Гуревич Георгий Иосифович. Наш подводный корреспондент

   - В трубках есть особая порода - кимберлит, или синяя глина.
   - Как же машина узнает ее?
   - Мы-то узнаем по внешнему виду. По составу тоже. В этих породах мало кварца, куда меньше, чем в граните, меньше, чем в базальте. Кимберлит относят к ультраосновным породам.
   - Опять-таки на машине нет приборов, определяющих процентное содержание кварца.
   Я задумался. Ходоров поставил меня в трудное положение. Что же посоветовать нашей неумелой машине? Пожалуй, легче всего вернуть ее на берег, оборудовать специальными приборами. Но именно этого я избегал. Мало ли какие соображения есть у хозяев машины, какие планы. Захотят ли они искать алмазы?
   - Есть еще одна примета, - сказал я. - В трубках очень силен магнетизм, в десятки раз сильнее, чем в окружающих породах.
   - Вот это годится, - обрадовался Ходоров. - Магнетизм мы измеряем. Можно присоединить на управление.
   И он начал быстро заполнять готовый бланк.
   Он исписал несколько страниц. Упоминалась последовательность выполнения действий, номера ячеек запоминания и многое другое. Наконец Ходоров поставил последнюю точку.
   - Все? - спросил я с облегчением.
   - Нет, не все. Мы с вами написали по-русски, нужно еще перевести на язык, понятный машине.
   Он вынул толстую книгу с надписью "Код", разыскал там слово "немедленно" и подсел к стрекочущему аппарату, который пробивал дырки на длинной ленте. Ориентир, немедленно, действие, приостановить прежнюю программу... - все это изображалось различными комбинациями дырочек. Ходоров пробивал их, его помощники проверяли.
   Я вышел из помещения. Мрачные тучи ползли по вечернему небу. Глухо шумели в море темные волны. Только в окошке радиокомнаты тускло мерцал огонек. И оттуда во тьму под черными тучами, над черными валами несся в черное подводное ущелье приказ: "
   Ориентир - немедленно. Действие - приостановить прежнюю программу!" Вперед, на проверку гипотезы Сошина!
   23
   Тихоокеанский, восточный склон впадины был ниже, но куда круче азиатского. На суше ни один вездеход не вскарабкался бы на такую крутизну. Машина, однако, умела просто всплывать.
   Она всплывала все утро, и все утро на экране проходили лавы, вулканические глыбы, шестигранные базальтовые столбы; вулканическое литье, первозданное, как будто вчера рожденное, не разрыхленное ручьями, не разъеденное корнями и ветром.
   Подъем на ложе океана занял полдня.
   Наверху, несколько неожиданно после гористого косогора, открылось ровное, слегка наклоненное к юго-востоку плато - довольно скучная илистая равнина, усаженная кое-где бесцветными комочками голотурий.
   В соответствии с программой, машина повернула на юго-восток. Почти сразу вступил в действие и другой пункт инструкции - относительно магнитных аномалий. Машина двигалась зигзагами, сворачивая то вправо, то влево, несколько раз принималась бурить, но буровые разочаровывали нас. Аномалии объяснились повышенным содержанием железа в минералах, даже не в рудах.
   Уже к вечеру, описав петлю вокруг какого-то илистого холмика, машина вновь пристроилась бурить. На узеньких экранах, где демонстрировались колонки, появились рыхлый ил, песок, муть... Потом движение колонки замедлилось видимо, бур наткнулся на какое-то очень твердое вещество. Минута, другая... и по экрану поползли ржавые, а потом и серо-стальные опилки.
   Металл! Чистый металл на дне моря!
   - Метеорит! - решил Ходоров. - На больших глубинах, где осадков совсем мало, значительная доля камней - метеориты.
   - Разве метеорное железо намагничено? - усомнился Сысоев. - Вероятнее, это судно.
   Кажется, на этот раз Сысоев оказался прав. Слой металла был совсем незначительный - несколько миллиметров. Бур проткнул железо и вошел опять в воду. Все это было очень похоже на корпус затонувшего, наполненного водой судна.
   К сожалению, разобраться как следует на удалось. Пробило восемь часов, и машина замерла, оставила зрителей до утра терзаться догадками: "Судно или не судно найдено на дне? Если судно, то какой эпохи? И что на нем сохранилось?"
   Ихтиолог Казаков явился в столовую с трехтомной историей кораблекрушений. Весь вечер он читал рассказы о трагедиях в море, начиная со времен землепроходцев и до 1945 года. Если верить книге, десятки судов погибли именно здесь, юго-восточнее острова Итуруп.
