Страница:
Ровно в семь на столике, который Фредерик подкатил поближе к постели, был аккуратно расставлен искусно приготовленный обед. Обед Розенберга, а питался он по часам, состоял из куриного бульона, отварного картофеля и тушеного лука. Он настоял на том, чтобы есть самому, и это было не очень приятное зрелище. Поэтому Фредерик предпочел смотреть телевизор. Он наведет порядок позже.
К девяти часам его выкупали, одели в халат и хорошенько укрыли. Кровать была узкой, складной. Обычная кровать бледно-зеленого цвета из армейского госпиталя с жестким матрацем, кнопками регулирования и складывающимися поручнями, которые, по настоянию Розенберга, оставались опущенными. Она стояла в комнате за кухней, которую тридцать лет назад, еще до первого удара, он начал использовать в качестве небольшого кабинета. Теперь помещение превратилось в больничный покой с запахами антисептиков и неясным очертанием надвигающейся смерти. Рядом с кроватью стоял большой стол с больничной лампой и как минимум двадцатью бутылочками с пилюлями. Толстые тяжелые книги по законодательству в аккуратных стопках расставлены по всей комнате. Санитар сел у стола поближе в отслужившее свой век кресло с откидной спинкой. Достал бумаги и начал чтение с письма. Он будет читать, пока не услышит похрапывание — ночной ритуал. Он читал медленно, выкрикивая слова Розенбергу, который слушал, оставаясь безмолвным и не делая ни одного движения. Письмо было из дела, по которому он запишет мнение большинства. Пока он впитывал в себя каждое слово.
Спустя час после чтения и крика, когда Фредерик уже устал, судья был откинут назад в своей кровати и принял таким образом горизонтальное положение. Он слегка приподнял руку, затем его глаза закрылись. Нажав кнопку на кровати, он притушил свет. В комнате стало почти темно. Фредерик сделал резкое движение назад, и спинка кресла откинулась. Он положил письмо на пол и закрыл глаза. Розенберг похрапывал во сне.
Он не будет храпеть слишком долго.
В спальне, как и в коридоре, темно. Ступеньки слегка скрипнули под “Рибок”. Его рост — пять футов и десять дюймов, а весил он менее ста пятидесяти фунтов, жира не было совсем. Он сохранял подтянутость и легкость, чтобы все движения были быстрыми и бесшумными. Ступеньки закончились в холле, рядом со входной дверью. Он знал, что в машине, стоящей у края тротуара сидели два агента, возможно, не наблюдающие за домом. Он знал, что Фергюсон прибыл сюда семь минут назад. Он мог слышать храп из дальней комнаты. Ожидая в стенном шкафу, он рассчитывал нанести удар раньше, до того, как приедет Фергюсон, тогда ему не придется убивать его. Само убийство не представляло никакой проблемы, но оно вызывало беспокойство относительно еще одного трупа. Хамел ошибочно полагал, что Фергюсон, возможно, заступая на дежурство, общается с санитаром. Если так, то Фергюсон обнаружит кровавую баню, и Хамел потеряет несколько часов. Поэтому он и выждал подходящего момента.
Он бесшумно проскользнул через холл. В кухне слабый свет освещал нижнюю часть комнаты, и от этого предметы казались только более опасными. Хамел проклинал себя за то, что не проверил лампу и не вывинтил ее. Такие незначительные ошибки непростительны. Он выглянул в окно, окинув взглядом двор. Он не мог видеть Фергюсона, хотя и знал, что его рост семьдесят четыре дюйма, ему шестьдесят один год, у него катаракта и он не может сразу попасть в гаражные ворота из-за своего пристрастия к винной бутыли “357”.
Оба храпели. Хамел улыбнулся сам себе, приседая в дверях, и быстрым движением вытащил автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем. Присоединил четырехдюймовую трубку к стволу и заглянул в комнату. Раскинувшись, санитар сидел глубоко в кресле: ступни ног болтаются в воздухе, руки свисают, рот приоткрыт. Хамел навел прицел на дюйм от его правого виска и трижды выстрелил. Руки вздрогнули, и ноги дернулись, но глаза оставались закрытыми. Хамел быстро направил пистолет на сморщенную бледную голову судьи Абрахама Розенберга и выпустил в нее три пули.
В комнате нет окон. Он осмотрел тела и, проверяя свою работу, прислушивался примерно минуту. Задники ботинок санитара дернулись несколько раз и замерли. Тела лежали без движения.
Он хотел убить Фергюсона в помещении. Было уже одиннадцать минут одиннадцатого, самое время для соседа выйти перед сном с собакой на прогулку. Он прокрался в темноте к задней двери и вычислил полицейского, беззаботно прогуливающегося вдоль деревянной ограды примерно в двадцати футах от дома. Инстинктивно Хамел открыл заднюю дверь, включил свет во внутреннем дворике и громко позвал: “Фергюсон!”
Он оставил дверь открытой, а сам спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон послушно неуклюже зашагал через маленький дворик по направлению к кухне. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его после того, как Его честь засыпала. Они обычно пили растворимый кофе и играли в карты.
Кофе не было, да и Фредерик его не ждал. Хамел выпустил три пули в затылок, и Фергюсон с громким стуком рухнул на кухонный стол.
Хамел выключил свет в дворике и отсоединил глушитель. Он ему больше не понадобится. Глушитель и пистолет снова засунуты за пояс. Хамел выглянул из окна парадного. Свет под аркой был включен, агенты читали. Он переступил через Фергюсона, запер заднюю дверь и скрылся в темноте на небольшой лужайке за домом. Бесшумно перепрыгнул через две ограды и оказался на улице. Торопливо зашагал быстрыми мелкими шагами. Хамел — любитель бега разминочным темпом.
Она действительно превратилась в вызов на дуэль, эта игра в “кошки-мышки” с ФБР и остальным миром. Этой ночью они разместились на дежурство на стоянке автомобилей за зданием. Другая пара припарковалась у выхода возле веранды с тыла, и он позволил им всем просидеть четыре с половиной часа, пока не изменил внешность и не прошел беспечно в гараж в цокольный этаж здания, выехав оттуда в автомобиле друга. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли уследить за ним. По существу, он был полон сочувствия, но у него была своя жизнь. Если фэбээровцы не могут найти его, то как это сделает убийца?
