Вор замолчал. Торопиться действительно было уже некуда.
   Хмельное подали не в кувшинах, а в здоровенных глиняных бутылях с ручками и рисунком вывески «Очага». Жар придержал служанку и попросил еще одно пиво, квас для подруги, сыр, зелень и хлеб.
   Альк привстал, схватился за бутыли и, под изумленным взглядом Рыски, начал наполнять кружку одновременно из обеих. Левая булькала звонче, правая чаще.
   – Ты что делаешь?
   – «Дохлого ежика». – Рыжее и розовое, смешавшись, породили обильную пену мерзкого гнилостного оттенка. – У вас такого не пьют?
   – Пьют, только называется оно «канавовка». – Жар предпочел чистое пиво. – Гляди, эта штука почище кистеня с ног сшибает.
   – Ну и хорошо. – Альк выхлебнул то, что вздыбилось над краем, откинулся на спинку стула и огляделся. – Как раз то, что мне нужно.
   – А мне потом тебя к выходу на своем горбу тащить?
   – Я быстро трезвею.
   Вор скептически скривился, однако продолжать спор не стал. Сказать честно, он бы на месте саврянина тоже поспешил напиться и забыться.
   А вот Рыска не понимала мужского обычая молча топить беды в кружке. Женщины, напротив, предпочитают о них говорить, и чем больше, тем лучше. Есть, конечно, опасность еще сильнее растравить душу, но иногда и просвет появляется.
   – Может, лучше в молельню сходим, коптилочку за усопших поставим? – предложила она.
   – Заткнись, дура, – вяло огрызнулся Альк, делая долгий глоток.
   – Деньги, между прочим, у меня! – возмутилась девушка. – Вот сейчас обижусь, встану и уйду, а вы с кормильцем штанами рассчитывайтесь.
   – Я тогда его просто прирежу. – Глаза у саврянина были такими пустыми, а голос – равнодушным, что Рыска сразу ему поверила и не на шутку перепугалась.
   – Слушай, Альк…
   – Заткнись, кому сказал! – Белокосый так саданул по столу кулаком, что на дребезг посуды оглянулись все посетители. В голосе прорвались истерические нотки, и Рыска с облегчением поняла, что кормилец, пожалуй, пойдет по земной дороге дальше, но с синяком под глазом. – Закрой рот, – уже тише повторил Альк. – И дай мне спокойно напиться.
   – Правда, Рысь, помолчи, – поддержал его Жар. – Видишь, человеку плохо? Завтра поговорим.
   На соседний стол поставили здоровенный поднос с тремя жареными курами, насаженными на один вертел. Заказавшая их компания разразилась восторженными криками и тут же принялась раздирать птиц на части, кто ножом, кто просто руками. Горячий жир обильно капал на поднос и брызгал во все стороны.
   От запаха жареного мяса Рыску снова замутило.
   – Я выйду на щепочку, – пробормотала она и, глядя в пол, поспешила к выходу.
   Вышибала подозрительно покосился на оставленный девицей стол, но, видя, что там еще сидят люди, пропустил и даже услужливо распахнул дверь. А то знаем мы этих гостей: выскользнут поодиночке, якобы в сортир, и будто в нем потопнут!
   Луна потускнела – или просто Рыска привыкла к факелам и свечам в кормильне. Горизонта больше не было видно, тьма и тьма, а костры на лугу – как звезды. Девушка постояла за порогом, жадно глотая прохладный воздух. Чувствовала она себя странно, будто заболела – голова тяжелая, щеки горят, но хочется не прилечь от слабости, а, напротив, куда-то бежать, что-то делать, чем угодно себя занять, лишь бы не думать.
   Там, в лесу, лежало одиннадцать покойников, а миру до них не было никакого дела. Ну найдут их завтра или позже, оплачут и похоронят, но это не то… Утром все так же встанет солнце, потянутся по дороге обозы, и какая-нибудь тетка в веске за двадцать вешек отсюда будет полоть огород, даже не подозревая, что на земле стало на одиннадцать человек меньше.
