Страница:
С виду – надежная берлога. А как-то там внутри? Давненько я у Степана не бывал.
Хозяин отсутствовал, что следовало уже из запертого наружного засова. Внутренний дворик зарос ядовито-зеленой травой, и валуном возвышался над нею выбеленный временем череп – по-моему, слоновий, но с четырьмя бивнями. Выполоть траву Степан, разумеется, не удосужился, а упрекни его в лености – похлопает большими голубыми глазами и скажет с недоумением: «Разве я садовник?» Но тропинку к дому протоптал, и на том спасибо.
Я вошел в дом, потрогал шкуры убитых зверей, дважды содрогнулся, представив себе владельцев этих шкур в полной боевой готовности, осмотрел заспиртованного в банке из-под маринованных опят муравья длиннее указательного пальца, ощупал камни очага – холодные, – поворошил пепел и вывел заключение: Степана нет часов десять как минимум. Ушел еще ночью или вечером. Значит, скоро будет. Если только он не отправился в многодневную экспедицию. С него станется. Тогда я его не найду, даже пробовать не стану. Оставлю на банке с муравьем записку и отправлюсь искать Германа. Уж этого-то в дикую местность калачом не заманишь, ему в гуще народа хорошо. А что такое народ? Для Германа народ – это публика.
А пока что – подождать? Ну да. Только это и остается. А время идет. Балыкин сказал: сбор завтра, понимаешь ли, в двадцать два ноль-ноль. То есть уже сегодня. Осталось менее десяти часов. Пожалуй, можно потратить на ожидание час, но не больше…
Во дворе я разложил костерок «шалашиком». Растопка отсырела, и я позаимствовал немного спирта из банки с муравьем-голиафом. Когда огонь разгорелся – нарвал и набросал в костер травы. Покопавшись в барахле, нашел ракетницу и выпалил в небо. Авось Степан увидит. Не ракету, так столб дыма.
На что-нибудь вроде ответного выстрела из Степановой винтовки я не надеялся. Он не станет обозначать свое присутствие, а сначала попытается незаметно выяснить, кто это забрался в его берлогу и ел из его миски. Береженого бог бережет. Не только на нашей Земле есть скользуны.
Мы даже не были первыми…
Прошло минут сорок. Я дымил в небо, подбрасывая в костер то реквизированные в доме дрова, то охапки травы, и поглядывал на калитку в частоколе, надеясь уловить момент, когда она шелохнется и в нее просунется винтовочный ствол. В сельве голосили птицы. По кронам деревьев за частоколом с мерзкими криками носились какие-то комки рыжей шерсти – наверное, местные бездарные приматы, так и не породившие человека. Все бы им по веткам скакать…
Потом совсем рядом оглушительно бабахнуло, и мой дымный костерок разлетелся во все стороны. Картечь.
Я подпрыгнул.
– Стой смирненько, – ласково посоветовал знакомый голос за моей спиной. – Вот так, умница. Не откажи в любезности положить руки на затылок. Замечательно. Теперь медленно повернись, будь добр.
Ласковое обращение с живым существом – первый залог успеха. Особенно, когда в качестве второго залога выступает оружие для охоты на крупную дичь.
– А, это ты… – сказал Степан и опустил винтовку. – Прости, не узнал со спины. Один?
– Один.
– Молодец, что навестил. Ты погостить или по делу?
– Пусть психи у тебя гостят, – сердито сказал я. – Как ты сюда проник?
– Секрет фирмы. – Степан самодовольно улыбнулся.
Он всегда был немного склонен к самолюбованию, и я отчасти его понимал. Природе удался этот экземпляр. Мощные плечи, впалый живот, красиво посаженная голова с целым стогом соломенных волос, гвардейский рост, горделивая осанка, ну и прочее отсутствие видимых дефектов. Неглуп. Решителен. Женщины таких обожают, особенно в годы войн и народных бедствий. И не обожают в годы сытого благоденствия, потому что у них нет «Бентли» и недвижимости на Лазурном Берегу. Женский инстинкт не обманешь. Инстинкт знает, когда нужен бесстрашный защитник, а когда – лысый пузанчик с деньгами и связями.
А на кой черт Степану «Бентли», недвижимость и «шикарная» жизнь, если он скользун, причем из лучших? Он давно вырос из этих штанишек.
– Собирайся, – сказал я ему, – Балык зовет. Сбор в двадцать два в штабе.
– А, ну время есть. Пошли в дом, перекусим чего-нибудь. Что там стряслось, не знаешь?
– Понятия не имею. И не пойду я к тебе – и жарко, и некогда. Мне еще Германа надо найти…
Слабовато. Придется переписать этот кусок. Герои почти бесплотны, особенно Степан, действие вялое. Выстрел не в счет, ибо произведен не в человека. И что это за путь в укрепленную берлогу – через калитку?! Пусть «штатный» вход будет в изобилии снабжен ловушками для непрошеных гостей и моему герою придется брать частокол с тыла. А там обрыв. Скальный. Не на холме стоит берлога Степана, а на утесе, как рыцарский замок. Над бешеной порожистой рекой, куда только свались – течение схватит и размолотит в фарш о валуны. Ничего, герой справится. Навыки скалолазания помогут. Заодно познакомлю читателя с азами этого дела – держать тело на удобном расстоянии от скалы, использовать руки только для цепляния, а подниматься на ногах, потому что только режиссерам голливудских фильмов неведомо, что ноги гораздо сильнее рук… Многие любят, когда их ненавязчиво просвещают. И пусть внутри частокола произойдет что-нибудь загадочное. Например, герой вдруг ощутит, что он не один. А когда явится Степан – ощутит, что их не двое. В берлоге есть кто-то третий, но прячется. Предположительно на чердаке. Кто таков – неизвестно. Проще было бы оживить текст хорошей дракой, но если она неуместна, надо вводить лишнюю интригу. Мой герой покидает берлогу Степана с подозрением, что Степан приручил обезьяну и сделал из нее наложницу. На самом деле все, конечно, не так. У Степана прячется женщина-скользун (молодая и красивая, конечно же) из еще неизвестного земным скользунам мира. Она выйдет на сцену в последней главе и выручит всех из безвыходного положения. О ее мире следует обронить всего лишь несколько фраз и сделать его основным местом действия второго романа, а то и третьего.
Сколько их всего будет в цикле? Хорошо бы не меньше шести. Цикл из шести – это циклогексан, если верить учебнику органической химии. Ха-ха. Пусть цикл так и называется – не для публики, конечно. Для печати придется выдумать ему иное название, как и каждому роману в отдельности.
