Страница:
Саманиды, бесспорно подчеркивавшие свою лояльность к Халифату, были удовлетворены титулом маула амир ал-муминин. Несмотря на отдельные кратковременные отклонения, они в целом придерживались суннизма. Они взяли на себя продолжение сасанидско-халифской миссии, заключавшейся в защите цивилизованных иранских территорий (с помощью тюркских отрядов) от тюрок Центральной Азии. Из своей резиденции в Бухаре они правили Хорасаном (а также нынешним Афганистаном) и Систаном и поощряли стремление своих министров крепить хрупкое единство политического организма путем развития культурного самосознания. При них персидское историческое предание приняло ту форму, в которой ему было суждено сохраниться и в более поздние времена. Оно было известно арабам из переводов или адаптации «Хватай-намак», принадлежащих Ибн ал-Мукаффе (казнен в 757 или 758 г.) и Саалиби (ок. 1020 г.); свою стандартную эпическую форму с присущей ей метрикой оно получило от Дакики (ум. между 976 и 980 гг.), начавшего его создание, и от великого Фирдоуси (из Туса в Хорасане, 934–1020), завершившего его «Книгой царей», «Шах-наме» (пехлевийское слово хватай – «царь», «владыка», в своей современной персидской форме кода прилагается только к богу). «Шах-наме», состоящее из 60 тыс. рифмованных одиннадцатисложных двустиший, представляет собой первое и величайшее произведение персидской эпической и вообще персидской национальной литературы, средоточие и источник персидского исторического самосознания и в этом смысле может быть уподоблено гомеровскому эпосу. Поэт и его окружение столкнулись с парадоксом, поражающим воображение и сегодня: уничтожение великолепного сасанидского национального государства арабскими варварами создало условия для возрождения и для культурных достижений всемирно-исторического значения. Согласно преданию, поэт закончил свое произведение в 1010 г. при первом представителе Газнавидской династии, тюркском князе. Его плохо вознаградили; это следует объяснять скорее националистическими, в сущности неисламскими, взглядами Фирдоуси, чем его широко известной склонностью к шиизму.
Возвышение новоперсидского литературного языка никоим образом не вело к упадку арабского языка, остававшегося языком священной Книги, арабо-мусульманской науки, государства и международных связей в пределах дар ал-ислама. Кроме того, персидский язык уступал арабскому в формулировании философских и научных концепций, заимствовал арабские слова и целые обороты; арабский язык еще долго превосходил его и в выразительности.
«Умеренная» шиа никогда не обладала настоящей организацией; подобно суннитской джамаа, она представляла собой общину, жизнеспособность которой основывалась на сильно развитом чувстве солидарности, да к тому же она лишь с течением времени отделилась от джамаа. Уважение, оказывавшееся суннитами дому Пророка, и объединение шиитов ради поддержки джамаа продолжали быть правилом, несмотря на всю враждебность и взаимоисключающий характер этих направлений ислама, и в значительной степени маскировали различия между ними в Багдаде X в. Когда в 873–74 г. двенадцатый шиитский имам, Мухаммад ибн ал-Хасан ал-Аскари ал-Махди, которому едва минуло десять лет (согласно легенде, он был даже еще моложе), исчез из подвала своего дома в Самарре, закончилась линия «зримых» заступников. Вплоть до 939 г. во главе движения, если будет позволено употребить этот термин, находились четыре «заместителя» (вакил). В этом году, в соответствии со взглядами шиитов, началось «долгое отсутствие» (или «сокрытие», гаиба). Имам, являющийся истинным правителем мира, действует из своего убежища; до его возвращения (раджа) перед верующими его представляет «опытный в вере» (муджтахид).
Муджтахиды заботились о том, чтобы добиться гармонического соответствия между жизнью и учением и обеспечить, не создавая никакой организации, порядок в общине; они частично действовали из традиционных центров шиитской теологии и права (таких, как Хилла в Ираке и Кум в Иране). Всем этим объясняется и большая гибкость двенадцатиимамных шиитов (иснааша-риййа), и их организационная слабость по сравнению с суннитами в нешиитских областях. Они становились неуязвимыми для превратностей судьбы и политических случайностей, хотя и не свободными от преследования тех, кто думал по-иному; эта безусловность религиозного существования, о сохранении которой суннизм никогда не помышлял, не подвергалась сомнению вплоть до превращения двенадцатиимамного шиизма в государственную религию при Сефевидах. Свидетельством привлекательности, строго говоря, неисламских и уж во всяком случае некоранических идей была быстрая экспансия двенадцатиимамных шиитов даже на протяжении «малой гаибы» достаточно вспомнить возвышение Бундов в Иране и Хамданидов в арабской Сирии и Месопотамии. Соединение в одном лице махди и «сокрытого имама» и тайное существование общины, являвшееся следствием ее отчуждения, несомненно, соответствовали широко распространенным представлениям и подходили к рационализированной на первый взгляд, но в сущности эллинизированной оболочке исламских концепций.
