Он дотронулся до эластичной полоски на талии.
— Помедленнее, — попросила она. Он принялся стаскивать пояс с бедер.
— Помедленней, — повторила она. — Я хочу, чтоб совсем медленно. Ласково.
Он очень медленно спустил пояс до колен, ниже колен, сбросил на пол. Потом сел и взглянул на нее, лежавшую на спине, улыбавшуюся ему. И потянулся губами к сочной пышной груди.
— Возьми, — выдохнула она с полузакрытыми глазами, поблескивающими сквозь ресницы.
Потом была сплошная роскошь, безумная пряность, и это продолжалось до тех пор, пока его неожиданно что-то не оттолкнуло. Он не имел понятия, что отталкивает его прочь. Это было что-то ощутимое, он это определенно чувствовал, но не признавал реальным. Просто не мог поверить, что ее руки упираются ему в грудь и толкают прочь.
— В чем дело? — пробормотал он.
— Убирайся.
— Почему?
— Потому.
Он постарался собраться с мыслями:
— А именно?
Теперь он знал, она не шутит, не играет, действительно его отталкивает.
Она толкнула сильнее, перекатилась к другому краю кровати, соскочила, обошла вокруг койки, пошла к столу посреди комнаты. Взяла пачку, вытащила сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой.
Когда спичка загорелась, оглянулась и улыбнулась Кэссиди сквозь пламя. Глубоко затянулась и велела, выпуская дым:
— Дай мне пояс.
Он посмотрел на пол, увидел ярко-алый пояс. Медленно дотянулся, поднял.
— Принести?
— Просто дай.
— По-моему, тебе хочется, чтоб я принес, — сказал он. — Хочется, чтоб приполз к тебе на четвереньках.
Она стояла, куря сигарету.
— Вот чего тебе хочется, — заключил Кэссиди. — Хочется, чтобы я ползал на брюхе.
Она не ответила. Глубоко затянулась сигаретой, пустив в него дым.
Он смотрел на плывущий дым, видел за дымом ее. Ярко-алый пояс огнем жег ему руку, он швырнул его через всю комнату, пояс попал в стену, упал на пол.
— Я на брюхе не ползаю, — сказал Кэссиди.
Но сказать было мало. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы не допустить ползания на брюхе. Его терзало, изматывало, доводило до головокружения, почти до безумия желание взять ее прямо сейчас. Кроме этого желания ничего больше не было. Он твердил себе, что она скажет “нет”, оттолкнет его. На какой-то миг показалось, будто она отталкивает не его, а Хейни Кенрика. Это ему она говорит “нет”, отрицательно качая головой. А потом на этом месте опять оказался Кэссиди. Она говорила “нет” Кэссиди.
— Черта с два ты это скажешь, — рявкнул он, вскочил с койки, бросился на нее.
Она подпустила его поближе и вцепилась ногтями, а он не почувствовал этого. Она ткнула ему в грудь горящую сигарету, и он не почувствовал этого. Она снова его оцарапала, толкала, била его, но он ничего не чувствовал, поднимал ее с пола, поднимал выше, бросил ничком на кровать. Она старалась встать, он ее повалил. Она вновь попыталась, он уперся ладонью ей в лицо и швырнул обратно. Она попробовала укусить его за руку, он отдернул руку, схватил ее за запястья. Она боролась, боролась, но он коленями крепко прижимал ее бедра. Она завизжала, визг слился с воем бури и неистовым шумом дождя. Потом остался лишь один звук — яростные раскаты грома.
Глава 14
Глава 15
— Помедленнее, — попросила она. Он принялся стаскивать пояс с бедер.
— Помедленней, — повторила она. — Я хочу, чтоб совсем медленно. Ласково.
Он очень медленно спустил пояс до колен, ниже колен, сбросил на пол. Потом сел и взглянул на нее, лежавшую на спине, улыбавшуюся ему. И потянулся губами к сочной пышной груди.
— Возьми, — выдохнула она с полузакрытыми глазами, поблескивающими сквозь ресницы.
Потом была сплошная роскошь, безумная пряность, и это продолжалось до тех пор, пока его неожиданно что-то не оттолкнуло. Он не имел понятия, что отталкивает его прочь. Это было что-то ощутимое, он это определенно чувствовал, но не признавал реальным. Просто не мог поверить, что ее руки упираются ему в грудь и толкают прочь.
— В чем дело? — пробормотал он.
— Убирайся.
— Почему?
— Потому.
Он постарался собраться с мыслями:
— А именно?
Теперь он знал, она не шутит, не играет, действительно его отталкивает.
Она толкнула сильнее, перекатилась к другому краю кровати, соскочила, обошла вокруг койки, пошла к столу посреди комнаты. Взяла пачку, вытащила сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой.
Когда спичка загорелась, оглянулась и улыбнулась Кэссиди сквозь пламя. Глубоко затянулась и велела, выпуская дым:
— Дай мне пояс.
Он посмотрел на пол, увидел ярко-алый пояс. Медленно дотянулся, поднял.
— Принести?
— Просто дай.
— По-моему, тебе хочется, чтоб я принес, — сказал он. — Хочется, чтоб приполз к тебе на четвереньках.
Она стояла, куря сигарету.
— Вот чего тебе хочется, — заключил Кэссиди. — Хочется, чтобы я ползал на брюхе.
Она не ответила. Глубоко затянулась сигаретой, пустив в него дым.
Он смотрел на плывущий дым, видел за дымом ее. Ярко-алый пояс огнем жег ему руку, он швырнул его через всю комнату, пояс попал в стену, упал на пол.
— Я на брюхе не ползаю, — сказал Кэссиди.
Но сказать было мало. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы не допустить ползания на брюхе. Его терзало, изматывало, доводило до головокружения, почти до безумия желание взять ее прямо сейчас. Кроме этого желания ничего больше не было. Он твердил себе, что она скажет “нет”, оттолкнет его. На какой-то миг показалось, будто она отталкивает не его, а Хейни Кенрика. Это ему она говорит “нет”, отрицательно качая головой. А потом на этом месте опять оказался Кэссиди. Она говорила “нет” Кэссиди.
— Черта с два ты это скажешь, — рявкнул он, вскочил с койки, бросился на нее.
Она подпустила его поближе и вцепилась ногтями, а он не почувствовал этого. Она ткнула ему в грудь горящую сигарету, и он не почувствовал этого. Она снова его оцарапала, толкала, била его, но он ничего не чувствовал, поднимал ее с пола, поднимал выше, бросил ничком на кровать. Она старалась встать, он ее повалил. Она вновь попыталась, он уперся ладонью ей в лицо и швырнул обратно. Она попробовала укусить его за руку, он отдернул руку, схватил ее за запястья. Она боролась, боролась, но он коленями крепко прижимал ее бедра. Она завизжала, визг слился с воем бури и неистовым шумом дождя. Потом остался лишь один звук — яростные раскаты грома.
