Гусев Валерий Борисович. Сокровища старой церкви

Валерий Гусев
 
Сокровища старой церкви

   Лихолетье. Семьсот лет назад
   Солнце чуть поднялось над лесом, скользнуло длинными лучами по облакам, раскрасило купола церкви, погнало утренний туман во мрак сырых заречных чащоб. Проснулось Синеречье для трудов и забот.
   И вдруг мирные утренние звуки села накрыл, как тяжелой шапкой, густой, далекий и тревожный набатный гул.
   За рекой, над хмурым бором, расползался, потянулся к алым облакам обильный дым большого пожарища.
   - Татары! Татары идут! - взвился над селом отчаянный женский крик.
   Бросив дела, кинулся сельский люд к церкви; обогнув ее высокую кольчатую ограду, столпился на крутом травянистом откосе, сбегавшем к песчаному берегу Плесны.
   - Спас-Темни горят, не иначе, - проговорил кто-то обреченно.
   - Оне, братцы, оне, - пробасил, отзываясь, кузнец в блестящем кожаном фартуке и с ремешком на черных, подпаленных местами кудрях. - Сейчас здеся мамайцы будут. - Подкинул в руке тяжкий молот. - Оружайтесь, братцы!
   Мужики, парни, отроки бросились за ним в кузню, выхватывали друг у друга мечи, копья, рогатины.
   Оставшиеся на откосе видели, как от кромки леса отделились и заспешили к реке свои ратники. Впереди на неровно ступающем коне, сильно кренясь в седле, с рукой, подвязанной к шее, сидел жестоко битый всадник; двое ковыляли по бокам, держась за стремена. Сзади подтягивались пешие мечники - пять ли, шесть ли воинов - все, что осталось от малого дозора в Заречной стороне.
   Ратники - посеченные саблями, колотые стрелами, в кровавой пыли - тяжело поднялись на откос.
   Верхового сняли с коня, уложили на траву.
   - Татары грянули, - тяжело выговорил воевода обступившему люду. - Большим числом… В Темнях мужиков до одного порубили… Иных в избах вживе пожгли… Баб с детишками в полон увели… скот погнали… Скоро здесь будут…
   - В церкву, в церкву собирайтесь, православные! - крикнул батюшка - огромный, гривастый, со сверкающим каменьями крестом на цепи тяжелого золота. - Обережет храм Божий от супостата мирных христиан.
   - Идут! - завопил мальчишеский голос. - Скачут! Вона - из леса вылились!
   По селу засновали, забегали, ровно наседки при клекоте ястреба. Кто в дом, кто из дому. Кто хватает и тут же бросает. Кто свое же брошенное вдруг, вернувшись, подбирает, тащит за собой или на себе…
   Бежали к церкви простоволосые женщины. Мчались, прискакивая, босоногие ребятишки. Поспешали, как могли, седые деды.
   Крик, плач, вой, ругань. И над всем этим тяжко загудел набатом уже свой колокол со своей звонницы: то раскачивал пудовый язык сельский охотник Завид, оповещая округу о черной беде.
   Втянулся мирный люд в церковную ограду. Батюшка запахнул решетчатые, дубового бруса ворота. А по ту их сторону сгрудились те, кто стоять будет насмерть, до погибели, чтобы в живых остался старый, слабый да малой.
   А татары - вот они! Взмелись над бугром конские морды - косматые, взмыленные, храпящие.
   - Раздайся, мужики! - обозленным медведем взревел кузнец. - Не зацепить бы друга-ратника!
   И закипела лютая, мигом одним, кровавая сеча. Много в ней татар полегло. А наши все до единого. Один кузнец не пал - так и остался стоять прибитый к тыну тонким копьем через сердце. Только голову кудлатую на грудь уронил. А молот любимый из рук не выпустил.
   Спешились татары, загомонили, стали ломиться в ворота - не ладится. Огляделись, приметили у ближайшей худой избы заботливо сложенные бревна на новый сруб. Выкатили одно - толстое, тяжелое. Схватили в двадцать рук в охапку, стали дружно раскачивать - ухнули первым ударом. Дрогнули ворота - выстояли. Пошли долбить с ладным вскриком удар за ударом.
