Грипе Мария. Навозный жук летает в сумерках…

   Ульсон рассказал ему историю, которую только что услышал от Хальда: в Стокгольм звонила какая-то девочка из Рингарюда и спрашивала о египетской статуе и об Андреасе Виике. Линдрот внимательно выслушал Ульсона, история его заинтересовала, и он был уверен, что знает, кто эта девочка.
   — Есть у нас одна девочка, ее зовут Анника Берглунд, она очень интересуется историей нашей деревни. У меня с ней отличные отношения. А что касается Андреаса Виика, то странно, что его имя возникло в этой связи, потому что на столе передо мной как раз лежат кое-какие бумаги из Вадстены, касающиеся Андреаса Виика, и достать эти документы меня попросила именно Анника. Странно, однако, что в Рингарюде нам так и не удалось найти его могилу… я хочу сказать, уж мы-то должны бы знать, где похоронен ученик великого Линнея…
   — Спасибо, все это чрезвычайно любопытно, — ответил Герберт Ульсон. Он спешил. — А вы не могли бы дать мне телефон этой девочки?
   Линдрот дал ему номер, и Ульсон сразу же позвонил в магазин Берглундов. Но Анники не было дома. С Ульсоном говорила фру Берглунд, мама Анники. Вероятно, Анника у Давида Стенфельдта, сказала она и продиктовала номер Давида.
   К телефону подошел Давид:
   — Анника, это тебя! Краевед Ульсон из Йончепинга.
   — Странно, кто это?
   Анника от удивления раскрыла рот, но Юнас сразу же заподозрил что-то неладное.
   — Анника, прошу тебя, только не ляпни ничего лишнего! Готов поспорить, что этот тип никакой не краевед! Вспомни все, что случилось!
   — Но что тогда мне ему сказать? — Анника растерялась. — Может, сами с ним поговорите?
   Давид покачал головой:
   — Нет, он спросил тебя.
   Анника направилась к телефону, а Юнас нашептывал ей вслед разные предостережения:
   — Кто-то хочет тебя надуть! И притворяется краеведом! Это очень подозрительно! Давай, отвечай, только осторожно!
   Дрожащей рукой Анника взяла трубку.
   — Это Анника Берглунд? — спросил голос на другом конце провода.
   Анника не знала, что ответить, и пробормотала что-то невнятное.
   — Добрый день! Моя фамилия Ульсон, я краевед из Йончепинга. Я слышал, что ты интересуешься историей, это очень здорово, я и хотел спросить тебя… да, я слышал, что ты звонила в Музей Средиземноморья в Стокгольме и спрашивала о деревянной египетской статуе. Это так?
   Анника страшно разволновалась и не знала, что отвечать. Она начала заикаться.
   — Р-р-разве я-я з-з-звонила? — только и смогла выдавить она.
   — Возьми себя в руки! — прошипел Юнас.
   — Нет? Не звонила? — спросил Ульсон.
   — Нет, кажется, нет, — ответила Анника уже увереннее.
   — Странно…
   — Да?
   — Но разве не ты заказала в рингарюдской пасторской конторе сведения об Андреасе Виике, который в восемнадцатом веке путешествовал в Египет?
   — В Египет?
   — Фараон тебя подери, вешай трубку! — Юнас был в гневе.
   — Нет, я об этом ничего не знаю, — ответила Анника и повесила трубку. — Это кошмар какой-то! — сказала она. — Кажется, он знает все!
   — Вот видите! Тучи сгущаются. Я же вам говорил, что не мы одни охотимся за статуей!
   Телефон зазвонил снова. Ребята решили не отвечать, а он все звонил и звонил. Они считали сигналы: после седьмого звонка телефон замолчал.
   Это звонил Герберт Ульсон. Он сидел в полном недоумении, с трубкой в руке, — как странно, что же теперь делать?
   А вот что! Надо позвонить Харальду Йерпе из «Смоландского курьера»! Вот кто ему нужен! Этот человек запросто разузнает все, что угодно. Нужно только его заинтересовать.
   Ульсон набрал номер редакции. У Йерпе, как всегда, все «горело», он поднял трубку, попросил Ульсона подождать и закричал какому-то Линку:
   — Линк! Поставь премьер-министра на первую! Заголовок? «Премьер-министр говорит НЕТ!» Шрифт покрупнее! Это, черт возьми, должно бросаться в глаза! Что? Премия в области культуры? На последнюю страницу, да, конечно!
   Наконец, Йерпе взял трубку.
   — Скажи, ты не мог бы помочь мне в одном деле? — осторожно начал Ульсон.
   — В каком деле?.. Нет, нет, это на третью!
   Ульсон вспотел. Йерпе всегда одновременно говорил с кем-то еще, и завладеть его вниманием было очень сложно. К тому же говорить надо было коротко, а Герберту Ульсону это не всегда удавалось. Как бы чего не забыть…
   — Понимаешь, я бы хотел поместить короткую заметку на одной из последних страниц, — скромно начал он.
   — Не знаю, есть ли у нас свободное место, но ты же, наверное, не торопишься? Можешь подождать день-другой? А о чем речь?
