Громыко Ольга. Путница

Ольга Громыко
Путница

   Горячие авторские благодарности:
   злокозненному Сашию – за оттенение Хольгиной добродетели;
   Михаилу Черниховскому – за косы, сабли, полотенца и прочие ночные безобразия;
   Андрею Уланову – за мужскую солидарность;
   Елене Беспаловой – за черно-белое и цветное;
   Анне Полянской – за моральную и техническую поддержку;
   а также Фальку, Рыске, Паське, Весте и Фуджи за бесценное наглядное пособие!
 
   При написании этой книги не пострадало ни одного шипонского зайца – только нервы заводчика-консультанта Нилы Лозовенко-Урсу.

   В паутине судеб нет ни одной лишней нити, даже самая узкая тропка к чему-то ведет. И только Хольге известно, сколько раз мир оказывался на краю гибели из-за одного взмаха крысиного хвоста – и сколько раз бывал спасен им.

Богопись, глава 23

 

Глава 1

   В одиночестве крыса тоскует и чахнет.

Трактат «О тварях земных, водных и небесных»

   Бабка Шула ушла на небесные дороги ночью, во сне, и обнаружила ее соседка, заглянувшая одолжить чашку муки. Старушка лежала бледная и хладная, с вытянутыми поверх одеяла руками, и вид у нее отчего-то был очень довольный: не то сама Хольга сподобилась проводить, не то открывшееся перед смертью будущее (ведь по ту сторону времени нет, вся паутина судеб как на ладони) до того Шуле не понравилось, что она с радостью променяла его на Вечный Дом.
   Соседка подняла крик, набежали бабки-подружки и деловито заголосили, вмиг разнеся скорбную весть по веске. Не прошло и пяти лучин, как чистенькая переодетая покойница лежала в вытащенном с чердака и протертом от паутины гробу, а узелок с «могильными» сбережениями был передан Цыке и Миху, взявшимся выкопать могилу и сколотить надгробную клеть. Молец, которому тоже кой-чего перепало, благоговейно начищал песочком статую Богини, дабы на отпевании и Шуле было приятно, и Хольге не стыдно. По веске пошел запах творожных лепешек, главного угощения за поминальным столом. Каждая хозяйка норовила расстараться, чтобы гости налегали именно на ее кушанье: по поверью, с творожниками-дорожниками из избы уходили мелкие беды – чем больше съедят, тем больше уйдет. Сыпали в тесто и мак, и сушеные сливы, и виноград, и даже медьки в середку запихивали, кто побогаче. Не у всех, конечно, такое объедение выходило – теми, что Колай принес, впору гвозди заколачивать, – но покойной все равно почет. В веске-то почти все друг другу родня, даже Сурок на похороны собирался, хоть и не мог припомнить, в каком колене Шула ему теткой приходилась.
   К полудню худо-бедно управились и столпились у осиротевшего бабкиного дома. Это пущай савряне своих покойников по двое суток в избах держат, мертвечиной дышат. А нам-то чего ждать? Душа с последним вздохом отлетела, ну так и тело надо поскорей прибрать, дабы кто другой, недобрый, в него не залез. У белокосых, говорят, из-за их дурацких обычаев беспокойники наравне с живыми ходят, и не отличишь, покуда смердеть не начнут.
   Ближе к крылечку стояли беременная Фесся и две весчанки с младенцами на руках: считалось, что пронесенный мимо покойник забирает с собой золотуху, ночные крикухи и прочие детские хвори. Рядом толпились мальчишки с мешочками толченой горчицы; ее пустят в ход лишь на обратном пути, но похороны для весковой детворы тот же праздник: тут тебе и гулянье, и угощение, и песни. Разве что смеяться нельзя, поэтому мальчишки только пихали друг друга локтями и перемигивались.
   Последними вернулись с жальника потные, перепачканные землей батраки. Рубахи у обоих были обвязаны вокруг пояса, рожи красные от усталости, и бабки сердито зашикали: что за непотребство перед ликом смерти, а ну живо ополоснитесь и оденьтесь! С хозяина своего пример берите: во всем чистом, хоть самого хорони, и в глазах скорбь вселенская…
   Вид у хуторянина действительно был печальный донельзя. От сделки, которая могла принести ему сто златов навара – или разорить на триста, – пришлось скрепя сердце и скрипя зубами отказаться. Никакого обеспечения у Суркова подельника не было – только рисковый план, такой дерзкий, что мог бы сработать. Но подписываться на него без одобрения видуньи хуторянин не отважился (таких дураков, чтоб за сотню в омут с головой кидаться, во всем Ринтаре едва ль пара штук найдется!). С путником советоваться тоже не хотелось – дельце-то не слишком законное, как бы наместнику не донес. Так что оставалось только мрачно сопеть, в ожидании выноса бабкиного тела подсчитывая упущенные барыши.
   Но интересно, куда же подевалась эта негодная девчонка?!