   Энергичный интерес к находке проявил и Сысоев.
   - На каждом судне есть касса, - твердил он. - Есть подлинные ценности, не мифические алмазы Юрия Сергеевича. Да мало ли дорогих грузов? Здесь плавали суда с пушниной и даже с вином. Представляете, какой вкус у вина, пролежавшего сотню-другую лет?
   - В Средиземном море, - отозвался Казаков, - нашли галеру с вином, затонувшую еще в римские времена. Гурманы попробовали вино двухтысячелетней давности. Оказалась невыносимая кислятина, чистейший уксус.
   По настоянию Сысоева, уступчивый Ходоров принялся составлять новую программу на предмет обследования судна. Опять появился разграфленный бланк и на нем категорические приказания: "Приостановить прежнюю программу, обойти аномалию трижды, бурить через каждые пять метров!"
   - Сначала надо снять слой песка, - говорил Сысоев.
   - Машина не умеет вести раскопки.
   - Надо хотя бы проникнуть в трюм, посмотреть, что там есть.
   Но тут Ходоров проявил непреклонность:
   - Ни в коем случае! Машина не приспособлена. Она застрянет.
   - Ну хотя бы поднять крышку трюма.
   - Можно пробурить палубу. Если трюм полон до верха, бур проникнет в груз.
   - А вдруг там взрывчатка?
   - Оставьте, кто же держит взрывчатку под самой палубой.
   В разгар этих споров из экранной прибежал взволнованный радист.
   - Машина пляшет! - крикнул он, распахивая дверь.
   - Что значит "пляшет"? Что вы имеете в виду?
   Радист не смог объяснить. Он только размахивал руками, приговаривая: "туда и сюда".
   Инженеры, океанологи, ихтиологи и биологи гурьбой кинулись в экранную. Там действительно творилось что-то непонятное.
   На одном из экранов виднелось голубоватое сияние, сверху расплывчатое, бесформенное, снизу переходящее в четкие струйки. Казалось, светящееся существо стоит на двух ножках... как бы сказочный джин выходил из двух бутылок сразу. И вокруг этого светоносного облака машина вытанцовывала - дежурный выразился довольно точно - какой-то странный вальс. То она приближалась, то отходила, кружилась на месте, пятилась, двигалась боком, даже стоймя - на пятках гусениц. Голубое сияние перебрасывалось с верхнего экрана на нижние, с переднего на задний, мелькало там и тут.
   Ходоров первый догадался, в чем дело.
   - Вот проклятые! - воскликнул он. - Запакостили весь океан. Марианской впадины им мало, к нашим границам подбрасывают.
   И крикнув: "Радиста ко мне", - он выбежал в соседнюю комнату, Через минуту оттуда донесся его взволнованный голос:
   - Срочно шифруйте: "Прервать выполнение прежней программы! Поворот на сто восемьдесят градусов. Курс - запад".
   Приняв приказ, машина начала было поворачиваться, но получилось что-то непонятное. Присев на гусеницы, машина сделала один поворот, другой, третий. Ни дать ни взять балерина, которая, встав на кончики пальцев, под нарастающие аплодисменты крутит небывалое число пируэтов.
   - Что же это творится? - спрашивали мы. - Заболела она, что ли? С ума сошла?
   Сами того не замечая, в мыслях мы одушевляли машину. Такой был послушный и толковый подводный корреспондент, почти как человек... во всяком случае, разумнее собаки. Невольно в голову приходило, что машина может заболеть даже психически.
   И Ходоров ответил без малейшей улыбки:
   - К сожалению, товарищи, у машин могут быть расстройства, аналогичные психическим: потеря памяти, например. А наша не слышит приказов, не понимает их больше. Все дело в этом проклятом баке. Очевидно, это контейнер с отходами атомного производства. Некоторые зарубежные государства топят в океане такие баки, чтобы не заражать радиоактивными веществами Землю. А заражение все равно получается. Вот видите, радиоактивная жидкость вышла из бака, вода пронизана лучами, наши сигналы не доходят до машины или искажаются... перебиваются какими-то мнимыми приказами. Машина уже потеряла слух. Еще хуже, если у нее поражен "мозг" - управление. "
   Отменить прежнюю программу! Спуститься на грунт! Задний ход!" - стучал радист.
   - Не надо было лезть вперед очертя голову, - бормотал Сысоев, забывая, что он сам настаивал на подробном исследовании металлического корпуса.