Глава 14
Кэссиди глубже зарылся лицом в подушку и снова услышал голос, почувствовал на своем плече руку. Понял, что его лишают желанного, необходимого сна. Он проспал много часов, только этого все равно было мало, хотелось поспать еще. Он смутно помнил то, что было с Милдред, и понимал, что именно поэтому очень хочется спать, говорил себе, что надо проспать двенадцать — четырнадцать часов.
— Давай просыпайся, — говорила Полин. — Я тебе поесть принесла.
Он спросил, не открывая глаз:
— Который час?
— Около половины одиннадцатого. — Она дернула его за плечо. — Половина одиннадцатого вечера, пора поесть.
Он открыл глаза, сел, заморгал, удивленно улыбнулся Полин. Потом устремил взгляд дальше, увидел поднос на столе. Принялся вылезать из постели и сообразил, что совсем раздет.
— Где вся моя одежда?
— Рубашка вон на стуле. Трусы на полу.
— Слушай, — сказал он. — Мне нужна остальная одежда. Брюки, ботинки.
— Они внизу.
— Принеси.
Она несколько обеспокоенно поднесла к губам палец:
— Шили сказал, если ты заберешь одежду, то оденешься и уйдешь. А тебе нельзя уходить. Шили сказал, ты должен оставаться здесь. А Спан сказал...
— В чем дело, Полин? Ты боишься Спана?
Она сразу преобразилась, высокомерно вздернула голову:
— Ты что, не знаешь? Если Спан пойдет против меня, я швырну его на пол и просто прибью.
— Хорошо, — похвалил он. — Отлично. А теперь принеси мне одежду.
Она шагнула к двери, остановилась, оглядываясь на него:
— Я спрячу одежду под одеялом. Скажу, будто ты тут замерз и хочешь еще одно одеяло.
Кэссиди не ответил. Дождался, когда она выйдет, натянул трусы, надел рубашку и пошел к столу посмотреть, что стоит на подносе. Там была миска тушеной баранины, от которой валил пар. Он понял, что очень голоден, а баранина, кажется, просто отличная Еды было много, с густой овощной подливкой. Он велел себе сесть и с удовольствием пообедать. Потом он обдумает ситуацию и составит план бегства. Только это потом, сейчас главное — миска тушеной баранины.
Он сел за стол, начал есть, сообщил себе, что тушенка великолепная. Внизу Ланди подавал лишь одно — тушеную баранину или говядину да маринованные свиные ножки в горшочке. Иногда Ланди по воскресеньям выходил в море и тогда по понедельникам предлагал крабов в панцире по пять центов за штуку, причем их очень быстро расхватывали. Но это бывало летом, когда идут крабы. Прошлым летом Ланди и его приглашал, и теперь было приятно вспомнить то воскресенье, когда он вместе с Шили, Спаном и Ланди высматривал крабов из гребной лодки. Они их приманивали на рыбьи головы, а когда у крабов начинался жор и они шли на рыбьи головы, вылавливали ручными сетями. Это было поистине превосходное воскресенье. В тот вечер они вернулись в “Заведение Ланди”, съели почти весь улов и вчетвером прикончили, должно быть, двенадцать — четырнадцать кварт пива. Потом Ланди совсем потерял над собой контроль и раздал всем сигары. Все откинулись на спинки стульев с сигарами, с животами, набитыми крабами и налитыми пивом, курили и говорили о рыбалке. Это было, безусловно, прекрасное воскресенье.
Прекрасные воскресные дни в жизни Кэссиди были наперечет. Было несколько отчасти приличных, когда он ходил в парк и смотрел на игравших детей. Он сидел там один на скамейке, дети играли, он покупал сладости и раздавал им. Рано или поздно они вступали с ним в разговор, рассказывали все о себе, о своих мамах и папах, о братьях и сестрах. Это были четырех-, пяти-, шестилетние дети из очень больших, очень бедных семей. Почти все время они проводили в парке без присмотра, не считая немногочисленных старших братьев или сестер, которые сидели, читали комиксы, играли, не обращая внимания на малышей. Приятно было поговорить с детьми, но потом, через какое-то время, все стало несколько по-другому. Он начал думать о собственных детях, которых нет, и это вызывало опустошающие, даже мрачные чувства. В то же время чертовски удачно, что они с Милдред не завели детей. Он всегда напоминал Милдред принять особые меры, чтобы не залететь, а она всегда отвечала, что ему нечего забивать себе голову, она абсолютно уверена, черт побери, что не желает обременять себя этим отродьем.
Поэтому большинство воскресений были попросту жалкими. Поганые разговоры, поганая атмосфера. Так всегда было, когда они вылезали из постели и начинали одеваться, когда расхаживали по тесным комнаткам квартиры, путаясь друг у друга под ногами. И все-таки, если подумать...
Нет, сказал он себе. Он не собирается об этом думать. Не собирается ни о чем думать, пока не расправится с миской тушеной баранины, с хлебом и с маслом. И, безусловно, покончив с едой, не намерен терзаться мыслями о прошлом. Надо заняться разработкой плана бегства отсюда сегодня ночью, исчезновения из города до наступления утра. С Дорис. Да, черт возьми, с Дорис. Он удивился, зачем понадобилось повторять это про себя. Ему следовало просто сказать, что сегодня ночью они с Дорис покинут город. Просто автоматически.
Дверь открылась, вошла Полин, неся свернутое одеяло. Подошла к столу, развернула, он увидел свои брюки и башмаки. Оставил еду, чтобы одеться, а Полин села за стол, тревожно глядя на него.
Он зачерпнул ложкой тушенку, отправил в рот большой кусок, откусил побольше хлеба, хмуро взглянул на Полин, прожевал тушенку с хлебом и спросил:
— Что тебя беспокоит?
— Твоя одежда. Наверно, не надо было ее приносить.
Он вернулся к тушенке. Съел последнюю ложку, начисто вытер миску последним кусочком хлеба, проглотил хлеб, выпил воды. Закурил сигарету, протянул одну Полин, зажег для нее спичку.
— Ну послушай. Ты ведь мне помогла.
— А Шили сказал...
— К черту Шили. Смотри, Шили все только портит. Да если б не Шили, я был бы в отличной форме.
— Знаю.
— Ну?
— Ну, — сказала она, — в то же время, может быть, стоит взглянуть на вещи и под другим углом.
— Это не твои слова, — оборвал он ее. — Это Шили. Совет постороннего, которого я не хочу и которого мне не надо.
— Но, милый...
— Никаких “но”.
— Слушай, милый. Они стараются что-то придумать. И держат тебя здесь для твоего же блага.
— Никто меня нигде не держит. — Он встал. Ему не нравилось, как она на него смотрит, как медленно качает головой.