* * *

   Ночью Жар спер у цыган гитару, за что теперь получал жуткий разнос. Причем цыгане уехали еще затемно, и догонять их с извинениями, как настаивала Рыска, было поздно. Пришлось двигаться своей дорогой, изнемогая под гнетом совести, которой у девушки, как всегда, хватало на троих.
   – Вот скажи, – кипятилась она, неосознанно попинывая Милку в бока, отчего корова все ускоряла и ускоряла шаг, в конце концов перейдя на рысь, – зачем она тебе вообще понадобилась?!
   Вор и сам не очень хорошо это понимал и лишь виновато разводил руками. Незамысловато щипать струны он умел, однако на кой гитара в дороге, если ты не менестрель? Только по спине лупит и бренькает некстати.
   Цыгане подвернулись им днем – друзья проезжали мимо табора, когда тот начал сниматься с места, и трех всадников буквально засосало в пеструю круговерть. Смуглые белозубые женщины окружили Рыску, широко улыбаясь и треща на непонятном языке, будто стая сорок. Девушка испуганно прижала к груди узел с деньгами, впервые жалея, что за пазухой нет сторожевого крыса. Впрочем, цыганки вовсе не собирались ее обворовывать: их забавляла растерянная, густо покрасневшая весчанка на пестрой, как лоскутное одеяло, корове.
   – Э-э-э, красавица! – нараспев проговорила пожилая, но одетая ярче молодок женщина, звеня низками браслетов на гибких и проворных, будто змеи, руках. – Зачем глаза прячешь? Они же у тебя особенные, счастье приносят! Что, не веришь? Точно говорю! На кого из парней посмотрят – тот и счастлив! Хочешь, погадаю, кому повезет?
   Рыска, и без того сразу потупившаяся, зажмурилась и отчаянно замотала головой. Цыганки еще немного повеселились и оставили ее в покое, успев воткнуть в волосы над ухом желтый махровый цветок (девушка обнаружила его только утром, мятый и увядший).
   Зато Жар сразу нашел общий язык с цыганским вожаком, смуглым кудрявым молодцем в броской синей рубахе и штанах такой необъятной ширины, будто их пошили из двух юбок. Четыре лучины свежеиспеченные друзья ехали рядом, оживленно обсуждая, как лучше красить коров (на наивный Рыскин вопрос, зачем это вообще надо, оба обидно расхохотались), а на вечернем привале перешли от слов к делу, осуществив давнюю мечту Сурка: сделали Милку сплошь черной. В таком виде корова казалась намного стройней и свирепей, хотя глаза у нее выпучивались не от ярости, а от изумления.
   Разницы между левой стороной (красил Жар) и правой (работа цыгана) Рыска не заметила, но в светлых штанах на Милку теперь лучше было не садиться.
   – А если она под дождь попадет?
   Цыган гнусно захихикал и сказал, что главное – чтобы дождь не пришелся на базарный день. После чего Жар отправился с ним к костру обмывать результат, а проснулся с гитарой, трепетно прижатой к груди под покрывалом.
   Видя, что увещевания тут бессильны, Рыска прибегла к запрещенному приему:
   – Альк! Ну скажи ему!
   Но белокосый лишь покривился и вообще отвернулся к обочине, будто не слышал. Поведение саврянина беспокоило девушку все больше и больше. Во-первых, за минувшие три дня спутники услышали от него едва ли полсотни слов, и те по крайней необходимости. На попытки вовлечь его в дорожный треп Альк коротко огрызался или, как сейчас, отмалчивался. Во-вторых…
   – О, глядите, кормильня! – попытался сменить тему Жар. – Может, по пиву?
   – Не хочу, – сухо и предсказуемо отрезал Альк.
   Рыска подавила огорченный вздох: со времени разговора с отшельником проклятый саврянин ничего не жрал. Уговаривать девушка не решалась: в конце концов, взрослый здоровый мужик, не пичкать же его с ложечки под сказочки, как капризного ребенка.
   – Верно, без еды человек может прожить месяц, – ехидно напомнил Жар Альку его же слова. – А раз так, чего ее зря переводить?
   Саврянин опять промолчал, и Рыске захотелось его стукнуть, чтобы хоть как-то расшевелить.
   В кормильню все-таки зашли и пива взяли. Жар заказал себе сразу две кружки – до конца весны оставалась еще неделя, но солнце припекало уже по-летнему, – однако девчонка-служанка, не разобравшись, разнесла их по концам стола. Альк машинально взял «свою», отхлебнул.
   – Могли б и до Зайцеграда потерпеть, – недовольно заметил он. – Несколько лучин осталось.
   – А ты этого Матюху знаешь? – В ожидании заказанной каши Рыска таскала бесплатные черные сухарики из стоящей посреди стола миски. Судя по слою крошек на ее дне, посудину не вытряхивали и не мыли уже месяц. Но за дорогу девушка успела привыкнуть к кормильням и подаваемой там еде, не требуя от нее слишком многого. Зато самой готовить не надо. – Ну к которому расписка?
   – Найду. – Альк тоже взял пару сухариков, но этим его завтрак и ограничился. Даже пиво не допил, сделал еще пару глотков и отставил, ожидая, когда спутники управятся с едой.
   Жар с сожалением косился на кружку саврянина. За другом вор не погнушался бы, допил, а тут как бы не отравиться после этого гада. Все добрые чувства вроде сострадания и желания помочь отлетали от белокосого, как сухой горох от стены. Альк, похоже, нарочно делал все, чтобы за его гробом шли только падальщики.