Балкон был разделен на три небольших сектора по шесть рядов в каждом. Было очень темно, единственным источником света являлся расположенный позади проекционный аппарат, посылающий мощный голубой поток. Сломанные сиденья и сложенные столы составлены вдоль наружных проходов. Разорванная бархатная драпировка на стенах не держится и падает. Великолепное место, чтобы укрыться.
Он привык беспокоиться относительно того, что его могут застукать. Все месяцы после утверждения на должность он чувствовал страх. Он не мог есть воздушную кукурузу и, черт возьми, наслаждаться фильмами. Он говорил себе, что, если его поймают или узнают, или столкнутся с ним каким-то ужасным образом, он просто скажет, что ведет поиски по рассматриваемому делу о непристойностях. В списке дел, назначенных к слушанию, всегда есть похожее, и, возможно, как-то в это поверят. Такое объяснение может сработать, постоянно повторял он себе, обретая некоторую смелость. Но однажды ночью в 1990 году в кинотеатре случился пожар и четверо погибли. Их имена попали в газеты. Громкая история. Судья Гленн Дженсен находился в туалете, когда услышал крики и почувствовал запах дыма. Он выскочил на улицу и скрылся. Все погибшие были найдены на балконе. Он знал одного из них. На два месяца он отказался от фильмов, но потом снова вернулся к любимому занятию. Ему нужны новые факты, говорил он себе.
А что, если его застукают? Назначение действительно до конца жизни. Избиратели не будут звонить ему домой.
Он любил кинотеатр Монроуза, потому что по вторникам фильмы демонстрировались всю ночь и никогда не было толпы. Ему нравилась воздушная кукуруза, а пиво стоило там пятьдесят центов.
Два старика в центральном секторе щупали и ласкали друг друга. Время от времени Дженсен поглядывал на них, но основное внимание сконцентрировал на фильме. Печально, думал он, когда тебе семьдесят лет, ты смотришь смерти в глаза, уклоняешься от СПИДа и изгнан на грязный балкон, где пытаешься обрести счастье.
Вскоре к ним на балконе присоединился четвертый человек. Он посмотрел на Дженсена и двух приклеившихся друг к другу мужчин и тихо прошел со своим пивом и воздушной кукурузой на верхний ряд в центральном секторе. Кинопроекционная находилась сразу у него за спиной. По правую сторону от него тремя рядами ниже сидел судья. Перед ним целовались, шептались и хихикали седые любовники зрелого возраста, безразличные к окружающему их миру.
Он был одет соответствующим образом. Джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, серьги, очки в роговой оправе, а также аккуратно подстриженные волосы и усы придавали ему вид обычного гомосексуалиста. Хамел-гомосексуалист.
Он выждал несколько минут, затем передвинулся вправо и сел у прохода между рядами. Никто не обратил внимания. Кому какое дело, где он сидит?
В двенадцать двадцать старики выдохлись. Они встали и рука об руку на цыпочках пошли к выходу, по-прежнему перешептываясь и хихикая. Дженсен не смотрел на них. Он был захвачен фильмом, массовой оргией на яхте во время урагана. Хамел, как кот, передвигался по узкому проходу по направлению к месту, расположенному за судьей тремя рядами выше. Он маленькими глотками пил пиво. Они были одни. Он выждал минуту и быстро пошел вниз. Дженсен находился в восьми футах от него.
По мере усиления урагана все более шумной становилась оргия. Рев ветра и крики партнеров оглушали зал кинотеатра. Хамел поставил пиво и пакет с кукурузой на пол и вытащил обмотанную вокруг его талии трехфутовую прядь желтого нейлонового лыжного каната. Он быстро намотал концы себе на руки и перешагнул через ряд стульев, находящихся перед ним. Его жертва тяжело дышала. Дрожала в руках коробка с воздушной кукурузой.
Атака была быстрой и жестокой. Хамел обмотал канат как раз под гортанью и резко дернул. Рванул канат вниз, отбрасывая голову жертвы на спинку сиденья. Шея сломалась чисто. Он скрутил канат и завязал его на шее сзади. Затем пропустил шестидюймовый стальной стержень через петлю и закручивал до тех пор, пока плоть не лопнула и не стала кровоточить. Все было закончено за десять секунд.
Внезапно ураган кончился и начался праздник другой оргии. Дженсен осел на своем месте. Его воздушная кукуруза высыпалась на ботинки. Хамел с удовлетворением посмотрел на дело своих рук. Он спустился с балкона, пройдя мимо стоящих в коридоре стеллажей с журналами и различными предметами, и, оказавшись на улице, зашагал по тротуару.
Он доехал на белом “форде” с коннектикутскими номерами до Далласа, в туалете сменил одежду и стал ждать рейса на Париж.
К девяти часам его выкупали, одели в халат и хорошенько укрыли. Кровать была узкой, складной. Обычная кровать бледно-зеленого цвета из армейского госпиталя с жестким матрацем, кнопками регулирования и складывающимися поручнями, которые, по настоянию Розенберга, оставались опущенными. Она стояла в комнате за кухней, которую тридцать лет назад, еще до первого удара, он начал использовать в качестве небольшого кабинета. Теперь помещение превратилось в больничный покой с запахами антисептиков и неясным очертанием надвигающейся смерти. Рядом с кроватью стоял большой стол с больничной лампой и как минимум двадцатью бутылочками с пилюлями. Толстые тяжелые книги по законодательству в аккуратных стопках расставлены по всей комнате. Санитар сел у стола поближе в отслужившее свой век кресло с откидной спинкой. Достал бумаги и начал чтение с письма. Он будет читать, пока не услышит похрапывание — ночной ритуал. Он читал медленно, выкрикивая слова Розенбергу, который слушал, оставаясь безмолвным и не делая ни одного движения. Письмо было из дела, по которому он запишет мнение большинства. Пока он впитывал в себя каждое слово.
