Страница:
На лицах приведших легкая улыбка: "так точно, ваше превосходительство".
Повели... недалеко в снегу расстреляли...
А в маленькой, душной комнате генерал угощал полк. С. водкой. "Полковник, ей-Богу, выпейте".- "Нет, ваше превосходительство, я в таких делах не пью"."Во-от, а я наоборот, в таких делах и люблю быть вполсвиста",- улыбался генерал.
Темнело. Кругом гудела артиллерия. То там, то сям стучал пулемет...
Вдруг в комнату вбежала обтрепанная женщина, с грудным ребенком на руках. Бросилась к нам. Лицо бледное, глаза черные, большие, как безумные... "Голубчики! Родненькие, скажите мне, правда, маво здесь убили?" - "Кого? Что вы?" - "Да нет! Мужа маво два офицера заарестовали на улице, вот мы здесь живем недалечека, сказал он им что-то... миленькие, скажите, голубчики, где он?" Она лепетала как помешанная, черные, большие глаза умоляли. Грудной ребенок плакал, испуганно-крепко обхватив ее шею ручонками... "Миленькие, они сказали, он бальшавик, да какой он бальшавик! Голубчики, расстреляли его, мне сказывал сейчас один".- "Нет, что вы,- тут никого не расстреливали",попробовал успокоить ее я, но почувствовал, что это глупо, и пошел прочь.
А она все твердила: "Господи! Да что же это? Да за что же это? Родненькие, скажите, где он?"
Я подошел к нашим сестрам: Тане и Варе. Они стоят печальные, задумчивые. "Вот посоветуйте, идти нам с вами или оставаться,- говорит Варя.- Мама умоляет не ходить, а я не могу и Таня тоже".- "Советую вам остаться: ну, куда мы идем? Неизвестно. Может быть, нас на первом переулке пулеметом встретят. За что вы погибнете? За что вы принесете такую боль маме?" - "А вы?" - "Ну что же мы,мы пошли на это". Варя и Таня задумались.
Совсем стемнело. Утихла стрельба. Мы строимся. Все тревожно молчат. На левом фланге второй роты в солдатских шинелях, папахах, с медицинскими сумками за плечами Таня и Варя.
"Сестры! А вы куда?" - подходит к ним полк. С. "Мы с вами".- "А взвесили ли вы все? Знаете ли, что вас ждет? Не раскаетесь?" - "Нет, нет, мы все обдумали и решили. Я уже послала письмо маме",- взволнованно-тихо отвечают Таня и Варя.
Толпимся, выходим на двор. В дверях прислуживавшие на кухне женщины плачут в голос: "Миленькие, да куда же вы идете,- побьют вас всех! Господи!"
Отступление армии
Тихий, синий вечер. Идем городом. Мигают желтые фонари. На улицах - ни души. Негромко отбивается нога. Приказано не произносить ни звука. Попадаются темные фигуры, спрашивает: "Кто это?" - Молчание.- "Кто это идет?"- Молчание."Давно заждались вас, товарищи",- говорит кто-то из темных ворот.- Молчание...
Город кончился - свернули по железной дороге. Свист - дозоры остановились. Стали и все, кто-то идет навстречу.
"Кто идет?" - "Китайский отряд сотника Хоперского"43. Подошли: человек тридцать китайцев, вооруженных по-русски. "Куда идете?" - "Ростов, бальшевик стреляй".- "Да не ходите, город оставляем, куда вы?" - говорим мы идущему с ними казаку. Казак путается: "Мы не можем, нам приказ".- "Какой приказ? Армия же уходит. А где сотник?"-"Сотника нет".
Китайцы ничего не хотят слушать, идут в Ростов, скрылись в узкой темноте железной дороги...
"И зачем эту сволочь набрали, ведь они грабить к большевикам пошли",говорит кто-то. "Это сотник Хоперский, он сам вывезенный китаец, вот и набрал. В Корниловский полк тоже персов каких-то наняли..."
Дошли до указанной в приказе отступления будки. Здесь мы должны пропустить армию и двигаться в арьергарде.
Мимо будки в темноте снежной дороги торопится, тянется отступающая армия. Впереди главных сил, с мешком за плечами, прошел Корнилов. Быстро прошли строевые части, но обоз бесконечен.
Едут подводы с женщинами, с какими-то вещами. На одной везут ножную швейную машину, на другой торчит граммофонный рупор, чемоданы, ящики, узлы. Все торопятся, говорят вполголоса, погоняют друг друга. Одни подводы застревают, другие с удовольствием обгоняют их.
Арьергард волнуется. Хочется скорее уйти от Ростова: рассветет, большевики займут город, бросятся в погоню,- нас всего 80 человек, а тут бесконечно везут никому не нужную поклажу. Наконец обоз кончился, и мы отходим на станицу Александровскую. В Ростове слышна стрельба, раз долетело громовое "ура". В Александровской на улицах казачьи патрули, казаки настроены тревожно. И не успели мы остановиться, как от станичного атамана принесли бумагу: немедленно уходите, казаки не хотят подвергать станицу бою.
Отступаем на Аксай. Уже день. Расположились по хатам. Опять от станичного атамана такая же бумага. Полк. С. резко отвечает.
Ночью аксайские казаки обстреливают наши посты. Полк. С. грозит атаману вызвать артиллерию, "смести станицу".
Сутки охраняем мы переправу через Дон. Здесь сходятся части, отступающие из Новочеркасска и Ростова.
По льду едут орудия, подводы, идут пешие.
Кончилась переправа, и мы уходим через Дон в степи на ст. Ольгинскую...