* * *

   Процессия повернула обратно. Бабы уже не выли, а всхлипывали и с чувством выполненного долга сморкались в узкие белые полотенца, висящие на шеях. Замыкающие цепь мальчишки горстями расшвыривали горчицу, чтоб за людьми не увязалась смерть с жальника. Ветер, как назло, дул в спины, и все хоть по разу да чихнули. У головы Приболотья нос вообще не просыхал: он шел прямо перед детьми.
   А у весковых ворот стояли гости – пятеро на коровах, один на нетопыре. Створки были распахнуты, но пришельцы вежливо остановились в нескольких шагах, ожидая приглашения. Не разбойники, отлегло от сердца у головы. Весчане все равно насторожились, передние притормозили, задние наддали, и цепь сжалась в кучу.
   – Здорово, любезные! – весело окликнул один из гостей. Эй, да это ж тсарский гонец – в новом красном кафтане, бороду отпустил, только по голосу и признали. – Где это вы ходите? Праздник какой? Сдобой за три вешки несет, а веску как вымело…
   – Не… – Голова подошел поближе, ответил на рукопожатие. – Бабка у нас померла. Древняя, но славная. Хоронить ходили.
   – Ох, сочувствую, – согнал улыбку гонец. – Пусть Хольга даст ей прямую дорогу и уютный Дом.
   – Богиня милостива, – эхом откликнулись сразу несколько человек.
   Гостей по-прежнему разглядывали с подозрением: четверо тсецов (не охранники, а именно из рати, это гонец при них для пущей важности) и незнакомый путник, совсем молодой парень с надменным и недовольным лицом. Как же, целую лучину торчать под забором, ожидая каких-то там весчан! «Ничего, – злорадно подумал голова, – заплатили, так стой. Знаем мы, сколько путники за свои услуги берут. Простому человеку за их дневную плату целый месяц пахать не зазорно». Вслух же приветливо сказал:
   – Пожалуйте за стол поминальный, проводим старушку как должно.
   Отказываться было неудобно, хоть и на службе. Гости вместе со всеми прошли к бабкиному дому и расселись за вынесенными во двор столами, благо вечер был тихий и теплый. Женщины быстренько притащили и расставили накрытые черными платками блюда, кувшины с крепким, до щекотки на языке, квасом и старые глиняные кружки со щербинами, а то и трещинами. Похороны – самое время от всего отжившего избавиться.
   Изголодавшиеся тсецы набросились на угощение, словно бабка Шула приходилась им родной матерью. Гонец тоже с удовольствием «заедал слезу», а вот путника весковое гостеприимство заметно коробило. Видать, только-только из Пристани выпорхнул, а ему вместо подвигов и славы – пыльные дороги захолустья. Голова тайно ухмыльнулся. Терпи, крысенок! Настоящее дело еще заслужить надо.
   Вначале за столами говорили только о покойнице, состязаясь, кто вспомнит о ней больше хорошего, потом посудачили о тщете сущего и божьей воле, а там как-то незаметно перешли на дела земные, привычные. Женщины затянули жалостливую песню, дети украдкой швырялись кусочками лепешек, лавочник шепотом травил кузнецу свежую байку про соседку.
