Гусев Валерий Борисович. Не стреляй первым

   – Чего-чего? Живу здесь. На законных обоснованиях. Пусти, я спать хочу.
   Я притянул его за ухо к себе, конспиративно огляделся и прошептал:
   – Ты деревянный сортир у автобусной станции знаешь?
   Юрик тоже огляделся, насколько ему позволяло зажатое моими пальцами ухо, и тоже шепотом признался:
   – Знаю.
   – Будешь меня пасти – я тебя в нем утоплю.
   – А я при чем? Мне сказали – я сделал, – почти заорал он. – Пусти, дурной.
   – И у меня так же: сказал – сделал, понял? Спокойной ночи, стало быть.
 
   Мы встретились в холле и вышли на улицу. Был хороший вечер – безветренный, свежий, холодный. Лариса взяла меня под руку.
   Гостиница, старое здание еще тех времен, замыкала центральную площадь. Напротив стройной чередой своих квадратных колонн тянулись старинные Торговые ряды, обезображенные наглыми латинскими вывесками и рекламными щитами, киосками и ларьками с изобильными завалами примитивных «видеошедевров», сигарет и сладостей для употребления вне страны-производителя, сверкающей стеклом и этикетками импортной бормотухи, которую стыдятся и боятся пить даже ихние бомжи. До тошноты загадив столицу, и сюда добралась западная культурка со своим мусором, вся Европа у нас свалку нашла.
   – Как оккупация какая-то, – зябко пробормотала Лариса.
   – Так и есть, – зло согласился я.
   – И все это схвачено, все это крутится, все это – деньги и кровь… Почему?
   – Потому что зло алчно и активно. У него всегда ясная цель. А добро первым не стреляет…
   Лариса иронически усмехнулась:
   – Ну да, оно ждет, когда перебьют половину лучших его бойцов, а уж потом…
   – Потом отстреливается. До последнего патрона.
   Мы пересекли площадь, замусоренную банками из-под пива, порожними бутылками, раздавленными пачками сигарет, обертками жвачек, пошли вдоль рядов. Киоски подгоняли нас дурной, бесформенной музыкой, усиленными динамиками голосами торговцев всякими «беспроигрышно-безвыигрышными» лотереями,
   – Помнишь, – тихо спросила Лариса, когда мы свернули за угол, – мы здесь бублики с маком воровали?
   – Ты меня с кем-то путаешь, – отказался я. – Я даже в детстве не крал.
   – За это я тебя тогда и полюбила. Потому» что ты был честным.
   – Немножко, – уточнил я. – А откуда ты знаешь?
   – Не придуривайся, Леша.
   Мм углубились в узкую темную улицу, которая круто, стремительно издала вниз, к реке.
   – Запомни, – тихо и раздельно сказал я Ларисе, – Мы попали в миленькую компанию. И о чем бы мы с тобой ни говорили, мы теперь будем говорить так, будто рядом с нами всегда есть еще третья пара ушей, настороженных и внимательных до предела. И так везде – в стенах, на улице, в машине, по телефону, во сне, в постели…
   – Разбежался, – засмеялась Лариса. – В постели…
   Чем дальше мы уходили от центра, тем становилось лучше, чище, тише и спокойнее. Оставались позади пьяные песни, кассетная музыка, буханье бас-гитары на дискотеке, визги девиц у входа в ресторан.
   Мы вышли к реке и сели на скамейку. Лариса, как кошка, прижалась к моему боку, разве что не замурлыкала.
   – А с тобой хорошо, – сказала она, глядя на черную воду, в которой блестели редкие фонари набережной. – Руки распускаешь только в драке. – Она взяла у меня сигарету. – Мне что-то беспокойно. Не слишком ли сильно ты этих ребят приложил?
   – Ничего, жить будут, – беспечно ответил я. – Да и, похоже, они привычные.
   Она как-то странно, подчеркнуто взглянула на меня.
   – Ты что?
   – Так… приглядываюсь.
   – И где же ты мои часы приглядела? Или подсказал кто?
   Она улыбнулась, хотя я этого и не видел.