Часть вторая
ОТ РОСТОВА ДО ЕКАТЕРИНОДАРА
В донских степях
В Ольгинской расположилась вся армия. День солнечный, теплый - тает снег, на улицах - черные проталины, в колеях дорог - вода. По станице снуют конные, пешие; кучками ходят казаки, с любопытством смотря на кадетов...44
Здесь армия наскоро переформировывается. Пехота сводится в три полка: офицерский с командиром ген. Марковым, партизанский с командиром ген. Богаевским 45 и Ударный Корниловский с командиром подполк. Нежинцевым.46
В офицерском полку - три роты по 250 человек.
В Корниловском - три батальона, всего около 1000 человек.47
В Партизанском - человек 800-1000.
Конные отряды: полк. Глазенапа,48 полк. Гершельмана, есаула Бокова, имени Бакланова 49- всего 800-1000 человек.
Артиллерия: пушек 10 легких и к ним немного снарядов.
Обоз сократили.
Штатским Корнилов приказал оставить армию.
Через день выступаем в степи на ст. Хомутовскую. Шумит, строится на талых улицах пехота, скачут конные, раздаются команды, крики приветствия... Армия тронулась. В авангарде - ген. Марков, в арьергарде - корниловцы.
День весенний. Небо голубое. Большое блистающее солнце.
Прошли станицу - раскинулась белая, тающая степь без конца, и в этом просторе изогнулась черной змейкой маленькая армия, растянулись пешие, конные, обозы...
"Корнилов едет! Корнилов едет!" - несется по рядам сзади.
"Полк, смирно! равнение направо!"
Все смолкло, выравнялись ряды, повернулись головы...
Быстро, крупной рысью едет Корнилов на светло-буланом английском коне. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле, кругом него толпой скачут текинцы в громадных черных, белых папахах...
Генерал поравнялся с нами. Слегка откинувшись, сдерживая коня, кричит резким, не идущим к его фигуре басом: "Здравствуйте, молодцы, корниловцы!" "Здраем желаем, ваше высокдитс",- на ходу, нестройно, но громко и восторженно отвечают корниловцы.
Генерал рысью пролетел, за ним перекатываются нестройные приветствия.
Появление Корнилова, его вид, его обращение вызывают во всех чувство приподнятости, готовности к жертве. Корнилова любят, к нему благоговеют.
Останавливаясь, отдыхая, тянется армия...
В белой дали показался табун диких коней. Пригнувшись, поскакали за ним кавалеристы...
"Пускай поймают",- иронически ухмыляется верховой казак.
Метнулся табун, в стороны понеслись молодые кони. Кавалеристы гоняются за ними, носятся по степи, но не поймать диких. На взмыленных, тяжело дышащих конях возвращаются к дороге...
К вечеру пришли в Хомутовскую. По улицам мечутся квартирьеры. Не хватает хат. Люди разных частей переругиваются из-за помещений. Переночевали... Ранним утром торопятся, пьют чай, звенят, разбирая винтовки. Та-та-та - протрещало где-то.
"Что это? пулемет?" - "Какой пулемет - на дворе что-то треснуло".
На минуту все поверили. Но вот ясно затрещал пулемет, а за ним с визгом разорвались на улице две гранаты.
"В ружье!" - командует полковник.
"Большевики нагоняют",- думает каждый.
По полосатым от тающего снега улицам бегут взволнованные люди. Вылетают из ворот обозные телеги, бессмысленно несясь вскачь.
"Куда скачешь!" - кричат пехотинцы.
"Эта обозная сволочь всегда панику делает!"
Быстро идем на край станицы. Мимо нас скачет обоз, вон коляска с парой вороных коней - в ней генералы Эльснер и Деникин. А навстречу идет Корнилов с адъютантами. "По обыкновению, наши разъезды прозевали, ничего серьезного, будьте спокойны, господа",- говорит генерал.
Мы рассыпались в цепь за станицей. Редкие выстрелы винтовок, редко бьет артиллерия. Большевики ушли. Все смолкло.
Опять идем по бескрайней белой степи...
Один день похож на другой. И не отличить их, если б не весеннее солнце, начавшее заменять белизну ее - черными проталинами и ржавой зеленью...
Прошли Кагальницкую, Мечетинскую, движемся в главных силах. Корнилов идет вместе с нами. То там, то сям запевают песни. Кругом дымится, потягивается от солнца уже черно-пегая степь.
Приостановилась колонна. Около нее стоит Корнилов, в зеленом полушубке, в солдатской папахе, в солдатских сапогах,- задумался, смотрит вдаль, окруженный молодежью...
За войсками скрипит обоз. На телеге - группа штатских: братья Суворины с какой-то дамой. Подвода текинцев с Федором Баткиным.50 Трясется на подводе сотрудник "Русского слова" - Лембич. В маленькой коляске - ген. Алексеев с сыном...
Едут кругом подвод прапорщики-женщины.
Везут немногих раненых, взятых из Ростова, рядом идут сестры...
В Егорлыцкой - последней донской станице - дневка. Остановились у богатого казака. Хозяйка напекла блинов, пьем чай, разговариваем с хозяином. "А какой у вас пай, хозяин?" - "У нас, слава Богу,- медленно отвечает казак,- на казака пай 28 десятин пахоти, а луга общие".- "Э, да вы буржуи настоящие".- "Какие там буржуи... вот теперь расход большой,- продолжает хозяин,- снарядить двух меньших пришлось, за коней по полтысячи отдал... кто знает, время лихое народ молодой, может, еще воевать придется". Помолчали. "Ну, говорит у вас генерал Алексеев-то",- одобрительно покачивает головой хозяин. "А что? речь, что ли, вам говорил?" - "Говорил... до слез довел, сам плакал и казаки плакали, ей-Богу... Начал издалече, про нашу историю говорил, потом про войну, про теперешнее... Да я и не перескажу всего - больно хорошо".- "А Корнилов говорил?" - "Говорил, да он не красно, все ругался больше: мерзавцы, подлецы".- "Это кого же?" - "Кого? известно кого-большевиков, сказывал, что сам простой казак, ну да не красно он говорит... матрос после него говорил хорошо, а лучше всех генерал Алексеев..."