   Голова все выразительнее косился на гостей.
   Гонец пощупал зуб, неосмотрительно покусившийся на Колаев творожник, и с болезненным видом пошутил:
   – А мы уж при виде пустых дворов подумали, что вы нас завидели и сбежали!
   – Чего нам от вас бегать? – удивился и одновременно насторожился весчанин. – Чай, не саврянское войско… Или опять дурную весть привез?
   – Да нет, что ты, – поспешил заверить гость. – Так… не шибко приятную. Сейчас, погоди, грамоту достану…
   – Давай на словах сначала, мне на ухо, – остановил его голова. Читать тсарский приказ за поминальным столом было как-то неловко – хотя бабка Шула, наверное, не обиделась бы. Без нее ни одно вече не обходилось.
   Гонец понимающе кивнул, убрал руку от пазухи и наклонился к весчанину:
   – Тсарь городские стены укреплять желает. Требует от каждой вески по три человека и телегу с коровой.
   – Что, насовсем?! – охнул голова.
   – Не, в грамоте прописано – только на лето, – поспешил успокоить гонец. – Ну помнишь, в том месяце военный налог собирали?
   – Такое забудешь… – проворчал весчанин. – Чего ему, горожан мало?
   – Выходит, мало, – развел руками гость. – В Макополе из четырех сторожевых башен одна до сих пор в руинах лежит.
   – Ну и что? Полежала б еще чуток.
   – А вдруг война? – припугнул сидящий рядом тсец.
   – А чего, все-таки будет?! – насторожился голова.
   Другой ратник ткнул болтливого собрата локтем и веско сказал:
   – Еж лисицу раз в месяц видит, а колючки каждый день носит. Вот и нам всегда готовыми быть надобно.
   – А телега зачем?
   – В обоз, камни и бревна возить. Можно старую, неказистую, лишь бы крепкая была.
   Голова нахмурился. Не было печали! Летом в веске работы с зари до зари, а тут тсарь со своими стройками. Хорошо хоть отсеяться дал. Но если задержит мужиков до зимы, кто урожай собирать будет? Дрова запасать? В большинстве дворов только один кормилец, а где два-три, там и нахлебников о-го-го: дети мелкие, старики. Поможем, конечно, всем миром, но тяжковато придется…
   – Жребий киньте, – посоветовал гонец. – Так оно честнее всего выйдет.
   – Да уж разберемся, – в сердцах огрызнулся весчанин, хоть сердиться на тсарского посланника и не полагалось. Знали бы – точно на жальнике отсиделись бы! Даже переночевали.
   Голова встал, по обычаю грохнул об землю кружку. Та, зараза, не разбилась, а подскочила и закатилась под стол. Дурной знак…
   – Хольга прислала – Хольга призвала, – громко объявил он. – Пусть тебе, бабушка Шула, в небесном Доме будет лучше, чем в земном, а мы уж тебя не забудем и попозже непременно в гости зайдем.
   Вслед за ним стали подниматься остальные весчане.
   Голова выждал, пока не разлетится вдребезги последняя кружка, и сумрачно продолжил:
   – А покуда пошли к молельне, совещаться будем…