   — Ну, дело в том, что, э-э… ну, нас тут в музее заинтересовала одна вещь, это может показаться немного странным, если не знать…
   Йерпе на другом конце провода громко пыхтел.
   — Короче! — рявкнул он. — Говори коротко! Мы готовим макет!
   У Ульсона как будто ком застрял в горле, он не мог выдавить из себя ни слова, и, чтобы сказать то, что хотел, ему пришлось закричать.
   — Британский музей ищет древнюю египетскую статую, которая хранится в Рингарюде! Может быть! — кратко изложил он.
   И тут Йерпе клюнул! Теперь-то он слушал! Он прогонял всех, кто к нему обращался, и рычал, требуя, чтобы его оставили в покое.
   — Что ты сказал? Египетская статуя? В Рингарюде? Она древняя? Уникальная? Ценная? Где она?
   — Да, вероятно, это, подлинная статуя эпохи Эхнатона — фараона восемнадцатой династии, ну, ты знаешь.
   — Нет, не знаю, но это не важно. Рассказывай! Откуда тебе это известно? А Британский музей, какое он имеет к этому отношение?
   Теперь Герберт Ульсон мог расслабиться. Он перевел дух и рассказал всю историю с начала до конца. Йерпе что-то записывал.
   — Где статуя сейчас?
   — Как раз этого-то мы и не знаем. Вот я и подумал, что если мы дадим маленькое объявление в газетах… ведь деревенские жители часто оказываются лучшими детективами…
   — То есть статуя исчезла? И мы должны ее разыскать? Замечательно! Послушай, тогда давай все данные! Думаю, я смогу тебе помочь.
   — Спасибо! Просто я думал, может быть, есть какой-нибудь народный обычай…
   — Именно! Именно! Слушай, как, ты говоришь, звали этого фараона? Продиктуй по буквам!
   — Эрик… Ханс… Нильс… Антон…
   — Отлично! Понял. Ничего себе… не знал, что у нас в Смоланде были ученики Линнея. Но это очень кстати, ведь скоро юбилей… Давай запишу… Как его звали? Когда он жил?
   Разговор удался, все получилось, как думал Ульсон: он сказал почти все, что хотел, и потом не нужно будет терзался и злиться из-за своей нерешительности. Ему не придется перезванивать и что-то добавлять. Короче говоря, Ульсон остался очень доволен.
   Доволен был и Харальд Йерпе. Не успев повесить трубку, он закричал Линку:
   — Линк!
   — Да-а…
   — Что у нас на последней полосе?
   — Премия в области культуры…
   — Выкинь ее и поставь туда премьер-министра! Оставь первую полосу пустой. Можешь, кстати, сразу набрать заголовок! Самым крупным шрифтом! Погоди… Да! Вот так: «В СМОЛАНДЕ ОБНАРУЖЕНЫ СЛЕДЫ ЕГИПЕТСКОЙ СТАТУИ»… Сколько знаков?
   — Египетской… подожди… сорок пять!
   — Получится самым крупным?
   — Получится.
   — Отлично! Подзаголовок: «Британский музей участвует в уникальном совместном проекте с Краеведческим музеем в Йончепинге». И оставь полосу пустой! Целиком! Я пишу, скоро будет готово… А ты дуй в архив и набери побольше старых фотографий по Египту, ну, сам знаешь, статуи и прочее! Пусть будут и с пирамидами тоже, и подготовь их для печати!
   — Ясно… а как же премьер-министр?
   — На последнюю полосу! А премию в области культуры выкидываем! Ну все, Линк, и не забудь сообщить на радио, потому что мы, черт побери, наконец-то продадим весь тираж!
   В тот же день, когда послеобеденное солнце вовсю жарило над Рингарюдом, изо всех открытых окон зазвучало «Смоландское радио».
   — Добрый день, вы слушаете «Смоландское радио». Сначала новости!
   «Премьер-министр сообщил сегодня на ежегодном совещании „Смоландской индустрии", проходившем в Экшё, что пока что он не может дать определенного ответа на требования, которые прозвучали на конференции с участием представителей „Смоландской индустрии". В своей заключительной речи, произнесенной в Смоландской крепости в присутствии всех участников конгресса, премьер-министр призвал их к терпению.
   На днях началось уникальное сотрудничество между Краеведческим музеем в Йончепинге и Британским музеем в Лондоне. В проекте участвует также отдел египтологии Стокгольмского музея Средиземноморья. Проект касается уникальных находок в древнеегипетских гробницах. Следы этих находок обнаружены в деревнях Смоланда. Из надежного источника известно, что бесценные сокровища гробниц хранятся, в частности, в деревне Рингарюд, где, судя по всему, находится чрезвычайно ценная деревянная статуя.
   Лось, из-за которого сегодня после полудня на дороге в Траносе произошел затор, благодаря большому отряду добровольцев под руководством полиции был загнан в находящийся поблизости лес.
   Это все новости на сегодня!»
   Вечером того же дня в 21 час в типографии «Смоландского курьера» заработали станки.
   Теперь о статуе знали все!