Между IX и XI вв. в мусульманском мире в качестве альтернативной религиозной силы развивалось движение, хотя и связанное тематически с двенадцатиимамным шиизмом, но абсолютно отличное от него по целям и по формам мысли, весьма раздробленное и все же единое. Рожденная в умме и по крайней мере внешне тесно связанная происхождением с Библией, исмаилиййа в целом лучше всего может быть охарактеризована как законченная религиозно-философская, политическая и социальная система, стремившаяся к созданию внутри себя идеальной, широко открытой и возрожденной исламской ортодоксальности. Основные идеи были те же, что и у шиитов, так как исмаилиййа была ответвлением или логическим развитием идеологии двенадцатиимамных шиитов. Исмаил, старший (?) сын шестого имама, Джафара ас-Садика (ум. 765), человек, пользовавшийся уважением среди суннитов, умер прежде своего отца, назвавшего его своим наследником. Большинство последователей Исмаил а перенесли свою преданность на другого сына Джафара; меньшинство же осталось верным Исмаилу, объявив; что он не умер и когда-нибудь возвратится в качестве махди; остальные признали последним имамом, «владыкой времени» (каим аз-заман), сына Исмаила – Мухаммада. Современники называли все эти группы семеричников исмаи-литами. Неясно, почему радикалы, «преувеличивающие» (гулат] связали себя с этой цепью имамов. Они разделяли со всеми адептами ислама веру в единство бога (таухид), в божественную миссию Мухаммада, в Коран как откровение бога и в большой степени в непреложность предписанного культа; вместе с шиитами они верили в необходимость божественного водительства, олицетворенного в имаме, верили в божественный смысл, «Логос», в сокровенный (батин) смысл Корана, доступный через аллегорию, и в обязанность имама «наполнить мир справедливостью, ибо ныне он полон несправедливости».
Семеричники считали, что история развивается циклически; они придерживались восходящей к Плотину теории эманации, объединяя ее с идеей связи макрокосма и микрокосма – семь фаз эманации: семь «пророков», среди них Адам, Мухаммад и Мухам-мад ибн Исмаил, сопутствуемые семью «молчаливыми», в том числе Сетом, Али и различными основателями семеричных сект. Несомненно, существовала тенденция обожествлять имама, однако она постулировалась лишь время от времени. Появились гностические методы мышления, в хвосте которых плелись астрология и примитивный мистицизм.
Конечной целью умеренных шиитов была революция, в ожидании ее они все лучше приспосабливались к окружающему миру. Однако семеричники всех убеждений бескомпромиссно выступали за новый порядок в исламском обществе. По всему дар ал-ис-ламц – от Северной Африки до Индии и от Южной Аравии до Хорасана – возникали тайные общества. Они были строго иерархичны, имели несколько степеней посвящения. Все, чем мы располагаем, – это сообщения неисмаилитских источников о тщательно разработанном драматическом ритуале вступления в семи– или девятиступенную организацию; но не подлежит сомнению, что главной целью этого ритуала была пропаганда, часто в пользу неизвестного или неназванного имама. Исмаилиты сравнительно терпимо относились к остальным религиям, так как считали их своими законными «предтечами». Терпимость основывалась на убеждении в универсальности истины тайного учения. Исмаилиййа никогда не пыталась превратиться в массовое движение или обратить в свою веру все второстепенные ордены. Система допускала включение эллинистической философии и науки, что соответствовало духу времени, но не допускала компромиссов в принципиальных вопросах. С чистой совестью можно сказать одно: единственная энциклопеция знания, сохранившаяся от этого периода, создана в месте тайных молений исмаилитов, «Чистых братьев», в Басре (по-видимому, начатая в 970-х годах, так как в 983–84 г. она была безусловно известна за пределами этого города).
Способные сопротивляться социальным несправедливостям, окутанные тайной, исмаилиты появились весьма своевременно; их влекло вперед чувство молодой силы и ничуть не сдерживал традиционный ислам. Они стали самой серьезной, если не единственной, реальной угрозой ортодоксальному исламу – как суннизму, так и шиизму; столь же тоталитарные и теократические, они к тому же не падали духом под ударами судьбы и привлекали сердца властной мощью своего учения.
Даже если бы оказалось возможным возвести происхождение того или иного явления к определенному источнику, мы все равно не смогли бы утверждать, что движение было полностью независимым в своей духовной сущности и средствах выражения. Но именно так оно воспринималось современниками. Где еще могли они слышать такой язык, как в обращении к главе карматов, «посланнику мессии, который есть Иисус, который есть Слово, который есть махди, который есть Ахмад ибн Мухаммад ибн ал-Ханафиййа, который есть Гавриил»: «Ты – посланник, ты – испытание, ты – верблюдица {принадлежавшая пророку Салиху; согласно Корану, 7, 71–77, она была заколота неверующими. – Г. Г.), ты – зверь (который, согласно Корану, 27, 84, бог выведет из земли в конце времен. – Г. Г.), ты – Святой Дух, ты – Иоанн, сын Закарии»? Сегодня трудно себе представить волнующий энтузиазм, пробужденный этой символикой, эту игру со временем и с концом времен, однако эффект, произведенный ими, отчетливо прослеживается в истории тех столетий.
Первая политическая акция движения связана с именем Хамдана Кармата (возможно, «тайный учитель» по-арамейски), который в 890 г. основал возле Куфы дар ал-хиджра, «дом переселения». Это было прямым напоминанием о Медине, именовавшейся дар ал-хиджра Пророка, и, по сути дела, означало «резиденция махди, место, где основана его религия». К Кармату присоединились набатейские крестьяне, из которых происходил он сам, и арабы. Было введено общее владение скотом, домашней утварью и драгоценностями, заработки и доходы передавались в распоряжение общины, нуждающиеся получали помощь из общественных фондов; о них также говорили, будто они сообща владели женщинами, но недостаточная достоверность источников не позволяет считать это бесспорным. Власти вынудили Кармата перебраться в Сирию, где он вскоре умер. Однако движение интенсивно развивалось до тех пор, пока Халифат не разгромил его в 903 г. после кровопролитной борьбы. То же самое произошло в Южной Месопотамии в 906 г. Карматский центр в Саламиййе в Северной Сирии сумел уцелеть. Тем временем карматы начали присоединяться в Ал-Ахсе (Бахрейн) к «пропагандисту» Абу Сайду ал-Джаннаби. Всего через пять лет он получил контроль над всей страной и основал государство. Подобные попытки в Хорасане и Йемене приводили скорее к созданию общин, а не государств. Еще одно карматское государство возникло на индийской почве, в Мултане. Ни Хамдан, ни Абу Сайд, ни даже Зикравайх, вождь сирийского восстания 900 г., происходивший, как и Абу Сайд, из Ирана, не опирались лишь на свой собственный авторитет: всех их назначали «Фатимиды», сахиб ал-хал («с родимым пятном»). Общим врагом были Аббасиды, а вместе с ними и представители ортодоксального порядка. Спустя поколение один из противников карматов так сформулировал их программу: «Они сказали: „Правда явилась миру, махди воскрес, власть Аббасидов, законоведов, чтецов Корана и проповедников предания подходит к концу. Нечего больше ждать; мы пришли не для того, чтобы установить свое правление, а чтобы отменить закон» (с перевода В. Маделунга).