* * *

   Первым его заметил Жар. А может, и Альк – но оставил это неприятное открытие вору. Случайно обернувшись, тот аж подскочил в седле:
   – За нами путник едет!
   Саврянин лишь глаза сузил, даже не удосужившись посмотреть назад. Рыска же чуть с коровы не свалилась, выворачивая шею. Конечно, путником на дороге никого не удивить, но когда совесть нечиста…
   Время шло, человек на нетопыре не приближался и не удалялся. Когда дорога шла в гору, его удавалось рассмотреть получше: едет – не торопится, развалился в седле и вроде как даже подремывает. За холмом или леском всадник скрывался из виду, но потом непременно появлялся снова.
   – Может, ему просто в ту же сторону? – с надеждой предположила девушка.
   Жар вместо ответа подхлестнул корову. Щепок десять они мчались галопом, затем вернулись к шагу и с пол-лучины путника не видели.
   Потом он появился снова, на том же расстоянии.
   Больше обсуждать его не пытались. Только постоянно косились назад и друг на друга.
   – Нет, это уже переходит всякие границы! – внезапно разъярился Альк, так натягивая поводья, что бедная корова чуть пополам не сложилась. – Еще издеваться он надо мной будет, старый ублюдок!
   – Ты его знаешь? – уточнил Жар.
   – Ха! – Саврянин резко дернул за повод, разворачивая Смерть. – Очень удивлюсь, если это окажется кто-то другой.
   – А чего ему от нас надо?!
   – Вот сейчас и спросим!
   Когда коровы проскакали полпути (Жар с Рыской благоразумно держались позади Алька), преследователь остановился и, выпрямившись, стал спокойно их поджидать. Он оказался ринтарцем, мужчиной лет сорока пяти – пятидесяти, с почти полностью поседевшей головой и аккуратной, на удивление черной бородкой. Одежда, как сразу оценил вор, была пошита на заказ и стоила не меньше десяти сребров, хотя выглядела неброско и практично. О цене висящего при поясе меча оставалось только гадать, но одна рукоять тянула на пару златов. Нетопырь был старенький, тоже с проседью по хребту и многочисленными проплешинами – но не от возраста, а из-за шрамов. Похоже, животина прошла со своим хозяином огонь, воду и крысиные норы.
   – Ну здравствуй, что ли, – усмехнулся путник, глядя на Алька.
   Саврянин, не отвечая, молча объехал его по кругу, недвусмысленно выражая свое отношение и одновременно изучая противника.
   – Неужто не рад меня видеть?
   – Нет, – наконец соизволил разлепить губы белокосый, и слово вышло как плевок.
   – А я вот, напротив, – очень рад. – Судя по тону, путник не кривил душой и не иронизировал. Да и смотрел дружелюбно, тоже оценивая Алька, но скорее с отцовской гордостью.
   – Еще скажи, что община послала тебя передать мне свои извинения и позвать обратно в Пристань, – презрительно бросил саврянин.
   – Нет, – даже не попытался юлить путник. – Мне поручили тебя убить. Точнее, я сам вызвался.
   – Ну попробуй, – криво ухмыльнулся белокосый. Правая рука у него уже давно лежала на оголовье меча и сейчас лишь стиснула пальцы.
   – Не хочу, – рассеянно, как от чего-то маловажного, отмахнулся путник. – Не сейчас. Альк, мне надо с тобой поговорить.
   – Не хочу, – оскалился тот.
   – Даже не хочешь узнать о чем?
   – У нас было семь лет, чтобы наговориться всласть.
   – Ты и тогда пропускал мимо ушей то, что не желал слушать, – с укоризной заметил путник.
   – Лучше бы я пропускал еще больше.
   – Вот упрямец! – добродушно, хоть и с досадой посетовал странный тип. – Я же хочу тебе по…
   – Значит, не сейчас? – зло перебил его саврянин. – Тогда отлипни от моей подошвы!
   – Альк…
   Но белокосый уже развернул корову, и Жару с Рыской пришлось сделать то же самое, так ничего и не поняв.
   Догонять их путник не стал, только вздохнул вслед и головой неодобрительно покачал. Однако никто не сомневался, что так просто он не отвяжется.

