— Какой тост?
— За Милдред. За день рождения Милдред.
Губы Кенрика зашевелились, словно он старался затолкнуть под нижнюю жевательную резинку.
— День рождения? — быстро и нервно переспросил он.
— Конечно. Ты разве не знаешь, что у нее день рождения?
— Ах да. Разумеется. — Кенрик с бульканьем засмеялся. Церемонно поднял стакан и провозгласил: — За день рождения Милдред.
— И за руки Милдред, — добавил Кэссиди. Кенрик уставился на него.
— За мягкие белые руки Милдред, — продолжал Кэссиди. — За приятные, мягкие, сладкие руки.
Кенрик снова попробовал засмеяться, но не издал ни звука.
— И за роскошный вид Милдред спереди. Только взгляни на него. Смотри, Хейни.
— Ну, уж ты в самом деле, Джим...
— Взгляни. Посмотри. Потрясающе, правда?
Кенрик с трудом сглотнул.
— Смотри, как у нее выгнуты бедра. Рассмотри их с обеих сторон. Большие, полные, круглые. Смотри на всю эту пышную плоть. Видел когда-нибудь что-то подобное?
На лице Кенрика выступил пот.
— Давай, Хейни, смотри. Не спускай глаз. Вот она. Можешь на нее смотреть. Можешь ее потрогать. Дотянись и дотронься. Обхвати ее руками. Я тебя не останавливаю. Обхвати ее всю руками. Давай, Хейни.
Кенрик снова сглотнул, сумел принять серьезное, даже суровое выражение и сказал:
— Ну прекрати, Джим. Эта женщина твоя жена.
— Когда ты об этом узнал? — поинтересовался Кэссиди. — Нынче днем ты уже знал об этом?
Милдред встала:
— Хватит, Кэссиди.
— А ты сядь, — велел он. — И молчи.
— Кэссиди, ты мертвецки пьян и лучше убирайся отсюда, пока не начал буянить.
— Он в полном порядке, — вставил Кенрик.
— Он мертвецки, до одурения пьян, — повторила Милдред. — И наделает дел.
— Конечно, — с шипением сорвалось с губ Кэссиди. — Ни на что не годный пьяный бездельник. Недостаточно для тебя хорош. Зарабатывает маловато. Не может покупать нужные тебе вещи. Знаешь, мне никогда не стать лучше, чем я есть. Думаешь, можешь найти получше? Вот этого, например. — И он указал на Хейни Кенрика.
Кенрик пытался на глаз оценить опьянение Кэссиди. Ему показалось, что он в самом деле совсем пьян и особых хлопот не доставит. Вдобавок он чувствовал, что ему выпала неплохая возможность. Способ повысить свое положение в глазах Милдред.
— Иди домой, Джим, — сказал Кенрик. — Иди домой и ложись спать.
Кэссиди рассмеялся:
— Если я пойду домой, куда ты с ней отправишься?
— Об этом не беспокойся.
— Ты чертовски прав. Конечно, мне не о чем беспокоиться. — Кэссиди встал. — Я это и в голову не возьму. С какой стати? Какое мне дело, чем она занимается? Думаешь, я разозлился, что ты ее сегодня лапал? Меня это нисколько не огорчает. Я на это ничуть не сержусь. Для меня это не имеет значения. Я тебе говорю, никакого значения.
— Ладно, — сказала Милдред. — Ты сказал нам, что это значения не имеет. Что еще?
— Давай это все прекратим, — предложил Кенрик. — С ним все будет в порядке. Он будет вести себя хорошо и пойдет домой. — Кенрик поднялся, крепко взял Кэссиди под руку и потащил от стола.
Кэссиди вырвался, потерял равновесие, налетел на другой столик и упал на пол. Кенрик нагнулся, поднял его, снова потащил к дверям. Он опять вырвался из рук Кенрика.
— Ну, веди себя прилично, Джим.
Кэссиди заморгал, глядя мимо Кенрика и видя, как Милдред направляется к столику, где сидел Шили с остальной компанией.
Он увидел, как Милдред схватила Полин за руку. Он услышал, как Милдред сказала:
— Ну что, скандалистка? Не успокоишься, пока пасть не раскроешь? Сейчас я ее тебе закрою.
Милдред вздернула Полин на ноги и сильно хлестнула ее по лицу. Полин выругалась, вцепилась Милдред в волосы, Милдред ударила еще раз, отбросив Полин к стене, после чего та качнулась вперед и нарвалась на следующий удар по губам. Полин заверещала, как дикая птица, бросилась на Милдред, а Шили пытался вклиниться между ними. Кенрик оглянулся, наблюдая за ними, а когда Шили попробовал разнять женщин, скомандовал:
— Держись от них подальше. Шили.
Шили проигнорировал приказание. Кенрик сделал несколько шагов в его сторону, и тут заговорил Кэссиди:
— Повернись, Хейни. Смотри на меня. Сегодня ты с Шили уже позабавился. Нынче вечером мой черед.
Тон Кэссиди был холодным, четким и беспрекословным, так что вся публика в зале уставилась на него. Битва Милдред с Полин завершилась, Полин всхлипывала, лежа на полу. Спан, не обращая внимания на Полин, дожидался, когда станут ясными планы Кэссиди. Все гадали, что сделает Кэссиди.
Кенрик выглядел обеспокоенным. Казалось, что Кэссиди как-то сам по себе протрезвел. Кенрику не понравилась твердая стойка Кэссиди на прямых ногах. Он лишь слегка поводил руками на манер пловца, так крепко сжав кулаки, что косточки пальцев были точно каменные.
— Ты гад, Кенрик, — сказал Кэссиди. — Ты дешевый гад.
— Ну, Джим, не надо нам неприятностей.
— Мне надо.
— Только не со мной, Джим. Тебе не в чем законно меня обвинить.
Кэссиди чуть улыбнулся:
— Давай просто скажем, что ты мне не нравишься. А сегодня вечером ты особенно мне не нравишься. Меня огорчает известие, что ты избил Шили. Шили мой друг.
Милдред направилась к ним, встала, приблизив лицо к лицу Кэссиди, и объявила:
— Дело вовсе не в Шили, и ты это знаешь. Ты ревнуешь, и все. Просто-напросто ты ревнуешь.
— Тебя? — уточнил Кэссиди. — Это смешно.
— Неужели? — поддразнила она. — Так давай, покажи, как ты смеешься.
Вместо смеха он ткнул ей в лицо открытой ладонью и сильно толкнул. Милдред качнулась назад, рухнула на пол, потеряв равновесие, с громким стуком приземлилась, села, оскалила зубы и прошипела:
— Все в порядке, Хейни. Отделай его за это. Не позволяй ему так со мной обращаться.
На физиономии Кенрика появилось выражение человека, загнанного в ловушку. Но он смертельно хотел Милдред, и это желание выросло до таких пропорций, что полностью заслонило в его сознании все остальное. Он знал, что должен получить Милдред и, возможно, сейчас выпадал шанс ее завоевать. Кенрик втянул живот, расправил грудь, ринулся к Кэссиди, со всей силой нанес удар.