Спустя час после чтения и крика, когда Фредерик уже устал, судья был откинут назад в своей кровати и принял таким образом горизонтальное положение. Он слегка приподнял руку, затем его глаза закрылись. Нажав кнопку на кровати, он притушил свет. В комнате стало почти темно. Фредерик сделал резкое движение назад, и спинка кресла откинулась. Он положил письмо на пол и закрыл глаза. Розенберг похрапывал во сне.
Он не будет храпеть слишком долго.
* * *
В начале одиннадцатого, когда во всем доме было темно и тихо, в спальне слегка приоткрылась дверь стенного шкафа и оттуда появился Хамел. Обшлага его сорочки, нейлоновое кепи и шорты спортсмена-бегуна — все было яркого синего цвета: Рубашка с длинными рукавами, носки и обувь фирмы “Рибок” были белыми — королевский наряд. Отличное сочетание цветов. Хамел — любитель бега разминочным темпом. Он был чисто выбрит, а очень короткие волосы под кепи стали теперь белокурыми, почти белыми.В спальне, как и в коридоре, темно. Ступеньки слегка скрипнули под “Рибок”. Его рост — пять футов и десять дюймов, а весил он менее ста пятидесяти фунтов, жира не было совсем. Он сохранял подтянутость и легкость, чтобы все движения были быстрыми и бесшумными. Ступеньки закончились в холле, рядом со входной дверью. Он знал, что в машине, стоящей у края тротуара сидели два агента, возможно, не наблюдающие за домом. Он знал, что Фергюсон прибыл сюда семь минут назад. Он мог слышать храп из дальней комнаты. Ожидая в стенном шкафу, он рассчитывал нанести удар раньше, до того, как приедет Фергюсон, тогда ему не придется убивать его. Само убийство не представляло никакой проблемы, но оно вызывало беспокойство относительно еще одного трупа. Хамел ошибочно полагал, что Фергюсон, возможно, заступая на дежурство, общается с санитаром. Если так, то Фергюсон обнаружит кровавую баню, и Хамел потеряет несколько часов. Поэтому он и выждал подходящего момента.
Он бесшумно проскользнул через холл. В кухне слабый свет освещал нижнюю часть комнаты, и от этого предметы казались только более опасными. Хамел проклинал себя за то, что не проверил лампу и не вывинтил ее. Такие незначительные ошибки непростительны. Он выглянул в окно, окинув взглядом двор. Он не мог видеть Фергюсона, хотя и знал, что его рост семьдесят четыре дюйма, ему шестьдесят один год, у него катаракта и он не может сразу попасть в гаражные ворота из-за своего пристрастия к винной бутыли “357”.
Оба храпели. Хамел улыбнулся сам себе, приседая в дверях, и быстрым движением вытащил автоматический пистолет двадцать второго калибра с глушителем. Присоединил четырехдюймовую трубку к стволу и заглянул в комнату. Раскинувшись, санитар сидел глубоко в кресле: ступни ног болтаются в воздухе, руки свисают, рот приоткрыт. Хамел навел прицел на дюйм от его правого виска и трижды выстрелил. Руки вздрогнули, и ноги дернулись, но глаза оставались закрытыми. Хамел быстро направил пистолет на сморщенную бледную голову судьи Абрахама Розенберга и выпустил в нее три пули.
В комнате нет окон. Он осмотрел тела и, проверяя свою работу, прислушивался примерно минуту. Задники ботинок санитара дернулись несколько раз и замерли. Тела лежали без движения.
Он хотел убить Фергюсона в помещении. Было уже одиннадцать минут одиннадцатого, самое время для соседа выйти перед сном с собакой на прогулку. Он прокрался в темноте к задней двери и вычислил полицейского, беззаботно прогуливающегося вдоль деревянной ограды примерно в двадцати футах от дома. Инстинктивно Хамел открыл заднюю дверь, включил свет во внутреннем дворике и громко позвал: “Фергюсон!”
Он оставил дверь открытой, а сам спрятался в темном углу рядом с холодильником. Фергюсон послушно неуклюже зашагал через маленький дворик по направлению к кухне. В этом не было ничего необычного. Фредерик часто звал его после того, как Его честь засыпала. Они обычно пили растворимый кофе и играли в карты.
Кофе не было, да и Фредерик его не ждал. Хамел выпустил три пули в затылок, и Фергюсон с громким стуком рухнул на кухонный стол.
Хамел выключил свет в дворике и отсоединил глушитель. Он ему больше не понадобится. Глушитель и пистолет снова засунуты за пояс. Хамел выглянул из окна парадного. Свет под аркой был включен, агенты читали. Он переступил через Фергюсона, запер заднюю дверь и скрылся в темноте на небольшой лужайке за домом. Бесшумно перепрыгнул через две ограды и оказался на улице. Торопливо зашагал быстрыми мелкими шагами. Хамел — любитель бега разминочным темпом.
* * *
На темном балконе кинотеатра Монроуза сидел Глени Дженсен и смотрел вниз на экран на голых и чрезвычайно активных мужчин. Он брал из большого пакета воздушную кукурузу и отправлял в рот, не замечая ничего, кроме тел. Он был одет довольно консервативно: темно-синий джемпер без воротника с застежкой на пуговицах, брюки из прочной хлопчатобумажной ткани, мягкие кожаные ботинки типа мокасин. Кроме того, широкие солнцезащитные очки скрывали его глаза, а мягкая замшевая шляпа — голову. У него было такое лицо, которое можно было легко забыть, и поэтому немного камуфляжа — и его никогда не узнают. Особенно в полночь, на безлюдном балконе полупустого порнодома для гомосексуалистов. Без серег, пестрых платков из ситца в горошек, золотых цепочек, украшений — ничего, что указывало бы на то, что он ищет компаньона. Он хотел оставаться незамеченным.Она действительно превратилась в вызов на дуэль, эта игра в “кошки-мышки” с ФБР и остальным миром. Этой ночью они разместились на дежурство на стоянке автомобилей за зданием. Другая пара припарковалась у выхода возле веранды с тыла, и он позволил им всем просидеть четыре с половиной часа, пока не изменил внешность и не прошел беспечно в гараж в цокольный этаж здания, выехав оттуда в автомобиле друга. В здании было слишком много выходов, чтобы бедные фэбээровцы могли уследить за ним. По существу, он был полон сочувствия, но у него была своя жизнь. Если фэбээровцы не могут найти его, то как это сделает убийца?