А хлопотная это работенка – выдумывать! Но после, после… Авось что-нибудь придет в голову. А пока надо гнать текст, пока он гонится. Прервусь – застряну надолго, я себя знаю.
После Джунглей-3 меня ждал Карнавал – мир своеобразный, отчасти даже притягательный и, по-моему, гораздо лучше аналога Земли, сплошь покрытого влажными тропиками. И на кой черт Степану Джунгли-3, когда вокруг сколько угодно прекрасных миров? Чужая душа – потемки.
Вот, скажем, Юлия – она в поиске. Берлога у нее есть, и в хорошем, по-моему, мире, да только тот мир чем-то ее не устраивает. Она не верит, что лучшее – враг хорошего. Она ищет. Чего?.. Спросить можно, да ведь не скажет.
Зато я знал, чего ищет Герка. Карнавал – название условное. Оно происходит от повального и неумеренного увлечения аборигенов всевозможными зрелищами. Половина туземцев, если не больше, трудится в шоу-бизнесе, если понимать его широко. Спортивные состязания там такое шоу, что век бы смотрел, не отрываясь, а театров, киношек и эстрадных сцен столько, что только диву даешься: откуда в городах берется место под промышленность и жилые кварталы?
Герман Супиков – раб Мельпомены. Младший из рабов, всегда во всем виноватый и наказываемый по делу и не по делу. Мое мнение – очень даже по делу. Видел я его игру на сцене…
Его амплуа – «кушать подано», но и здесь он ухитряется переврать слова. А то споткнется на ровном месте, замашет руками да и сверзится, к восторгу зрителей, в оркестровую яму, успев перед падением вцепиться в платье главной героини и сорвав его. По-моему, за такие ненамеренные фокусы его и держат на третьих ролях в третьеразрядных театрах, чтобы не сказать балаганах. Несчастный он человек. Трудяга, очень старается, а толку нет и не будет, потому что актер из Герки такой же, как из меня скрипач-виртуоз.
А кто сказал, что скользуны счастливы? Что общего между обилием возможностей и счастьем?
Это поначалу я был счастлив от нежданно свалившихся на меня перспектив. Вообразите себе восторг четырнадцатилетнего недомерка, обнаружившего, что он способен запросто проникать в иные миры! Правда, не очень понятно, каким образом – неужели мысленным приказом? Но это должно было как-нибудь разъясниться – телефончик-то мне дядька дал. По-видимому, меня приглашали – куда? В какое-нибудь тайное общество? Возможно. Было ясно только одно: мне не желают вреда. Во всяком случае – пока. Я верил, что мне как-нибудь удастся разобраться с целями и задачами тайного общества, и самонадеянно рассчитывал по-тихому смыться, если они мне не подойдут.
Но в целом – в целом! – я был счастлив некоторое время. Очень недолгое. В день моей первой встречи с Балыкиным я все же пошел на занятия в секции, но мысли мои витали очень далеко от скалодрома. В результате я дважды сорвался на элементарном участке, был обозван тренером мешком с картошкой, поставлен на страховку новичков и не обиделся. Что мне мелкие неприятности! Я – избранный! Я вам не просто какой-то там несерьезный шкет Володька Соколов, я о-го-го!
На следующий день Балыкин разбил вдребезги мои надежды приобщиться к избранным без слез, пота, зубовного скрежета и ежедневной работы через «не могу».
Я позвонил, и он назначил мне встречу возле Красного пруда в Измайлове. Позднее я узнал, что лесопарки особо любимы скользунами для деловых встреч. Настоящий лес был бы лучше, но и в городском лесопарке нетрудно ускользнуть из нашего мира в смежный так, что ни здесь, ни там никто этого не заметит. Смежные миры мало отличаются от нашего, и почти в каждом из них на том же месте деревьев на три порядка больше, чем людей.
С людной асфальтированной аллеи Балыкин увел меня сразу, но и разросшиеся в низинах у ручья дебри его, кажется, не очень привлекали. Наконец мы нашли покосившуюся скамеечку в таком месте, где и обзор был, и народ не слонялся почем зря. Сели.
– Ну, рассказывай, откуда ты такой взялся, – предложил мне Балыкин гундосым голосом и шумно высморкался.
– От папы с мамой, – ответил я дерзко. А чего он хотел, спрашивается? Каков вопрос, таков ответ.
– Трепло, – буркнул мне Балыкин. – Радуйся, что ты только трепло, а не болтун. Ты ведь никому не сказал о том, что произошло вчера, не так ли?
– Откуда вы знаете?
– Мы многое знаем… А ты еще и неглуп. Сообразил, что болтать об этом не нужно хотя бы потому, что тебе, понимаешь ли, никто не поверит.
Какой-то черт двигал моим языком, и я поинтересовался:
– А в ФСБ?
Это не произвело никакого впечатления.
– Там знают, – отмахнулся Балыкин. – У нас с этой конторой взаимовыгодное сотрудничество, а вот посторонним об этом вредно даже догадываться. Ты хорошо сделал, что не позвонил на Лубянку.
Тут я сообразил, что они уже знают обо мне гораздо больше, чем я о них. Если они каким-то образом прослушивают оба моих телефона – домашний и мобильный, – то уж адрес мой им точно известен. Обложили. Не уйдешь.
Да и куда я уйду, спрашивается?
Очень неуютно почувствовал я себя в тот момент. Ну очень. Гол и беззащитен.
– У тебя, парень, нет иного пути, кроме как к нам, – пояснил Балыкин на тот случай, если я не понял расклада. – Ты спонтанный скользун. Обыкновенного мальчишку со способностями мы просто оставили бы в покое, если бы он, понимаешь ли, нам не подошел. Пусть болтает, кто ему поверит? Но ты спонтанный скользун, и лучше бы ты нам подошел…
– Для кого лучше? – нахально перебил я.
Балыкин посмотрел на меня, как на идиота.
– Для тебя, конечно…
С тех пор прошло больше пятнадцати лет, и я не в претензии. Пусть скорее не я выбирал свой жизненный путь, а за меня его выбрали, но не все ли равно, кто выбрал, если выбор меня устраивает? Я не стеснен материально, и жизнь моя интересна. Какого еще рожна, спрашивается?
Хотя иногда трижды вспотеешь, прежде чем доберешься куда надо.
Ага. Вот теперь я доволен. Не то чтобы текст хорош, но зато ретровставка легла удачно. Неужели вы хотели, чтобы и композиция не очень хромала, и сюжет не буксовал? Я так не умею, отстаньте. А если научусь, буду писать что угодно, только не фантастические романы.