   – В твоей машине. В тот вечер. Они на полочке лежали. Ты что же, заранее их снял? На случай…
   – Не увлекайся, – оборвал ее я и подумал: сейчас спросит – неужели ты меня не узнал?
   – Леша, я иногда не знаю, о чем можно с тобой говорить…
   – Обо всем. Но в соответствии с моими рекомендациями. Больше напоминать не буду.
   – …Ты не помнишь меня? – Похоже, она все пропустила мимо ушей.
   – Такую очаровательную Поганку как можно забыть?
   – Комплимент? – Она повернула ко мне лицо, осветила его затяжкой сигареты.
   – Комплимент, стало быть, – согласился я.
   – А почему же ты тогда за мной не ухаживаешь? Обиделся? Но по-другому мне нельзя.
   – У тебя и так поклонников хватает.
   – Ага, – с омерзением проговорила она. – Даже Сабир, старый верблюд, лапы тянет.
   – Неудивительно…
   – Опять комплимент? Второй за вечер. Учти – бедная девушка считает. – Помолчала, дожидаясь реакции. Не дождалась. – Как тебе Максимыч показался? Его тоже не признал?
   – Максимыч в порядке. – Я улыбнулся. – Фокусы мне показывал.
   – Он из-за этих фокусов чуть за решетку не угодил.
   – Что так? Банк пытался взять? Гипнозом?
   – Он целительством занялся. К нему девятым валом страждущих несло. Ну и деньги потекли. На него, конечно, наехали. Он одному гвоздь-сотку прямо в лоб загнал, без рук. Мотали его долго. Но все-таки признали самооборону правомерной. Что у нас редко бывает. – Это прозвучало слишком профессионально. – Теперь его боятся… Потом его кагэбэшники охмуряли. Он и их послал. И бросил это дело.
   – А кто наезжал на него?
   – А то некому! – Она опять повернула ко мне лицо. – Что-то ты все расспрашиваешь? Да все про одних и тех же… – Я припомнил, как боязливо озирался Юрик, когда передавал мне номера.
   – А этот придурок…
   – Он не придурок. Он опасный человек. Юрик своих, кто не в чести оказался, убирает. Специализация…
   – Я думал – Рустам.
   – Этот бережется, за ним далекий следтянется… Он и телохранителем у «больших» людей побывал, все они теперь покойники. Наказывал, кого укажут… Повоевал на Юге и Востоке, не сам, конечно, – его дело развязать, первую кровь пролить…
   Я поставил мысленную галочку, чтобы потом переправить ее на крестик.
   – Сейчас он руки больше к коньяку и девкам прикладывает. А в деле – только головой, Сабир придумывает. Рустам организует. Сабир его боится.
   – Заметил уже.
   Из-за большого дерева на том берегу вышел на небо разбойник месяц. В воде что-то плеснуло, побежали круги, в них задрожало, поломалось его отражение, заплескали осенние звезды.
   – Неужели рыба? – удивился я.
   – Как же, – усмехнулась Лариса. – Тут и лягушку уже не найдешь. А ведь в этой реке меня батя плавать учил, она такая светлая была, дно солнечное, каждую песчинку видно. И вся в зелени по берегам. Тогда вообще все светлое было, даже люди…
   – Я помню, – тихо согласился я.
   – И батя мой. Он…
   – Я кое-что знаю.
   – Я не об этом. Он ведь один меня вырастил. И пионерская организация. Мама в милиции служила, погибла при исполнении служебного долга. Наверное, я поэтому и поступала в милицейскую школу…
   Наверное, не только поэтому. Совершенно случайно я видел результат психологического тестирования Л. Гридиной, где была выделена строка, характеризующая ее «обостренное чувство справедливости».
   – А ведь ты разведчиком хотел стать, я помню.
   – Да ведь и ты в бандиты не метила. Вот и сошлись наши пути-дорожки.
   – Я и не сомневалась в этом. – Она встала. – Пойдем, поздно уже. Юрик заждался.
   Мы вернулись в гостиницу. У дверей своего номера Лариса остановилась.
