Я больше не могу так жить. Пришел счет за свет, и я вижу, что на меня действуют деньги (те, что надо платить). Расскажу обо всем Адаму. Деваться некуда. Скучаю по нему.
Адама нет уже четвертый день. Почему я не работаю там, где посылают в командировки в Кельце? Потому что я толстая. Стою перед зеркалом и действительно не вижу ничего привлекательного. За исключением отражения Бориса — пес стоит рядом, правда, задом к зеркалу, потому что головой повернулся ко мне. Смотрела я, смотрела на себя и пришла к выводу, к которому мне следовало бы прийти давненько, если бы мои полушария работали в нужном направлении: здесь уже ничто не поможет.
Я позвонила Реньке и заявила, что все без толку. Что я не намерена ни очищать организм, ни голодать, ни тренироваться. Она была по-прежнему простужена и попросила, чтобы я немедленно к ней зашла. Я сказала в ответ, что не только не буду очищаться, тренироваться, голодать, но и ходить я никуда не стану, потому что вся наша трепотня — пустая трата времени. И бросила трубку.
Чувствовала я себя отлично, просто превосходно. Где это сказано, что я должна выглядеть на двадцать три года и иметь пятьдесят кило недовеса? Нигде! И что за чушь, будто я должна быть безупречной партнершей, которая не делает никаких глупостей?!
Через пять минут звонок в дверь. Открыла. Реня. Волосы всклокочены, платье нараспашку. В глазах безумие. Нараспашку, конечно, куртка, которую Реня набросила поверх спортивного костюмчика.
— Господи, что случилось? — причитала она.
А что могло случиться? Ничего. Просто у меня никогда ничего не получается. Борис, и тот с радостью сменил бы меня на кого-нибудь другого, только у бедняжки нет такой возможности.
Ренька была ошарашена. Не понимаю почему. Пора бы реально посмотреть на вещи.
— Одевайся скорее, — скомандовала она, — идем ко мне обедать.
Еще чего. Чтобы ее муженек поглядывал на меня и сравнивал. Пусть сама идет обедать, пусть ест, пока не лопнет. И станет такой же толстой, как я. Ренька, повесив куртку в прихожей, направилась к нам в кухню. Разрази ее гром! Пусть проваливает к своему благоверному и к своему обеду, я абсолютно не намерена выслушивать ее нравоучения. Что якобы все зависит только от меня. И что достаточно настроиться позитивно. В последнее время Ренька твердила об этом без умолку. Взбалмошная баба. К счастью, теперь я, выйдя наконец из депрессии, нахожусь в отличной форме, и у меня все в полном порядке.
В семнадцать десять позвонил Адам. Как жаль, что я не с ним. И отчего у меня такой голос? Я смело ему объявила, что приняла жизненно важное для себя решение: не стану больше худеть и ничего в этом роде.
— Так ты собиралась худеть? — Адам не мог прийти в себя от удивления. — А с чего это?
Вот так номер! Я не собиралась вдаваться в подробности, которых хоть отбавляй.
— Я-то думал, вы с Ренькой ходите куда-то там ради удовольствия, что ты просто любишь играть в теннис, ну и вообще. Ты у меня в самый раз, — сказал Адасик. А потом добавил, что он меня любит и скучает.
Приехал Адам. Мне было без него тоскливо. Я втянула живот и поздоровалась с ним. Радушно.
— Ты чего какая-то странная? — спросил он, когда я примостилась возле него на подлокотнике кресла. И сделал то, о чем я мечтала последние несколько недель. Сказал: «Иди сюда» — и посадил меня к себе на колени.
Я подпрыгнула как ошпаренная, и, прежде чем успела подумать, у меня вырвалось:
— Я буду сидеть у тебя на коленях только после того, как похудею!
— Э-э-э, — рассмеялся он. — А потом, через десять лет, скажешь мне, что уже старая. Всегда найдешь повод для переживаний.
О Боже, если бы он знал...
По-прежнему худею
Я правда собиралась с ним поговорить, но мне опять не хватило мужества. А кроме того, раз уж только мое нутро имело значение — и характер, и настроение, — а не только внешность, то я, устроившись поудобнее с крепким чаем, позволила себе погрузиться в перипетии занимательной любовной мелодрамы. Адасик не скрывал недовольства. Кто бы мог подумать: когда я была одна, меня тяготило одиночество! В телевизоре он ее любил, а она нет, а потом, когда она его, то он ее уже нет. Но затем когда наконец... то и он ее, и она его. Это был весьма поучительный фильм, который, несомненно, обогатил меня внутренне.
— Надеюсь, что твое нутро не уподобится этому. — Голубой махнул в сторону целующейся на фоне заходящего солнца пары.
Я всегда придерживалась мнения, что мужчины должны не фильмы смотреть, а заниматься полезным делом. Забить гвоздь или заменить прокладку. В общем, слово за слово — мы поругались. Он утверждал, что я лишь пускаю ему пыль в глаза с этим здоровым образом жизни и в общем-то, если разобраться, о душе я мало забочусь. То я хотела похудеть, то мечтала хорошо выглядеть, а ведь думать надо прежде всего о здоровье. И что я с собой выделываю!
Я жутко на него обиделась и немедленно позвонила специалисту по китайской медицине. Врач, правда, был русский, зато лечил по китайской методике и говорил по-польски. Никто меня не упрекнет, что я не забочусь о себе! Извольте. Вот возьму и пойду к нему и выполню все его рекомендации!
Русский специалист по китайской медицине прописал мне индийские травы, китайский жемчуг, а также диету, самую что ни на есть нам знакомую, которая, к сожалению, не снизит мой вес, а лишь снимет нагрузку с моей перенесшей желтуху печени. Диета строгая, чудовищная, невыносимая! Кашка утром, зато с зародышами пшеницы и кунжутом, ни грамма соли, рис днем, алоэ, овощи — да и то отварные, никакого чая, кофе, — из напитков — липа, женьшень с солодкой.
