Страница:
Валерий Гусев
Мастер-класс по неприятностям
Глава I
НЕБОЛЬШАЯ МАЛОСТЬ
Господа, вы ввязываетесь в скверную историю», – сказал когда-то кто-то из королевских мушкетеров. Сказано очень давно, но сказано верно и на все времена.
Вот и мы с Алешкой этим летом ввязались в скверную историю. Только поврозь. Он ввязался в средней полосе России, на берегу заросшего пруда, а я – в ее южной полосе, на берегах полноводной реки Кубани. Мы ведь оба настоящие специалисты по неприятностям! Можем запросто учить других, как их находить!
Получилось как? Получилось так, что наша школа, она не совсем нормальная. Она с этим… с гуманитарным приветом. Кроме всякой физики и математики, мы больше всего изучаем литературу, историю искусств, философию, всякую живопись, иностранные языки, этику с эстетикой. Мы ходим в музеи, на выставки, в театры. И сами устраиваем выставки и ставим классические спектакли, ничуть не хуже, чем их ставят на профессиональной сцене профессиональные режиссеры. Только гораздо приличнее, как говорит руководитель нашей школьной студии, учитель литературы Бонифаций. Такая у него школьная кличка.
И вот нашему директору Семену Михайловичу (школьная кличка – Полковник) все это надоело. Он собрал в актовом зале старшие классы и сказал:
– Слушать сюда! Вы все шибко умные. Но я хочу, чтобы, закончив вверенное мне учебное подразделение, вы были еще и здоровыми. И хоть что-то умели делать своими руками. А не только гонять мышек по компьютерам. Умственного труда вам хватает с избытком. Физического же труда вам явно не хватает.
– Умственный и физический труд, – сказал наш будущий олимпийский чемпион Андрюха Никитин (Никитá по-школьному), – они находятся в состоянии антагонистических противоречий.
– Я эти ваши противоречия, – пригрозил директор, – разрублю, как дядька Гордей морской узел!
– Гордиев узел, – невозмутимо уточнил Никитá, – разрубил не ваш дядька, а Александр Македонский.
– Да ты что? – делано изумился Семен Михалыч. – Точно знаешь? Не врешь?
Наш директор, он в прошлом боевой офицер, командовал в свое время целым мотострелковым полком. Он очень строгий, справедливый, но добрый человек. И тоже шибко умный. Он окончил высшее офицерское училище да еще и педагогический институт. Но он не очень любит показывать нам свой ум. Ну, умным людям это вообще свойственно. Да это им и не надо. Ум, как и глупость, не скроешь.
В общем, Полковник сказал, что старшие классы он объявляет трудовым десантом и направляет его…
– В горячие точки? – сострил Андрюха. – Не катит, Семен Михалыч.
Еще как не катит-то. Хотя мы еще не знали, что наш трудовой десант волей жестоких обстоятельств очень скоро станет боевым. В очень горячей точке.
– В порядке трудового воспитания, – невозмутимо продолжил Полковник, – этим летом девочки поедут в подшефный детдом, а пацаны отправляются на плодородные берега полноводной реки Кубани.
Там, объяснил Семен Михалыч, на этих полноводных берегах произрастают плодородные сельскохозяйственные культуры в виде пшеницы, кукурузы, огурцов с помидорами, а также арбузов и других щедрых даров природы. А мы будем в фермерском хозяйстве под именем «Красные зори» (а какие они еще бывают – зеленые, что ли?) работать на сборе черешни четырех сортов: черной, белой, красной и желтой.
– Будете объедаться ягодой, – пообещал Полковник, – до потери пульса.
Возражений с нашей стороны не последовало. Дружные аплодисменты возглавил все тот же Андрюха. Только вот наши девочки сразу завяли. От зависти. И застонали на весь актовый зал:
– Мы тоже хотим ягодой объедаться! И красной, и белой, и зеленой!
– Отставить разговоры! – прервал их стоны Полковник. – Пацаны привезут вам этой черешни, каждой по ящику. Всех цветов.
– Мы вам и арбузы прикатим, – щедро дополнил его Никитá. – Каждой по ящику.
Как это мы будем катить ящики арбузов, он не объяснил.
Командовать нашим десантом Полковник поручил Бонифацию. Ну, что о нем можно сказать? Бонифаций – он и есть Бонифаций. Голова вся в обильных кудряшках и свитер до колен, который связала ему его добрая мама. Она тоже учитель литературы (в далеком прошлом) и, видимо, передала своему сыну по наследству любовь к российской словесности и к детям школьного возраста. В сочетании с беспощадной строгостью. Если что – у него не задержится и нам мало не покажется.
В общем и целом я поехал на берега реки Кубани, а моего младшего брата Алешку (3-й «А» нашей школы), чтобы не болтался летом в городе, наши родители отправили к нашему другу Митьку на берега заросшего пруда.
Митек – это, вообще говоря, средних лет бородатый писатель. И немного пчеловод. Он собирает мед и пишет хорошие книги о хороших работниках милиции. Он даже о нашем папе книгу написал. Нашей маме эта книга очень понравилась. «Я столько нового, отец, о тебе узнала, – говорила она папе, – даже не верится». Папа отмахивался от этих слов и говорил маме: «Да набрехал там Митек, по-дружески».
Ничего там Митек не набрехал. Папа на самом деле, как у них говорят, правильный мент. В его письменном столе целый ящик орденов и медалей. За всякие раскрытия опасных преступлений, за опасные задержания опасных преступников, за оперативное мастерство, за мужество и героизм, проявленные в борьбе с опасными криминальными сообществами – с бандами, по-простому говоря.
Но папа не любит нам об этом рассказывать; он рассказывает о своей работе только всякие смешные случаи. И по его словам получается, что в милиции служить очень легко, весело и безопасно.
Ни фига себе, как говорит Алешка. Вот наш Митек, он как писателем стал? Очень просто. Он не так давно опером служил, и однажды, когда они с папой задерживали одного гада по кличке Жорик, этот гад Митька тяжело ранил. И врачи сказали: все, с оперативной работой вам, товарищ Митек, придется расстаться. И тогда Митек стал писать книги о своих боевых товарищах по оружию. А самый его близкий боевой товарищ по оружию – наш папа – дал слово поймать этого Жорика и надавать ему по тыкве. С помощью следствия, суда и тюрьмы. Правда, пока этот Жорик папе не попался. На его счастье. Потому что, я думаю, папа надавал бы ему по тыкве не только с помощью суда и следствия.