   И только для Рыски что-то непоправимо изменилось.
   Убить, оказывается, так просто. Так быстро. Один взмах косы, один удар ноги. Когда весь твой выбор – ты или тебя. Когда нет времени задуматься, кто больше достоин жить.
   «А ведь я хотела, чтобы Альк убил того разбойника, который схватил меня за шею». Рыска вспомнила накатившее на нее ликование, когда саврянину это удалось. И леденящий ужас, когда девушка поняла, что разбросанные по поляне тела уже никогда не поднимутся…
   Рыска сама не заметила, как дошла до коровязи. Опомнилась, только когда Милка ткнулась ей мордой в руку, думая, что хозяйка принесла лакомый кусочек. Девушка виновато погладила корову по широкому лбу.
   – Что, тяжелый денек выдался?
   Рыска так и подскочила, оглянулась. В десятке шагов от нее, возле телеги, стоял человек. Луна светила ему в спину, превратив лицо в черное пятно, но девушке хватило и голоса.
   – Вам Алька позвать? – глупо промямлила она.
   Но путник безнадежно покачал головой, махнул рукой:
   – Он опять не захочет со мной разговаривать.
   – Я тоже не хочу, – пробормотала девушка, прикидывая, не дать ли деру.
   Однако вид у ссутулившегося, привалившегося к обрешетке мужчины был такой жалкий, а голос – печальный, что Рыска решила чуток погодить с паникой. Только обошла вокруг коровы, отгораживаясь ею от путника. Тот повернул голову, и лицо стало видно чуть лучше.
   – Но я же пытаюсь ему помочь!
   – Спасибо, вы ему уже очень помогли, – в сердцах ляпнула и тут же устыдилась девушка. Все-таки старшему хамить некрасиво, даже если он – твой враг.
   Путник помолчал, поворошил траву носком башмака, словно разыскивая оброненную монетку, а потом неожиданно спросил:
   – Что ты о нем думаешь?
   – Он… – Рыска запнулась. Думала-то она об Альке много чего, хватило б на четверых, причем совершенно разных людей. Именно сейчас ей хотелось его придушить, но признаваться в этом конечно же не следовало. – Он отличный боец. И видун тоже.
   – Верно. Он действительно был моим лучшим учеником. Умным, старательным, талантливым. В чем-то даже гениальным. Идеальным для преемника… Даже, пожалуй, для главы общины. – Путник поднял голову и посмотрел Рыске прямо в глаза. – А теперь скажи честно: ты бы хотела видеть его на этом месте?
   Девушка снова покосилась на кормильню, но уже с иными мыслями. Альк. Дерзкий, вспыльчивый, надменный, безжалостный. Уверенный, что мир вращается вокруг и ради него. Готовый убить любого, кто встанет на его пути.
   – Нет, – через силу, чувствуя себя предательницей, выдавила она.
   Путник кивнул:
   – Вот и мы не захотели. Побоялись, что сила и власть окончательно его испортят. Но я все равно голосовал против. Потому что этот клинок еще можно было довести до ума, потратив лишних два-три года… но мне их не дали. Община посчитала, что проще и надежнее воспитать другого путника.
   – Альк тоже сравнивал себя с вашим мечом, – снова не удержалась девушка. – Только в другом смысле.
   – Понимаю, – вздохнул путник. – Сейчас он озлоблен и растерян, и его худшие черты проявляются с утроенной силой. Но, поверь, у него есть и достоинства…
   – Я не верю, – перебила Рыска. – Я знаю. А вы его обманули и теперь оправдываетесь.
   – Ничего подобного, – возмутился наставник, – просто объясняю тебе ситуацию.
   – Лучше объясните, что вам на самом деле от него нужно?
   Путник нахмурился, потом внезапно рассмеялся:
   – Какая проницательная девочка! Хочешь, возьму тебя в ученицы?
   – Нет, не хочу. Мне и так хорошо, человеком.
   – Не веришь в свои силы?
   – Просто не хочу. Ни становиться крысой, ни превращать в них своих друзей.
