Страница:
Итак, к началу XVI столетия у Ивана III имелись все основания называть себя Великим князем всея Руси. Действительно, вся территория Древней Руси, за исключением части, захваченной Польшей, вошла в состав нового Русского государства, которому предстояло теперь шагнуть в совершенно иное историческое время.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЦАРСТВО МОСКОВСКОЕ
1. НЕИСТОВЫЕ ЛЮДИ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЦАРСТВО МОСКОВСКОЕ
1. НЕИСТОВЫЕ ЛЮДИ
Изучая историю России XVI столетия, исследователь сталкивается с обилием информации. Если для анализа истории Древней Руси у нас часто не хватало сведений и мы вынуждены были выдвигать известное количество версий, то в истории новой России нас встречает «избыток» фактического материала. Его становится невозможно включить в систему исследования целиком, так как тогда получится то, что в кибернетике называется «шумы». Представим себе следующее: в комнате сидят несколько человек, и вдруг все одновременно начинают говорить о своих семейных делах. В итоге мы ничего не услышим и ничего не узнаем. Обилие фактов требует избирательности. И точно так же, как акустики выбирают интересующий их звук, мы должны отобрать те факты, которые нужны для освещения избранной темы — этнической истории нашей страны.
В XVI в. Россией последовательно управляли три монарха из числа потомков Александра Невского, и при всех трех — Василии Ивановиче III, Иване Васильевиче IV Грозном и его сыне Федоре — шло неуклонное расширение ареала российского суперэтноса. Василию III выпало завершить объединение всей Русской земли и видеть падение Большой Орды, от власти которой освободился еще его отец Иван III: дань Орде перестали платить в 1480 г. А в 1502 г. Орда распалась, и Россия, вскоре присоединив к себе Рязань, Псков и Черниговское княжество, стала монолитной страной, граничащей на юге и востоке с татарскими государствами.
Казанское ханство, союзное России ханство Крымское и Ногайская орда, кочевавшая в Рын-Песках, были слабы и тягаться с могучей, все набиравшей силу Россией во главе с Москвой уже не могли. Польско-литовское государство, потерпевшее целый ряд поражений в войнах с турками, находилось в состоянии крайнего неблагополучия, и довольно большие, по существу, силы литовцев и поляков не представляли для Руси серьезной опасности. Войны с поляками и литовцами шли вяло, военное счастье клонилось то в одну, то в другую сторону, хотя за Польшей и стояла военно-политическая мощь всей Западной Европы. Раскол западноевропейского суперэтноса в фазе надлома привел к тому, что пассионарность европейцев погашалась внутри системы — в гражданских войнах Реформации. Казалось бы, ситуация в Восточной Европе была исключительно благоприятная для России и ее народа.
Вот тут-то и выяснилось, что цели и действия русских людей XVI в. принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой: не просто князем, а князем Шуйским, не просто окольничьим, а Годуновым, не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем. Идеалом стал не человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место и получивший власть над соперниками и обстоятельствами.
С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний — бояре и минимальный — монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.
Но пассионарным молодым людям, о которых поэт сказал:
Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова, Новгород-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями. В самом деле, мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем последствиям, на которые рассчитывали.
Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. И бояре их тут же находили. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские — Бельских и так далее. Москва очень быстро, уже к началу XVI в., превратилась в невероятный очаг пассионарности: все население города было разбито на враждебные партии.
К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, — обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Человек говорил: «Ну и что мне с того, что ты боярин Шуйский? Почему я, Ванька, должен тебе кланяться и твои объедки есть? Нет, шалишь!» После этого Ваньке на Москве делать было нечего, и он «вострил лапти» туда, где боярин Шуйский был над ним не властен. Таким местом были границы государства. Все они в XVI в. были неспокойны и предоставляли целеустремленным людям массу возможностей для реализации своей избыточной энергии. Хотя на южной границе с татарами был мир, но тревожили набегами ногайцы. В Поволжье шли постоянные войны с мордвой, буртасами и казанскими татарами. Но не следует думать, что это были войны религиозные: некоторые язычники поддерживали русских, другие язычники поддерживали татар.
На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены, но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не военной добычей, а «мягкой рухлядью» — драгоценными мехами, служившими эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь самому, либо «объясачивая» инородцев, но ни тот, ни другой путь легким не был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать натиск литовцев и ливонских немцев.
Заметим, что и само понятие «граница» для XVI в. было иным, нежели сегодня. В современном понимании граница — это некий природный или искусственный рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий «своих» от «чужих». Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами, пограничьем растущей России в XVI в. служили огромные пространства Дикого поля [13]и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX в., когда создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)
Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время наблюдали за степью.
Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул — конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на дереве, посылая сигнал следующей «стороже», спуститься на землю, вскочить на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары, заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое: один наблюдал за степью, другой — за оседланными лошадьми. В гарнизонах, увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать. Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.
Только через 200 лет, в XVIII в., России удалось решить важнейшую проблему обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI в. мы видим группы пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы этногенеза — акматической.
Повышение пассионарности и в столице и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нес подсистем — консорций и субэтносов, — так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Выше мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии: Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Бельских были свои кварталы, на которые они опирались, у Глинских — свои, у Мстиславских — свои. Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической судьбы, и это были подлинные консорции.
Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, — казаки. Они принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии — дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: «С Дону выдачи нет» и «Мы не кланяемся никому, окромя Государя». Казаки не были склонны считаться с мнением московского правительства, часто своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон неизменно приходили караваны с зерном, водкой, «зельем» (порохом), свинцом и… просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.
Наряду с боярскими «послужильцами» и казаками, стремившимися к богатству, победам, успехам, были в Москве XVI в. и те, чья пассионарность предполагала стремление к идеалу знания, к борьбе за свои убеждения. Им ни в холопы, ни на границу пути не было. По условиям времени вся мысль в XVI в. была мыслью церковной. Вопросы веры имели огромное значение, ибо форма исповедания отождествлялась с определенным поведением, определенной идеологической программой и легко переходила в политику и в быт. Именно вопросы свободы совести определили третье направление приложения сил русских пассионариев.
Чтобы разобраться в последующих событиях, нам придется вернуться назад и вспомнить о явлении негативных мироощущений. Внедрение учений, имевших их в своей основе, вызвало одинаковый отрицательный результат и в католической Франции, где начались альбигойские войны, и в православной Болгарии, где крупный болгарский этнос ослабел и был разгромлен и подчинен Византии. Точно такой же отрицательный результат пропаганда негативной идеологии имела в мусульманском мире, поскольку карматские и исмаилитские движения сопровождались массовыми убийствами, произволом и всяческими безобразиями.
В Россию негативные мироощущения проникли в конце XV в. под видом ереси «жидовствующих». Генетическая связь ее с иудаизмом весьма сомнительна, но важно другое. Церковные иерархи XV-XVI вв. были людьми достаточно тонко чувствующими и широко образованными, чтобы понять потенциальную опасность подобных ересей для будущего страны. К сожалению, во мнениях о способах устранения еретиков единства среди деятелей церкви не было. Это расхождение и стало поводом для борьбы за свои убеждения для всех, кто к этой борьбе стремился, для кого она была потребностью. Развитие событий приобрело трагическую окраску после смерти Ивана III (Иван III тяжело заболел около 1500 г., и пять последних лет его царствования фактическим правителем страны был его сын от второй жены, Софьи Палеолог, — Василий Иванович).
Представителями одного из церковных направлений были нестяжатели — сторонники заволжского старца Нила Сорского и его последователя Вассиана Патрикеева. Нестяжатели категорически отрицали возможность умерщвления еретиков, ссылаясь на то, что «Бог хочет не смерти грешника, но его раскаяния» и потому долг Церкви — увещевать заблуждающихся. По мнению нестяжателей, тех, кто упорствует в ереси, следовало изолировать и даже высылать за границу, но нельзя насиловать совесть человеческую угрозой смерти. Оппонентами нестяжателей в споре о ереси стали сторонники Иосифа Волоцкого — иосифляне. Они настаивали на крутых мерах по искоренению ереси вплоть до применения западноевропейского опыта аутодафе — сожжения на костре.
Победа в этом споре осталась за Иосифом Волоцким. В 1504 г. совместным решением Ивана III, фактического правителя страны — Василия — и собора епископов еретики были обречены на смерть. В Москве и в Новгороде запылали костры. Были сожжены многие вольнодумцы и крупные государственные чиновники, поддерживавшие ересь. Невестка великого князя Елена Волошанка и его внук Дмитрий были посажены в тюрьму, где они и умерли.
Но не только проблема борьбы с еретиками разделила иосифлян и нестяжателей. По-разному относились они и к судьбе имущества церкви. Дело в том, что у Василия III не хватало земель для раздачи за службу многочисленным дворянам, и великий князь сильно нуждался в средствах. Зная это, нестяжатели предложили князю взять все имущество церкви в казну, оплатить таким образом службу дворян и укрепить границы Руси. Причем взамен они потребовали права свободно высказывать свое мнение в соответствии с собственной совестью. Иосифляне, со своей стороны, готовы были поддерживать великого князя Василия III, но лишь при том условии, что он оставит церкви все ее имущество: богатое убранство храмов, прекрасные библиотеки, цветущие хозяйства монастырей.
И в этот поистине критический момент решающими оказались семейные обстоятельства великого князя. Первой женой Василия III была Соломония Сабурова. Брак оказался бездетным, и под этим предлогом Василий III развелся с Сабуровой. Соломония негодовала, но великий князь был непреклонен. Затем он женился на красавице Елене Глинской.
Род Глинских стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее. Основателем рода Глинских был «казак Мамай», то есть потомок самого Мамая, которого русские разбили на Куликовом поле. Где-то на Волыни этот потомок грозного темника принял православие. Сделав по случаю хорошую карьеру, он стал князем Глинским, равным по значению Рюриковичам и Гедиминовичам и служил в этом качестве литовским князьям, не поладив с литовцами, его потомок Василий Львович Глинский в 1508 г переехал в Москву, где его приняли с распростертыми объятиями. Дочерью этого литовского аристократа и была Елена Глинская. От нее Василий III имел двух сыновей. Правда, злые языки говорили, что истинным виновником отцовства был молодой и красивый воевода сторожевого полка — князь Овчина-Телепнев-Оболенский.