Жорик исчез бесследно, растворился на просторах России. Папа говорил, что он скрылся где-то на юге, но постоянно зачем-то ездит то туда, то сюда. И ни там, и нигде его не могли ухватить, хотя и объявили в розыск. Один раз, говорил папа, его поймали. Случайно. Но выпустили. У него, говорил папа, всегда были наготове хорошие документы. По этим документам он – то Жора, то Юра, то Георгий, то Жорж Матвеевич. И больше всего беспокоило милицию и уголовный розыск то, что, по случайной информации, Жорик настырно готовился к новому преступлению.
А Митек, уже забыв про свою рану, пишет свои книги в средней полосе России, где у него есть маленький, симпатичный и уютный домик на берегу заросшего пруда, возле деревушки со смешным названием Пеньки. Мы у него часто бываем. И всегда с приключениями. Я уже об этом сто раз рассказывал. Напомню только, что наш Алешка и наш Митек – большие друзья. Потому что Митек – он тоже вроде озорного пацана, и они с Алешкой все время подначивают друг друга, а когда они объединяются против кого-нибудь, тогда этому кому-нибудь мало не кажется…
…Когда мама и Алешка провожали меня на полноводные берега Кубани, Алешка сказал:
– Дим, я тебе буду писать письма каждый день. Потом ты в них исправишь все ошибки, а Митек их напечатает в виде романа. Это такая большая книга, чтоб ты знал. Я получу за нее кучу денег и что-нибудь вам куплю.
– Мороженое? – обрадовалась мама.
– Два! – расщедрился Алешка.
И вот так и получилось. Алешка писал мне письма про свои «страшные опасности и ужасные приключения», я исправлял в них страшные ошибки, а потом Митек из моих воспоминаний и Алешкиных писем слепил вот эту книгу. Я думаю, она вам понравится…
Конечно, наш трудовой десант получился не таким большим, как хотелось бы Полковнику. Многие ребята отказались ехать. Кто-то сослался на слабое здоровье, кто-то собирался с родителями на родное Средиземноморье, а кто-то – в загородное подмосковное имение. Но все равно набралось нас больше двадцати человек, целый взвод, как сказал наш Полковник.
В поезде мы заняли полвагона, ехали весело, почти не спали, съели и выпили все, что собрали нам родители в дорогу и на первое время, а перед самым прибытием к месту назначения Бонифаций вдруг обошел весь вагон и со словами: «Сдавай оружие» – отобрал у нас мобильники и зарядники и сложил в свой черный чемоданчик. С наклейкой в уголке в виде настоящего мультяшного Бонифация – кто-то из ребят налепил, с намеком.
– Это чтобы по ночам вы не жаловались вашим мамам и бабушкам и не слали слезливых эсэмэсок типа…
– Типа: «Мама, я хочу домой!» – продолжил Никитá.
– Никитин, не перебивай старшего, ты не в школе! Собирайте вещи, высаживаемся.
Ясным жарким солнечным утром мы высадились на платформу небольшой станции «Тихорецкая». Папа мне говорил перед отъездом:
– На Тихорецкой не зевайте. Там местные бабульки продают та-а-кие соленые арбузы! А тыквенные семечки – отпад, крупнее наших желудей! А жареные куры…
– Крупнее наших лошадей, – дополнил Алешка. С завистью, что ли?
Бабульки на платформе были. Но не было соленых арбузов, семечек и кур размером с лошадь. Торговали они сигаретами, сникерсами, марсами, молоком в пластиковых бутылках и творогом в пластиковых пакетах. Время нынче другое…
– И стоило в такую даль ехать? – присвистнул Никитá. – Все, как у нас, у любой станции метро. Даже менты такие же.
Тут он не ошибся. Вдоль «торговых рядов» прохаживался распахнутый от жары патрульный и скучно приговаривал:
– Распоряжение администрации… Частная торговля в неустановленных местах… Штрафные санкции в размере до…
Бабульки согласно кивали ему и совали в лапу «штрафные санкции».
Но все равно мне здесь понравилось. Совсем другое солнце, совсем другие деревья. И пахнет совсем по-другому. Неведомыми листьями, неизвестными цветами, незнакомыми травами. И здание вокзала понравилось – небольшое, в завитушках по фасаду, с чистыми окнами. Между которыми висели плакаты с портретом какого-то дядьки с усиками – местная администрация, наверное. Изо рта дядьки облачком вылетали приятные слова: «Я сделаю вас счастливыми!». Правда, кто-то ему не очень поверил и черным маркером написал на лбу слово «Чарлик». Вроде собачьей клички.
Бонифаций тем временем пересчитал наши головы, заставил проверить вещи.
– Здравия желаю! – услышали мы и увидели высокого человека, похожего на офицера в отставке. Он был в военных галифе и сапогах, но в ковбойской шляпе. Владелец фермы «Красные зори» бывший майор Атаков. – Становись! Равняйсь! Напра-у! На погрузку… с места… с песней… шагом арш!
С песней не очень получилось. Потому что наш Бонифаций старательно завизжал старую строевую «Непобедимая и легендарная», а Никитá – еще более старую про елочку, которая родилась в лесу и там же росла. Победил Никитá – он пел густым басом, а Бонифаций жидким тенором.
За зданием вокзала находилось шоссе. Оно было пыльное и пустынное. Зато по его обочине вытянулась живописная колонна: впереди легенькая колясочка на автомобильных рессорах, похожая на легендарную тачанку, запряженная серым в яблоках; затем пассажирская «газелька» и две фуры. Только не думайте, что это наши привычные большегрузные автомобильные фуры. Вовсе нет, это две такие длинные телеги с высокими решетчатыми бортами. В каждой телеге – душистое сено, в каждую запряжена пара коней. Серых в яблоках.
– Стой! Раз, два! – скомандовал военный фермер. – Кто может править лошадьми? Два шага вперед!
Разом шагнул весь «взвод». А ботаник Мальков сделал даже три шага. Этому Мальку я бы не то что лошадь, я бы ему ручную мышь не доверил. Хотя он у нас – будущий золотой медалист и Нобелевский лауреат. Из шибко умных.
Фермер повернулся к Бонифацию и спросил его взглядом. Бонифаций не ошибся:
– Никитин и Оболенский.
Никитá, как универсальный спортсмен, занимался когда-то в конноспортивной школе, а я прошел хорошую практику у папиного друга на подмосковной ферме. И запрягать, и седлать, и ездить верхом, и ухаживать за лошадью – это для меня был не труд, а удовольствие.
– По машинам! – скомандовал фермер.
Мы дружной гурьбой бросились занимать места в телегах. Да не тут-то было.
– Отставить! – рявкнул майор. – Становись! По порядку номеров рассчитайсь!
Да, похоже, мы из школы попали в казарму.
– Первые десять номеров – занять места в фургоне. Остальные – по фурам. Бегом марш!