   – Почему друзей-то? – удивился собеседник.
   – А как иначе? Если долго учиться с человеком бок о бок, кем-то он для тебя да станет. – Рыска с содроганием представила в роли крысы Жара, раздираемого болью и медленно сходящего с ума на ее глазах. Потом на ум пришел Илай, но короткая вспышка злорадства сменилась жгучим стыдом. – Ну необязательно другом. Приятелем. Да хоть и врагом, даже ему я такой участи не желаю! Это неправильно, нечестно! Каждый имеет право на жизнь!
   – И на выбор, дитя. Мы с первого дня готовим учеников к мысли, что взять «свечу» и стать ею – равная честь. Это как на войне: слабые погибнут, сильные пройдут по их трупам и победят. Мы скорбим о потерях, но они неизбежны.
   – Можно вообще не воевать.
   Путник испытующе поглядел на Рыску и снова огорошил ее простеньким, казалось бы, вопросом:
   – Ты часто используешь свой дар?
   – Ну… приходится, – настороженно призналась девушка.
   – И хорошо получается?
   – Как когда. – «Зачем ему это? Прикидывает, какая из меня противница?»
   – И сколько жизней ты им спасла?
   – Э-э-э… две.
   – Без своей, – уточнил путник.
   – Одну, – еще больше смутилась Рыска.
   – А могла бы сто. Тысячу. Ценой всего десяти – пятнадцати крыс.
   – Людей!
   – Добровольных жертв.
   К изумлению путника, девушка зажмурилась и резко провела ребром ладони сверху вниз.
   – Я рублю этот узел.
   – Что?!
   – Я уверена, что вы неправы, но не могу понять, в чем именно. Просто знаю. Так что извините, но я пойду. Замерзла уже, да и друг будет волноваться. – Рыска подумала, не добавить ли вежливое «до свидания», но снова видеться с наставником Алька ей вовсе не хотелось, а «прощайте» вышло бы еще наглее молчания. Поэтому девушка просто развернулась и пошла к кормильне, гордо расправив плечи. «Дойду, в спину не ударит», – уверенно подсказывал дар видуньи.
   Ударил, только не клинком, а ответом на вопрос, о котором девушка уже позабыла.
   – Я не теряю надежды, что из Алька выйдет замечательный путник. Или яркая «свеча». И я готов подождать – любого исхода.
   Рыска только сейчас сообразила, что крысы у него при поясе не было.
* * *
   В бутылях сильно убыло, прибыв в основном в Альке. Взгляд у саврянина стал совсем стеклянный, но из него хотя бы исчезла боль. Жар тренькал на гитаре, простенький приятный мотивчик вплетался в шум кормильни, не привлекая особого внимания. А жаль: вору его очень не хватало. Неделя, конечно, не полгода, но Жар не привык обходиться без подружки дольше пары ночей. Увы, все девицы, которым он выразительно подмигивал, кривили подкрашенные губки и отворачивались. Бродяги с недельной щетиной, которым не хватило даже на приличное вино, их не интересовали.
   – Тебе какие больше нравятся – черненькие или беленькие? – Язык у Алька уже заметно заплетался.
   – Я их не по волосам оцениваю, – многоопытно возразил Жар. – Вон у той… ничего.
   – А зад как доска, – безжалостно заметил саврянин.
   – Ну это кто с какой стороны любит. – Вор с опаской оглянулся на дверь, но Рыска еще не вернулась. Живот ей, что ли, прихватило?
   – Д-дай сюда, – Альк внезапно перегнулся через стол и выдернул у Жара гитару, – щас мы их… подманим. Всяких.
   – Отдай, – возмутился вор, – ты же пьяный, струны порвешь!
   – Я – пьяный?! – Саврянин с нажимом мазнул рукой по гитаре, заставив ее возопить на все семь голосов. – Ха! Да я еще даже не начал пить.
   – Вот и петь тоже не начинай!
   Альк, не обращая на него внимания, принялся подкручивать колки.
   – Что ты делаешь? У меня запасных нету!