   – Ты поосторожнее, Леша, ладно? – И вдруг протянула руку. – Возьми на счастье, – и положила мне на ладонь теплый красный камешек.
   – Что это?
   – Не помнишь? Мы с Максимычем пришли проводить тебя, когда закончилась смена, я расплакалась, и ты меня утешил, подарил этот камень. Ты в Пещерах его нашел.
   – Надо же, – меня это неожиданно и вовсе уж ни к чему тронуло, – сберегла.
   – Кстати, это рубин.
   – Вот как? Знал бы наперед, нипочем бы не отдал.
   – Государству бы сдал, самую малость честный?
   – Стало быть, так. – Я положил камешек в карман. – Спасибо тебе. Порадовала. Как бы мне свои номера от машины выручить?
   – Господи, ну и зануда бессердечный. Тебе бы все дела. А женщина…
   – А женщина потом. Так что с номерами?
   – И не мечтай, – мстительно отрезала Лариса, отпирая дверь. – Завтра ты сам от них откажешься.
 
   Информация от Котяры: «Сергеев А. Д. – профессиональный опер. Уволен из органов в связи с отказом исполнить свой служебный долг во время октябрьских событий. Не скрывает своих симпатий к коммунистам. Решителен, смел, опасен. Работал в системе охраны коммерческих структур, в частном розыскном агентстве. К правоохранительным органам взаимная неприязнь. Настоящее местонахождение и место работы неизвестны».
 
   В отношении номеров Лариса оказалась права.
   Утром ко мне пришел Рустам, плюхнулся в кресло и, доставая из «дипломата» коньяк и закуски, заявил:
   – Такое дело, человек. Большая неприятность. – Он разлил коньяк по стаканам. – Какой-то пьяный лихач сбил на шоссе человека. Говорят, даже малого ребенка. И бабушку.
   – Стало быть, всю семью, – возмутился я. – Жестокий какой.
   – Пьян был. Слушай дальше: свидетели записали его номер, и цвет, и все другое.
   – Номера, конечно, мои? – ужаснулся я. – И все другое – тоже? Даже размер моей обуви…
   – …В точности совпадает…
   – …И паспорт с правами в милицию отнесли?
   – Так, человек, все так. Но мы тебя не дадим обидеть, если…
   – Поиграли – и довольно. – Я сменил тон. – Зачем этот примитивный шантаж? Я дал согласие работать. Правда, мне не совсем ясно, в каком качестве. Я не строитель, не коммерсант…
   Рустам встал, подошел ко мне и тихо, злобно, блестя золотом зубов, сказал:
   – Потому что я тебе не верю.
   Я пожал плечами.
   – В чем же проблема? Я тебя тоже не люблю. Разлука будет без печали.
   – Так просто? Ты позавчера родился, а вчера детсад кончил? – Он снова сел в кресло, откинулся на спинку. – Вот условие. Очень простое. Вот «дипломат». Вот адрес. Завтра тебя там встретят хорошие добрые люди. Угостят и положат что-то в «дипломат», пока ты будешь кушать. Привезешь «дипломат». Отдашь Сабиру – получишь зарплату. Потеряешь «дипломат» – потеряешь жизнь. Но не сразу. И не легко. Все хорошо понял, я вижу. По твоим глазам.
   Стало быть, есть над чем подумать, да, Серьги? Спасибо тебе, Рустам, спасибо, человек. Хотел я тебя об этом просить, а ты сам предложить догадался. Это тебе зачтется при окончательном расчете, так и быть. Я ведь не только немного честный, но и чуточку добрый.
   Хорошую комбинацию можно проиграть, многоплановую. Проверить сам факт утечки оперативной информации из управления, а значит, и возможный и вероятный каналы, и от придурка избавиться, да с большой перспективной пользой.
   Я вышел из номера и важно сказал тоскующему в коридоре Юрику:
   – Поехал кота проведать. Можешь не сопровождать. Отдыхай.
 
   – Максимыч, – задушевно сказал я, спустившись в подвал и принимая на руки обрадованного Поручика, – в честь старой дружбы – не посмотришь зажигание? Еле добрался до тебя. – Сбить зажигание я сумел, но перестарался и действительно чудом доехал.