В вопрос о разводе с Сабуровой, естественно, вмешалась Церковь, потому что, по христианским законам, бросать женщину без ее вины нельзя. Глава нестяжателей Вассиан Патрикеев смело осудил ничем, с религиозной точки зрения, не мотивированный развод. Великий князь, понятное дело, мнением Вассиана Патрикеева доволен не был.
За первым конфликтом с нестяжателями последовал второй. Василий вызвал к себе в Москву для переговоров независимых черниговских князей Шемячичей — потомок Дмитрия Шемяки. Они получили охранную грамоту, приехали и были вероломно посажены в тюрьму. И снова Вассиан Патрикеев осудил поступок великого князя как нарушение честного слова, недостойное христианина. На этот раз терпение Василия иссякло. Вассиан Патрикеев был отправлен в иосифлянский монастырь на строгое послушание и там через некоторое время умер. Иосифляне победили.
В 1533 г. скончался Василий III, оставив наследником трехлетнего сына — Ивана Васильевича. Как это было принято, ребенок находился при своей матери, но в 1538 г. Елена Глинская внезапно умерла. Подлинная причина ее смерти неизвестна, но среди современников находились люди, утверждавшие, будто великую княгиню отравили. Абсолютно точно известно другое: ее фаворита князя Ивана Овчину замучили досмерти. Власть перешла к «боярщине» — группе из знатных бояр. которые приняли на коллективное регенство до совершеннолетия великого князя. Во главе коалиции стояли князья Шуйские.
Позже Иван Васильевич с горестью вспоминал обиды, нанесенные ему Шуйскими. С точки зрения человека нашего времени, многие поступки Шуйских вполне простительны: вошел, скажем, князь Иван Шуйский в горницу, где маленький Иван играл с братом, и оперся на государеву постель. Ничего особенного! Однако стереотипы поведения меняются, и очень сильно. То, что для нашего современника — безделица, для человека XVI в. могло быть позором, «порухой чести», и к такого рода вещам пассионарные люди, в соответствии с этикетом, относились серьезно. Такой поступок Шуйского по тем временам считался жутким «гордением» (такова оценка самого Ивана Грозного) и кичливостью. В общем, с Шуйскими Иван не поладил и, как только подрос, велел убить главу их клана — князя Андрея. Это случилось в 1543 г., уже после смерти кичливого Ивана Васильевича Шуйского.
Так началось новое правление. Перед молодым государем стояли две внешнеполитические проблемы: упрочение восточной границы и развитие экономических отношений с Западной Европой. Решение первой из этих задач началось войной с Казанским ханством, которая была, пожалуй, единственным по-настоящему кровавым эпизодом в продвижении России «встречь солнца».
В Казани было две партии: прорусская, капитулянтская и антирусская, ориентировавшаяся на турецкого султана. Антирусскую партию правильнее было бы назвать фантазерской, потому что турецкий султан, владения которого в Восточной Европе ограничивались бассейном Черного моря, оказать военную помощь не мог никак: его войско до Казани просто не в состоянии было дойти. Тем не менее сторонники Турции одержали верх. Они спровоцировали войну с Россией и поплатились за свои амбиции собственными жизнями и самой Казанью (1552). На месте татарской Казани был построен русский город, но при этом значительная часть татарского населения уцелела.
Прочие народы, входившие в Казанское ханство и подчинявшиеся казанским ханам, были присоединены к России на условиях гораздо более легких. Конечно, не стоит идеализировать наших предков, но мусульманский гнет с его рабовладением и постоянной работорговлей по Волге был гораздо тяжелее той дани, которую наложила на чувашей и черемисов Москва. Согласимся, что отдавать дань — дело малоприятное, однако с приходом русских, по крайней мере, никого уже не хватали и не продавали в Персию или Турцию. Что же касается русских, то для них необходимость взятия Казани была очевидной. Ведь по окончании войны на землях Казанского ханства было освобождено до 100 тысяч русских пленных. Все они получили свою долю из военной добычи и были отправлены домой.
Следующим шагом в восточной политике стал захват Астрахани. Он прошел без пролития крови и даже без единого выстрела. Вниз по Волге спустились русские ладьи со стрельцами и ратными людьми. Войска высадились перед крепостью Хаджи-Тархан и предложили гарнизону сдаться. Осажденные, подумав с полчаса, приняли предложение, после чего правительство сменилось, и началось строительство астраханского кремля на противоположном берегу Волги (1556) [14].
Завоевание всей Волги вывело русских к Каспийскому морю, к Кавказу и колоссально облегчило торговлю с Персией, поскольку границей персидской сферы влияния был Терек: продвигаться далее на север персы считали излишним. В результате большинство народов Поволжья и Северного Кавказа подчинилось Московскому государству. Исключение составили лишь малые ногаи, занимавшие территорию современного Ставропольского края, прилегающую к Азовскому морю.
Тяжелыми были для России отношения с другим обломком Большой Орды — Крымским ханством, зависевшим от Турции. С начала XVI в. Крым вошел в сферу влияния Османской империи, осуществлявшей мусульманскую экспансию. Инструментом агрессии в Юго-Восточной Европе Турция избрала своих вассалов — крымских ханов Гиреев. Борьба, в которую была втянута и Речь Посполитая, была тяжелой, кровопролитной и завершилась лишь в XVIII в. победой России.