Кэссиди среагировал недостаточно быстро и получил прямо в челюсть удар правой. Опрокинулся на спину, наткнулся на столик, упал на него, Кенрик снова его ударил, потом схватил за ноги, прижал к столешнице, обошел вокруг столика, пнул по ребрам и прицелился для следующего пинка. Кэссиди скатился со стола, вскочил, попробовал защититься и не сумел. Кенрик прямым слева разбил ему рот, потом опять левой заехал по носу, а правой в голову. И Кэссиди снова упал.
Для Кенрика это был прекрасный, упоительный миг. Он убедился, что покончил с Кэссиди, и начал отворачиваться от него. Но краешком глаза заметил, что Кэссиди поднимается.
— Не дури, Джим, — предупредил он. — Окажешься в “скорой”.
Кэссиди собрал во рту слюну с кровью, плюнул в лицо Кенрику, бросился, нанеся левой прямой удар в зубы, потом правой в висок. Кенрик вцепился в него, схватил обеими руками поперек туловища, сдавил, и оба свалились на пол. Катаясь вместе с Кэссиди по полу, Кенрик наращивал преимущество. Он пустил в ход всю силу могучих рук, вытесняя из Кэссиди воздух, пока тот не почувствовал боль и не начал задыхаться.
— Что, хватит? — улыбнулся Кенрик.
Кэссиди собирался кивнуть, но не смог довести кивок до конца — его голову прижимал подбородок Кенрика. Кенрик издал нечто среднее между стоном и вздохом и выпустил Кэссиди. Тот поднялся, увидел, что Кенрик встает, и позволил ему нарваться на прямой удар в глаз. От этого Кенрик очнулся и выпрямился, а Кэссиди нанес оглушительный удар правой, обрушившийся кузнечным молотом Кенрику в челюсть.
Кенрик пошатнулся и плашмя грохнулся на спину. Глаза его закрылись, он потерял сознание. Кэссиди смотрел на него несколько секунд, чтобы наверняка убедиться в победе, ухмыльнулся, потом тихо уплыл в мягкий белый туман и рухнул сверху.
Глава 4
— За Милдред. За день рождения Милдред.
Губы Кенрика зашевелились, словно он старался затолкнуть под нижнюю жевательную резинку.
— День рождения? — быстро и нервно переспросил он.
— Конечно. Ты разве не знаешь, что у нее день рождения?
— Ах да. Разумеется. — Кенрик с бульканьем засмеялся. Церемонно поднял стакан и провозгласил: — За день рождения Милдред.
— И за руки Милдред, — добавил Кэссиди. Кенрик уставился на него.
— За мягкие белые руки Милдред, — продолжал Кэссиди. — За приятные, мягкие, сладкие руки.
Кенрик снова попробовал засмеяться, но не издал ни звука.
— И за роскошный вид Милдред спереди. Только взгляни на него. Смотри, Хейни.
— Ну, уж ты в самом деле, Джим...
— Взгляни. Посмотри. Потрясающе, правда?
Кенрик с трудом сглотнул.
— Смотри, как у нее выгнуты бедра. Рассмотри их с обеих сторон. Большие, полные, круглые. Смотри на всю эту пышную плоть. Видел когда-нибудь что-то подобное?
На лице Кенрика выступил пот.
— Давай, Хейни, смотри. Не спускай глаз. Вот она. Можешь на нее смотреть. Можешь ее потрогать. Дотянись и дотронься. Обхвати ее руками. Я тебя не останавливаю. Обхвати ее всю руками. Давай, Хейни.
Кенрик снова сглотнул, сумел принять серьезное, даже суровое выражение и сказал:
— Ну прекрати, Джим. Эта женщина твоя жена.
— Когда ты об этом узнал? — поинтересовался Кэссиди. — Нынче днем ты уже знал об этом?
Милдред встала:
— Хватит, Кэссиди.
— А ты сядь, — велел он. — И молчи.
— Кэссиди, ты мертвецки пьян и лучше убирайся отсюда, пока не начал буянить.
— Он в полном порядке, — вставил Кенрик.
— Он мертвецки, до одурения пьян, — повторила Милдред. — И наделает дел.
— Конечно, — с шипением сорвалось с губ Кэссиди. — Ни на что не годный пьяный бездельник. Недостаточно для тебя хорош. Зарабатывает маловато. Не может покупать нужные тебе вещи. Знаешь, мне никогда не стать лучше, чем я есть. Думаешь, можешь найти получше? Вот этого, например. — И он указал на Хейни Кенрика.
Кенрик пытался на глаз оценить опьянение Кэссиди. Ему показалось, что он в самом деле совсем пьян и особых хлопот не доставит. Вдобавок он чувствовал, что ему выпала неплохая возможность. Способ повысить свое положение в глазах Милдред.
— Иди домой, Джим, — сказал Кенрик. — Иди домой и ложись спать.
Кэссиди рассмеялся:
— Если я пойду домой, куда ты с ней отправишься?
— Об этом не беспокойся.
— Ты чертовски прав. Конечно, мне не о чем беспокоиться. — Кэссиди встал. — Я это и в голову не возьму. С какой стати? Какое мне дело, чем она занимается? Думаешь, я разозлился, что ты ее сегодня лапал? Меня это нисколько не огорчает. Я на это ничуть не сержусь. Для меня это не имеет значения. Я тебе говорю, никакого значения.
— Ладно, — сказала Милдред. — Ты сказал нам, что это значения не имеет. Что еще?
— Давай это все прекратим, — предложил Кенрик. — С ним все будет в порядке. Он будет вести себя хорошо и пойдет домой. — Кенрик поднялся, крепко взял Кэссиди под руку и потащил от стола.
Кэссиди вырвался, потерял равновесие, налетел на другой столик и упал на пол. Кенрик нагнулся, поднял его, снова потащил к дверям. Он опять вырвался из рук Кенрика.
— Ну, веди себя прилично, Джим.
Кэссиди заморгал, глядя мимо Кенрика и видя, как Милдред направляется к столику, где сидел Шили с остальной компанией.
Он увидел, как Милдред схватила Полин за руку. Он услышал, как Милдред сказала:
— Ну что, скандалистка? Не успокоишься, пока пасть не раскроешь? Сейчас я ее тебе закрою.
Милдред вздернула Полин на ноги и сильно хлестнула ее по лицу. Полин выругалась, вцепилась Милдред в волосы, Милдред ударила еще раз, отбросив Полин к стене, после чего та качнулась вперед и нарвалась на следующий удар по губам. Полин заверещала, как дикая птица, бросилась на Милдред, а Шили пытался вклиниться между ними. Кенрик оглянулся, наблюдая за ними, а когда Шили попробовал разнять женщин, скомандовал:
— Держись от них подальше. Шили.
Шили проигнорировал приказание. Кенрик сделал несколько шагов в его сторону, и тут заговорил Кэссиди:
— Повернись, Хейни. Смотри на меня. Сегодня ты с Шили уже позабавился. Нынче вечером мой черед.