   – Хороший кот, – сказал Максимыч, подтягивая брюки. – Мышелов. Не мурлычет только. А ты бы просто сказал: выдь, Максимыч, бабе позвонить надо, замужней, по интиму. – Он взял у меня ключи от машины. – А вот чем ты сейчас занимаешься, кроме баб, ты мне так и не рассказал.
   – Дератизацией.
   – Потому и кота с собой привез?
   – Нет, потому сам приехал.
   Максимыч усмехнулся и вышел.
   Я связался сначала со Светловым, сообщил место и время акции, его задачу,
   – Ты с ума сошел! Ты же раскроешься!
   – Нет, посади вот на этот номер, – я назвал ему телефон, – толкового парня. Пусть его зовут Петя. Все, привет тебе – враги окружают! А ты мне ствол пожалел…
   Федорыч тоже был на месте и, похоже, прослезился.
   Передав суть разговора со Светловым, я попросил его открыть первый канал, пустить информацию.
   – Нащупал?
   – Щупаю, кое-что есть. Да, посоветуй Светлову хорошенько потрясти Кузьменкова Юрика, когда возьмут. Расколется, за свою шкуру семь чужих, не моргнув, отдаст. И пусть, Светлов поднимет нераскрытые убийства в среде наших клиентов.
   – Как ты там? – не выдержал Федорыч.
   – Блеск. Пятизвездочный отель. Охрана. Круглосуточная. Бесплатный стол. Телки крутейшие. Да, поцелуй Женьку, скажи, что я ее простил.
   – Не плачь, Серый, мы за тебя отомстим. – Видно, Женька вырвала-таки трубку. Но я свою уже положил.
 
   Дорогой я не скучал, Думал о Лариске, о Гридине, с которым уже несколько раз побеседовал доверительно и по душам, о чем Лариса, конечно, не догадывалась, думал, как обычно, еще вот о чем: кто, каким образом и что я с ним сделаю, когда получу ответ на первый вопрос.
   Вычислить его я смогу в том случае, если сведу (если успею свести) в одну точку три линии. Там, где они пересекутся, там он и сидит, ждет. Дождется.
   По первой линии я еще и еще раз проанализировал структуру управления, доступ определенных должностных лиц к конкретной информации, пунктиром ее обозначил. Второй пунктир – поочередно открываемые каналы утечки сведений, простой метод исключения. А третий – самый достоверный по моему мнению и самый несерьезный по мнению официальному – пунктир психологический. Предатель – он всегда и везде предатель. Это болезнь такая, неизлечимая. Мания. Ему обязательно надо кому-то изменить, все равно кому – хоть женщине, хоть Родине. Кое-что тут у меня тоже складывается.
   Стало быть, так. Завтра, надеюсь, одна линия из пунктирной станет сплошной.
   А пока нужно решить простую и конкретную задачу: благополучно добраться до придорожного кафе «Усталый путник», позавтракать там с милыми людьми и получить от них набитый деньгами «дипломат». Потом вручить его Сабиру…
   В зеркальце заднего вида все время раздражающе мелькал знакомый ободранный «каблучок». На одном из перекрестков я cделал неожиданный маневр у светофора и вынудил его водителя стать рядом; он круто отвернул голову и принялся плевать в окошко. Вот наглец! Распустился! Никакой диcциплины! Что же, я свое слово привык держать. Завтра ты, Юрик, будешь в таком дерьме, что долго не отмоешься.
   Где-то на полпути меня остановил гаишник. Юрик тоже затормозил, включил аварийки и полез в багажник – поломка, видите ли. И еще ему, наверное, показалось, что милиционер, даже не спрашивая документов, получил от меня мзду и, удовлетворенный, неторопливо пошел в свою будку. Теперь можно не беспокоиться – на следующем посту Юрика остановят и придержат ровно столько, сколько мне надо.
   Ну а пока резвись, Юрик, на свободе, побегай за мной. Резко увеличив скорость, я оторвался от него, свернул под указатель «Колхоз «Пахарь» – 3 км», проскочил придорожный лесок, снова свернул и спрятался за какие-то развалины.