Непростым было положение и на западной границе. Конфликты с немцами происходили постоянно. То немцы, напав на русское пограничье, расправятся с пленниками, то наши предки, напав на немцев, перережут их засапожными ножами. Ни тем, ни другим все это не нравилось. Взаимное озлобление нарастало. И вот в ходе одного из столкновений жители Иван-города сначала просто ругались с немцами через неширокую речку Нарову, а потом внезапно с криком «Бей немцев'» начали в стихийном порыве переправляться на бревнах, плотах и бочках на противоположный берег и действительно бить немцев, захватив в итоге город Нарву. С такого незначительного эпизода, произошедшего в 1558 г., и началась тяжелая, многолетняя Ливонская война.
Самым важным для нашего предмета — этнической истории России — является то, что эмоциональный порыв жителей Иван-города нашел поддержку московского правительства. Многие бояре высказались за завоевание Ливонии и ее присоединение к России, а войск у Москвы было достаточно. Высокий уровень пассионарности дал множество людей, с детства учившихся только одному — воевать — и не знавших никакой иной профессии, кроме военной службы своему государю. Всем этим отборным рубакам: русской дворянской коннице, северским и рязанским казакам, дворянам-однодворцам — могли противостоять только столь же пассионарные люди, как и они сами.
В Ливонии с середины XVI в. таких людей не было, и самостоятельно защищаться она не могла. Понимая это, немцы быстро приняли дипломатическое решение и прибегли к помощи иностранных войск: на территорию Эстляндии пригласили шведов; на остров Эзель (ныне Сааремаа) — датчан; нашлось место и для поляков (1560-1561). Несмотря на это, русские сумели захватить половину Ливонии, но единства по вопросу о том, что делать дальше, в московском правительстве не было. Надо сказать, что шведы первоначально довольно активно противостояли русскому натиску, но, не добившись решающих успехов, заняли более сдержанную позицию. Поляки вообще предложили отдать русским ту часть Ливонии, которую Москва уже фактически захватила. В этом случае самим полякам отходила остальная часть Ливонии, включая Ригу; а этот город, имевший большое стратегическое значение, открывал торговый путь по Западной Двине.
Еще в 1556 г. в Москве появился замечательный человек — князь Дмитрий Вишневецкий. Происходил он из турово-пинских князей и, следовательно, принадлежал к Рюриковичам. Сам князь Дмитрий был человек храбрый и энергичный. Уважая эти качества, запорожское казачество избрало его своим кошевым атаманом, и он прибыл в Москву с предложением запорожцев захватить Крымское ханство. Царь поддержал Вишневецкого, и в 1558-1559 гг. князь Дмитрий и царский воевода окольничий Данила Адашев совершили несколько набегов на Крым.
В XVI в. Россией последовательно управляли три монарха из числа потомков Александра Невского, и при всех трех — Василии Ивановиче III, Иване Васильевиче IV Грозном и его сыне Федоре — шло неуклонное расширение ареала российского суперэтноса. Василию III выпало завершить объединение всей Русской земли и видеть падение Большой Орды, от власти которой освободился еще его отец Иван III: дань Орде перестали платить в 1480 г. А в 1502 г. Орда распалась, и Россия, вскоре присоединив к себе Рязань, Псков и Черниговское княжество, стала монолитной страной, граничащей на юге и востоке с татарскими государствами.
Казанское ханство, союзное России ханство Крымское и Ногайская орда, кочевавшая в Рын-Песках, были слабы и тягаться с могучей, все набиравшей силу Россией во главе с Москвой уже не могли. Польско-литовское государство, потерпевшее целый ряд поражений в войнах с турками, находилось в состоянии крайнего неблагополучия, и довольно большие, по существу, силы литовцев и поляков не представляли для Руси серьезной опасности. Войны с поляками и литовцами шли вяло, военное счастье клонилось то в одну, то в другую сторону, хотя за Польшей и стояла военно-политическая мощь всей Западной Европы. Раскол западноевропейского суперэтноса в фазе надлома привел к тому, что пассионарность европейцев погашалась внутри системы — в гражданских войнах Реформации. Казалось бы, ситуация в Восточной Европе была исключительно благоприятная для России и ее народа.
Вот тут-то и выяснилось, что цели и действия русских людей XVI в. принципиально изменились по сравнению с поведением предшествовавших поколений московитов. Пассионарных людей стало много, а задача объединения и отстаивания рубежей страны была уже выполнена. И тогда пассионарные русские люди обрели новые цели жизни, новые императивы поведения. Мир стал тесен им, они перестали выполнять свои обязанности, и каждый из них захотел стать самим собой: не просто князем, а князем Шуйским, не просто окольничьим, а Годуновым, не просто казаком, а Ермаком Тимофеевичем. Идеалом стал не человек, выполняющий долг, а человек, занявший первое место и получивший власть над соперниками и обстоятельствами.