   Видимо, сквозь помехи приказы все же доходили до машины. Гусеницы встали на грунт, клубы ила начали оседать. Машина неуверенно двинулась назад, но вдруг, словно окончательно решив не слушаться, помчалась вперед прямо на голубое сияние.
   - Полный ход! И всплытие! - закричал Ходоров что есть силы. Видимо, он решил не противоречить капризам машины, не ожидать, пока она затормозит. Лучше, наоборот, использовать рывок.
   Радист торопливо стучал ключом. Светящийся призрак приблизился, машина вонзилась в него, разорвала. Ноги остались где-то внизу, туловище расплылось, перебросилось на задний экран... С ходу машина проскочила опасную зону.
   - Полный вперед! Полный вперед! - кричал Ходоров. Радист выбивал однообразную дробь. Голубое сияние на заднем экране медленно принимало прежнюю форму безголового туловища на двух тоненьких ножках.
   Проскочив полсотни метров, машина замедлила ход, как бы заколебалась, не вернуться ли ей назад, к голубому сиянию, вокруг которого так весело танцевалось. Ходоров успел крикнуть:
   - Вперед самый полный!
   Должно быть, радиоактивные воды не успели просочиться так далеко. Здесь приказ был воспринят сразу. Машина послушно прибавила ход. Поплыли навстречу серые подводные равнины. Голубой призрак, постепенно тускнея, слился с подводным мраком.
   Через полчаса, облегченно отдуваясь, счастливый и потный Ходоров послал приказ:
   - Отменить "вперед самый полный". Приступить к выполнению прежней программы.
   По прежней программе машине полагался ночной отдых. Так она и поступила: застопорила и погасила прожекторы.
   24
   У человека молодого и крепкого болезни могут пройти бесследно. Организм обладает чудесным свойством саморемонта. Вся жизнь - беспрерывное восстановление разрушений. Раны заживают, болезни залечиваются, усталость проходит.
   Ходоровская машина, как все машины на свете, не обладала этим умением. Она была прочнее человеческого тела, но болезни ее были неизлечимы. И пляска в радиоактивной воде не прошла для нее даром. Машина как бы оглохла, или, точнее сказать, стала "туга на ухо". Она медленно воспринимала приказы, иногда вообще не воспринимала, требовала повторения.
   На берегу, в мастерской, можно было, конечно, исправить эту "тугоухость". Но в пути сама собой она пройти не могла.
   Кроме того, машина стала подслеповатой. За несколько дней на ней осели пассажиры - малоподвижные морские животные и их личинки. Какой-то моллюск упорно ползал по левому экрану, на заднем уселась глубоководная актиния с тонкими щупальцами, очень изящная, но совершенно неуместная на "глазу".
   Ходоров заколебался: не пора ли прекратить путешествие? Но машина уже перевалила через краевую возвышенность, пошли нужные нам перегибы. Рельеф был подходящий, очень похожий на Южную Африку, на Индию и Якутию. И я попросил у Ходорова хотя бы три дня еще.
   В довершение волнений пришла радиограмма о гостях. Надо было готовиться к торжественной встрече. Ходоров попытался отсрочить ее, связался с Москвой, объяснил Волкову, что возвращение машины отложено.
   - Алеша, голубчик, - сказал тот. - Ты делаешь глупости. Послушай меня. Ты толковый конструктор, но организатор никакой. Нам нужен успех - быстрый, наглядный и при свидетелях. Иначе поднимется спор, и через месяц окажется, что ты не автор и машина не машина и делали ее не в нашем бюро.
   Ходоров пробовал доказать, что успех будет нагляднее, если машина обнаружит полезные ископаемые. И тогда его начальник сказал внушительно и с полной откровенностью:
   - Не понимаешь, чудак, простой истины. Если ты написал хорошую книгу, выпускай ее отдельными томами. Ты можешь получить премию за первый том, за второй - еще одну и третью за третий. А когда книга выходит вся целиком, больше одной премии не будет. В общем, возвращай машину на берег.
   А Ходорова не волновали премии, ему хотелось скорее дописать продолжение. Каждый километр манил неизведанным. Вот и сейчас, пока шел разговор с Москвой, впереди показался какой-то свет, очень слабое фиолетово-серое сияние, не ярче ночного неба. Мы даже подумали сначала, что это светится экран. Свет мерцал, вспыхивая, примерно так, как в неисправном телевизоре. Но потом стало заметно, что сияние меняет оттенок, становится не только ярче, но и голубоватее. В толще воды фиолетовые лучи проникают дальше всего, у голубых путь короче, у зеленых еще короче. Сияние впереди голубело, значит машина приближалась к источнику света.