Хотя если научусь, то, возможно, уже ничего никогда не напишу. Неинтересно делать то, что уже умеешь. Деньги зарабатывать? Писательством? Не смешите меня. Славу? Опять-таки зачем? Чтобы насытиться ею и разочароваться?
Стоп, стоп! Сегодняшняя норма еще не выполнена. Работать! Труба зовет. Вставайте, граф! А когда (и если) работа будет выполнена, в моей черепной коробке не останется ничего, кроме фонового шума. Уж лучше шум, чем такие мысли.
Глава 4
Хозяин отсутствовал, что следовало уже из запертого наружного засова. Внутренний дворик зарос ядовито-зеленой травой, и валуном возвышался над нею выбеленный временем череп – по-моему, слоновий, но с четырьмя бивнями. Выполоть траву Степан, разумеется, не удосужился, а упрекни его в лености – похлопает большими голубыми глазами и скажет с недоумением: «Разве я садовник?» Но тропинку к дому протоптал, и на том спасибо.
Я вошел в дом, потрогал шкуры убитых зверей, дважды содрогнулся, представив себе владельцев этих шкур в полной боевой готовности, осмотрел заспиртованного в банке из-под маринованных опят муравья длиннее указательного пальца, ощупал камни очага – холодные, – поворошил пепел и вывел заключение: Степана нет часов десять как минимум. Ушел еще ночью или вечером. Значит, скоро будет. Если только он не отправился в многодневную экспедицию. С него станется. Тогда я его не найду, даже пробовать не стану. Оставлю на банке с муравьем записку и отправлюсь искать Германа. Уж этого-то в дикую местность калачом не заманишь, ему в гуще народа хорошо. А что такое народ? Для Германа народ – это публика.
А пока что – подождать? Ну да. Только это и остается. А время идет. Балыкин сказал: сбор завтра, понимаешь ли, в двадцать два ноль-ноль. То есть уже сегодня. Осталось менее десяти часов. Пожалуй, можно потратить на ожидание час, но не больше…
Во дворе я разложил костерок «шалашиком». Растопка отсырела, и я позаимствовал немного спирта из банки с муравьем-голиафом. Когда огонь разгорелся – нарвал и набросал в костер травы. Покопавшись в барахле, нашел ракетницу и выпалил в небо. Авось Степан увидит. Не ракету, так столб дыма.
На что-нибудь вроде ответного выстрела из Степановой винтовки я не надеялся. Он не станет обозначать свое присутствие, а сначала попытается незаметно выяснить, кто это забрался в его берлогу и ел из его миски. Береженого бог бережет. Не только на нашей Земле есть скользуны.
Мы даже не были первыми…
Прошло минут сорок. Я дымил в небо, подбрасывая в костер то реквизированные в доме дрова, то охапки травы, и поглядывал на калитку в частоколе, надеясь уловить момент, когда она шелохнется и в нее просунется винтовочный ствол. В сельве голосили птицы. По кронам деревьев за частоколом с мерзкими криками носились какие-то комки рыжей шерсти – наверное, местные бездарные приматы, так и не породившие человека. Все бы им по веткам скакать…
Потом совсем рядом оглушительно бабахнуло, и мой дымный костерок разлетелся во все стороны. Картечь.
Я подпрыгнул.
– Стой смирненько, – ласково посоветовал знакомый голос за моей спиной. – Вот так, умница. Не откажи в любезности положить руки на затылок. Замечательно. Теперь медленно повернись, будь добр.
Ласковое обращение с живым существом – первый залог успеха. Особенно, когда в качестве второго залога выступает оружие для охоты на крупную дичь.
– А, это ты… – сказал Степан и опустил винтовку. – Прости, не узнал со спины. Один?
– Один.
– Молодец, что навестил. Ты погостить или по делу?
– Пусть психи у тебя гостят, – сердито сказал я. – Как ты сюда проник?
– Секрет фирмы. – Степан самодовольно улыбнулся.
Он всегда был немного склонен к самолюбованию, и я отчасти его понимал. Природе удался этот экземпляр. Мощные плечи, впалый живот, красиво посаженная голова с целым стогом соломенных волос, гвардейский рост, горделивая осанка, ну и прочее отсутствие видимых дефектов. Неглуп. Решителен. Женщины таких обожают, особенно в годы войн и народных бедствий. И не обожают в годы сытого благоденствия, потому что у них нет «Бентли» и недвижимости на Лазурном Берегу. Женский инстинкт не обманешь. Инстинкт знает, когда нужен бесстрашный защитник, а когда – лысый пузанчик с деньгами и связями.
А на кой черт Степану «Бентли», недвижимость и «шикарная» жизнь, если он скользун, причем из лучших? Он давно вырос из этих штанишек.
– Собирайся, – сказал я ему, – Балык зовет. Сбор в двадцать два в штабе.
– А, ну время есть. Пошли в дом, перекусим чего-нибудь. Что там стряслось, не знаешь?
– Понятия не имею. И не пойду я к тебе – и жарко, и некогда. Мне еще Германа надо найти…
Слабовато. Придется переписать этот кусок. Герои почти бесплотны, особенно Степан, действие вялое. Выстрел не в счет, ибо произведен не в человека. И что это за путь в укрепленную берлогу – через калитку?! Пусть «штатный» вход будет в изобилии снабжен ловушками для непрошеных гостей и моему герою придется брать частокол с тыла. А там обрыв. Скальный. Не на холме стоит берлога Степана, а на утесе, как рыцарский замок. Над бешеной порожистой рекой, куда только свались – течение схватит и размолотит в фарш о валуны. Ничего, герой справится. Навыки скалолазания помогут. Заодно познакомлю читателя с азами этого дела – держать тело на удобном расстоянии от скалы, использовать руки только для цепляния, а подниматься на ногах, потому что только режиссерам голливудских фильмов неведомо, что ноги гораздо сильнее рук… Многие любят, когда их ненавязчиво просвещают. И пусть внутри частокола произойдет что-нибудь загадочное. Например, герой вдруг ощутит, что он не один. А когда явится Степан – ощутит, что их не двое. В берлоге есть кто-то третий, но прячется. Предположительно на чердаке. Кто таков – неизвестно. Проще было бы оживить текст хорошей дракой, но если она неуместна, надо вводить лишнюю интригу. Мой герой покидает берлогу Степана с подозрением, что Степан приручил обезьяну и сделал из нее наложницу. На самом деле все, конечно, не так. У Степана прячется женщина-скользун (молодая и красивая, конечно же) из еще неизвестного земным скользунам мира. Она выйдет на сцену в последней главе и выручит всех из безвыходного положения. О ее мире следует обронить всего лишь несколько фраз и сделать его основным местом действия второго романа, а то и третьего.
