Страница:
Далее, с открытием расширенной модели сознания злостная агрессия попадает в контекст процесса смерти-возрождения и таким образом связывается с жаждой трансценденции и мистическими поисками. Воспринятый внутренне и проработанный в безопасных, организованных и социально санкционированных условиях, опыт злостной агрессии и самодеструктивности может стать важным инструментом в процессе духовного преображения. С этой точки зрения многое в бессмысленном насилии, как в индивидуальном, так и в коллективном бессознательном оказывается результатом недопонимания и извращения духовных побуждений. Во многих случаях в ходе терапии с применением надлежащей техники эта энергия может быть перенаправлена к духовным целям. Здесь полезно более подробно рассмотреть источники злостной агрессии и ее клинические и социальные проявления.
Судя по всему, агрессивность по большей части относится к травматическому материалу из детства и другим биографическим факторам, что в основном согласуется с психоаналитической концепцией. Это обычно связано с повторным проживанием воспоминаний, касающихся помех в удовлетворении желания безопасности у ребенка, с вытекающей отсюда фрустрацией. Конфликты вокруг достижения удовольствия в различных либидных зонах, эмоциональная депривация и отвержение со стороны родителей или лиц, их замещающих, грубое телесное надругательство — вот самые типичные примеры таких ситуаций. Задействованность оральной и анальной зон, по-видимому, особенно значима с этой точки зрения. Если психотерапевтический процесс использует технику, несколько ограниченную по способности проникать в бессознательное (например беседы лицом к лицу или фрейдовские свободные ассоциации), всякая агрессия покажется связанной с биографическим материалом, пациент, так же как и терапевт, никогда не достигнет более глубокого понимания этих явлений. А вот при помощи психоделиков и некоторых видов мощной эмпирической техники уже на ранних стадиях терапии начинает проявляться совершенно другая картина.
Сначала индивид может испытывать агрессивность в связи с различными биографическими событиями детства, но интенсивность разрушительных импульсов, связанных с этими событиями, кажется избыточной и не соответствующей по значимости природе и смыслу самих ситуаций. В некоторых случаях различные психологические по виду травмы получают свою эмоциональную силу от физических травм, с которыми они соотносятся тематически. Но даже и этот механизм сам по себе не дает полного и удовлетворительного объяснения. По мере углубления процесса эмпирического самоисследования становится очевидным, что секрет огромной мощности вовлеченных эмоций и ощущений таится на перинатальном уровне и в тематических связях между биографическим материалом и специфическими чертами родовой травмы, что и является истинным источником этих агрессивных импульсов.
Так, в оральной агрессии с убийственными побуждениями и ожесточенным стремлением кусать, которую ребенок обычно переживает в связи с некоторыми неудовлетворительными аспектами кормления, неожиданно всплывает еще и его гнев в отчаянной борьбе за жизнь и дыхание в тисках родового канала. Эмоции и ощущения, первоначально приписываемые травме обрезания и связанным с ней страхом кастрации, осознаются теперь как вызванные пугающим отделением от матери в момент перерезания пуповины при родах. Сочетание яростных агрессивных импульсов, анальных спазмов и страх перед биологическими отходами, которое казалось связанным с суровостью в приучении к туалету, заново интерпретируется как реакция, вызванная борьбой на грани жизни и смерти в финальных стадиях рождения. Подобно этому, ассоциируемый с удушьем гнев, который на биографическом уровне казался метафорой соматической реакции на принуждающую, сдерживающую и «душащую» опеку доминирующей матери, в опыте связывается с буквально ограничивающим и сжимающим материнским организмом во время биологического рождения.
Как только выясняется, что лишь малая часть убийственных агрессивных импульсов относится к травматическим ситуациям из детства, а глубинные корни закладываются родовой травмой, становятся понятными их размах, интенсивность и злокачественная природа. Угроза жизни организма в процессе рождения, тягчайший физический и эмоциональный стресс, мучительная боль, страх удушья характеризуют ситуацию рождения как вероятный источник агрессивности. Понятно, что реактивация бессознательной записи события, в котором жизнь подвергалась угрозе со стороны другого биологического организма, может вылиться в агрессивные импульсы, создающие опасность для жизни самого индивида и окружающих.
Явления, кажущиеся темными и загадочными до тех пор, пока мы пытаемся рассматривать их только как биографически детерминированные, — самоувечье, кровавый суицид, садистское убийство или геноцид, — несомненно станут более понятными, если осознать, что их эмпирическим источником должен быть процесс сопоставимого масштаба и значимости. В том факте, что все фрейдовские эрогенные зоны глубоко задействованы в процессе рождения, виден естественный переход к более поздним травмам на различных стадиях развития либидо. Тяжелые и болезненные переживания, затрагивающие оральную, анальную, уретральную и фаллическую области и соответственные функции, травматичны не только сами по себе, но и из-за близкой тематической связи со специфическими перинатальными элементами. За счет этой связи возникают эмпирические каналы, через которые различные аспекты перинатальной динамики могут при некоторых условиях влиять на сознательные процессы. Детские переживания, следовательно, не являются первичными источниками злостной агрессии. Они только добавляются к уже существующему бездонному запасу перинатальной агрессивности — ослабляя защиту, которая в норме предотвращает ее прорыв в сознание, и специфически окрашивая ее индивидуальные проявления.