   – Ничего, сопрешь где-нибудь. – Саврянин прокашлялся и громко, хоть и не шибко уверенно взял аккорд.
   Разговоры поутихли, люди стали оборачиваться – кто с любопытством, кто раздраженно, и при виде белокосого пьянчуги их настроение отнюдь не улучшилось. Жар приготовился затыкать уши, но последующий проигрыш, длинный и сложный, Альк исполнил на удивление хорошо. Напряженная тишина сменилась тишиной выжидательной.
 
Завтра наше время закончится,
Разлетится драными клочьями,
Утром, криком вороньим порченным,
Заплету в клинок одиночество.
 
   В дверях появилась Рыска, какая-то взъерошенная и растерянная, непрерывно оправляющая одежду, хотя с ней все было в порядке. Увидела певца – и застыла с раскрытым ртом.
   Пальцы перескочили по грифу, сломали ритм – для припева.
 
И сказал бы, что все наладится,—
Только лгать тебе не умею.
Чуть шагнуть за порог успею,
Как следы мои ветром сгладятся.
 
   Не сказать чтобы Альк был таким уж великим менестрелем, да и песню он пел не свою, по крайней мере Рыска где-то ее слышала. Но манера исполнения завораживала, пробирала до косточек. Голос то набирал силу, то понижался до полушепота, и казалось, это к тебе, к тебе одной обращены страстные слова, от которых сладко щемит в груди.
 
Драгоценная, верная, чуткая,
Все отдал бы за счастье наше я —
Да никто в небесах не спрашивал,
Торговаться с богами хочу ли я.
 
 
Плакать некогда, не в чем каяться:
Что получено, то оплачено,
Не сыграть эту жизнь иначе нам —
Ведь иначе не жить, а маяться…
 
 
На дорогах судьбы распутица,
Грязь да холод – куда направиться?
Вправо, влево, вперед – что нравится,
Лишь назад, увы, не получится…
 
 
Завтра утром… Спи, моя милая,
На плече моем до рассвета.
Пусть впитается в память это,
Пусть нас это сделает сильными…[1]
 
   Музыка стихла, но никто из слушателей не шелохнулся. Альк довольно ухмыльнулся, не поднимая головы, и стал наигрывать другую мелодию. Опять – долгое виртуозное вступление, игра на публику: мол, брякать в лад все умеют, а поди на одной музыке выедь! Хрипловатый голос влился в нее так неожиданно, что слушатели невольно вздрогнули. Жар побледнел и попытался пнуть Алька под столом, но тот непринужденно развернулся, убрав оттуда ноги, и продолжил петь.
   На саврянском.
   У Рыски екнуло сердце, но, к ее изумлению, толпа как будто ничего не заметила. Девицы продолжали влюбленно пожирать Алька глазами, а мужчины, недавно готовые поднять белокосого на вилы, сосредоточенно вслушивались – вражда враждой, но сотню-другую саврянских слов большинство ринтарцев знали. «Хорошо хоть любовную балладу выбрал, а не похабные частушки о нашем тсаре, – тревожно подумал Жар, вытирая выступивший на лбу пот. – С этого придурка станется!»
   Когда Альк отложил гитару и демонстративно размял затекшие плечи, слева на его стул опиралась рыжекосая служанка, справа – чернявая с короткой стрижкой, а на полу у ног пристроилась темно-русая девица распутного, но весьма приятного вида.
   – Вот, – торжествующе объявил Альк, рукой обводя это богатство, – выбирай!
   Красотки захихикали, служанки пересели к саврянину на колени. Он, не чинясь, обнял обеих. Жар еле успел подхватить гитару, иначе она попросту упала бы на пол.
   – Ты что, рехнулся?! – прошипел вор сквозь зубы.
   Альк переложил правую руку повыше:
   – Ты прав – у этой ничего. То есть очень даже чего.
   – Ну не здесь же! И не так!
   – Почему?
   «Потому что такое внимание нам без надобности, идиот!» – чуть не завопил Жар.
