Страница:
Могущество священнослужителей, олицетворявших собою всю власть на острове, стало несомненным свидетельством того, что средневековая Исландия никогда не была демократическим государством в полном смысле этого слова. Иначе это выглядело бы слишком неестественно. Еще меньше мы имеем оснований считать ее теократией, так как даже в языческие времена, и уж тем более после принятия христианства, авторитет годар все меньше и меньше опирался на их духовную роль в обществе. В основе их влияния лежало светское могущество, без которого их власть скоро сошла бы на нет. Как правило, подобная должность передавалась по наследству от отца к сыну, но ее можно было даровать, продать и даже сдать в аренду на какое-то время. Благодаря такой возможности перемещения и перераспределения, а также отсутствию контроля над властью годар эта специфическая исландская форма правления с самого начала несла в себе семена упадка и разложения, так что политические неудачи Исландии в XIII столетии явились логическим следствием конституционной реформы X века.
Жизнь и литература
Конец Республики
Жизнь и литература
Во всех прочих аспектах исландцы также не всегда выказывали себя благоразумными колонистами. Так, например, многие из поселенцев начали свою жизнь на острове с того, что стали возводить себе такие же большие дома, к которым они привыкли на родине. Но сооружение подобных домов требовало большего количества строительного леса и отопительных средств, чем мог им предоставить их бесплодный, холодный и сырой остров. Здесь не росли ни дуб, ни береза, ни хвойные деревья; к тому же в этой стране «камней, камней и снова камней» по какой-то вселенской иронии фактически не было камня, пригодного для строительства. Даже могильные плиты приходилось привозить издалека. Поэтому дома стали строить из торфа, и толщина их стен составляла от 3 до 6 футов, а на крыше летом могли пастись овцы. Но внутренний каркас дома был все-таки деревянным, а для большого зала эпохи викингов (от 60 до 100 футов в длину) требовались большие опорные столбы и поперечные балки. Поэтому уже к XI столетию исландский дом начинает менять свой облик: большой зал делится на две части, а иногда к нему добавляются и другие комнаты. И появившийся к концу республики дом меньшего размера и иной формы стал несомненным свидетельством запоздалого признания суровой действительности. Опять же, исландцы так и не научились правильно одеваться, чтобы защитить себя от дождя и холода. Их обувь была совершенно непригодна для местного климата и здешнего земляного покрова. В голодные времена они даже не научились есть все то пригодное в пищу, что имелось на острове, а их рыболовные снасти также были далеки от совершенства. Но что хуже всего, они оказались совершенно непредусмотрительными хозяевами. В стране, где баланс между эрозией почвы, ускоряемой резкой сменой холода и оттепелей, и почвообразованием был крайне неустойчивым, они вели себя как истинные расточители, уничтожая защитную кустарниковую поросль и изводя леса случайными пожарами. Но, тем не менее, хотя они этого и не осознавали, они жили за счет своей земли. И так продолжалось почти три столетия, пока общий упадок в стране не достиг таких размеров, что почва целых округов оказалась повреждена эрозией. За исключением того, что касалось непосредственно его владений, исландский хуторянин являлся типичным расхитителем. Как бы то ни было, по той или иной причине, в результате ли неудачного расположения или целой серии неурожайных лет, но из 600 хуторов, упомянутых в «Ланднамабок», примерно четверть постепенно обезлюдела. Но еще более явно этот факт обозначился в регистре хуторов за 1703 год, где количество занятых хуторов составило 4059, а покинутых – 3200. Правда, было бы ошибкой считать, что все эти хозяйства опустели из-за плохого управления. Немалую роль сыграли в этом процессе и неблагоприятные природные условия.