Из станицы Егорлыцкой мы должны идти в Ставропольскую губернию. Всех интересует: как встретят не казаки? Ходят разные слухи: встретят с боем, встретят хлебом-солью. Стало известно: к Корнилову приезжала депутация из села Лежанки. Корнилов сказал ей: пропустите меня - будьте покойны, ничего плохого не сделаю, не пропустите - огнем встретите, за каждого убитого жестоко накажу.
Депутация изъявила свою лояльность. Казалось, что все обстоит благополучно.
Лежанка
Мы выступили...
Те же войска, тот же обоз, потянулись по той же степи.
В авангарде ген. Марков. В главных силах - мы.
День чудный! На небе ни облачка, солнце яркое, большое. По степи летает теплый, тихий ветер.
Здесь степь слегка волнистая. Вот дойти до того гребня - и будет видна Лежанка...
Приближаемся к гребню.
Все идут, весело разговаривая.
Вдруг, среди говора людей, прожужжала шрапнель и высоко, впереди нас, разорвалась белым облачком.
Все смолкли, остановились...
Ясно доносилась частая стрельба, заливчато хлопал пулемет...
Авангард - встречен огнем.
За первой шрапнелью летит вторая, третья, но рвутся высоко и далеко от дороги.
Мимо войск рысью пролетел Корнилов с текинцами. Генерал Алексеев проехал вперед.
Мы стоим недалеко от гребня, в ожидании приказаний.
Ясно: сейчас бой. Чувствуется приподнятость. Все толпятся, оживленно говорят, на лицах улыбки, отпускаются шутки...
Приказ: Корниловский полк пойдет на Лежанку вправо от дороги. Партизанский - влево, в лоб ударит авангард ген. Маркова.
Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны - как будто не в бой...
Расходились и сходились цепи,
И сияло солнце на пути.
Было на смерть в солнечные степи
Весело идти...
бьется и беспрестанно повторяется у меня в голове. Вдали стучат винтовки, трещат пулеметы, рвутся снаряды.
Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, следит за цепью, командует: "Не забегайте вы там! ровнее, господа".
Цепь ровно наступает по зеленеющей пашне... вправо и влево фигуры людей уменьшаются, вдали доходя до черненьких точек.
Пиу... пиу...- долетают к нам редкие пули.
Мы недалеко от края села...
Но вот выстрелы из Лежанки смолкли...
Далеко влево пронеслось "ура"...
"Бегут! бегут!" - пролетело по цепи, и у всех забила радостно-охотничья страсть: бегут! бегут!
Мы уже подошли к навозной плотине, вот оставленные, свежевырытые окопы, валяются винтовки, патронташи, брошенное пулеметное гнездо...
Перешли плотину. Остановились на краю села, на зеленой лужайке, около мельницы.
Куда-то поскакал подполк. Нежинцев.
Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.
Пленные.
Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.
"Желающие на расправу!" - кричит он.
"Что такое? - думаю я.- Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками.
Я оглянулся на своих офицеров.
"Вдруг никто не пойдет?" - пронеслось у меня.
Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.
Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.
Прошла минута.
Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны...
Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили.
Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.
Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,- это не "война"... Вот она, подлинная гражданская война...
Около меня - кадровый капитан, лицо у него как у побитого. "Ну, если так будем, на нас все встанут",- тихо бормочет он.
Расстреливавшие офицеры подошли.
Лица у них - бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?
"А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!" - кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.
Построиться! Колонной по отделениям идем в село. Кто-то деланно-лихо запевает похабную песню, но не подтягивают, и песня обрывается.
Вышли на широкую улицу. На дороге, уткнувшись в грязь, лежат несколько убитых людей. Здесь все расходятся по хатам. Ведут взятых лошадей. Раздаются выстрелы...
Подхожу к хате. Дверь отворена - ни души. Только на пороге, вниз лицом, лежит большой человек в защитной форме. Голова в луже крови, черные волосы слиплись...
Идем по селу. Оно - как умерло: людей не видно. Показалась испуганная баба и спряталась...
На углу - кучка, человек двенадцать. Подошли к ним: пленные австрийцы. "Пан! пан! Не стрелял! Мы работал здесь!" - торопливо, испуганно говорит один. "Не стрелял теперь! Знаю, сволочи!" - кричит кто-то. Австрийцы испуганно протягивают руки вперед и лопочут ломанно по-русски: "не стрелял, не стрелял, работал".
"Оставьте их, господа,- это рабочие".
Проходим дальше...
Начинает смеркаться. Пришли на край села. Остановились. Площадь. Недалеко церковь. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами...
Здесь стоят и другие части.
Кучка людей о чем-то кричит. Поймали несколько человек. Собираются расстрелять.
"Ты солдат... твою мать?!" - кричит один голос.
"Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!" - почти плачет другой.
"Не стрелял... твою мать?!" Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел.
К кучке подошли наши офицеры.
Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.
"Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.
"Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.
"Оставьте его, оставьте!" - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: "перестаньте, оставьте его!" Тот торопится, стреляет. Осечка.
"Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!" "Беги... твою мать! Счастье твое!" - кричит офицер с револьвером.
Мальчишка опрометью бросился... Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.
К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:
"Пойдем... австриец... там".- "Где?.. Идем". В темноте скрылись. Слышатся их голоса... возня... выстрел... стон, еще выстрел...
Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро: "Кольцо, нельзя только снять".- "Ну, нож у тебя?.." Опять скрылись... Вернулись. "Зажги спичку",- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают. "Медное!.. его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.- Знал бы, не ходил, мать его..."
Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия.
Идем размещаться на ночь. Около хат спор, ругань.
"Мы назначены сюда,- это наш район! Здесь корниловцы, а не артиллеристы!" Артиллеристы не пускают. Шум. Брань.
Все-таки корниловцы занимают хаты. Артиллеристы, ругаясь, крича, уходят.
Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. На стенах налеплены цветные картинки, висят фотографии солдат. В печке нетронутая каша. Несут солому на пол. Полезли в печь, в погреб, на чердак. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. Усталые солдаты засыпают вповалку на соломе...
Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. "Посмотри, нагайка-то красненькая!" - смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. "Отчего это?" - "Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали".- "Ты порол?" "Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи",- захохотал В-о. Он стал рассказывать, как вступали в Лежанку с другой стороны.
"Мы через главный мост вступили. Так, знаете, как пошли мы на них,- они все побросали, бегут! А один пулеметчик сидит, строчит по нас и ни с места. Вплотную подпустил. Ну, его тут закололи... Захватили мы несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал капитан какой-то из обоза, вынул револьвер... раз... раз... раз - всех положил, и все приговаривает: "ну, дорого им моя жинка обойдется". У него жену, сестру милосердия, большевики убили..."
"А как пороли? Расскажи!" - спросил кто-то.
"Пороли как? - Это поймали молодых солдат, человек двадцать, расстрелять хотели, ну, а полковник тут был, кричит: всыпать им по пятьдесят плетей!
Выстроили их в шеренгу на площади. Снять штаны! Сняли. Командуют: ложись! Легли.
Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит, разве так порют! Вот как надо!
Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде: "встать!" Встали. Их в штаб отправили.
А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил. Уже совсем к ночи. Пошел я за соломой в сарай. Стал брать - что-то твердое, полез рукой человек!.. Вылезай, кричу. Не вылезает. Стрелять буду! - Вылез. Мальчишка лет двадцати...
"Ты кто,- говорю,- солдат?" - "Солдат".- "А где винтовка?" - "Я ее бросил".- "А зачем ты стрелял в нас?" - "Да как же, всех нас выгнали, приказали".- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того... Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел... Утром смотрел я - прямо в голову".
"Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи 51 перебили. Я видал, так и лежат все, кучей".
Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые... Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.
К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд... Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: "Голубчик мой! Господи! Господи!.."
Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала...
Я подошел к помогавшей женщине...
"Что это, мужа нашла?"
Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом. "Мужа",- ответила и пошла прочь...
Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился. "Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все".- "Поди ж ты,- развел руками старичок...- все ведь эти пришлые виноваты Дербентский полк52 да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали... А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! старичок вздохнул.- Что народу-то, народу побили... невинных-то сколько... А из-за чего все? Спроси ты их..."
Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец.
Как пуля, летала маленькая белая лошадка, а на ней то вскакивала, то падала, то на скаку свешивалась до земли малиновая черкеска текинца.
Смотревшие текинцы одобрительно, шумно кричали...
Вечером, в присутствии Корнилова, Алексеева и других генералов, хоронили наших, убитых в бою.
Их было трое.
Семнадцать было ранено.
В Лежанке было 507 трупов.
На Кубани
Из Ставропольской губернии мы свернули на Кубань.
Кубанские степи не похожи на донские, нет донского простора, шири, дали. Кубанская степь волнистая, холмистая, с перелесками. Идем степями. Весна близится. Дорога сухая, зеленеет трава, солнце теплое...
Пришли в ст. Плотскую, маленькую, небогатую. Хозяин убогой хаты, где мы остановились,- столяр, иногородний. Вид у него забитый, лицо недоброе, неоткрытое. Интересуется боем в Лежанке.
"Здесь слыхать было, как палили... а чевой-то палили-то?"
"Не пропустили они нас, стрелять стали..." По тону видно, что хозяин добровольцам не сочувствует.
"Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? из чего это поднялось?" - говорит хозяин и хитро смотрит.
"Из-за чего?.. Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили - вот и поднялось". Хозяин немного помолчал. "Опять вы не сказали... например, вот, скажем, за что вот вы воюете?"
"Я воюю? - За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь".
Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня. "Ну, оно конечно, может, вам и понятно, вы человек ученый".
"А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? что бы вы хотели?" "Чего?.. чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая и к тому же земля..." - "Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание?"
Хозяин отрицательно качает головой.
"Так как же? кто же?"
"В это собрание-то нашего брата и не допустят".
"Как не допустят? ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?"
"Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут",упрямо заявляет хозяин.
"Да ведь это же от вас зависит!" - "Знамо, от нас,- только оно так выходит..."
Минутная пауза.
"А много набили народу-то в Лежанке?" - неожиданно спрашивает хозяин.
"Не знаю... много..."
Идем из Плотской тихими, мягкими, зелеными степями. В ст. Ивановской станичный атаман53 с стариками встречают Корнилова хлебом-солью, подносят национальный флаг.54 День праздничный, оживление... Казаки, казачки высыпали на улицы, ходят, шелуша семечки. Казаки - в серых, малиновых, коричневых черкесках. Казачки в красивых, разноцветных платках.
Нас встречают радушно. Из хат несут молоко, сметану, хлеб, тыквенные семечки.
На площади кучками толпятся войска: пешие, конные. Бравурно разносятся военные песни. В кружках танцуют наурскую лезгинку. Казаки, казачки, угощая кто чем, с любопытством разговаривают с нами.
"Ну вот, я говорил вам, что на Кубани будет совсем другое отношение, видите",- говорит кто-то.
Поднялись выступать. Шумными рядами строятся войска. Около нас плачут две старые казачки: "молоденькие-то какие, батюшки... тоже поди родных побросали..."
Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом-говорком лихо запевает:
Во селе Ивановке случилась беда,
Молодая девчонычка сына родила.