Сколько их всего будет в цикле? Хорошо бы не меньше шести. Цикл из шести – это циклогексан, если верить учебнику органической химии. Ха-ха. Пусть цикл так и называется – не для публики, конечно. Для печати придется выдумать ему иное название, как и каждому роману в отдельности.
А хлопотная это работенка – выдумывать! Но после, после… Авось что-нибудь придет в голову. А пока надо гнать текст, пока он гонится. Прервусь – застряну надолго, я себя знаю.
После Джунглей-3 меня ждал Карнавал – мир своеобразный, отчасти даже притягательный и, по-моему, гораздо лучше аналога Земли, сплошь покрытого влажными тропиками. И на кой черт Степану Джунгли-3, когда вокруг сколько угодно прекрасных миров? Чужая душа – потемки.
Вот, скажем, Юлия – она в поиске. Берлога у нее есть, и в хорошем, по-моему, мире, да только тот мир чем-то ее не устраивает. Она не верит, что лучшее – враг хорошего. Она ищет. Чего?.. Спросить можно, да ведь не скажет.
Зато я знал, чего ищет Герка. Карнавал – название условное. Оно происходит от повального и неумеренного увлечения аборигенов всевозможными зрелищами. Половина туземцев, если не больше, трудится в шоу-бизнесе, если понимать его широко. Спортивные состязания там такое шоу, что век бы смотрел, не отрываясь, а театров, киношек и эстрадных сцен столько, что только диву даешься: откуда в городах берется место под промышленность и жилые кварталы?
Герман Супиков – раб Мельпомены. Младший из рабов, всегда во всем виноватый и наказываемый по делу и не по делу. Мое мнение – очень даже по делу. Видел я его игру на сцене…
Его амплуа – «кушать подано», но и здесь он ухитряется переврать слова. А то споткнется на ровном месте, замашет руками да и сверзится, к восторгу зрителей, в оркестровую яму, успев перед падением вцепиться в платье главной героини и сорвав его. По-моему, за такие ненамеренные фокусы его и держат на третьих ролях в третьеразрядных театрах, чтобы не сказать балаганах. Несчастный он человек. Трудяга, очень старается, а толку нет и не будет, потому что актер из Герки такой же, как из меня скрипач-виртуоз.
А кто сказал, что скользуны счастливы? Что общего между обилием возможностей и счастьем?
Это поначалу я был счастлив от нежданно свалившихся на меня перспектив. Вообразите себе восторг четырнадцатилетнего недомерка, обнаружившего, что он способен запросто проникать в иные миры! Правда, не очень понятно, каким образом – неужели мысленным приказом? Но это должно было как-нибудь разъясниться – телефончик-то мне дядька дал. По-видимому, меня приглашали – куда? В какое-нибудь тайное общество? Возможно. Было ясно только одно: мне не желают вреда. Во всяком случае – пока. Я верил, что мне как-нибудь удастся разобраться с целями и задачами тайного общества, и самонадеянно рассчитывал по-тихому смыться, если они мне не подойдут.
Но в целом – в целом! – я был счастлив некоторое время. Очень недолгое. В день моей первой встречи с Балыкиным я все же пошел на занятия в секции, но мысли мои витали очень далеко от скалодрома. В результате я дважды сорвался на элементарном участке, был обозван тренером мешком с картошкой, поставлен на страховку новичков и не обиделся. Что мне мелкие неприятности! Я – избранный! Я вам не просто какой-то там несерьезный шкет Володька Соколов, я о-го-го!
На следующий день Балыкин разбил вдребезги мои надежды приобщиться к избранным без слез, пота, зубовного скрежета и ежедневной работы через «не могу».
Я позвонил, и он назначил мне встречу возле Красного пруда в Измайлове. Позднее я узнал, что лесопарки особо любимы скользунами для деловых встреч. Настоящий лес был бы лучше, но и в городском лесопарке нетрудно ускользнуть из нашего мира в смежный так, что ни здесь, ни там никто этого не заметит. Смежные миры мало отличаются от нашего, и почти в каждом из них на том же месте деревьев на три порядка больше, чем людей.
С людной асфальтированной аллеи Балыкин увел меня сразу, но и разросшиеся в низинах у ручья дебри его, кажется, не очень привлекали. Наконец мы нашли покосившуюся скамеечку в таком месте, где и обзор был, и народ не слонялся почем зря. Сели.
– Ну, рассказывай, откуда ты такой взялся, – предложил мне Балыкин гундосым голосом и шумно высморкался.
– От папы с мамой, – ответил я дерзко. А чего он хотел, спрашивается? Каков вопрос, таков ответ.
– Трепло, – буркнул мне Балыкин. – Радуйся, что ты только трепло, а не болтун. Ты ведь никому не сказал о том, что произошло вчера, не так ли?
– Откуда вы знаете?
– Мы многое знаем… А ты еще и неглуп. Сообразил, что болтать об этом не нужно хотя бы потому, что тебе, понимаешь ли, никто не поверит.
Какой-то черт двигал моим языком, и я поинтересовался:
– А в ФСБ?
Это не произвело никакого впечатления.
– Там знают, – отмахнулся Балыкин. – У нас с этой конторой взаимовыгодное сотрудничество, а вот посторонним об этом вредно даже догадываться. Ты хорошо сделал, что не позвонил на Лубянку.
Тут я сообразил, что они уже знают обо мне гораздо больше, чем я о них. Если они каким-то образом прослушивают оба моих телефона – домашний и мобильный, – то уж адрес мой им точно известен. Обложили. Не уйдешь.
Да и куда я уйду, спрашивается?
Очень неуютно почувствовал я себя в тот момент. Ну очень. Гол и беззащитен.
– У тебя, парень, нет иного пути, кроме как к нам, – пояснил Балыкин на тот случай, если я не понял расклада. – Ты спонтанный скользун. Обыкновенного мальчишку со способностями мы просто оставили бы в покое, если бы он, понимаешь ли, нам не подошел. Пусть болтает, кто ему поверит? Но ты спонтанный скользун, и лучше бы ты нам подошел…
– Для кого лучше? – нахально перебил я.
Балыкин посмотрел на меня, как на идиота.
– Для тебя, конечно…
С тех пор прошло больше пятнадцати лет, и я не в претензии. Пусть скорее не я выбирал свой жизненный путь, а за меня его выбрали, но не все ли равно, кто выбрал, если выбор меня устраивает? Я не стеснен материально, и жизнь моя интересна. Какого еще рожна, спрашивается?