   Треснула одна стяжка. За ней другая. Хрустнуло под ударом перекрестье брусьев - пробило бревно дыру с бочонок. И тут же в этой дыре появилось узкоглазое лицо с кисточками усов по краям ощеренного белыми зубами рта.
   На все это терпеливо смотрел со звонницы Завид - в левой руке лук, в правой стрела на тетиве.И лишь сунулась в дыру оскаленная морда, растянул Завид тетиву до самого уха.
   Взвыли мамайцы, снова застучали бревном в ворота: не выдержала одна створка. Верхняя петля сорвалась, скособочилась решетка и пошла внутрь под напором татарской силы.
   Ворвались во двор - сперва спешенные, за ними - верховые. Укрываясь щитами, разбежались. Одни бросились к дверям храма, другие натянули тетиву. Хищно свистнули в воздухе злые тростниковые стрелы, стайкой стремительных стрижей метнулись в самый верх звонницы. Пошатнулся Завид, рухнул на землю. Приподнял разбитую голову, глянул, как ломятся мамайцы в церковь, прошептал: «Искать вам, проклятые, - не найти», - и успокоенно затих.
   Выбив дверь, с воем, визгом вбежали татары в храм. Рассыпались по сторонам - ан нет тут никого. Стоит только у аналоя батюшка поп и держит над головой, грозя, золотой крест с каменьями:
   - Стой, нехристь поганая! Вон из храма святого!
   Подбежали к нему сразу двое. Один стал крест из руки рвать, другой батюшку саблей тыкать.
   Батюшка тоже не оплошал: левой рукой подняв тяжеленный кованый напольный светильник, ахнул в затылок одного - чуть голову из плеч ему не выдернул, а другому в лоб угодил - тоже славно получилось. И сам пал следом.
   И тихо стало во храме.
   Ни всхлипа женского, ни вздоха старческого, ни плача ребячьего.
   Куда народ исчез? - и спросить некого.
   Ушла главная добыча, ради чего в храм пробивались всею силою.
   Опомнились - опять разбежались: было что взять. Ризы, красиво шитые, золото-серебро да камни дорогие.
   А людей так и не нашли. Укрыл их от лютой беды храм Божий. «Искать вам, проклятые, - не найти».
   И крест золотой, дивной работы, в жадной сумятице позабыли, телом его своим порубленным укрыл батюшка.
   А за поругание храма ответ еще впереди…

Глава I

ШЕРИФ

 
   Cинереченская сторона - особая. Леса здесь славные, дремучие, полные зверя, птицы и ягоды. Луга заливные, раздольные. Холмы зеленые. Небо синее. А в нем - облака белые, легкие, насквозь светятся.
   И реки хороши. Немного их, правда, всего-то две. Но так они задумчиво бродят средь лесов, лугов и болот, так неторопливо ищут друг друга, пока не сольются, что кажется, их не две, а великое множество. Потому и звался этот край Синеречьем.
   Речки те - мелкие, узенькие, вертлявые, но в весеннее половодье или от летних ливней разливаются широко и обильно, надолго и надежно отрезая Синеречье ото всего остального света…
   …Ратникова разбудил заполошный голос церковного сторожа Силантича, бессонного старика:
   – Андрей Сергеич! Сергеич! Вставай, беда на дворе!
   Участковый открыл глаза, повернул голову к светлевшему окошку, за которым виднелось бледное лицо в седой бороде и метался тревожный крик.
   Ратников включил свет, мигом набросил камуфляж и вышел во двор.
   Дед Силантич схватил участкового за плечо, едва не сдернув с крыльца.
   – Андрюша, бежи скорей к Дачникам. Неладное дело там.
   Ратников на ходу плеснул в лицо из кадушки и, вытираясь платком, быстро зашагал на дальний конец села. Силантич поспешал сзади, шаркая спадающей с ноги калошей, и, дергая участкового за рукав, пояснял:
   – Дверь на крыльце снаружи клюкой подпертая. Стал хозяев окликать - молчат… Что-то с ними худое стряслось.