С объединением страны была достигнута политическая и экономическая стабильность. В деревнях можно было тихо-спокойно заниматься сельским хозяйством, платя оброк владельцам земли. Наибольший оброк получали служилые дворяне, так как у них крестьян было мало, а содержать коня и копьеносцев полагалось за свой счет; средний — бояре и минимальный — монастыри. Но богатая земля окупала любые затраты труда и любые налоги, и поэтому население Руси за первые 50 лет XVI в. выросло в полтора раза, достигнув девяти миллионов человек.
Но пассионарным молодым людям, о которых поэт сказал:
Внимая заветам седых мудрецов! — в деревне делать было нечего, им было там безумно скучно. Деревню предпочитали люди гармоничные — тихие, трудолюбивые, спокойные; они ничего не искали, но землю обрабатывали умело и налоги платили исправно. Пассионарии же стремились покинуть тихую деревню, руководствуясь идеей, сформулированной еще в античности: «Случай пробегает мимо — блажен, кто схватил его за волосы». А в XVI в. в России сделать карьеру можно было только на государственной службе.
И все, кто дерзает, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Надо сказать, что московские князья сами способствовали росту пассионарности в Москве. Так, Иван III решил, что мятежных новгородцев (а среди них пассионариев тоже было довольно много) следует перевести в Москву, дабы за ними было легко наблюдать. С теми же целями перевезли на Москву и множество мелких «княжат» из-под Путивля, Чернигова, Новгород-Северского, Курска. Аналогичным образом поступил Иван III и с наиболее активными «удельными» князьями. В самом деле, мало ли что вытворит в Шуе князь Шуйский или в городе Одоеве князь Одоевский, а в государевой столице они под присмотром, тут «люди ходят». Решение это было вполне логичное, государственное, но привело оно, как всегда, вовсе не к тем последствиям, на которые рассчитывали.
Поскольку в Москве наряду с представителями пассионарной аристократии сконцентрировалось огромное количество пассионарных «послужильцев», «отроков» и просто посадских людей, найти себе сторонников было самым простым делом. И бояре их тут же находили. В итоге жители одной части Москвы поддерживали Шуйских, другие посадские — Бельских и так далее. Москва очень быстро, уже к началу XVI в., превратилась в невероятный очаг пассионарности: все население города было разбито на враждебные партии.
К счастью, не все пассионарии шли в Москву. Ведь, обосновавшись там, надо было кому-то служить или при ком-то быть холопом. И хотя по тому времени это было очень выгодно: тебе и деньги перепадут, и выпить найдется, и служба легкая, и кафтан на тебе с барского плеча, — обнаружилось огромное количество пассионарных людей, которым подобная перспектива казалась неприемлемой, ибо они были слишком независимы и честолюбивы. Человек говорил: «Ну и что мне с того, что ты боярин Шуйский? Почему я, Ванька, должен тебе кланяться и твои объедки есть? Нет, шалишь!» После этого Ваньке на Москве делать было нечего, и он «вострил лапти» туда, где боярин Шуйский был над ним не властен. Таким местом были границы государства. Все они в XVI в. были неспокойны и предоставляли целеустремленным людям массу возможностей для реализации своей избыточной энергии. Хотя на южной границе с татарами был мир, но тревожили набегами ногайцы. В Поволжье шли постоянные войны с мордвой, буртасами и казанскими татарами. Но не следует думать, что это были войны религиозные: некоторые язычники поддерживали русских, другие язычники поддерживали татар.
На северной границе войны не было. Обширные территории, простиравшиеся до Белого моря, а на восток до Уральского хребта и дальше, были уже освоены, но суровая природа требовала огромного количества сил от того, кто хотел чего-то добиться в жизни. Богатство и независимость обеспечивались здесь не военной добычей, а «мягкой рухлядью» — драгоценными мехами, служившими эквивалентом золота. Добыть мех можно было двумя путями: либо охотясь самому, либо «объясачивая» инородцев, но ни тот, ни другой путь легким не был. И наконец, на западной границе было необходимо непрерывно отражать натиск литовцев и ливонских немцев.
Заметим, что и само понятие «граница» для XVI в. было иным, нежели сегодня. В современном понимании граница — это некий природный или искусственный рубеж (река, горный хребет, полоса укреплений), отделяющий «своих» от «чужих». Но в то время в условиях сибирских или южнорусских степей определить границы подобным образом часто было просто невозможно. Рубежами, пограничьем растущей России в XVI в. служили огромные пространства Дикого поля [13]и Сибири. (Подобная ситуация имела место и в XIX в., когда создавались Соединенные Штаты Америки. Янки считали своей границей на юге и западе всю огромную территорию от Миссисипи до Кордильер.)
Разумеется, Русское государство было крайне заинтересовано в решении вопроса о пограничных территориях. Жизненно необходимо было определить границы, пригодные к обороне, потому что устраивать засеки на пространствах от Чернигова до Казани и Нижнего Новгорода было слишком трудным и дорогостоящим делом. На засеках приходилось держать значительное количество служилых людей, обязанности которых заключались в том, что они все время наблюдали за степью.