Бахрейнские карматы обладали исключительной военной мощью. Армия халифа была недостаточно сильна, чтобы обеспечить безопасность Южной Месопотамии или пути в Сирию даже для паломников. Подобно столь многим еретикам, карматы относились к необращенным мусульманам как к неверующим, жизнь и имущество которых не находились под защитой закона. Массовые убийства мекканских паломников и похищение «черного камня» из Каабы (930) должны были продемонстрировать, что бог больше не поддерживает ортодоксов, что дни общепринятого ислама, от которого Творец отнял харизму, сочтены и что эра махди совсем близка. По-видимому, бахрейнские карматы постепенно добились независимости от Фатимидов. Рассказ о том, как возвращение «черного камня» (951), причем за большой выкуп, было осуществлено согласно инструкции Фатимидов, рожден, вероятно, фатимидской пропагандой; но суннитский мир был убежден что «двойной заговор», направленный против него, имел единое руководство. Тем не менее сунниты прекрасно понимали, что карматы, особенно в своей социальной структуре, представляли относительно традиционную и респектабельную версию семеричной ереси.
Незадолго до 930 г. махдистские волнения достигли предела. Сохранились рассказы о жителях Куфы, которые поспешно переселялись на Бахрейн, чтобы вступить на землю страны махди до его появления. В 931 г. карматский вождь Абу Тахир передал свою власть молодому персу, который показал ему тайные знаки, свидетельствовавшие о том, что он и есть махди. Абу Тахир также объявил о появлении истинной религии – религии Адама; все религии, существовавшие до сих пор, неверны; учения Моисея, Иисуса и Мухаммада ложны, а сами они – обманщики. Разумеется, более чем неправдоподобно, чтобы Абу Тахир выразил это сам. Можно с уверенностью считать, что необычайно прилипчивая и полемически эффективная формула «Три обманщика» была придумана оппонентами махди. Нельзя отрицать неисламский характер всего этого эпизода; он вскоре закончился вследствие жестокости режима махди.
Последующие годы принесли и карматам и Аббасидам горечь разочарования, но и те и другие не пошли ни на какие уступки в религиозных вопросах.
Карматский Бахрейн сохранял свою независимость и свое устройство до второй половины XI в. Два благожелательно настроенных наблюдателя оставили сообщения, в которых описывают это государство: оно управлялось олигархией, состоявшей из совета икданиййа во главе с правителем; примерно 20 тысяч воинов владели 30 тысячами негров-рабов. Налоги не взимались; государство открыто признавало свою ответственность за благосостояние подданных. У карматов не было мечетей, они не молились и не постились, но разрешали «ортодоксам», жившим среди них, следовать своим собственным обычаям. Они чеканили монету для внутренней торговли; однако каким образом государство добывало необходимую ему иностранную валюту, мы не знаем. Изоляция и политическая незначительность были источником стабильности: карматские порядки просуществовали в Ал-Ахсе, по-видимому, вплоть до XVIII в.
Египет под властью Фатимидов и Тулунидов
Возвышение новоперсидского литературного языка никоим образом не вело к упадку арабского языка, остававшегося языком священной Книги, арабо-мусульманской науки, государства и международных связей в пределах дар ал-ислама. Кроме того, персидский язык уступал арабскому в формулировании философских и научных концепций, заимствовал арабские слова и целые обороты; арабский язык еще долго превосходил его и в выразительности.
«Умеренная» шиа никогда не обладала настоящей организацией; подобно суннитской джамаа, она представляла собой общину, жизнеспособность которой основывалась на сильно развитом чувстве солидарности, да к тому же она лишь с течением времени отделилась от джамаа. Уважение, оказывавшееся суннитами дому Пророка, и объединение шиитов ради поддержки джамаа продолжали быть правилом, несмотря на всю враждебность и взаимоисключающий характер этих направлений ислама, и в значительной степени маскировали различия между ними в Багдаде X в. Когда в 873–74 г. двенадцатый шиитский имам, Мухаммад ибн ал-Хасан ал-Аскари ал-Махди, которому едва минуло десять лет (согласно легенде, он был даже еще моложе), исчез из подвала своего дома в Самарре, закончилась линия «зримых» заступников. Вплоть до 939 г. во главе движения, если будет позволено употребить этот термин, находились четыре «заместителя» (вакил). В этом году, в соответствии со взглядами шиитов, началось «долгое отсутствие» (или «сокрытие», гаиба). Имам, являющийся истинным правителем мира, действует из своего убежища; до его возвращения (раджа) перед верующими его представляет «опытный в вере» (муджтахид).
Муджтахиды заботились о том, чтобы добиться гармонического соответствия между жизнью и учением и обеспечить, не создавая никакой организации, порядок в общине; они частично действовали из традиционных центров шиитской теологии и права (таких, как Хилла в Ираке и Кум в Иране). Всем этим объясняется и большая гибкость двенадцатиимамных шиитов (иснааша-риййа), и их организационная слабость по сравнению с суннитами в нешиитских областях. Они становились неуязвимыми для превратностей судьбы и политических случайностей, хотя и не свободными от преследования тех, кто думал по-иному; эта безусловность религиозного существования, о сохранении которой суннизм никогда не помышлял, не подвергалась сомнению вплоть до превращения двенадцатиимамного шиизма в государственную религию при Сефевидах. Свидетельством привлекательности, строго говоря, неисламских и уж во всяком случае некоранических идей была быстрая экспансия двенадцатиимамных шиитов даже на протяжении «малой гаибы» достаточно вспомнить возвышение Бундов в Иране и Хамданидов в арабской Сирии и Месопотамии. Соединение в одном лице махди и «сокрытого имама» и тайное существование общины, являвшееся следствием ее отчуждения, несомненно, соответствовали широко распространенным представлениям и подходили к рационализированной на первый взгляд, но в сущности эллинизированной оболочке исламских концепций.