Отвернулся от стола, прислушался к звукам на улице. Дождь стучал глухо, настойчиво. Кэссиди знал: так продлится всю ночь, а может быть, и весь завтрашний день.
Он угрюмо смотрел в окно.
— Нынче днем я просил тебя сделать кое-что для меня. Ты сказала, что сделаешь. — И стал ждать ответа. Потом добавил: — Я послал тебя разыскать Дорис. — И еще обождал. Повернулся, сердито взглянул на Полин: — Ну? Что случилось? Ты ее нашла?
— Конечно.
— Что значит “конечно”? Почему ты сюда ее не привела?
— Я ее привела, — отвечала Полин.
Он схватился руками за голову, сильно сжал виски пальцами.
Полин криво поджала губы:
— Нарисовать тебе картину?
— Нет, — сказал он. — Сам вижу.
Он видел, как открылась дверь, как Полин с Дорис вошли в комнату. Как Дорис остановилась в дверях, глядя на него и на Милдред, спящих в одной койке.
— Не переживай, — посоветовала Полин. — Дорис не возражает.
Он отступил на шаг назад.
— Что значит “не возражает”?
— Она была мертвецки пьяна. Вдребезги.
Он видел, как Полин берет Дорис за руку, выводит из комнаты, тихо закрывает дверь. Видел койку, на которой спал вместе с Милдред. Через какое-то время Милдред встала, оделась и вышла. Удивился, как у нее хватило сил встать с койки. Он наверняка ее вымотал. Был настоящим мужчиной. Смотрел на голые груди, приказывая себе доказать, что он мужчина. И так увлекся этим доказательством, что совсем забыл Дорис.
— Знаешь, кто я такой? — пробормотал он. — Художник-неудачник. Строю воздушный замок, потом перерезаю веревку, и все рушится.
— Милый...
— Все у меня рушится.
— Слушай, милый...
— Ничего во мне нету хорошего.
— Посиди минутку, послушай...
— Что толку? Просто нет во мне ничего хорошего, черт возьми. Алкоголик, тупица и просто дурак. И это еще не все. Дешевый, опустившийся притворщик.
В руках у Полин оказались бутылка и чистый стакан.
— Тебе надо взбодриться.
— Мне надо, чтобы меня сбили с ног и вышибли мозги.
Он выпил, она налила еще, и он снова выпил.
— Я притворщик, — повторил он. — И скажу тебе еще кое-что. Нет ничего хуже притворщика.
— Тебе надо еще выпить. На, возьми бутылку.
— Давай эту чертову бутылку. — Он поднял бутылку, стал пить из горлышка, потом поставил на стол. — А теперь объясню тебе, почему я притворщик...
— Да нет, вовсе нет, не надо так говорить.
— Говорю, потому что знаю — это правда. Я просто неудачник поганый. И еще. Знаешь, почему меня кругом бьют? Потому что я этого заслуживаю. Получаю именно то, что заслуживаю. — Он опять взялся за виски, как следует выпил, поднял бутылку, взглянул на нее и сказал ей: — Привет.
Полин встала:
— Слушай, ради Бога, не сходи с ума.
— Не сойду. — Он еще выпил. — Хотя лучше бы мне спятить. Потому что тогда я бы ничего не соображал. Когда ничего не соображаешь, все-таки легче. Когда находишься отсюда за много миль.
— Давай, — нежно настаивала она, — пей еще.
— Хочешь, чтоб я надрался? А как это сделать? Я сейчас себя чувствую так, что могу выпить галлон и не опьянею. — Снова поднял бутылку, на сей раз опустошил ее, объявив: — Совсем без вкуса. Я его даже не чувствую.
— Давай, милый. Может, поспишь. — Она мягко влекла его к койке.
Он упал на спину поперек койки. Полин подняла его ноги, положила на постель.
— Закрой глаза, — посоветовала она. — Поспи хорошенько. — И пошла к двери. — Ну, спи. — Протянула руку, погасила свет.
— Летчик. Капитан, старший пилот. Капитан автобуса. Путешествуйте с Кэссиди, мы даем вам гарантию. Мы гарантируем, что живыми вы не вернетесь. Все мы гордимся капитаном Джимом Кэссиди. За рулем настоящий мужчина. Вот он, гад, это он...
Полин открыла дверь, вышла, дверь спокойно и тихо закрылась.
— Это он, — бубнил Кэссиди. — Я его вижу. Его зовут Джим Кэссиди, он пытался сбежать, и ничего не вышло. Я его вижу.
Голова скатилась с подушки, и он застонал, а потом очень быстро заснул.
Во сне губы его шевелились.
— Эй, слушай. Слушай, Милдред. Хочу сказать тебе кое-что. Нет, ничего подобного. Ничего плохого. Я хочу сказать тебе что-то хорошее. Про тебя. Заявляю, что ты оказалась на высоте. Это ведь комплимент, слышишь? Настоящий комплимент с моей стороны. Ты на высоте... — Он опять застонал. — Что мне надо, так это подумать. О тебе, Милдред. Я должен о тебе подумать. Может быть, я вообще неправильно о тебе думал. Не знаю. Я об этом подумаю. Подумаю...
И тут он заснул.
Часам к трем утра его внезапно и грубо пробудил громкий взрыв хохота. Смеялись внизу, в задней комнате, где особые клиенты Ланди обычно выпивали после закрытия.
Смех достиг апогея. Хохотали на все лады. Кэссиди сел в темноте, прислушался, слез с койки, наклонил голову к полу, чтобы лучше слышать. Смеющиеся голоса утихали один за другим, пока не остались лишь два.
Он узнал их. Убедился в том, что совсем проснулся и ему ничего не мерещится. Они были внизу вместе. Хейни Кенрик и Милдред. Сидели вместе за столом и отлично проводили время. Их громкий визгливый хохот вламывался в мозг Кэссиди раскаленной кочергой.
— Давай просыпайся, — говорила Полин. — Я тебе поесть принесла.
Он спросил, не открывая глаз:
— Который час?
— Около половины одиннадцатого. — Она дернула его за плечо. — Половина одиннадцатого вечера, пора поесть.
Он открыл глаза, сел, заморгал, удивленно улыбнулся Полин. Потом устремил взгляд дальше, увидел поднос на столе. Принялся вылезать из постели и сообразил, что совсем раздет.
— Где вся моя одежда?
— Рубашка вон на стуле. Трусы на полу.
— Слушай, — сказал он. — Мне нужна остальная одежда. Брюки, ботинки.
— Они внизу.
— Принеси.
Она несколько обеспокоенно поднесла к губам палец:
— Шили сказал, если ты заберешь одежду, то оденешься и уйдешь. А тебе нельзя уходить. Шили сказал, ты должен оставаться здесь. А Спан сказал...
— В чем дело, Полин? Ты боишься Спана?
Она сразу преобразилась, высокомерно вздернула голову:
— Ты что, не знаешь? Если Спан пойдет против меня, я швырну его на пол и просто прибью.