Связь между злостной агрессией и перинатальной динамикой находит важное подтверждение в некоторых достаточно общих наблюдениях из психоделической терапии. Если фармакологический эффект ЛСД ослабевает к тому времени, когда субъект попадает под динамическое влияние БПМ-III, и переживание поэтому не достигает точки разрешения в переходе к БПМ-IV, то чаще всего развивается очень характерная клиническая картина. Речь идет о крайнем физическом и эмоциональном напряжении общего характера с ощущениями огромного давления в различных частях тела, а также о локализованном дискомфорте в некоторых эрогенных зонах. Специфический паттерн этого состояния сильно видоизменяется в каждом отдельном случае в смысле относительной включенности различных анатомических зон и физиологических функций.
Это состояние сочетается с переполняющим выплеском агрессивных импульсов в сознание; часто требуется предельное усилие, чтобы сохранить самоконтроль и удержаться от насильственных действий. В этих случаях люди описывают самих себя как "бомбу с часовым механизмом", готовую взорваться в любую минуту. Деструктивная энергия направлена как внутрь, так и вовне; стихийные саморазрушительные импульсы и агрессия, направленная против других лиц и объектов, в этих условиях могут существовать вместе или чередоваться в довольно быстрой последовательности. Если этим вулканическим силам будет позволено проявить себя и прорвать защитные барьеры индивида, самоубийство и убийство станут одинаково возможными исходами. Хотя всегда присутствуют и разрушительные и саморазрушительные тенденции, в разных случаях будет отчетливо доминировать то или другое стремление.
Эти наблюдения отмечают четкую психогенную связь между насилием, убийством, саморазрушительным поведением и кровавым самоубийством, с одной стороны, и динамикой третьей перинатальной матрицы, с другой. Они также весьма значимы для понимания тех ситуаций, когда индивид совершает беспорядочные убийства и потом прямо или косвенно совершает самоубийство. Феномен амока, культурно-ограниченный синдром, встречающийся в Малайзии, — крайний тому пример. Даже беглый анализ жизни убийц — таких, как Бостон Стрэнглер, техасский бандит Уайт или Чарлз Мэнсон — обнаруживает, что их мечты и фантазии так же, как их повседневная жизнь, изобилуют темами, прямо связанными с БПМ-III.
Одним из самых типичных проявлений БПМ-III является агрессия, направленная и вовне и на себя самого. Это отражено на символическом автопортрете психиатрического пациента, выполненном сразу после мощного перинатального ЛСД-сеанса. Стилизованная хищная птица сжимает в когтях беспомощную мышь. Другая когтистая лапа преобразилась в пушку, направленную в голову самого хищника. Старый автомобиль вверху отражает игру слов (портрет себя = автопортрет), а также связь этого типа агрессивности с безрассудной ездой и аварийностью.
Социокультурный пример поведения, психологически отражающего динамику БПМ-III, — это воин камикадзе: он причиняет колоссальные разрушения и сеет смерть, а затем умирает сам. В то же время его действие рассматривается в более широком духовном контексте как жертва во имя высшего смысла и императора, который персонифицирует божество. В мягких формах активация третьей перинатальной матрицы ведет к состоянию раздражительности и гнева, выливается в тенденцию провоцировать конфликты, притягивать агрессию других и ситуации самонаказания.
Подобные наблюдения позволяют также в новом свете увидеть различные формы саморазрушительного поведения, приводящие к телесному самоувечью: как и в предыдущих примерах, ключ к ним опять дает динамика БПМ-III. Когда пациенты испытывают во время сеансов интенсивную боль, которая составляет существенную часть битвы смерти-возрождения, им часто неудержимо хочется страдания привнесенного извне и дающего ощущение, соразмерное с переживанием. Так, человек, испытывающий мучительную боль в шее или в нижней части спины, может просить о болезненном массаже этих мест. Сходным образом, чувство удушья поведет к просьбам или попыткам удушения. В крайних случаях, индивид, испытывающий мучительную боль в разных частях тела, может увериться, что их необходимо отрезать или проткнуть острым предметом и тем самым облегчить непереносимые страдания. Во время некоторых психоделических сеансов такого рода, ассистентам приходилось по-настоящему предохранять пациентов от нанесения вреда самим себе — от опасных поз, способных повредить шею, от ударов головой о стену, от царапания лица или выкалывания глаз.
Более глубокий анализ обнаруживает, что эти явления, внешне предполагающие серьезную психопатологию, мотивируются попытками самоизлечения. Когда пациент переживает интенсивную боль или сильную негативную эмоцию без адекватного внешнего стимула, это указывает на то, что травматический материал поднимается из бессознательного. В этом случае те же самые неприятные эмоции и телесные ощущения предстают с интенсивностью, превосходящей пережитое пациентом сознательно. Когда природа и интенсивность сознательного переживания в точности совпадут с бессознательным гештальтом, проблема будет решена и произойдет излечение.
Значит, догадка о том, что для достижения разрешения нужно испытать тот же самый дискомфорт, в сущности точна. Однако, чтобы это произошло, эмпирический паттерн должен быть внутренне завершен, а не просто отыгран в действии. Пациент должен снова прожить исходную ситуацию во всей ее полноте и с полной сознательной интуицией; переживание ее видоизмененной копии, без доступа к тому уровню бессознательного, к которому она принадлежит, только отягощает проблему, а не решает ее. Главная ошибка тех, кто пытался себя увечить, в смешении внутреннего процесса с элементами внешней реальности. Это та же ошибка, что и в случае, когда индивид, повторно переживающий болезненный процесс рождения, ищет открытое окно, рассчитывая найти в нем спасение из тисков родового канала. Приведенные примеры показывают, что на сеансах обязательно должен присутствовать опытный ассистент, который сумеет создать безопасное окружение и предотвратить возможные несчастные случаи из-за неадекватного отношения к реальности, в которую погружен испытатель.