Но в то время как 60 тысяч жителей острова постепенно накапливали проблемы, которые обрушились на их голову в XIII столетии, они же одновременно подготовили необычайный триумф в сфере литературного творчества. Первые поколения исландцев были счастливыми наследниками и хранителями необычайно яркой и своеобразной культуры, которая процветала в то время в Скандинавии и о которой мы можем судить по кораблям, рабочим инструментам, оружию, скульптурам, надписям и прочим образцам, представленным в музеях Осло, Стокгольма и Копенгагена. Все эти предметы являются ярким свидетельством необычайного мастерства норманнов. Но Исландия налагала свои ограничения на эту культуру. На острове практически не было поделочного камня и дерева, пригодного для резьбы (хотя до нас дошел ряд замечательных образцов, по которым можно судить об уровне мастерства исландцев, – как, например, дверь церкви в Вальтьовсстадире). Там не было достаточно металла для литья. Существует также очень мало свидетельств того, что исландцы интересовались музыкой. Выразить свои артистические наклонности они могли лишь посредством слова, и по особенной милости судьбы многое из написанного ими сохранилось до наших дней. Долгие, темные зимы были хорошим временем для сочинительства, а необходимость убивать большую часть приплода скота привела к тому, что у исландцев не было недостатка в тонком пергаменте. Введение христианства и ознакомление с книгами привели к распространению практичного алфавита и удобного книжного формата. Переписывание и копирование книг, получившее начало в имениях богатых вождей, епископов и в монастырях на севере и юге страны, а позднее распространившееся по всему острову, развернулось в доселе невиданном масштабе. До сих пор в библиотеках Европы находится около 700 исландских манускриптов или их фрагментов, но все это, по словам Сигурда Нордала, не более чем «жалкие обломки, оставшиеся от целой флотилии». Общее же количество таких манускриптов было, по самым скромным подсчетам, в десять раз больше.
Содержание значительной части этих манускриптов известно далеко за пределами Исландии. Наиболее значительным из них является «Кодекс Региус 23654», в котором собраны Песенная Эдда – подлинное сокровище германских народов, и два творения Снорри Стурлусона: Прозаическая Эдда, в которой этот замечательный мастер восстановил языческую мифологию норманнов, поведав о том, «как жили боги и как они умрут», а также «Хеймскрингла» – великолепная «История норвежских королей», которая считается непревзойденным описанием национальной норвежской истории. Здесь же представлены семейные саги (общим числом около 120), поэзия скальдов и другие стихи, которые сохранились, будучи вставленными в прозаический текст.
Менее знакомыми, но столь же ценными для читателей, интересующихся северной историей, являются такие фундаментальные труды по истории Исландии, как «Либеллус Исландорум» Ари Ученого – «отца исландской истории», и «Ланднамабок» с ее описанием освоения земель, первыми поселенцами, их детьми и внуками. Не менее интересны мифологические и легендарные сказания древних времен: «Форнальдарсёгур» – повествование о чудесах и приключениях, о славе Скьёльдингов и горестях Сигурда и Гудрун; епископские предания, а также на редкость драматичное описание исторических событий XII и XIII веков – «Сказание о Стурлунгах». Но помимо этих великих народных произведений, существует немалое число других, менее значительных литературных свидетельств эпохи. Исландцы с огромным усердием переписывали и переделывали на свой вкус произведения зарубежных авторов. Они перевели историков всех периодов – от Саллюстия до Джерри Монмаута. Существует многотомная коллекция произведений, описывающих деяния святых и апостолов. С неменьшим энтузиазмом исландцы перевели с романских языков сказания о Тристане и Ивейне, Эрике и Бланче-флоре. Складывается общее впечатление безграничной и бесконечной деятельности, широкого и мощного потока словесности, вытекающего из восприимчивых и пылких умов и вливающегося в бесчисленные рукописи.
Саги, без сомнения, относятся к письменному периоду литературы. Мы уже выяснили, что условия жизни в средневековой Исландии необычайно благоприятствовали развитию устной повествовательной традиции, и нам известно немало случаев, когда подобного рода истории рассказывались наизусть перед королями за родными пределами, а также на свадьбах, приемах и разного рода собраниях у себя дома. Но саги в том виде, в котором мы их знаем, имеют литературную традицию. Вне сомнения, устные рассказы и стихотворные произведения также послужили тем материалом, который использовали в своей работе сочинители саг. Но было бы неверным считать, что они просто записывали истории, передававшиеся из уст в уста. Современная наука все более убеждает нас в том, что саги основывались на письменных источниках. Среди таких источников были произведения национальных и зарубежных авторов, исторические труды, легенды, проповеди и поучения. Среди работ, использовавшихся создателем «Сказания об Эйрике Рыжем», были не только устные истории потомков Торфинна Карлсефни, но, скорее всего, «Гренландская сага» и, вне всякого сомнения, «Стурлубок», а также «Жизнь Олафа Трюгвасона», написанная монахом Гунн-лаугом Лейфссоном. Большое влияние оказала на исландские саги церковная литература, географические и генеалогические описания (последнее особенно верно в случае с такой книгой, как «Хауксбок»). Сочинители сказаний были, как правило, хорошо образованными людьми, ответственно относившимися к своей работе. Они умело обрабатывали как устный, так и письменный материал, и было бы несправедливо считать их простыми переписчиками ранних повествований.