   Выйдя из машины, я услышал, что в развалинах мычат коровы, а затем скрипнули щелястые ворота, и пожилая женщина в платке, синем халате поверх ватника и резиновых сапогах выкатила тележку с навозом.
   – Здравствуйте, мамаша, – задушевно сказал я. – Молочком не порадуете?
   – Да сдали уже, раньше было б тебе спросить. Помоги-ка мне тележку опрокинуть.
   – Ну и механизация у вас, как при царе-батюшке.
   – А ведь так и есть. Коровник-то, говорят, еще барин строил.
   – И неплохо построил, если до сих пор стоит.
   Как было приятно поговорить о том о сем с нормальным человеком! Не контролируя ни слова, ни мысли.
   – Да уж не как нынче. Вона, на горушке, видишь, какие стоят, залюбуешься. А все не заселяют.
   – Почему же?
   – Чего-то там не подвели, то ли трубы, то ли провода. Говорят, все налево ушло – на особняки для новых господ. Теперь уж и не надейся. Денег нет, все дорогое, молоко за копейки берут. – Она поправила платок, вздохнула. – А ты не из газеты, милок? А то бы прописал про эти безобразия…
   – Писано уже, сверх меры. Тут не пером надо, а топором.
   – И то…
   Ворота снова скрипнули. В щели появилась сперва голова в пилотке до ушей, а затем и весь солдатик, путающийся в великоватом для него белом халате.
   – Я пошел, теть Дунь?
   – Давай, давай, милок, – ласково сказала женщина, помогая ему снять халат.
   Он прошел мимо меня строевым шагом.
   – Доярка наша – Федюня. Соседская часть их присылает: мы им молочко, они нам рабочую силу. Во до чего дожили, работать некому – кто в цеха подался, кто в торговлю. В поле никого не выгонишь. А парнишка хороший, ласковый. Хоть про это-то пропиши.
 
   К «Усталому путнику» я приехал до назначенного времени, надо было изучить обстановку, осмотреться. Кафе расположилось в стороне от шоссе, в уютном местечке среди деревьев, И что мне сразу не понравилось – около не было ни одной посторонней машины. Припарковались только четыре одинаковые «девятки», принадлежащие, судя по всему, нашим «данникам». Издали бросалось в глаза белеющее на стекле входной двери объявление, наверное, санитарный день или еще что-то, такое же невинное.
   Я покурил, не выходя из машины, затем взял с заднего сиденья «дипломат» и не спеша направился к входу в кафе, почему-то чувствуя себя мишенью в зрачке оптического прицела, Двух прицелов…
 
   Серый вошел в кафе и прикрыл за собой дверь. В зале была пусто и тихо, Столики разогнаны по стенкам, на них торчали вверх ножками легкие стулья. Какой-то парень в клеенчатом фартуке, вытянув ленту из кассовой ширинки, просматривал ее и что-то выписывал, рукава его рубашки были завернуты до локтей. Коротко стрижен. Нос придавлен, скорее всего давнишним соприкосновением с перчаткой соперника.
   Он даже не вопросительно, а как-то утвердительно взглянул на Сергеева.
   – Я от Рустама, – сказал Серый, ставя «дипломат» на пол.
   Парень кивнул на дверь за стойкой бара:
   – Заходи. – И вошел вслед за ним, остался у дверей, сложив голые волосатые руки на груди. В этой позе с этим взглядом он больше походил не на боксера, а на мясника.
   В комнате находились еще трое. Они вольно сидели за столиком и делали вид, что спокойно пьют кофе. И нисколько не волнуются, полны решимости и мужества,
   – Привет, – шутливо и нагло сказал Серый. – Я за алиментами. От Рустама.
   И тут же почувствовал всей шкурой, как изменилась после этих слов атмосфера. Его наглость укрепила их решимость. Они одновременно встали, и в руках «хороших, добрых людей» появились арматурные прутья.