Когда сеанс, в котором доминирует БПМ-III, завершен плохо, склонности к самоувечью могут на неопределенное время перенестись в повседневную жизнь. Состояния такого рода иногда неотличимы от тенденции к самоувечью, наблюдаемой в психопатологических состояниях естественного происхождения. Если это так, необходимо возобновить незавершенную работу с применением различных эмпирических техник, способствующих разрешению ситуации. Если этого недостаточно, нужен еще один психоделический сеанс и как можно скорее. В некоторых случаях различные степени самоувечья отражают не наличие специфических ощущений в бессознательном, а как раз их отсутствие. В этом случае индивид будет пытаться бить, ранить, резать или жечь себя, стараясь преодолеть этим физическую или эмоциональную анестезию, чтобы испытать хоть какие-то чувства. В конечном счете, даже эта проблема отражает, как правило, присутствие мощных сил, действующих в бессознательном. Отсутствие чувств часто означает не потерю чувствительности, а столкновение конфликтующих сил, которые взаимно нейтрализуются. Динамический конфликт такого рода очень часто имеет перинатальные корни.
Мы уже обсуждали в предыдущем разделе некоторые психопатологические явления, включающие агрессивность в сочетании с сексуальностью и скатологией, как характерные проявления БПМ-III. Для садомазохизма, изнасилования, сексуального убийства и некрофилии наличие сексуального и скатологического элементов настолько существенно, что их, по-видимому, лучше исследовать в контексте сексуальности, а не агрессивности.
Значение интуитивных находок глубинной эмпирической психотерапии для понимания злостной агрессии становится еще более очевидным, когда мы переходим от индивидуальной психопатологии в область массовой психологии и социальной патологии. Новые знания по психологии войн, кровавых революции, тоталитарных систем, концентрационных лагерей и геноцида настолько фундаментальны в своей теоретической и практической значимости, что я предпочитаю рассмотреть их отдельно в главе восьмой, посвященной человеческой культуре.
Хотя с практической точки зрения главные запасы агрессивных импульсов следует искать в негативных перинатальных матрицах, многие трансперсональные переживания могут становиться дополнительным источником разрушительной энергии. Так, большой заряд враждебности зачастую ассоциируется с повторным проживанием различных эмбриональных кризисов, особенно попыток аборта В некоторых случаях сильный, заряд негативных эмоций может быть связан с травматической или фрустрирующей родовой, расовой или коллективной памятью. Разнообразием специфических форм агрессии сопровождается аутентичное отождествление с разнообразными животными формами, в том числе принятие на себя роли сражающихся соперников одного вида или хищников (животных, птиц, рептилий и других), преследующих и поедающих свои жертвы.
Другим важным источником агрессивных чувств являются живые травматические воспоминания предыдущих воплощении. Здесь важно повторно прожить эти события, со всеми эмоциями и физическими ощущениями, чтобы освободиться от пут гнева и других негативных аффектов и обрести способность прощать и быть прощенным Мифология изобилует темами, связанными с агрессией и насилием; во многих архетипических сюжетах присутствуют ужасные демоны и гневные божества, яростные битвы богов, героев и легендарных существ, а также сцены разрушения невиданных масштабов. Много деструктивной энергии привязано к трансперсональным образам неорганических процессов — вулканических извержений, землетрясений, океанских штормов, разрушения небесных тел и черных дыр.
Трансперсональные сферы представляют, таким образом, богатый запас негативной энергии различных видов и разной степени. Подобно биографическому и перинатальному источникам, они весьма значимы для понимания психопатологии и для психотерапии. В настоящей клинической работе трансперсональные корни агрессии иногда охватывают глубочайший многоуровневый слой с биографическими и перинатальными компонентами; в других случаях специфические трансперсональные формы непосредственно лежат в основе эмоциональных и психосоматических симптомов. Так или иначе, клиническая проблема с такой динамической структурой не разрешится до тех пор, пока пациент не позволит себе испытать соответствующие трансперсональные гештальты.
Расширенная картография человеческой психики предоставляет новый базис для углубленного понимания психопатологических состояний, встречающихся в повседневной психиатрической практике. Там, где биографически ориентированные теории предлагают динамические объяснения клинических явлений, новая модель представляет интерпретацию более точную и законченную, а во многих случаях и более простую. Она гораздо более адекватно описывает сложные взаимозависимости между отдельными симптомами и синдромами и точнее отражает клинические наблюдения. Кроме того, в модель вписываются некоторые синдромы или их аспекты, которые не принимались в расчет старыми теориями или объяснялись только при помощи сложных, запутанных и крайне неубедительных рассуждении. Это в особенности касается злостной агрессии, садомазохизма, серьезных сексуальных извращений, различных форм суицида, большинства психотических проявлений и примеров духовной патологии.
Концептуальная система, представленная здесь, описывалась и применялась с явным знанием, что она всегда останется моделью, а не точным описанием реальности. И в качестве таковой ей нет лучшего применения, чем для организации собранных ранее наблюдений и данных, и ее нужно будет пересматривать, расширять или изменять, если появятся новые данные или будут открыты новые принципы объяснения. Самыми важными критериями достоверности служат ее способность принимать и синтезировать данные из многих областей, новизна терапевтических механизмов и подходов, далеко опережающих ранее существовавшие, и способность быть источником невероятных идей для будущих исследований и поисков новых направлений. Если описания биографического уровня бессознательного, полученные в ортодоксальном психоанализе, требуют лишь небольших добавлений для объединения с представленной моделью, роль перинатальной и трансперсональной динамики в понимании психопатологии еще требует подробного обсуждения (как из-за ее новизны, так и из-за ее решающей важности).
