвинятъ начнут, что на большие уступки пошел, хотя наперед знает дипломат, что это всего лишь запросная позиция и долго на ней стоять нельзя.
Но, с другой стороны, наступадт такой момент на переговорах, когда эту позицию нужно выдвигать и чаще всего в форме документа. И для того, чтобы активность показать, и для развития переговоров. Дело это не простое. Тут надо все предусмотреть заранее - и что на размен пустить в ходе долгих дебатов, но не проторговаться, а прийти к финалу с весомым для страны результатом.
Видимо, долго думал над всем этим Прокофий Богданович. По бумагам его видно, что не сразу решился на этот шаг. Но решился и 23 октября направил цесарскому послу Эттингену текст на латыни с хитрой пометкой, что это-де "первые статьи, которые направлены к учинению миры". В нем 10 пунктов, но нигде не сказано, что предлагается - мир или перемирие. Вообще нужно сказать, что даже по меркам сегодняшнем дня документ этот составлен мастерски. Все запросные позиции выставлены, но сделано это так, что они не заклинивают развития переговоров. А главное, документ этот глубок по смыслу: содержит такие положения, которые затем на столетия вперед определят направления русской внешней политики.
Но давайте по порядку.
Первое. В документе подтверждается, как бы мы сказали сейчас, статус-кво, то есть существующее положение. "Обоим Великим Государям, как Царскому Величеству Московскому, так Салтанову Величеству Турскому будучи в том миру, городами, месты, землями, реками, морями, лесами и иными всякими угодьи, владети тем, чем ныне кто владеет". Вот и все, больше ничего не сказано. Но за этой фразой кроется, что и Азов, и четыре городка в устье Днепра остаются в руках русских.
Второе. В порядке возмещения ущерба за набеги татар ("шкоду и убытки") Турция уступает России Керчь.
Третье. Запрещение набегов с обоих сторон - как татар, так и казаков. В случае нарушения - наказание смертной казнью.
Четвертое. Обмен пленниками: "Полон русской да казацкой да освободится".
Пятое. Свобода торговли и мореплавания: туркам - до Керчи, Азова, Киева и Москвы; русским - до Кафы, Синопа, Амастрии, Константинополя и далее. Внешне равенство, но по сути - выгода для России, так как до той поры Черное море для русских судов было закрыто.
Шестое. Покровительство православным христианам и их святыням. Эти статьи появились в договоре с Турцией впервые и затем в той или иной форме будут повторяться во всех позднейших договорах XVII и ХIХ веков. Суть их в том, что Россия брала под свое покровительство в делах веры многочисленных православных подданных султана и находившиеся в его владениях христианские святыни, включая Иерусалим.
Поэтому значение предложенного Прокофием Богдановичем документа не столько в том, что за Россией оставлялись завоеванные в этой войне земли, хотя, что греха таить, для Москвы тогда это было крайне важно, и не в том, что им было выдвинуто притязание на Керчь, а значит, и на Черное море. Его непреходящее значение, писал академик М. М. Бопкловский, в постановке впервые вопроса "о протекторате России над православными подданными султана, т. е. принципа, который составит потом одно из крупнейших слагаемых в той сумме вопросов, какую впоследствии принято было называть общим именем "восточного вопроса"".
Как же додумался до всем этого простой дьяк, выходец из Тульской губернии? В директивах, судя по тому, что дошло до нас, на этот счет никаких указаний не было. Так что постановка евосточного вопросаэ - это личная инициатива Возницына. Конечно, он знал, что русская дипломатия испокон веку покровительствовала христианам на Востоке. Он сам видел, а если не видел, то слышал, с каким почетом принимали при дворе Алексея Михайловича духовных иерархов из Сирии, Палестины, Александрии, Константинополя, Греции, Болгарии, Сербии и прочих земель. Поэтому почва для этой акции Возницына была давно подготовлена.