Майор в отставке внимательно рассмотрел, как мы устроились, и они с Бонифацием сели в легкую коляску. Я разобрал вожжи. Парой я никогда не правил, но это оказалось не труднее, чем править одной лошадью. Мы тронулись. Кавалькадой такой, вроде цыганского табора.
Городок вскоре кончился, и по обе стороны дороги, окаймленной по обочинам какими-то фруктовыми деревьями, потянулись необозримые кубанские степи, засеянные различными полезными злаками и полевыми травами. Вроде кукурузы.
Ехали мы довольно долго. Многие ребята даже задремали на сене, ведь в поезде мы почти не спали.
«Газелька» ушла вперед, а мы неспешно продвигались на «конной тяге». Ярко и жарко светило солнце, сильно пахло всякими травами и растениями, дружно постукивали копытами послушные лошади, заливались в вышине какие-то птицы.
Все вокруг было новое, интересное, необычное. А впереди… Впереди еще интересней станет. Так интересно, что мало не покажется. Скверная история впереди.
Мальков сидел рядом со мной и время от времени хватался за вожжи, делая вид, что он тоже правит.
– Димон, а верхом ты тоже умеешь?
– Могу немного.
– А где ты научился? В каком-нибудь конском клубе?
– В каком еще клубе? Просто мы с моим младшим братом одно время уже жили у одного фермера. Там и научились. И верхом ездить, и коней запрягать, и машину водить, и коров доить, и свиней кормить…
– Интересная у вас жизнь. А я машину только в компьютере вожу.
Да, жизнь у фермера дяди Коли была интересная. Мы многому там научились. Даже с бандитами воевать. Но Мальку я об этом не стал рассказывать, зачем еще больше его расстраивать.
Тем более что тут к нам перебрался еще один бессонный, тоже ботаник, по школьной кличке Матафон. Знаменательная личность. Он удивил нас уже в первом классе. Мы только еще начали знакомиться друг с другом, узнавать – кто ты есть и чего стоишь. И все друг перед другом хвастались. А этот толстенький, со щечками в виде красных яблок, грустно сказал: «А я умею только матафоны собирать». Он еще не умел правильно сказать «магнитофон», но мог сделать его, извините, из двух спичечных коробков, канцелярской скрепки и двух гвоздей. И страдал от таблицы умножения. Но Матафоном так и остался.
Вообще, у нас в классе никогда никому не давали обидные клички. У нас не было Очкариков, мы не насмехались над толстяками – Жиртрест, Сосиска. Вот Никитин… почему его Никитóй прозвали? Не по фамилии, а потому что он занимался всякими единоборствами. И никогда не позволял обижать слабых и маленьких. Малькова мы, наверное, прозвали Мальком просто по фамилии. Но он и в самом деле был чем-то похож на маленькую, шуструю, проворную рыбку, которая все знает и никого не обижает…
Матафон тоже подержался за вожжи и спросил:
– Димон, ведь лошадь большая, умная, сильная, так? Почему же она тогда слушается человека и таскает на себе всякие тяжести?
– А ты у нее спроси.
Впереди показались густые зеленые заросли. Это была небольшая речка, которая, наверное, впадает в большую Кубань. Все берега ее заросли высокими камышами и тростниками; только кое-где поблескивала синяя вода, в которой сверкало южное солнце.
Мы проехали по деревянному мосту, громко стуча копытами и колесами, поднялись на высокий берег и увидели столбик с табличкой: «Колхоз «Красные зори».
– Там краснозорьки живут, – пошутил Мальков. – Да, Димон?
– И краснозорцы, – пошутил Матафон. – Птички такие. Земноводные хлеборобы.
Дорога вскоре повернула и потянулась по широкой аллее, обсаженной ровными пирамидальными тополями, похожими на детские пирамидки. Сразу стало свежо и прохладно.
В конце аллеи стоял скромный двухэтажный домик. У входа – два тополя, как два солдата на посту; на черепичной крыше топчутся и воркуют сизые голуби. Слева от двери сохранилась вывеска – «Дирекция колхоза «Красные зори». А теперь, значит, офис фермерского хозяйства.
Фермер соскочил со своей коляски и подошел к нам.
– Все в порядке? – спросил он с усмешкой. – Никого не потеряли? Отлично. Разгружайтесь. Лошадей – на конюшню. Распрячь. Напоить…
– Баранов – в стойло, холодильник – в дом, – продолжил за него Никитá.
– Бараны – это кто? – усмехнулся фермер.
Никитá уже готов был ответить, но Бонифаций строго его прервал:
– Никитин!
Тот прижал руку к сердцу и сказал:
– Я помню: мы не в школе.
Мы занесли свои вещи в контору, распрягли лошадей. При этом Никитá ухитрился надеть хомут на Малькова. Тот не обиделся и не растерялся, а весело и очень похоже заржал, придерживая хомут у коленок.
Потом мы помчались на реку, искупались и проголодались еще больше. В конторе нас уже ждал легкий перекусон – молоко и здоровенные ломти свежего хлеба.
– Хорошо на даче, – проговорил Никитин, впиваясь зубами в ломоть.
– Не очень, – растерянно сказал вошедший Бонифаций. – Я, кажется, оставил на станции чемоданчик с вашими мобильниками. И с зарядниками.
Мы перестали жевать и хлюпать молоком. Рассеянностью Бонифаций не страдал.
– Это небольшая малость, – сказал фермер. – Завтра я съезжу на станцию и зайду в милицию. Наверняка кто-нибудь их нашел и сдал.
…На следующий день он вернулся на ферму к обеду. С черным чемоданчиком. С пустым. Его действительно сдала в милицию одна бабуля из «торговых рядов». Она нашла его под лавкой в здании вокзала. Вот такая небольшая малость…
– Не расстраивайтесь, – сказал Никитá Бонифацию. – Вы его не потеряли. Его украли.
Утешил, так сказать.
– Это маленькие мелочи, – утешил Бонифация и фермер. – У меня в конторе есть телефон. На крайний случай, всегда можно позвонить. Даже в Москву.
А крайние случаи начались очень скоро…
Вот и мы с Алешкой этим летом ввязались в скверную историю. Только поврозь. Он ввязался в средней полосе России, на берегу заросшего пруда, а я – в ее южной полосе, на берегах полноводной реки Кубани. Мы ведь оба настоящие специалисты по неприятностям! Можем запросто учить других, как их находить!