   Что же светится в глубине? Опять контейнер? Нет, слишком много света. Естественный радиоактивный фонтан? Скопление бактерий? Или что-то небывалое? Неужели же отступить на пороге тайны?
   Свечение исходило из определенной точки по курсу машины. Постепенно мы стали различать ядро и освещенную область вокруг него. Потом немного ниже ядра наметился темный конус. Свет как бы выходил из-за горы.
   - Вулкан? - предположил Ходоров. Он как раз вернулся из радиобудки.
   И это действительно оказался вулкан. С каждой минутой он виден был все яснее. Извержение шло под водой, на глубине пяти километров. Наземные вулканы выбрасывают столб пара и пепла на высоту до пятнадцати километров, но пятикилометровую толщу воды никакой вулкан пробить не мог. Получилось как бы рычанье с зажатым ртом. Пепел расплывался над самым дном тяжелой тучей, раскаленная лава освещала ее снизу. Сама лава, вырвавшись из недр, тут же меркла.
   Поглощая свет, вода скрадывала расстояние. Лава казалась тусклой, далекой и не огненно-красной, как наверху, а мертвенно-зеленой. Какая-нибудь креветка все еще могла затмить вулкан. А между тем машина уже взбиралась на склон горы.
   Постепенно сияние стало ярко-зеленым, даже с некоторой желтизной. Обозначились два языка лавы. Они казались очень короткими, потому что вода гасила их, одевала снаружи темной коркой. На самом деле расплавленная масса расползалась далеко, но только неясные полосы кипящих пузырьков отмечали ее путь.
   Внезапно Ходоров ринулся к двери, задевая за стулья, с порога крикнул радисту:
   - Саша, срочно давай приказ: "Ориентир: немедленно. Действие: отложить программу номер два. Курс: юго-восток".
   - Алексей Дмитриевич, нельзя ли повременить? До кратера еще далеко.
   - Далеко. А вы не понимаете, что машина пересечет поток лавы, тот, что справа.
   Я мысленно продолжил правый поток и понял, что Ходоров не напрасно встревожился. Действительно, машина должна была пересечь трассу лавы. А вступив на поток, машина проломила бы тонкую корочку и погрузилась бы в расплавленный базальт.
   Прошла минута, прежде чем радист зашифровал и передал приказ. К сожалению, глуховатая со вчерашнего дня машина восприняла его не сразу. Снова и снова радист выстукивал: "Отложить, отложить, отложить прежнюю программу". За это время грозная опасность придвинулась вплотную. На экране появилось смутное облако. Оно росло, различалось все лучше - это означало, что машина приближается к нему. Вот оно уже совсем рядом, половина экрана затянута паром.
   Нет, приказ дошел все-таки, машина повернула. Туман переместился на боковой экран. Ковыляя по буграм застывшей лавы прежних извержений, машина начала спускаться с опасной горы. Путь впереди был свободен. Лава двигалась где-то правее.
   Но почему же все-таки и на переднем экране появился туман?
   Как понять - обгоняет лава, что ли? Хорошо, если она не забежит вперед, не перережет дорогу.
   А это что? Впереди тьма, ничего не видно. Цифры глубин стремительно растут. Очевидно, прыжок с трамплина. Минута, другая. Вот так круча, целое ущелье! И такое отвесное! Интересно, что там внизу? Не придется ли машине всплывать обратно? Какая-то муть поднимается снизу. Или это пар? Неужели машина угодила в побочный кратер?
   Туман все гуще, проносятся громадные пузыри. Яркая вспышка и...
   По всем экранам бегут косые светлые линии, так хорошо знакомые каждому телезрителю. Приемник работает... но изображения нет.
   Механики даже не стали проверять аппаратуру. Всем было ясно, что катастрофа произошла внизу, на склоне подводного вулкана.
   25
   Туман стоял над океаном, неизменный курильский туман. И грозные валы, выплывающие из мглы, казались еще страшнее - безмолвные тени волн, призраки опасности.
   Катер вспарывал валы острым носом, нырял в кипящую пену, соленые струйки текли по брезентовым плащам, по капюшонам, по лицам.
   Мы спешили на плавучую базу, лелея слабую надежду найти машину ультразвуковым локатором, поднять со дна хотя бы остов. Все были здесь, в тесной каютке: Ходоров, механики, наблюдатели - все, кто с восхищением следили за путешествием машины, от первого ее шага до последнего трагического прыжка.