Узнав из разговоров с австрийцами и венецианцами, что они собираются включить в договоры с турками положения о покровительстве христианам, Возницын быстро сориентировался и сделал контршаг. Но Прокофий Богданович - и это видно из его бумаг - хорошо понимал, какое принципиально иное звучание получило бы это положение в русско-турецком соглашении. Австрийское покровительство распространялось бы на католиков - ничтожную горстку населения огромной Турецкой империи. Русская же опека - на многие подвластные Турции народы - болгар, греков, сербов и др., которые исповедовали православие и для которых Россия была естественной опорой в борьбе за национальное освобождение.
Из своего шатра в Карловицах Возницын пытается прощупать настроения единоверных балканских славян. Ему представляется - и об этом он докладывает царю, - что славяне настроены враждебно к угнетателям-туркам, что они поддержат русских в войне с Оттоманской империей и эти настроения открывают широкие перспективы для русской политики. "Естли бы дойти до Дуная, - пишет Прокофий Богданович в Москву, - не токмо тысячи, но и тьмы нашего народа и языка, и веры, и все миру не желают".
ГЛАВА VIII НУЖНА ЛИ БОРОДА ДИПЛОМАТУ
Теперь самое трудное. До сих пор можно было придерживаться дневников самом Возницына, в которых он довольно скрупулезно записывал все, что произошло в Карловицах, вперемежку со своими оценками и соображениями. Настал, однако, момент на короткое время оторваться от этих записей и попытаться - на их же основе представить себе другую, черновую, если хотите, часть его деятельности: то, нщ чем он не мог не размышлять долгими бессонными ночами, но о чем он, конечно же, не писал в Москву.
Испокон веку каждый, кто отправлялся за рубеж с дипломатической миссией, как только пересекал границу, начинал мучиться вопросом: а что там дома? Директивы-то директивами, но что варится там, в теремах за Кремлевской стеной, на дипломатической кухне? Каких поворотов в политике следует ожидать, чтобы не получилосьтак, что посол московский в старую дуду дудит, а из белокаменной уже новая музыка разносится, а его, посла, никто и не предупредит.
Чего греха таить, сколько раз случалось, что в иностранных столицах эту музыку раньше улавливали и над ним же, послом, насмехались - пусть, мол, покрутится.
И в век телеграфа такие мысли порой мозг сверлят. А что говорить про век XVII, когда и спрашивать-то бесполезно до Москвй из иной столицы и за месяц недоскачешь, да столько же назад. Пока курьер обернется, глядишь, новая мелодия зазвучала... Это не только к московским послам относится. И австрийцы, и французы, и англичане все время на свои столицы оглядывались, чтобы, не дай Бог, петуха не пустить.
Правда, царь Петр строго велел информировать своих послов о том, что готовит Москва. Случай такой вышел. Во время осады Азова непонятно почему задержались и приехали только в разгар штурма нанятые за границей специалисты по осаде крепостей. Нужно было под крепостные стены подкопы вести, мины закладывать, а инженеров нет. Из-за этого мном солдат зря положили. Петр тогда сильно сердился и велел расследовать, почему промашка вышла с приездом иностранцев. Оказалось - переосторожничал дьяк Емельян Украинцев. Боясь утечки информации, посчитал опасным осведомлять о планах азовской кампании русского посланника в Вене. А тот, не зная сроков, не поспешил с отправкой специалистов.
В письме к Андрею Виниусу царь возмущался: "В своем ли уме дьяк!" Посланнику доверены высшие государственные тайны, а то, что известно всем, от него скрывают. Царь приказал Украинцеву подробно информировать послов. "А что он не напишет на бумаге, то я допишу ему на спине".
Хорошо сказал Петр. Но знал Прокофий Богданович, что царь сам указаний не пишет. А пока до дьяка дойдет, он порой такую диспозицию учинит, что и рад не будешь ее получить: вроде как стой здесь - беги туда. И такое бывало. Но это еще полбеды - хуже нет неизвестности.