Сидел на дереве парень и высматривал: не скачет ли в высокой траве чамбул — конный татарский отряд? Увидев врага, нужно было сразу же запалить факел на дереве, посылая сигнал следующей «стороже», спуститься на землю, вскочить на лошадь и нестись во весь опор к ближайшему гарнизону, потому что татары, заметив огонь, всегда пытались догнать сторожей. Сторожили обычно по двое: один наблюдал за степью, другой — за оседланными лошадьми. В гарнизонах, увидев вспышки факелов, поднимали тревогу, отряжали гонцов в другие городки, в Москву и довольно оперативно подтягивали войска. Но легкоконные татары за это время успевали наловить по окрестным деревням пленных и уже начинали отход. Русские гнались за ними на свежих конях, пользуясь определенным преимуществом: лошади татар успевали к тому времени устать. Настигнутых татар рубили, а пленных освобождали и отпускали домой.
Только через 200 лет, в XVIII в., России удалось решить важнейшую проблему обретения естественных границ. Все эти 200 лет активные индивиды пополняли ряды защитников рубежей Отечества. И потому-то в XVI в. мы видим группы пассионариев не только в столице, но и на русском пограничье. Такое разделение пассионариев составляет характерную примету новой фазы этногенеза — акматической.
Повышение пассионарности и в столице и на окраине этнического ареала приводило в принципе к одинаковым последствиям: внутри этнической системы увеличивалось количество входящих в нес подсистем — консорций и субэтносов, — так как пассионарные люди чувствовали свою «особину» и объединялись. Выше мы уже упоминали, что активное население Москвы разбилось на партии: Шуйских поддерживали люди торговых рядов, у Бельских были свои кварталы, на которые они опирались, у Глинских — свои, у Мстиславских — свои. Сторонников каждого из этих боярских родов связывала общность исторической судьбы, и это были подлинные консорции.
Для пограничных пассионариев были характерны объединения более высокого порядка, поскольку в ходе войны с татарами или ногайцами отношения со своими боярами переставали иметь какое-либо значение. Например, на Дону образовался особый субэтнос, впоследствии ставший этносом, — казаки. Они принимали к себе всех беглых крестьян и чувствовали себя совершенно самостоятельными. Неизменно признавая московского великого князя своим государем, они недолюбливали бояр и представителей тогдашней бюрократии — дьяков. Независимость Дона была зафиксирована в двух емких формулах: «С Дону выдачи нет» и «Мы не кланяемся никому, окромя Государя». Казаки не были склонны считаться с мнением московского правительства, часто своевольничали и назывались в царских письмах когда разбойниками, когда ворами, когда убийцами, когда государевыми изменниками. Но все же московские чиновники и казаки видели друг в друге своих, и потому на Дон неизменно приходили караваны с зерном, водкой, «зельем» (порохом), свинцом и… просьбами к атаманам-молодцам навести хоть какой-нибудь порядок.
Наряду с боярскими «послужильцами» и казаками, стремившимися к богатству, победам, успехам, были в Москве XVI в. и те, чья пассионарность предполагала стремление к идеалу знания, к борьбе за свои убеждения. Им ни в холопы, ни на границу пути не было. По условиям времени вся мысль в XVI в. была мыслью церковной. Вопросы веры имели огромное значение, ибо форма исповедания отождествлялась с определенным поведением, определенной идеологической программой и легко переходила в политику и в быт. Именно вопросы свободы совести определили третье направление приложения сил русских пассионариев.
Чтобы разобраться в последующих событиях, нам придется вернуться назад и вспомнить о явлении негативных мироощущений. Внедрение учений, имевших их в своей основе, вызвало одинаковый отрицательный результат и в католической Франции, где начались альбигойские войны, и в православной Болгарии, где крупный болгарский этнос ослабел и был разгромлен и подчинен Византии. Точно такой же отрицательный результат пропаганда негативной идеологии имела в мусульманском мире, поскольку карматские и исмаилитские движения сопровождались массовыми убийствами, произволом и всяческими безобразиями.
В Россию негативные мироощущения проникли в конце XV в. под видом ереси «жидовствующих». Генетическая связь ее с иудаизмом весьма сомнительна, но важно другое. Церковные иерархи XV-XVI вв. были людьми достаточно тонко чувствующими и широко образованными, чтобы понять потенциальную опасность подобных ересей для будущего страны. К сожалению, во мнениях о способах устранения еретиков единства среди деятелей церкви не было. Это расхождение и стало поводом для борьбы за свои убеждения для всех, кто к этой борьбе стремился, для кого она была потребностью. Развитие событий приобрело трагическую окраску после смерти Ивана III (Иван III тяжело заболел около 1500 г., и пять последних лет его царствования фактическим правителем страны был его сын от второй жены, Софьи Палеолог, — Василий Иванович).
Представителями одного из церковных направлений были нестяжатели — сторонники заволжского старца Нила Сорского и его последователя Вассиана Патрикеева. Нестяжатели категорически отрицали возможность умерщвления еретиков, ссылаясь на то, что «Бог хочет не смерти грешника, но его раскаяния» и потому долг Церкви — увещевать заблуждающихся. По мнению нестяжателей, тех, кто упорствует в ереси, следовало изолировать и даже высылать за границу, но нельзя насиловать совесть человеческую угрозой смерти. Оппонентами нестяжателей в споре о ереси стали сторонники Иосифа Волоцкого — иосифляне. Они настаивали на крутых мерах по искоренению ереси вплоть до применения западноевропейского опыта аутодафе — сожжения на костре.