Я вернулась домой. Повторила рекомендации доктора Голубому, тот ухмыльнулся себе под нос и заключил:
— Я понял, это не для тебя.
Вот уж увольте, не бывать тому, чтобы какой-то мужчина диктовал, что для меня, а что нет! Ни в жизнь!
— Хотелось бы знать почему?
— Да ты и недели не выдержишь, — ответил Адасик и уткнул нос в газету.
Я хлопнула дверью и ушла в кухню. Мужчины не вправе оценивать мои возможности. Ведь я спокойно могу есть и кашку, и рис, отказаться от чая (с сахаром!), кофе я и так не пью, а значит, одной заботой меньше. Я ему покажу!
Весь день я провела, скитаясь по магазинам. Пришла навьюченная, как ишак, усталая и с тощим кошельком — не предполагала, что маленький пакетик полезного для здоровья риса стоит пятнадцать злотых!
Адам внимательно окинул взглядом мои покупки.
— Зачем ты столько всего накупила? Пропадет. Ведь завтра же тебе захочется мяса.
Я промолчала. Главное — не поддаваться на провокацию. Докажу ему и всему свету.
Потом Тося вернулась из школы. Развалилась в кухне, взглянула на свертки и заключила:
— Зачем ты все это накупила? Пропадет.
Утром я сварила себе кашку из дробленого ячменя. Без соли.
Посыпала кунжутом и отрубями. Выглядело блюдо отвратительно. Я поднесла первую ложку ко рту... и в кухню вошел Адам.
— Ха! — удивился он.
— Доброе утро, — промолвила я и изобразила улыбку счастливой и довольной переменами в жизни женщины.
— Вкусно? — спросил он изумленно. Каша начала набухать у меня на глазах, миллионы зернышек росли и заполняли кухню.
— Объедение, — ответила я и приступила к еде. Не придется ему ликовать!
Прошло шесть дней. Я ела омерзительную кашу, не пила любимого мною чая, не сдавала позиций. Мое нутро здоровело с минуты на минуту. Вчера пришла Ренька. Я заварила для нее чай, себе залила кипятком женьшень с солодкой. Ренька понюхала мой напиток, и ее передернуло — так же, как и меня всякий раз.
— Ты пьешь эту дрянь? — спросила подруга, желая меня поддержать.
— Вполне сносное питье, — соврала я, не моргнув глазом. — А кроме того, хорошая подзарядка для организма или что-то вроде того. — Это уже была правда.
— Рехнулась ты, что ли? — Ренька была неумолима.
Я рассказала ей о китайском целителе русского происхождения, о новой жизни, о здоровье, о том, что следует обращать внимание не на пустяки, а только на важные вещи. А также об Адаме, который не верил, что я смогу продержаться хотя бы три недели. Потом мне можно будет уже есть отварную куриную грудку. Если, конечно, в ней не обнаружат веществ, вызывающих коровье бешенство. Или ящур. Или что-нибудь еще новенькое. Ведь мир не стоит на месте. Я была полна решимости доказать Адаму, что способна на все.
Ренька, попивая вкусный чаек, вдруг от души расхохоталась.
— Нормально же он тебя поднакрутил, а ты и рада стараться! — воскликнула она.
И ушла.
А во мне все аж заклокотало. Так дать себя провести! Терплю адские муки лишь потому, что позволила мужчине посадить себя на кашку! Чего греха таить, вела себя как ребенок, мечущийся в потемках! Он использовал то, что я ему говорила, в своих целях! Нет, не бывать тому, чтобы я плясала под дудку какого-то там мужика!
Когда он вернулся с работы, я как раз жарила (нельзя!), налив побольше растительного масла (нельзя!), куриные бедрышки (нельзя!), обваляв их в карри (нельзя!).
— Быстро же у тебя прошло, — заметил Адасик.
У меня чуть было не сорвалось с языка, что я не позволю больше так над собой измываться, как вдруг снизошло озарение.
— Так ведь это для тебя, — ответила я и накрыла на стол.
Он положил себе бедрышко, я — отварной рис с редисом, морковкой и свеколкой. Без соли. Отрава.
И с улыбкой начала есть. Ну и постная же у него была мина! Тося навернула два куриных окорочка и попросила, чтобы мы ни слова не проронили об этом Якубу. Будто мне больше нечего делать, как только сообщать ему о Тосином дневном рационе. Впрочем, мне думается, дочь с уважением относится к моей диете. Бросив взгляд на мою тарелку, она сказала:
— Сначала худеем, чтобы потом спокойно толстеть.
— Отцепись от матери, — накинулся на нее Адам. Значит, уже дошло до того, что ему безразлично, как я выгляжу.
— Надеюсь, что твое нутро не уподобится этому. — Голубой махнул в сторону целующейся на фоне заходящего солнца пары.
Я всегда придерживалась мнения, что мужчины должны не фильмы смотреть, а заниматься полезным делом. Забить гвоздь или заменить прокладку. В общем, слово за слово — мы поругались. Он утверждал, что я лишь пускаю ему пыль в глаза с этим здоровым образом жизни и в общем-то, если разобраться, о душе я мало забочусь. То я хотела похудеть, то мечтала хорошо выглядеть, а ведь думать надо прежде всего о здоровье. И что я с собой выделываю!
Я жутко на него обиделась и немедленно позвонила специалисту по китайской медицине. Врач, правда, был русский, зато лечил по китайской методике и говорил по-польски. Никто меня не упрекнет, что я не забочусь о себе! Извольте. Вот возьму и пойду к нему и выполню все его рекомендации!
Русский специалист по китайской медицине прописал мне индийские травы, китайский жемчуг, а также диету, самую что ни на есть нам знакомую, которая, к сожалению, не снизит мой вес, а лишь снимет нагрузку с моей перенесшей желтуху печени. Диета строгая, чудовищная, невыносимая! Кашка утром, зато с зародышами пшеницы и кунжутом, ни грамма соли, рис днем, алоэ, овощи — да и то отварные, никакого чая, кофе, — из напитков — липа, женьшень с солодкой.