Получилось как? Получилось так, что наша школа, она не совсем нормальная. Она с этим… с гуманитарным приветом. Кроме всякой физики и математики, мы больше всего изучаем литературу, историю искусств, философию, всякую живопись, иностранные языки, этику с эстетикой. Мы ходим в музеи, на выставки, в театры. И сами устраиваем выставки и ставим классические спектакли, ничуть не хуже, чем их ставят на профессиональной сцене профессиональные режиссеры. Только гораздо приличнее, как говорит руководитель нашей школьной студии, учитель литературы Бонифаций. Такая у него школьная кличка.
И вот нашему директору Семену Михайловичу (школьная кличка – Полковник) все это надоело. Он собрал в актовом зале старшие классы и сказал:
– Слушать сюда! Вы все шибко умные. Но я хочу, чтобы, закончив вверенное мне учебное подразделение, вы были еще и здоровыми. И хоть что-то умели делать своими руками. А не только гонять мышек по компьютерам. Умственного труда вам хватает с избытком. Физического же труда вам явно не хватает.
– Умственный и физический труд, – сказал наш будущий олимпийский чемпион Андрюха Никитин (Никитá по-школьному), – они находятся в состоянии антагонистических противоречий.
– Я эти ваши противоречия, – пригрозил директор, – разрублю, как дядька Гордей морской узел!
– Гордиев узел, – невозмутимо уточнил Никитá, – разрубил не ваш дядька, а Александр Македонский.
– Да ты что? – делано изумился Семен Михалыч. – Точно знаешь? Не врешь?
Наш директор, он в прошлом боевой офицер, командовал в свое время целым мотострелковым полком. Он очень строгий, справедливый, но добрый человек. И тоже шибко умный. Он окончил высшее офицерское училище да еще и педагогический институт. Но он не очень любит показывать нам свой ум. Ну, умным людям это вообще свойственно. Да это им и не надо. Ум, как и глупость, не скроешь.
В общем, Полковник сказал, что старшие классы он объявляет трудовым десантом и направляет его…
– В горячие точки? – сострил Андрюха. – Не катит, Семен Михалыч.
Еще как не катит-то. Хотя мы еще не знали, что наш трудовой десант волей жестоких обстоятельств очень скоро станет боевым. В очень горячей точке.
– В порядке трудового воспитания, – невозмутимо продолжил Полковник, – этим летом девочки поедут в подшефный детдом, а пацаны отправляются на плодородные берега полноводной реки Кубани.
Там, объяснил Семен Михалыч, на этих полноводных берегах произрастают плодородные сельскохозяйственные культуры в виде пшеницы, кукурузы, огурцов с помидорами, а также арбузов и других щедрых даров природы. А мы будем в фермерском хозяйстве под именем «Красные зори» (а какие они еще бывают – зеленые, что ли?) работать на сборе черешни четырех сортов: черной, белой, красной и желтой.
– Будете объедаться ягодой, – пообещал Полковник, – до потери пульса.
Возражений с нашей стороны не последовало. Дружные аплодисменты возглавил все тот же Андрюха. Только вот наши девочки сразу завяли. От зависти. И застонали на весь актовый зал:
– Мы тоже хотим ягодой объедаться! И красной, и белой, и зеленой!
– Отставить разговоры! – прервал их стоны Полковник. – Пацаны привезут вам этой черешни, каждой по ящику. Всех цветов.
– Мы вам и арбузы прикатим, – щедро дополнил его Никитá. – Каждой по ящику.
Как это мы будем катить ящики арбузов, он не объяснил.
Командовать нашим десантом Полковник поручил Бонифацию. Ну, что о нем можно сказать? Бонифаций – он и есть Бонифаций. Голова вся в обильных кудряшках и свитер до колен, который связала ему его добрая мама. Она тоже учитель литературы (в далеком прошлом) и, видимо, передала своему сыну по наследству любовь к российской словесности и к детям школьного возраста. В сочетании с беспощадной строгостью. Если что – у него не задержится и нам мало не покажется.
В общем и целом я поехал на берега реки Кубани, а моего младшего брата Алешку (3-й «А» нашей школы), чтобы не болтался летом в городе, наши родители отправили к нашему другу Митьку на берега заросшего пруда.
Митек – это, вообще говоря, средних лет бородатый писатель. И немного пчеловод. Он собирает мед и пишет хорошие книги о хороших работниках милиции. Он даже о нашем папе книгу написал. Нашей маме эта книга очень понравилась. «Я столько нового, отец, о тебе узнала, – говорила она папе, – даже не верится». Папа отмахивался от этих слов и говорил маме: «Да набрехал там Митек, по-дружески».
Ничего там Митек не набрехал. Папа на самом деле, как у них говорят, правильный мент. В его письменном столе целый ящик орденов и медалей. За всякие раскрытия опасных преступлений, за опасные задержания опасных преступников, за оперативное мастерство, за мужество и героизм, проявленные в борьбе с опасными криминальными сообществами – с бандами, по-простому говоря.
Но папа не любит нам об этом рассказывать; он рассказывает о своей работе только всякие смешные случаи. И по его словам получается, что в милиции служить очень легко, весело и безопасно.
Ни фига себе, как говорит Алешка. Вот наш Митек, он как писателем стал? Очень просто. Он не так давно опером служил, и однажды, когда они с папой задерживали одного гада по кличке Жорик, этот гад Митька тяжело ранил. И врачи сказали: все, с оперативной работой вам, товарищ Митек, придется расстаться. И тогда Митек стал писать книги о своих боевых товарищах по оружию. А самый его близкий боевой товарищ по оружию – наш папа – дал слово поймать этого Жорика и надавать ему по тыкве. С помощью следствия, суда и тюрьмы. Правда, пока этот Жорик папе не попался. На его счастье. Потому что, я думаю, папа надавал бы ему по тыкве не только с помощью суда и следствия.
Жорик исчез бесследно, растворился на просторах России. Папа говорил, что он скрылся где-то на юге, но постоянно зачем-то ездит то туда, то сюда. И ни там, и нигде его не могли ухватить, хотя и объявили в розыск. Один раз, говорил папа, его поймали. Случайно. Но выпустили. У него, говорил папа, всегда были наготове хорошие документы. По этим документам он – то Жора, то Юра, то Георгий, то Жорж Матвеевич. И больше всего беспокоило милицию и уголовный розыск то, что, по случайной информации, Жорик настырно готовился к новому преступлению.
А Митек, уже забыв про свою рану, пишет свои книги в средней полосе России, где у него есть маленький, симпатичный и уютный домик на берегу заросшего пруда, возле деревушки со смешным названием Пеньки. Мы у него часто бываем. И всегда с приключениями. Я уже об этом сто раз рассказывал. Напомню только, что наш Алешка и наш Митек – большие друзья. Потому что Митек – он тоже вроде озорного пацана, и они с Алешкой все время подначивают друг друга, а когда они объединяются против кого-нибудь, тогда этому кому-нибудь мало не кажется…
…Когда мама и Алешка провожали меня на полноводные берега Кубани, Алешка сказал:
– Дим, я тебе буду писать письма каждый день. Потом ты в них исправишь все ошибки, а Митек их напечатает в виде романа. Это такая большая книга, чтоб ты знал. Я получу за нее кучу денег и что-нибудь вам куплю.