Победа в этом споре осталась за Иосифом Волоцким. В 1504 г. совместным решением Ивана III, фактического правителя страны — Василия — и собора епископов еретики были обречены на смерть. В Москве и в Новгороде запылали костры. Были сожжены многие вольнодумцы и крупные государственные чиновники, поддерживавшие ересь. Невестка великого князя Елена Волошанка и его внук Дмитрий были посажены в тюрьму, где они и умерли.
Но не только проблема борьбы с еретиками разделила иосифлян и нестяжателей. По-разному относились они и к судьбе имущества церкви. Дело в том, что у Василия III не хватало земель для раздачи за службу многочисленным дворянам, и великий князь сильно нуждался в средствах. Зная это, нестяжатели предложили князю взять все имущество церкви в казну, оплатить таким образом службу дворян и укрепить границы Руси. Причем взамен они потребовали права свободно высказывать свое мнение в соответствии с собственной совестью. Иосифляне, со своей стороны, готовы были поддерживать великого князя Василия III, но лишь при том условии, что он оставит церкви все ее имущество: богатое убранство храмов, прекрасные библиотеки, цветущие хозяйства монастырей.
И в этот поистине критический момент решающими оказались семейные обстоятельства великого князя. Первой женой Василия III была Соломония Сабурова. Брак оказался бездетным, и под этим предлогом Василий III развелся с Сабуровой. Соломония негодовала, но великий князь был непреклонен. Затем он женился на красавице Елене Глинской.
Род Глинских стоит того, чтобы рассказать о нем подробнее. Основателем рода Глинских был «казак Мамай», то есть потомок самого Мамая, которого русские разбили на Куликовом поле. Где-то на Волыни этот потомок грозного темника принял православие. Сделав по случаю хорошую карьеру, он стал князем Глинским, равным по значению Рюриковичам и Гедиминовичам и служил в этом качестве литовским князьям, не поладив с литовцами, его потомок Василий Львович Глинский в 1508 г переехал в Москву, где его приняли с распростертыми объятиями. Дочерью этого литовского аристократа и была Елена Глинская. От нее Василий III имел двух сыновей. Правда, злые языки говорили, что истинным виновником отцовства был молодой и красивый воевода сторожевого полка — князь Овчина-Телепнев-Оболенский.
В вопрос о разводе с Сабуровой, естественно, вмешалась Церковь, потому что, по христианским законам, бросать женщину без ее вины нельзя. Глава нестяжателей Вассиан Патрикеев смело осудил ничем, с религиозной точки зрения, не мотивированный развод. Великий князь, понятное дело, мнением Вассиана Патрикеева доволен не был.
За первым конфликтом с нестяжателями последовал второй. Василий вызвал к себе в Москву для переговоров независимых черниговских князей Шемячичей — потомок Дмитрия Шемяки. Они получили охранную грамоту, приехали и были вероломно посажены в тюрьму. И снова Вассиан Патрикеев осудил поступок великого князя как нарушение честного слова, недостойное христианина. На этот раз терпение Василия иссякло. Вассиан Патрикеев был отправлен в иосифлянский монастырь на строгое послушание и там через некоторое время умер. Иосифляне победили.
В 1533 г. скончался Василий III, оставив наследником трехлетнего сына — Ивана Васильевича. Как это было принято, ребенок находился при своей матери, но в 1538 г. Елена Глинская внезапно умерла. Подлинная причина ее смерти неизвестна, но среди современников находились люди, утверждавшие, будто великую княгиню отравили. Абсолютно точно известно другое: ее фаворита князя Ивана Овчину замучили досмерти. Власть перешла к «боярщине» — группе из знатных бояр. которые приняли на коллективное регенство до совершеннолетия великого князя. Во главе коалиции стояли князья Шуйские.
Позже Иван Васильевич с горестью вспоминал обиды, нанесенные ему Шуйскими. С точки зрения человека нашего времени, многие поступки Шуйских вполне простительны: вошел, скажем, князь Иван Шуйский в горницу, где маленький Иван играл с братом, и оперся на государеву постель. Ничего особенного! Однако стереотипы поведения меняются, и очень сильно. То, что для нашего современника — безделица, для человека XVI в. могло быть позором, «порухой чести», и к такого рода вещам пассионарные люди, в соответствии с этикетом, относились серьезно. Такой поступок Шуйского по тем временам считался жутким «гордением» (такова оценка самого Ивана Грозного) и кичливостью. В общем, с Шуйскими Иван не поладил и, как только подрос, велел убить главу их клана — князя Андрея. Это случилось в 1543 г., уже после смерти кичливого Ивана Васильевича Шуйского.
Так началось новое правление. Перед молодым государем стояли две внешнеполитические проблемы: упрочение восточной границы и развитие экономических отношений с Западной Европой. Решение первой из этих задач началось войной с Казанским ханством, которая была, пожалуй, единственным по-настоящему кровавым эпизодом в продвижении России «встречь солнца».