Я вернулась домой. Повторила рекомендации доктора Голубому, тот ухмыльнулся себе под нос и заключил:
— Я понял, это не для тебя.
Вот уж увольте, не бывать тому, чтобы какой-то мужчина диктовал, что для меня, а что нет! Ни в жизнь!
— Хотелось бы знать почему?
— Да ты и недели не выдержишь, — ответил Адасик и уткнул нос в газету.
Я хлопнула дверью и ушла в кухню. Мужчины не вправе оценивать мои возможности. Ведь я спокойно могу есть и кашку, и рис, отказаться от чая (с сахаром!), кофе я и так не пью, а значит, одной заботой меньше. Я ему покажу!
Весь день я провела, скитаясь по магазинам. Пришла навьюченная, как ишак, усталая и с тощим кошельком — не предполагала, что маленький пакетик полезного для здоровья риса стоит пятнадцать злотых!
Адам внимательно окинул взглядом мои покупки.
— Зачем ты столько всего накупила? Пропадет. Ведь завтра же тебе захочется мяса.
Я промолчала. Главное — не поддаваться на провокацию. Докажу ему и всему свету.
Потом Тося вернулась из школы. Развалилась в кухне, взглянула на свертки и заключила:
— Зачем ты все это накупила? Пропадет.
Утром я сварила себе кашку из дробленого ячменя. Без соли.
Посыпала кунжутом и отрубями. Выглядело блюдо отвратительно. Я поднесла первую ложку ко рту... и в кухню вошел Адам.
— Ха! — удивился он.
— Доброе утро, — промолвила я и изобразила улыбку счастливой и довольной переменами в жизни женщины.
— Вкусно? — спросил он изумленно. Каша начала набухать у меня на глазах, миллионы зернышек росли и заполняли кухню.
— Объедение, — ответила я и приступила к еде. Не придется ему ликовать!
Прошло шесть дней. Я ела омерзительную кашу, не пила любимого мною чая, не сдавала позиций. Мое нутро здоровело с минуты на минуту. Вчера пришла Ренька. Я заварила для нее чай, себе залила кипятком женьшень с солодкой. Ренька понюхала мой напиток, и ее передернуло — так же, как и меня всякий раз.
— Ты пьешь эту дрянь? — спросила подруга, желая меня поддержать.
— Вполне сносное питье, — соврала я, не моргнув глазом. — А кроме того, хорошая подзарядка для организма или что-то вроде того. — Это уже была правда.
— Рехнулась ты, что ли? — Ренька была неумолима.
Я рассказала ей о китайском целителе русского происхождения, о новой жизни, о здоровье, о том, что следует обращать внимание не на пустяки, а только на важные вещи. А также об Адаме, который не верил, что я смогу продержаться хотя бы три недели. Потом мне можно будет уже есть отварную куриную грудку. Если, конечно, в ней не обнаружат веществ, вызывающих коровье бешенство. Или ящур. Или что-нибудь еще новенькое. Ведь мир не стоит на месте. Я была полна решимости доказать Адаму, что способна на все.
Ренька, попивая вкусный чаек, вдруг от души расхохоталась.
— Нормально же он тебя поднакрутил, а ты и рада стараться! — воскликнула она.
И ушла.
А во мне все аж заклокотало. Так дать себя провести! Терплю адские муки лишь потому, что позволила мужчине посадить себя на кашку! Чего греха таить, вела себя как ребенок, мечущийся в потемках! Он использовал то, что я ему говорила, в своих целях! Нет, не бывать тому, чтобы я плясала под дудку какого-то там мужика!
Когда он вернулся с работы, я как раз жарила (нельзя!), налив побольше растительного масла (нельзя!), куриные бедрышки (нельзя!), обваляв их в карри (нельзя!).
— Быстро же у тебя прошло, — заметил Адасик.
У меня чуть было не сорвалось с языка, что я не позволю больше так над собой измываться, как вдруг снизошло озарение.
— Так ведь это для тебя, — ответила я и накрыла на стол.
Он положил себе бедрышко, я — отварной рис с редисом, морковкой и свеколкой. Без соли. Отрава.
И с улыбкой начала есть. Ну и постная же у него была мина! Тося навернула два куриных окорочка и попросила, чтобы мы ни слова не проронили об этом Якубу. Будто мне больше нечего делать, как только сообщать ему о Тосином дневном рационе. Впрочем, мне думается, дочь с уважением относится к моей диете. Бросив взгляд на мою тарелку, она сказала:
— Сначала худеем, чтобы потом спокойно толстеть.
— Отцепись от матери, — накинулся на нее Адам. Значит, уже дошло до того, что ему безразлично, как я выгляжу.
Зуб и дантист
Существуют, наверное, на этом свете умные и предусмотрительные люди. Я, во всяком случае, к ним не принадлежу. Если с чем и ассоциируются у меня такие мудрые и дальновидные головы, так это с зубами. Им никогда не приходится испытывать зубной боли — зуб еще не успеет разболеться, а они ать-два — и уже у дантиста.
У меня все происходит с точностью до наоборот.
Мой зуб вначале деликатно напомнил о себе. Я не настолько глупа, чтобы не знать, что он сидит в том месте уже не первый год, а потому я не проявила к нему внимания. Вероятно, зуб обиделся, потому что затих, будто там его никогда и не было. Я восприняла этот факт с радостью. А в своей краткосрочной памяти оставила заметку — как-нибудь, в неопределенном ближайшем будущем, следует сходить к врачу. Но чуть позже подумала — что это я, разве мне больше ходить некуда? В конце концов в этом чудесном мире есть масса других мест. Зуб точно сквозь землю провалился, а меня увлек поток жизни.