Поэтому каждую весточку, каждый слух из далекой Москвы жадно ловил Прокофий Богданович, голову ломал, гадая, что бы они значили и как ему дальше вести дело, что подправить и куда повернуть.
Читатель помнит, наверное, что оставили мы Прокофия Богдановича в занесенном снегом шатре на берегу Дуная, терпящим стужу и нужду, отрезанным от всего мира. Казалось бы, ну какие весточки, какие слухи могли доходить до него в этот глухой угол ничейной земли на краю Европы? А вот доходили. Прокофий Богданович и это устроил.
* * *
Нужно сказать, что Вена в те времена была одним из центров европейской политики, а потому буквально кишела дипломатами. Не только европейские короли, но и каждый немецкий курфюрст, герцог, рейхсграф, вольные города и даже монастыри имели при венском дворе своих послов. Венские придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах и приемах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не столько изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости. Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти слухи по европейским столицам,
Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил и в глухую карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий Михайло Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказался расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал Прокофию Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - информацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических салонах Вены.
Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в заброшенных на край света Карловицах держал в руках скользкие ниточки европейской политики.
Но из всего потока информации особо выделял все, что было связано с Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и противоречивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московской политики.
Вена и для такой аналитической работы была самым подходящим местом. Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во дворцах венских нередко шушукались, пересказывая депеши, которые слал из Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
Через Вену тогда пролегал путь, по которому десятки молодых людей ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и мореплаванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, мореходов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да скажет. Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами, которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы почту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович. Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием, почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказывать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу, все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в теремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления умов" показывают.
- Московский посол, - ответили люди Возницына.
- А, тот, кто не хочет мириться?
- Кто вам сказыл?
- Немцы сказывали.
- Лгут немцы, - говорят русские, - буде хотите пить или есть, подите в шатры.
- Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.
Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:
"Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают... А наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через цесарцев, а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь..."
Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя и рискованный шаг - установить собственный тайный канал связи с турками.
* * *
Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назвали его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато - переводчик и секретарь великого визиря, а главное - давний друг-приятель Прокофия Богдановича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались. Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи. Последние 50 лет бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фамилии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по сути дела - государственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились два грека. И нередко на базаре в Константинополе, когда втихомолку, а когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит власть великим визирям или великим драгоманам. Одним из них и был Александр Маврокордато.
Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем временам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался европейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье - философию, где и заслужил степень доктора медицины и философии.
Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором риторики в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты по кровообращению были переведены на немецкий, французский и испанский языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.
Но вскоре, судя по всему, жить наукой ему наскучило, и он решает попытать счастья в политике. В 1673 году Маврокордато становится великим драгоманом. Вот тут-то испытал он все превратности судьбы - взлеты, падения и чуть ли не смертную казнь.
После неудачной осады Вены в 1683 году был казнен великий визирь Кара-Мустафа. Вместе с ним попал в немилость и Маврокордато, которого обвинили в том, что он якобы советовал начать злосчастную осаду. Смерти тогда он избежал только потому, что пожертвовал всем имуществом.
Но все возвращается на круги своя в Оттоманской империи. Прошло время, и Маврокордато снова занял пост великого драгомана, но уже при другом визире. В 1688 году его послали в Вену для заключения мира с Австрией. Но пока шли эти переговоры, пал визирь, который ему покровительствовал. Маврокордато должен был разделить его судьбу, но устроил дело так, что оказался задержанным в Вене в качестве военнопленного. Там он скрывался до тех пор, пока в Константинополе не сменилась власть и не пришел новый визирь, благоволивший Маврокордато. Ко времени Карловицкого конгресса Маврокордато было уже 60 лет. По словам венецианца Рудзини, это был просвещенный и опытный политик, полный ума и таланта, хороший оратор. На эти переговоры Маврокордато имел свои виды: использовать их, чтобы подняться по иерархической лестнице и получить в княжение Молдавию или Валахию.