Балкон был разделен на три небольших сектора по шесть рядов в каждом. Было очень темно, единственным источником света являлся расположенный позади проекционный аппарат, посылающий мощный голубой поток. Сломанные сиденья и сложенные столы составлены вдоль наружных проходов. Разорванная бархатная драпировка на стенах не держится и падает. Великолепное место, чтобы укрыться.
Он привык беспокоиться относительно того, что его могут застукать. Все месяцы после утверждения на должность он чувствовал страх. Он не мог есть воздушную кукурузу и, черт возьми, наслаждаться фильмами. Он говорил себе, что, если его поймают или узнают, или столкнутся с ним каким-то ужасным образом, он просто скажет, что ведет поиски по рассматриваемому делу о непристойностях. В списке дел, назначенных к слушанию, всегда есть похожее, и, возможно, как-то в это поверят. Такое объяснение может сработать, постоянно повторял он себе, обретая некоторую смелость. Но однажды ночью в 1990 году в кинотеатре случился пожар и четверо погибли. Их имена попали в газеты. Громкая история. Судья Гленн Дженсен находился в туалете, когда услышал крики и почувствовал запах дыма. Он выскочил на улицу и скрылся. Все погибшие были найдены на балконе. Он знал одного из них. На два месяца он отказался от фильмов, но потом снова вернулся к любимому занятию. Ему нужны новые факты, говорил он себе.
А что, если его застукают? Назначение действительно до конца жизни. Избиратели не будут звонить ему домой.
Он любил кинотеатр Монроуза, потому что по вторникам фильмы демонстрировались всю ночь и никогда не было толпы. Ему нравилась воздушная кукуруза, а пиво стоило там пятьдесят центов.
Два старика в центральном секторе щупали и ласкали друг друга. Время от времени Дженсен поглядывал на них, но основное внимание сконцентрировал на фильме. Печально, думал он, когда тебе семьдесят лет, ты смотришь смерти в глаза, уклоняешься от СПИДа и изгнан на грязный балкон, где пытаешься обрести счастье.
Вскоре к ним на балконе присоединился четвертый человек. Он посмотрел на Дженсена и двух приклеившихся друг к другу мужчин и тихо прошел со своим пивом и воздушной кукурузой на верхний ряд в центральном секторе. Кинопроекционная находилась сразу у него за спиной. По правую сторону от него тремя рядами ниже сидел судья. Перед ним целовались, шептались и хихикали седые любовники зрелого возраста, безразличные к окружающему их миру.
Он был одет соответствующим образом. Джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, серьги, очки в роговой оправе, а также аккуратно подстриженные волосы и усы придавали ему вид обычного гомосексуалиста. Хамел-гомосексуалист.
Он выждал несколько минут, затем передвинулся вправо и сел у прохода между рядами. Никто не обратил внимания. Кому какое дело, где он сидит?
В двенадцать двадцать старики выдохлись. Они встали и рука об руку на цыпочках пошли к выходу, по-прежнему перешептываясь и хихикая. Дженсен не смотрел на них. Он был захвачен фильмом, массовой оргией на яхте во время урагана. Хамел, как кот, передвигался по узкому проходу по направлению к месту, расположенному за судьей тремя рядами выше. Он маленькими глотками пил пиво. Они были одни. Он выждал минуту и быстро пошел вниз. Дженсен находился в восьми футах от него.
По мере усиления урагана все более шумной становилась оргия. Рев ветра и крики партнеров оглушали зал кинотеатра. Хамел поставил пиво и пакет с кукурузой на пол и вытащил обмотанную вокруг его талии трехфутовую прядь желтого нейлонового лыжного каната. Он быстро намотал концы себе на руки и перешагнул через ряд стульев, находящихся перед ним. Его жертва тяжело дышала. Дрожала в руках коробка с воздушной кукурузой.
Атака была быстрой и жестокой. Хамел обмотал канат как раз под гортанью и резко дернул. Рванул канат вниз, отбрасывая голову жертвы на спинку сиденья. Шея сломалась чисто. Он скрутил канат и завязал его на шее сзади. Затем пропустил шестидюймовый стальной стержень через петлю и закручивал до тех пор, пока плоть не лопнула и не стала кровоточить. Все было закончено за десять секунд.
Внезапно ураган кончился и начался праздник другой оргии. Дженсен осел на своем месте. Его воздушная кукуруза высыпалась на ботинки. Хамел с удовлетворением посмотрел на дело своих рук. Он спустился с балкона, пройдя мимо стоящих в коридоре стеллажей с журналами и различными предметами, и, оказавшись на улице, зашагал по тротуару.
Он доехал на белом “форде” с коннектикутскими номерами до Далласа, в туалете сменил одежду и стал ждать рейса на Париж.
Глава 4
Первая леди проводила время на Западном побережье, посещая множество пятитысячедолларовых завтраков, где богатые и претенциозные радостно расставались со своими деньгами, рассчитываясь за холодные яйца и дорогое шампанское, а также за шанс показаться, а возможно, и сфотографироваться с королевой, каковой она считалась. Поэтому Президент спал один, когда зазвонил телефон. В соответствии с традицией американских президентов в прошлые годы, он еще подумывал о любовнице. Но теперь это выглядело так не по-республикански. И кроме всего прочего, он был стар и порядочно устал от жизни. Он часто спал в одиночестве и когда Королева была в Белом доме.
Он любил поспать. Телефон прозвонил двенадцать раз, прежде чем он услышал. Он схватил трубку и посмотрел на часы. Половина пятого утра. Выслушал звонившего, вскочил на ноги и через восемь минут уже был в Овальном кабинете. Не брит, без галстука. Посмотрел на Флетчера Коула, своего начальника штаба, и сел за стол.