— Хорошо, — похвалил он. — Отлично. А теперь принеси мне одежду.
Она шагнула к двери, остановилась, оглядываясь на него:
— Я спрячу одежду под одеялом. Скажу, будто ты тут замерз и хочешь еще одно одеяло.
Кэссиди не ответил. Дождался, когда она выйдет, натянул трусы, надел рубашку и пошел к столу посмотреть, что стоит на подносе. Там была миска тушеной баранины, от которой валил пар. Он понял, что очень голоден, а баранина, кажется, просто отличная Еды было много, с густой овощной подливкой. Он велел себе сесть и с удовольствием пообедать. Потом он обдумает ситуацию и составит план бегства. Только это потом, сейчас главное — миска тушеной баранины.
Он сел за стол, начал есть, сообщил себе, что тушенка великолепная. Внизу Ланди подавал лишь одно — тушеную баранину или говядину да маринованные свиные ножки в горшочке. Иногда Ланди по воскресеньям выходил в море и тогда по понедельникам предлагал крабов в панцире по пять центов за штуку, причем их очень быстро расхватывали. Но это бывало летом, когда идут крабы. Прошлым летом Ланди и его приглашал, и теперь было приятно вспомнить то воскресенье, когда он вместе с Шили, Спаном и Ланди высматривал крабов из гребной лодки. Они их приманивали на рыбьи головы, а когда у крабов начинался жор и они шли на рыбьи головы, вылавливали ручными сетями. Это было поистине превосходное воскресенье. В тот вечер они вернулись в “Заведение Ланди”, съели почти весь улов и вчетвером прикончили, должно быть, двенадцать — четырнадцать кварт пива. Потом Ланди совсем потерял над собой контроль и раздал всем сигары. Все откинулись на спинки стульев с сигарами, с животами, набитыми крабами и налитыми пивом, курили и говорили о рыбалке. Это было, безусловно, прекрасное воскресенье.
Прекрасные воскресные дни в жизни Кэссиди были наперечет. Было несколько отчасти приличных, когда он ходил в парк и смотрел на игравших детей. Он сидел там один на скамейке, дети играли, он покупал сладости и раздавал им. Рано или поздно они вступали с ним в разговор, рассказывали все о себе, о своих мамах и папах, о братьях и сестрах. Это были четырех-, пяти-, шестилетние дети из очень больших, очень бедных семей. Почти все время они проводили в парке без присмотра, не считая немногочисленных старших братьев или сестер, которые сидели, читали комиксы, играли, не обращая внимания на малышей. Приятно было поговорить с детьми, но потом, через какое-то время, все стало несколько по-другому. Он начал думать о собственных детях, которых нет, и это вызывало опустошающие, даже мрачные чувства. В то же время чертовски удачно, что они с Милдред не завели детей. Он всегда напоминал Милдред принять особые меры, чтобы не залететь, а она всегда отвечала, что ему нечего забивать себе голову, она абсолютно уверена, черт побери, что не желает обременять себя этим отродьем.
Поэтому большинство воскресений были попросту жалкими. Поганые разговоры, поганая атмосфера. Так всегда было, когда они вылезали из постели и начинали одеваться, когда расхаживали по тесным комнаткам квартиры, путаясь друг у друга под ногами. И все-таки, если подумать...
Нет, сказал он себе. Он не собирается об этом думать. Не собирается ни о чем думать, пока не расправится с миской тушеной баранины, с хлебом и с маслом. И, безусловно, покончив с едой, не намерен терзаться мыслями о прошлом. Надо заняться разработкой плана бегства отсюда сегодня ночью, исчезновения из города до наступления утра. С Дорис. Да, черт возьми, с Дорис. Он удивился, зачем понадобилось повторять это про себя. Ему следовало просто сказать, что сегодня ночью они с Дорис покинут город. Просто автоматически.
Дверь открылась, вошла Полин, неся свернутое одеяло. Подошла к столу, развернула, он увидел свои брюки и башмаки. Оставил еду, чтобы одеться, а Полин села за стол, тревожно глядя на него.
Он зачерпнул ложкой тушенку, отправил в рот большой кусок, откусил побольше хлеба, хмуро взглянул на Полин, прожевал тушенку с хлебом и спросил:
— Что тебя беспокоит?
— Твоя одежда. Наверно, не надо было ее приносить.
Он вернулся к тушенке. Съел последнюю ложку, начисто вытер миску последним кусочком хлеба, проглотил хлеб, выпил воды. Закурил сигарету, протянул одну Полин, зажег для нее спичку.
— Ну послушай. Ты ведь мне помогла.
— А Шили сказал...
— К черту Шили. Смотри, Шили все только портит. Да если б не Шили, я был бы в отличной форме.
— Знаю.
— Ну?
— Ну, — сказала она, — в то же время, может быть, стоит взглянуть на вещи и под другим углом.
— Это не твои слова, — оборвал он ее. — Это Шили. Совет постороннего, которого я не хочу и которого мне не надо.
— Но, милый...
— Никаких “но”.
— Слушай, милый. Они стараются что-то придумать. И держат тебя здесь для твоего же блага.
— Никто меня нигде не держит. — Он встал. Ему не нравилось, как она на него смотрит, как медленно качает головой.
Отвернулся от стола, прислушался к звукам на улице. Дождь стучал глухо, настойчиво. Кэссиди знал: так продлится всю ночь, а может быть, и весь завтрашний день.
Он угрюмо смотрел в окно.
— Нынче днем я просил тебя сделать кое-что для меня. Ты сказала, что сделаешь. — И стал ждать ответа. Потом добавил: — Я послал тебя разыскать Дорис. — И еще обождал. Повернулся, сердито взглянул на Полин: — Ну? Что случилось? Ты ее нашла?
— Конечно.
— Что значит “конечно”? Почему ты сюда ее не привела?
— Я ее привела, — отвечала Полин.
Он схватился руками за голову, сильно сжал виски пальцами.
Полин криво поджала губы:
— Нарисовать тебе картину?
— Нет, — сказал он. — Сам вижу.
Он видел, как открылась дверь, как Полин с Дорис вошли в комнату. Как Дорис остановилась в дверях, глядя на него и на Милдред, спящих в одной койке.
— Не переживай, — посоветовала Полин. — Дорис не возражает.
Он отступил на шаг назад.
— Что значит “не возражает”?
— Она была мертвецки пьяна. Вдребезги.
Он видел, как Полин берет Дорис за руку, выводит из комнаты, тихо закрывает дверь. Видел койку, на которой спал вместе с Милдред. Через какое-то время Милдред встала, оделась и вышла. Удивился, как у нее хватило сил встать с койки. Он наверняка ее вымотал. Был настоящим мужчиной. Смотрел на голые груди, приказывая себе доказать, что он мужчина. И так увлекся этим доказательством, что совсем забыл Дорис.