Между IX и XI вв. в мусульманском мире в качестве альтернативной религиозной силы развивалось движение, хотя и связанное тематически с двенадцатиимамным шиизмом, но абсолютно отличное от него по целям и по формам мысли, весьма раздробленное и все же единое. Рожденная в умме и по крайней мере внешне тесно связанная происхождением с Библией, исмаилиййа в целом лучше всего может быть охарактеризована как законченная религиозно-философская, политическая и социальная система, стремившаяся к созданию внутри себя идеальной, широко открытой и возрожденной исламской ортодоксальности. Основные идеи были те же, что и у шиитов, так как исмаилиййа была ответвлением или логическим развитием идеологии двенадцатиимамных шиитов. Исмаил, старший (?) сын шестого имама, Джафара ас-Садика (ум. 765), человек, пользовавшийся уважением среди суннитов, умер прежде своего отца, назвавшего его своим наследником. Большинство последователей Исмаил а перенесли свою преданность на другого сына Джафара; меньшинство же осталось верным Исмаилу, объявив; что он не умер и когда-нибудь возвратится в качестве махди; остальные признали последним имамом, «владыкой времени» (каим аз-заман), сына Исмаила – Мухаммада. Современники называли все эти группы семеричников исмаи-литами. Неясно, почему радикалы, «преувеличивающие» (гулат] связали себя с этой цепью имамов. Они разделяли со всеми адептами ислама веру в единство бога (таухид), в божественную миссию Мухаммада, в Коран как откровение бога и в большой степени в непреложность предписанного культа; вместе с шиитами они верили в необходимость божественного водительства, олицетворенного в имаме, верили в божественный смысл, «Логос», в сокровенный (батин) смысл Корана, доступный через аллегорию, и в обязанность имама «наполнить мир справедливостью, ибо ныне он полон несправедливости».
Семеричники считали, что история развивается циклически; они придерживались восходящей к Плотину теории эманации, объединяя ее с идеей связи макрокосма и микрокосма – семь фаз эманации: семь «пророков», среди них Адам, Мухаммад и Мухам-мад ибн Исмаил, сопутствуемые семью «молчаливыми», в том числе Сетом, Али и различными основателями семеричных сект. Несомненно, существовала тенденция обожествлять имама, однако она постулировалась лишь время от времени. Появились гностические методы мышления, в хвосте которых плелись астрология и примитивный мистицизм.
Конечной целью умеренных шиитов была революция, в ожидании ее они все лучше приспосабливались к окружающему миру. Однако семеричники всех убеждений бескомпромиссно выступали за новый порядок в исламском обществе. По всему дар ал-ис-ламц – от Северной Африки до Индии и от Южной Аравии до Хорасана – возникали тайные общества. Они были строго иерархичны, имели несколько степеней посвящения. Все, чем мы располагаем, – это сообщения неисмаилитских источников о тщательно разработанном драматическом ритуале вступления в семи– или девятиступенную организацию; но не подлежит сомнению, что главной целью этого ритуала была пропаганда, часто в пользу неизвестного или неназванного имама. Исмаилиты сравнительно терпимо относились к остальным религиям, так как считали их своими законными «предтечами». Терпимость основывалась на убеждении в универсальности истины тайного учения. Исмаилиййа никогда не пыталась превратиться в массовое движение или обратить в свою веру все второстепенные ордены. Система допускала включение эллинистической философии и науки, что соответствовало духу времени, но не допускала компромиссов в принципиальных вопросах. С чистой совестью можно сказать одно: единственная энциклопеция знания, сохранившаяся от этого периода, создана в месте тайных молений исмаилитов, «Чистых братьев», в Басре (по-видимому, начатая в 970-х годах, так как в 983–84 г. она была безусловно известна за пределами этого города).
Способные сопротивляться социальным несправедливостям, окутанные тайной, исмаилиты появились весьма своевременно; их влекло вперед чувство молодой силы и ничуть не сдерживал традиционный ислам. Они стали самой серьезной, если не единственной, реальной угрозой ортодоксальному исламу – как суннизму, так и шиизму; столь же тоталитарные и теократические, они к тому же не падали духом под ударами судьбы и привлекали сердца властной мощью своего учения.
Даже если бы оказалось возможным возвести происхождение того или иного явления к определенному источнику, мы все равно не смогли бы утверждать, что движение было полностью независимым в своей духовной сущности и средствах выражения. Но именно так оно воспринималось современниками. Где еще могли они слышать такой язык, как в обращении к главе карматов, «посланнику мессии, который есть Иисус, который есть Слово, который есть махди, который есть Ахмад ибн Мухаммад ибн ал-Ханафиййа, который есть Гавриил»: «Ты – посланник, ты – испытание, ты – верблюдица {принадлежавшая пророку Салиху; согласно Корану, 7, 71–77, она была заколота неверующими. – Г. Г.), ты – зверь (который, согласно Корану, 27, 84, бог выведет из земли в конце времен. – Г. Г.), ты – Святой Дух, ты – Иоанн, сын Закарии»? Сегодня трудно себе представить волнующий энтузиазм, пробужденный этой символикой, эту игру со временем и с концом времен, однако эффект, произведенный ими, отчетливо прослеживается в истории тех столетий.