– Мороженое? – обрадовалась мама.
– Два! – расщедрился Алешка.
И вот так и получилось. Алешка писал мне письма про свои «страшные опасности и ужасные приключения», я исправлял в них страшные ошибки, а потом Митек из моих воспоминаний и Алешкиных писем слепил вот эту книгу. Я думаю, она вам понравится…
Конечно, наш трудовой десант получился не таким большим, как хотелось бы Полковнику. Многие ребята отказались ехать. Кто-то сослался на слабое здоровье, кто-то собирался с родителями на родное Средиземноморье, а кто-то – в загородное подмосковное имение. Но все равно набралось нас больше двадцати человек, целый взвод, как сказал наш Полковник.
В поезде мы заняли полвагона, ехали весело, почти не спали, съели и выпили все, что собрали нам родители в дорогу и на первое время, а перед самым прибытием к месту назначения Бонифаций вдруг обошел весь вагон и со словами: «Сдавай оружие» – отобрал у нас мобильники и зарядники и сложил в свой черный чемоданчик. С наклейкой в уголке в виде настоящего мультяшного Бонифация – кто-то из ребят налепил, с намеком.
– Это чтобы по ночам вы не жаловались вашим мамам и бабушкам и не слали слезливых эсэмэсок типа…
– Типа: «Мама, я хочу домой!» – продолжил Никитá.
– Никитин, не перебивай старшего, ты не в школе! Собирайте вещи, высаживаемся.
Ясным жарким солнечным утром мы высадились на платформу небольшой станции «Тихорецкая». Папа мне говорил перед отъездом:
– На Тихорецкой не зевайте. Там местные бабульки продают та-а-кие соленые арбузы! А тыквенные семечки – отпад, крупнее наших желудей! А жареные куры…
– Крупнее наших лошадей, – дополнил Алешка. С завистью, что ли?
Бабульки на платформе были. Но не было соленых арбузов, семечек и кур размером с лошадь. Торговали они сигаретами, сникерсами, марсами, молоком в пластиковых бутылках и творогом в пластиковых пакетах. Время нынче другое…
– И стоило в такую даль ехать? – присвистнул Никитá. – Все, как у нас, у любой станции метро. Даже менты такие же.
Тут он не ошибся. Вдоль «торговых рядов» прохаживался распахнутый от жары патрульный и скучно приговаривал:
– Распоряжение администрации… Частная торговля в неустановленных местах… Штрафные санкции в размере до…
Бабульки согласно кивали ему и совали в лапу «штрафные санкции».
Но все равно мне здесь понравилось. Совсем другое солнце, совсем другие деревья. И пахнет совсем по-другому. Неведомыми листьями, неизвестными цветами, незнакомыми травами. И здание вокзала понравилось – небольшое, в завитушках по фасаду, с чистыми окнами. Между которыми висели плакаты с портретом какого-то дядьки с усиками – местная администрация, наверное. Изо рта дядьки облачком вылетали приятные слова: «Я сделаю вас счастливыми!». Правда, кто-то ему не очень поверил и черным маркером написал на лбу слово «Чарлик». Вроде собачьей клички.
Бонифаций тем временем пересчитал наши головы, заставил проверить вещи.
– Здравия желаю! – услышали мы и увидели высокого человека, похожего на офицера в отставке. Он был в военных галифе и сапогах, но в ковбойской шляпе. Владелец фермы «Красные зори» бывший майор Атаков. – Становись! Равняйсь! Напра-у! На погрузку… с места… с песней… шагом арш!
С песней не очень получилось. Потому что наш Бонифаций старательно завизжал старую строевую «Непобедимая и легендарная», а Никитá – еще более старую про елочку, которая родилась в лесу и там же росла. Победил Никитá – он пел густым басом, а Бонифаций жидким тенором.
За зданием вокзала находилось шоссе. Оно было пыльное и пустынное. Зато по его обочине вытянулась живописная колонна: впереди легенькая колясочка на автомобильных рессорах, похожая на легендарную тачанку, запряженная серым в яблоках; затем пассажирская «газелька» и две фуры. Только не думайте, что это наши привычные большегрузные автомобильные фуры. Вовсе нет, это две такие длинные телеги с высокими решетчатыми бортами. В каждой телеге – душистое сено, в каждую запряжена пара коней. Серых в яблоках.
– Стой! Раз, два! – скомандовал военный фермер. – Кто может править лошадьми? Два шага вперед!
Разом шагнул весь «взвод». А ботаник Мальков сделал даже три шага. Этому Мальку я бы не то что лошадь, я бы ему ручную мышь не доверил. Хотя он у нас – будущий золотой медалист и Нобелевский лауреат. Из шибко умных.
Фермер повернулся к Бонифацию и спросил его взглядом. Бонифаций не ошибся:
– Никитин и Оболенский.
Никитá, как универсальный спортсмен, занимался когда-то в конноспортивной школе, а я прошел хорошую практику у папиного друга на подмосковной ферме. И запрягать, и седлать, и ездить верхом, и ухаживать за лошадью – это для меня был не труд, а удовольствие.
– По машинам! – скомандовал фермер.
Мы дружной гурьбой бросились занимать места в телегах. Да не тут-то было.
– Отставить! – рявкнул майор. – Становись! По порядку номеров рассчитайсь!
Да, похоже, мы из школы попали в казарму.
– Первые десять номеров – занять места в фургоне. Остальные – по фурам. Бегом марш!
Майор в отставке внимательно рассмотрел, как мы устроились, и они с Бонифацием сели в легкую коляску. Я разобрал вожжи. Парой я никогда не правил, но это оказалось не труднее, чем править одной лошадью. Мы тронулись. Кавалькадой такой, вроде цыганского табора.
Городок вскоре кончился, и по обе стороны дороги, окаймленной по обочинам какими-то фруктовыми деревьями, потянулись необозримые кубанские степи, засеянные различными полезными злаками и полевыми травами. Вроде кукурузы.
Ехали мы довольно долго. Многие ребята даже задремали на сене, ведь в поезде мы почти не спали.
«Газелька» ушла вперед, а мы неспешно продвигались на «конной тяге». Ярко и жарко светило солнце, сильно пахло всякими травами и растениями, дружно постукивали копытами послушные лошади, заливались в вышине какие-то птицы.