Повели... недалеко в снегу расстреляли...
А в маленькой, душной комнате генерал угощал полк. С. водкой. "Полковник, ей-Богу, выпейте".- "Нет, ваше превосходительство, я в таких делах не пью"."Во-от, а я наоборот, в таких делах и люблю быть вполсвиста",- улыбался генерал.
Темнело. Кругом гудела артиллерия. То там, то сям стучал пулемет...
Вдруг в комнату вбежала обтрепанная женщина, с грудным ребенком на руках. Бросилась к нам. Лицо бледное, глаза черные, большие, как безумные... "Голубчики! Родненькие, скажите мне, правда, маво здесь убили?" - "Кого? Что вы?" - "Да нет! Мужа маво два офицера заарестовали на улице, вот мы здесь живем недалечека, сказал он им что-то... миленькие, скажите, голубчики, где он?" Она лепетала как помешанная, черные, большие глаза умоляли. Грудной ребенок плакал, испуганно-крепко обхватив ее шею ручонками... "Миленькие, они сказали, он бальшавик, да какой он бальшавик! Голубчики, расстреляли его, мне сказывал сейчас один".- "Нет, что вы,- тут никого не расстреливали",попробовал успокоить ее я, но почувствовал, что это глупо, и пошел прочь.
А она все твердила: "Господи! Да что же это? Да за что же это? Родненькие, скажите, где он?"
Я подошел к нашим сестрам: Тане и Варе. Они стоят печальные, задумчивые. "Вот посоветуйте, идти нам с вами или оставаться,- говорит Варя.- Мама умоляет не ходить, а я не могу и Таня тоже".- "Советую вам остаться: ну, куда мы идем? Неизвестно. Может быть, нас на первом переулке пулеметом встретят. За что вы погибнете? За что вы принесете такую боль маме?" - "А вы?" - "Ну что же мы,мы пошли на это". Варя и Таня задумались.
Совсем стемнело. Утихла стрельба. Мы строимся. Все тревожно молчат. На левом фланге второй роты в солдатских шинелях, папахах, с медицинскими сумками за плечами Таня и Варя.
"Сестры! А вы куда?" - подходит к ним полк. С. "Мы с вами".- "А взвесили ли вы все? Знаете ли, что вас ждет? Не раскаетесь?" - "Нет, нет, мы все обдумали и решили. Я уже послала письмо маме",- взволнованно-тихо отвечают Таня и Варя.
Толпимся, выходим на двор. В дверях прислуживавшие на кухне женщины плачут в голос: "Миленькие, да куда же вы идете,- побьют вас всех! Господи!"
Отступление армии
Тихий, синий вечер. Идем городом. Мигают желтые фонари. На улицах - ни души. Негромко отбивается нога. Приказано не произносить ни звука. Попадаются темные фигуры, спрашивает: "Кто это?" - Молчание.- "Кто это идет?"- Молчание."Давно заждались вас, товарищи",- говорит кто-то из темных ворот.- Молчание...
Город кончился - свернули по железной дороге. Свист - дозоры остановились. Стали и все, кто-то идет навстречу.
"Кто идет?" - "Китайский отряд сотника Хоперского"43. Подошли: человек тридцать китайцев, вооруженных по-русски. "Куда идете?" - "Ростов, бальшевик стреляй".- "Да не ходите, город оставляем, куда вы?" - говорим мы идущему с ними казаку. Казак путается: "Мы не можем, нам приказ".- "Какой приказ? Армия же уходит. А где сотник?"-"Сотника нет".
Китайцы ничего не хотят слушать, идут в Ростов, скрылись в узкой темноте железной дороги...
"И зачем эту сволочь набрали, ведь они грабить к большевикам пошли",говорит кто-то. "Это сотник Хоперский, он сам вывезенный китаец, вот и набрал. В Корниловский полк тоже персов каких-то наняли..."
Дошли до указанной в приказе отступления будки. Здесь мы должны пропустить армию и двигаться в арьергарде.
Мимо будки в темноте снежной дороги торопится, тянется отступающая армия. Впереди главных сил, с мешком за плечами, прошел Корнилов. Быстро прошли строевые части, но обоз бесконечен.
Едут подводы с женщинами, с какими-то вещами. На одной везут ножную швейную машину, на другой торчит граммофонный рупор, чемоданы, ящики, узлы. Все торопятся, говорят вполголоса, погоняют друг друга. Одни подводы застревают, другие с удовольствием обгоняют их.
Арьергард волнуется. Хочется скорее уйти от Ростова: рассветет, большевики займут город, бросятся в погоню,- нас всего 80 человек, а тут бесконечно везут никому не нужную поклажу. Наконец обоз кончился, и мы отходим на станицу Александровскую. В Ростове слышна стрельба, раз долетело громовое "ура". В Александровской на улицах казачьи патрули, казаки настроены тревожно. И не успели мы остановиться, как от станичного атамана принесли бумагу: немедленно уходите, казаки не хотят подвергать станицу бою.
Отступаем на Аксай. Уже день. Расположились по хатам. Опять от станичного атамана такая же бумага. Полк. С. резко отвечает.
Ночью аксайские казаки обстреливают наши посты. Полк. С. грозит атаману вызвать артиллерию, "смести станицу".
Сутки охраняем мы переправу через Дон. Здесь сходятся части, отступающие из Новочеркасска и Ростова.
По льду едут орудия, подводы, идут пешие.
Кончилась переправа, и мы уходим через Дон в степи на ст. Ольгинскую...