   Люди по-разному переживают неудачу. Казакова, например, вздыхала и сетовала:
   - Ах, какое стечение обстоятельств! Ах, какая жалость! Если бы повернули на пять минуть раньше... если бы скомандовали на восток, а не на юго-восток...
   Бледный Сысоев (его мучила морская болезнь) настойчиво искал виноватого.
   - Когда люди очертя голову лезут на рожон - беды не миновать, - твердил он. - Вместо того чтобы изучать шаг за шагом, спешили, как на пожар.
   - Задним умом все крепки, - сказал я ему. - На самом деле экспедиция подготовлена хорошо. Машина может выполнять работы в любой части океана. Наше задание привело ее к действующему вулкану, но это же редкая случайность.
   Почему-то Ходоров счел мои слова за попытку оправдаться.
   - Я не виню вас, - сказал он усталым голосом. - Виноват я один. Надо было поставить на машину термометр и дать указание, чтобы при температуре свыше тридцати градусов машина поворачивала назад. Но я не догадался. Я так был уверен, что в глубине повсюду неизменные температуры. Я должен был предусмотреть...
   Я попытался его утешить:
   - Нельзя всего предусмотреть, Алексей Дмитриевич.
   - Без человека не обойдешься, - мрачно изрек Сысоев и перегнулся через борт. Его человеческая натура не выдержала качки.
   Да, разума машине не хватало. Был бы на ней машинист, он вывел бы машину благополучно. А может и нет. Разве мало людей погибло при извержениях? Видели опасность, а убежать не успевали. Правда, человек умеет быть осторожным в незнакомом месте. А машина? Можно ли ей дать программу на осторожность? Как поступил бы я, увидев под водой непонятный туман? Наверное, остановил бы машину, задумался: "На что это похоже? На вулкан? Вулкан надо обходить стороной".
   А если ни на что не похоже?
   Но здесь мои размышления прервала волна. Катер подбросило, я больно ударился затылком. Обругал себя: "Шляпа! Держаться надо лучше".
   А в голове уже связывались нити: вот что предупреждает нас об опасности боль. Ребенок протягивает руку к свечке и отдергивает - он обжегся. Теперь ему известно: огонь обжигает. У потока лавы мы ошпарились бы и поспешили бы удрать.
   - Алексей Дмитриевич, нельзя сделать, чтобы машине было больно?
   - Нет, конечно. Ведь это металл, кристаллы, провода - нечувствительный материал.
   Но я уже верил в машину больше, чем изобретатель. "
   Металл не чувствует, - раздумывал я. - Но ведь углерод и водород тоже не чувствуют. А человек, состоящий из углерода, водорода, кислорода и прочих элементов, радуется, негодует, страдает и наслаждается. Как-нибудь устроена эта система, доставляющая страдание. Надо бы разобраться, как именно".
   Подвижное лицо Ходорова между тем изменило выражение. Усталая безнадежность исчезла, появился живой интерес.
   - Боль и не нужна, - сказал он. - Нужен просто индикатор опасности. Например, такой: вал разрушается при нагрузке в две тонны на квадратный сантиметр. Присоединяем к валу индикатор напряжений. Когда нагрузка превосходит полторы тонны, датчик дает команду машине отойти. К сожалению, сложно это все. Чем больше деталей, тем больше аварий. Не хочется ставить добавочные устройства, которые могут понадобиться раз в год.
   Я подумал: "И у нас в геологии так же. Запасливый - раб и сторож вещей. Нельзя тащить с собой инструмент, который понадобится раз в год. Не изыскателем будешь, носильщиком".
   Так рассуждали мы в крохотном катере, как будто не было рядом нависающих валов, а машина стояла в мастерской и не надо было разыскивать ее на дне. Человек умеет забывать неприятности. Иногда это бывает полезно.
   - А машина может забывать, Алексей Дмитриевич?
   Оказывается, может. В машине есть магнитная лента, на которой записываются приказы. Но ленту можно размагнитить.
   Но вот из тумана донеслись прерывистые гудки. Плавучая база звала катер. Вскоре появилась остроносая тень небольшого парохода. Сбавив скорость, катер осторожно приблизился к борту. Матрос, стоявший на палубе, ловко поймал канат, а человек в фуражке с "крабом" крикнул, перевесившись через борт:
   - Нашли уже!