— Знаешь, кто я такой? — пробормотал он. — Художник-неудачник. Строю воздушный замок, потом перерезаю веревку, и все рушится.
— Милый...
— Все у меня рушится.
— Слушай, милый...
— Ничего во мне нету хорошего.
— Посиди минутку, послушай...
— Что толку? Просто нет во мне ничего хорошего, черт возьми. Алкоголик, тупица и просто дурак. И это еще не все. Дешевый, опустившийся притворщик.
В руках у Полин оказались бутылка и чистый стакан.
— Тебе надо взбодриться.
— Мне надо, чтобы меня сбили с ног и вышибли мозги.
Он выпил, она налила еще, и он снова выпил.
— Я притворщик, — повторил он. — И скажу тебе еще кое-что. Нет ничего хуже притворщика.
— Тебе надо еще выпить. На, возьми бутылку.
— Давай эту чертову бутылку. — Он поднял бутылку, стал пить из горлышка, потом поставил на стол. — А теперь объясню тебе, почему я притворщик...
— Да нет, вовсе нет, не надо так говорить.
— Говорю, потому что знаю — это правда. Я просто неудачник поганый. И еще. Знаешь, почему меня кругом бьют? Потому что я этого заслуживаю. Получаю именно то, что заслуживаю. — Он опять взялся за виски, как следует выпил, поднял бутылку, взглянул на нее и сказал ей: — Привет.
Полин встала:
— Слушай, ради Бога, не сходи с ума.
— Не сойду. — Он еще выпил. — Хотя лучше бы мне спятить. Потому что тогда я бы ничего не соображал. Когда ничего не соображаешь, все-таки легче. Когда находишься отсюда за много миль.
— Давай, — нежно настаивала она, — пей еще.
— Хочешь, чтоб я надрался? А как это сделать? Я сейчас себя чувствую так, что могу выпить галлон и не опьянею. — Снова поднял бутылку, на сей раз опустошил ее, объявив: — Совсем без вкуса. Я его даже не чувствую.
— Давай, милый. Может, поспишь. — Она мягко влекла его к койке.
Он упал на спину поперек койки. Полин подняла его ноги, положила на постель.
— Закрой глаза, — посоветовала она. — Поспи хорошенько. — И пошла к двери. — Ну, спи. — Протянула руку, погасила свет.
— Летчик. Капитан, старший пилот. Капитан автобуса. Путешествуйте с Кэссиди, мы даем вам гарантию. Мы гарантируем, что живыми вы не вернетесь. Все мы гордимся капитаном Джимом Кэссиди. За рулем настоящий мужчина. Вот он, гад, это он...
Полин открыла дверь, вышла, дверь спокойно и тихо закрылась.
— Это он, — бубнил Кэссиди. — Я его вижу. Его зовут Джим Кэссиди, он пытался сбежать, и ничего не вышло. Я его вижу.
Голова скатилась с подушки, и он застонал, а потом очень быстро заснул.
Во сне губы его шевелились.
— Эй, слушай. Слушай, Милдред. Хочу сказать тебе кое-что. Нет, ничего подобного. Ничего плохого. Я хочу сказать тебе что-то хорошее. Про тебя. Заявляю, что ты оказалась на высоте. Это ведь комплимент, слышишь? Настоящий комплимент с моей стороны. Ты на высоте... — Он опять застонал. — Что мне надо, так это подумать. О тебе, Милдред. Я должен о тебе подумать. Может быть, я вообще неправильно о тебе думал. Не знаю. Я об этом подумаю. Подумаю...
И тут он заснул.
Часам к трем утра его внезапно и грубо пробудил громкий взрыв хохота. Смеялись внизу, в задней комнате, где особые клиенты Ланди обычно выпивали после закрытия.
Смех достиг апогея. Хохотали на все лады. Кэссиди сел в темноте, прислушался, слез с койки, наклонил голову к полу, чтобы лучше слышать. Смеющиеся голоса утихали один за другим, пока не остались лишь два.
Он узнал их. Убедился в том, что совсем проснулся и ему ничего не мерещится. Они были внизу вместе. Хейни Кенрик и Милдред. Сидели вместе за столом и отлично проводили время. Их громкий визгливый хохот вламывался в мозг Кэссиди раскаленной кочергой.
Глава 15
В нем мгновенно вспыхнула жажда насилия. Хотелось открыть дверь, рвануть вниз, вколотить смех им в глотку. Рука поднялась, нащупала провод, зажглась лампочка, он сделал несколько шагов к двери. Тут ему пришло в голову, что не стоит навлекать неприятности на свою голову. Безусловно, не стоит рисковать встречей с полицией, за которой последуют наручники и решетка. Он начал сосредоточиваться на практической стороне дела, зная, что речь пойдет о десяти, двадцати, а то и тридцати годах в тюрьме.
Смех все не прекращался, но теперь он не слушал его, направляясь к окну. Очень медленно открыл, увидел, что дождь кончился. Воздух был сырым и теплым. Высунувшись, он увидел в нескольких футах под окном покатую крышу. Было нетрудно спуститься на нее, добраться до края, на секунду повиснуть, спрыгнуть в переулок за “Заведением Ланди”.
В переулке громкий смех звучал совсем близко. Кэссиди свернул, оказавшись перед приоткрытым окном задней комнаты. Стоял там, слушал их, смотрел на них.
Напомнил себе, что нечего слушать и нечего смотреть. Нужно убираться отсюда, да побыстрей. К причалам для грузовых судов. А может быть, побежать к докам и уплыть в Кэмден. И уже оттуда отправиться. Куда угодно. Только нельзя тут слоняться. Это зараженный район, лица его друзей в “Заведении Ланди” — рожи ухмыляющихся идиотов. Его дорогие верные друзья — жуткая компания, которая медленно катится на эскалаторе вниз. Они усмехались ему, манили его, он чуял гнилостный запах из пропитых хохочущих глоток. И начал пятиться от окна.
Но почему-то никак не мог двинуться дальше, вернулся к окну и опять заглянул. И увидел их в комнате, полной дыма. Они сидели за своими столиками, некоторые стояли, прислонившись к стене, один спал на полу. За густой завесой табачного дыма и паров спиртного лица их казались серыми, глаза — потухшими.
Кэссиди осознал, что смех затих, в комнате воцарилась тяжелая тишина. Глубоко в его сознании еще звучало эхо смеха, который он слышал несколько мгновений назад, потом и оно исчезло. Он стоял у окна, глядя во все глаза, и видел, как Полин со Спаном переглянулись и Полин взяла сигарету из портсигара Спана. Видел, как Шили и Дорис подняли стаканы, провозгласив тихий беззвучный тост вообще ни за что. Видел Милдред, которая, положив руки на стол ладонями вниз, легонько барабанила по столу пальцами, и сидевшего там Хейни Кенрика, который смотрел на нее, хмурился, жевал незажженную сигару.