Тон Кэссиди был холодным, четким и беспрекословным, так что вся публика в зале уставилась на него. Битва Милдред с Полин завершилась, Полин всхлипывала, лежа на полу. Спан, не обращая внимания на Полин, дожидался, когда станут ясными планы Кэссиди. Все гадали, что сделает Кэссиди.
Кенрик выглядел обеспокоенным. Казалось, что Кэссиди как-то сам по себе протрезвел. Кенрику не понравилась твердая стойка Кэссиди на прямых ногах. Он лишь слегка поводил руками на манер пловца, так крепко сжав кулаки, что косточки пальцев были точно каменные.
— Ты гад, Кенрик, — сказал Кэссиди. — Ты дешевый гад.
— Ну, Джим, не надо нам неприятностей.
— Мне надо.
— Только не со мной, Джим. Тебе не в чем законно меня обвинить.
Кэссиди чуть улыбнулся:
— Давай просто скажем, что ты мне не нравишься. А сегодня вечером ты особенно мне не нравишься. Меня огорчает известие, что ты избил Шили. Шили мой друг.
Милдред направилась к ним, встала, приблизив лицо к лицу Кэссиди, и объявила:
— Дело вовсе не в Шили, и ты это знаешь. Ты ревнуешь, и все. Просто-напросто ты ревнуешь.
— Тебя? — уточнил Кэссиди. — Это смешно.
— Неужели? — поддразнила она. — Так давай, покажи, как ты смеешься.
Вместо смеха он ткнул ей в лицо открытой ладонью и сильно толкнул. Милдред качнулась назад, рухнула на пол, потеряв равновесие, с громким стуком приземлилась, села, оскалила зубы и прошипела:
— Все в порядке, Хейни. Отделай его за это. Не позволяй ему так со мной обращаться.
На физиономии Кенрика появилось выражение человека, загнанного в ловушку. Но он смертельно хотел Милдред, и это желание выросло до таких пропорций, что полностью заслонило в его сознании все остальное. Он знал, что должен получить Милдред и, возможно, сейчас выпадал шанс ее завоевать. Кенрик втянул живот, расправил грудь, ринулся к Кэссиди, со всей силой нанес удар.
Кэссиди среагировал недостаточно быстро и получил прямо в челюсть удар правой. Опрокинулся на спину, наткнулся на столик, упал на него, Кенрик снова его ударил, потом схватил за ноги, прижал к столешнице, обошел вокруг столика, пнул по ребрам и прицелился для следующего пинка. Кэссиди скатился со стола, вскочил, попробовал защититься и не сумел. Кенрик прямым слева разбил ему рот, потом опять левой заехал по носу, а правой в голову. И Кэссиди снова упал.
Для Кенрика это был прекрасный, упоительный миг. Он убедился, что покончил с Кэссиди, и начал отворачиваться от него. Но краешком глаза заметил, что Кэссиди поднимается.
— Не дури, Джим, — предупредил он. — Окажешься в “скорой”.
Кэссиди собрал во рту слюну с кровью, плюнул в лицо Кенрику, бросился, нанеся левой прямой удар в зубы, потом правой в висок. Кенрик вцепился в него, схватил обеими руками поперек туловища, сдавил, и оба свалились на пол. Катаясь вместе с Кэссиди по полу, Кенрик наращивал преимущество. Он пустил в ход всю силу могучих рук, вытесняя из Кэссиди воздух, пока тот не почувствовал боль и не начал задыхаться.
— Что, хватит? — улыбнулся Кенрик.
Кэссиди собирался кивнуть, но не смог довести кивок до конца — его голову прижимал подбородок Кенрика. Кенрик издал нечто среднее между стоном и вздохом и выпустил Кэссиди. Тот поднялся, увидел, что Кенрик встает, и позволил ему нарваться на прямой удар в глаз. От этого Кенрик очнулся и выпрямился, а Кэссиди нанес оглушительный удар правой, обрушившийся кузнечным молотом Кенрику в челюсть.
Кенрик пошатнулся и плашмя грохнулся на спину. Глаза его закрылись, он потерял сознание. Кэссиди смотрел на него несколько секунд, чтобы наверняка убедиться в победе, ухмыльнулся, потом тихо уплыл в мягкий белый туман и рухнул сверху.
Глава 4
В лицо Кэссиди плескали водой. Его перенесли в одну из не обставленных мебелью комнат над баром. Открыв глаза, он увидел встревоженные склонившиеся над ним лица. Ухмыльнулся, попробовал сесть. Шили посоветовал не торопиться. Тогда он изъявил желание выпить, и Спан протянул бутылку. Он сделал длинный глоток и, еще не закончив, заметил Милдред. Допил, глядя прямо на нее. Потом оторвался от пола и двинулся к ней:
— Убирайся отсюда ко всем чертям.
— Я отведу тебя домой.
— Домой? — тихо проговорил он. — Кто сказал, что у меня есть дом?
— Перестань, — сказала она, взяла его за руку. — Пошли.
Он оттолкнул ее руку:
— Держись от меня подальше. Я серьезно.
— Ладно, — бросила она. — Как хочешь.
Милдред повернулась, ушла, и он услыхал голос Шили:
— Это неправильно, Кэссиди. Это несправедливо.
Он взглянул на Шили:
— Ты-то тут при чем?
— Просто говорю, это несправедливо. Она старается шагнуть тебе навстречу.
— Расскажи мне об этом на следующей неделе.
Кэссиди отвернулся от Шили, сунул в рот палец и вытащил окровавленным. Начинала чувствоваться боль от ушибов. Ни к кому конкретно не обращаясь, он полюбопытствовал:
— Где мой друг Хейни?
Спан беспечно рассмеялся:
— Его к врачу повели.
Кэссиди ощупал свою челюсть.
— Знаете, — признал он, — этот жирный ублюдок здорово дрался.
Все пошли вниз по лестнице в бар. Кэссиди объявил, что вполне в состоянии выдержать еще одну выпивку.
Шили покачал головой:
— Думаю, тебе лучше на этом покончить. Мы отведем тебя домой.
— Я сказал, домой не собираюсь. — Он махнул Ланди, старик взглянул мимо него на Шили, продолжавшего отрицательно качать головой. — Кто назначил тебя моим опекуном?
— Я просто твой друг.
— Тогда окажи мне любезность, — попросил Кэссиди. — Отвали.
— Очень жалко, — посетовал Шили.
— Чего жалко?
— Что ты слепой, — пояснил Шили. — Ты попросту не способен видеть.
Кэссиди устало отмахнулся и повернулся к седовласому мужчине спиной. Ланди за стойкой бара наливал Кэссиди выпить. Ланди совершенно не волновало, что Кэссиди поднял сегодня в его заведении адскую бузу. В “Заведении Ланди” всегда поднималась адская буза. Драки и побоища были неотъемлемым атрибутом его профессии, а отказ от вмешательства стал одним из достоинств, снискавших Ланди особую популярность в прибрежном районе. Другое пользующееся особой популярностью качество заключалось в его готовности подавать спиртное и после того, как клиенты уже нагрузились. Он даже зарезервировал заднюю комнату для выпивки после “комендантского часа”. Наливая сейчас Кэссиди, он хотел только получить от него тридцать центов за порцию хлебной водки.