Так меня носило и крутило, пока однажды, проснувшись утром, я не ощутила свой зуб. Лизнула его языком, мол, здравствуй, он не утихал. Ах, ты так — подумала я. Выпила горячего чаю — он взбунтовался. У меня все позеленело перед глазами. Ладно, твоя взяла. Я разбавила чай холодной водой — он успокоился. Решила его задобрить. Ты мой самый любимый зубик. Ты совсем у меня не болишь. Здоровенький. Видно, он понял, потому что теперь только ныл.
В субботу мы с Адамом поехали в гости к его приятелям с радио, я съела там миллион калорий — поверьте мне, их и не видно было, так ловко они были спрятаны в пирожных наполеон. Я решила перехитрить свой зуб и жевала только левой стороной. Но, на беду, он оказался смышленым. Взбрыкнул на крем и словно шило вонзил мне в челюсть. Я побежала в ванную и долго полоскала рот теплой водой. Комнатной температуры, потому что на холодную мой зуб воскликнул «нет!» и дал пинка прямехонько в нижнюю челюсть справа.
Вернувшись домой, я приняла болеутоляющее. И поклялась ему, что в понедельник с рассветом отправлюсь к дантисту. Зуб обрадовался и перестал выкидывать фортели. Это было еще в позапрошлый понедельник.
Разве я виновата, что зуб о себе ничем не напомнил?
Позавчера он схватил тяжелый молот и начал размеренно им лупить вокруг. Обезболивающие таблетки решительно отвергал. Я дошла даже до того, что решила его споить. Напросилась к Уле на коньяк. Мы выпили полбутылки, потому что она добрый человек, и боль стихла. Спала я превосходно.
Утром проснулась с дикой головной болью с похмелья. К сожалению, в сравнении с зубной болью это было ничто. Под веками словно разряды молнии, зуб обезумел. Раскалывался. Подпрыгивал. Взял сверло и пытался вонзить его в мозг. Я поехала к врачу на прием cito16с острой болью. Дантист взглянул на меня с сочувствием.
— Да, долго же вы дожидались. Жаль, но придется удалить.
Долго? Ну уж простите, я ведь уже на следующий день к нему примчалась! С позавчера до сегодня — разве долго?
Расставание с зубом было болезненным. А кроме того, мне нужно было прийти еще раз.
Три дня я принимала обезболивающее. Рана кровила. Сердце обливалось кровью. Не переношу разлук. Ах, до чего же я была не благоразумна! Он остался бы со мной, если бы я его не упустила!
В таком состоянии застала меня Анита. Заехала вечером, Адам был на радио, Тося — в кино с Якубом, а потому я обрадовалась.
— Привет! Роберт переехал к Божене, — сообщила она с порога.
Горечь потери зубика притупилась в связи с фактом переезда ее мужа к незнакомой мне даме.
—Бог ты мой! — воскликнула я.
— Так будет лучше для нас обоих, — сказала Анита и взяла на колени моего кота, которому это пришлось по нраву.
Вот и рассчитывай на преданность своих, вскормленных чуть ли не собственной грудью животных.
— Борись за него! — пробормотала я с окаменевшим лицом.
— Какой смысл. — Анита гладила моего кота, а он урчал. — С каждым годом было все хуже и хуже. Мы перестали обращать друг на друга внимание, — всхлипнула она. — Я даже не знаю, в какой момент мне стало его недоставать.
— Еще не все потеряно, — бормотала я убежденно.
— Единственное, что теперь остается, — расстаться, не причинив друг другу боли. В прошлом году у меня был очень выгодный контракт, и я не захотела ехать отдыхать. Он поехал один. Думала: жизнь длинная — успеется. Потом я вообще перестала планировать что-либо для нас двоих. Работа в рекламном бизнесе так меня захватила! И я была довольна, что Роберт не дергает меня, что он тоже где-то крутится, что у него своя жизнь... Не говори ничего, мне самой нужно выговориться...
Я приготовила чай. Когда вернулась с заварным чайником, мой пес положил морду к Аните на колени. Я не знала, что и сказать.
Глотнула чаю, и дырка от зуба напомнила о себе пронзительно и неожиданно.
— Ты плохо себя чувствуешь? — Анита взглянула на меня с сочувствием.
— Мне вырвали зуб, — промолвила я тихо, чтобы не бередить рану.
— Тогда ты поймешь, о чем я говорю. Именно так все и происходит: ты ничего не предпринимаешь, ждешь до последней минуты, потому что тебе кажется, что еще успеешь. А потом остается лишь вырвать. А не удалишь, так какая-нибудь гангрена или...
Анита вздохнула, а меня холод пробрал до костей.
Всем нутром почувствовала — нельзя ждать, пока мои отношения с Адамом начнет разъедать какая-нибудь зараза.
А может, уже слишком поздно что-либо менять?
Интересно, почему почти пятнадцать лет выдержал со мной нынешний Йолин муж? Был слеп? Еще год назад мне казалось, что на сей раз у меня все складывается удачно. Почему я в самом начале не сознавала, что принадлежу к женщинам, которые моментально привязываются к мужчине, а тот даже хорошую машину купить себе не может, и в итоге получается, что другие мужики ему сочувствуют, а он чувствует себя хуже других? И я причина всех его бед? Несомненно, ему было бы лучше без меня, только теперь он уже не знает, как из этой истории выпутаться, хотя я все больше времени провожу с женщинами и не требую от него, чтобы сидел дома, перестал так много работать и почаще бывал со мной.
Но в данный момент я измотана болью и не могу думать об Адаме и о том, что мне делать дальше.
Сегодня снова была у своего зубного врача. Он улыбнулся, увидев меня. Сердечко трепыхнулось — все-таки не так часто встречаешь мужчин, улыбающихся тебе при встрече. Зубы у него красивые — я сделала правильный выбор.
— Ложитесь, пожалуйста, — проговорил он бархатным голосом.
Лежачее кресло. Уже в одной этой фразе, произнесенной спокойно и уверенно, таилось нечто, заставляющее содрогнуться. Трепет из фразы перешел на мою спину, но я легла, опять же нечасто приходится слышать подобное предложение от обаятельного мужчины, который к тому же творит добрые дела.