* * *

   Благостная улыбка покойницы припомнилась сегодня многим весчанам. Особенно когда до жеребьевки дошло. Голова сам нарвал листьев с простой и рыбьей ветлы, смешал в глубокой шапке. По виду одинаковые, по весу вроде тоже, только вторые сразу тонут.
   Принесли корчагу с водой, установили посреди двора. Самую большую, чтоб всем видно было: без обмана.
   – Ну что, люди добрые, тяните…
   Освободили от этой чести только голову, кузнеца, мельника да лавочника, потому как без них Приболотью убыток больший, чем если бы все остальные мужики в город уехали. Трое счастливчиков, надув щеки, гордо расхаживали среди мнущихся у шапки одновесчан, упиваясь своей значимостью (ну и облегчение немалое, конечно!). Голова все равно был мрачен: овца только о своем ягненке думает, а пастух обо всем стаде. А как же общинное поле? И пруд собирались вырыть, сазанов запустить… Эх! Хоть бы жребий на какого-нибудь лентяя пал, вроде дядьки Хвеля – до обеда под яблоней дрыхнет, а после обеда на другую сторону ствола переходит, куда тень уползла. Другое дело, что он и тсарю не больно нужен, разгневается еще за такой «подарочек»…
   Гонец и тсецы околачивались неподалеку, но к корчаге не подходили, чуя, что на них и так злы. Путник вообще куда-то исчез – небось к речке купаться поехал, весковый дух смывать.
   – Давайте-давайте, – поторопил голова. – Ждете, покуда завянут? Колай, тяни!
   – А чего сразу я? – возмутился тот, пряча руки за спину. – Пущай Ледок тянет, он ближе стоит!
   – А чего я?! – Высокий тощий мужик попятился, мигом став дальше.
   – Тяни, – устало повторил голова, сунув шапку Колаю под самый нос. – Первым, последним – все равно от судьбы не уйти.
   Отступать было поздно и некуда: сзади сопели и подпирали так, что хоть целиком в шапку нырни. Колай медленно вытащил потную ладонь, обтер о штаны. Потянулся к шапке – но с полпути отдернул, вытер еще раз. Вокруг нервно захихикали.
   Со второго раза мужик донес-таки руку, запустил. Листья были гладкие и прохладные, с мелко иззубренными краями. Черешки колкими клювиками тыкались в пальцы: возьми меня! Нет, меня!
   – Хорош мять! – не выдержал голова. – Поди, не девку под одеялом лапаешь. Доставай.
   Колай убедился, что щупать бесполезно, зажмурился и обреченно вытащил из шапки свой жребий.
   Толпа разом перевела взгляды на корчагу и затаила дыхание. Оттертый в задние ряды углежог – плечистый, но низкорослый – посадил на плечи сынишку, чтобы тот докладывал.
   – Бросай, – терпеливо напомнил голова.
   Листок, крутясь, упал в корчагу. Полежал-полежал на задрожавшей воде, будто размышляя, а потом – хоп! – стал на ребро, и ко дну. Завис у него, как рыбка, превратился в тоненькую, почти невидимую сверху черточку.
   – Утоп! – звонко сообщил углежогов сын.
   По толпе прокатился потрясенный стон. Никто не ожидал, что первый неудачник определится так скоро.
   Колай тупо хлопал глазами, сообразив, что произошло, только когда запричитала жена.
   – Это все ты сглазил! – в сердцах напустился он на голову. – Заладил: тяни, тяни… Знал же, что торопливого Саший под локоть толкает!