Динамика перинатальных матриц имеет особую теоретическую и практическую значимость. Перинатальные явления легко доступны, они проявляются постоянно в сновидениях и даже в обстоятельствах повседневной жизни. Многим людям вообще сложнее удержать эти силы под контролем, чем найти сознательный доступ к ним. При наличии нового понимания, уверенности и ситуационной поддержки, достаточно бывает интенсивного дыхания и музыки, чтобы обеспечить эмпирический доступ к перинатальному материалу. Включение концепции перинатальных матриц и родовой травмы в психиатрическую теорию открывает новые увлекательные перспективы. Теперь с ее помощью можно получить естественные, логичные объяснения главных психопатологических расстройств, базирующихся на связи этого уровня психики с анатомией, физиологией и биохимией биологического рождения.
Выход за пределы узкой биографической ориентации имеет многообещающие приложения и в терапии. В новом контексте, основанном на понимании перинатальной динамики, стандартные психопатологические категории проявляются как относительно стабильные, тяжелые стадии процесса преобразования и эволюции.
Когда терапевтическая стратегия основывается больше на активации и приятии, чем на подавлении, становятся доступными механизмы самоизлечения и личностной трансформации, превосходящие все известное в традиционной психотерапии и психиатрии.
Проявления, относящиеся к динамике перинатальных матриц, обычно рассматриваются психиатрами как признаки серьезных ментальных заболеваний, которые следует подавлять всеми возможными средствами. Некритичное применение такой терапевтической стратегии, непосредственно вырастающей из медицинской модели, превращает многое в психиатрии в антитерапевтическую по существу силу, так как стратегия эта обособляется в противоборстве с процессом, имеющим внутренние ресурсы исцеления. Во многих случаях новое понимание процесса, с поощрением и облегчением его психологическими или фармакологическими средствами следовало бы рассматривать как лучший метод или, по крайней мере, как важную альтернативу.
Приглядимся теперь внимательнее к новому пониманию психопатологии, основанному на концепции перинатальных матриц. Принято считать, что мышление в терминах четкого и окончательного диагноза согласованной этиологии и патогенеза в психиатрии неприемлемо. Некоторые исключения (ментальные дисфункции, связанные с общим парезом, циркулярными и дегенеративными заболеваниями центральной нервной системы, менингитом, энцефалитом или различными опухолями мозга), относятся фактически к числу проблем, которые диагностируются и лечатся методами, разработанными в нейрологии. Пациенты с этими нарушениями будут направлены к психиатру, только если возникнут серьезные проблемы с содержанием их переживаний.
Для большинства же нарушений, с которыми психиатр сталкивается в своей повседневной практике, более приемлемо мышление на языке симптомов и синдромов. Симптомы — это эмоциональные и психосоматические проявления, представляющие основные единицы, составные части или строительные блоки психопатологии. Синдромы — типичные наборы или констелляции симптомов, встречающиеся в клинической практике.
Тщательный анализ наблюдений, полученных в глубинной эмпирической психотерапии, показывает, что концептуальная модель, включающая перинатальную динамику, может логически вывести большинство психиатрических симптомов из специфических характеристик процесса биологического рождения. Она в состоянии также вполне естественно объяснить, почему отдельные психиатрические симптомы — тревога, агрессивность, депрессия, комплекс вины, чувство неполноценности или навязчивость и бред — имеют тенденцию объединяться в типичные синдромы.
Тревога, считающаяся вообще самым важным из психиатрических симптомов, логично и естественно сопутствует процессу рождения, ведь роды — это критическая для выживания ситуация, включающая предельный физический и эмоциональный стресс. Возможность того, что всякая тревога происходит от травмы, которую ребенок получает в родовом канале, была впервые отмечена 3. Фрейдом. Однако сам Фрейд не стал разрабатывать эту идею, и теорией родовой травмы в качестве источника будущих страхов занялся позднее его ученик-отступник О. Ранк. Три десятилетия спустя теоретические рассуждения пионеров психоанализа подтвердились в психоделических исследованиях.
Агрессивность крайних степеней также вполне соотносится с процессом рождения, как реакция на чрезмерную физическую и эмоциональную боль, удушье и угрозу жизни. Подобная жестокость по отношению к животному на воле привела бы к вспышкам ярости и двигательной буре. А у ребенка, зажатого в узком пространстве родового канала, нет способа вывести поток эмоциональных и моторных импульсов, так как он не может двигаться, сопротивляться, выйти из ситуации и даже кричать. Понятно поэтому, что огромный запас агрессивных импульсов и общего напряжения будет оставаться внутри организма в ожидании высвобождения. Этот громадный резервуар задержанной энергии может позднее послужить основой не только агрессивности и насильственных импульсов, но и различных моторных явлений, которыми обычно сопровождаются многие психиатрические нарушения, — таких как общее мышечное напряжение, тремор, судороги, тики и припадки.
То, что закрытая система родового канала подавляет любое внешнее проявление возникающей биологической ярости, делает ее как бы естественной моделью фрейдовского понятия депрессии, т. е. агрессии, обращенной внутрь и направленной на самого индивида. Эта связь ясно видна из того, что крайним исходом и депрессии и агрессии будет убийство. Убийство отличается от самоубийства только направленностью деструктивных импульсов. Следовательно, симптом депрессии также имеет свой перинатальный прототип: для подавленной депрессии им становится безвыходная ситуация второй перинатальной матрицы, где эффективно гасятся любые энергетические разряды и потоки, а для возбужденной депрессии это третья перинатальная матрица, позволяющая некоторые ограниченные проявления агрессии.