Все вокруг было новое, интересное, необычное. А впереди… Впереди еще интересней станет. Так интересно, что мало не покажется. Скверная история впереди.
Мальков сидел рядом со мной и время от времени хватался за вожжи, делая вид, что он тоже правит.
– Димон, а верхом ты тоже умеешь?
– Могу немного.
– А где ты научился? В каком-нибудь конском клубе?
– В каком еще клубе? Просто мы с моим младшим братом одно время уже жили у одного фермера. Там и научились. И верхом ездить, и коней запрягать, и машину водить, и коров доить, и свиней кормить…
– Интересная у вас жизнь. А я машину только в компьютере вожу.
Да, жизнь у фермера дяди Коли была интересная. Мы многому там научились. Даже с бандитами воевать. Но Мальку я об этом не стал рассказывать, зачем еще больше его расстраивать.
Тем более что тут к нам перебрался еще один бессонный, тоже ботаник, по школьной кличке Матафон. Знаменательная личность. Он удивил нас уже в первом классе. Мы только еще начали знакомиться друг с другом, узнавать – кто ты есть и чего стоишь. И все друг перед другом хвастались. А этот толстенький, со щечками в виде красных яблок, грустно сказал: «А я умею только матафоны собирать». Он еще не умел правильно сказать «магнитофон», но мог сделать его, извините, из двух спичечных коробков, канцелярской скрепки и двух гвоздей. И страдал от таблицы умножения. Но Матафоном так и остался.
Вообще, у нас в классе никогда никому не давали обидные клички. У нас не было Очкариков, мы не насмехались над толстяками – Жиртрест, Сосиска. Вот Никитин… почему его Никитóй прозвали? Не по фамилии, а потому что он занимался всякими единоборствами. И никогда не позволял обижать слабых и маленьких. Малькова мы, наверное, прозвали Мальком просто по фамилии. Но он и в самом деле был чем-то похож на маленькую, шуструю, проворную рыбку, которая все знает и никого не обижает…
Матафон тоже подержался за вожжи и спросил:
– Димон, ведь лошадь большая, умная, сильная, так? Почему же она тогда слушается человека и таскает на себе всякие тяжести?
– А ты у нее спроси.
Впереди показались густые зеленые заросли. Это была небольшая речка, которая, наверное, впадает в большую Кубань. Все берега ее заросли высокими камышами и тростниками; только кое-где поблескивала синяя вода, в которой сверкало южное солнце.
Мы проехали по деревянному мосту, громко стуча копытами и колесами, поднялись на высокий берег и увидели столбик с табличкой: «Колхоз «Красные зори».
– Там краснозорьки живут, – пошутил Мальков. – Да, Димон?
– И краснозорцы, – пошутил Матафон. – Птички такие. Земноводные хлеборобы.
Дорога вскоре повернула и потянулась по широкой аллее, обсаженной ровными пирамидальными тополями, похожими на детские пирамидки. Сразу стало свежо и прохладно.
В конце аллеи стоял скромный двухэтажный домик. У входа – два тополя, как два солдата на посту; на черепичной крыше топчутся и воркуют сизые голуби. Слева от двери сохранилась вывеска – «Дирекция колхоза «Красные зори». А теперь, значит, офис фермерского хозяйства.
Фермер соскочил со своей коляски и подошел к нам.
– Все в порядке? – спросил он с усмешкой. – Никого не потеряли? Отлично. Разгружайтесь. Лошадей – на конюшню. Распрячь. Напоить…
– Баранов – в стойло, холодильник – в дом, – продолжил за него Никитá.
– Бараны – это кто? – усмехнулся фермер.
Никитá уже готов был ответить, но Бонифаций строго его прервал:
– Никитин!
Тот прижал руку к сердцу и сказал:
– Я помню: мы не в школе.
Мы занесли свои вещи в контору, распрягли лошадей. При этом Никитá ухитрился надеть хомут на Малькова. Тот не обиделся и не растерялся, а весело и очень похоже заржал, придерживая хомут у коленок.
Потом мы помчались на реку, искупались и проголодались еще больше. В конторе нас уже ждал легкий перекусон – молоко и здоровенные ломти свежего хлеба.
– Хорошо на даче, – проговорил Никитин, впиваясь зубами в ломоть.
– Не очень, – растерянно сказал вошедший Бонифаций. – Я, кажется, оставил на станции чемоданчик с вашими мобильниками. И с зарядниками.
Мы перестали жевать и хлюпать молоком. Рассеянностью Бонифаций не страдал.
– Это небольшая малость, – сказал фермер. – Завтра я съезжу на станцию и зайду в милицию. Наверняка кто-нибудь их нашел и сдал.
…На следующий день он вернулся на ферму к обеду. С черным чемоданчиком. С пустым. Его действительно сдала в милицию одна бабуля из «торговых рядов». Она нашла его под лавкой в здании вокзала. Вот такая небольшая малость…
– Не расстраивайтесь, – сказал Никитá Бонифацию. – Вы его не потеряли. Его украли.
Утешил, так сказать.
– Это маленькие мелочи, – утешил Бонифация и фермер. – У меня в конторе есть телефон. На крайний случай, всегда можно позвонить. Даже в Москву.
А крайние случаи начались очень скоро…
Глава II
«ВАФТОРНЕГ»
Первое Алешкино письмо я получил через неделю после нашего расставания. Привожу из него отрывок, я его уже в основном исправил. Потому что «правильнописание» у Алешки еще хуже, чем у Винни-Пуха. Вот, например: «Дим, преехал ф Пеньки Вафторнег и пашел купаца». Я долго думал: кто такой этот загадочный Вафторнег, который сразу пошел купаться? Вот и вы подумайте, а я пока буду читать его письмо дальше. Как говорится, с улыбкой на устах.
«Я, Дим, очень по тебе скучаю. Ты, Дим, так хорошо готовишь, а мы с Митьком едим только одну яичницу. Правда, все время разную – то из четырех, то из шести яиц. Один раз мне это надоело и я наловил на пруду карасей и сказал Митьку, чтобы он их пожарил на сковороде. Он, Дим, их пожарил. Только вместе с рыбной чешуей и с рыбными кишками. Этих карасей даже всегда голодная кошка Ксюшка есть не стала. А ела вместе с нами яичницу. Из яиц.
Но я, Дим, за это Митьку отомстил. Я, Дим, наловил целую стаю бронзовок (объясняю: это такие красивые золотисто-зеленые жучки, июньские такие) и сложил их в пустой коробок. И вечером сунул Митьку под подушку. Думаю, пусть повертится на голодный желудок.
Я ему здорово, Дим, отомстил. Он, Дим, всю ночь вскакивал и меня будил:
– Лешк, ты слышишь, кто-то где-то скребется. Это мышь. – Митек, отважный опер, ничего и никого не боялся. Кроме Лешки и мышей.