   – Вот что, – сказал тот, что был постарше, – мы тут посоветовались и решили…
   – Так деловые люди не поступают, – с угрозой перебил его Серый, стараясь, однако, не переиграть, не перегнуть палку, а то потом их уже не остановишь. – Была договоренность. Вам грозят большие неприятности…
   – Неприятности будут у тебя. Для начала…
   Что-то, вероятнее всего здоровый инстинкт самосохранения, заставило Серого сделать шаг в сторону. Мимо него пролетел, зацепив рикошетом, «мясник» и опрокинул столик, Зазвенели чашки, забулькал кофе из горлышка упавшего кофейника, Серый тоже не удержался на ногах.
   – Вася, врежь ему тубареткой, – скомандовал старший.
   Серый оценил приказ, откатился в сторону, а на его место грохнулся и разлетелся на куски тяжелый дубовый табурет.
   Серый вскочил и перемахнул через письменный стол, отделившись им от противников.
   Трое молча пошли на него, увесисто помахивая прутьями, примеряясь.
   Серый толкнул на них стол, отступил к стене и вскочил на подоконник. Правда, окно было забрано снаружи решеткой, но если они начнут опять швыряться «тубаретками», то наверняка разобьют стекла и привлекут внимание. А прутьев Серый не больно-то боялся.
   Но тут «мясник», который все это время поднимался с пола, встал наконец на ноги, нагнулся, пошарил за опрокинутым столиком в «кофейном бое» и вытянул дерьмовый одноствольный дробовик. Щелкнул курок. С ружейного цевья звучно в наступившей тишине падали на пол густые кофейные капли…
   – Слазь с окна, паскуда! – заорал «мясник» и прижал приклад к плечу.
   – Подождите, ребята, – сказал я. – Может, еще договоримся?
   – Поговорили уже. Слазь!
   Двое стали приближаться ко мне. «Мясник» остался на месте, держа меня под прицелом. Это хорошо, потому что глупо: когда я схвачусь с ними, он не сможет стрелять без риска зацепить кого-нибудь из своих.
   Но тут кто-то спутал чьи-то карты. За моей спиной раздался звон разбитого стекла и между прутьями решетки просунулся короткий ствол автомата. Одновременно распахнулась (мягко говоря) дверь, вошли двое, тоже с автоматами.
   – Оружие на пол, – сказал один из них, с пластырем на щеке. – Сами к стене. Живо!
   Другой передал мне «дипломат», очень похожий на тот, которым снабдил меня золотозубый Рустам. Я взвесил его в руке:
   – Маловато будет. Расписка нужна?
   Он усмехнулся:
   – Я же сказал, что мы договоримся.
   «Усталые путники» переглянулись в недоумении.
 
   На обратном пути я чуть не столкнулся с Юриком. Он, с квадратными глазами, мчался мне навстречу и, как собака, вновь обретшая хозяина, не скрываясь, визжа колесами от радости, развернулся и успокоенно пристроился мне в хвост. Бедняга, побегал-таки, поволновался… Отдохнешь скоро.
 
   Я устало сел в кресло, положил «дипломат» на колени.
   Сабир молча улыбался. За его спиной стояли Оганес с Асланом – усатые неразлучники, Один из солнечного Баку, другой из не менее солнечного Еревана. Их народы периодически воюют друг против друга, а эти всегда дружат, вместе «работают», вместе, видимо, сядут. Если до суда доживут.
   Вообще же, не контора, а интернационал какой-то, стало быть. И ходят парами. Митрохин с Голубковым, Аслан с Оганесом. Серый с Ларисой. Сабир только в одиночестве, бедняга. Но улыбается.
   – Ну, художник, – спросил Аслан, – нарисовал дело?
   – Не совсем…
   – Что такое? – Улыбка настолько физически ощутимо поползла с лица Сабира, что на голове его зашевелилась тюбетейка,
   – Да нет, – успокоил я его. – Просто не успели всю сумму собрать, две трети вручили, а за остальное извиняются, Обещают завтра, оно к кстати – купюры у них нынче мелкие, еле «дипломат» застегнул. Вся сумма и не вошла бы.
   Сабир опять улыбнулся:
   – Не грубили тебе? – Он радостно смотрел на ссадину на моей щеке.