ПРИЗНАНИЕ

   — Да, о статуе знали все! Что же теперь будет?
   Юнас развел руками:
   — Да что угодно…
   — Наверное, пока рано что-либо предполагать, — задумчиво сказал Давид.
   — Но в деревне, конечно, может начаться страшный переполох, — ответила Анника.
   Они стояли в комнате Юнаса, склонившись над мокрой газетой, которую только что принес Давид. По дороге сюда он попал под ливень и сейчас вытирал волосы махровым полотенцем.
   — Хотя, наверное, все зависит от того, насколько рингарюдцы интересуются египетскими статуями, — предположила Анника.
   Вряд ли им это особенно интересно, считал Давид. Главное, что про Рингарюд написали в газете — каждый раз, когда их деревню почему-нибудь упоминали в «Смоландском курьере», это вызывало всеобщее оживление.
   — Похоже, они думают, будто в смоландских деревнях везде куда ни плюнь — древние статуи. Только боюсь, они скоро разочаруются.
   Конечно, Анника была права. А кстати, как в Британском музее узнали о статуе?
   — Давай газету! — Юнас взял газету и начал читать. Но там говорилось только, что из Британского музея поступил запрос, и что начат «совместный проект с Краеведческим музеем». Все очень расплывчато.
   Мог ли кто-нибудь, кроме них самих, знать про шкатулку и письма?
   Нет! Юнас заверил их, что это невозможно. Каждый раз, уходя из летней комнаты, он клал между половицами «салмиак», а когда возвращался, конфетка была на месте. Он, конечно, не мог гарантировать, что в дом никто не входил, но готов был голову дать на отсечение, что к шкатулке уж точно никто не прикасался.
   Анника взяла газету.
   — Чушь, пустая болтовня! Вообще ничего не понятно.
   Юнас сочувственно посмотрел на нее.
   — А тут нечего понимать. Это журналистика! Это же написал Харальд Йерпе, лучший репортер в мире!
   — Да он даже не понимает, о чем говорит! — фыркнула Анника и отшвырнула газету.
   — Уж кто-кто, а Харальд Йерпе понимает, — многозначительно сказал Юнас. Он знал, что Йерпе пишет так специально, чтобы ввести читателей в заблуждение — на случай, если в деле замешаны международные преступные группировки. — Ты только вспомни того типа на чердаке! Нечего говорить гадости про Йерпе, уж кто-кто, а он знает свое дело!
   Зазвонил телефон, и Юнас побежал отвечать. Это был пастор Линдрот — он получил массу интересных документов из государственного архива в Вадстене и хотел, чтобы Анника как можно скорее пришла к нему. Он был очень взволнован.
   — Надеюсь, ты ему ничего не сказала про письма? — спросил Юнас.
   Нет, про письма Анника ничего не говорила. Но ей было как-то не по себе. Она не раз думала о том, что они одни владеют такой большой тайной. И если уж кому-то рассказывать, то Линдроту в первую очередь.
   — Он священник и давал обет молчания, — сказала она.
   — Вы только послушайте ее, придет же такое в голову! — возмутился Юнас.
   Но Давид был с ним не согласен. Кто знает, может, они только выиграют, если расскажут Линдроту про шкатулку и письма.
   — Он находчивый, — сказал Давид, — и на него можно положиться.
   — Мы же пообещали друг другу никому не говорить о письмах! — Юнас был в ужасе.
   — Да, да, — ответил Давид. — Но сейчас, когда подключилась пресса, ситуация изменилась. Наверное, что-то случилось! И если мы собираемся действовать самостоятельно, то берем на себя огромную ответственность.
   Стало тихо. Юнас и Анника раздумывали над тем, что сказал Давид.
   — А ему можно доверять? Ты действительно можешь за него поручиться? — спросил Юнас, а Давид ответил:
   — Да, полностью! Отец работает с ним, и я хорошо его знаю.
   — Ладно, договорились. Но только в самом крайнем случае, Анника! Поняла?
   Анника кивнула и поспешила в пасторскую контору, где ее ждал Линдрот. Ей нравилось бывать там. Анника всегда обожала пастора, любила просто сидеть с ним, смотреть на него.
   Линдроту было под шестьдесят. Высокий, очень высокий и сильный, с седой, слегка кудрявой шевелюрой, высоким лбом и большими, почти квадратными, ярко-голубыми глазами… Он выглядел «вкусно», говорила Анника в детстве.
   Линдрот попросил Аннику сесть за стол напротив него. Копаясь в своих бумагах, он, как всегда, бормотал себе под нос. Найти на его столе нужную вещь было непросто.
   — Ну-ка… что это такое… куда же я ее подевал… она была здесь… — бубнил Линдрот, а Анника тем временем откинулась на спинку стула, чувствуя, как ею постепенно овладевает хорошее настроение. Сама того не замечая, она улыбалась.
   Но вот Линдрот нашел что искал, посмотрел на Аннику и тоже улыбнулся. Какое-то время они так и сидели, улыбаясь друг другу.
   — Анника, Анника, — сказал наконец Линдрот и взял какую-то бумагу. — Приготовься слушать внимательно. Я тебе такое расскажу! Во-первых, представь себе, я разыскал свидетельство о смерти Андреаса Виика от 30 августа 1759 года. Здесь говорится, что в этот день он застрелился, а потом тело его сгорело.
   — Да, я знаю, я слышала об этом, — с готовностью ответила Анника.
   Линдрот уставился на нее своими голубыми глазами.
   — Знаешь?
   Анника покраснела. Она проговорилась.
   — Да, кажется. Можно, я вам потом расскажу? — слегка смутившись, произнесла она.
   Линдрот кивнул и, взяв следующий документ, помахал им в воздухе.
   — Ну а это? Об этом ты тоже знаешь? Просто уму непостижимо, как такое могло произойти. Здесь написано, представляешь, милая Анника, что 2 июня 1764 года свидетельство о смерти Андреаса Виика было изъято. То есть он не умер! Он остался в живых и скончался только в 1785 году. Ну как такое возможно?
   — Не может быть! — ужаснулась Анника.
   — Этого ты не знала, да? — Линдрот казался довольным. — И это еще не все, вот послушай… Это письмо, представляешь себе, написано Петрусом Вииком, то есть почтенным отцом Андреаса. Он пережил своего сына и составил очень примечательный документ, милая Анника. Очень интересный. Начинаешь понимать, разбираться, как одно связано с другим… Ты только подумай, это письмо долгие годы лежало в архиве в Вадстене — оно, вероятно, затерялось, ведь там у них столько бумаг — но надо же ему было всплыть на свет именно сегодня! Так вот, это же просто удивительно… что это, совпадение или… Но вот само письмо, Анника, слушай!
   Линдрот снова внимательно посмотрел на Аннику. Вдруг он заметил, что окно, выходившее во двор, открыто. Пастор встал и прикрыл его.
   — Давай закроемся, чтобы нам никто не мешал, — сказал он и снова сел. Глаза его сверкали, вид у него был очень загадочный.
   — Письмо от Петруса Виика? — переспросила Анника. — Скажите, а когда оно написано?
   — Оно датировано 19 сентября 1785 года. Андреаса похоронили за день до этого, и тут еще помечено, что письмо нельзя вскрывать до тех пор, пока некоторые из ныне здравствующих членов семейств Виик, Селандер и Браксе не скончаются и с тех пор не пройдет по крайней мере пятьдесят лет. Смотри, он писал пером, как было принято в те времена. Да, и тут он переходит к своему признанию, потому что перед нами, Анника, не что иное, как признание. Тут говорится… итак, тут говорится следующее:

   «То, что я в эту минуту намерен написать на этом листке бумаги — тайна. Однажды я свято поклялся, что о ней не будет известно ни одной живой душе».

   — Видишь, речь идет о чем-то серьезном. Вот что он пишет дальше:

   «Всемогущий на небесах, благослови мою душу. Дни мои сочтены, и совесть моя торопит меня сделать это признание».

   Линдрот вздохнул и потряс седыми прядями.
   — Да-а, он чувствует, что ему недолго осталось, его что-то мучает… бедный человек. Слушай, что он хочет поведать:

   «16 июня 1763 года в четверть седьмого вечера меня позвали в Селандерское поместье. Эмилия Браксе, урожденная Селандер, приняла меня в своей летней комнате на чердаке. Кроме нас никого не было. Эмилия сказала мне, что чувствует близкую смерть».

   Линдрот снова сделал паузу и вздохнул:
   — Тут начинается самое главное, слушай внимательно, милая Анника!

   «Позже тем же вечером Эмилия вынудила меня дать ей одно обещание. Это была странная и страшная просьба. После смерти тело ее следовало похоронить рядом с телом Андреаса на Лобном месте, где, как мы тогда думали, лежит мой несчастный сын. Эмилия заклинала меня сделать это».

   Линдрот задумчиво провел рукой по бровям.
   — Насколько я понимаю, между Эмилией Селандер и этим мальчиком, Вииком, что-то было — что-то, по всей видимости, очень серьезное. Но ведь Эмилия была замужем и… конечно, это их дело, но… вообще здесь многое непонятно.
   — Я постараюсь вам объяснить позже, пожалуйста, читайте дальше, — попросила Анника.
   — Да, слушай! Тут говорится такое! Это какое-то удивительное совпадение — если учесть, что сегодня утром написали в газете. Слушай внимательно!

   «Эмилия также пожелала, чтобы эта злосчастная статуя, которую она до сих пор хранила у себя в сундуке, была похоронена вместе с ней…»

   — На Лобном месте? — удивленно воскликнула Анника.
   Значит, статуя зарыта на Лобном месте! Слышал бы это Юнас!
   Линдрот продолжил:

   «Однако я наотрез отказался похоронить статую рядом с Андреасом и Эмилией, так как по сей день убежден, что эта статуя, которую Андреас вынул из гробницы в Египетской земле, стала причиной его несчастий. Нельзя безнаказанно присваивать себе то, что было предано земле».