Коул улыбался. Его великолепные зубы и лысина сверкали. Только тридцать семь, он еще мальчишка, который, к удивлению многих, четыре года назад спас проваливавшуюся кампанию и усадил своего босса в Белый дом. Он был хитрым манипулятором и злобным прихвостнем, который прокладывал свой путь в узком кругу избранных, пока не стал вторым в команде. Многие видели в нем настоящего босса. Простое упоминание его имени вызывало страх у занимающих скромное положение штатных сотрудников.
— Что случилось? — медленно спросил Президент.
Коул вышагивал перед столом Президента.
— Знаю немного. Они оба мертвы. Два агента ФБР нашли Розенберга примерно в час ночи. Мертвого в постели. Его санитар и полицейский Верховного суда также убиты. Все трое выстрелами в голову. Очень чистая работа. Пока ФБР и полиция округа Колумбия занимались расследованием, им позвонили, что Дженсена нашли мертвым в каком-то клубе гомосексуалистов. Они обнаружили его пару часов тому назад. Войлс позвонил мне в четыре, а я перезвонил вам. Он и Гмински должны быть здесь с минуты на минуту.
— Гмински?
— ЦРУ должно быть включено в работу, по крайней мере, сейчас.
Президент сложил руки за головой и потянулся.
— Розенберг мертв.
— Да, абсолютно точно. Я предлагаю вам обратиться к народу через пару часов. Мабри делает набросок выступления. Я закончу. Давайте подождем наступления дня, хотя бы до семи часов. Если не сделать так, будет слишком рано, и мы потеряем большую часть нашей аудитории.
— Пресса?..
— Да. Она уехала. Они сняли на пленку, как санитарная машина доставила Дженсена в морг.
— Я не знал, что он был гомосексуалистом.
— Никакого сомнения в этом сейчас. Это отличный критический момент. Подумайте. Мы не создаем его. Это не наша ошибка. Никто не может возложить вину за это на нас. И вся нация содрогнется и в какой-то степени объединится. Это будет сплочение вокруг лидера. Все просто замечательно. Нет пути в сторону.
Президент маленькими глотками пил кофе и посматривал на бумаги на своем столе.
— И я начну с перестройки суда.
— Это самое лучшее, что можно сделать. В этом ваша миссия. Я уже вызвал Дувалла в суд и дал указания войти в контакт с Хортоном и начать составление предварительного списка кандидатов. Хортон прошлой ночью выступал с речью в Омахе, но сейчас он как раз в воздухе. Полагаю, что мы встретимся с ним попозже сегодня утром.
Президент кивнул. Так он обычно выражал свое одобрение предложениям Коула. Он разрешал Коулу подсластить подробности. Сам же никогда не вникал в детали.
— Кого-либо подозревают?
— Пока нет. Я не знаю точно. Сказал Войлсу, что вы рассчитываете созвать инструктивное совещание по его прибытии.
— Кажется, кто-то сказал, что ФБР охраняло Верховный суд.
Коул широко улыбнулся и хихикнул:
— Точно. Яйцо попадет прямо в лицо Войлсу. Это крайне смущает, на самом деле.
— Великолепно. Я хочу, чтобы Войлс разделил ответственность. Возьмите на, себя прессу. Я хочу, чтобы он был унижен. Тогда, возможно, мы сможем оставить его в дураках.
Коулу понравилась такая мысль. Он перестал ходить и что-то небрежно написал на листке бумаги. Охранник постучал в дверь, затем открыл ее. Директора Войлс и Гмински вошли вместе. Настроение сразу же стало подавленным после того, как все четверо обменялись рукопожатиями. Двое сели перед столом Президента, а Коул встал на свое обычное место у окна, сбоку от Президента. Он ненавидел Войлса и Гмински, а они, в свою очередь, ненавидели его. Коул расцветал на ненависти. Он был ухом Президента, и в этом заключалось все дело. Он помолчит несколько минут. Важно позволить Президенту взять на себя руководство в присутствии других.
— Сожалею по поводу, приведшему вас, но спасибо за приход, — сказал Президент.
Они мрачно кивнули, подтвердив тем самым такую очевидную ложь.
— Что случилось?
Войлс заговорил быстро и по существу. Он описал сцену в доме Розенберга, где были найдены тела. В час ночи сержант Фергюсон обязательно отмечался у агентов, сидящих на улице. Если он не показывался, то они выясняли почему. Убийства совершены очень чисто и профессионально. Он рассказал все, что знал о Дженсене. Сломана шея. Удушение. Обнаружен другим гомиком на балконе. Никто ничего, конечно же, не видел. Войлс не был таким грубоватым и резким, как обычно. Это был черный день для Бюро, и он чувствовал, что начинает припекать. Но он пережил пятерых президентов и определенно мог перехитрить этого идиота.
— Оба случая явно связаны между собой, — сказал Президент, глядя на Войлса.
— Возможно. Скорее всего, все выглядит именно так, но...
— Продолжайте, директор. За двести двадцать лет мы убрали по политическим мотивам четырех президентов, двух или трех кандидатов, нескольких руководителей организаций за гражданские права, парочку губернаторов, но никогда прежде судью Верховного суда. А теперь за одну ночь, в течение двух часов, убиты двое. И вы не убеждены, что они связаны между собой?
— Я не говорил этого. Где-то должна просматриваться связь. Просто все дело в том, что методы настолько различны. И все выполнено так профессионально. Вы не должны забывать, что мы получаем тысячи угроз в адрес суда.
— Хорошо. Тогда кто, по-вашему, подозреваемый?
Никто не подвергал перекрестному допросу Ф. Дентона Войлса. Он посмотрел на Президента.
— Слишком рано для подозрений. Мы еще собираем факты.
— Как убийца проник в дом Розенберга?
— Никто не знает. Мы не заметили, как он вошел, понимаете? Ясно, что он находился там какое-то время, спрятавшись в туалете или, возможно, на чердаке. Опять-таки, нас не приглашали. Розенберг отказался впустить нас в дом. Фергюсон каждый раз после обеда, когда судья приезжал с работы, тщательно осматривал весь дом. Еще рано говорить, но мы не нашли никаких следов присутствия убийцы. Ни одного, за исключением трех трупов. Мы получим результаты баллистической экспертизы и вскрытия трупов позднее, сегодня после обеда.