   Дачниками звали на селе Сергачевых. Они несколько лет назад купили здесь дом со всем подворьем, привели в порядок, начали хозяйствовать. И все время мечтали насовсем перебраться в деревню, очень им здесь нравилось. Но чтобы прочно стать на ноги, обзавестись скотом, птицей, инвентарем, нужны были деньги. И Сергачевы решились - продали городскую квартиру…
   Подошли к дому Дачников: в окнах темно. Окна в кухню вовсе не было: рама высажена ударом шеста - он лежал тут же, возле дома. Прав дед Силантич - недоброе дело!
   Андрей взбежал на крыльцо, ногой откинул от дверей шест, взяв пистолет в обе руки стволом вверх, рванулся в сени.
   Никого.
   Ногой же распахнул дверь в комнату, заорав страшным голосом:
   – Стоять! Руки!
   Некому стоять.
   Андрей включил свет, окинул взглядом комнату. Нехорошо, типичный разбой.
   Все опрокинуто, разбросано. Ящики комода и стенки выдвинуты, содержимое вывалено в беспорядке на пол. Сброшены с полок книги, вспорота мебельная обивка, дверца гардероба косо висит на одной петле, платья, костюмы - все брошено на пол. У пиджака и брюк вывернуты карманы, даже детская кроватка разорена.
   Осмотревшись, Андрей прошел в кухню - и здесь никого. Опрокинутый стул, битое стекло на полу.
   Очень тихо. Но не совсем. Участковый прислушался, затаив дыхание. Казалось, будто где-то вдали, на дальней околице, скулит маленький щенок.
   Ратников прошелся по комнате, сдвинул к стене половик. Под ним - крышка погреба. Отбросил ее, включил фонарик, заглянул вниз.
   Сначала увидел сброшенную на пол приставную лестницу, потом мужчину в одних трусах, привязанного к стеллажу, рядом с ним - женщина в ночной рубашке, тоже привязанная, но сидя - на ее коленях корчится малый ребенок, жалобно, устало плачет.
   Это были Сергачевы, всем семейством.
   Участковый спрыгнул вниз. Осторожно снял с губ женщины пластырь - Нина судорожно, прерывисто всхлипнула. Разрезал веревки, сохранив узлы. Нина прижала ребенка к груди, пытаясь его согреть.
   Андрей освободил Петра, выбрались в кухню.
   – Спали уже, - дрожа от озноба и пережитого, рассказывал Петр, - вдруг на кухне - грохот, звон. Не успел вскочить - ворвались в комнату, трое, в масках. С фонариками. Деньги давай, говорят, не то всех уроем. Нету, говорю, денег. Не ври, знаем. На сберкнижке, говорю, вам не снять. Снимем, где она? Не помню, говорю. Сейчас вспомнишь, пригрозили.
   Затащили нас в кухню. Нинка трясется, Вовчик плачет. Меня к стулу привязали. Двое пошли в комнате шарить, один стал меня бить. Я молчу. - Петр перевел дыхание, вновь переживая этот ночной ужас. - Зло такое меня взяло - молчу, и все.
   К тому времени все на кухне собрались. Тут я хитрость надумал. Покивал, чтобы рот освободили. Ладно, говорю, скажу, где деньги. Развяжите. В подполе они, говорю. А сам думаю: сейчас они в подпол свалятся, а я крышку - бряк, попались, голубчики! Да не вышло. В подпол один полез: где, кричит, спрятал? В кадушке, говорю, что в углу стоит. Пошарил он в кадушке, вылез. Думаю, все, убьет теперь. А он у Нинки дите вырвал и над люком держит: считаю, мол, до двух. Своих детей, мол, у меня нету, а твоего мне не жалко. Сказал я сразу же, они деньги забрали, в погреб нас спустили…
   – Приметы какие-нибудь заметил? - спросил Андрей.
   – Да где там! В масках все. Да и темно было.
   – Среднего роста они, не очень высокие, - сказала Нина. - Один в тельняшке. На него свет от фонарика попал - я и заметила.