Первая политическая акция движения связана с именем Хамдана Кармата (возможно, «тайный учитель» по-арамейски), который в 890 г. основал возле Куфы дар ал-хиджра, «дом переселения». Это было прямым напоминанием о Медине, именовавшейся дар ал-хиджра Пророка, и, по сути дела, означало «резиденция махди, место, где основана его религия». К Кармату присоединились набатейские крестьяне, из которых происходил он сам, и арабы. Было введено общее владение скотом, домашней утварью и драгоценностями, заработки и доходы передавались в распоряжение общины, нуждающиеся получали помощь из общественных фондов; о них также говорили, будто они сообща владели женщинами, но недостаточная достоверность источников не позволяет считать это бесспорным. Власти вынудили Кармата перебраться в Сирию, где он вскоре умер. Однако движение интенсивно развивалось до тех пор, пока Халифат не разгромил его в 903 г. после кровопролитной борьбы. То же самое произошло в Южной Месопотамии в 906 г. Карматский центр в Саламиййе в Северной Сирии сумел уцелеть. Тем временем карматы начали присоединяться в Ал-Ахсе (Бахрейн) к «пропагандисту» Абу Сайду ал-Джаннаби. Всего через пять лет он получил контроль над всей страной и основал государство. Подобные попытки в Хорасане и Йемене приводили скорее к созданию общин, а не государств. Еще одно карматское государство возникло на индийской почве, в Мултане. Ни Хамдан, ни Абу Сайд, ни даже Зикравайх, вождь сирийского восстания 900 г., происходивший, как и Абу Сайд, из Ирана, не опирались лишь на свой собственный авторитет: всех их назначали «Фатимиды», сахиб ал-хал («с родимым пятном»). Общим врагом были Аббасиды, а вместе с ними и представители ортодоксального порядка. Спустя поколение один из противников карматов так сформулировал их программу: «Они сказали: „Правда явилась миру, махди воскрес, власть Аббасидов, законоведов, чтецов Корана и проповедников предания подходит к концу. Нечего больше ждать; мы пришли не для того, чтобы установить свое правление, а чтобы отменить закон» (с перевода В. Маделунга).
Бахрейнские карматы обладали исключительной военной мощью. Армия халифа была недостаточно сильна, чтобы обеспечить безопасность Южной Месопотамии или пути в Сирию даже для паломников. Подобно столь многим еретикам, карматы относились к необращенным мусульманам как к неверующим, жизнь и имущество которых не находились под защитой закона. Массовые убийства мекканских паломников и похищение «черного камня» из Каабы (930) должны были продемонстрировать, что бог больше не поддерживает ортодоксов, что дни общепринятого ислама, от которого Творец отнял харизму, сочтены и что эра махди совсем близка. По-видимому, бахрейнские карматы постепенно добились независимости от Фатимидов. Рассказ о том, как возвращение «черного камня» (951), причем за большой выкуп, было осуществлено согласно инструкции Фатимидов, рожден, вероятно, фатимидской пропагандой; но суннитский мир был убежден что «двойной заговор», направленный против него, имел единое руководство. Тем не менее сунниты прекрасно понимали, что карматы, особенно в своей социальной структуре, представляли относительно традиционную и респектабельную версию семеричной ереси.
Незадолго до 930 г. махдистские волнения достигли предела. Сохранились рассказы о жителях Куфы, которые поспешно переселялись на Бахрейн, чтобы вступить на землю страны махди до его появления. В 931 г. карматский вождь Абу Тахир передал свою власть молодому персу, который показал ему тайные знаки, свидетельствовавшие о том, что он и есть махди. Абу Тахир также объявил о появлении истинной религии – религии Адама; все религии, существовавшие до сих пор, неверны; учения Моисея, Иисуса и Мухаммада ложны, а сами они – обманщики. Разумеется, более чем неправдоподобно, чтобы Абу Тахир выразил это сам. Можно с уверенностью считать, что необычайно прилипчивая и полемически эффективная формула «Три обманщика» была придумана оппонентами махди. Нельзя отрицать неисламский характер всего этого эпизода; он вскоре закончился вследствие жестокости режима махди.
Последующие годы принесли и карматам и Аббасидам горечь разочарования, но и те и другие не пошли ни на какие уступки в религиозных вопросах.
Карматский Бахрейн сохранял свою независимость и свое устройство до второй половины XI в. Два благожелательно настроенных наблюдателя оставили сообщения, в которых описывают это государство: оно управлялось олигархией, состоявшей из совета икданиййа во главе с правителем; примерно 20 тысяч воинов владели 30 тысячами негров-рабов. Налоги не взимались; государство открыто признавало свою ответственность за благосостояние подданных. У карматов не было мечетей, они не молились и не постились, но разрешали «ортодоксам», жившим среди них, следовать своим собственным обычаям. Они чеканили монету для внутренней торговли; однако каким образом государство добывало необходимую ему иностранную валюту, мы не знаем. Изоляция и политическая незначительность были источником стабильности: карматские порядки просуществовали в Ал-Ахсе, по-видимому, вплоть до XVIII в.
Египет под властью Фатимидов и Тулунидов
Для общей истории ислама более важны Фатимиды, чья судьба весьма драматически повествует о том, насколько независимы были семеричники от любых территориальных или национальных связей. Потомки Пророка по линии Фатимы и Хусайна (согласно их утверждению, оспариваемому другими) примерно в 860 г. перенесли свой организационный центр в Саламийю (Сирия), откуда, как уже говорилось, двинулись в Йемен, где создали свой опорный пункт. «Пропагандист», дай, Абу Абдаллах из Саны (Йемен) в 894 г. обосновался среди берберов племени кутама (в Малой Кабилии, к западу от нынешней Константины), посягавшего на район, который сунниты и хариджиты до этого поделили между собой. Недовольство деятельностью аглабидского наместника в Кайруане и постоянные трения между правителями городов и берберами, жившими в горных и степных районах, позволили Абу Абдаллаху укрепиться в качестве защитника интересов махди Убайдаллаха и наконец в 909 г. нанести решающий удар последнему Аглабиду. Так были уничтожены остатки аббасидского влияния в Северной Африке. Между тем крах сирийской революции вынудил Убайдаллаха бежать кружным путем через Египет в Северо-Западное Марокко, где он некоторое время по повелению Аглабидов томился в темнице в Сиджильмасе. Абу Абдаллах освободил его, и махди вступил в Ифрикийю (нынешний Тунис) как победитель. Вскоре он казнил своего защитника, по-видимому возмущенный его жестокими финансовыми мерами, и взял бразды правления в свои руки.