Хотя иногда трижды вспотеешь, прежде чем доберешься куда надо.
Ага. Вот теперь я доволен. Не то чтобы текст хорош, но зато ретровставка легла удачно. Неужели вы хотели, чтобы и композиция не очень хромала, и сюжет не буксовал? Я так не умею, отстаньте. А если научусь, буду писать что угодно, только не фантастические романы.
Хотя если научусь, то, возможно, уже ничего никогда не напишу. Неинтересно делать то, что уже умеешь. Деньги зарабатывать? Писательством? Не смешите меня. Славу? Опять-таки зачем? Чтобы насытиться ею и разочароваться?
Стоп, стоп! Сегодняшняя норма еще не выполнена. Работать! Труба зовет. Вставайте, граф! А когда (и если) работа будет выполнена, в моей черепной коробке не останется ничего, кроме фонового шума. Уж лучше шум, чем такие мысли.
Глава 4
Разумеется, нечего было и думать о том, чтобы скользнуть из Джунглей-3 сразу на Карнавал. Немытых бродяг на Карнавале не уважают. Сначала мне пришлось вернуться на Землю, дабы привести себя в порядок, затем воспользоваться транспортными возможностями Аэроклуба и только потом скользнуть в облюбованный Германом мир. На эти эволюции я потратил больше четырех часов и уже вовсю нервничал: а ну как я не найду Герку за оставшийся невеликий отрезок времени? Балыкин ждать не любит, да и дело, судя по всему, нам предстоит серьезное.
Город, где Герка подвизался на сцене, примерно соответствовал Ярославлю; «примерно» – потому что изгибы Волги здесь были не те, да и вообще река текла в другую сторону. Я так и не удосужился выяснить, в какое море она впадает, но уж наверняка не в Каспийское. И сам город был нимало не похож на Ярославль. Скрестите Бродвей с Диснейлендом, разбросайте там и сям несколько московских Театральных площадей, добавьте три десятка шумных ярмарок с балаганами и аттракционами, столько же стадионов и казино, несколько громадных кинотеатров, окружите все это шумное великолепие не очень презентабельными жилыми кварталами, где облупленные стены домов увешаны, словно доспехами, гирляндами искусственных цветов и рекламными щитами, заполните каждый метр тротуара уличными музыкантами, клоунами, жонглерами, фокусниками, продавцами смешных масок и тому подобными персонажами – вот и получится типичный город Карнавала. Как этот. А на что местным жителям презентабельные жилища, если все их удовольствие – зрелища? Римский плебс это тонко понимал, только римский плебс требовал еще и хлеба, а у этих есть. Надо думать, не все население занято в индустрии развлечений, кое-кто и землицу пашет, и металл плавит, и такси водит, и в политику играется. Эти, наверное, считаются неудачниками.
И чему дивиться? Люди бесконечно разнообразны, как и населяемые ими миры. Однажды, еще будучи лопоухим стажером, я любопытства ради скользил из мира в мир по одному и тому же вектору, пока не добрался до такого мира, где люди – ну, во всяком случае, разумные антропоиды – были покрыты не волосами, а перьями, как попугаи. Я хотел найти именно такой мир, и он сыскался, правда, неблизко. Оттуда я унес на память перо, выдернутое из головы туземного царька, – правда, пришлось уворачиваться от кистеня, которым меня пытался пришибить верзила-телохранитель, смахивающий на упитанного стервятника. Я хотел было прихватить и кистень – уж больно он был красив, с драгоценными каменьями, – но настырный стервятник орудовал им слишком ловко, а получить по черепу изумрудом я мечтал не больше, чем простым кирпичом. Так что драгоценный кистень остался при стервятнике. Но зато царское перо и посейчас хранится под стеклом в одной из витрин нашего музея.
На улицах на меня оглядывались с усмешками – я был странно одет для этого мира, хотя на Земле в магазине готовой одежды выбрал ужасающий наряд, приблизительно соответствующий вкусам аборигенов Карнавала. Но вкусы – что вкусы? Они меняются. В мире, где туземцы помешаны на развлечениях, мода должна меняться трижды в день. Вот и поглядывают на меня прохожие с насмешливым сочувствием: из какой, мол, забытой дыры ты вылез, что так одет?
Мне было наплевать. Да, из дыры. На случай, если кто обратится с вопросом, у меня была заготовлена фраза, примерным аналогом которой на русском является «моя-твоя не понимай». Тут уж самый тупой туземец сообразит, что я отстал, невежествен, некультурен и не представляю никакого интереса.
Иначе – никак. Местный разговорный язык был столь же далек от русского, как далек от него, например, шведский – вроде и одна языковая семья, а с того не легче. Герка знал язык в совершенстве, ну а мне приходилось помалкивать. Не могу сказать, что я из-за этого страдал. Адрес Герки был мне известен, а что еще надо? На зрительную память я не жалуюсь – в прошлый раз заплутал было, а сейчас найду сразу.
И впрямь быстро нашел – и дом, и квартиру. Но не Герку.
Значит, в театре…
Интересно, в каком? По-прежнему в «Волшебном мире»? Или его уже погнали оттуда?
Оставалось только проверить экспериментально, и я двинулся к «Волшебному миру» – театру захудалому и, судя по его расположению близ городской окраины, едва сводящему концы с концами. Мне надлежало еще принять достаточно пристойный для этого мира вид, а это несколько труднее, чем просто скользнуть из мира в мир. Задача решилась бы в полчаса, знай я туземный язык и имей на руках местную валюту, но чего не было, того не было, да и время поджимало. Оставался честный отъем.
Приметив хорошо одетого (вроде попугая) господина моего примерно роста, я свернул вслед за ним в безлюдный переулок, а дальнейшее было делом техники. Нагнать, обхватить сзади поперек туловища, чуть приподнять для верности и скользнуть вместе с ним в такой мир, где на этом месте нет никакого города. Так я и сделал, а чтобы господин не брыкался, слегка стукнул его кулаком по макушке. Не до потери сознания, а просто ради быстроты и натиска. Пусть думает что хочет, но, напуганный, выполняет команды быстро и без ненужных вопросов. Главное, чтобы не намочил штаны – они мне нужны сухими.
Дело склеилось наилучшим образом. Не знаю, о чем подумал господин, в один миг перенесенный из переулка на лесную поляну, но разделся он едва ли не быстрее, чем я. С переодеванием вышла небольшая заминка: я не сразу разобрался с крючками на его одежде, а он – с молнией на ширинке земных штанов. Все, что было у господина в карманах, кроме части денег, я вернул ему, добавив золотую цепочку в виде компенсации за беспокойство – золото везде ценится. Показал жестом: бери, мол, не сомневайся. Затем вновь скользнул с ним в его родной мир.