   – А голоса? - снова спросил Андрей.
   – Да одинаковые все, - досадливо отмахнулся Петр. - У них маски из шапок, до подбородка натянуты. Бубнят и бубнят, разве разберешь голоса.
   – А друг к другу они как обращались? Имена, клички называли?
   – Не, не называли. «Ты» да «ты», все обращение.
   – Это твоя? - Андрей показал Петру маленькую блестящую зажигалку, которую он подобрал в погребе.
   – Не, ихняя, значит.
   – Деньги в каком виде хранил? Какая сумма?
   – Четыре вот такие пачки, резинкой стянутые. Завернутые в газету «Голос Званска».
   – Ладно, ребята, - Андрей встал. - Попейте валерьянки, поспите. Днем разговор продолжим.
   Уложил в пакет обрезки веревок с узлами, а зажигалку в кармане оставил. Попрощался, вышел на крыльцо, где терпеливо дожидался его Силантич.
   – Посиди здесь, дед, ладно? Не подпускай никого к дому.
   – Об чем речь, - согласился Силантич.
   Ратников вернулся к себе, позвонил в район, сообщил дежурному по отделу о происшествии, попросил прислать группу.
   – Пошлю, Сергеич, - пообещал дежурный. - Они на вызове в Оглядкине. Как вернутся, к тебе направлю.
   Участковый погасил свет, который так и горел с его ухода, распахнул окно, поставил чайник и стал оформлять протоколы, прикидывая в уме, кто из односельчан мог сотворить такое черное дело? А о том, что у Дачников деньги появились, все село знало.
   Перебирал одного, другого, третьего, а были на селе всякие. Пьяницы и хулиганы, чудаки и склочники, драчуны и ворюги. Словом, есть из кого выбрать.
   Андрей полистал свой рабочий блокнот, нашел нужную запись:
   «Геннадий Шухов (Шпингалет). Отбывал наказание за нанесение тяжких телесных повреждений. Злобен. Жесток. Истеричен. В возбужденном состоянии способен на непредвиденные поступки. Злоупотребляет алкоголем. При проведении профилактических бесед на контакт не идет».
   Но Генки нынче ночью в селе не было, а Игоряшка, первый его собутыльник, трусоват по натуре, нагадить старался исподтишка и на откровенный разбой вряд ли пошел бы.
   К тому же нападали на Сергачевых трое. Невысокие. Один из них в тельняшке. Вот что тревожило участкового. Вот чего он больше всего боялся. Потому что в селе тельняшку носил только пятнадцатилетний хулиган Колька Морев, Челюкан по прозвищу. Он в мореходку после школы собирался, морские узлы вязать умел. В точности как на потерпевших. И два дружка верных у него было: Мишка Куманьков да Васька Кролик. Невысокие.
   Андрей, едва в должность заступив, ребят этих на заметку взял. Он, конечно, не считал, что из каждого малолетнего хулигана обязательно великовозрастный бандит получится, но справедливо полагал, что чаще всего именно так и бывает.
   Терпеливо преодолевал участковый их недоверие, выручал не раз, справедливо разрешая конфликты со взрослыми. И многого сумел добиться.
   А теперь вот такое подозрение. Впрочем, еще одна версия возникла…
   От этих мыслей Ратникова оторвал большой шум со стороны магазина. Даже не просто шум - скандалище, если по шкале Рихтера.
   Завернув по дороге к себе и захватив с собой зачем-то коробку из-под обуви, набитую старыми газетами, Андрей пошел разбираться.
   Магазинчик этот торговал когда-то от сельпо, но в последнее время государство от него отказалось - невыгодно и хлопотно, продукты порой приходилось доставлять на лодках. Перешла «торговая точка» в ловкие руки расторопного пришлого парня, которого все называли Матросом или Матросиком. У этого ловкача дела пошли веселее. Взял себе в помощь еще двоих дружков, тоже со стороны, одного оформил грузчиком, другого - водителем. Дела пошли - ассортимент Матросик расширил, торговал весело, с прибаутками…
   Шум и гвалт в магазине - как на старой ветле, где собирались по утрам горластые окрестные галки.