* * *
Есть золотое правило в дипломатии: умей налаживать дружеские связи с разными людьми - всегда пригодится. Пусть напряжены отношения между странами - их представителям все равно нужно уметь сохранять добрые отношения. Уж как враждовали между собой Россия и Турция, иных русских послов в башню сажали, а они с турецкими знакомыми и оттуда связи не теряли.
Вот и Возницын сумел использовать старое знакомство. Маврокордато, как и многие греки, которые родились и жили в Турции, сохранял верность православной религии. А в местечке Карловицы проживал тогда сербский патриарх Арсений Неноевич. От него и потянулась ниточка. Позаимствовал у него Прокофий Богданович расторопного чернеца по имени Григорий и, переодев в мирские одежды, послал с письмецом к старому знакомому в Белгород. Послание это настолько яркое, что его стоит привести полностью как пример дипломатической переписки XVII века.
"Изящнейший, словеснейший, благороднейший великий логофет, мой господин и древний друг, и посол полномочный! Радуюсь аз по премногу, что, по повелению многолетнего моего государя, случися мне не с иным с кем, только с изяществом вашим, другом моим драгим, соглагольствовать о делах двух Великих Государей наших. В истине есть надежен и известен на благоприятствие вашего изящества Умоляю ваше изящество, поклонитесь от меня первому послу Рейз-Эфенди, и желаю быти в приятельстве, и с ним еще желаю, прежде неже съездемся на разговоры публичные, имети бы нам некоторое сношгние о некоторых делах через верных людей, о чем да воспримет прилежание и попечение ваше изящество якоже знает, и да даст ответ с сим листоносцем:
Прокофий Богданович Возницын".
Передал это письмо чернец из рук в руки 10 октября, но вернулся без ответа - туркам подумать нужно, дело-то серьезное затевается. Зато рассказал чернец о слухах, которые гуляют в турецком стане в Белгороде. Там считают, что будто мир дело уже решенное и турки сильно окончания войны желают. Хлеб там, да и здесь, дорог, а также всякая живность и дрова. Посетовал по этому поводу Прокофий Богданович. Однако же время идет, а ответа от давнего знакомца все нет. Тогда Возницын другое письмо направил, но в тот же день и ответ получил.
После горячих заверений в дружбе хитрый Маврокордато написал:
"О делах же, о которых изволишь напомнить, с радостью поговорить готов еще до общего съезда. Поэтому со всяческим дерзновением изволь мне обо всем написать. таинства ваши сохраню и ответ дам". Другими словами: на тайные переговоры согласны - выкладывай карты на стол.
Два приятеля условились также и дальше пользоваться услугами расторопного чернеца Григория, который умел незаметно проскользнуть степью, минуя союзные станы. Но основной канал связи они решили установить через "дохтура" Посникова.
* * *
Итак, два доктора - философии и медицины, выпускники Падуанского университета, встретились на берегу Дуная, чтобы поговорить на дипломатические темы. Разговор у них шел и на греческом, и на латыни, да и итальянским баловались. Начинать пришлось Посникову. Так уж положено: кто напросился на разговор, тот и начинает. "Сия комиссия, - стал нагнетать пессимизм Посников, - чаять благополучного окончинин не воспримет" из-за великих трудностей и себялюбивогосоревнования участников. Поэтому туркам и русским, осторожно намекнул он, можно бы и подумать о собственных интересах. Немцы и поляки их ссорили, лгали им, и за одно это их надобно проучить. Давайте, начал прощупывать почву Посников, заключим между собой перемирие, пусть даже не на многие годы. А во время перемирия через посредничество крымского хана или же через особые посольства можно будет договориться и о вечном мире. В то же время он не советует туркам искать мира с немцами, венецианцами и поляками. Пусть они продолжают воевать с цесарцами, которые будут ослаблены выходом Москвы из союза. А царь будет содействовать туркам, мыслить, как ему отомстить немцам за их ложь. Ну а уж если во время перемирия не удастся заключить мир с Москвой, турки будут вольны помириться и с немцами.