С помаркой.
Есть простое правило: если хочешь ненадолго скользнуть из мира А в мир Б и по возвращении в мир А вновь оказаться в том же месте, то исчезай из мира Б в той же точке, где материализовался в нем. В спешке я пренебрег расстоянием в два-три шага, а переулок, повторяю, был узок. Теоретически мы с перепуганным туземцем должны были материализоваться в стене жилого дома, вызвав взрыв колоссальной силы, – но так не бывает. Достаточно плотная среда отторгает скользуна, выталкивая его в сторону наименьшего сопротивления, и при этом требует от него больших усилий. И это единственная известная нам возможность хоть сколько-нибудь перемещаться усилием воли в пространстве, а не между мирами. По этой теме у наших теоретиков, вот хотя бы у Терентия Семеновича, имеются кое-какие наработки, но для дела они, насколько я понимаю, пока бесполезны, а значит, скользуну-практику вроде меня вникать в них без надобности.
Зря я попер напролом – надо было вернуться на поляну и повторить попытку. Наше возвращение в мир Карнавала состоялось не в переулке, а в чьей-то квартире на первом этаже. Хуже того – в ванной комнате. Хуже, конечно, не для меня, потому что опыт есть опыт. Пробормотав по-русски, что мне пора, я ретировался через дверь, прихожую, еще одну дверь и так далее, оставив моющуюся в ванне женщину и господина оторопело пялиться друг на друга. Истошный женский вопль настиг меня уже на лестничной площадке. Через две секунды я уже удалялся от злополучного дома быстрым, но размеренным шагом – одетый как все, то есть как попка-дурак.
Вывернул на людную улицу, затерялся в толпе – и привет, исчез странный гопстопщик, а появился вполне респектабельный туземец. Такого всюду пустят, а уж в захудалый театрик и подавно.
Наверное, «Волшебный мир» когда-то знавал лучшие времена. Здание театра, хоть и обшарпанное, было выстроено в классическом стиле – и по местным меркам, и по земным, – только роль атлантов исполняли почему-то йоги, стоящие на головах и подпирающие карниз тощими пятками. Перед театром два бродячих факира упражнялись в изрыгании фонтанов разноцветного огня, а третий жонглировал живыми ежами, мужественно обходясь без перчаток. Тут же демонстрировали свое искусство шпагоглотатели, а один умелец, зверски разинув пасть, пытался заглотнуть старинную фузею со штыком.
В другое время я остановился бы посмотреть, как это у него получится, но сейчас спешил. Вечерний спектакль уже начался, шел первый акт какого-то фарса. Нераспроданных билетов в кассе, как и следовало ожидать, оказалось немало, да еще на хорошие места. Изобразив глухонемого, я объяснился с миловидной кассиршей жестами и, купив билет, прошел в партер и сел сбоку на свободное место.
Фарс – он и есть фарс. Дурацкая комедия положений с ужимками, прыжками и беготней дезабилье по сцене и залу. Присутствовал и текст, но я его все равно не понимал. Оно и к лучшему, наверное. Но публика гыгыкала вовсю – надо полагать, фарс ей нравился.
Герки на сцене не было, а впереться за кулисы я намеревался не раньше антракта. Сидеть было жестко, и я недоумевал: почему в этом театре такие странные кресла – пластиковые, как на стадионе? И почему на сцене, изображающей, по всей видимости, великосветскую гостиную, тоже сплошь пластик, крашеная фанера и никакой мягкой мебели, никаких портьер? И почему у доброй половины зрителей в руках кульки? Попкорн у них там, что ли? Или семечки? Тогда почему никто не жует и не лузгает?
Появление Герки на сцене в конце первого акта зал встретил оживлением. Уж не знаю, какую роль в этом фарсе играл мой приятель, только лучше бы он играл роль кассира или швейцара при входе. Деревянным, как оживший манекен, шагом Герман Супиков пересек полсцены, устремил отчаянный взгляд на люстру и, запинаясь, вымолвил одну, всего одну фразу.
Этого хватило. Со всех сторон раздался оглушительный свист, и в Герку полетели извлеченные из кульков помидоры – хорошие, сочные, только чуть перезрелые. Швырял партер. Швырял амфитеатр. Швырял бельэтаж. Швыряли ложи и ярусы. Воздух покраснел от летящих помидоров. В жизни не видывал такого обстрела.
Герка взвизгнул. В него попали раз пять, прежде чем он догадался убежать со сцены. Остальные актеры смотались за кулисы еще раньше, и им досталось меньше. Вся сцена была в помидорных кляксах, а декорации напоминали невиданных пятнистых зверей. Наверное, взорвись на сцене динамитная шашка в бидоне с кетчупом, эффект был бы менее зрелищным. Некоторые снаряды, пущенные с задних рядов, не долетели до сцены, и теперь-то я понял, почему кресла в зале не обиты ни бархатом, ни даже простым сукном! Удобно! Только обтирочной ветоши, надо думать, уходит много.
Дали занавес, публика повалила в буфет, а я, стараясь держаться понахальнее, двинулся за кулисы.
Самый положительный герой обязан иметь хоть какие-нибудь странности и недостатки. Шоколадный заяц – и тот ласковый мерзавец, о чем широко известно. А что бригада скользунов, которую спешно собирает Балыкин ради какого-то до зарезу нужного и явно ответственного дела, немного смахивает на компанию разгильдяев, – это ничего. Так веселее.
Гораздо труднее объяснить странности, связанные с переносом героев из мира в мир. К счастью, этого делать не надо. Я уже намекнул, что скользун не может материализоваться в месте, уже занятом каким-либо объектом, но это не фатально, потому что стоит лишь ему поднатужиться – и его вытеснит немного в сторону. На вопросах навигации в великом множестве параллельных миров я, возможно, остановлюсь несколько позднее, если только не ограничусь упоминанием о том, что оная навигация – кошмар кромешный для неопытных скользунов и, даже при наличии природных способностей, постигается лишь долгой практикой. А остальные странности (список не прилагается – составьте его сами) я объяснять не собираюсь. Читатели за это мне будут только благодарны.
– Не говори никому, – упрашивал меня Герка, имея в виду, конечно, помидорную благодарность местной публики.
Ха-ха. «Не говори»! Можно подумать, никто из наших не знает о тернистом пути Герки к славе Щепкина и Качалова!
Но я обещал. Спросил только:
– Где они помидоров-то столько набрали? Что-то я не видел поблизости овощных ларьков.