   В центре возбужденной толпы Матрос и его команда держали, вывернув руки, троих подростков - Челюкана, Кролика и Куманькова. Андрей обратил внимание, что все шестеро - примерно одного роста, только «морячки» в плечах покрепче. Заметил и то, что у Кольки Челюкана разорвана рубаха и начинает заплывать левый глаз. Напротив него топтался разъяренный Дачник Петя.
   – Это они, Андрей Сергеич! - заорал он, увидев участкового. - Во! - и Петя еще шире рванул на груди Челюкана рубашку. - Видал? Тельник на нем. У, зараза сопливая!
   Мальчишки затравленно озирались, испуганные, непонимающие.
   – Прекратить! - рявкнул милиционер. - Сейчас разберемся. Посторонним - покинуть помещение.
   Андрея слушались, даром, что молод был и второй год всего участковым служил, многие односельчане его еще мальчонкой помнили. Гуськом, по-детски подталкивая друг друга в спины, народ выбрался на улицу, тут же прильнул к окошкам.
   – Ну-ка, отпустите ребят, - приказал Андрей Матросу и поставил свою коробку на прилавок.
   Коммерсант неохотно повиновался.
   – Посидите пока здесь, - Андрей указал мальчишкам на амбарные весы возле стенки. Ребята послушно присели, прижавшись друг к другу. Участковому их жалко стало, хоть и хулиганистые пацаны были.
   – Приглядите за ними, - сказал он «морячкам» и кивнул Матросу: - Пойдем в подсобку, мне в район позвонить надо.
   Хозяин с готовностью откинул крышку прилавка. Андрей, захватив коробку, шагнул за прилавок, легонько тронув Матросика за поясницу, будто отстраняя с прохода.
   Войдя в подсобку, Андрей сделал вид, что подобрал что-то с пола, и, снимая трубку телефона, протянул руку Матросику:
   – Твоя? На полу валялась.
   – О, блин! - обрадовался зажигалке Матросик. - А я обыскался.
   Андрей набрал номер. Дожидаясь соединения, попросил Матросика, кивнув на коробку:
   – Обвяжи ее какой-нибудь бечевкой. Найдешь?
   – Вещдоки? - понимающе усмехнулся Матросик. - Сейчас сделаю.
   – Калошу кто-то из них обронил, под самым окном, - доверительно пояснил Андрей. - Алло. Саня? С начальником соедини. Товарищ подполковник, участковый Ратников докладывает. Да, но опергруппа уже не нужна. Да, уже задержал. Знаю, что молодец, товарищ подполковник, - усмехнулся. - Не один, граждане помогли. - При этих словах Матросик, завязывая узел на коробке, ухмыльнулся, довольный. - Хорошо. Высылайте «уазик» за подозреваемыми. Трое, товарищ подполковник. Есть. - И Андрей положил трубку. Бросил взгляд на заднюю дверь, затянутую ржавой стальной решеткой:
   – Слабовата у тебя эта дверь. Не опасаешься?
   – Что ты, шериф! - Матросик обхватил ладонью толстый прут, потряс. И тут же на его руке и на железке защелкнулись наручники. - Ты что, ментяра, не выспался? - заорал Матросик, дергая руку.
   – Не ори, - Андрей задрал ему сзади свитер, выдернул из-за пояса пистолет. - Ключи давай.
   – Какие такие ключи?
   – От сейфа.
   – На, подавись!
   Андрей сунул ключи в карман. Выглянул в торговый зал, поманил грузчика. Когда тот вошел, ткнул пистолетом в живот, подвел к Матросику и пристегнул к двери теми же наручниками, перекинув цепочку через прут. Надо было задержать и водителя, но наручников у Андрея всего одна пара была.
   Тогда участковый отхватил кусок бечевки от бобины, кликнул водителя. Сунул ему в руки коробку прямо в дверях - подержи, мол. Тот машинально ее взял, и Андрей мгновенно накинул ему на кисти петлю, рванул ее, затягивая. Про этот способ Ратникову рассказал один старый сыщик. Так вязали преступников в те далекие годы, когда наручников еще не было. Петля затягивалась мгновенно, а узел развязать - никак не получится, он с секретом был.