   – А трусливого в зад кусает, – продолжил лавочник под общий одобрительный хохот. Один дурной лист из шапки выбыл, чего ж не посмеяться?
   – Кто трус?! Я трус?! – Колай сделал вид, что закатывает рукава, но щуплый одновесчанин и бровью не повел.
   – Ох-ох-ох, нашелся вояка! Да ты только девчонку свою колотить и отваживался, и то покуда она видуньей не стала.
   – А вот давай проверим! – хорохорился Колай, приплясывая на месте, будто угли под лаптями рассыпаны.
   – Ну давай!
   – Иди сюда, я тебе щас покажу ясно солнышко!
   – Да я и так напротив тебя стою, куда уж ближе? Самому, что ли, о твой кулак бородой хряпнуться? – Лавочник задрал голову, подставляясь, еще и пальцем показал.
   – Тихо! – гаркнул голова так, что листья в шапке взвихрились. – Уймись, Колай. Не конец света, поработаешь на тсаря и вернешься. А тебе, сосед, стыдно должно быть: сам не рискуешь, а над другими потешаешься… Ну, кто следующий?
   На сей раз заминки не возникло: курица за одно утро дважды не несется, вытянуть вторую «рыбку» кряду шанс невелик. Так и вышло. Остались в веске и Ледок, и углежог, и – эх! – дядька Хвель.
   Хуторских пустили к корчаге последними. Те не особо и рвались, в надежде, что всю гадость выберут до них, но увы: оба нехороших листа остались в кучке втрое меньше изначальной.
   У Миха листик потонул, а у Цыки поплыл. Фесся, не сдержавшись, бросилась мужу на шею и разрыдалась от радости. Тот неловко похлопал ее по спине, смущенно косясь на приятелей: мол, что с беременной бабы взять, по любой ерунде ревет.
   Чернобородый же отнесся к проигрышу на удивление спокойно.
   – Ну и ладно, – погудел он. – Хоть свет погляжу, а то уже мхом на этом хуторе оброс.
   – Поглядишь, как же, – мрачно проворчал кто-то из мужиков. – Запихнут в каменоломню, еще и к тачке привяжут, чтоб не утёк…
   – Кто там каркает? – сурово огляделся голова. – Щас второй раз тянуть будет!
   «Ворон» примолк. Жеребьевка продолжилась, но у Сашия сегодня было шутливое настроение. Листья исправно пускались вплавь, пока в шапке не остался один. Тот самый.
   – Кто еще не брал? – заозирался голова. Что за ерунда? Неужто обсчитался и придется перетягивать? В толпе вспыхнули споры: а ты тянул? А сам-то?! Поймать на вранье никого не удалось: у каждого нашлись свидетели, переживавшие по поводу его жребия.
   – Вон кто! – звонко заложил углежогов «дозорный», показывая куда-то вдаль. Люди разом обернулись – и увидели Сурка, неспешно идущего со стороны речки. Рядом ехал на нетопыре путник, слегка подобревший: не иначе, хуторянин раскошелился на какой-то вопрос – а то и десяток, чтобы скрыть тот, что по-настоящему его волновал.
   Сурок тоже был весел: видать, ответ ему угодил.
   – Ну как, общество? – окликнул он. – Отжеребьились уже?
   Все смотрели на него и молчали.

Глава 2

   Крысиные драки могут быть и бескровными, но оттого не менее жестокими: нападающий вздыбливает шерсть и, щелкая зубами, начинает кружить вокруг более слабой крысы, запугивая ее своими размерами и яростью. Это может длиться несколько лучин, пока жертва не погибнет от разрыва сердца.