   Линдрот снова остановился и задумался.
   — Да, и тут Петрус Виик переходит к самому главному, — сказал он и торжественным голосом продолжил:

   «1 июля 1763 года от Рождества Христова Эмилия ушла из земной жизни, и я выполнил свое обещание, в чем смиренно признаюсь. Вместе с помощником палача, Кнутом Матсоном, на следующую ночь после похорон Эмилии я забрал ее тело из семейного склепа Селандеров в рингарюдской церкви и на его место положил тяжелый предмет, а тело Эмилии — в простой сосновый гроб, который мы потом похоронили на Лобном месте. Со статуей, однако, я поступил иначе».

   — Ну и ну! — Линдрот посмотрел на Аннику широко открытыми глазами.
   — Какой ужас! — прошептала Анника.
   — Да уж. Но это еще не все. Послушай, что было дальше, Анника! Бедняга, нелегко ему пришлось. Дальше он пишет… но, наверное, тут слишком много… короче говоря, милая Анника, Андреас вовсе не был похоронен на Лобном месте, он не умер, вместо него в его доме сгорел другой человек, которого потом похоронили на Лобном месте. Но об этом никто не знал, ведь Андреаса не было дома — по заданию Линнея он уехал в свое долгое путешествие в Южную Америку. Бедный мальчик, он узнал об этом ужасе только вернувшись домой, но Эмилии уже не было в живых.
   Линдрот задумался. Анника молча ждала.
   — Да, могу себе представить, каково было старику, Петрусу Виику, — он хранил эту жуткую тайну, видя, как страдает Андреас и как он ходит к гробу Эмилии, даже не подозревая, что ее там нет. Это было… да, кошмар. В конце концов он не выдержал, и его можно понять. Он рассказал Андреасу про Эмилию: будто она думала, что Андреас покончил с собой и похоронен на Лобном месте, и что она хотела, чтобы ее похоронили там же… И теперь она лежала там, рядом с чужим человеком… а не в церкви. Андреас, разумеется, пришел в негодование, накинулся на бедного отца и умолял, когда придет его черед, похоронить его рядом с Эмилией. По словам Петруса, Андреас думал, что долго не протянет: в тропиках он подхватил лихорадку, а в то время от таких болезней редко излечивались, это было очень, очень сложно. Но Андреас прожил до 1785 года, чего никак не мог предположить, когда вернулся домой, больной и несчастный. Он надеялся вскорости воссоединиться со своей возлюбленной. Да-а… и вот что пишет в своем признании Петрус Виик, на чью долю выпало такое несчастье:

   «Мне пришлось принести эту ужасную клятву во второй раз».

   Линдрот почесал в затылке и с чувством произнес:
   — Они как будто оба сошли с ума. Не понимаю, как Петрус это выдержал. Сперва Эмилия попросила похоронить ее на Лобном месте, так как думала, что там похоронен Андреас, потом Андреас велел отцу похоронить себя там, где покоилась Эмилия. Бедный Петрус, нелегко ему пришлось. Вот как заканчивается его письмо:

   «Сегодня, 19 декабря 1785 года, я выполнил и это последнее обещание и вместе с помощником палача, Кнутом Матсоном, сделал для своего сына Андреаса то же, что однажды сделал для Эмилии».

   Линдрот замолчал и, не стесняясь, промокнул глаза.
   — Да, удивительный старик. Ведь он был уже немолод, когда ему пришлось выполнять эти нелегкие обязательства… но он не мог отказать… он был добрым человеком. И я могу его понять. Понимаешь, милая Анника, часто на смертном одре люди просят выполнить их последнюю волю, и отказать человеку, который… который вот-вот покинет этот мир, очень сложно. А пообещав что-то, нужно непременно держать слово — и перед собой и перед Господом. По почерку видно, как дрожала его рука, он был очень взволнован, буквы стали неровными, и последние строчки почти невозможно разобрать. Но вот что тут написано:

   «Я молю Господа, моего небесного Покровителя, смилуйся над моей бедной душой, во веки веков. Аминь».