– Пусть скребется, – и я снова засыпал.
А он, Дим, опять: что-то где-то скребется. В общем, Дим, так он не спал и волновался всю ночь. Под утро, Дим, я его пожалел. Забрал коробок и сунул его под свою подушку».
Дальше я Алешкино письмо поправить не успел, читайте как есть: «И крепка заснул нарасвети (на рассвете). Но нидолга (не долго). Как они, Дим, заскреблись, я даже подскочил – буто (будто) тигр в дверь царапался»…
Отомстил, называется.
А вот конец Алешкиного письма мне не очень понравился: «Скора, Дим, самной (со мной) опасное преключенье прозайдет (произойдет). Ждити писемь».
В то время, когда Алешка мстил Митьку и готовился к опасному приключению, мы уже вовсю работали в большом фермерском саду, где ровными рядами стояли черешневые деревья, отягощенные сладкими ягодами. На вкус сладкими, а на труд – очень даже горькими.
Раньше здесь был колхоз по имени «Красные зори». Он спокойненько выращивал ягоды и фрукты, сдавал их государству, получал за них денежки и на эти денежки покупал себе новые машины, строил новые дома, детский сад и спортивный комплекс.
Потом колхоз развалился, сады и огороды заросли бурьяном, колхозники разбрелись по городам и поселкам. А еще потом один отважный человек решил стать фермером, выращивать на месте бывшего колхоза ягоды и фрукты. Этот отважный человек и был бравый майор Атаков. Когда-то неподалеку от «Красных зорь» стояла воинская часть. Та самая, которой когда-то командовал наш школьный Полковник, а майор Атаков был его заместителем. В колхозные времена солдаты этой части помогали колхозникам убирать урожай. И все были довольны. Колхозники – солдатской помощью, солдаты – фруктами и ягодами, которые они ели сколько влезет. Влезало в них много, но оставалось еще больше.
Воинскую часть расформировали, а майор Атаков стал фермером. И наш Полковник послал своих учеников ему на помощь, как в свое время посылал своих солдат на трудовой фронт.
На следующий день по приезде фермер Атаков привел нас в сад, на встречу с черешневыми деревьями, усыпанными громадными ягодами так, что даже листьев не было видно, а ветки гнулись до самой травы. Между рядов стояли корзины и ящики.
– Ягоду аккуратно собираем в корзинки. – Фермер сдвинул на затылок свою ковбойскую шляпу. У него была такая привычка. Когда он был чем-то недоволен, то сдвигал шляпу на свой нос и сердито посверкивал глазами. А когда ему что-то нравилось, он сдвигал шляпу на затылок, обнажая незагоревший лоб, и глаза его становились веселыми. – Наполнив корзины, ягоду аккуратно перекладываем в ящики. Ящики составляем в штабеля.
– Аккуратно, – подсказал Никитá.
– Вот именно.
– А ягоду аккуратно есть можно?
– Даже нужно. Чем больше, тем лучше. – И, нахмурившись, добавил загадочно: – Лучше в вас, чем в таз. – И еще раз напомнил: – Ветки не ломать, со стремянок не падать. Обед будет доставлен в двенадцать ноль-ноль.
– По московскому? – спросил Никитá.
– Так точно. Приступайте.
…Когда в двенадцать по московскому прибыла полевая кухня, мы уже эту черешню видеть не могли. Мы ее ненавидели. А уж обедать…
Но! Но когда фермерша Атакова разлила по мискам большим черпаком ярко-алый украинский борщ и перед каждой миской положила пампушки и дольки чеснока, оказалось, что мы еще способны на подвиги.
Эта тетя Оксана была очень приятная женщина с ямочками на щеках и с глазами, похожими на крупные черные черешни. На голове ее был белый, в синих васильках платок, завязанный так, что концы его торчали на макушке острыми рожками. Может, поэтому фермер иногда ласково называл свою фермершу Козочкой. Когда поблизости никого не было. Но кто-нибудь из нас всегда был поблизости.
– Кушайте, хлопцы, кушайте, – приговаривала тетя Оксана, нарезая крупными ломтями горячий пахучий хлеб. – От той черешни сытости мало, а я вот вам сейчас галушек навалю, со сметанкой.
Мы и с галушками управились. И с компотом из страшно вкусных сушеных груш.
Никитá откинулся на траву, зажмурился, похлопал себя по животу:
– Вот теперь и пообедать можно. А то до ужина еще далеко.
Часа в четыре приехал фермер на грузовой «газельке»; мы быстро (и аккуратно) погрузили в нее ящики с черешней всех сортов и расцветок, и он повез черешню в город, на рынок. А мы пошли отдыхать до ужина.
Бравый фермер поселил нас в большом, крытом соломой, сарае под названием сеновал. Кроме сена здесь были только стол со скамьями и бачок с водой, почему-то запертый на замок. Наши вещи дяденька Атаков тоже под замок запер в своем офисе под названием контора.
Жить на этом сеновале было прекрасно. Сено – мягкое, душистое, крыша над головой вся в ярких южных звездах – одни дырки в соломе. За щелястой стеной – овраг, полный кубанских соловьев, которые звонко распевают всю ночь. Наперегонки с цикадами и лягушками.
Укладываясь, Бонифаций мечтательно говорил:
– Эх, ребятки, как я люблю всю ночь вздыхать на душистом сене и до утра слушать божественный свист этих волшебных птах.
После этих слов он мгновенно засыпал, и соловьев божественных из-за его мечтательного храпа мы уже не слышали.
В первые дни мы сильно уставали и тоже засыпали довольно быстро. Утром ныряли в овраг, по дну которого торопился в речку прозрачный холодный ручей, умывались. Вода была в ручье чистая, холодная и ничем, кроме свежести, не пахла.
Дверей у нашего сеновала не было, были широкие ворота. Уходя на работу, мы припирали их снаружи дрючком, чтобы не забрались внутрь козы да овцы, козлы да бараны.
В первый рабочий день мы с непривычки к физическому труду проспали ужин, а следующим днем наши мирные труды завершились – начались суровые и опасные боевые будни.
«Я, Дим, очень по тебе скучаю. Ты, Дим, так хорошо готовишь, а мы с Митьком едим только одну яичницу. Правда, все время разную – то из четырех, то из шести яиц. Один раз мне это надоело и я наловил на пруду карасей и сказал Митьку, чтобы он их пожарил на сковороде. Он, Дим, их пожарил. Только вместе с рыбной чешуей и с рыбными кишками. Этих карасей даже всегда голодная кошка Ксюшка есть не стала. А ела вместе с нами яичницу. Из яиц.