Часть вторая
ОТ РОСТОВА ДО ЕКАТЕРИНОДАРА
В донских степях
В Ольгинской расположилась вся армия. День солнечный, теплый - тает снег, на улицах - черные проталины, в колеях дорог - вода. По станице снуют конные, пешие; кучками ходят казаки, с любопытством смотря на кадетов...44
Здесь армия наскоро переформировывается. Пехота сводится в три полка: офицерский с командиром ген. Марковым, партизанский с командиром ген. Богаевским 45 и Ударный Корниловский с командиром подполк. Нежинцевым.46
В офицерском полку - три роты по 250 человек.
В Корниловском - три батальона, всего около 1000 человек.47
В Партизанском - человек 800-1000.
Конные отряды: полк. Глазенапа,48 полк. Гершельмана, есаула Бокова, имени Бакланова 49- всего 800-1000 человек.
Артиллерия: пушек 10 легких и к ним немного снарядов.
Обоз сократили.
Штатским Корнилов приказал оставить армию.
Через день выступаем в степи на ст. Хомутовскую. Шумит, строится на талых улицах пехота, скачут конные, раздаются команды, крики приветствия... Армия тронулась. В авангарде - ген. Марков, в арьергарде - корниловцы.
День весенний. Небо голубое. Большое блистающее солнце.
Прошли станицу - раскинулась белая, тающая степь без конца, и в этом просторе изогнулась черной змейкой маленькая армия, растянулись пешие, конные, обозы...
"Корнилов едет! Корнилов едет!" - несется по рядам сзади.
"Полк, смирно! равнение направо!"
Все смолкло, выравнялись ряды, повернулись головы...
Быстро, крупной рысью едет Корнилов на светло-буланом английском коне. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле, кругом него толпой скачут текинцы в громадных черных, белых папахах...
Генерал поравнялся с нами. Слегка откинувшись, сдерживая коня, кричит резким, не идущим к его фигуре басом: "Здравствуйте, молодцы, корниловцы!" "Здраем желаем, ваше высокдитс",- на ходу, нестройно, но громко и восторженно отвечают корниловцы.
Генерал рысью пролетел, за ним перекатываются нестройные приветствия.
Появление Корнилова, его вид, его обращение вызывают во всех чувство приподнятости, готовности к жертве. Корнилова любят, к нему благоговеют.
Останавливаясь, отдыхая, тянется армия...
В белой дали показался табун диких коней. Пригнувшись, поскакали за ним кавалеристы...
"Пускай поймают",- иронически ухмыляется верховой казак.
Метнулся табун, в стороны понеслись молодые кони. Кавалеристы гоняются за ними, носятся по степи, но не поймать диких. На взмыленных, тяжело дышащих конях возвращаются к дороге...
К вечеру пришли в Хомутовскую. По улицам мечутся квартирьеры. Не хватает хат. Люди разных частей переругиваются из-за помещений. Переночевали... Ранним утром торопятся, пьют чай, звенят, разбирая винтовки. Та-та-та - протрещало где-то.
"Что это? пулемет?" - "Какой пулемет - на дворе что-то треснуло".
На минуту все поверили. Но вот ясно затрещал пулемет, а за ним с визгом разорвались на улице две гранаты.
"В ружье!" - командует полковник.
"Большевики нагоняют",- думает каждый.
По полосатым от тающего снега улицам бегут взволнованные люди. Вылетают из ворот обозные телеги, бессмысленно несясь вскачь.
"Куда скачешь!" - кричат пехотинцы.
"Эта обозная сволочь всегда панику делает!"
Быстро идем на край станицы. Мимо нас скачет обоз, вон коляска с парой вороных коней - в ней генералы Эльснер и Деникин. А навстречу идет Корнилов с адъютантами. "По обыкновению, наши разъезды прозевали, ничего серьезного, будьте спокойны, господа",- говорит генерал.
Мы рассыпались в цепь за станицей. Редкие выстрелы винтовок, редко бьет артиллерия. Большевики ушли. Все смолкло.
Опять идем по бескрайней белой степи...
Один день похож на другой. И не отличить их, если б не весеннее солнце, начавшее заменять белизну ее - черными проталинами и ржавой зеленью...
Прошли Кагальницкую, Мечетинскую, движемся в главных силах. Корнилов идет вместе с нами. То там, то сям запевают песни. Кругом дымится, потягивается от солнца уже черно-пегая степь.
Приостановилась колонна. Около нее стоит Корнилов, в зеленом полушубке, в солдатской папахе, в солдатских сапогах,- задумался, смотрит вдаль, окруженный молодежью...
За войсками скрипит обоз. На телеге - группа штатских: братья Суворины с какой-то дамой. Подвода текинцев с Федором Баткиным.50 Трясется на подводе сотрудник "Русского слова" - Лембич. В маленькой коляске - ген. Алексеев с сыном...
Едут кругом подвод прапорщики-женщины.
Везут немногих раненых, взятых из Ростова, рядом идут сестры...
В Егорлыцкой - последней донской станице - дневка. Остановились у богатого казака. Хозяйка напекла блинов, пьем чай, разговариваем с хозяином. "А какой у вас пай, хозяин?" - "У нас, слава Богу,- медленно отвечает казак,- на казака пай 28 десятин пахоти, а луга общие".- "Э, да вы буржуи настоящие".- "Какие там буржуи... вот теперь расход большой,- продолжает хозяин,- снарядить двух меньших пришлось, за коней по полтысячи отдал... кто знает, время лихое народ молодой, может, еще воевать придется". Помолчали. "Ну, говорит у вас генерал Алексеев-то",- одобрительно покачивает головой хозяин. "А что? речь, что ли, вам говорил?" - "Говорил... до слез довел, сам плакал и казаки плакали, ей-Богу... Начал издалече, про нашу историю говорил, потом про войну, про теперешнее... Да я и не перескажу всего - больно хорошо".- "А Корнилов говорил?" - "Говорил, да он не красно, все ругался больше: мерзавцы, подлецы".- "Это кого же?" - "Кого? известно кого-большевиков, сказывал, что сам простой казак, ну да не красно он говорит... матрос после него говорил хорошо, а лучше всех генерал Алексеев..."