В Казани было две партии: прорусская, капитулянтская и антирусская, ориентировавшаяся на турецкого султана. Антирусскую партию правильнее было бы назвать фантазерской, потому что турецкий султан, владения которого в Восточной Европе ограничивались бассейном Черного моря, оказать военную помощь не мог никак: его войско до Казани просто не в состоянии было дойти. Тем не менее сторонники Турции одержали верх. Они спровоцировали войну с Россией и поплатились за свои амбиции собственными жизнями и самой Казанью (1552). На месте татарской Казани был построен русский город, но при этом значительная часть татарского населения уцелела.
Прочие народы, входившие в Казанское ханство и подчинявшиеся казанским ханам, были присоединены к России на условиях гораздо более легких. Конечно, не стоит идеализировать наших предков, но мусульманский гнет с его рабовладением и постоянной работорговлей по Волге был гораздо тяжелее той дани, которую наложила на чувашей и черемисов Москва. Согласимся, что отдавать дань — дело малоприятное, однако с приходом русских, по крайней мере, никого уже не хватали и не продавали в Персию или Турцию. Что же касается русских, то для них необходимость взятия Казани была очевидной. Ведь по окончании войны на землях Казанского ханства было освобождено до 100 тысяч русских пленных. Все они получили свою долю из военной добычи и были отправлены домой.
Следующим шагом в восточной политике стал захват Астрахани. Он прошел без пролития крови и даже без единого выстрела. Вниз по Волге спустились русские ладьи со стрельцами и ратными людьми. Войска высадились перед крепостью Хаджи-Тархан и предложили гарнизону сдаться. Осажденные, подумав с полчаса, приняли предложение, после чего правительство сменилось, и началось строительство астраханского кремля на противоположном берегу Волги (1556) [14].
Завоевание всей Волги вывело русских к Каспийскому морю, к Кавказу и колоссально облегчило торговлю с Персией, поскольку границей персидской сферы влияния был Терек: продвигаться далее на север персы считали излишним. В результате большинство народов Поволжья и Северного Кавказа подчинилось Московскому государству. Исключение составили лишь малые ногаи, занимавшие территорию современного Ставропольского края, прилегающую к Азовскому морю.
Тяжелыми были для России отношения с другим обломком Большой Орды — Крымским ханством, зависевшим от Турции. С начала XVI в. Крым вошел в сферу влияния Османской империи, осуществлявшей мусульманскую экспансию. Инструментом агрессии в Юго-Восточной Европе Турция избрала своих вассалов — крымских ханов Гиреев. Борьба, в которую была втянута и Речь Посполитая, была тяжелой, кровопролитной и завершилась лишь в XVIII в. победой России.
Непростым было положение и на западной границе. Конфликты с немцами происходили постоянно. То немцы, напав на русское пограничье, расправятся с пленниками, то наши предки, напав на немцев, перережут их засапожными ножами. Ни тем, ни другим все это не нравилось. Взаимное озлобление нарастало. И вот в ходе одного из столкновений жители Иван-города сначала просто ругались с немцами через неширокую речку Нарову, а потом внезапно с криком «Бей немцев'» начали в стихийном порыве переправляться на бревнах, плотах и бочках на противоположный берег и действительно бить немцев, захватив в итоге город Нарву. С такого незначительного эпизода, произошедшего в 1558 г., и началась тяжелая, многолетняя Ливонская война.
Самым важным для нашего предмета — этнической истории России — является то, что эмоциональный порыв жителей Иван-города нашел поддержку московского правительства. Многие бояре высказались за завоевание Ливонии и ее присоединение к России, а войск у Москвы было достаточно. Высокий уровень пассионарности дал множество людей, с детства учившихся только одному — воевать — и не знавших никакой иной профессии, кроме военной службы своему государю. Всем этим отборным рубакам: русской дворянской коннице, северским и рязанским казакам, дворянам-однодворцам — могли противостоять только столь же пассионарные люди, как и они сами.
В Ливонии с середины XVI в. таких людей не было, и самостоятельно защищаться она не могла. Понимая это, немцы быстро приняли дипломатическое решение и прибегли к помощи иностранных войск: на территорию Эстляндии пригласили шведов; на остров Эзель (ныне Сааремаа) — датчан; нашлось место и для поляков (1560-1561). Несмотря на это, русские сумели захватить половину Ливонии, но единства по вопросу о том, что делать дальше, в московском правительстве не было. Надо сказать, что шведы первоначально довольно активно противостояли русскому натиску, но, не добившись решающих успехов, заняли более сдержанную позицию. Поляки вообще предложили отдать русским ту часть Ливонии, которую Москва уже фактически захватила. В этом случае самим полякам отходила остальная часть Ливонии, включая Ригу; а этот город, имевший большое стратегическое значение, открывал торговый путь по Западной Двине.
Еще в 1556 г. в Москве появился замечательный человек — князь Дмитрий Вишневецкий. Происходил он из турово-пинских князей и, следовательно, принадлежал к Рюриковичам. Сам князь Дмитрий был человек храбрый и энергичный. Уважая эти качества, запорожское казачество избрало его своим кошевым атаманом, и он прибыл в Москву с предложением запорожцев захватить Крымское ханство. Царь поддержал Вишневецкого, и в 1558-1559 гг. князь Дмитрий и царский воевода окольничий Данила Адашев совершили несколько набегов на Крым.