Легла я и стала ждать. Доктор отошел к другой женщине, расположившейся на втором кресле, но меня это не удивило, потому что у меня и в жизни так — стоит довериться какому-нибудь мужчине, и картина, как описанная выше.
Лежала я, глазея на лампу и на оборудование, и услышала издалека голос доктора:
— Может, снимете свитер? Здесь жарко.
Это не мне, а той. Ха-ха, зашевелилось у меня в мозгах, — неплохое начало.
Потом он подошел ко мне. Я моментально спохватилась, что обязана помнить о том, что у меня под блузкой ничего нет, и блузку я снимать не собиралась! Он улыбался, улыбка у него обворожительная.
— Давайте откроем ротик, — попросил он.
Никто никогда в жизни мне так не говорил. Меня просили, скорее, закрыть, и форма «ротик» в тех предложениях была неуместна.
Я открыла. К сожалению, пришлось замолчать, что всегда мне давалось с трудом. Он ковырялся и ковырялся в моем ротике, а потом вздохнул:
— В шестом тоже придется чистить канал.
Ну вот вам, пожалуйста. Приходишь так, между прочим, для профилактики, заботясь о состоянии своей ротовой полости, а мужчина, как водится, разрушает все иллюзии. Милости просим, я ему полностью доверяю, и глаза у меня становятся масляными, ведь женщина у стоматолога становится женщиной абсолютно незащищенной, как бы обнаженной, то есть оставленной на произвол судьбы.
— Я не причиню вам боли, — мягко пообещал мужчина, и в этот момент должна бы включиться сигнальная сирена: Йолин супруг тоже заверял, что меня не обидит. Никому в голову не пришло бы начинать знакомство с этой фразы. Разве мы, женщины, встречая чудесного мужика, заявляем ему тут же, что не будем бриться его станком, что он не увидит нас с краской на волосах? Разве может нам стукнуть в голову гасить сигарету о его плечо? Этот, конечно, тоже соврал. Больно стало на счет «раз». Он всадил иглу в невинное небо, меня аж бросило в жар, и я пожалела, что на мне нет свитера, который можно было бы снять.
— Успокойтесь, больно не будет. — Бархат голоса смягчал мои страдания.
Возможно, не будет, когда-нибудь в будущем, но сейчас боль прошила меня, как молния. Он отошел к той женщине, я ждала, когда прекратится боль. Мне это моментально напомнило мое замужество, и выходило в общем-то, что оно состояло из сплошного ожидания той минуты, когда стихнет боль. Хорошенькая перспектива! Ладно, пустяк. Действительно, много времени не понадобилось, чтобы у меня онемела правая часть лица. Став женщиной, частично парализованной, я снискала расположение дантиста, он удерживал меня в лежачем положении сорок минут. Потом улыбнулся и сказал:
— В следующий раз в среду. Двести восемьдесят злотых. Спасибо.
Затем поприветствовал очередную пациентку точно такой же улыбкой, какой чуть было не соблазнил меня. Эта дама пришла менять челюсть, и на вид она была лет на сорок старше, чем я.
У меня все происходит с точностью до наоборот.
Мой зуб вначале деликатно напомнил о себе. Я не настолько глупа, чтобы не знать, что он сидит в том месте уже не первый год, а потому я не проявила к нему внимания. Вероятно, зуб обиделся, потому что затих, будто там его никогда и не было. Я восприняла этот факт с радостью. А в своей краткосрочной памяти оставила заметку — как-нибудь, в неопределенном ближайшем будущем, следует сходить к врачу. Но чуть позже подумала — что это я, разве мне больше ходить некуда? В конце концов в этом чудесном мире есть масса других мест. Зуб точно сквозь землю провалился, а меня увлек поток жизни.
Так меня носило и крутило, пока однажды, проснувшись утром, я не ощутила свой зуб. Лизнула его языком, мол, здравствуй, он не утихал. Ах, ты так — подумала я. Выпила горячего чаю — он взбунтовался. У меня все позеленело перед глазами. Ладно, твоя взяла. Я разбавила чай холодной водой — он успокоился. Решила его задобрить. Ты мой самый любимый зубик. Ты совсем у меня не болишь. Здоровенький. Видно, он понял, потому что теперь только ныл.
В субботу мы с Адамом поехали в гости к его приятелям с радио, я съела там миллион калорий — поверьте мне, их и не видно было, так ловко они были спрятаны в пирожных наполеон. Я решила перехитрить свой зуб и жевала только левой стороной. Но, на беду, он оказался смышленым. Взбрыкнул на крем и словно шило вонзил мне в челюсть. Я побежала в ванную и долго полоскала рот теплой водой. Комнатной температуры, потому что на холодную мой зуб воскликнул «нет!» и дал пинка прямехонько в нижнюю челюсть справа.
Вернувшись домой, я приняла болеутоляющее. И поклялась ему, что в понедельник с рассветом отправлюсь к дантисту. Зуб обрадовался и перестал выкидывать фортели. Это было еще в позапрошлый понедельник.
Разве я виновата, что зуб о себе ничем не напомнил?
Позавчера он схватил тяжелый молот и начал размеренно им лупить вокруг. Обезболивающие таблетки решительно отвергал. Я дошла даже до того, что решила его споить. Напросилась к Уле на коньяк. Мы выпили полбутылки, потому что она добрый человек, и боль стихла. Спала я превосходно.
Утром проснулась с дикой головной болью с похмелья. К сожалению, в сравнении с зубной болью это было ничто. Под веками словно разряды молнии, зуб обезумел. Раскалывался. Подпрыгивал. Взял сверло и пытался вонзить его в мозг. Я поехала к врачу на прием cito16с острой болью. Дантист взглянул на меня с сочувствием.
— Да, долго же вы дожидались. Жаль, но придется удалить.