Кэссиди выпил три порции и решил угостить всех и каждого. Повернувшись, чтобы предложить всем присутствующим выпить вместе, он увидел, что все ушли, кроме единственного клиента, сидевшего в дальнем углу зала.
Там она и сидела перед пустым стаканом. Смотрела в стакан, как на страницу книги, будто бы читала какой-то рассказ. Кэссиди направился к ней, стараясь припомнить имя. Дороти или как ее там... Дора. Он прикинул, не слишком ли пьян, чтоб вступить с ней в беседу. Встал, пошатываясь, глядя в центр стола, который как будто вертелся.
— Не могу вспомнить, как тебя зовут.
— Дорис.
— А, точно.
— Садись, — пригласила она, улыбаясь любезно, но отчужденно.
— Если сяду, засну.
— У тебя вид усталый, — подтвердила Дорис.
— Я пьян.
— И я тоже.
Кэссиди прищурился на нее:
— Ты не кажешься пьяной.
— Я очень пьяная. Я всегда знаю, когда очень пьяная.
— Это плохо, — заключил Кэссиди. — Значит, с тобой дело плохо.
Дорис кивнула:
— Да, я очень больна. Говорят, допьюсь до смерти.
Кэссиди потянулся за стулом, сшиб его, с трудом поставил и наконец уселся.
— Я тебя тут никогда раньше не видел, — сказал он. — Откуда ты?
— Из Небраски. — Она медленно подняла руку и ткнула в него пальцем. — С тобой что-то случилось. Все лицо разбито.
— Господи Иисусе! Ты где была? Разве не видела, что тут творилось?
— Какую-то возню слышала, — признала Дорис.
— Неужели не видела? Не видела драку?
Она опустила голову и посмотрела в пустой стакан. Кэссиди не сводил с нее глаз, а после долгого молчания произнес:
— Даже не знаю, как тебя понять.
Дорис грустно улыбнулась:
— Меня легко понять. Я просто больная, и все. Мне только одного хочется — выпивать.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
Кэссиди попытался скрестить на груди руки, но так и не сумел их приладить, просто свесил вниз, чуть подался вперед и сказал:
— Знаешь, ты ведь совсем молодая. Просто девчонка. Маленькая девчонка. Могу поспорить, весишь не больше девяноста.
— Девяносто пять.
— Ну вот, — продолжал он, стараясь припомнить, о чем говорил, пытаясь пробиться сквозь стену опьянения. — Молодая, маленькая, и это стыдно.
— Что стыдно?
— Пить. Не должна ты так пить. — Он медленно поднял руку, попробовал сжать кулак, чтобы стукнуть по столу. Рука вяло шлепнулась на стол, и он спросил: — Хочешь выпить?
Дорис кивнула.
Кэссиди оглядел зал в поисках Ланди, но бармена нигде не было видно. Он подумал, что тот в задней комнате, встал из-за стола, кликнул Ланди по имени, сделал несколько шагов, упал на колени и пробормотал:
— Ох, Господи Иисусе. Я совсем ослаб.
Ощутив на плечах руки Дорис, Кэссиди понял, что она силится поднять его с пола, попытался встать, но колени опять подогнулись, и Дорис повалилась с ним вместе. Они сидели на полу и смотрели друг на друга. Она дотянулась, взяла его за руку, оперлась на него, поднялась. Потом постаралась поднять его, и на сей раз они справились, очень медленно встали, как загнанные задыхающиеся животные, ошеломленно блуждающие в дымном лесу. Кэссиди закинул руку ей на плечи, она согнулась под его тяжестью, и они побрели через зал к выходу.
Вышли на улицу в тихую тьму, царившую в половине третьего ночи, с реки на них плыл туман. Где-то на пирсах были огни, шум, на каких-то баржах, стоявших посередине реки, царила оживленная суета. Полисмен на прибрежной стороне Док-стрит глянул на них, нахмурился, сделал несколько шагов, а потом решил — это всего-навсего пара пьяниц, черт с ними.
Тротуар кончился, и они пошли по булыжнику очень аккуратно, словно каждый шаг вперед превращался в проблему, требующую изучения, очень осторожного, очень медленного подхода. Было крайне важно держаться на ногах, не впасть в бессознательное состояние, продолжать переход улицы. Для них это было не менее важно, чем для лосося в нерест идти в тихую заводь, борясь с течением. Не менее важно, чем неумолимая тяга раненой пантеры к воде. Отравленные и ослабленные алкоголем, они превратились в какие-то сгустки животной субстанции, лишенные мыслей и чувств, в тела, которые только двигались, двигались, стараясь пережить ужасную переправу с одной стороны улицы на другую.
Посреди дороги они вновь упали, и Кэссиди удалось ее подхватить, не дав удариться головой о булыжник. По ее лицу проплыл слабый свет уличного фонаря, и он увидел, что оно лишено всякого выражения. Взгляд ее глаз казался безнадежно, неизлечимо мертвым, в нем не было и намека на желание излечиться.
Он вступил с ней в борьбу, и они снова встали, двинулись по пути, не имеющему направления, то в одну сторону, то в другую, возвращаясь назад, кружа, отступая и наступая, в конце концов перебрались на другую сторону и тяжело привалились к фонарному столбу.
Пока они там отдыхали, сырой воздух с реки оживил их немного, так что им удалось посмотреть и припомнить друг друга.
— Что мне требуется, — сказал Кэссиди, — так это еще выпить.
Взгляд Дорис ожил.
— Давай купим выпивку.
— Пойдем назад к Ланди, — предложил он, — и выпьем еще.
Но тут она вдруг задрожала, и он ощутил, как рядом с ним бьется в ознобе нежное, хрупкое тело, почуял ее лихорадочное старание не упасть еще раз, поддержал и сказал:
— Я с тобой, Дорис. Все в порядке.
— Я, наверно, пойду домой. Мне надо идти домой?
Он кивнул:
— Я тебя отведу.
— Не могу... — начала она.
— Чего не можешь?
— Не могу вспомнить адрес.
— Постарайся вспомнить. Если будем тут слоняться, приедет полицейский фургон и дело кончится в каталажке.
Дорис пристально смотрела на поблескивающий под фонарем булыжник. Опустила голову, прикрыла рукой глаза. И через какое-то время ей удалось вспомнить адрес.
К пяти утра с северо-востока налетела буря с грохочущим дождем и ветром, обрушилась на весь город, кажется сосредоточив ярость на прибрежном районе. Река бурлила, расплескивалась, бешеные волны накатывались на пирсы, порой перемахивали через те, что пониже, оставляя клочья пены на середине Док-стрит. Рушились ослепляющие убийственные каскады дождя, точно с неба сыпались миллиарды заклепок. Вся деятельность в ларьках вдоль Док-стрит и Франт-стрит, на стоянках грузовиков дальше по Делавэр-авеню прекратилась, люди бежали в укрытия, зная, что нынче работы не будет.