Потом сосредоточился на Хейни, услышал его слова:
— Что стряслось? Чего все вдруг заледенели?
Никто ничего не ответил.
— Что случилось с компанией? — желал знать Хейни. — У нас разве не вечеринка?
— Конечно, — кивнула Милдред. — Нам просто надо еще выпить. Вот и все.
Хейни громко хлопнул в ладоши.
— Все, что угодно, — громко крикнул он. — Еще выпивки для всей компании.
Милдред взглянула на Ланди:
— Слышишь, что он сказал? Принеси всем выпивку.
Хейни неуверенно улыбнулся, оглядел комнату, пересчитывая присутствующих. Их было двадцать с лишним, и Хейни, поймав Ланди за рукав, сказал:
— Ну-ка обожди.
— Нечего ждать, — отрезала Милдред. — Выпивку всем за счет Хейни. — Она встала, и все присутствующие посмотрели на нее. — Я заказываю на всех. Мы все выпьем виски, Ланди. По бутылке на каждый стол.
— Эй, слушай, — сказал Хейни. — Ради Бога...
Кэссиди наблюдал за происходящим и видел, что Ланди пошевеливается быстрее и энергичней обычного. Потом на каждом столе оказалось по новой бутылке, а Милдред все стояла, и все смотрели на нее. Хейни Кенрик таращил на нее глаза. Ланди встал за плечом Хейни, тот вытащил пачку денег, расплатился за выпивку, переводя взгляд с лица Милдред на деньги и обратно.
Потом Милдред подняла бутылку, медленно, словно намеревалась пить из горлышка. Начала медленно наклонять, перевернула вверх дном, виски полилось на пол.
— Что ты делаешь? — возмутился Хейни и тут же вскочил, ибо все сидевшие за другими столами переворачивали бутылки вверх дном, выливая виски на пол. — В чем дело? — завопил Хейни.
Они держали бутылки вверх дном, пока все виски не вылилось. Не участвовал в этом только один клиент — Дорис. Она не понимала, что происходит, и, приоткрыв рот, смотрела, как Шили встряхивает бутылку, чтобы последняя капля виски упала на пол.
Физиономия Хейни покраснела и залоснилась.
— Ну послушайте, — начал он. — Мы все развлекались сегодня вечером, а я люблю весело проводить время не меньше любого другого. Но это уж слишком. Не понимаю таких шуток.
Милдред медленно повернулась к нему лицом:
— А я понимаю.
Хейни с трудом сглотнул. Открыл рот, чтобы что-то сказать, плотно закрыл, снова разинул и, наконец, сказал:
— Я, наверно, тупой или...
— Ты? — мурлыкнула Милдред, качая головой. — Нет, Хейни. Ты не тупой. Ты очень умный и изобретательный.
Хейни сунул в рот сигару, вытащил, сунул обратно.
— Поэтому у тебя есть деньги. Поэтому ты ходишь в хорошей одежде. Потому что у тебя вот тут кое-что есть. — И она стукнула по своему виску пальцем. — Ты намного умней нас. Ты намного лучше нас. Для тебя это плевое дело, правда?
Хейни снова выдернул сигару изо рта.
— Что?
— Пустить пыль в глаза.
— Кому? Тебе? — но оглянулся он на всех.
— Посмотри на меня, Хейни, — предложила Милдред.
Хейни сунул сигару в рот, посмотрел на Милдред, сильно прикусил сигару, словно старался приободриться.
— Ладно, — сказал он, — смотрю. Думаешь, я волнуюсь?
— Нет, — ответила Милдред. — Не волнуешься. До смерти перепуган.
— Чем?
— Это ты нам скажи.
Хейни сел. Полез в карман пиджака, вытащил несколько спичек, выбрал одну, чиркнул о подошву башмака, начал раскуривать сигару. Пока он ее раскуривал, в комнате стояла мертвая тишина. Он яростно пыхнул сигарой, потом встал и направился к двери в первый зал.
Сидевшие за столиками сохраняли полное спокойствие, никто не шевельнулся. Подходя к двери, Хейни быстро покрутил головой во все стороны, взялся за ручку, повернул, начал открывать дверь и вдруг сообразил, что никто не собирается его останавливать. Тогда он тяжело задышал, лицо из красного становилось багровым, подбородок покрылся потом, дрожавшие губы не могли удержать сигару, пришлось придерживать ее рукой. И тут он изверг поток громких проклятий, крепко захлопнул дверь, повернулся к ней спиной.
— Кто считает, что я напуган? — обратился он ко всем присутствующим. — Напуганный бежит. Разве я бегу? — И пошел по комнате от одного стола к другому. — Я ни от кого не бегу. Могу посмотреть на всех и каждого. Могу смотреть прямо в глаза. Могу вам сказать, у меня чистая совесть.
Хейни проговорил это у столика Спана, который задумчиво уставился в центр стола.
Казалось, будто все окружили Хейни, хотя никто даже не сдвинулся с места. Он попятился от столика Спана до середины комнаты.
— А теперь слушайте. Внимательно слушайте, что я скажу. Будь у меня нечиста совесть, пришел бы я сюда сегодня?
Милдред отошла от своего стола и направилась к Хейни:
— Ты пришел сюда, чтобы всучить нам залежавшийся товар.
— Всучить? — Хейни вытаращил глаза. — Что ты хочешь сказать? Я всю ночь сидел здесь, шутил...
— Заставлял нас смеяться, — подхватила Милдред. — Устроил приятное развлечение. Как будто тут сборище слабоумных животных. Как будто у нас ни мозгов, ни чувств.
Она подошла ближе к Хейни, он начал отступать от нее.
— Ты совершил большую ошибку. Слишком дешево нас оценил.
Потом ее рука превратилась в дубину, пальцы сжались в кулак, и она со всей силы заехала Хейни в губы. Снова ударила, и он согнулся пополам, испустив вой. Милдред опять замахнулась, но заметила, как Шили покачал головой, точно подавал ей сигнал. Кэссиди видел это в окно, и ему показалось, что Милдред послушалась совета Шили. Отвернулась от Хейни, подошла к своему столу.
Села, закурила, откинулась на спинку стула как ни в чем не бывало. Хейни сделал долгий, хриплый, очень глубокий вдох. И пошел к Милдред, умоляюще протянув руки. Но тут с ним что-то произошло, и он свернул к столику, где сидели Шили с Дорис. Как раз в этот момент рядом со столиком проходил Ланди, оказавшийся на дороге у Хейни. Они слегка столкнулись.
Хейни схватил Ланди и отшвырнул в сторону. Ланди наткнулся на столик, упал на пол. Сидя на полу, он повизгивал, точно маленькое животное, а потом его визг утонул в громком ворчании, исходившем от других столов.