Долго? Ну уж простите, я ведь уже на следующий день к нему примчалась! С позавчера до сегодня — разве долго?
Расставание с зубом было болезненным. А кроме того, мне нужно было прийти еще раз.
Три дня я принимала обезболивающее. Рана кровила. Сердце обливалось кровью. Не переношу разлук. Ах, до чего же я была не благоразумна! Он остался бы со мной, если бы я его не упустила!
В таком состоянии застала меня Анита. Заехала вечером, Адам был на радио, Тося — в кино с Якубом, а потому я обрадовалась.
— Привет! Роберт переехал к Божене, — сообщила она с порога.
Горечь потери зубика притупилась в связи с фактом переезда ее мужа к незнакомой мне даме.
—Бог ты мой! — воскликнула я.
— Так будет лучше для нас обоих, — сказала Анита и взяла на колени моего кота, которому это пришлось по нраву.
Вот и рассчитывай на преданность своих, вскормленных чуть ли не собственной грудью животных.
— Борись за него! — пробормотала я с окаменевшим лицом.
— Какой смысл. — Анита гладила моего кота, а он урчал. — С каждым годом было все хуже и хуже. Мы перестали обращать друг на друга внимание, — всхлипнула она. — Я даже не знаю, в какой момент мне стало его недоставать.
— Еще не все потеряно, — бормотала я убежденно.
— Единственное, что теперь остается, — расстаться, не причинив друг другу боли. В прошлом году у меня был очень выгодный контракт, и я не захотела ехать отдыхать. Он поехал один. Думала: жизнь длинная — успеется. Потом я вообще перестала планировать что-либо для нас двоих. Работа в рекламном бизнесе так меня захватила! И я была довольна, что Роберт не дергает меня, что он тоже где-то крутится, что у него своя жизнь... Не говори ничего, мне самой нужно выговориться...
Я приготовила чай. Когда вернулась с заварным чайником, мой пес положил морду к Аните на колени. Я не знала, что и сказать.
Глотнула чаю, и дырка от зуба напомнила о себе пронзительно и неожиданно.
— Ты плохо себя чувствуешь? — Анита взглянула на меня с сочувствием.
— Мне вырвали зуб, — промолвила я тихо, чтобы не бередить рану.
— Тогда ты поймешь, о чем я говорю. Именно так все и происходит: ты ничего не предпринимаешь, ждешь до последней минуты, потому что тебе кажется, что еще успеешь. А потом остается лишь вырвать. А не удалишь, так какая-нибудь гангрена или...
Анита вздохнула, а меня холод пробрал до костей.
Всем нутром почувствовала — нельзя ждать, пока мои отношения с Адамом начнет разъедать какая-нибудь зараза.
А может, уже слишком поздно что-либо менять?
Интересно, почему почти пятнадцать лет выдержал со мной нынешний Йолин муж? Был слеп? Еще год назад мне казалось, что на сей раз у меня все складывается удачно. Почему я в самом начале не сознавала, что принадлежу к женщинам, которые моментально привязываются к мужчине, а тот даже хорошую машину купить себе не может, и в итоге получается, что другие мужики ему сочувствуют, а он чувствует себя хуже других? И я причина всех его бед? Несомненно, ему было бы лучше без меня, только теперь он уже не знает, как из этой истории выпутаться, хотя я все больше времени провожу с женщинами и не требую от него, чтобы сидел дома, перестал так много работать и почаще бывал со мной.
Но в данный момент я измотана болью и не могу думать об Адаме и о том, что мне делать дальше.
Сегодня снова была у своего зубного врача. Он улыбнулся, увидев меня. Сердечко трепыхнулось — все-таки не так часто встречаешь мужчин, улыбающихся тебе при встрече. Зубы у него красивые — я сделала правильный выбор.
— Ложитесь, пожалуйста, — проговорил он бархатным голосом.
Лежачее кресло. Уже в одной этой фразе, произнесенной спокойно и уверенно, таилось нечто, заставляющее содрогнуться. Трепет из фразы перешел на мою спину, но я легла, опять же нечасто приходится слышать подобное предложение от обаятельного мужчины, который к тому же творит добрые дела.
Легла я и стала ждать. Доктор отошел к другой женщине, расположившейся на втором кресле, но меня это не удивило, потому что у меня и в жизни так — стоит довериться какому-нибудь мужчине, и картина, как описанная выше.
Лежала я, глазея на лампу и на оборудование, и услышала издалека голос доктора:
— Может, снимете свитер? Здесь жарко.
Это не мне, а той. Ха-ха, зашевелилось у меня в мозгах, — неплохое начало.
Потом он подошел ко мне. Я моментально спохватилась, что обязана помнить о том, что у меня под блузкой ничего нет, и блузку я снимать не собиралась! Он улыбался, улыбка у него обворожительная.
— Давайте откроем ротик, — попросил он.
Никто никогда в жизни мне так не говорил. Меня просили, скорее, закрыть, и форма «ротик» в тех предложениях была неуместна.
Я открыла. К сожалению, пришлось замолчать, что всегда мне давалось с трудом. Он ковырялся и ковырялся в моем ротике, а потом вздохнул:
— В шестом тоже придется чистить канал.
Ну вот вам, пожалуйста. Приходишь так, между прочим, для профилактики, заботясь о состоянии своей ротовой полости, а мужчина, как водится, разрушает все иллюзии. Милости просим, я ему полностью доверяю, и глаза у меня становятся масляными, ведь женщина у стоматолога становится женщиной абсолютно незащищенной, как бы обнаженной, то есть оставленной на произвол судьбы.
— Я не причиню вам боли, — мягко пообещал мужчина, и в этот момент должна бы включиться сигнальная сирена: Йолин супруг тоже заверял, что меня не обидит. Никому в голову не пришло бы начинать знакомство с этой фразы. Разве мы, женщины, встречая чудесного мужика, заявляем ему тут же, что не будем бриться его станком, что он не увидит нас с краской на волосах? Разве может нам стукнуть в голову гасить сигарету о его плечо? Этот, конечно, тоже соврал. Больно стало на счет «раз». Он всадил иглу в невинное небо, меня аж бросило в жар, и я пожалела, что на мне нет свитера, который можно было бы снять.