Далее Посников старается раскрыть туркам причины, почему Австрия стремится к миру. "Первое, скудость во всем и изнемогли и одолжили, чтобы отдохнуть и завоеванные городы укрепить". Но главное, и здесь Посников мастерски, в нескольких фразах, вскрывает суть полыхавших тогда международных страстей: "Естли гишпан умрет, как уже при дверях, то тотчас француз за то королевство с цесарем взочнет, а посредники англичанин и голанец ходатийствуют о том мире не для вас, для себя, чтобы француза не допустить до гишпанского королевства, понеже он, то приобрев, всех их задавит".
Маврокордато слушает внимательно, держится приветливо. Но на посулы Посникова не поддается. Хитер был и сам улещать начал: туркам, мол, посредники и немцы тоже "не доброхотны", и только русского царя они почитают за великого и сильного монарха. Но на предложение "с другими не мириться!" пойти не могут. Не подходит им и простое перемирие, так как уже письменно обязались заключить мир.
На это Возницын реагирует быстро. Уже на следующий день он снова посылает Посникова к туркам с предложением. Если они не хотят воевать с немцами, будь по их воле. Однако пусть Турция сначала заключит перемирие с Россией сроком на год-полтора, В основу его были бы положены принцип сохранения за каждой стороной захваченных во время войны территорий, плюс ненападение друг на друга и вольная торговля. Тут русские впервые приоткрыли карты и показали, что могут снять свое требование о передаче Керчи. Маврокордато тоже подвинулся: он согласился на такое перемирие, хотя и более длительное по времени. Но для этого нужно уже сейчас определить спорные территории - решить проблему "окружностей", как осторожно назвал ее грек.
Конец октября и начало ноября ушли на вычерчивание этих "окружностей". Турки держались любезно, но твердо. Они соглашались с принципом "кто чем владеет". Но "окружности", выписанные ими, означали, что русским придется оставить или даже срыть некоторые захваченные ими крспости. Отсюда уже проглядывало, что турки пойдут на размен Керчь - Азов, но потребуют возвращения приднепровских крепостей. На этом первый раунд "зондажных" контактов Посников - Маврокордато прервался. Вроде бы ни о чем они не договорились.
* * *
Говорят, что этот раунд переговоров Возницын проиграл. Ему не удалось уговорить турок прервать переговоры с союзниками и продолжить с ними войну. Как заметил С. М. Соловьев, хитрость московского посла была уж очень простовата. Это было бы и впрямь так, если бы Прокофий Богданович на этом закончил переговоры. Но ведь они только начинались, стороны не спеша развертывали свои исходные позиции и с них "обстреливали" друг друга, пытаясь выяснить, где и насколько глубоко противоположная сторона готова идти на уступки. Как в шахматах, так и в дипломатии есть несколько вариантов дебюта, рассчитанного на то, чтобы прощупать партнера, заставить его приоткрыть свои замыслы. Вот такой простой ход е2-е4 и сделал Возницын. Именно с этого угла, как мне кажется, нужно посмотреть на тайные контакты Возницына с турками. А они для будущего развития переговоров дали многое.
Прежде всего Прокофий Богданович мог убедиться, что и в Вене и в Карловицах он правильно оценивал тактическую линию Турции: она будет стремиться заключить мир сначала с главным противником - Австрией, а затем предъявлять более жесткие требования к остальным ее союзникам. Поэтому курс на сепаратное соглашение между Австрией и Турцией будет пользоваться приоритетом в политике обоих пкударств. Но в ходе "обстрела" турецких позиций Возницыну удалось выяснить, что турки могут пойти на более или менее краткое перемирие с Россией, что они, по-видимому, примирятся с потерей Азова, но не отдадут Керчи. Поэтому в конце концов в центре дипломатического торга на конгрессе окажется судьба приднепровских городков. Так оно и оказалось.