– Так ты опоздал, – пояснил Герка. – Помидоры у нас в театре перед спектаклем продают. Прямо в фойе. Сам понимаешь, для чего. Уборщиков пришлось нанять целый взвод, а все равно – выгодный бизнес…
Помолчал и добавил с чувством:
– Сволочи!
Язык у меня чесался, но Герка выглядел слишком несчастным, чтобы сыпать соль ему на раны. Поэтому я просто передал ему приказ Балыкина.
– Когда? У меня в третьем акте еще один выход…
Я ответил, когда.
– Успеем.
– А переодеться? Не в этом же попугайном наряде…
– Успеем, говорю. Вот что, держи ключ и дуй ко мне домой, жди там. Одежда найдется. Теперь иди, мне надо подготовиться…
Город, где Герка подвизался на сцене, примерно соответствовал Ярославлю; «примерно» – потому что изгибы Волги здесь были не те, да и вообще река текла в другую сторону. Я так и не удосужился выяснить, в какое море она впадает, но уж наверняка не в Каспийское. И сам город был нимало не похож на Ярославль. Скрестите Бродвей с Диснейлендом, разбросайте там и сям несколько московских Театральных площадей, добавьте три десятка шумных ярмарок с балаганами и аттракционами, столько же стадионов и казино, несколько громадных кинотеатров, окружите все это шумное великолепие не очень презентабельными жилыми кварталами, где облупленные стены домов увешаны, словно доспехами, гирляндами искусственных цветов и рекламными щитами, заполните каждый метр тротуара уличными музыкантами, клоунами, жонглерами, фокусниками, продавцами смешных масок и тому подобными персонажами – вот и получится типичный город Карнавала. Как этот. А на что местным жителям презентабельные жилища, если все их удовольствие – зрелища? Римский плебс это тонко понимал, только римский плебс требовал еще и хлеба, а у этих есть. Надо думать, не все население занято в индустрии развлечений, кое-кто и землицу пашет, и металл плавит, и такси водит, и в политику играется. Эти, наверное, считаются неудачниками.
И чему дивиться? Люди бесконечно разнообразны, как и населяемые ими миры. Однажды, еще будучи лопоухим стажером, я любопытства ради скользил из мира в мир по одному и тому же вектору, пока не добрался до такого мира, где люди – ну, во всяком случае, разумные антропоиды – были покрыты не волосами, а перьями, как попугаи. Я хотел найти именно такой мир, и он сыскался, правда, неблизко. Оттуда я унес на память перо, выдернутое из головы туземного царька, – правда, пришлось уворачиваться от кистеня, которым меня пытался пришибить верзила-телохранитель, смахивающий на упитанного стервятника. Я хотел было прихватить и кистень – уж больно он был красив, с драгоценными каменьями, – но настырный стервятник орудовал им слишком ловко, а получить по черепу изумрудом я мечтал не больше, чем простым кирпичом. Так что драгоценный кистень остался при стервятнике. Но зато царское перо и посейчас хранится под стеклом в одной из витрин нашего музея.
На улицах на меня оглядывались с усмешками – я был странно одет для этого мира, хотя на Земле в магазине готовой одежды выбрал ужасающий наряд, приблизительно соответствующий вкусам аборигенов Карнавала. Но вкусы – что вкусы? Они меняются. В мире, где туземцы помешаны на развлечениях, мода должна меняться трижды в день. Вот и поглядывают на меня прохожие с насмешливым сочувствием: из какой, мол, забытой дыры ты вылез, что так одет?
Мне было наплевать. Да, из дыры. На случай, если кто обратится с вопросом, у меня была заготовлена фраза, примерным аналогом которой на русском является «моя-твоя не понимай». Тут уж самый тупой туземец сообразит, что я отстал, невежествен, некультурен и не представляю никакого интереса.
Иначе – никак. Местный разговорный язык был столь же далек от русского, как далек от него, например, шведский – вроде и одна языковая семья, а с того не легче. Герка знал язык в совершенстве, ну а мне приходилось помалкивать. Не могу сказать, что я из-за этого страдал. Адрес Герки был мне известен, а что еще надо? На зрительную память я не жалуюсь – в прошлый раз заплутал было, а сейчас найду сразу.
И впрямь быстро нашел – и дом, и квартиру. Но не Герку.
Значит, в театре…
Интересно, в каком? По-прежнему в «Волшебном мире»? Или его уже погнали оттуда?
Оставалось только проверить экспериментально, и я двинулся к «Волшебному миру» – театру захудалому и, судя по его расположению близ городской окраины, едва сводящему концы с концами. Мне надлежало еще принять достаточно пристойный для этого мира вид, а это несколько труднее, чем просто скользнуть из мира в мир. Задача решилась бы в полчаса, знай я туземный язык и имей на руках местную валюту, но чего не было, того не было, да и время поджимало. Оставался честный отъем.
Приметив хорошо одетого (вроде попугая) господина моего примерно роста, я свернул вслед за ним в безлюдный переулок, а дальнейшее было делом техники. Нагнать, обхватить сзади поперек туловища, чуть приподнять для верности и скользнуть вместе с ним в такой мир, где на этом месте нет никакого города. Так я и сделал, а чтобы господин не брыкался, слегка стукнул его кулаком по макушке. Не до потери сознания, а просто ради быстроты и натиска. Пусть думает что хочет, но, напуганный, выполняет команды быстро и без ненужных вопросов. Главное, чтобы не намочил штаны – они мне нужны сухими.
Дело склеилось наилучшим образом. Не знаю, о чем подумал господин, в один миг перенесенный из переулка на лесную поляну, но разделся он едва ли не быстрее, чем я. С переодеванием вышла небольшая заминка: я не сразу разобрался с крючками на его одежде, а он – с молнией на ширинке земных штанов. Все, что было у господина в карманах, кроме части денег, я вернул ему, добавив золотую цепочку в виде компенсации за беспокойство – золото везде ценится. Показал жестом: бери, мол, не сомневайся. Затем вновь скользнул с ним в его родной мир.
С помаркой.
Есть простое правило: если хочешь ненадолго скользнуть из мира А в мир Б и по возвращении в мир А вновь оказаться в том же месте, то исчезай из мира Б в той же точке, где материализовался в нем. В спешке я пренебрег расстоянием в два-три шага, а переулок, повторяю, был узок. Теоретически мы с перепуганным туземцем должны были материализоваться в стене жилого дома, вызвав взрыв колоссальной силы, – но так не бывает. Достаточно плотная среда отторгает скользуна, выталкивая его в сторону наименьшего сопротивления, и при этом требует от него больших усилий. И это единственная известная нам возможность хоть сколько-нибудь перемещаться усилием воли в пространстве, а не между мирами. По этой теме у наших теоретиков, вот хотя бы у Терентия Семеновича, имеются кое-какие наработки, но для дела они, насколько я понимаю, пока бесполезны, а значит, скользуну-практику вроде меня вникать в них без надобности.