Кэссиди видел, как мужчины медленно поднимаются. Увидел, как ласково Спан улыбается длинному лезвию, мелькавшему в его руке, как язык муравьеда. Увидел, как Хейни поворачивается к мужчинам лицом и в его глазах вспыхивает неприкрытый ужас.
Потом он увидел, как Шили жестом усаживает мужчин. В тот же миг Хейни стрельнул взглядом в Шили, разглядел этот жест, и ужас исчез, уступив место наглой и вызывающей толстогубой гримасе. Хейни подошел ближе к Шили и заявил:
— Не надо мне одолжений. Если хотят на меня наброситься, пусть попробуют. Я с любым здесь могу справиться. — Собственная речь показалась ему храброй и очень понравилась. Он оглядел всех мужчин. — Если кто хочет попробовать, вот он я. Стою на месте.
— Успокойся, — сказал Шили. — Все это можно уладить спокойно.
Хейни нахмурился. Адресовал Шили беззвучные вопросы, Шили давал беззвучные ответы. Кэссиди наблюдал за безмолвной беседой. Она продолжалась и продолжалась, и взгляд Кэссиди постепенно переместился с Хейни и Шили подальше. Он смотрел на Дорис и видел, как она держит в руке пустой стакан. Все в комнате смотрели на Хейни, только Дорис смотрела в пустой стакан, ожидая, когда кто-нибудь его наполнит. Единственной в мире вещью, с которой она поддерживала контакт, оставался стакан. Кэссиди, который стоял в переулке и смотрел в окно, внезапно это осознал.
Момент истины был почти ощутимым, подобным странице правдивой книги. Теперь он сумел понять абсолютную тщетность попытки спасти Дорис. Возможности для спасения не было. Она не хотела спасаться. Его усилия оторвать ее от спиртного основывались на ошибочных рассуждениях, а мотивы, которые он теперь мог оценить объективно, были скорее эгоистичными, чем благородными. Жалость к Дорис была отражением жалости к самому себе. Стремление к Дорис было стремлением отыскать в себе что-то достойное и высокое.
Теперь он понял, что направлял свои чувства в неверное русло. Едва не навязал Дорис суровую сделку. Она такая, какая есть, и никогда не станет другой. Она вступила в идеальный и нерушимый брак со своим возлюбленным — с виски.
Миг прошел, и для Кэссиди это значило, что Дорис исчезла. На очереди стояло другое открытие, но прежде, чем он успел на нем сосредоточиться, его внимание привлек Хейни Кенрик.
Смех все не прекращался, но теперь он не слушал его, направляясь к окну. Очень медленно открыл, увидел, что дождь кончился. Воздух был сырым и теплым. Высунувшись, он увидел в нескольких футах под окном покатую крышу. Было нетрудно спуститься на нее, добраться до края, на секунду повиснуть, спрыгнуть в переулок за “Заведением Ланди”.
В переулке громкий смех звучал совсем близко. Кэссиди свернул, оказавшись перед приоткрытым окном задней комнаты. Стоял там, слушал их, смотрел на них.
Напомнил себе, что нечего слушать и нечего смотреть. Нужно убираться отсюда, да побыстрей. К причалам для грузовых судов. А может быть, побежать к докам и уплыть в Кэмден. И уже оттуда отправиться. Куда угодно. Только нельзя тут слоняться. Это зараженный район, лица его друзей в “Заведении Ланди” — рожи ухмыляющихся идиотов. Его дорогие верные друзья — жуткая компания, которая медленно катится на эскалаторе вниз. Они усмехались ему, манили его, он чуял гнилостный запах из пропитых хохочущих глоток. И начал пятиться от окна.
Но почему-то никак не мог двинуться дальше, вернулся к окну и опять заглянул. И увидел их в комнате, полной дыма. Они сидели за своими столиками, некоторые стояли, прислонившись к стене, один спал на полу. За густой завесой табачного дыма и паров спиртного лица их казались серыми, глаза — потухшими.
Кэссиди осознал, что смех затих, в комнате воцарилась тяжелая тишина. Глубоко в его сознании еще звучало эхо смеха, который он слышал несколько мгновений назад, потом и оно исчезло. Он стоял у окна, глядя во все глаза, и видел, как Полин со Спаном переглянулись и Полин взяла сигарету из портсигара Спана. Видел, как Шили и Дорис подняли стаканы, провозгласив тихий беззвучный тост вообще ни за что. Видел Милдред, которая, положив руки на стол ладонями вниз, легонько барабанила по столу пальцами, и сидевшего там Хейни Кенрика, который смотрел на нее, хмурился, жевал незажженную сигару.
Потом сосредоточился на Хейни, услышал его слова:
— Что стряслось? Чего все вдруг заледенели?
Никто ничего не ответил.
— Что случилось с компанией? — желал знать Хейни. — У нас разве не вечеринка?
— Конечно, — кивнула Милдред. — Нам просто надо еще выпить. Вот и все.
Хейни громко хлопнул в ладоши.
— Все, что угодно, — громко крикнул он. — Еще выпивки для всей компании.
Милдред взглянула на Ланди:
— Слышишь, что он сказал? Принеси всем выпивку.
Хейни неуверенно улыбнулся, оглядел комнату, пересчитывая присутствующих. Их было двадцать с лишним, и Хейни, поймав Ланди за рукав, сказал:
— Ну-ка обожди.
— Нечего ждать, — отрезала Милдред. — Выпивку всем за счет Хейни. — Она встала, и все присутствующие посмотрели на нее. — Я заказываю на всех. Мы все выпьем виски, Ланди. По бутылке на каждый стол.
— Эй, слушай, — сказал Хейни. — Ради Бога...
Кэссиди наблюдал за происходящим и видел, что Ланди пошевеливается быстрее и энергичней обычного. Потом на каждом столе оказалось по новой бутылке, а Милдред все стояла, и все смотрели на нее. Хейни Кенрик таращил на нее глаза. Ланди встал за плечом Хейни, тот вытащил пачку денег, расплатился за выпивку, переводя взгляд с лица Милдред на деньги и обратно.
Потом Милдред подняла бутылку, медленно, словно намеревалась пить из горлышка. Начала медленно наклонять, перевернула вверх дном, виски полилось на пол.
— Что ты делаешь? — возмутился Хейни и тут же вскочил, ибо все сидевшие за другими столами переворачивали бутылки вверх дном, выливая виски на пол. — В чем дело? — завопил Хейни.
Они держали бутылки вверх дном, пока все виски не вылилось. Не участвовал в этом только один клиент — Дорис. Она не понимала, что происходит, и, приоткрыв рот, смотрела, как Шили встряхивает бутылку, чтобы последняя капля виски упала на пол.
Физиономия Хейни покраснела и залоснилась.
— Ну послушайте, — начал он. — Мы все развлекались сегодня вечером, а я люблю весело проводить время не меньше любого другого. Но это уж слишком. Не понимаю таких шуток.