Однако Фатимиды вовсе не собирались оставаться мелкими североафриканскими властителями. Из-за политического каприза они очутились в этом регионе, до крайности провинциальном по сравнению со всем исламским миром. Их целью было изгнание Аббасидов и воцарение фатимидского халифа в качестве единственного праведного амир ал-муминин;, Убайдаллах принял этот титул вместе с титулом махди 15 января 910 г. Таким образом, с самого начала политика Фатимидов была всецело направлена на восток. В 914 г. они в первый раз захватили Александрию. Однако берберы не намеревались унизиться до того, чтобы стать простым инструментом империализма; хариджизм дал необходимый идеологический предлог для революции, которая между 944 и 947 гг. до основания потрясла фатимидское могущество; Фатимидам удалось разгромить берберов под стенами своей новой приморской столицы-Махдийи (Тунис).
После поражения этого последнего поддержанного хариджитами берберского восстания понадобилось более 20 лет, прежде чем Фатимиды стали строить планы завоевания Египта. После тщательной дипломатической подготовки рожденный на Сицилии вольноотпущенник Джаухар в 969 г. захватил Фустат (ныне Старый Каир). Поблизости от него он основал поселение, которое в честь своего халифа Муизза назвал Ал-Муиззиййа ал-Кахира, т.е. Муиззиййа Победоносная. Прошло совсем немного времени, и оно превратилось в один из крупнейших культурных центров исламского мира. В мечети ал-Азхар, воздвигнутой Джаухаром до прибытия фатимидского халифа (973), была открыта богословская школа, чтобы создать прочную базу для проповеди шиитского учения. Берберский род Зиридов получил в управление Ифрикийю; они заботились о ее благополучии в качестве независимых представителей Фатимидов. Хотя Фатимиды не питали слишком большого интереса к своим первым владениям, т.е. Ифрикийе, они хорошо управляли аглабидским наследством (несмотря на постоянный рост и без того значительного налогового бремени), особое внимание уделяя поддержанию мощи флота; Сардиния, Корсика, Балеарские острова были и оставались под фатимидским контролем, не говоря уже о Сицилии, которая начиная с 827 г. все более переходила в мусульманскую сферу влияния. Подобно тому, как позднее было в Египте, сила династии, правившей в Ифрикийи, в немалой степени зависела от экономического могущества, проистекавшего из активных торговых связей с христианским Средиземноморьем, прежде всего с Италией.
Перевод государственной власти, или, скорее, правящего класса и его наемников, из одной страны в другую – событие, которое можно понять только в том случае, если мы ясно представим себе исключительную идеологическую спаянность «элиты», ее внутреннюю отчужденность от всего мирского, считавшегося лишь орудием для достижения цели, и если мы вспомним, что правление меньшинства уже давно стало утвердившейся формой политического существования. Испанией правили 200 тыс. визиготов, число вандалов в Африке оценивалось примерно в 80 тыс.; около 12 тыс. мусульман завоевали Испанию; Аййубиды в 1200 г. захватили Египет приблизительно с восемью тысячами человек. Та ситуация, которая сложилась на Ближнем и Среднем Востоке в первые века после хиджры, когда мусульмане составляли меньшинство населения, не могла повториться. На самом деле Фатимиды никогда и не пытались сделать Египет шиитским, хотя тайное учение отлично согласовывалось с их политическими устремлениями; они предоставили немусульманам больше свободы, чем те когда-либо имели с момента арабского завоевания. Тем самым они обеспечили себе поддержку кругов, игравших важную роль в экономике и в системе управления.
Когда Фатимиды пришли в Египет, эта страна уже в течение столетия обладала известной независимостью, обретенной после периода колониальной эксплуатации. Как часто случалось в истории Египта, этим благополучием он был обязан чужеземцу. Ахмад ибн Тулун, сын невольника-тюрка, появился здесь в качестве представителя тюркского военачальника, назначенного в 868 г. наместником Ифрикийи; однако тот, следуя обычаю, предпочел не покидать столицу Халифата Самарру, где находился подлинный источник его могущества. Военные мятежи тюрок, неутихающая вражда между халифом Мутамидом (870–982) и его братом ал-Муваффаком (ум. 891), который управлял империей (и спасал ее), ненадежность наместников провинций и, наконец (но не в последнюю очередь), восстание зинджей позволили ибн Тулуну добиться фактической независимости. Доходы от налогов, взимавшихся в Египте, за вычетом относительно небольшой суммы, предназначавшейся для халифа, он использовал для развития экономики, что упрочило благополучие, уже отличавшее страну в предшествующие десятилетия. Государственная хлебная монополия фактически спасала Египет от голода начиная с эпохи Птолемеев; арабы добавили возделывание риса и сахарного тростника. Даже несколько понизив налоги, Ибн Тулун сумел содержать армию (невольничью), состоявшую в основном из греков суданцев, берберов и тюрок, и построить к северо-востоку от Фустата новую столицу, поделив землю на участки и раздав их своим офицерам и чиновникам; город получил название ал-Катаи («участки», или «лены»).