Яростный шум дождя разбудил Кэссиди, он сел и мгновенно сообразил, что спал на полу. Призадумался, что он делает на полу. Потом пришел к выводу о несущественности своего местонахождения, ибо чувствовал себя как нельзя хуже. В голове было ощущение, будто некто, не испытывающий к нему любви, воткнул в мозг через глаза трубки и льет туда раскаленный металл. Желудок, похоже, упал до колен. Каждая нервная клетка в его организме испытывала смертельную боль разного рода. Случай, конечно, прискорбный, сказал он самому себе, перевернулся на бок и снова заснул.
Около половины одиннадцатого опять проснулся и услышал дождь. В довольно темной комнате было все же достаточно света, чтобы разглядеть окружающее. Кэссиди протер глаза и задался вопросом: Господи помилуй, что он делает в комнате, которую никогда раньше не видел? Потом, поднявшись с пола, заметил спящую в постели Дорис. И вспомнил, как она отключилась в каком-то закоулке, как он принес ее сюда, уложил на кровать, а потом отключился сам.
Он еще раз оглядел комнату. Она была очень маленькой, ветхой, но пахло здесь чистотой, одна дверь вела в ванную, другая — в крошечную кухню. Он решил, что сначала ему нужно в ванную. Выйдя оттуда, чувствовал себя немного лучше. На туалетном столике лежала пачка сигарет, спички, он закурил и пошел на кухню, думая о горячем кофе.
На кухне оказались часы. Кэссиди глянул на циферблат и испустил стон, осознав, что уже слишком поздно идти на работу. А потом вспомнил — сегодня воскресенье. И не только — из-за разбушевавшегося урагана улицы и дороги пришли в непригодное для езды состояние. Выглянул в кухонное окно, как будто посмотрел в иллюминатор затонувшего корабля. Канонада дождя гремела со всех сторон, и он сообщил себе, что в такой день хорошо находиться под крышей.
Мирно усевшись за кухонным столом, наслаждаясь сигаретой, ждал, когда вскипит кофе. Увидел на полке рядом с плитой несколько книжек, встал, просмотрел корешки и, читая названия, легонько прикусил нижнюю губу. Все это были руководства по самостоятельному избавлению от алкогольной зависимости. Открыв одно, обнаружил на полях пометки. В почерке явно присутствовали осмысленность, целенаправленность, толкающие на лихорадочные усилия. Но к середине книжки пометки стали попадаться все реже, а страницы заключительных глав оказались нетронутыми.
Кофе вскипел, он налил себе чашку, поморщился, когда горячая черная жидкость обожгла рот. Но ему полегчало, он допил до конца и налил вторую чашку. Теперь стало гораздо лучше, тяжелый металлической груз в голове испарился. Принявшись за третью чашку, Кэссиди услышал в комнате ее шаги, потом стук закрывшейся двери ванной и шум текущей из крана воды.
Это был хороший звук. Сильный, живительный звук льющейся в ванну из крана воды. Возможно, она поступает так каждое утро. Приятно знать, что она каждый день принимает ванну. Большинство обитателей портового района пользуются дешевым одеколоном, мажут под мышками разными кремами, но редко моются в ванне.
Он закурил вторую сигарету, выпил еще кофе. Сидел, слушал смешанный шум бури на улице и плеска воды в ванной. В душе жило уверенное чувство приятной надежды, абсолютно не связанное с рассудком, полностью успокаивающее, уютное ощущение. Просто приятно быть здесь. У кофе и у табака отличный вкус.
Потом он услышал, как дверь ванной открылась, женщина прошагала по направлению к кухне и появилась на пороге. Он приветствовал Дорис улыбкой. Она была причесана, в чистом платье простого покроя, бледно-желтом, хлопчатобумажном.
Она улыбнулась в ответ и спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Оживаю, — кивнул он.
— Я приняла холодную ванну. Это мне всегда помогает.
Подошла к плите, налила себе чашку кофе, принесла к столу. Подняла чашку, поморщилась, опустила и посмотрела на Кэссиди:
— Где ты спал?
— На полу, — с особым ударением сообщил он, чтобы у нее наверняка не возникло ошибочной мысли. Но потом понял, что она думает не об этом, в ее глазах была только забота о нем.
— Ты, наверно, совсем закоченел. И должно быть, почти не спал.
— Отключился, как лампочка.
Сочувствие в ее глазах не исчезло.
— Ты действительно хорошо себя сейчас чувствуешь?
— Прекрасно.
Она сосредоточилась на кофе. Сделав несколько глотков, спросила:
— Хочешь выпить?
— Черт возьми, нет, — объявил Кэссиди. — Даже слова этого не упоминай.
— Не возражаешь, если я выпью?
Он хотел было сказать, что не возражает, конечно, не возражает, с чего бы ему возражать. Но губы почему-то одеревенели, глаза помрачнели, взгляд стал серьезным, отцовским. И он спросил:
— Тебе в самом деле нужно?
— Ужасно.
— Попробуй обойтись, — с нежной мольбой улыбнулся он.
— Не могу. Я правда не могу обойтись. Мне надо прийти в себя.
Он внимательно ее разглядывал, наклонив голову:
— Ты давно начала в этот раз?
— Не знаю, — сказала она. — Никогда не считаю дни.
— Хочешь сказать, недели, — поправил Кэссиди. И устало вздохнул: — Ладно, давай. Даже если веревкой свяжу, все равно тебя не остановлю.
Она слегка откинулась назад, с детской серьезностью глядя на него:
— Почему тебе хочется меня остановить?
Он открыл было рот, но обнаружил, что ему нечего сказать, уставился в пол и услышал, как она встала из-за стола и пошла в спальню. Думая о происходящем в спальне, он мысленно видел, как она целенаправленно идет к бутылке, жутко спокойно, тихо поднимает ее, вступая в отвратительное содружество с виски. Он видел, как бутылка поднимается к ее губам, потом губы встречаются с горлышком, словно виски живое и занимается с ней любовью.
Кэссиди содрогнулся, и в глубине сознания возник образ бутылки как гнусного фантастического существа, которое манит Дорис, берет в плен, наслаждается, выпивая из ее тела сладкий жизненный сок и вливая в нее мерзость. Он видел в алкоголе нечто ядовитое, целиком ненавистное и совсем беззащитную в его хватке Дорис.
Потом в голове у него затуманилось, взгляд стал невидящим, он медленно встал из-за стола и минуту просто стоял, абсолютно не зная, что собирается сделать. Но когда шагнул к спальне, в походке была непреклонность, когда вошел, решимость окрепла. Он шел к Дорис, стоявшей лицом к окну с запрокинутой головой и поднесенной к губам бутылкой.
Кэссиди вцепился в бутылку, стиснул, поднял высоко над головой, а потом изо всех сил швырнул об пол. Она грохнула, взорвалась, осколки стекла вместе с виски разлетелись серебристо-янтарными брызгами.
Стояла тишина. Он смотрел на Дорис, она — на битое стекло на полу. Тишина длилась почти минуту.
Наконец она посмотрела на Кэссиди и проговорила:
— Не пойму, зачем ты это сделал.
— Чтобы тебе помочь.
— Почему тебе хочется мне помочь?