   – Попроси своего дружка, пусть еще споет! – капризно потребовала русая, дернув его за штанину.
   – Сама проси, – огрызнулся вор, крепче прижимая к себе гитару и беспокойно осматривая кормильню. Хуже не бывает! Все на них пялятся, кроме разве что компании плотовщиков возле очага: у них своя музыка – из-под стола доносился зычный храп.
   – Фу, нахал! – Девица игриво ущипнула Жара за ляжку.
   Парень еле удержался, чтобы не пнуть ее в ответ.
   «Надо отсюда сваливать», – пальцами показал он Рыске, едва протолкавшейся к столу. Служанки ревниво на нее косились и еще теснее липли к Альку.
   «Как?!» – отчаянно развела руками девушка. Жар сунул ей гитару и указал на лестницу, а сам встал и громко заговорил:
   – Простите, уважаемые, но мы с другом очень устали и собираемся пойти спать. Не огорчайтесь, завтра утром он с удовольствием снова вам спо…
   Толпа притихла и раздалась, но не выпуская, а впуская. Жар мысленно застонал: угораздило же их выбрать кормильню, на верхней веранде которой пируют стражники! Пока, впрочем, они были настроены благодушно: мундиры расстегнуты, щеки красны, один на ходу обгрызает гусиную ногу. Впереди важно выступал щеголевато одетый мужчина лет тридцати, с темными волосами до плеч, тщательно расчесанными и уложенными. Симпатичное, тонких черт лицо портили сильно косящие глаза да тоненькие, в ниточку, брови. Было в этом господине что-то неправильное, но что – Рыска по наивности не поняла. Зато Альк с Жаром одинаково брезгливо поморщились, вор даже отступил на шаг. Девушка тоже потянула носом воздух, но запах был приятный, сладкий, хоть и излишне сильный. Дорогие, наверное, духи.
   – Хорошо поешь, саврянин.
   Альк неопределенно мыкнул, не то соглашаясь, не то сдерживая «дохлого ежика», рвущегося на свободу. Незнакомец на всякий случай отодвинулся, стража полукругом выстроилась за его спиной.
   – Я желаю послушать тебя в своей гостиной, – объявил косой, словно не допуская мысли, что у певца могут быть другие планы. – Идем, я хорошо заплачу.
   – Не-а. – Саврянин спихнул чернулю, освобождая правую руку, дотянулся до кружки и выцедил из нее последние капли. Ленивым взмахом велел девице намешать еще.
   – Что значит – «не-а»? – опешил косой.
   Альк любезно уточнил. Толпа охнула и стала быстро редеть. Стражники одновременно пытались подавить смех и скорчить свирепые рожи, дабы не отставать от начальника.
   – Да ты знаешь, хамье, с кем разговариваешь?!
   – Знаю, – нахально подтвердил белокосый. – С недоноском, который в детстве подглядывал не в женскую баню, а в мужскую. Оттого, видать, и окривел.
   – Ах ты саврянское хамло! – вскипел косой, выхватывая клинок, но благоразумно не замахиваясь им, а просто наставляя на Алька. – Встань, быдло, когда с тобой говорит городской наместник!
   – А тебя посылает властелин дорог, так что пшли вон отсюда! По любой, пока я добрый.
   Испуганные девки медленно расползлись в стороны. «Цыпочка» даже на ноги подниматься не стала, так под столами, под лавками до двери добралась и смылась, первой смекнув, к чему идет дело. Служанкам деваться из заведения было некуда, и они просто попрятались в кухне, молясь, чтобы драка не закончилась поджогом.
   Пьяный Альк этого, кажется, даже не заметил. Он пил, и кружка рывками, в такт дергающемуся кадыку, запрокидывалась.
   На лице наместника мелькнули замешательство и досада. Связываться с видуном ему очень не хотелось, знал бы раньше – остался на веранде. Но формально путники подчинялись городской власти, даже пошлину платили, и уйти из кормильни с поджатым хвостом (о чем завтра растреплют на всех углах!) было обидно и поздно.