Судя по всему, агрессивность по большей части относится к травматическому материалу из детства и другим биографическим факторам, что в основном согласуется с психоаналитической концепцией. Это обычно связано с повторным проживанием воспоминаний, касающихся помех в удовлетворении желания безопасности у ребенка, с вытекающей отсюда фрустрацией. Конфликты вокруг достижения удовольствия в различных либидных зонах, эмоциональная депривация и отвержение со стороны родителей или лиц, их замещающих, грубое телесное надругательство — вот самые типичные примеры таких ситуаций. Задействованность оральной и анальной зон, по-видимому, особенно значима с этой точки зрения. Если психотерапевтический процесс использует технику, несколько ограниченную по способности проникать в бессознательное (например беседы лицом к лицу или фрейдовские свободные ассоциации), всякая агрессия покажется связанной с биографическим материалом, пациент, так же как и терапевт, никогда не достигнет более глубокого понимания этих явлений. А вот при помощи психоделиков и некоторых видов мощной эмпирической техники уже на ранних стадиях терапии начинает проявляться совершенно другая картина.
Сначала индивид может испытывать агрессивность в связи с различными биографическими событиями детства, но интенсивность разрушительных импульсов, связанных с этими событиями, кажется избыточной и не соответствующей по значимости природе и смыслу самих ситуаций. В некоторых случаях различные психологические по виду травмы получают свою эмоциональную силу от физических травм, с которыми они соотносятся тематически. Но даже и этот механизм сам по себе не дает полного и удовлетворительного объяснения. По мере углубления процесса эмпирического самоисследования становится очевидным, что секрет огромной мощности вовлеченных эмоций и ощущений таится на перинатальном уровне и в тематических связях между биографическим материалом и специфическими чертами родовой травмы, что и является истинным источником этих агрессивных импульсов.
Так, в оральной агрессии с убийственными побуждениями и ожесточенным стремлением кусать, которую ребенок обычно переживает в связи с некоторыми неудовлетворительными аспектами кормления, неожиданно всплывает еще и его гнев в отчаянной борьбе за жизнь и дыхание в тисках родового канала. Эмоции и ощущения, первоначально приписываемые травме обрезания и связанным с ней страхом кастрации, осознаются теперь как вызванные пугающим отделением от матери в момент перерезания пуповины при родах. Сочетание яростных агрессивных импульсов, анальных спазмов и страх перед биологическими отходами, которое казалось связанным с суровостью в приучении к туалету, заново интерпретируется как реакция, вызванная борьбой на грани жизни и смерти в финальных стадиях рождения. Подобно этому, ассоциируемый с удушьем гнев, который на биографическом уровне казался метафорой соматической реакции на принуждающую, сдерживающую и «душащую» опеку доминирующей матери, в опыте связывается с буквально ограничивающим и сжимающим материнским организмом во время биологического рождения.
Как только выясняется, что лишь малая часть убийственных агрессивных импульсов относится к травматическим ситуациям из детства, а глубинные корни закладываются родовой травмой, становятся понятными их размах, интенсивность и злокачественная природа. Угроза жизни организма в процессе рождения, тягчайший физический и эмоциональный стресс, мучительная боль, страх удушья характеризуют ситуацию рождения как вероятный источник агрессивности. Понятно, что реактивация бессознательной записи события, в котором жизнь подвергалась угрозе со стороны другого биологического организма, может вылиться в агрессивные импульсы, создающие опасность для жизни самого индивида и окружающих.
Явления, кажущиеся темными и загадочными до тех пор, пока мы пытаемся рассматривать их только как биографически детерминированные, — самоувечье, кровавый суицид, садистское убийство или геноцид, — несомненно станут более понятными, если осознать, что их эмпирическим источником должен быть процесс сопоставимого масштаба и значимости. В том факте, что все фрейдовские эрогенные зоны глубоко задействованы в процессе рождения, виден естественный переход к более поздним травмам на различных стадиях развития либидо. Тяжелые и болезненные переживания, затрагивающие оральную, анальную, уретральную и фаллическую области и соответственные функции, травматичны не только сами по себе, но и из-за близкой тематической связи со специфическими перинатальными элементами. За счет этой связи возникают эмпирические каналы, через которые различные аспекты перинатальной динамики могут при некоторых условиях влиять на сознательные процессы. Детские переживания, следовательно, не являются первичными источниками злостной агрессии. Они только добавляются к уже существующему бездонному запасу перинатальной агрессивности — ослабляя защиту, которая в норме предотвращает ее прорыв в сознание, и специфически окрашивая ее индивидуальные проявления.
Связь между злостной агрессией и перинатальной динамикой находит важное подтверждение в некоторых достаточно общих наблюдениях из психоделической терапии. Если фармакологический эффект ЛСД ослабевает к тому времени, когда субъект попадает под динамическое влияние БПМ-III, и переживание поэтому не достигает точки разрешения в переходе к БПМ-IV, то чаще всего развивается очень характерная клиническая картина. Речь идет о крайнем физическом и эмоциональном напряжении общего характера с ощущениями огромного давления в различных частях тела, а также о локализованном дискомфорте в некоторых эрогенных зонах. Специфический паттерн этого состояния сильно видоизменяется в каждом отдельном случае в смысле относительной включенности различных анатомических зон и физиологических функций.