Слово «сага» (множественное число «сёгур») означает «нечто рассказанное, облеченное в слова», а в более упрощенном понимании – прозаическую историю или повесть. Обычно этот термин используют для обозначения (точнее, выделения в особую группу) тех прозаических повестей, которые являются главным вкладом исландцев в литературу средневековой Европы, – и прежде всего так называемых «Исландских саг» («Ислендингасё-гур»), повествующих о судьбах и взаимоотношениях отдельных героев и целых семей в так называемую «эпоху сказаний», которая длилась с 930-го по 1030 год. Семейные сказания, как их еще иначе называют, являются душой исландской литературы. Про эти сказания также говорят, что они «последнее и самое замечательное» отражение героической эпохи германских народов. Эти саги являются прозаическим (порой достаточно упрощенным) дополнением германской героической поэзии, о которой мы можем судить по таким образцам, как древнеанглийские «Беовульф» и «Мальдонская битва», древненемецкая «Песнь о Хильдебранде», латинские фрагменты, относящиеся к Вальтариусу и Ботвару Бьярки, а также исландские сказания о Хельге и Сигурде Драконоубийце. Концепции характеров и судьбы были у авторов саг теми же, что и у германских поэтов. Судьба, говорили они, всемогуща и неумолима. Человек полностью находится в ее власти. Но в том и заключается величие человека, который может принять свою судьбу, не сдаваясь ей при этом. Если человек безоговорочно покоряется року, то он просто глуп. Если он жалуется, хнычет или старается избежать предначертанного, он тем самым унижает свое человеческое достоинство. Есть лишь один правильный путь – всегда помнить о том, что обстоятельства могут быть сколь угодно плохими, важно лишь то, как человек ведет себя в этих обстоятельствах. В «Сказании о сожжении Ньяла» один хороший и благородный человек – Флози из опоясанного льдом Свинафелла, расположенного под Ватнаёкулем, – сжигает такого же хорошего и благородного человека Ньяла с его сыновьями (а также с пожилой женщиной и ребенком) заживо в их собственном доме. И делает он это вовсе не потому, что ему так хочется, – напротив, он ненавидит свою задачу, но судьба поставила его в такие условия, что он вынужден это сделать. По сути, в этом и заключается трагическая дилемма типичного германского героя: он выбирает не между плохим и хорошим, а между плохим и плохим, и у него нет никакой возможности избежать этого выбора. Именно из этого понимания судьбы и характера исходят авторы саг при выборе своих героев. Имя Бьярни Гримольфссона из «Сказания об Эйрике Рыжем» известно нам не столько потому, что он плавал к берегам Америки, сколько по той простой причине, что он уступил свое место в лодке человеку, который больше дорожил жизнью, чем он сам. Разумеется, наградой за такой поступок стала смерть героя, но зато мы знаем имя Бьярни и не знаем имени того, кто уцелел, – оно просто не заслуживает упоминания. Этот человек оказался лишь эпизодом в судьбе Бьярни. Человеку в то время вовсе не нужно было быть лордом или княжеским сыном, чтобы стать героем саги. Но он должен был обладать несгибаемой волей, поскольку именно она способна восторжествовать над слепой несправедливостью судьбы, сделав человека, как то было в случае с Флози и Бьярни, равным ей по силе.
То, что исландское общество времени первых поселений и эпохи сказаний было преимущественно героическим обществом, нашло свое отражение как в жизни, так и в литературе. О жизни исландцев невозможно помыслить, не вспомнив наследных тяжб и междоусобиц. Они могли решаться при помощи закона или посредством судебных манипуляций, иногда главные действующие лица от спорящих сторон обращались к испытанным методам общественного арбитража. Но в конце концов все заканчивалось кровной местью, которая время от времени разрешалась кровопролитиями то с одной, то с другой стороны. Невозможно отрицать, что одной из главных тем исландских саг являются «междоусобные споры». Именно стычкам, убийствам, ответным убийствам, победам, поражениям и примирениям отдельных лиц и целых семей, находящихся в кровной вражде со своими соседями, уделяется в сагах больше всего места.