   Когда саврянин со стуком поставил кружку на стол и душевно рыгнул, за спиной косого стояла вся его пятерка, а от клинков рябило в глазах. Альк пьяно попытался их сосчитать, тыча пальцем, но сбился на трижды посчитанном четвертом.
   – Да какая, к Сашию, разница, – пробормотал он, после чего резко метнул пустую кружку наместнику в лоб – тот в кои-то веки свел глаза в одну точку, выронил меч и отпрянул назад. Альк оттолкнулся пятками от пола и кувыркнулся назад вместе со стулом, уходя от тсецких клинков. Прокатился до самой стойки, вскочил, взмахнул попутно выхваченными у вышибалы саблями, как распахнутыми крыльями, и… мешком повалился на пол…
   Кормилец очень любил свое заведение, и разбитая о голову бутылка показалась ему меньшим злом.

Глава 6

   Хотя в общем крысиная стая процветает, жизнь отдельной крысы коротка и почти всегда обрывается до срока.
Там же

   Пол был каменный, бугристый и обжигающе холодный. А под животом еще и мокрый. Когда Альк понял почему, то застонал от унижения и попытался подняться хотя бы на четвереньки, но спина отозвалась такой дикой болью, что саврянину стало все равно, в чем он валяется, лишь бы не шевелиться. «Хребет не перебили, – отрешенно подумал он. – Иначе я бы вообще ничего ниже пояса не чувствовал».
   С пол-лучины он лежал тряпкой, неровно дыша и пытаясь собраться с силами, но вместо этого ощутил, что начинает куда-то проваливаться. Перед глазами плыло, безумно хотелось пить, но при взгляде на стоящий в углу кувшин накатила тошнота. «Внутреннее кровотечение, – безжалостно отметил словно кто-то другой, глядящий на Алька со стороны. – Отбили печень либо селезенку». А вероятнее всего, обе – жгло, давило и там и там.
   Следующая мысль была еще более четкой и уверенной: «Я умираю».
   Настоящий мужчина не боится смерти. Потому что считает ее далеким, непременно героическим и к тому же проходным событием. Мол, бессмертный дух сбросит оковы тела, облегченно встряхнется и зашагает по Дороге, вспоминая жизнь как курьез.
   Но вот так, в луже собственной мочи, на полу тюремного подземелья, под пересуды запертого в соседних клетях отребья, в одну яму с которым тебя и свалят… Не в благородном бою ради славы, чести или чьей-то защиты, а по пьяни ввязавшись в кормильную драку… И что-то не видать открывающегося, затопленного солнцем проема, не слыхать ласково зовущих голосов предков, и пахнет тут вовсе не степными маками, любимыми цветами Богини, которыми она – либо воображение мольцов – сплошь усадила бездорожье… Вот сейчас темнота сомкнется окончательно – и все.
   Альк, не плакавший с семи лет, всхлипнул от злости и обиды. Когда его предали наставники, а потом и дед, это было еще полбеды. Есть кого винить, кому мстить, с кем сражаться. Но получить такую подлянку от самой Хольги!
   Или – заслужить ее?
   Альк стиснул зубы, рванулся в еще одной отчаянной попытке встать – и бок пронзила такая острая боль, словно все сухожилия разом подрезала. Узник рухнул обратно на камни, гулко приложившись к ним виском – но этого уже не почувствовал.
   Земная дорога оборвалась раньше.
* * *
   Судья задумчиво потеребил кончик пера. Дело было мутным и щекотливым. С одной стороны – затеявший драку саврянин, по его утверждению – путник, но почему-то без «свечи».
   – Что, из-за крысы напился?
   Стоявшие напротив стола парень и девушка (кажись, саврянская полукровка) переглянулись и не очень уверенно, словно судья угадал по сути правильно, но не точно, кивнули.
   Судья, довольный своей проницательностью, прищелкнул языком. Ясно. Крысу уморил, перебрал с горя, а тут еще Румз Косой, то есть господин наместник со своими потными ладошками. Тут бы любой нормальный мужик взвился. Будь его обидчиком простой горожанин или даже купец, саврянин отделался бы вирой за развязывание драки, а то и простым изгнанием за городские ворота – вместе с компанией, которая явилась за него просить.