Уж если в чем и просчитался Прокофий Богданович, так это в действенности одного из своих главных аргументов. Как исстари было заведено на Руси, послал он Маврокордато две пары соболей по 160 рублей и посулил подарить еще несколько сороков этих драгоценных шкурок. Но хитрый грек подарков не принял "и во всем отрицался".
* * *
Тайные контакты с турками не мешают Возницыну встречатъся и с союзными послами. Переговоры ведутся как бы на двух этажах: на первом - парадном - он любезно беседует с австрийцами, венецианцами и поляками, а наверху, в мезонине, тайно шепчутся Посников с Маврокордато. Это позволяет Прокофию Богдановичу более уверенно распутывать запутанный австрийцами клубок интриг накануне открытия конгресса.
Надо сказать, что Карловицкий конгресс не был форумом для совместного ведения переговоров, как мы сегодня представляем себе международные конференции. На нем не предусматривалось, например, проведение общих заседаний, где присутствовали бы все делегации. Вместо них по предложению австрийцев каждый из союзников должен был проводить "съезды" с турками в присутствии посредников.
Первыми будут встречаться, конечно, цесарцы. А за ними уже все остальные согласно очередности, установленной в соответствии со временем вступления каждой страны в союз: кто первый с цесарцами договор заключил, тот и раньше и с турками о своих делах говорить будет. Участия же посредников требуют турки, которые не желают разговаривать с глазу на глаз. Ухмыльнулся на это Прокофий Богданович, но возражать не стал.
Однако австрийцы стали добиваться, чтобы русские формально представили свои мирные предложения. Съезда, мол, не будет, пока союзные послы через посредников обо всем с турками не договорятся. Такие домогательства Возницын пресек: "Всегда на комиссиях всяк о себе сам говорит". Но как ни хотелось Прокофию Богдановичу, а документ с мирными предложениями выкладывать все же пришлось. Возницына понять можно. Одно дело не обязывающий ни к чему разговор, в котором проскальзывают лишь элементы позиции, и другое дело - документ, в котором она изложена полностью и разложена по полочкам. Да еще в тот момент, когда завязался неофициальный контакт. Тут каждый шажок, прежде чем сделать, десять раз отмерить нужно. А то, что выложено на стол, живет уже самостоятельной жизнью. Ведь недаром говорят: что написано пером, не вырубишь топором. Поэтому не любят дипломаты жестко фиксировать позиции - потом тебя же обвинятъ начнут, что на большие уступки пошел, хотя наперед знает дипломат, что это всего лишь запросная позиция и долго на ней стоять нельзя.
Но, с другой стороны, наступадт такой момент на переговорах, когда эту позицию нужно выдвигать и чаще всего в форме документа. И для того, чтобы активность показать, и для развития переговоров. Дело это не простое. Тут надо все предусмотреть заранее - и что на размен пустить в ходе долгих дебатов, но не проторговаться, а прийти к финалу с весомым для страны результатом.
Видимо, долго думал над всем этим Прокофий Богданович. По бумагам его видно, что не сразу решился на этот шаг. Но решился и 23 октября направил цесарскому послу Эттингену текст на латыни с хитрой пометкой, что это-де "первые статьи, которые направлены к учинению миры". В нем 10 пунктов, но нигде не сказано, что предлагается - мир или перемирие. Вообще нужно сказать, что даже по меркам сегодняшнем дня документ этот составлен мастерски. Все запросные позиции выставлены, но сделано это так, что они не заклинивают развития переговоров. А главное, документ этот глубок по смыслу: содержит такие положения, которые затем на столетия вперед определят направления русской внешней политики.
Но давайте по порядку.
Первое. В документе подтверждается, как бы мы сказали сейчас, статус-кво, то есть существующее положение. "Обоим Великим Государям, как Царскому Величеству Московскому, так Салтанову Величеству Турскому будучи в том миру, городами, месты, землями, реками, морями, лесами и иными всякими угодьи, владети тем, чем ныне кто владеет". Вот и все, больше ничего не сказано. Но за этой фразой кроется, что и Азов, и четыре городка в устье Днепра остаются в руках русских.