Но я, Дим, за это Митьку отомстил. Я, Дим, наловил целую стаю бронзовок (объясняю: это такие красивые золотисто-зеленые жучки, июньские такие) и сложил их в пустой коробок. И вечером сунул Митьку под подушку. Думаю, пусть повертится на голодный желудок.
Я ему здорово, Дим, отомстил. Он, Дим, всю ночь вскакивал и меня будил:
– Лешк, ты слышишь, кто-то где-то скребется. Это мышь. – Митек, отважный опер, ничего и никого не боялся. Кроме Лешки и мышей.
– Пусть скребется, – и я снова засыпал.
А он, Дим, опять: что-то где-то скребется. В общем, Дим, так он не спал и волновался всю ночь. Под утро, Дим, я его пожалел. Забрал коробок и сунул его под свою подушку».
Дальше я Алешкино письмо поправить не успел, читайте как есть: «И крепка заснул нарасвети (на рассвете). Но нидолга (не долго). Как они, Дим, заскреблись, я даже подскочил – буто (будто) тигр в дверь царапался»…
Отомстил, называется.
А вот конец Алешкиного письма мне не очень понравился: «Скора, Дим, самной (со мной) опасное преключенье прозайдет (произойдет). Ждити писемь».
В то время, когда Алешка мстил Митьку и готовился к опасному приключению, мы уже вовсю работали в большом фермерском саду, где ровными рядами стояли черешневые деревья, отягощенные сладкими ягодами. На вкус сладкими, а на труд – очень даже горькими.
Раньше здесь был колхоз по имени «Красные зори». Он спокойненько выращивал ягоды и фрукты, сдавал их государству, получал за них денежки и на эти денежки покупал себе новые машины, строил новые дома, детский сад и спортивный комплекс.
Потом колхоз развалился, сады и огороды заросли бурьяном, колхозники разбрелись по городам и поселкам. А еще потом один отважный человек решил стать фермером, выращивать на месте бывшего колхоза ягоды и фрукты. Этот отважный человек и был бравый майор Атаков. Когда-то неподалеку от «Красных зорь» стояла воинская часть. Та самая, которой когда-то командовал наш школьный Полковник, а майор Атаков был его заместителем. В колхозные времена солдаты этой части помогали колхозникам убирать урожай. И все были довольны. Колхозники – солдатской помощью, солдаты – фруктами и ягодами, которые они ели сколько влезет. Влезало в них много, но оставалось еще больше.
Воинскую часть расформировали, а майор Атаков стал фермером. И наш Полковник послал своих учеников ему на помощь, как в свое время посылал своих солдат на трудовой фронт.
На следующий день по приезде фермер Атаков привел нас в сад, на встречу с черешневыми деревьями, усыпанными громадными ягодами так, что даже листьев не было видно, а ветки гнулись до самой травы. Между рядов стояли корзины и ящики.
– Ягоду аккуратно собираем в корзинки. – Фермер сдвинул на затылок свою ковбойскую шляпу. У него была такая привычка. Когда он был чем-то недоволен, то сдвигал шляпу на свой нос и сердито посверкивал глазами. А когда ему что-то нравилось, он сдвигал шляпу на затылок, обнажая незагоревший лоб, и глаза его становились веселыми. – Наполнив корзины, ягоду аккуратно перекладываем в ящики. Ящики составляем в штабеля.
– Аккуратно, – подсказал Никитá.
– Вот именно.
– А ягоду аккуратно есть можно?
– Даже нужно. Чем больше, тем лучше. – И, нахмурившись, добавил загадочно: – Лучше в вас, чем в таз. – И еще раз напомнил: – Ветки не ломать, со стремянок не падать. Обед будет доставлен в двенадцать ноль-ноль.
– По московскому? – спросил Никитá.
– Так точно. Приступайте.
…Когда в двенадцать по московскому прибыла полевая кухня, мы уже эту черешню видеть не могли. Мы ее ненавидели. А уж обедать…
Но! Но когда фермерша Атакова разлила по мискам большим черпаком ярко-алый украинский борщ и перед каждой миской положила пампушки и дольки чеснока, оказалось, что мы еще способны на подвиги.
Эта тетя Оксана была очень приятная женщина с ямочками на щеках и с глазами, похожими на крупные черные черешни. На голове ее был белый, в синих васильках платок, завязанный так, что концы его торчали на макушке острыми рожками. Может, поэтому фермер иногда ласково называл свою фермершу Козочкой. Когда поблизости никого не было. Но кто-нибудь из нас всегда был поблизости.
– Кушайте, хлопцы, кушайте, – приговаривала тетя Оксана, нарезая крупными ломтями горячий пахучий хлеб. – От той черешни сытости мало, а я вот вам сейчас галушек навалю, со сметанкой.
Мы и с галушками управились. И с компотом из страшно вкусных сушеных груш.
Никитá откинулся на траву, зажмурился, похлопал себя по животу:
– Вот теперь и пообедать можно. А то до ужина еще далеко.
Часа в четыре приехал фермер на грузовой «газельке»; мы быстро (и аккуратно) погрузили в нее ящики с черешней всех сортов и расцветок, и он повез черешню в город, на рынок. А мы пошли отдыхать до ужина.
Бравый фермер поселил нас в большом, крытом соломой, сарае под названием сеновал. Кроме сена здесь были только стол со скамьями и бачок с водой, почему-то запертый на замок. Наши вещи дяденька Атаков тоже под замок запер в своем офисе под названием контора.
Жить на этом сеновале было прекрасно. Сено – мягкое, душистое, крыша над головой вся в ярких южных звездах – одни дырки в соломе. За щелястой стеной – овраг, полный кубанских соловьев, которые звонко распевают всю ночь. Наперегонки с цикадами и лягушками.
Укладываясь, Бонифаций мечтательно говорил:
– Эх, ребятки, как я люблю всю ночь вздыхать на душистом сене и до утра слушать божественный свист этих волшебных птах.
После этих слов он мгновенно засыпал, и соловьев божественных из-за его мечтательного храпа мы уже не слышали.
В первые дни мы сильно уставали и тоже засыпали довольно быстро. Утром ныряли в овраг, по дну которого торопился в речку прозрачный холодный ручей, умывались. Вода была в ручье чистая, холодная и ничем, кроме свежести, не пахла.
Дверей у нашего сеновала не было, были широкие ворота. Уходя на работу, мы припирали их снаружи дрючком, чтобы не забрались внутрь козы да овцы, козлы да бараны.
В первый рабочий день мы с непривычки к физическому труду проспали ужин, а следующим днем наши мирные труды завершились – начались суровые и опасные боевые будни.