Говорят, что жители Скандинавии наших дней, миролюбивые и законопослушные, будучи доведены до предела, кончают жизнь самоубийством. Совсем иначе обстояло дело в средневековой Исландии. Ее жители были одной крови с норманнами, и та энергия, которая в европейских условиях находила выход в ведении войн и управлении государственными делами, обращалась исландцами на междоусобные распри и создание произведений литературы. И все же саги содержат в себе гораздо больше, нежели описание кровавых стычек между жителями острова. Они представляют собой общую историю исландской героической эпохи, отражая душу нации. Без этих сказаний мы не сможем должным образом понять и оценить исландский национальный характер: ни присущие ему идеалы и верования, ни те качества, которые привели к расцвету республики, путешествиям к Гренландии, Винланду и развитию исландской литературы. С другой стороны, они же вели к кровавым распрям, гражданской войне, потере независимости и прочим несчастьям. Величайшим из сказаний является «Сказание о сожжении Ньяла», написанное около 1280 года неизвестным автором, проживавшим на юго-западе Исландии. Сведя все ее повествовательное богатство к общему тезису, можно сказать, что в саге повествуется о том, как главный ее герой, Гуннар из Глидаренди, погиб из-за превратностей судьбы и собственного характера. Точно так же были уничтожены мудрый Ньял и вся его семья, и в конце концов человек, который сжег его, и человек, который отомстил ему, мало-помалу пришли к соглашению и примирению. Написанная около 1280 года, спустя двадцать лет после потери национальной независимости Исландии, эта сага является одновременно хвалебным гимном и элегией минувшему величию республики. Из «Сказания о сожжении Ньяла» мы можем узнать о средневековой Исландии и исландцах больше, чем из какого-либо другого, отдельно взятого источника. Это сказание также является величайшим образцом исландского литературного мастерства. Оба эти обстоятельства заставляют нас уделить особое внимание этому произ-ведению»[6].
Но, несмотря на то что мы называем данную сагу величайшей, она все же не является единственной, так что каждый вправе сам выбрать из сказаний то, которое придется ему особенно по душе. Рыцарски-сентиментальный читатель, скорее всего, отдаст предпочтение тонким чувствам и благородным порывам, отраженным в «Лаксдёла сага»; тем, кто любит высокую поэзию и захватывающие дух приключения, может показаться непревзойденным «Сказание об Эгиле»; в то же время явное пристрастие многих исландцев к сказанию о поставленном вне закона Греттире является убедительным свидетельством того, как целый народ может найти отражение своей судьбы в истории одного человека. Среди менее грандиозных произведений практически безупречным с точки зрения содержания является сказание о Храфнкеле, служителе бога Фрейра. Столь же совершенной можно назвать историю об Отуне Вестфиртере, купившем в Гренландии медведя и подарившем его датскому королю Свейну. При желании этот список можно продолжать и продолжать, но нам следует обратиться прежде всего к одному аспекту исландских сказаний, непосредственно связанному с задачей данной книги.
Являются ли сказания достоверным отражением действительности? Если же нет, то до какой степени мы можем полагаться на них при изучении истории Исландии и путешествий к Гренландии и Винланду?