Второе. В порядке возмещения ущерба за набеги татар ("шкоду и убытки") Турция уступает России Керчь.
Третье. Запрещение набегов с обоих сторон - как татар, так и казаков. В случае нарушения - наказание смертной казнью.
Четвертое. Обмен пленниками: "Полон русской да казацкой да освободится".
Пятое. Свобода торговли и мореплавания: туркам - до Керчи, Азова, Киева и Москвы; русским - до Кафы, Синопа, Амастрии, Константинополя и далее. Внешне равенство, но по сути - выгода для России, так как до той поры Черное море для русских судов было закрыто.
Шестое. Покровительство православным христианам и их святыням. Эти статьи появились в договоре с Турцией впервые и затем в той или иной форме будут повторяться во всех позднейших договорах XVII и ХIХ веков. Суть их в том, что Россия брала под свое покровительство в делах веры многочисленных православных подданных султана и находившиеся в его владениях христианские святыни, включая Иерусалим.
Поэтому значение предложенного Прокофием Богдановичем документа не столько в том, что за Россией оставлялись завоеванные в этой войне земли, хотя, что греха таить, для Москвы тогда это было крайне важно, и не в том, что им было выдвинуто притязание на Керчь, а значит, и на Черное море. Его непреходящее значение, писал академик М. М. Бопкловский, в постановке впервые вопроса "о протекторате России над православными подданными султана, т. е. принципа, который составит потом одно из крупнейших слагаемых в той сумме вопросов, какую впоследствии принято было называть общим именем "восточного вопроса"".
Как же додумался до всем этого простой дьяк, выходец из Тульской губернии? В директивах, судя по тому, что дошло до нас, на этот счет никаких указаний не было. Так что постановка евосточного вопросаэ - это личная инициатива Возницына. Конечно, он знал, что русская дипломатия испокон веку покровительствовала христианам на Востоке. Он сам видел, а если не видел, то слышал, с каким почетом принимали при дворе Алексея Михайловича духовных иерархов из Сирии, Палестины, Александрии, Константинополя, Греции, Болгарии, Сербии и прочих земель. Поэтому почва для этой акции Возницына была давно подготовлена.
Узнав из разговоров с австрийцами и венецианцами, что они собираются включить в договоры с турками положения о покровительстве христианам, Возницын быстро сориентировался и сделал контршаг. Но Прокофий Богданович - и это видно из его бумаг - хорошо понимал, какое принципиально иное звучание получило бы это положение в русско-турецком соглашении. Австрийское покровительство распространялось бы на католиков - ничтожную горстку населения огромной Турецкой империи. Русская же опека - на многие подвластные Турции народы - болгар, греков, сербов и др., которые исповедовали православие и для которых Россия была естественной опорой в борьбе за национальное освобождение.
Из своего шатра в Карловицах Возницын пытается прощупать настроения единоверных балканских славян. Ему представляется - и об этом он докладывает царю, - что славяне настроены враждебно к угнетателям-туркам, что они поддержат русских в войне с Оттоманской империей и эти настроения открывают широкие перспективы для русской политики. "Естли бы дойти до Дуная, - пишет Прокофий Богданович в Москву, - не токмо тысячи, но и тьмы нашего народа и языка, и веры, и все миру не желают".
ГЛАВА VIII НУЖНА ЛИ БОРОДА ДИПЛОМАТУ
Теперь самое трудное. До сих пор можно было придерживаться дневников самом Возницына, в которых он довольно скрупулезно записывал все, что произошло в Карловицах, вперемежку со своими оценками и соображениями. Настал, однако, момент на короткое время оторваться от этих записей и попытаться - на их же основе представить себе другую, черновую, если хотите, часть его деятельности: то, нщ чем он не мог не размышлять долгими бессонными ночами, но о чем он, конечно же, не писал в Москву.