Он подошел к окну, уставился на потоки дождя:
— Не знаю. Пытаюсь сообразить.
И услышал, как она сказала:
— Ты мне не можешь помочь. Ничего не сможешь сделать.
Дождь хлестал в окно, сверкал и клубился, стекая по стене дома на другой стороне переулка. Кэссиди хотел что-то сказать, но особых идей не нашлось. Он смутно гадал, не на целый ли день зарядил дождь.
И услышал, как Дорис твердит:
— Ничего сделать не сможешь. Совсем ничего.
Кэссиди смотрел в окно, в просвет между домами напротив через переулок. Просвет тянулся до Док-стрит и дальше, ему было видно почерневшее от дождя небо над рекой. И он услышал, как Дорис рассказывает:
— Три года. Я пью три года. В Небраске у меня были муж и дети. У нас была маленькая ферма. Несколько акров. Мне не нравилась ферма. Я всем сердцем любила мужа, но ферму ненавидела. Не могла спать по ночам, много читала и много курила в постели. Он говорил, курить в постели опасно.
Кэссиди очень медленно повернулся, увидев, что она сейчас одна, наедине с собой, разговаривает вслух сама с собой.
— Может, я делала это нарочно, — говорила она. — Не знаю. Если бы только Бог с небес мне сказал, что я не нарочно это делала... — Она поднесла к губам пальцы, словно пыталась зажать себе рот, остановить вылетающие слова, но губы продолжали двигаться. — Не знаю, нарочно ли я это делала. Не знаю. Знаю только, как сильно я ненавидела ферму. Я никогда не жила на ферме. Не могла привыкнуть. И в ту ночь я курила в постели, а потом заснула. А когда очнулась, меня нес на руках мужчина. Я увидела много людей. Я увидела дом в огне. Я смотрела, искала детей и мужа и не видела их. Как я могла их увидеть, если они были в доме? Видела только горящий дом. — Тут глаза ее закрылись, и он знал, она вновь это видит. — Все были очень ко мне добры. Родные и все друзья. Но это не помогало. Делалось только хуже. Однажды ночью я перерезала себе вены. В другой раз пыталась выпрыгнуть из окна больницы. А после этого вышло так, что мне дали выпить. В первый раз я почувствовала вкус спиртного. У него был хороший вкус. От него все горело внутри. Горело.
— Убирайся отсюда ко всем чертям.
— Я отведу тебя домой.
— Домой? — тихо проговорил он. — Кто сказал, что у меня есть дом?
— Перестань, — сказала она, взяла его за руку. — Пошли.
Он оттолкнул ее руку:
— Держись от меня подальше. Я серьезно.
— Ладно, — бросила она. — Как хочешь.
Милдред повернулась, ушла, и он услыхал голос Шили:
— Это неправильно, Кэссиди. Это несправедливо.
Он взглянул на Шили:
— Ты-то тут при чем?
— Просто говорю, это несправедливо. Она старается шагнуть тебе навстречу.
— Расскажи мне об этом на следующей неделе.
Кэссиди отвернулся от Шили, сунул в рот палец и вытащил окровавленным. Начинала чувствоваться боль от ушибов. Ни к кому конкретно не обращаясь, он полюбопытствовал:
— Где мой друг Хейни?
Спан беспечно рассмеялся:
— Его к врачу повели.
Кэссиди ощупал свою челюсть.
— Знаете, — признал он, — этот жирный ублюдок здорово дрался.
Все пошли вниз по лестнице в бар. Кэссиди объявил, что вполне в состоянии выдержать еще одну выпивку.
Шили покачал головой:
— Думаю, тебе лучше на этом покончить. Мы отведем тебя домой.
— Я сказал, домой не собираюсь. — Он махнул Ланди, старик взглянул мимо него на Шили, продолжавшего отрицательно качать головой. — Кто назначил тебя моим опекуном?
— Я просто твой друг.
— Тогда окажи мне любезность, — попросил Кэссиди. — Отвали.
— Очень жалко, — посетовал Шили.
— Чего жалко?
— Что ты слепой, — пояснил Шили. — Ты попросту не способен видеть.
Кэссиди устало отмахнулся и повернулся к седовласому мужчине спиной. Ланди за стойкой бара наливал Кэссиди выпить. Ланди совершенно не волновало, что Кэссиди поднял сегодня в его заведении адскую бузу. В “Заведении Ланди” всегда поднималась адская буза. Драки и побоища были неотъемлемым атрибутом его профессии, а отказ от вмешательства стал одним из достоинств, снискавших Ланди особую популярность в прибрежном районе. Другое пользующееся особой популярностью качество заключалось в его готовности подавать спиртное и после того, как клиенты уже нагрузились. Он даже зарезервировал заднюю комнату для выпивки после “комендантского часа”. Наливая сейчас Кэссиди, он хотел только получить от него тридцать центов за порцию хлебной водки.
Кэссиди выпил три порции и решил угостить всех и каждого. Повернувшись, чтобы предложить всем присутствующим выпить вместе, он увидел, что все ушли, кроме единственного клиента, сидевшего в дальнем углу зала.
Там она и сидела перед пустым стаканом. Смотрела в стакан, как на страницу книги, будто бы читала какой-то рассказ. Кэссиди направился к ней, стараясь припомнить имя. Дороти или как ее там... Дора. Он прикинул, не слишком ли пьян, чтоб вступить с ней в беседу. Встал, пошатываясь, глядя в центр стола, который как будто вертелся.
— Не могу вспомнить, как тебя зовут.
— Дорис.
— А, точно.
— Садись, — пригласила она, улыбаясь любезно, но отчужденно.
— Если сяду, засну.
— У тебя вид усталый, — подтвердила Дорис.
— Я пьян.
— И я тоже.
Кэссиди прищурился на нее:
— Ты не кажешься пьяной.
— Я очень пьяная. Я всегда знаю, когда очень пьяная.
— Это плохо, — заключил Кэссиди. — Значит, с тобой дело плохо.
Дорис кивнула:
— Да, я очень больна. Говорят, допьюсь до смерти.
Кэссиди потянулся за стулом, сшиб его, с трудом поставил и наконец уселся.
— Я тебя тут никогда раньше не видел, — сказал он. — Откуда ты?
— Из Небраски. — Она медленно подняла руку и ткнула в него пальцем. — С тобой что-то случилось. Все лицо разбито.
— Господи Иисусе! Ты где была? Разве не видела, что тут творилось?
— Какую-то возню слышала, — признала Дорис.
— Неужели не видела? Не видела драку?
Она опустила голову и посмотрела в пустой стакан. Кэссиди не сводил с нее глаз, а после долгого молчания произнес:
— Даже не знаю, как тебя понять.
Дорис грустно улыбнулась:
— Меня легко понять. Я просто больная, и все. Мне только одного хочется — выпивать.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
Кэссиди попытался скрестить на груди руки, но так и не сумел их приладить, просто свесил вниз, чуть подался вперед и сказал:
— Знаешь, ты ведь совсем молодая. Просто девчонка. Маленькая девчонка. Могу поспорить, весишь не больше девяноста.