   26
   Все вместе и по очереди мы ходили в штурманскую рубку, чтобы посмотреть на черное пятнышко. Так выглядела машина на небольшом экране локатора. Неподвижная, она ожидала помощи на дне под пятикилометровой толщей воды, под зыбкими серо-зелеными неустойчивыми холмами. Но помощи мы не могли оказать. Именно эти холмы мешали нам. Океан развоевался не на шутку. Волны метались в суматошной пляске, пенные языки разгуливали по палубе, ветер рвал двери, хлестал по лицу. Мы вынуждены были ждать и утешаться, глядя на черное пятнышко. А далеко внизу, в вечной тьме и тишине, терпеливо ждала машина, терпеливее, чем люди.
   Буря бесновалась... а эфир был спокоен и беспрепятственно доносил радиограммы. Волков слал приказы. Он требовал принять срочные меры, ускорить темпы, обеспечить подъем машины, сохранить в целости материальную часть и т.д. Даже радист, принимая очередное указание, сказал в сердцах:
   - Что вы терпите? Радируйте ему: "Обеспечивайте хорошую погоду, принимайте меры ликвидации шторма". Тогда мы сможем ускорить темпы.
   Ходоров грустно улыбнулся:
   - Он не обидится, даже обрадуется. Подошьет к делу и будет показывать: вот какой легкомысленный человек Ходоров. По легкомыслию и погубил машину.
   Наконец на третий день океан утих. Суматошная пляска сменилась задумчивым покачиванием. От горизонта до горизонта катились пологие валы, солидные и размеренные. Капитан счел погоду приемлемой, стрела подъемного крана свесилась над водой, и тяжелый электромагнит бултыхнулся в воду.
   Прошла минута, другая, и океан стер его след. Воды сомкнулись, возобновилось мерное раскачивание. Журчала лебедка, стальной канат скользил через борт. К пострадавшему шла помощь, последнее действие разыгрывалось в глубинах. Но океан плотным занавесом скрывал сцену от зрителей.
   Видеть можно было только пятнышки в рубке штурмана: одно побольше, и почернее - электромагнит, другое поменьше и не такое отчетливое - машину. Большое пятно тускнело и съеживалось - электромагнит уходил в глубину. Матрос у лебедки выкрикивал цифры: три тысячи метров, три тысячи сто метров...
   Самое трудное началось у дна. Надо было подвести магнит вплотную, а он качался на пятикилометровом канате и отставал от судна. Капитан долго маневрировал, прежде чем два черных пятнышка слились.
   И вот они поднимаются вместе. Матрос снова выкрикивает цифры, но уже в обратном порядке. Вверх канат идет гораздо медленнее, наше нетерпение еще усиливает эту медлительность. Ползет, ползет из воды мокрая стальная змея. Только сейчас понимаешь, как это много - пять километров. А когда идешь по тайге, пять километров - совсем рядом.
   Осталось пятьсот метров... четыреста... триста. Весь экипаж на одном борту, все смотрят в воду, так бы и пробили ее взглядом. Сто метров... пятьдесят... тридцать!
   Наконец, смутная тень появляется под водой - сначала что-то неопределенное, бесформенное. Но вот вода раздается, черный корпус поднимается над ней, с него сбегают струи, скрадывая очертания. Это электромагнит. Теперь очередь машины. Сейчас она появится. Виден острый нос... а затем и весь корпус старого морского бота с пробитым дном.
   27
   Добавочные поиски ничего не дали. Судно трижды обошло район вулкана (его нетрудно было обнаружить при помощи эхолота), но никаких металлических предметов поблизости не было. Осталась слабенькая надежда, совсем маловероятное предположение. Может быть, машина продолжала путь по заданному маршруту. На всякий случай, для очистки совести, стоило пройти над ним.
   Маршрут можно было знать только приблизительно. Ведь машина должна была руководствоваться малозаметными перегибами и останавливаться для бурения, встречая магнитные аномалии. Плывя по поверхности, мы не могли с достаточной точностью находить перегибы и аномалии.
   Час за часом плыл пароход на северо-восток, и с каждым часом слабела и угасала надежда. Такой простор вокруг, где там разглядеть небольшую машину. Все равно что искать иголку в стоге сена, ключ, потерянный в лесу. Кто знает, что в машине испортилось? Даже если она продолжала путь, ошибка на полградуса могла увести ее в сторону на сто километров.
   Целый день Ходоров не появлялся на палубе, не завтракал, не обедал. Я забеспокоился, решил навестить его в каюте. Я понимал, что Ходоров в отчаянии сейчас, а люди в отчаянии делают глупости.