   Но с другой стороны – Румз. Причем господин наместник лично попросил судью присмотреть, чтобы правосудие свершилось в его пользу.
   – Не знаю я, что с вами делать, – честно сказал судья, отбрасывая перо и сцепляя пальцы в замок под подбородком. – За нападение на наместника по нашим законам полагается повешение или тридцать плетей, но лично я выбрал бы первое. Опытный палач может в дюжину ударов спустить с приговоренного всю шкуру, и смерть выйдет куда страшнее.
   – И что, совсем никак? – Девушка всхлипнула и прижала к губам кулачок. Молоденькая такая, свеженькая, явно не горожанка. Зачем она, интересно, с белокосым тягается? Сестра ему, что ль? Для дочки старовата, на жену-подружку непохожа, при ней бы он потаскух в кормильне лапать не стал, у саврян с этим строго. И второй ее приятель доверия не вызывает, так и шарит глазами, будто оценивает, почем вон тот светильник или картину можно в тайную скупку сдать.
   Судья снова принялся выстукивать стол, как голодный дятел. Здоровенный круглый синяк на лбу господина наместника втайне порадовал не один десяток знакомых. Хотя вслух, разумеется, были высказаны самые почтительные соболезнования и советы приложить капустный лист либо печеную луковицу.
   И с общиной тоже ссориться не хочется… Пусть парень нынче и не путник, а простой видун – но вдруг у него есть могущественный покровитель, который самого наместника раком поставит?
   Идея стравить двух хищников судье понравилась.
   – Вот что, – решительно сказал он. – Я отложу казнь на сутки, для разбирательства, а вам выпишу бумажицу, пойдете в тюрьму и поговорите с этим пьянчугой. Пусть поищет себе дорогу без помоста… если сумеет.
* * *
   – Я этой крысе хвост оторву! – кипятилась Рыска, пока они с Жаром пересекали двор: суд и тюрьма находились на противоположных сторонах одной площади. Посредине – чтобы не тянуть с правосудием – стоял помост с виселицей. Там и сейчас кто-то болтался, но прохожие едва удостаивали его взглядом. Похоже, их скорее бы изумила пустая веревка. – Нет, буду по кусочкам отщипывать!
   Жар, напротив, отнесся к последней выходке саврянина на удивление снисходительно, даже сам, без Рыскиных просьб, нашел подход к судье, потолковав с парой-тройкой сомнительных типов. Когда рассвело, друзья первыми стояли у его двери.
   – Да ладно, с кем не бывает – ну выпил мужик чуток, разухарился…
   – Ты ж не ухарил!
   – Так ко мне ж го… господин наместник не цеплялся.
   – Ты ж девок соблазнять не пытался?
   Жар смущенно кашлянул. «Не пытался» и «не получилось» – вещи разные.
   – Как ты думаешь, он сумеет выкрутиться? – резко сменила тему сама Рыска.
   – Не знаю, – соврал вор, не желая огорчать подружку раньше времени. – Зря Альк путником назвался. Пусть бы лучше судья думал, что он простой наемник.
   – Тогда б его уже повесили!
   – А теперь вообще неизвестно, что сделают. Как пирожок спереть в общину сообщат.
   – Как… что?
   Жар прикусил язык. Не украсть пирожок у растяпы-лотошника на углу Крученой и Семи собак было позором даже для ребенка, на нем обучали всех начинающих воришек. Следующей ступенью было незаметно подбросить лотошнику в карман монетку, дабы такой полезный человек не разорился.
   До объяснений, к счастью, дело не дошло: друзья уже остановились перед тюремными воротами. Выданная судьей «бумажица» оказалась простым обрывком, на котором судья поставил размашистую подпись и приложил печать. Стражники не глашатаи, чтобы грамотой владеть, но печати всех знатных горожан знают назубок. Казалось бы, неужто сложнее каких-то сорок шесть букв заучить…