— Успокойтесь, больно не будет. — Бархат голоса смягчал мои страдания.
Возможно, не будет, когда-нибудь в будущем, но сейчас боль прошила меня, как молния. Он отошел к той женщине, я ждала, когда прекратится боль. Мне это моментально напомнило мое замужество, и выходило в общем-то, что оно состояло из сплошного ожидания той минуты, когда стихнет боль. Хорошенькая перспектива! Ладно, пустяк. Действительно, много времени не понадобилось, чтобы у меня онемела правая часть лица. Став женщиной, частично парализованной, я снискала расположение дантиста, он удерживал меня в лежачем положении сорок минут. Потом улыбнулся и сказал:
— В следующий раз в среду. Двести восемьдесят злотых. Спасибо.
Затем поприветствовал очередную пациентку точно такой же улыбкой, какой чуть было не соблазнил меня. Эта дама пришла менять челюсть, и на вид она была лет на сорок старше, чем я.
Снова кое-что для себя
Тося прекрасно выглядит, у нее отрастают волосы, она стала какой-то спокойной, счастливой, много занимается. Зайдя вечером к Уле (Адам был на радио), я похвасталась своим ребенком. А Уля мне в ответ:
— Послушай-ка, ты должна рассказать Адаму о тех деньгах.
Впервые с тех пор, как я доверила ей тайну самой крупной аферы в своей жизни, она открыто об этом заговорила. Меня это задело. Но Уля не хотела мне досадить. Сказала мне то, что я и сама знала: нехорошо утаивать некоторые вещи. Что я в конце концов никого не убила, что затем и нужен мужик, которого любишь, чтобы понимал ошибки. А иначе я изведу и себя, и мужика, и делу конец. Я расплакалась, и, честное слово, мне полегчало.
— Сделай это ради себя, — посоветовала Уля.
— Я в любую минуту могу что-нибудь сделать ради себя!
— Так сделай! — настаивала Уля.
— Я могу встать перед зеркалом и повторять: все это неправда, неправда, неправда!
Уля, которая как раз в ту минуту отхлебнула кофе (который, конечно, она вскоре бросит пить), поперхнувшись им, залилась смехом, потом спросила, нет ли у меня и для нее какого-нибудь мудрого совета. И, как верная подруга, я ответила, что такой непременно найдется. Пусть не питает иллюзий.
— Я могу и тебя поставить перед зеркалом и повторять: все это правда, правда, истинная правда!
Я впервые за несколько недель тоже веселилась от всей души. И окончательно решила — завтра обо всем расскажу Адаму.
Старушка подняла глаза. Я взглянула ей в лицо и помертвела. Свирепое выражение, глубокие складки возле губ, уголки опущены, взгляд, если бы мог убивать, сразил бы ту девушку наповал. Я ощутила такую неприязнь к этой дряхлой перечнице, что озноб прошиб меня до костей. Девушка в желтеньком платьице, ясное дело, что коротюсеньком, проехала только одну остановку. Протиснулась к выходу и исчезла на следующей станции. Старуха уставилась на меня и разжала губы. Я живо представила, что такая скажет о хамстве, о молодежи, которая никого в грош не ставит, которая не способна, не умеет, не знает, о молодежи полуголой, выставляющей все напоказ, и так далее, а я промолчу или поддакну.
А старуха растянула губы, морщины еще глубже разрезали лицо, грозный взгляд готов был убить. Потом наклонилась ко мне и сказала блеклым голосом:
— Боже мой! Вы видели? Как прекрасна молодость...
Значит, я вся во власти воображения. Пора с этим кончать.
Вчера ночью вернулся Адам. Я уже легла спать, но решила не откладывать разговор. Все равно, когда бы он ни вернулся — решение я приняла. Хватит лжи.
Услышав скрежет ключа в замке, я зажгла ночник. Он вошел в комнату и улыбнулся:
— Не спишь?
— Жду тебя, — ответила я, а он вновь улыбнулся, и мне показалось, что вижу в его глазах то, чего уже давно в них не было, а я даже не замечала, что это отсутствует. Адам, вместо того чтобы отправиться в ванную, сначала подошел ко мне и поцеловал. И тогда я почувствовала сильный, поразительно стойкий запах. К сожалению, я мгновенно его узнала.
Адам пошел в душ, а я лежала как парализованная. Потому что от него пахло дамскими духами — духами, которые я купила себе, чтобы Тося через несколько месяцев положила их мне под рождественскую елку. Это был аромат, который я впервые уловила в ванной, где имелись сауна, джакузи и плетеная мебель.
Адам пах духами «Джангл элефант» фирмы «Кензо».
Я даже никому об этом сказать не могу. Если мужчина возвращается домой в два часа ночи и пахнет дамскими духами, все мучительно ясно. Нет нужды проверять, контролировать, искать, рыться в его вещах и спрашивать у подруг совета. Тем более если одна из них пользуется такими духами.
Во мне словно все умерло, и я не знала, как мне быть. С Эксом все было ясно и просто: с ним я не могла оставаться ни минутой дольше. Но при мысли, что я могу потерять Адама, меня охватывало оцепенение. Я уже его потеряла. Я вспомнила все — Ренькино неожиданное стремление подружиться, ее недомолвки, ее слова: «Если он захочет тебе изменить, ты и знать не будешь, следи за собой, каждый мужчина похож на собаку, охотящуюся на женщин». Я вспомнила, с какой радостью он выслал меня в деревню с Улей и что Артур поздно возвращается домой. И как Ренька допытывалась, может ли она позвонить ему на радио.
— Послушай-ка, ты должна рассказать Адаму о тех деньгах.