Несмотря на оппозицию центрального правительства, Ибн Тулун не только сохранил Египет, но и распространил свою власть на Сирию – «бастион», завладеть которым стремились все могущественные правители Египта. Попытка халифа с помощью бегства в Египет спастись от опеки своего брата оказалась безуспешной; но эта неудача не помешала установлению мирных отношений с Самаррой. После смерти Ибн Тулуна (884) халифское правительство утвердило правление Египтом и Сирией на следующие 30 лет за его сыном Хумаравайхом и за семьей Тулунидов (886). В последующие годы могущество Тулунидов стало ощутимым в Северной Месопотамии: в 895 г. халиф ал-Мутадид женился на двенадцатилетней дочери Хумаравайха. Богатое приданое и роскошное убранство невесты породили слух, что халиф надеется разорить Хумаравайха эти браком. Расточительность молодого правителя (в 896 г, он был убит) быстро ослабила тулунидский Египет, При передаче ленных прав его преемнику халиф увеличил размер дани. Династия быстро вырождалась, и уже через восемь лет халиф принял решение отвоевать Египет. В 905 г. Фустат пал, и Катай сровняли с землей.
Единственный сохранившийся памятник тулунидского периода – мечеть, которую Ахмад ибн Тулун построил между 876 и 879 гг.; эта имитация Большой мечети в Самарре, вполовину уступающая ей размером, отражала общую зависимость двора Тулунидов в художественном и культурном отношении от главного города Халифата. Характерное для стиля Самарры сочетание эллинистических и доминирующих персидских элементов было, таким образом, занесено в Египет. Самарра дала также модель организационной структуры: те самые принципы организационного устройства армии, которые привели Халифат к бессилию и сделали возможным возвышение Ибн Тулуна, были перенесены в Египет и, несомненно, явились главной причиной недолговечности этой эпохи египетской независимости (фактической, а не юридической), которой страна наслаждалась впервые более чем за тысячу лет. Через 30 лет после аббасидской реставрации начался новый цикл. В 937 г. ослабленный Халифат даровал тюркскому наместнику Египта Мухаммаду ибн Тугджу (935–946) право носить титул согдийских правителей ихшид, которым его род обладал на своей родине в Центральной Азии, – символ фактической независимости. 900 лет спустя этот же смысл был придан североиранскому титулу хедив, дарованному оттоманскому наместнику Египта Мухаммаду Али, что подтвердило его независимость в пределах Оттоманской империи. Власть над Египтом едва не досталась крупному финансисту Абу Бакру Мухаммаду ал-Мазараи (872–957). Он был виднейшим представителем семьи, поставлявшей администраторов и банкиров, которые фактически держали в своих руках контроль над Египтом (а часто и над Сирией) после смерти Ахмада ибн Тулуна. В то же время и в Багдаде, и в Фустате все князья и их семьи активно занимались коммерческой деятельностью. Это неизбежно вело к коррупции, но в целом не наносило вреда развитию экономики. Нападение на Сирию повторилось, был даже занят Дамаск. Абиссинский майордом Кафур управлял Египтом при преемнике Мухаммада ибн Тугджа до тех пор, пока незадолго до его смерти не получил Египет в ленное владение. Могущество Ихшидидов базировалось лишь на бессилии окружающего мира; не прошло и года с момента смерти Кафура (968), как внук основателя династии отдал свою страну Фатимидам.
Однако Фатимиды вовсе не собирались оставаться мелкими североафриканскими властителями. Из-за политического каприза они очутились в этом регионе, до крайности провинциальном по сравнению со всем исламским миром. Их целью было изгнание Аббасидов и воцарение фатимидского халифа в качестве единственного праведного амир ал-муминин;, Убайдаллах принял этот титул вместе с титулом махди 15 января 910 г. Таким образом, с самого начала политика Фатимидов была всецело направлена на восток. В 914 г. они в первый раз захватили Александрию. Однако берберы не намеревались унизиться до того, чтобы стать простым инструментом империализма; хариджизм дал необходимый идеологический предлог для революции, которая между 944 и 947 гг. до основания потрясла фатимидское могущество; Фатимидам удалось разгромить берберов под стенами своей новой приморской столицы-Махдийи (Тунис).
После поражения этого последнего поддержанного хариджитами берберского восстания понадобилось более 20 лет, прежде чем Фатимиды стали строить планы завоевания Египта. После тщательной дипломатической подготовки рожденный на Сицилии вольноотпущенник Джаухар в 969 г. захватил Фустат (ныне Старый Каир). Поблизости от него он основал поселение, которое в честь своего халифа Муизза назвал Ал-Муиззиййа ал-Кахира, т.е. Муиззиййа Победоносная. Прошло совсем немного времени, и оно превратилось в один из крупнейших культурных центров исламского мира. В мечети ал-Азхар, воздвигнутой Джаухаром до прибытия фатимидского халифа (973), была открыта богословская школа, чтобы создать прочную базу для проповеди шиитского учения. Берберский род Зиридов получил в управление Ифрикийю; они заботились о ее благополучии в качестве независимых представителей Фатимидов. Хотя Фатимиды не питали слишком большого интереса к своим первым владениям, т.е. Ифрикийе, они хорошо управляли аглабидским наследством (несмотря на постоянный рост и без того значительного налогового бремени), особое внимание уделяя поддержанию мощи флота; Сардиния, Корсика, Балеарские острова были и оставались под фатимидским контролем, не говоря уже о Сицилии, которая начиная с 827 г. все более переходила в мусульманскую сферу влияния. Подобно тому, как позднее было в Египте, сила династии, правившей в Ифрикийи, в немалой степени зависела от экономического могущества, проистекавшего из активных торговых связей с христианским Средиземноморьем, прежде всего с Италией.