— Девяносто пять.
— Ну вот, — продолжал он, стараясь припомнить, о чем говорил, пытаясь пробиться сквозь стену опьянения. — Молодая, маленькая, и это стыдно.
— Что стыдно?
— Пить. Не должна ты так пить. — Он медленно поднял руку, попробовал сжать кулак, чтобы стукнуть по столу. Рука вяло шлепнулась на стол, и он спросил: — Хочешь выпить?
Дорис кивнула.
Кэссиди оглядел зал в поисках Ланди, но бармена нигде не было видно. Он подумал, что тот в задней комнате, встал из-за стола, кликнул Ланди по имени, сделал несколько шагов, упал на колени и пробормотал:
— Ох, Господи Иисусе. Я совсем ослаб.
Ощутив на плечах руки Дорис, Кэссиди понял, что она силится поднять его с пола, попытался встать, но колени опять подогнулись, и Дорис повалилась с ним вместе. Они сидели на полу и смотрели друг на друга. Она дотянулась, взяла его за руку, оперлась на него, поднялась. Потом постаралась поднять его, и на сей раз они справились, очень медленно встали, как загнанные задыхающиеся животные, ошеломленно блуждающие в дымном лесу. Кэссиди закинул руку ей на плечи, она согнулась под его тяжестью, и они побрели через зал к выходу.
Вышли на улицу в тихую тьму, царившую в половине третьего ночи, с реки на них плыл туман. Где-то на пирсах были огни, шум, на каких-то баржах, стоявших посередине реки, царила оживленная суета. Полисмен на прибрежной стороне Док-стрит глянул на них, нахмурился, сделал несколько шагов, а потом решил — это всего-навсего пара пьяниц, черт с ними.
Тротуар кончился, и они пошли по булыжнику очень аккуратно, словно каждый шаг вперед превращался в проблему, требующую изучения, очень осторожного, очень медленного подхода. Было крайне важно держаться на ногах, не впасть в бессознательное состояние, продолжать переход улицы. Для них это было не менее важно, чем для лосося в нерест идти в тихую заводь, борясь с течением. Не менее важно, чем неумолимая тяга раненой пантеры к воде. Отравленные и ослабленные алкоголем, они превратились в какие-то сгустки животной субстанции, лишенные мыслей и чувств, в тела, которые только двигались, двигались, стараясь пережить ужасную переправу с одной стороны улицы на другую.
Посреди дороги они вновь упали, и Кэссиди удалось ее подхватить, не дав удариться головой о булыжник. По ее лицу проплыл слабый свет уличного фонаря, и он увидел, что оно лишено всякого выражения. Взгляд ее глаз казался безнадежно, неизлечимо мертвым, в нем не было и намека на желание излечиться.
Он вступил с ней в борьбу, и они снова встали, двинулись по пути, не имеющему направления, то в одну сторону, то в другую, возвращаясь назад, кружа, отступая и наступая, в конце концов перебрались на другую сторону и тяжело привалились к фонарному столбу.
Пока они там отдыхали, сырой воздух с реки оживил их немного, так что им удалось посмотреть и припомнить друг друга.
— Что мне требуется, — сказал Кэссиди, — так это еще выпить.
Взгляд Дорис ожил.
— Давай купим выпивку.
— Пойдем назад к Ланди, — предложил он, — и выпьем еще.
Но тут она вдруг задрожала, и он ощутил, как рядом с ним бьется в ознобе нежное, хрупкое тело, почуял ее лихорадочное старание не упасть еще раз, поддержал и сказал:
— Я с тобой, Дорис. Все в порядке.
— Я, наверно, пойду домой. Мне надо идти домой?
Он кивнул:
— Я тебя отведу.
— Не могу... — начала она.
— Чего не можешь?
— Не могу вспомнить адрес.
— Постарайся вспомнить. Если будем тут слоняться, приедет полицейский фургон и дело кончится в каталажке.
Дорис пристально смотрела на поблескивающий под фонарем булыжник. Опустила голову, прикрыла рукой глаза. И через какое-то время ей удалось вспомнить адрес.
К пяти утра с северо-востока налетела буря с грохочущим дождем и ветром, обрушилась на весь город, кажется сосредоточив ярость на прибрежном районе. Река бурлила, расплескивалась, бешеные волны накатывались на пирсы, порой перемахивали через те, что пониже, оставляя клочья пены на середине Док-стрит. Рушились ослепляющие убийственные каскады дождя, точно с неба сыпались миллиарды заклепок. Вся деятельность в ларьках вдоль Док-стрит и Франт-стрит, на стоянках грузовиков дальше по Делавэр-авеню прекратилась, люди бежали в укрытия, зная, что нынче работы не будет.
Яростный шум дождя разбудил Кэссиди, он сел и мгновенно сообразил, что спал на полу. Призадумался, что он делает на полу. Потом пришел к выводу о несущественности своего местонахождения, ибо чувствовал себя как нельзя хуже. В голове было ощущение, будто некто, не испытывающий к нему любви, воткнул в мозг через глаза трубки и льет туда раскаленный металл. Желудок, похоже, упал до колен. Каждая нервная клетка в его организме испытывала смертельную боль разного рода. Случай, конечно, прискорбный, сказал он самому себе, перевернулся на бок и снова заснул.
Около половины одиннадцатого опять проснулся и услышал дождь. В довольно темной комнате было все же достаточно света, чтобы разглядеть окружающее. Кэссиди протер глаза и задался вопросом: Господи помилуй, что он делает в комнате, которую никогда раньше не видел? Потом, поднявшись с пола, заметил спящую в постели Дорис. И вспомнил, как она отключилась в каком-то закоулке, как он принес ее сюда, уложил на кровать, а потом отключился сам.
Он еще раз оглядел комнату. Она была очень маленькой, ветхой, но пахло здесь чистотой, одна дверь вела в ванную, другая — в крошечную кухню. Он решил, что сначала ему нужно в ванную. Выйдя оттуда, чувствовал себя немного лучше. На туалетном столике лежала пачка сигарет, спички, он закурил и пошел на кухню, думая о горячем кофе.
На кухне оказались часы. Кэссиди глянул на циферблат и испустил стон, осознав, что уже слишком поздно идти на работу. А потом вспомнил — сегодня воскресенье. И не только — из-за разбушевавшегося урагана улицы и дороги пришли в непригодное для езды состояние. Выглянул в кухонное окно, как будто посмотрел в иллюминатор затонувшего корабля. Канонада дождя гремела со всех сторон, и он сообщил себе, что в такой день хорошо находиться под крышей.
Мирно усевшись за кухонным столом, наслаждаясь сигаретой, ждал, когда вскипит кофе. Увидел на полке рядом с плитой несколько книжек, встал, просмотрел корешки и, читая названия, легонько прикусил нижнюю губу. Все это были руководства по самостоятельному избавлению от алкогольной зависимости. Открыв одно, обнаружил на полях пометки. В почерке явно присутствовали осмысленность, целенаправленность, толкающие на лихорадочные усилия. Но к середине книжки пометки стали попадаться все реже, а страницы заключительных глав оказались нетронутыми.