Из станицы Егорлыцкой мы должны идти в Ставропольскую губернию. Всех интересует: как встретят не казаки? Ходят разные слухи: встретят с боем, встретят хлебом-солью. Стало известно: к Корнилову приезжала депутация из села Лежанки. Корнилов сказал ей: пропустите меня - будьте покойны, ничего плохого не сделаю, не пропустите - огнем встретите, за каждого убитого жестоко накажу.
Депутация изъявила свою лояльность. Казалось, что все обстоит благополучно.
Лежанка
Мы выступили...
Те же войска, тот же обоз, потянулись по той же степи.
В авангарде ген. Марков. В главных силах - мы.
День чудный! На небе ни облачка, солнце яркое, большое. По степи летает теплый, тихий ветер.
Здесь степь слегка волнистая. Вот дойти до того гребня - и будет видна Лежанка...
Приближаемся к гребню.
Все идут, весело разговаривая.
Вдруг, среди говора людей, прожужжала шрапнель и высоко, впереди нас, разорвалась белым облачком.
Все смолкли, остановились...
Ясно доносилась частая стрельба, заливчато хлопал пулемет...
Авангард - встречен огнем.
За первой шрапнелью летит вторая, третья, но рвутся высоко и далеко от дороги.
Мимо войск рысью пролетел Корнилов с текинцами. Генерал Алексеев проехал вперед.
Мы стоим недалеко от гребня, в ожидании приказаний.
Ясно: сейчас бой. Чувствуется приподнятость. Все толпятся, оживленно говорят, на лицах улыбки, отпускаются шутки...
Приказ: Корниловский полк пойдет на Лежанку вправо от дороги. Партизанский - влево, в лоб ударит авангард ген. Маркова.
Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны - как будто не в бой...
Расходились и сходились цепи,
И сияло солнце на пути.
Было на смерть в солнечные степи
Весело идти...
бьется и беспрестанно повторяется у меня в голове. Вдали стучат винтовки, трещат пулеметы, рвутся снаряды.
Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, следит за цепью, командует: "Не забегайте вы там! ровнее, господа".
Цепь ровно наступает по зеленеющей пашне... вправо и влево фигуры людей уменьшаются, вдали доходя до черненьких точек.
Пиу... пиу...- долетают к нам редкие пули.
Мы недалеко от края села...
Но вот выстрелы из Лежанки смолкли...
Далеко влево пронеслось "ура"...
"Бегут! бегут!" - пролетело по цепи, и у всех забила радостно-охотничья страсть: бегут! бегут!
Мы уже подошли к навозной плотине, вот оставленные, свежевырытые окопы, валяются винтовки, патронташи, брошенное пулеметное гнездо...
Перешли плотину. Остановились на краю села, на зеленой лужайке, около мельницы.
Куда-то поскакал подполк. Нежинцев.
Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.
Пленные.
Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.
"Желающие на расправу!" - кричит он.
"Что такое? - думаю я.- Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками.
Я оглянулся на своих офицеров.
"Вдруг никто не пойдет?" - пронеслось у меня.
Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.
Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.
Прошла минута.
Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны...
Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили.
Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.
Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,- это не "война"... Вот она, подлинная гражданская война...
Около меня - кадровый капитан, лицо у него как у побитого. "Ну, если так будем, на нас все встанут",- тихо бормочет он.
Расстреливавшие офицеры подошли.
Лица у них - бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?
"А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!" - кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.
Построиться! Колонной по отделениям идем в село. Кто-то деланно-лихо запевает похабную песню, но не подтягивают, и песня обрывается.
Вышли на широкую улицу. На дороге, уткнувшись в грязь, лежат несколько убитых людей. Здесь все расходятся по хатам. Ведут взятых лошадей. Раздаются выстрелы...
Подхожу к хате. Дверь отворена - ни души. Только на пороге, вниз лицом, лежит большой человек в защитной форме. Голова в луже крови, черные волосы слиплись...
Идем по селу. Оно - как умерло: людей не видно. Показалась испуганная баба и спряталась...
На углу - кучка, человек двенадцать. Подошли к ним: пленные австрийцы. "Пан! пан! Не стрелял! Мы работал здесь!" - торопливо, испуганно говорит один. "Не стрелял теперь! Знаю, сволочи!" - кричит кто-то. Австрийцы испуганно протягивают руки вперед и лопочут ломанно по-русски: "не стрелял, не стрелял, работал".
"Оставьте их, господа,- это рабочие".
Проходим дальше...
Начинает смеркаться. Пришли на край села. Остановились. Площадь. Недалеко церковь. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами...
Здесь стоят и другие части.
Кучка людей о чем-то кричит. Поймали несколько человек. Собираются расстрелять.
"Ты солдат... твою мать?!" - кричит один голос.
"Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!" - почти плачет другой.
"Не стрелял... твою мать?!" Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел.
К кучке подошли наши офицеры.
Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.
"Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.
"Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.
"Оставьте его, оставьте!" - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: "перестаньте, оставьте его!" Тот торопится, стреляет. Осечка.
"Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!" "Беги... твою мать! Счастье твое!" - кричит офицер с револьвером.
Мальчишка опрометью бросился... Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.
К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:
"Пойдем... австриец... там".- "Где?.. Идем". В темноте скрылись. Слышатся их голоса... возня... выстрел... стон, еще выстрел...
Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро: "Кольцо, нельзя только снять".- "Ну, нож у тебя?.." Опять скрылись... Вернулись. "Зажги спичку",- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают. "Медное!.. его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.- Знал бы, не ходил, мать его..."
Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия.