Все саги брали свое начало в истории. Первая исландская «школа» письменного сочинительства располагалась в Одди и Хаукадале. Именно с ней ассоциируются такие прославленные имена, как Сэмунд Ученый и Ари Торгильссон. Это была аристократическая, в полном смысле слова научная школа, составлявшая истории, генеалогии, анналы, биографические подборки, которые позднее активно использовались создателями саг. При написании своей книги «Либеллус Исландорум» (около 1122–1133) Ари Торгильссон делал столь значительный акцент на подробном освидетельствовании истинности исторических фактов в произведении, что это стало своего рода гарантией подлинности практически всех упоминаемых в его книге фактов. Как мы помним, Ари, согласно утверждению Снорри Стурлусона, был первым исландским автором, написавшим произведение научного характера на национальном языке. Но ко времени создания такого произведения, как «Сказание о Виглундаре», и прочих компиляций XIV столетия исторический элемент из них практически исчез. Между двумя этими крайностями и лежит тот путь, по которому шло развитие исландского письменного сказания, берущего свое начало в исторической традиции – строго научной, как в Одди и Хаукадале, или романтичной, как в Тингейраре на севере страны. Но со временем авторы саг вынуждены были прислушаться к пожеланиям своей аудитории, жаждавшей одновременно наставлений и развлечений. В результате таких изменений исландская сага стала и популярной, и исторически достоверной. Но постепенно творческая фантазия начала преобладать над исторической основой. Если в «Сказании об Эгиле» (1220–1225) оба эти начала находятся в равновесии, то в «Сказании о Ньяле», написанном пятьдесят лет спустя, творческое воображение мастера достигает своего апогея, хотя автор продолжает при этом следовать основной исторической канве. Автор еще более позднего «Сказания о Греттире» (около 1310–1320) куда свободнее обращается со своим материалом, историческая основа которого едва различима под напластованиями чудесного и романтического. Что же касается совсем позднего «Сказания о Виглундаре», то здесь история оказывается полностью погребена под псевдоисторическими событиями.
Из всего вышесказанного следует, что в большинстве тех семейных сказаний, авторы которых с большой ответственностью подошли к задаче подбора и оформления материала, имеется твердая историческая основа. Но нам следует помнить о том, что мы имеем дело с историей в средневековом ее понимании, а также с тем фактом, что авторы сказаний обращались к событиям, имевшим место за два-три столетия до их рождения. Из этого, в свою очередь, следует, что подлинность событий каждой саги необходимо устанавливать заново – через обращение к любым доступным источникам информации, а также путем разделения между достоверными и вымышленными элементами повествования. Наиболее яркими примерами творческого переосмысления создателями саг исторической действительности являются сказания об Эйрике Рыжем и о гренландцах.
В основе этих произведений лежат подлинные события: открытие и заселение Гренландии и попытка заселения части побережья Северной Америки. По прошествии столетий исторические факты обросли добавлениями и искажениями, но суть их оставалась по-прежнему неизмененной, что и подтвердилось в последние два года находкой в Кагссьярссуке-Браттахлиде подлинной церкви Тьодхильд, построенной из торфа, – «неподалеку от главной фермы Эйрика». Подтверждается это и новыми данными о том, что северная часть территории Ньюфаундленда и весь район Священного залива были некогда местом недолгого проживания норманнов. Последние же относили эту область к легендарному Винланду.
Но в то время как 60 тысяч жителей острова постепенно накапливали проблемы, которые обрушились на их голову в XIII столетии, они же одновременно подготовили необычайный триумф в сфере литературного творчества. Первые поколения исландцев были счастливыми наследниками и хранителями необычайно яркой и своеобразной культуры, которая процветала в то время в Скандинавии и о которой мы можем судить по кораблям, рабочим инструментам, оружию, скульптурам, надписям и прочим образцам, представленным в музеях Осло, Стокгольма и Копенгагена. Все эти предметы являются ярким свидетельством необычайного мастерства норманнов. Но Исландия налагала свои ограничения на эту культуру. На острове практически не было поделочного камня и дерева, пригодного для резьбы (хотя до нас дошел ряд замечательных образцов, по которым можно судить об уровне мастерства исландцев, – как, например, дверь церкви в Вальтьовсстадире). Там не было достаточно металла для литья. Существует также очень мало свидетельств того, что исландцы интересовались музыкой. Выразить свои артистические наклонности они могли лишь посредством слова, и по особенной милости судьбы многое из написанного ими сохранилось до наших дней. Долгие, темные зимы были хорошим временем для сочинительства, а необходимость убивать большую часть приплода скота привела к тому, что у исландцев не было недостатка в тонком пергаменте. Введение христианства и ознакомление с книгами привели к распространению практичного алфавита и удобного книжного формата. Переписывание и копирование книг, получившее начало в имениях богатых вождей, епископов и в монастырях на севере и юге страны, а позднее распространившееся по всему острову, развернулось в доселе невиданном масштабе. До сих пор в библиотеках Европы находится около 700 исландских манускриптов или их фрагментов, но все это, по словам Сигурда Нордала, не более чем «жалкие обломки, оставшиеся от целой флотилии». Общее же количество таких манускриптов было, по самым скромным подсчетам, в десять раз больше.