Это состояние сочетается с переполняющим выплеском агрессивных импульсов в сознание; часто требуется предельное усилие, чтобы сохранить самоконтроль и удержаться от насильственных действий. В этих случаях люди описывают самих себя как "бомбу с часовым механизмом", готовую взорваться в любую минуту. Деструктивная энергия направлена как внутрь, так и вовне; стихийные саморазрушительные импульсы и агрессия, направленная против других лиц и объектов, в этих условиях могут существовать вместе или чередоваться в довольно быстрой последовательности. Если этим вулканическим силам будет позволено проявить себя и прорвать защитные барьеры индивида, самоубийство и убийство станут одинаково возможными исходами. Хотя всегда присутствуют и разрушительные и саморазрушительные тенденции, в разных случаях будет отчетливо доминировать то или другое стремление.
Эти наблюдения отмечают четкую психогенную связь между насилием, убийством, саморазрушительным поведением и кровавым самоубийством, с одной стороны, и динамикой третьей перинатальной матрицы, с другой. Они также весьма значимы для понимания тех ситуаций, когда индивид совершает беспорядочные убийства и потом прямо или косвенно совершает самоубийство. Феномен амока, культурно-ограниченный синдром, встречающийся в Малайзии, — крайний тому пример. Даже беглый анализ жизни убийц — таких, как Бостон Стрэнглер, техасский бандит Уайт или Чарлз Мэнсон — обнаруживает, что их мечты и фантазии так же, как их повседневная жизнь, изобилуют темами, прямо связанными с БПМ-III.
Одним из самых типичных проявлений БПМ-III является агрессия, направленная и вовне и на себя самого. Это отражено на символическом автопортрете психиатрического пациента, выполненном сразу после мощного перинатального ЛСД-сеанса. Стилизованная хищная птица сжимает в когтях беспомощную мышь. Другая когтистая лапа преобразилась в пушку, направленную в голову самого хищника. Старый автомобиль вверху отражает игру слов (портрет себя = автопортрет), а также связь этого типа агрессивности с безрассудной ездой и аварийностью.
Социокультурный пример поведения, психологически отражающего динамику БПМ-III, — это воин камикадзе: он причиняет колоссальные разрушения и сеет смерть, а затем умирает сам. В то же время его действие рассматривается в более широком духовном контексте как жертва во имя высшего смысла и императора, который персонифицирует божество. В мягких формах активация третьей перинатальной матрицы ведет к состоянию раздражительности и гнева, выливается в тенденцию провоцировать конфликты, притягивать агрессию других и ситуации самонаказания.
Подобные наблюдения позволяют также в новом свете увидеть различные формы саморазрушительного поведения, приводящие к телесному самоувечью: как и в предыдущих примерах, ключ к ним опять дает динамика БПМ-III. Когда пациенты испытывают во время сеансов интенсивную боль, которая составляет существенную часть битвы смерти-возрождения, им часто неудержимо хочется страдания привнесенного извне и дающего ощущение, соразмерное с переживанием. Так, человек, испытывающий мучительную боль в шее или в нижней части спины, может просить о болезненном массаже этих мест. Сходным образом, чувство удушья поведет к просьбам или попыткам удушения. В крайних случаях, индивид, испытывающий мучительную боль в разных частях тела, может увериться, что их необходимо отрезать или проткнуть острым предметом и тем самым облегчить непереносимые страдания. Во время некоторых психоделических сеансов такого рода, ассистентам приходилось по-настоящему предохранять пациентов от нанесения вреда самим себе — от опасных поз, способных повредить шею, от ударов головой о стену, от царапания лица или выкалывания глаз.
Более глубокий анализ обнаруживает, что эти явления, внешне предполагающие серьезную психопатологию, мотивируются попытками самоизлечения. Когда пациент переживает интенсивную боль или сильную негативную эмоцию без адекватного внешнего стимула, это указывает на то, что травматический материал поднимается из бессознательного. В этом случае те же самые неприятные эмоции и телесные ощущения предстают с интенсивностью, превосходящей пережитое пациентом сознательно. Когда природа и интенсивность сознательного переживания в точности совпадут с бессознательным гештальтом, проблема будет решена и произойдет излечение.
Значит, догадка о том, что для достижения разрешения нужно испытать тот же самый дискомфорт, в сущности точна. Однако, чтобы это произошло, эмпирический паттерн должен быть внутренне завершен, а не просто отыгран в действии. Пациент должен снова прожить исходную ситуацию во всей ее полноте и с полной сознательной интуицией; переживание ее видоизмененной копии, без доступа к тому уровню бессознательного, к которому она принадлежит, только отягощает проблему, а не решает ее. Главная ошибка тех, кто пытался себя увечить, в смешении внутреннего процесса с элементами внешней реальности. Это та же ошибка, что и в случае, когда индивид, повторно переживающий болезненный процесс рождения, ищет открытое окно, рассчитывая найти в нем спасение из тисков родового канала. Приведенные примеры показывают, что на сеансах обязательно должен присутствовать опытный ассистент, который сумеет создать безопасное окружение и предотвратить возможные несчастные случаи из-за неадекватного отношения к реальности, в которую погружен испытатель.