— Я хотел бы ознакомиться с ними, как только вы их получите.
— Да, господин Президент.
— Также сегодня к пяти часам вечера мне бы хотелось получить краткий список подозреваемых. Ясно?
— Вполне, господин Президент.
— И еще я хочу, чтобы вы представили мне доклад по вашей системе безопасности и указали, где она не сработала.
— Вы допускаете, что она не сработала?
— Мы имеем двоих мертвых судей, оба охранялись ФБР. Мне кажется, американскому народу хочется знать, что было не так, директор. Да, она не сработала.
— Я докладываю вам или американскому народу?
— Вы докладываете мне.
— А потом вы созываете пресс-конференцию и официально обращаетесь к американскому народу, так?
— Вы боитесь тщательного расследования, директор?
— Нисколько. Розенберг и Дженсен мертвы, потому что отказались взаимодействовать с нами. Они слишком хорошо сознавали опасность, однако их нельзя было беспокоить. Остальные семеро контактируют с нами. И они все еще живы.
— Минутку. Мы лучше проверим. Они падают как подкошенные, — Президент улыбнулся Коулу, который давился от смеха и почти открыто подсмеивался над Войлсом.
Коул решил, что наступило время заговорить:
— Директор, вы знали, что Дженсен околачивался в таких местах?
— Он был взрослым человеком с пожизненным назначением на должность. Если бы даже он решился танцевать голым на столах, то и тогда мы бы не могли его остановить.
— Да, сэр, — вежливо произнес Коул. — Но вы не ответили на мой вопрос.
Войлс глубоко вздохнул и отвел взгляд в сторону.
— Да. Мы подозревали, что он гомосексуалист. Кроме того, нам было известно, что ему нравятся определенные заведения. У нас не было ни власти, ни желания, мистер Коул, обнародовать такую информацию.
— Мне бы хотелось, чтобы эти доклады были готовы сегодня после обеда, — сказал Президент.
Войлс смотрел в окно, слушая, но не отвечая. Президент взглянул на Роберта Гмински, директора ЦРУ.
— Боб, я хочу услышать прямой ответ.
Гмински сжался и сразу помрачнел.
— Да, сэр. Что именно вас интересует?
— Я хочу знать, связаны ли эти убийства каким-то образом с какой-либо организацией, операцией, группой, имеющей отношение к правительству Соединенных Штатов.
— Вы говорите серьезно, господин Президент? Но это абсурд!
Гмински казался потрясенным, но и Президент, и Коул, и даже Войлс знали, что в такое время и ЦРУ могло быть в чем-то замешано.
— Смерть — это серьезно. Боб.
— Я тоже говорю серьезно. И я уверяю вас, что мы не имеем никакого отношения к этому. Я поражен, вы даже не можете себе представить, в какой степени. Нелепо!
— Проверьте все как следует, Боб! Черт побери, я хочу определенности. Розенберг не верил в национальную безопасность. Он нажил себе много врагов в государственной разведывательной службе. Просто проверьте все, хорошо?
— Ладно, ладно.
— И я хочу ознакомиться с докладом сегодня к пяти часам.
— Конечно, о’кей. Но это потеря времени.
Флетчер Коул перешел к столу, ближе к Президенту.
— Я предлагаю, джентльмены, встретиться здесь сегодня в пять часов. Договорились?
Оба согласно кивнули и встали. Коул молча проводил их и закрыл дверь.
— Вы провели все просто великолепно, — сказал он Президенту. — Войлс понял, что его укололи. Я чувствую кровь. Мы с прессой поработаем над ним.
“Розенберг мертв, — повторил про себя Президент. — Я просто не могу в это поверить”.
— У меня появилась идея для телевидения. — Коул снова стал расхаживать взад-вперед, взяв на себя инициативу. — Мы должны покончить со всем этим одним махом. Вам нужно притвориться уставшим, как если бы вы всю ночь занимались этим делом. Поняли? Весь народ будет следить за происходящим, ожидая, что вы сообщите подробности и успокоите. Я думаю, вам следовало бы надеть что-нибудь теплое и удобное. Пиджак и галстук в семь утра могут показаться несколько отрепетированными. Давайте немного расслабимся.
Президент внимательно слушал.
— Халат?
— Не совсем. А как насчет джемпера и широких брюк? Без галстука. Белая застежка на пуговицах. Смахивает на имидж дедушки.
— Вы хотите, чтобы я обратился к народу в этот решающий час в свитере?
— Да. Мне нравится такая идея. Коричневый джемпер с белой рубашкой.
— Даже не знаю.
— Имидж хороший. Подумайте, шеф, в следующем месяце исполнится год со дня выборов. Это наш первый критический момент за девяносто дней — и какой чудесный! Люди должны увидеть вас в чем-то другом, и именно в семь утра. Вам нужно выглядеть обычно, по-домашнему, но контролировать себя. Это будет приравниваться к пяти, а может быть, и десяти очкам в оценке ваших качеств. Доверьтесь мне, шеф.
— Я не люблю свитеры.
— Просто положитесь на меня.
— Даже не знаю.
Он любил поспать. Телефон прозвонил двенадцать раз, прежде чем он услышал. Он схватил трубку и посмотрел на часы. Половина пятого утра. Выслушал звонившего, вскочил на ноги и через восемь минут уже был в Овальном кабинете. Не брит, без галстука. Посмотрел на Флетчера Коула, своего начальника штаба, и сел за стол.
Коул улыбался. Его великолепные зубы и лысина сверкали. Только тридцать семь, он еще мальчишка, который, к удивлению многих, четыре года назад спас проваливавшуюся кампанию и усадил своего босса в Белый дом. Он был хитрым манипулятором и злобным прихвостнем, который прокладывал свой путь в узком кругу избранных, пока не стал вторым в команде. Многие видели в нем настоящего босса. Простое упоминание его имени вызывало страх у занимающих скромное положение штатных сотрудников.
— Что случилось? — медленно спросил Президент.
Коул вышагивал перед столом Президента.