Впервые с тех пор, как я доверила ей тайну самой крупной аферы в своей жизни, она открыто об этом заговорила. Меня это задело. Но Уля не хотела мне досадить. Сказала мне то, что я и сама знала: нехорошо утаивать некоторые вещи. Что я в конце концов никого не убила, что затем и нужен мужик, которого любишь, чтобы понимал ошибки. А иначе я изведу и себя, и мужика, и делу конец. Я расплакалась, и, честное слово, мне полегчало.
— Сделай это ради себя, — посоветовала Уля.
— Я в любую минуту могу что-нибудь сделать ради себя!
— Так сделай! — настаивала Уля.
— Я могу встать перед зеркалом и повторять: все это неправда, неправда, неправда!
Уля, которая как раз в ту минуту отхлебнула кофе (который, конечно, она вскоре бросит пить), поперхнувшись им, залилась смехом, потом спросила, нет ли у меня и для нее какого-нибудь мудрого совета. И, как верная подруга, я ответила, что такой непременно найдется. Пусть не питает иллюзий.
— Я могу и тебя поставить перед зеркалом и повторять: все это правда, правда, истинная правда!
Я впервые за несколько недель тоже веселилась от всей души. И окончательно решила — завтра обо всем расскажу Адаму.
* * *
Я возвращалась домой под вечер. Читать не могла — напротив сидел парень с сотовым телефоном в руке и трепался во весь голос. Я никак не могла сосредоточиться. Раздумывала, как на все то, в чем я собиралась сознаться, отреагирует Адам. Люди входили и выходили. На станции «Осмотри» состав стоял чуточку дольше обычного. Я оторвала взгляд от окна и у входа в вагон обратила внимание на очень древнюю старушку. Она медленно взбиралась по ступеням, держа перед собой допотопные ходики, кто-то ей как раз помогал сесть в электричку. Не знаю, видела ли я когда-нибудь кого-либо столь дряхлого. Старые, поблекшие глаза, некогда голубые, морщина на морщине, кое-где между ними проступали пигментные пятна. Парень не умолкал. Противный тип. Такой-то уж точно сделает вид, что не заметил бабушку. Юноша поднял глаза и увидел направлявшуюся в нашу сторону старуху. Встал, не отрывая мобильника от уха. Бабушка села, и тут моему взору открылось видение. Видение — блондинка на длинных ногах — метнулось к поезду и, запыхавшись, в последнюю секунду вспорхнуло на подножку. Поезд тронулся, а я не могла оторвать от нее глаз. Видение мало того, что было прелестно и гордо несло свое двадцатилетнее, улыбающееся, интеллигентное личико, — мамочка родненькая, ладно бы только лицо! Это создание было облачено в платьице, связанное крючком. Желтое. Дыряво-ажурное. Под которым не было лифчика. Возмутительно! Хотя если бы у меня была такая грудь, я бы не надевала платья даже с дырочками. Через них просвечивало прекрасно загоревшее, грациознейшее тело в мире. Вагон замер, хотя катил дальше.Старушка подняла глаза. Я взглянула ей в лицо и помертвела. Свирепое выражение, глубокие складки возле губ, уголки опущены, взгляд, если бы мог убивать, сразил бы ту девушку наповал. Я ощутила такую неприязнь к этой дряхлой перечнице, что озноб прошиб меня до костей. Девушка в желтеньком платьице, ясное дело, что коротюсеньком, проехала только одну остановку. Протиснулась к выходу и исчезла на следующей станции. Старуха уставилась на меня и разжала губы. Я живо представила, что такая скажет о хамстве, о молодежи, которая никого в грош не ставит, которая не способна, не умеет, не знает, о молодежи полуголой, выставляющей все напоказ, и так далее, а я промолчу или поддакну.
А старуха растянула губы, морщины еще глубже разрезали лицо, грозный взгляд готов был убить. Потом наклонилась ко мне и сказала блеклым голосом:
— Боже мой! Вы видели? Как прекрасна молодость...
Значит, я вся во власти воображения. Пора с этим кончать.
Вчера ночью вернулся Адам. Я уже легла спать, но решила не откладывать разговор. Все равно, когда бы он ни вернулся — решение я приняла. Хватит лжи.
Услышав скрежет ключа в замке, я зажгла ночник. Он вошел в комнату и улыбнулся:
— Не спишь?
— Жду тебя, — ответила я, а он вновь улыбнулся, и мне показалось, что вижу в его глазах то, чего уже давно в них не было, а я даже не замечала, что это отсутствует. Адам, вместо того чтобы отправиться в ванную, сначала подошел ко мне и поцеловал. И тогда я почувствовала сильный, поразительно стойкий запах. К сожалению, я мгновенно его узнала.
Адам пошел в душ, а я лежала как парализованная. Потому что от него пахло дамскими духами — духами, которые я купила себе, чтобы Тося через несколько месяцев положила их мне под рождественскую елку. Это был аромат, который я впервые уловила в ванной, где имелись сауна, джакузи и плетеная мебель.
Адам пах духами «Джангл элефант» фирмы «Кензо».
Я даже никому об этом сказать не могу. Если мужчина возвращается домой в два часа ночи и пахнет дамскими духами, все мучительно ясно. Нет нужды проверять, контролировать, искать, рыться в его вещах и спрашивать у подруг совета. Тем более если одна из них пользуется такими духами.
Во мне словно все умерло, и я не знала, как мне быть. С Эксом все было ясно и просто: с ним я не могла оставаться ни минутой дольше. Но при мысли, что я могу потерять Адама, меня охватывало оцепенение. Я уже его потеряла. Я вспомнила все — Ренькино неожиданное стремление подружиться, ее недомолвки, ее слова: «Если он захочет тебе изменить, ты и знать не будешь, следи за собой, каждый мужчина похож на собаку, охотящуюся на женщин». Я вспомнила, с какой радостью он выслал меня в деревню с Улей и что Артур поздно возвращается домой. И как Ренька допытывалась, может ли она позвонить ему на радио.