Зря я попер напролом – надо было вернуться на поляну и повторить попытку. Наше возвращение в мир Карнавала состоялось не в переулке, а в чьей-то квартире на первом этаже. Хуже того – в ванной комнате. Хуже, конечно, не для меня, потому что опыт есть опыт. Пробормотав по-русски, что мне пора, я ретировался через дверь, прихожую, еще одну дверь и так далее, оставив моющуюся в ванне женщину и господина оторопело пялиться друг на друга. Истошный женский вопль настиг меня уже на лестничной площадке. Через две секунды я уже удалялся от злополучного дома быстрым, но размеренным шагом – одетый как все, то есть как попка-дурак.
Вывернул на людную улицу, затерялся в толпе – и привет, исчез странный гопстопщик, а появился вполне респектабельный туземец. Такого всюду пустят, а уж в захудалый театрик и подавно.
Наверное, «Волшебный мир» когда-то знавал лучшие времена. Здание театра, хоть и обшарпанное, было выстроено в классическом стиле – и по местным меркам, и по земным, – только роль атлантов исполняли почему-то йоги, стоящие на головах и подпирающие карниз тощими пятками. Перед театром два бродячих факира упражнялись в изрыгании фонтанов разноцветного огня, а третий жонглировал живыми ежами, мужественно обходясь без перчаток. Тут же демонстрировали свое искусство шпагоглотатели, а один умелец, зверски разинув пасть, пытался заглотнуть старинную фузею со штыком.
В другое время я остановился бы посмотреть, как это у него получится, но сейчас спешил. Вечерний спектакль уже начался, шел первый акт какого-то фарса. Нераспроданных билетов в кассе, как и следовало ожидать, оказалось немало, да еще на хорошие места. Изобразив глухонемого, я объяснился с миловидной кассиршей жестами и, купив билет, прошел в партер и сел сбоку на свободное место.
Фарс – он и есть фарс. Дурацкая комедия положений с ужимками, прыжками и беготней дезабилье по сцене и залу. Присутствовал и текст, но я его все равно не понимал. Оно и к лучшему, наверное. Но публика гыгыкала вовсю – надо полагать, фарс ей нравился.
Герки на сцене не было, а впереться за кулисы я намеревался не раньше антракта. Сидеть было жестко, и я недоумевал: почему в этом театре такие странные кресла – пластиковые, как на стадионе? И почему на сцене, изображающей, по всей видимости, великосветскую гостиную, тоже сплошь пластик, крашеная фанера и никакой мягкой мебели, никаких портьер? И почему у доброй половины зрителей в руках кульки? Попкорн у них там, что ли? Или семечки? Тогда почему никто не жует и не лузгает?
Появление Герки на сцене в конце первого акта зал встретил оживлением. Уж не знаю, какую роль в этом фарсе играл мой приятель, только лучше бы он играл роль кассира или швейцара при входе. Деревянным, как оживший манекен, шагом Герман Супиков пересек полсцены, устремил отчаянный взгляд на люстру и, запинаясь, вымолвил одну, всего одну фразу.
Этого хватило. Со всех сторон раздался оглушительный свист, и в Герку полетели извлеченные из кульков помидоры – хорошие, сочные, только чуть перезрелые. Швырял партер. Швырял амфитеатр. Швырял бельэтаж. Швыряли ложи и ярусы. Воздух покраснел от летящих помидоров. В жизни не видывал такого обстрела.
Герка взвизгнул. В него попали раз пять, прежде чем он догадался убежать со сцены. Остальные актеры смотались за кулисы еще раньше, и им досталось меньше. Вся сцена была в помидорных кляксах, а декорации напоминали невиданных пятнистых зверей. Наверное, взорвись на сцене динамитная шашка в бидоне с кетчупом, эффект был бы менее зрелищным. Некоторые снаряды, пущенные с задних рядов, не долетели до сцены, и теперь-то я понял, почему кресла в зале не обиты ни бархатом, ни даже простым сукном! Удобно! Только обтирочной ветоши, надо думать, уходит много.
Дали занавес, публика повалила в буфет, а я, стараясь держаться понахальнее, двинулся за кулисы.
Самый положительный герой обязан иметь хоть какие-нибудь странности и недостатки. Шоколадный заяц – и тот ласковый мерзавец, о чем широко известно. А что бригада скользунов, которую спешно собирает Балыкин ради какого-то до зарезу нужного и явно ответственного дела, немного смахивает на компанию разгильдяев, – это ничего. Так веселее.
Гораздо труднее объяснить странности, связанные с переносом героев из мира в мир. К счастью, этого делать не надо. Я уже намекнул, что скользун не может материализоваться в месте, уже занятом каким-либо объектом, но это не фатально, потому что стоит лишь ему поднатужиться – и его вытеснит немного в сторону. На вопросах навигации в великом множестве параллельных миров я, возможно, остановлюсь несколько позднее, если только не ограничусь упоминанием о том, что оная навигация – кошмар кромешный для неопытных скользунов и, даже при наличии природных способностей, постигается лишь долгой практикой. А остальные странности (список не прилагается – составьте его сами) я объяснять не собираюсь. Читатели за это мне будут только благодарны.
– Не говори никому, – упрашивал меня Герка, имея в виду, конечно, помидорную благодарность местной публики.
Ха-ха. «Не говори»! Можно подумать, никто из наших не знает о тернистом пути Герки к славе Щепкина и Качалова!
Но я обещал. Спросил только:
– Где они помидоров-то столько набрали? Что-то я не видел поблизости овощных ларьков.
– Так ты опоздал, – пояснил Герка. – Помидоры у нас в театре перед спектаклем продают. Прямо в фойе. Сам понимаешь, для чего. Уборщиков пришлось нанять целый взвод, а все равно – выгодный бизнес…
Помолчал и добавил с чувством:
– Сволочи!
Язык у меня чесался, но Герка выглядел слишком несчастным, чтобы сыпать соль ему на раны. Поэтому я просто передал ему приказ Балыкина.
– Когда? У меня в третьем акте еще один выход…
Я ответил, когда.
– Успеем.
– А переодеться? Не в этом же попугайном наряде…
– Успеем, говорю. Вот что, держи ключ и дуй ко мне домой, жди там. Одежда найдется. Теперь иди, мне надо подготовиться…