   — А потом слова из Библии, из книги пророка Иеремии, глава 10, стих 24: «Наказывай меня, Господи, но по правде, не во гневе Твоем, чтобы не умалить меня». Какие верные слова… бедный старик.
   — Да, бедный Петрус Виик.
   Они замолчали. Подумав, Анника приняла решение. Она даст Линдроту прочитать письма.
   — Пастор Линдрот, я хотела кое-что…
   — Да, милая Анника?..
   Линдрот перегнулся через стол, чтобы лучше слышать, и Анника рассказала ему о шкатулке и письмах, кратко изложив их содержание.
   — Хотите прочитать? — с готовностью предложила она. — Я могу принести!
   — Да, спасибо. Милая Анника, я с удовольствием прочту…
   Анника понимала, что Линдроту не терпится поскорее увидеть письма, и встала. Линдрот проводил ее до самой калитки.
   — Да, Анника, какие удивительные вещи. Теперь мы знаем, где его могила — меня это всегда очень интересовало, но я даже представить себе не мог, что ученик Линнея похоронен у нас, на Горке висельников… Надо будет поставить памятную доску… Ведь это же никуда не годится — здесь лежит наш великий земляк, и никто об этом не знает… И надо же, Петрус Виик решился на такой шаг… ведь он же был пономарем. Я считаю, это очень благородно — Петрус Виик совершил отважный, самостоятельный поступок, а значит, у него было доброе сердце и здравый рассудок.
   Они стояли у калитки, Анника уже вышла на дорогу.
   — До скорого, пастор. Я сейчас же вернусь с письмами!
   Линдрот кивнул и сказал, что сделает пока копии документов. А потом… Он понизил голос до шепота:
   — Слушай, Анника, а не спуститься ли нам с тобой в крипту, в церковь — ведь мы вполне могли бы взглянуть на склеп Селандеров, ну так, проведать обстановку. У меня тут ключи…
   Анника побежала домой за велосипедом. К счастью, по дороге она не встретила ни Юнаса, ни Давида. Правда, она застала их в Селандерском поместье. Анника боялась, что Юнас не захочет показывать Линдроту письма, но убедить Юнаса и Давида оказалось проще, чем она думала. Что же, это только справедливо, согласился Юнас, услышав, какие потрясающие вещи рассказал Линдрот.
   Анника ни словом не обмолвилась о том, что они с Линдротом собрались спуститься в Селандерский склеп. Попробуй тогда отделайся от Юнаса, а брать его с собой, пожалуй, не стоило.
   Когда Анника приехала, Линдрот стоял у двери, позвякивая связкой ключей. Сперва они спрятали шкатулку в сакристии^[3], а потом спустились в крипту. Наверху, на хорах, отец Давида играл на органе. Это была красивая, немного грустная мелодия, сопровождавшая Аннику и Линдрота все время, пока они спускались.
   Линдрота переполняли любопытство и нетерпение, бог знает, сколько он здесь не был — наверное, с тех пор, когда старый король, объезжая страну, посетил Рингарюд.
   — Должен сказать тебе, милая Анника, что я не особенно пекусь о мертвых. Живые важнее, вот мое мнение.
   Он вставил ключ в старую железную дверь, и она со скрипом отворилась. Электричества внизу не было, поэтому им пришлось довольствоваться старым штормовым фонарем, который Линдрот хранил в сакристии. Пока они спускались по темной узкой лестнице, Линдрот что-то бормотал. Ступеньки были крутые, каменные. Аннику и Линдрота обдавали волны холодного, влажного воздуха, и пламя фонаря дрожало. Анника не решалась смотреть по сторонам: между колоннами и в арках она краем глаза видела бесчисленные контуры темных гробов.