Когда сеанс, в котором доминирует БПМ-III, завершен плохо, склонности к самоувечью могут на неопределенное время перенестись в повседневную жизнь. Состояния такого рода иногда неотличимы от тенденции к самоувечью, наблюдаемой в психопатологических состояниях естественного происхождения. Если это так, необходимо возобновить незавершенную работу с применением различных эмпирических техник, способствующих разрешению ситуации. Если этого недостаточно, нужен еще один психоделический сеанс и как можно скорее. В некоторых случаях различные степени самоувечья отражают не наличие специфических ощущений в бессознательном, а как раз их отсутствие. В этом случае индивид будет пытаться бить, ранить, резать или жечь себя, стараясь преодолеть этим физическую или эмоциональную анестезию, чтобы испытать хоть какие-то чувства. В конечном счете, даже эта проблема отражает, как правило, присутствие мощных сил, действующих в бессознательном. Отсутствие чувств часто означает не потерю чувствительности, а столкновение конфликтующих сил, которые взаимно нейтрализуются. Динамический конфликт такого рода очень часто имеет перинатальные корни.
Мы уже обсуждали в предыдущем разделе некоторые психопатологические явления, включающие агрессивность в сочетании с сексуальностью и скатологией, как характерные проявления БПМ-III. Для садомазохизма, изнасилования, сексуального убийства и некрофилии наличие сексуального и скатологического элементов настолько существенно, что их, по-видимому, лучше исследовать в контексте сексуальности, а не агрессивности.
Значение интуитивных находок глубинной эмпирической психотерапии для понимания злостной агрессии становится еще более очевидным, когда мы переходим от индивидуальной психопатологии в область массовой психологии и социальной патологии. Новые знания по психологии войн, кровавых революции, тоталитарных систем, концентрационных лагерей и геноцида настолько фундаментальны в своей теоретической и практической значимости, что я предпочитаю рассмотреть их отдельно в главе восьмой, посвященной человеческой культуре.
Хотя с практической точки зрения главные запасы агрессивных импульсов следует искать в негативных перинатальных матрицах, многие трансперсональные переживания могут становиться дополнительным источником разрушительной энергии. Так, большой заряд враждебности зачастую ассоциируется с повторным проживанием различных эмбриональных кризисов, особенно попыток аборта В некоторых случаях сильный, заряд негативных эмоций может быть связан с травматической или фрустрирующей родовой, расовой или коллективной памятью. Разнообразием специфических форм агрессии сопровождается аутентичное отождествление с разнообразными животными формами, в том числе принятие на себя роли сражающихся соперников одного вида или хищников (животных, птиц, рептилий и других), преследующих и поедающих свои жертвы.
Другим важным источником агрессивных чувств являются живые травматические воспоминания предыдущих воплощении. Здесь важно повторно прожить эти события, со всеми эмоциями и физическими ощущениями, чтобы освободиться от пут гнева и других негативных аффектов и обрести способность прощать и быть прощенным Мифология изобилует темами, связанными с агрессией и насилием; во многих архетипических сюжетах присутствуют ужасные демоны и гневные божества, яростные битвы богов, героев и легендарных существ, а также сцены разрушения невиданных масштабов. Много деструктивной энергии привязано к трансперсональным образам неорганических процессов — вулканических извержений, землетрясений, океанских штормов, разрушения небесных тел и черных дыр.
Трансперсональные сферы представляют, таким образом, богатый запас негативной энергии различных видов и разной степени. Подобно биографическому и перинатальному источникам, они весьма значимы для понимания психопатологии и для психотерапии. В настоящей клинической работе трансперсональные корни агрессии иногда охватывают глубочайший многоуровневый слой с биографическими и перинатальными компонентами; в других случаях специфические трансперсональные формы непосредственно лежат в основе эмоциональных и психосоматических симптомов. Так или иначе, клиническая проблема с такой динамической структурой не разрешится до тех пор, пока пациент не позволит себе испытать соответствующие трансперсональные гештальты.
Динамика депрессии, неврозов и психосоматических расстройств
Расширенная картография человеческой психики предоставляет новый базис для углубленного понимания психопатологических состояний, встречающихся в повседневной психиатрической практике. Там, где биографически ориентированные теории предлагают динамические объяснения клинических явлений, новая модель представляет интерпретацию более точную и законченную, а во многих случаях и более простую. Она гораздо более адекватно описывает сложные взаимозависимости между отдельными симптомами и синдромами и точнее отражает клинические наблюдения. Кроме того, в модель вписываются некоторые синдромы или их аспекты, которые не принимались в расчет старыми теориями или объяснялись только при помощи сложных, запутанных и крайне неубедительных рассуждении. Это в особенности касается злостной агрессии, садомазохизма, серьезных сексуальных извращений, различных форм суицида, большинства психотических проявлений и примеров духовной патологии.
Концептуальная система, представленная здесь, описывалась и применялась с явным знанием, что она всегда останется моделью, а не точным описанием реальности. И в качестве таковой ей нет лучшего применения, чем для организации собранных ранее наблюдений и данных, и ее нужно будет пересматривать, расширять или изменять, если появятся новые данные или будут открыты новые принципы объяснения. Самыми важными критериями достоверности служат ее способность принимать и синтезировать данные из многих областей, новизна терапевтических механизмов и подходов, далеко опережающих ранее существовавшие, и способность быть источником невероятных идей для будущих исследований и поисков новых направлений. Если описания биографического уровня бессознательного, полученные в ортодоксальном психоанализе, требуют лишь небольших добавлений для объединения с представленной моделью, роль перинатальной и трансперсональной динамики в понимании психопатологии еще требует подробного обсуждения (как из-за ее новизны, так и из-за ее решающей важности).