— Знаю немного. Они оба мертвы. Два агента ФБР нашли Розенберга примерно в час ночи. Мертвого в постели. Его санитар и полицейский Верховного суда также убиты. Все трое выстрелами в голову. Очень чистая работа. Пока ФБР и полиция округа Колумбия занимались расследованием, им позвонили, что Дженсена нашли мертвым в каком-то клубе гомосексуалистов. Они обнаружили его пару часов тому назад. Войлс позвонил мне в четыре, а я перезвонил вам. Он и Гмински должны быть здесь с минуты на минуту.
— Гмински?
— ЦРУ должно быть включено в работу, по крайней мере, сейчас.
Президент сложил руки за головой и потянулся.
— Розенберг мертв.
— Да, абсолютно точно. Я предлагаю вам обратиться к народу через пару часов. Мабри делает набросок выступления. Я закончу. Давайте подождем наступления дня, хотя бы до семи часов. Если не сделать так, будет слишком рано, и мы потеряем большую часть нашей аудитории.
— Пресса?..
— Да. Она уехала. Они сняли на пленку, как санитарная машина доставила Дженсена в морг.
— Я не знал, что он был гомосексуалистом.
— Никакого сомнения в этом сейчас. Это отличный критический момент. Подумайте. Мы не создаем его. Это не наша ошибка. Никто не может возложить вину за это на нас. И вся нация содрогнется и в какой-то степени объединится. Это будет сплочение вокруг лидера. Все просто замечательно. Нет пути в сторону.
Президент маленькими глотками пил кофе и посматривал на бумаги на своем столе.
— И я начну с перестройки суда.
— Это самое лучшее, что можно сделать. В этом ваша миссия. Я уже вызвал Дувалла в суд и дал указания войти в контакт с Хортоном и начать составление предварительного списка кандидатов. Хортон прошлой ночью выступал с речью в Омахе, но сейчас он как раз в воздухе. Полагаю, что мы встретимся с ним попозже сегодня утром.
Президент кивнул. Так он обычно выражал свое одобрение предложениям Коула. Он разрешал Коулу подсластить подробности. Сам же никогда не вникал в детали.
— Кого-либо подозревают?
— Пока нет. Я не знаю точно. Сказал Войлсу, что вы рассчитываете созвать инструктивное совещание по его прибытии.
— Кажется, кто-то сказал, что ФБР охраняло Верховный суд.
Коул широко улыбнулся и хихикнул:
— Точно. Яйцо попадет прямо в лицо Войлсу. Это крайне смущает, на самом деле.
— Великолепно. Я хочу, чтобы Войлс разделил ответственность. Возьмите на, себя прессу. Я хочу, чтобы он был унижен. Тогда, возможно, мы сможем оставить его в дураках.
Коулу понравилась такая мысль. Он перестал ходить и что-то небрежно написал на листке бумаги. Охранник постучал в дверь, затем открыл ее. Директора Войлс и Гмински вошли вместе. Настроение сразу же стало подавленным после того, как все четверо обменялись рукопожатиями. Двое сели перед столом Президента, а Коул встал на свое обычное место у окна, сбоку от Президента. Он ненавидел Войлса и Гмински, а они, в свою очередь, ненавидели его. Коул расцветал на ненависти. Он был ухом Президента, и в этом заключалось все дело. Он помолчит несколько минут. Важно позволить Президенту взять на себя руководство в присутствии других.
— Сожалею по поводу, приведшему вас, но спасибо за приход, — сказал Президент.
Они мрачно кивнули, подтвердив тем самым такую очевидную ложь.
— Что случилось?
Войлс заговорил быстро и по существу. Он описал сцену в доме Розенберга, где были найдены тела. В час ночи сержант Фергюсон обязательно отмечался у агентов, сидящих на улице. Если он не показывался, то они выясняли почему. Убийства совершены очень чисто и профессионально. Он рассказал все, что знал о Дженсене. Сломана шея. Удушение. Обнаружен другим гомиком на балконе. Никто ничего, конечно же, не видел. Войлс не был таким грубоватым и резким, как обычно. Это был черный день для Бюро, и он чувствовал, что начинает припекать. Но он пережил пятерых президентов и определенно мог перехитрить этого идиота.
— Оба случая явно связаны между собой, — сказал Президент, глядя на Войлса.
— Возможно. Скорее всего, все выглядит именно так, но...
— Продолжайте, директор. За двести двадцать лет мы убрали по политическим мотивам четырех президентов, двух или трех кандидатов, нескольких руководителей организаций за гражданские права, парочку губернаторов, но никогда прежде судью Верховного суда. А теперь за одну ночь, в течение двух часов, убиты двое. И вы не убеждены, что они связаны между собой?
— Я не говорил этого. Где-то должна просматриваться связь. Просто все дело в том, что методы настолько различны. И все выполнено так профессионально. Вы не должны забывать, что мы получаем тысячи угроз в адрес суда.
— Хорошо. Тогда кто, по-вашему, подозреваемый?
Никто не подвергал перекрестному допросу Ф. Дентона Войлса. Он посмотрел на Президента.
— Слишком рано для подозрений. Мы еще собираем факты.
— Как убийца проник в дом Розенберга?
— Никто не знает. Мы не заметили, как он вошел, понимаете? Ясно, что он находился там какое-то время, спрятавшись в туалете или, возможно, на чердаке. Опять-таки, нас не приглашали. Розенберг отказался впустить нас в дом. Фергюсон каждый раз после обеда, когда судья приезжал с работы, тщательно осматривал весь дом. Еще рано говорить, но мы не нашли никаких следов присутствия убийцы. Ни одного, за исключением трех трупов. Мы получим результаты баллистической экспертизы и вскрытия трупов позднее, сегодня после обеда.
— Я хотел бы ознакомиться с ними, как только вы их получите.
— Да, господин Президент.
— Также сегодня к пяти часам вечера мне бы хотелось получить краткий список подозреваемых. Ясно?
— Вполне, господин Президент.
— И еще я хочу, чтобы вы представили мне доклад по вашей системе безопасности и указали, где она не сработала.
— Вы допускаете, что она не сработала?
— Мы имеем двоих мертвых судей, оба охранялись ФБР. Мне кажется, американскому народу хочется знать, что было не так, директор. Да, она не сработала.
— Я докладываю вам или американскому народу?