   – Побудьте здесь, парни, - бросил Андрей, выходя в торговый зал.
   Мальчишки одновременно вскинули на него бледные лица. С надеждой.
   – Вы можете идти, ребята. - Андрей впустил в магазин народ. Можно было бы обойтись понятыми, но Ратников считал, что поставить точку в этой истории нужно при всем честном народе.
   Андрей объяснил понятым их задачу. Срезал и узлы с коробки, показал для сравнения с ними узлы с места преступления, убрал в пакет. Выдвинул ящик тумбочки, достал из него… скатанную тельняшку. Размотал - в ней были три маски-шапочки и рулончик скотча. Продемонстрировал понятым.
   Все внимательно, с интересом наблюдали за его действиями.
   Андрей отпер кассовый ящик, достал газетный сверток, раскрыл его, показал понятым деньги, посадил их пересчитывать. Сам устроился рядом оформлять протокол.
   – Вот и все! - обрадованно вздохнул Петя-Дачник, когда понятые расписались и Андрей вручил ему сверток с деньгами.
   – Нет, не все, гражданин Сергачев, - холодно возразил участковый и метнул взгляд в сторону мальчишек, которые все так же сидели на весах.
   Дачник недоуменно вскинул брови. Спохватился, подошел к ребятам.
   – Ты прости меня, парень, - обратился он к Челюкану, протягивая ему руку. - Не держите на меня зла, пацаны. Уж чего я натерпелся в эту ночь. Поседел даже.
   При этих словах все дружно рассмеялись. Потому что поседеть Дачник никак не мог - он был абсолютно лыс.
   – И вот что, - Петр распотрошил сверток, достал несколько бумажек, положил их на прилавок, набрал с полок бутылки с водой, шоколадки, протянул ребятам: - За моральный ущерб.
   Челюкан улыбнулся.
   У магазина резко взвизгнули колеса: приехала машина из отдела.
   Когда уводили задержанных, Матросик отыскал глазами Андрея:
   – Смотри, ментяра! Отмотаю срок, вернусь - посчитаемся!
   Это был уже не приветливый шутник-продавец, а злобный бандюга.
   Участковый чуть заметно усмехнулся:
   – Я не боюсь. Когда ты вернешься, я уж генералом буду, мне охрану дадут.
   И все опять засмеялись.

Глава II

   ВОРОНОК
   В этой хулиганистой компании, которую на селе то мушкетерами называли, то шпаной синереченской, Колька Челюкан за главного был, в атаманах ходил. Прозвали его Челюканом по деду. Тот юнгой воевал в морской пехоте, разведчиком был. С войны в село вернулся израненным и всю оставшуюся жизнь прихрамывал - челюкал, по-уличному. Так и звался Челюканом. А когда Кольке два годика исполнилось, кто-то из односельчан приметил: во, мол, пацан-то весь в деда пошел, вылитый Челюкан. Так и прозвали, хотя Колька не хромал, а напротив - в любой драке крепко на ногах держался. Вообще, парень был самолюбивый, решительный и на расправу скорый: кулаки в ход пускал не раздумывая.
   Рос Колька без отца, при больной матери. На людях к ней заботы не проявлял, суров был до грубости, а на деле все домашнее хозяйство вел - в пятнадцать-то лет.
   От деда Кольке не только прозвище и характер достались, но и несбывшаяся мечта о море, о дальних плаваниях. Из-за хромоты деда на флот не взяли, а Колька его мечту подхватил.
   В терраске, где Колька обитал по летнему времени, висела на стенке дедова фотография - лихой пацан в бескозырке и тельнике, с автоматом на груди. А вокруг деда - выдранные из журналов картинки с парусниками всех типов. С ними вперемешку развешаны обрывки веревок, вязанные разными морскими узлами, - тренировался Колька, загодя себя к морю готовил.
   В углу на столике - почти готовая модель парусника. Грубо, конечно, сделана - руки-то у пацана больше к топору и лопате привычны, - но с любовью и охотой.