Динамика перинатальных матриц имеет особую теоретическую и практическую значимость. Перинатальные явления легко доступны, они проявляются постоянно в сновидениях и даже в обстоятельствах повседневной жизни. Многим людям вообще сложнее удержать эти силы под контролем, чем найти сознательный доступ к ним. При наличии нового понимания, уверенности и ситуационной поддержки, достаточно бывает интенсивного дыхания и музыки, чтобы обеспечить эмпирический доступ к перинатальному материалу. Включение концепции перинатальных матриц и родовой травмы в психиатрическую теорию открывает новые увлекательные перспективы. Теперь с ее помощью можно получить естественные, логичные объяснения главных психопатологических расстройств, базирующихся на связи этого уровня психики с анатомией, физиологией и биохимией биологического рождения.
Выход за пределы узкой биографической ориентации имеет многообещающие приложения и в терапии. В новом контексте, основанном на понимании перинатальной динамики, стандартные психопатологические категории проявляются как относительно стабильные, тяжелые стадии процесса преобразования и эволюции.
Когда терапевтическая стратегия основывается больше на активации и приятии, чем на подавлении, становятся доступными механизмы самоизлечения и личностной трансформации, превосходящие все известное в традиционной психотерапии и психиатрии.
Проявления, относящиеся к динамике перинатальных матриц, обычно рассматриваются психиатрами как признаки серьезных ментальных заболеваний, которые следует подавлять всеми возможными средствами. Некритичное применение такой терапевтической стратегии, непосредственно вырастающей из медицинской модели, превращает многое в психиатрии в антитерапевтическую по существу силу, так как стратегия эта обособляется в противоборстве с процессом, имеющим внутренние ресурсы исцеления. Во многих случаях новое понимание процесса, с поощрением и облегчением его психологическими или фармакологическими средствами следовало бы рассматривать как лучший метод или, по крайней мере, как важную альтернативу.
Приглядимся теперь внимательнее к новому пониманию психопатологии, основанному на концепции перинатальных матриц. Принято считать, что мышление в терминах четкого и окончательного диагноза согласованной этиологии и патогенеза в психиатрии неприемлемо. Некоторые исключения (ментальные дисфункции, связанные с общим парезом, циркулярными и дегенеративными заболеваниями центральной нервной системы, менингитом, энцефалитом или различными опухолями мозга), относятся фактически к числу проблем, которые диагностируются и лечатся методами, разработанными в нейрологии. Пациенты с этими нарушениями будут направлены к психиатру, только если возникнут серьезные проблемы с содержанием их переживаний.
Для большинства же нарушений, с которыми психиатр сталкивается в своей повседневной практике, более приемлемо мышление на языке симптомов и синдромов. Симптомы — это эмоциональные и психосоматические проявления, представляющие основные единицы, составные части или строительные блоки психопатологии. Синдромы — типичные наборы или констелляции симптомов, встречающиеся в клинической практике.
Тщательный анализ наблюдений, полученных в глубинной эмпирической психотерапии, показывает, что концептуальная модель, включающая перинатальную динамику, может логически вывести большинство психиатрических симптомов из специфических характеристик процесса биологического рождения. Она в состоянии также вполне естественно объяснить, почему отдельные психиатрические симптомы — тревога, агрессивность, депрессия, комплекс вины, чувство неполноценности или навязчивость и бред — имеют тенденцию объединяться в типичные синдромы.
Тревога, считающаяся вообще самым важным из психиатрических симптомов, логично и естественно сопутствует процессу рождения, ведь роды — это критическая для выживания ситуация, включающая предельный физический и эмоциональный стресс. Возможность того, что всякая тревога происходит от травмы, которую ребенок получает в родовом канале, была впервые отмечена 3. Фрейдом. Однако сам Фрейд не стал разрабатывать эту идею, и теорией родовой травмы в качестве источника будущих страхов занялся позднее его ученик-отступник О. Ранк. Три десятилетия спустя теоретические рассуждения пионеров психоанализа подтвердились в психоделических исследованиях.
Агрессивность крайних степеней также вполне соотносится с процессом рождения, как реакция на чрезмерную физическую и эмоциональную боль, удушье и угрозу жизни. Подобная жестокость по отношению к животному на воле привела бы к вспышкам ярости и двигательной буре. А у ребенка, зажатого в узком пространстве родового канала, нет способа вывести поток эмоциональных и моторных импульсов, так как он не может двигаться, сопротивляться, выйти из ситуации и даже кричать. Понятно поэтому, что огромный запас агрессивных импульсов и общего напряжения будет оставаться внутри организма в ожидании высвобождения. Этот громадный резервуар задержанной энергии может позднее послужить основой не только агрессивности и насильственных импульсов, но и различных моторных явлений, которыми обычно сопровождаются многие психиатрические нарушения, — таких как общее мышечное напряжение, тремор, судороги, тики и припадки.
То, что закрытая система родового канала подавляет любое внешнее проявление возникающей биологической ярости, делает ее как бы естественной моделью фрейдовского понятия депрессии, т. е. агрессии, обращенной внутрь и направленной на самого индивида. Эта связь ясно видна из того, что крайним исходом и депрессии и агрессии будет убийство. Убийство отличается от самоубийства только направленностью деструктивных импульсов. Следовательно, симптом депрессии также имеет свой перинатальный прототип: для подавленной депрессии им становится безвыходная ситуация второй перинатальной матрицы, где эффективно гасятся любые энергетические разряды и потоки, а для возбужденной депрессии это третья перинатальная матрица, позволяющая некоторые ограниченные проявления агрессии.