— Вы докладываете мне.
— А потом вы созываете пресс-конференцию и официально обращаетесь к американскому народу, так?
— Вы боитесь тщательного расследования, директор?
— Нисколько. Розенберг и Дженсен мертвы, потому что отказались взаимодействовать с нами. Они слишком хорошо сознавали опасность, однако их нельзя было беспокоить. Остальные семеро контактируют с нами. И они все еще живы.
— Минутку. Мы лучше проверим. Они падают как подкошенные, — Президент улыбнулся Коулу, который давился от смеха и почти открыто подсмеивался над Войлсом.
Коул решил, что наступило время заговорить:
— Директор, вы знали, что Дженсен околачивался в таких местах?
— Он был взрослым человеком с пожизненным назначением на должность. Если бы даже он решился танцевать голым на столах, то и тогда мы бы не могли его остановить.
— Да, сэр, — вежливо произнес Коул. — Но вы не ответили на мой вопрос.
Войлс глубоко вздохнул и отвел взгляд в сторону.
— Да. Мы подозревали, что он гомосексуалист. Кроме того, нам было известно, что ему нравятся определенные заведения. У нас не было ни власти, ни желания, мистер Коул, обнародовать такую информацию.
— Мне бы хотелось, чтобы эти доклады были готовы сегодня после обеда, — сказал Президент.
Войлс смотрел в окно, слушая, но не отвечая. Президент взглянул на Роберта Гмински, директора ЦРУ.
— Боб, я хочу услышать прямой ответ.
Гмински сжался и сразу помрачнел.
— Да, сэр. Что именно вас интересует?
— Я хочу знать, связаны ли эти убийства каким-то образом с какой-либо организацией, операцией, группой, имеющей отношение к правительству Соединенных Штатов.
— Вы говорите серьезно, господин Президент? Но это абсурд!
Гмински казался потрясенным, но и Президент, и Коул, и даже Войлс знали, что в такое время и ЦРУ могло быть в чем-то замешано.
— Смерть — это серьезно. Боб.
— Я тоже говорю серьезно. И я уверяю вас, что мы не имеем никакого отношения к этому. Я поражен, вы даже не можете себе представить, в какой степени. Нелепо!
— Проверьте все как следует, Боб! Черт побери, я хочу определенности. Розенберг не верил в национальную безопасность. Он нажил себе много врагов в государственной разведывательной службе. Просто проверьте все, хорошо?
— Ладно, ладно.
— И я хочу ознакомиться с докладом сегодня к пяти часам.
— Конечно, о’кей. Но это потеря времени.
Флетчер Коул перешел к столу, ближе к Президенту.
— Я предлагаю, джентльмены, встретиться здесь сегодня в пять часов. Договорились?
Оба согласно кивнули и встали. Коул молча проводил их и закрыл дверь.
— Вы провели все просто великолепно, — сказал он Президенту. — Войлс понял, что его укололи. Я чувствую кровь. Мы с прессой поработаем над ним.
“Розенберг мертв, — повторил про себя Президент. — Я просто не могу в это поверить”.
— У меня появилась идея для телевидения. — Коул снова стал расхаживать взад-вперед, взяв на себя инициативу. — Мы должны покончить со всем этим одним махом. Вам нужно притвориться уставшим, как если бы вы всю ночь занимались этим делом. Поняли? Весь народ будет следить за происходящим, ожидая, что вы сообщите подробности и успокоите. Я думаю, вам следовало бы надеть что-нибудь теплое и удобное. Пиджак и галстук в семь утра могут показаться несколько отрепетированными. Давайте немного расслабимся.
Президент внимательно слушал.
— Халат?
— Не совсем. А как насчет джемпера и широких брюк? Без галстука. Белая застежка на пуговицах. Смахивает на имидж дедушки.
— Вы хотите, чтобы я обратился к народу в этот решающий час в свитере?
— Да. Мне нравится такая идея. Коричневый джемпер с белой рубашкой.
— Даже не знаю.
— Имидж хороший. Подумайте, шеф, в следующем месяце исполнится год со дня выборов. Это наш первый критический момент за девяносто дней — и какой чудесный! Люди должны увидеть вас в чем-то другом, и именно в семь утра. Вам нужно выглядеть обычно, по-домашнему, но контролировать себя. Это будет приравниваться к пяти, а может быть, и десяти очкам в оценке ваших качеств. Доверьтесь мне, шеф.
— Я не люблю свитеры.
— Просто положитесь на меня.
— Даже не знаю.
Глава 5
Дарби Шоу проснулась рано утром как после похмелья. Спустя пятнадцать месяцев учебы в юридической школе ее ум отказывался отдыхать более шести часов. Она часто вставала еще до рассвета, и по этой причине ей не слишком хорошо спалось с Каллаханом. Секс был великолепен, но сон зачастую проходил в решительной схватке с подушками, а простыни просто сбивались то в голове, то в ногах.
Она смотрела на потолок и слушала, как временами он храпит в вызывающей шотландской манере. Простыни подобно канатам обвивали его ноги. Она лежала неприкрытая, но не ощущала холода. Октябрь в Новом Орлеане все еще влажный и теплый. Свежий воздух проникал в спальню снизу с Дауфайн-стрит через небольшой балкон и открытые застекленные створчатые двери. Он принес с собой первый поток утреннего света. Она стояла в дверях, накинув на себя халат из махровой ткани. Вставало солнце, но Дауфайн все еще была погружена во тьму. День во Французском квартале наступал незаметно. Во рту у нее было сухо.
Она смотрела на потолок и слушала, как временами он храпит в вызывающей шотландской манере. Простыни подобно канатам обвивали его ноги. Она лежала неприкрытая, но не ощущала холода. Октябрь в Новом Орлеане все еще влажный и теплый. Свежий воздух проникал в спальню снизу с Дауфайн-стрит через небольшой балкон и открытые застекленные створчатые двери. Он принес с собой первый поток утреннего света. Она стояла в дверях, накинув на себя халат из махровой ткани. Вставало солнце, но Дауфайн все еще была погружена во тьму. День во Французском квартале наступал незаметно. Во рту у нее было сухо.