Кофе вскипел, он налил себе чашку, поморщился, когда горячая черная жидкость обожгла рот. Но ему полегчало, он допил до конца и налил вторую чашку. Теперь стало гораздо лучше, тяжелый металлической груз в голове испарился. Принявшись за третью чашку, Кэссиди услышал в комнате ее шаги, потом стук закрывшейся двери ванной и шум текущей из крана воды.
Это был хороший звук. Сильный, живительный звук льющейся в ванну из крана воды. Возможно, она поступает так каждое утро. Приятно знать, что она каждый день принимает ванну. Большинство обитателей портового района пользуются дешевым одеколоном, мажут под мышками разными кремами, но редко моются в ванне.
Он закурил вторую сигарету, выпил еще кофе. Сидел, слушал смешанный шум бури на улице и плеска воды в ванной. В душе жило уверенное чувство приятной надежды, абсолютно не связанное с рассудком, полностью успокаивающее, уютное ощущение. Просто приятно быть здесь. У кофе и у табака отличный вкус.
Потом он услышал, как дверь ванной открылась, женщина прошагала по направлению к кухне и появилась на пороге. Он приветствовал Дорис улыбкой. Она была причесана, в чистом платье простого покроя, бледно-желтом, хлопчатобумажном.
Она улыбнулась в ответ и спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Оживаю, — кивнул он.
— Я приняла холодную ванну. Это мне всегда помогает.
Подошла к плите, налила себе чашку кофе, принесла к столу. Подняла чашку, поморщилась, опустила и посмотрела на Кэссиди:
— Где ты спал?
— На полу, — с особым ударением сообщил он, чтобы у нее наверняка не возникло ошибочной мысли. Но потом понял, что она думает не об этом, в ее глазах была только забота о нем.
— Ты, наверно, совсем закоченел. И должно быть, почти не спал.
— Отключился, как лампочка.
Сочувствие в ее глазах не исчезло.
— Ты действительно хорошо себя сейчас чувствуешь?
— Прекрасно.
Она сосредоточилась на кофе. Сделав несколько глотков, спросила:
— Хочешь выпить?
— Черт возьми, нет, — объявил Кэссиди. — Даже слова этого не упоминай.
— Не возражаешь, если я выпью?
Он хотел было сказать, что не возражает, конечно, не возражает, с чего бы ему возражать. Но губы почему-то одеревенели, глаза помрачнели, взгляд стал серьезным, отцовским. И он спросил:
— Тебе в самом деле нужно?
— Ужасно.
— Попробуй обойтись, — с нежной мольбой улыбнулся он.
— Не могу. Я правда не могу обойтись. Мне надо прийти в себя.
Он внимательно ее разглядывал, наклонив голову:
— Ты давно начала в этот раз?
— Не знаю, — сказала она. — Никогда не считаю дни.
— Хочешь сказать, недели, — поправил Кэссиди. И устало вздохнул: — Ладно, давай. Даже если веревкой свяжу, все равно тебя не остановлю.
Она слегка откинулась назад, с детской серьезностью глядя на него:
— Почему тебе хочется меня остановить?
Он открыл было рот, но обнаружил, что ему нечего сказать, уставился в пол и услышал, как она встала из-за стола и пошла в спальню. Думая о происходящем в спальне, он мысленно видел, как она целенаправленно идет к бутылке, жутко спокойно, тихо поднимает ее, вступая в отвратительное содружество с виски. Он видел, как бутылка поднимается к ее губам, потом губы встречаются с горлышком, словно виски живое и занимается с ней любовью.
Кэссиди содрогнулся, и в глубине сознания возник образ бутылки как гнусного фантастического существа, которое манит Дорис, берет в плен, наслаждается, выпивая из ее тела сладкий жизненный сок и вливая в нее мерзость. Он видел в алкоголе нечто ядовитое, целиком ненавистное и совсем беззащитную в его хватке Дорис.
Потом в голове у него затуманилось, взгляд стал невидящим, он медленно встал из-за стола и минуту просто стоял, абсолютно не зная, что собирается сделать. Но когда шагнул к спальне, в походке была непреклонность, когда вошел, решимость окрепла. Он шел к Дорис, стоявшей лицом к окну с запрокинутой головой и поднесенной к губам бутылкой.
Кэссиди вцепился в бутылку, стиснул, поднял высоко над головой, а потом изо всех сил швырнул об пол. Она грохнула, взорвалась, осколки стекла вместе с виски разлетелись серебристо-янтарными брызгами.
Стояла тишина. Он смотрел на Дорис, она — на битое стекло на полу. Тишина длилась почти минуту.
Наконец она посмотрела на Кэссиди и проговорила:
— Не пойму, зачем ты это сделал.
— Чтобы тебе помочь.
— Почему тебе хочется мне помочь?
Он подошел к окну, уставился на потоки дождя:
— Не знаю. Пытаюсь сообразить.
И услышал, как она сказала:
— Ты мне не можешь помочь. Ничего не сможешь сделать.
Дождь хлестал в окно, сверкал и клубился, стекая по стене дома на другой стороне переулка. Кэссиди хотел что-то сказать, но особых идей не нашлось. Он смутно гадал, не на целый ли день зарядил дождь.
И услышал, как Дорис твердит:
— Ничего сделать не сможешь. Совсем ничего.
Кэссиди смотрел в окно, в просвет между домами напротив через переулок. Просвет тянулся до Док-стрит и дальше, ему было видно почерневшее от дождя небо над рекой. И он услышал, как Дорис рассказывает:
— Три года. Я пью три года. В Небраске у меня были муж и дети. У нас была маленькая ферма. Несколько акров. Мне не нравилась ферма. Я всем сердцем любила мужа, но ферму ненавидела. Не могла спать по ночам, много читала и много курила в постели. Он говорил, курить в постели опасно.
Кэссиди очень медленно повернулся, увидев, что она сейчас одна, наедине с собой, разговаривает вслух сама с собой.
— Может, я делала это нарочно, — говорила она. — Не знаю. Если бы только Бог с небес мне сказал, что я не нарочно это делала... — Она поднесла к губам пальцы, словно пыталась зажать себе рот, остановить вылетающие слова, но губы продолжали двигаться. — Не знаю, нарочно ли я это делала. Не знаю. Знаю только, как сильно я ненавидела ферму. Я никогда не жила на ферме. Не могла привыкнуть. И в ту ночь я курила в постели, а потом заснула. А когда очнулась, меня нес на руках мужчина. Я увидела много людей. Я увидела дом в огне. Я смотрела, искала детей и мужа и не видела их. Как я могла их увидеть, если они были в доме? Видела только горящий дом. — Тут глаза ее закрылись, и он знал, она вновь это видит. — Все были очень ко мне добры. Родные и все друзья. Но это не помогало. Делалось только хуже. Однажды ночью я перерезала себе вены. В другой раз пыталась выпрыгнуть из окна больницы. А после этого вышло так, что мне дали выпить. В первый раз я почувствовала вкус спиртного. У него был хороший вкус. От него все горело внутри. Горело.