   У Кольки и лодка была. В Синеречье она в каждом дворе, а то и две - без них как без рук. Местные лодки особенные - легкие, верткие - по росной траве как по воде идут. А Колька с дружками из своей лодчонки пароход устроил. Установил две пары велосипедных педалей, а на корме дрель, где вместо сверла - пароходный винт. Забавно получилось: как на педали Васька с Мишкой сядут, а на руль Колька - лодка словно с мотором летит, на веслах за ней не угонишься. Правда, вскорости этот «двигатель» разобрать пришлось и дрель на место вернуть, в колхозную мастерскую, откуда она и была «позаимствована».
   Тогда Колька оснастил лодку мачтой с парусом, который из старого байкового одеяла пошил, и в половодье, когда Аленкину пойму заливало и она больше иного озера разбегалась, гоняли по ней пацаны под зеленым парусом, как настоящие пираты…
   Васька, хоть и Кроликом его прозвали, вылитый поросенок был - лицо розовое, ресницы белые и нос пятачком. А Кроликом стал из-за папашки своего. Тот все мечтал разбогатеть по-быстрому, завел как-то на усадьбе кроликов, мол, тут тебе и мясо, и шкурки на рынок. Но быстро к этому охладел, надоело - заботы много. Васька от него это дело принял. Его вообще зверушки и животные любили. Даже куры за ним чередой ходили. А петух, когда Васька совсем еще мал был, охранял его пуще собаки.
   Васька даже крысу, здоровую и хвостатую, приручил. Она из рук его ела, за пазухой у него спала, а при опасности приучилась с пола ему в штанину шмыгать. Добро бы только к нему - к любому, кто в брюках. И многим это почему-то не нравилось, особенно учителям - Васька ведь крыску свою и в школу таскал, расстаться не мог.
   Больше всех на него химичка Мария Петровна обижалась (она в брюках и кроссовках уроки проводила) и однажды, в истерике, чуть не прибила крыску веником. За что Кролик прозвал свою хвостатую подружку Машкой. А крыса-то тогда не виновата была нисколько. Она же не знала, когда выбралась из Васькиной сумки и шмыгнула в штанину учительницы, что Мишка Куманьков уже ухитрился, будто уронив ручку на пол, привязать шнурок Марь-Петровниной кроссовки к ножке стола.
   Когда Мария Петровна вскочила с диким визгом, упало все: она сама, ее стул, ее стол и все, что на нем было. Попадал от хохота и весь класс.
   Ваську и Мишку исключили из школы на неделю, до педсовета. Они, конечно, ужасно переживали. Особенно Васька, который всю неделю без помех возился со своими кроликами.
   Они тоже Ваську любили. Он им всем имена дал, так они откликались. Бывало, навалит им Васька в загончик капустных листьев - сидят себе, хрумкают. А как Васька какого по имени покличет - тот сразу столбиком станет, ушками стрижет, глазками блестит и тут же веселым скоком под Васькину ласковую руку.
   Но недолго это счастье длилось. Когда сообразил папашка, что весь двор у него добычей полон, так прямо на глазах у Васьки всех кроликов забил и шкурки снял. Как Васька это пережил - никто не знает. Из дома ушел, в лесу обитал вместе с Мишкой Куманьковым.
   Этот в своем роде личность. Лесовичок такой. В лесу - как дома, даже лучше. Всегда знает, где какую ягодку снять, под каким кустиком в ненастье укрыться. Пуще всякого индейца лес знал.
   Соорудили они на дальнем приветливом островке уютный шалашик, ловили себе рыбку, собирали грибы, шишки лущили. А Колька Челюкан на своем бывшем пароходе подвозил им картошечки с сальцем, всякий припас, в лесу необходимый.
   В общем, жили друзья своей жизнью. Врагов наживали, а дружбы им своей хватало, особенно когда Галка Серегина к ним прибилась. И взяла на себя сугубо женские обязанности: одежонку им небогатую починить, подкормить домашними запасами, а иной раз и вину на себя взять, чтобы ребятам меньше досталось…