   – Нет, хорошие, добрые люди. Угостили кофе… Точнее, кофейником. Но потом мы поладили. Завтра в два ждут меня на шашлык. Из телятины.
   – Ты не поедешь, – Сабир подозрительно ткнул в меня пальцем. – Они тебя не полюбили. Пусть Юрик едет.
   – Пусть Юрик, – равнодушно согласился я и передал Сабиру «дипломат».
   – Считал?
   – Пачками считая. Не каждую же купюру.
   – Э! – недовольно крякнул Сабир, – Ты не деловой человек. Сегодня никому нельзя верить, считай. А потом будем опять весело ужинать.
 
   Вернувшись в гостиницу, я позвонил Ларисе.
   – Пойдем, погуляем. Я тебе песенку новую спою. Про любовь.
   – Не могу, у меня гость.
   – Я его выкину, стало быть. В окно.
   Гость действительно был. В распахнутых дверях номера застрял пьяный Рустам, упираясь расставленными руками в косяки, в глубине комнаты, у окна, стояла бледная Лариса.
   – Подвинься, – сказал я дружелюбно.
   – А зачем? – Он с трудом повернул голову.
   – Так надо.
   – Кому? – Пьяная логика его была безупречна.
   – Мне.
   – А ты кто такой? – Это прозвучало уже угрозой.
   – Ференц Лист.
   Он так резко, с таким удивлением повернулся, что чуть не упал.
   – А… Это ты? Не нравишься ты мне.
   – Взаимно, – вежливо подчеркнул я.
   Облизывая губы, покачиваясь, Рустам долго смотрел мне в глаза, пьяно обдумывая, как бы пожестче ударить, но что-то сдержало его. Он оттолкнулся от двери и пошел по коридору, строго по ковровой дорожке, обернулся:
   – Ларка едет с нами на юг, А ты останешься здесь. Тебе дело есть. Сабир скажет. Все понял? Иди.
   Я вошел в номер.
   – Он приставал к тебе?
   – Не очень. На юг звал. У них командировка. У него и у Оганеса с Асланом. Какое-то очень важное дело.
   – Все разбегаются, – пожаловался я. – Некоторые даже на юг. Чего их туда несет? Там же сейчас опасно. Война.
   – Вот именно.
   – И Юрик завтра едет трактирщиков щипать.
   – Надо же! И этот туда же. Небось с самого утра попрется? С первым лучом солнца? Халявщик.
   Я поднял два пальца.
   Действительно, всех одолела охота к перемене мест. Застоялись, что ли?
   Сабир отправился в Москву на переговоры, как он важно объявил, с зарубежными партнерами. Митрохин с Голубковым поехали «инспектировать подведомственные предприятия» – заводик, где выпускался малый сельхозинвентарь для арендаторов, фермеров, и садоводов, и цех, где налаживалась линия по производству «лучших в мире фруктовых и овощных соков». Юрик собирался на встречу со строптивыми «путниками». Рустам и Оганес с Асланом в самом деле отбыли на юго-восток страны «с миротворческой миссией». Разбежались…
   Что-то затевалось интересное. И хотелось, чтобы меня взяли в долю. Уж я бы постарался… оправдать доверие…
 
   Лариса попросила отвезти ее к отцу – соскучилась. Я подвез ее к конторе «Пахаря», проводил до кабинета председателя и, ожидая ее, от нечего делать поболтался по зданию, познакомился с инженером-строителем, с бухгалтером, гл. экономистом, с другими интересными людьми.
   Наконец столкнулся в коридоре с Ларисой. Она уже искала меня.
   – Ты меня не жди, – сказала она. – Я дома останусь. Батя тоже в какую-то командировку собрался. Вечером позвоню. Привет тебе.
   Привет так привет. Я поехал в город. По дороге заглянул на знакомую ферму. Тети Дуни не было, а Федюня таскал в грузовик порожние молочные фляги. Проходя мимо машины, он узнал меня и дисциплинированно отдал честь. Или просто попытался прикрыть ладонью синяк под правым глазом. Видать, «деды» навесили.