Милдред медленно повернулась к нему лицом:
— А я понимаю.
Хейни с трудом сглотнул. Открыл рот, чтобы что-то сказать, плотно закрыл, снова разинул и, наконец, сказал:
— Я, наверно, тупой или...
— Ты? — мурлыкнула Милдред, качая головой. — Нет, Хейни. Ты не тупой. Ты очень умный и изобретательный.
Хейни сунул в рот сигару, вытащил, сунул обратно.
— Поэтому у тебя есть деньги. Поэтому ты ходишь в хорошей одежде. Потому что у тебя вот тут кое-что есть. — И она стукнула по своему виску пальцем. — Ты намного умней нас. Ты намного лучше нас. Для тебя это плевое дело, правда?
Хейни снова выдернул сигару изо рта.
— Что?
— Пустить пыль в глаза.
— Кому? Тебе? — но оглянулся он на всех.
— Посмотри на меня, Хейни, — предложила Милдред.
Хейни сунул сигару в рот, посмотрел на Милдред, сильно прикусил сигару, словно старался приободриться.
— Ладно, — сказал он, — смотрю. Думаешь, я волнуюсь?
— Нет, — ответила Милдред. — Не волнуешься. До смерти перепуган.
— Чем?
— Это ты нам скажи.
Хейни сел. Полез в карман пиджака, вытащил несколько спичек, выбрал одну, чиркнул о подошву башмака, начал раскуривать сигару. Пока он ее раскуривал, в комнате стояла мертвая тишина. Он яростно пыхнул сигарой, потом встал и направился к двери в первый зал.
Сидевшие за столиками сохраняли полное спокойствие, никто не шевельнулся. Подходя к двери, Хейни быстро покрутил головой во все стороны, взялся за ручку, повернул, начал открывать дверь и вдруг сообразил, что никто не собирается его останавливать. Тогда он тяжело задышал, лицо из красного становилось багровым, подбородок покрылся потом, дрожавшие губы не могли удержать сигару, пришлось придерживать ее рукой. И тут он изверг поток громких проклятий, крепко захлопнул дверь, повернулся к ней спиной.
— Кто считает, что я напуган? — обратился он ко всем присутствующим. — Напуганный бежит. Разве я бегу? — И пошел по комнате от одного стола к другому. — Я ни от кого не бегу. Могу посмотреть на всех и каждого. Могу смотреть прямо в глаза. Могу вам сказать, у меня чистая совесть.
Хейни проговорил это у столика Спана, который задумчиво уставился в центр стола.
Казалось, будто все окружили Хейни, хотя никто даже не сдвинулся с места. Он попятился от столика Спана до середины комнаты.
— А теперь слушайте. Внимательно слушайте, что я скажу. Будь у меня нечиста совесть, пришел бы я сюда сегодня?
Милдред отошла от своего стола и направилась к Хейни:
— Ты пришел сюда, чтобы всучить нам залежавшийся товар.
— Всучить? — Хейни вытаращил глаза. — Что ты хочешь сказать? Я всю ночь сидел здесь, шутил...
— Заставлял нас смеяться, — подхватила Милдред. — Устроил приятное развлечение. Как будто тут сборище слабоумных животных. Как будто у нас ни мозгов, ни чувств.
Она подошла ближе к Хейни, он начал отступать от нее.
— Ты совершил большую ошибку. Слишком дешево нас оценил.
Потом ее рука превратилась в дубину, пальцы сжались в кулак, и она со всей силы заехала Хейни в губы. Снова ударила, и он согнулся пополам, испустив вой. Милдред опять замахнулась, но заметила, как Шили покачал головой, точно подавал ей сигнал. Кэссиди видел это в окно, и ему показалось, что Милдред послушалась совета Шили. Отвернулась от Хейни, подошла к своему столу.
Села, закурила, откинулась на спинку стула как ни в чем не бывало. Хейни сделал долгий, хриплый, очень глубокий вдох. И пошел к Милдред, умоляюще протянув руки. Но тут с ним что-то произошло, и он свернул к столику, где сидели Шили с Дорис. Как раз в этот момент рядом со столиком проходил Ланди, оказавшийся на дороге у Хейни. Они слегка столкнулись.
Хейни схватил Ланди и отшвырнул в сторону. Ланди наткнулся на столик, упал на пол. Сидя на полу, он повизгивал, точно маленькое животное, а потом его визг утонул в громком ворчании, исходившем от других столов.
Кэссиди видел, как мужчины медленно поднимаются. Увидел, как ласково Спан улыбается длинному лезвию, мелькавшему в его руке, как язык муравьеда. Увидел, как Хейни поворачивается к мужчинам лицом и в его глазах вспыхивает неприкрытый ужас.
Потом он увидел, как Шили жестом усаживает мужчин. В тот же миг Хейни стрельнул взглядом в Шили, разглядел этот жест, и ужас исчез, уступив место наглой и вызывающей толстогубой гримасе. Хейни подошел ближе к Шили и заявил:
— Не надо мне одолжений. Если хотят на меня наброситься, пусть попробуют. Я с любым здесь могу справиться. — Собственная речь показалась ему храброй и очень понравилась. Он оглядел всех мужчин. — Если кто хочет попробовать, вот он я. Стою на месте.
— Успокойся, — сказал Шили. — Все это можно уладить спокойно.
Хейни нахмурился. Адресовал Шили беззвучные вопросы, Шили давал беззвучные ответы. Кэссиди наблюдал за безмолвной беседой. Она продолжалась и продолжалась, и взгляд Кэссиди постепенно переместился с Хейни и Шили подальше. Он смотрел на Дорис и видел, как она держит в руке пустой стакан. Все в комнате смотрели на Хейни, только Дорис смотрела в пустой стакан, ожидая, когда кто-нибудь его наполнит. Единственной в мире вещью, с которой она поддерживала контакт, оставался стакан. Кэссиди, который стоял в переулке и смотрел в окно, внезапно это осознал.
Момент истины был почти ощутимым, подобным странице правдивой книги. Теперь он сумел понять абсолютную тщетность попытки спасти Дорис. Возможности для спасения не было. Она не хотела спасаться. Его усилия оторвать ее от спиртного основывались на ошибочных рассуждениях, а мотивы, которые он теперь мог оценить объективно, были скорее эгоистичными, чем благородными. Жалость к Дорис была отражением жалости к самому себе. Стремление к Дорис было стремлением отыскать в себе что-то достойное и высокое.
Теперь он понял, что направлял свои чувства в неверное русло. Едва не навязал Дорис суровую сделку. Она такая, какая есть, и никогда не станет другой. Она вступила в идеальный и нерушимый брак со своим возлюбленным — с виски.
Миг прошел, и для Кэссиди это значило, что Дорис исчезла. На очереди стояло другое открытие, но прежде, чем он успел на нем сосредоточиться, его внимание привлек Хейни Кенрик.