Испокон веку каждый, кто отправлялся за рубеж с дипломатической миссией, как только пересекал границу, начинал мучиться вопросом: а что там дома? Директивы-то директивами, но что варится там, в теремах за Кремлевской стеной, на дипломатической кухне? Каких поворотов в политике следует ожидать, чтобы не получилосьтак, что посол московский в старую дуду дудит, а из белокаменной уже новая музыка разносится, а его, посла, никто и не предупредит.
Чего греха таить, сколько раз случалось, что в иностранных столицах эту музыку раньше улавливали и над ним же, послом, насмехались - пусть, мол, покрутится.
И в век телеграфа такие мысли порой мозг сверлят. А что говорить про век XVII, когда и спрашивать-то бесполезно до Москвй из иной столицы и за месяц недоскачешь, да столько же назад. Пока курьер обернется, глядишь, новая мелодия зазвучала... Это не только к московским послам относится. И австрийцы, и французы, и англичане все время на свои столицы оглядывались, чтобы, не дай Бог, петуха не пустить.
Правда, царь Петр строго велел информировать своих послов о том, что готовит Москва. Случай такой вышел. Во время осады Азова непонятно почему задержались и приехали только в разгар штурма нанятые за границей специалисты по осаде крепостей. Нужно было под крепостные стены подкопы вести, мины закладывать, а инженеров нет. Из-за этого мном солдат зря положили. Петр тогда сильно сердился и велел расследовать, почему промашка вышла с приездом иностранцев. Оказалось - переосторожничал дьяк Емельян Украинцев. Боясь утечки информации, посчитал опасным осведомлять о планах азовской кампании русского посланника в Вене. А тот, не зная сроков, не поспешил с отправкой специалистов.
В письме к Андрею Виниусу царь возмущался: "В своем ли уме дьяк!" Посланнику доверены высшие государственные тайны, а то, что известно всем, от него скрывают. Царь приказал Украинцеву подробно информировать послов. "А что он не напишет на бумаге, то я допишу ему на спине".
Хорошо сказал Петр. Но знал Прокофий Богданович, что царь сам указаний не пишет. А пока до дьяка дойдет, он порой такую диспозицию учинит, что и рад не будешь ее получить: вроде как стой здесь - беги туда. И такое бывало. Но это еще полбеды - хуже нет неизвестности.
Поэтому каждую весточку, каждый слух из далекой Москвы жадно ловил Прокофий Богданович, голову ломал, гадая, что бы они значили и как ему дальше вести дело, что подправить и куда повернуть.
Читатель помнит, наверное, что оставили мы Прокофия Богдановича в занесенном снегом шатре на берегу Дуная, терпящим стужу и нужду, отрезанным от всего мира. Казалось бы, ну какие весточки, какие слухи могли доходить до него в этот глухой угол ничейной земли на краю Европы? А вот доходили. Прокофий Богданович и это устроил.
* * *
Нужно сказать, что Вена в те времена была одним из центров европейской политики, а потому буквально кишела дипломатами. Не только европейские короли, но и каждый немецкий курфюрст, герцог, рейхсграф, вольные города и даже монастыри имели при венском дворе своих послов. Венские придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах и приемах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не столько изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости. Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти слухи по европейским столицам,
Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил и в глухую карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий Михайло Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказался расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал Прокофию Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - информацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических салонах Вены.
Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в заброшенных на край света Карловицах держал в руках скользкие ниточки европейской политики.
Но из всего потока информации особо выделял все, что было связано с Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и противоречивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московской политики.
Вена и для такой аналитической работы была самым подходящим местом. Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во дворцах венских нередко шушукались, пересказывая депеши, которые слал из Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
Через Вену тогда пролегал путь, по которому десятки молодых людей ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и мореплаванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, мореходов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да скажет. Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами, которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы почту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович. Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием, почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказывать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу, все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в теремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления умов" показывают.