Идем размещаться на ночь. Около хат спор, ругань.
"Мы назначены сюда,- это наш район! Здесь корниловцы, а не артиллеристы!" Артиллеристы не пускают. Шум. Брань.
Все-таки корниловцы занимают хаты. Артиллеристы, ругаясь, крича, уходят.
Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. На стенах налеплены цветные картинки, висят фотографии солдат. В печке нетронутая каша. Несут солому на пол. Полезли в печь, в погреб, на чердак. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. Усталые солдаты засыпают вповалку на соломе...
Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. "Посмотри, нагайка-то красненькая!" - смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. "Отчего это?" - "Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали".- "Ты порол?" "Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи",- захохотал В-о. Он стал рассказывать, как вступали в Лежанку с другой стороны.
"Мы через главный мост вступили. Так, знаете, как пошли мы на них,- они все побросали, бегут! А один пулеметчик сидит, строчит по нас и ни с места. Вплотную подпустил. Ну, его тут закололи... Захватили мы несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал капитан какой-то из обоза, вынул револьвер... раз... раз... раз - всех положил, и все приговаривает: "ну, дорого им моя жинка обойдется". У него жену, сестру милосердия, большевики убили..."
"А как пороли? Расскажи!" - спросил кто-то.
"Пороли как? - Это поймали молодых солдат, человек двадцать, расстрелять хотели, ну, а полковник тут был, кричит: всыпать им по пятьдесят плетей!
Выстроили их в шеренгу на площади. Снять штаны! Сняли. Командуют: ложись! Легли.
Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит, разве так порют! Вот как надо!
Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде: "встать!" Встали. Их в штаб отправили.
А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил. Уже совсем к ночи. Пошел я за соломой в сарай. Стал брать - что-то твердое, полез рукой человек!.. Вылезай, кричу. Не вылезает. Стрелять буду! - Вылез. Мальчишка лет двадцати...
"Ты кто,- говорю,- солдат?" - "Солдат".- "А где винтовка?" - "Я ее бросил".- "А зачем ты стрелял в нас?" - "Да как же, всех нас выгнали, приказали".- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того... Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел... Утром смотрел я - прямо в голову".
"Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи 51 перебили. Я видал, так и лежат все, кучей".
Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые... Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.
К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд... Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: "Голубчик мой! Господи! Господи!.."
Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала...
Я подошел к помогавшей женщине...
"Что это, мужа нашла?"
Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом. "Мужа",- ответила и пошла прочь...
Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился. "Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все".- "Поди ж ты,- развел руками старичок...- все ведь эти пришлые виноваты Дербентский полк52 да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали... А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! старичок вздохнул.- Что народу-то, народу побили... невинных-то сколько... А из-за чего все? Спроси ты их..."
Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец.
Как пуля, летала маленькая белая лошадка, а на ней то вскакивала, то падала, то на скаку свешивалась до земли малиновая черкеска текинца.
Смотревшие текинцы одобрительно, шумно кричали...
Вечером, в присутствии Корнилова, Алексеева и других генералов, хоронили наших, убитых в бою.
Их было трое.
Семнадцать было ранено.
В Лежанке было 507 трупов.
На Кубани
Из Ставропольской губернии мы свернули на Кубань.
Кубанские степи не похожи на донские, нет донского простора, шири, дали. Кубанская степь волнистая, холмистая, с перелесками. Идем степями. Весна близится. Дорога сухая, зеленеет трава, солнце теплое...
Пришли в ст. Плотскую, маленькую, небогатую. Хозяин убогой хаты, где мы остановились,- столяр, иногородний. Вид у него забитый, лицо недоброе, неоткрытое. Интересуется боем в Лежанке.
"Здесь слыхать было, как палили... а чевой-то палили-то?"
"Не пропустили они нас, стрелять стали..." По тону видно, что хозяин добровольцам не сочувствует.
"Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? из чего это поднялось?" - говорит хозяин и хитро смотрит.
"Из-за чего?.. Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили - вот и поднялось". Хозяин немного помолчал. "Опять вы не сказали... например, вот, скажем, за что вот вы воюете?"
"Я воюю? - За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь".
Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня. "Ну, оно конечно, может, вам и понятно, вы человек ученый".
"А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? что бы вы хотели?" "Чего?.. чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая и к тому же земля..." - "Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание?"
Хозяин отрицательно качает головой.
"Так как же? кто же?"
"В это собрание-то нашего брата и не допустят".
"Как не допустят? ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?"
"Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут",упрямо заявляет хозяин.
"Да ведь это же от вас зависит!" - "Знамо, от нас,- только оно так выходит..."
Минутная пауза.
"А много набили народу-то в Лежанке?" - неожиданно спрашивает хозяин.
"Не знаю... много..."
Идем из Плотской тихими, мягкими, зелеными степями. В ст. Ивановской станичный атаман53 с стариками встречают Корнилова хлебом-солью, подносят национальный флаг.54 День праздничный, оживление... Казаки, казачки высыпали на улицы, ходят, шелуша семечки. Казаки - в серых, малиновых, коричневых черкесках. Казачки в красивых, разноцветных платках.
Нас встречают радушно. Из хат несут молоко, сметану, хлеб, тыквенные семечки.
На площади кучками толпятся войска: пешие, конные. Бравурно разносятся военные песни. В кружках танцуют наурскую лезгинку. Казаки, казачки, угощая кто чем, с любопытством разговаривают с нами.
"Ну вот, я говорил вам, что на Кубани будет совсем другое отношение, видите",- говорит кто-то.
Поднялись выступать. Шумными рядами строятся войска. Около нас плачут две старые казачки: "молоденькие-то какие, батюшки... тоже поди родных побросали..."
Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом-говорком лихо запевает:
Во селе Ивановке случилась беда,
Молодая девчонычка сына родила.