Перевод государственной власти, или, скорее, правящего класса и его наемников, из одной страны в другую – событие, которое можно понять только в том случае, если мы ясно представим себе исключительную идеологическую спаянность «элиты», ее внутреннюю отчужденность от всего мирского, считавшегося лишь орудием для достижения цели, и если мы вспомним, что правление меньшинства уже давно стало утвердившейся формой политического существования. Испанией правили 200 тыс. визиготов, число вандалов в Африке оценивалось примерно в 80 тыс.; около 12 тыс. мусульман завоевали Испанию; Аййубиды в 1200 г. захватили Египет приблизительно с восемью тысячами человек. Та ситуация, которая сложилась на Ближнем и Среднем Востоке в первые века после хиджры, когда мусульмане составляли меньшинство населения, не могла повториться. На самом деле Фатимиды никогда и не пытались сделать Египет шиитским, хотя тайное учение отлично согласовывалось с их политическими устремлениями; они предоставили немусульманам больше свободы, чем те когда-либо имели с момента арабского завоевания. Тем самым они обеспечили себе поддержку кругов, игравших важную роль в экономике и в системе управления.
Когда Фатимиды пришли в Египет, эта страна уже в течение столетия обладала известной независимостью, обретенной после периода колониальной эксплуатации. Как часто случалось в истории Египта, этим благополучием он был обязан чужеземцу. Ахмад ибн Тулун, сын невольника-тюрка, появился здесь в качестве представителя тюркского военачальника, назначенного в 868 г. наместником Ифрикийи; однако тот, следуя обычаю, предпочел не покидать столицу Халифата Самарру, где находился подлинный источник его могущества. Военные мятежи тюрок, неутихающая вражда между халифом Мутамидом (870–982) и его братом ал-Муваффаком (ум. 891), который управлял империей (и спасал ее), ненадежность наместников провинций и, наконец (но не в последнюю очередь), восстание зинджей позволили ибн Тулуну добиться фактической независимости. Доходы от налогов, взимавшихся в Египте, за вычетом относительно небольшой суммы, предназначавшейся для халифа, он использовал для развития экономики, что упрочило благополучие, уже отличавшее страну в предшествующие десятилетия. Государственная хлебная монополия фактически спасала Египет от голода начиная с эпохи Птолемеев; арабы добавили возделывание риса и сахарного тростника. Даже несколько понизив налоги, Ибн Тулун сумел содержать армию (невольничью), состоявшую в основном из греков суданцев, берберов и тюрок, и построить к северо-востоку от Фустата новую столицу, поделив землю на участки и раздав их своим офицерам и чиновникам; город получил название ал-Катаи («участки», или «лены»).
Несмотря на оппозицию центрального правительства, Ибн Тулун не только сохранил Египет, но и распространил свою власть на Сирию – «бастион», завладеть которым стремились все могущественные правители Египта. Попытка халифа с помощью бегства в Египет спастись от опеки своего брата оказалась безуспешной; но эта неудача не помешала установлению мирных отношений с Самаррой. После смерти Ибн Тулуна (884) халифское правительство утвердило правление Египтом и Сирией на следующие 30 лет за его сыном Хумаравайхом и за семьей Тулунидов (886). В последующие годы могущество Тулунидов стало ощутимым в Северной Месопотамии: в 895 г. халиф ал-Мутадид женился на двенадцатилетней дочери Хумаравайха. Богатое приданое и роскошное убранство невесты породили слух, что халиф надеется разорить Хумаравайха эти браком. Расточительность молодого правителя (в 896 г, он был убит) быстро ослабила тулунидский Египет, При передаче ленных прав его преемнику халиф увеличил размер дани. Династия быстро вырождалась, и уже через восемь лет халиф принял решение отвоевать Египет. В 905 г. Фустат пал, и Катай сровняли с землей.
Единственный сохранившийся памятник тулунидского периода – мечеть, которую Ахмад ибн Тулун построил между 876 и 879 гг.; эта имитация Большой мечети в Самарре, вполовину уступающая ей размером, отражала общую зависимость двора Тулунидов в художественном и культурном отношении от главного города Халифата. Характерное для стиля Самарры сочетание эллинистических и доминирующих персидских элементов было, таким образом, занесено в Египет. Самарра дала также модель организационной структуры: те самые принципы организационного устройства армии, которые привели Халифат к бессилию и сделали возможным возвышение Ибн Тулуна, были перенесены в Египет и, несомненно, явились главной причиной недолговечности этой эпохи египетской независимости (фактической, а не юридической), которой страна наслаждалась впервые более чем за тысячу лет. Через 30 лет после аббасидской реставрации начался новый цикл. В 937 г. ослабленный Халифат даровал тюркскому наместнику Египта Мухаммаду ибн Тугджу (935–946) право носить титул согдийских правителей ихшид, которым его род обладал на своей родине в Центральной Азии, – символ фактической независимости. 900 лет спустя этот же смысл был придан североиранскому титулу хедив, дарованному оттоманскому наместнику Египта Мухаммаду Али, что подтвердило его независимость в пределах Оттоманской империи. Власть над Египтом едва не досталась крупному финансисту Абу Бакру Мухаммаду ал-Мазараи (872–957). Он был виднейшим представителем семьи, поставлявшей администраторов и банкиров, которые фактически держали в своих руках контроль над Египтом (а часто и над Сирией) после смерти Ахмада ибн Тулуна. В то же время и в Багдаде, и в Фустате все князья и их семьи активно занимались коммерческой деятельностью. Это неизбежно вело к коррупции, но в целом не наносило вреда развитию экономики. Нападение на Сирию повторилось, был даже занят Дамаск. Абиссинский майордом Кафур управлял Египтом при преемнике Мухаммада ибн Тугджа до тех пор, пока незадолго до его смерти не получил Египет в ленное владение. Могущество Ихшидидов базировалось лишь на бессилии окружающего мира; не прошло и года с момента смерти Кафура (968), как внук основателя династии отдал свою страну Фатимидам.