Содержание значительной части этих манускриптов известно далеко за пределами Исландии. Наиболее значительным из них является «Кодекс Региус 23654», в котором собраны Песенная Эдда – подлинное сокровище германских народов, и два творения Снорри Стурлусона: Прозаическая Эдда, в которой этот замечательный мастер восстановил языческую мифологию норманнов, поведав о том, «как жили боги и как они умрут», а также «Хеймскрингла» – великолепная «История норвежских королей», которая считается непревзойденным описанием национальной норвежской истории. Здесь же представлены семейные саги (общим числом около 120), поэзия скальдов и другие стихи, которые сохранились, будучи вставленными в прозаический текст.
Менее знакомыми, но столь же ценными для читателей, интересующихся северной историей, являются такие фундаментальные труды по истории Исландии, как «Либеллус Исландорум» Ари Ученого – «отца исландской истории», и «Ланднамабок» с ее описанием освоения земель, первыми поселенцами, их детьми и внуками. Не менее интересны мифологические и легендарные сказания древних времен: «Форнальдарсёгур» – повествование о чудесах и приключениях, о славе Скьёльдингов и горестях Сигурда и Гудрун; епископские предания, а также на редкость драматичное описание исторических событий XII и XIII веков – «Сказание о Стурлунгах». Но помимо этих великих народных произведений, существует немалое число других, менее значительных литературных свидетельств эпохи. Исландцы с огромным усердием переписывали и переделывали на свой вкус произведения зарубежных авторов. Они перевели историков всех периодов – от Саллюстия до Джерри Монмаута. Существует многотомная коллекция произведений, описывающих деяния святых и апостолов. С неменьшим энтузиазмом исландцы перевели с романских языков сказания о Тристане и Ивейне, Эрике и Бланче-флоре. Складывается общее впечатление безграничной и бесконечной деятельности, широкого и мощного потока словесности, вытекающего из восприимчивых и пылких умов и вливающегося в бесчисленные рукописи.
Саги, без сомнения, относятся к письменному периоду литературы. Мы уже выяснили, что условия жизни в средневековой Исландии необычайно благоприятствовали развитию устной повествовательной традиции, и нам известно немало случаев, когда подобного рода истории рассказывались наизусть перед королями за родными пределами, а также на свадьбах, приемах и разного рода собраниях у себя дома. Но саги в том виде, в котором мы их знаем, имеют литературную традицию. Вне сомнения, устные рассказы и стихотворные произведения также послужили тем материалом, который использовали в своей работе сочинители саг. Но было бы неверным считать, что они просто записывали истории, передававшиеся из уст в уста. Современная наука все более убеждает нас в том, что саги основывались на письменных источниках. Среди таких источников были произведения национальных и зарубежных авторов, исторические труды, легенды, проповеди и поучения. Среди работ, использовавшихся создателем «Сказания об Эйрике Рыжем», были не только устные истории потомков Торфинна Карлсефни, но, скорее всего, «Гренландская сага» и, вне всякого сомнения, «Стурлубок», а также «Жизнь Олафа Трюгвасона», написанная монахом Гунн-лаугом Лейфссоном. Большое влияние оказала на исландские саги церковная литература, географические и генеалогические описания (последнее особенно верно в случае с такой книгой, как «Хауксбок»). Сочинители сказаний были, как правило, хорошо образованными людьми, ответственно относившимися к своей работе. Они умело обрабатывали как устный, так и письменный материал, и было бы несправедливо считать их простыми переписчиками ранних повествований.
Слово «сага» (множественное число «сёгур») означает «нечто рассказанное, облеченное в слова», а в более упрощенном понимании – прозаическую историю или повесть. Обычно этот термин используют для обозначения (точнее, выделения в особую группу) тех прозаических повестей, которые являются главным вкладом исландцев в литературу средневековой Европы, – и прежде всего так называемых «Исландских саг» («Ислендингасё-гур»), повествующих о судьбах и взаимоотношениях отдельных героев и целых семей в так называемую «эпоху сказаний», которая длилась с 930-го по 1030 год. Семейные сказания, как их еще иначе называют, являются душой исландской литературы. Про эти сказания также говорят, что они «последнее и самое замечательное» отражение героической эпохи германских народов. Эти саги являются прозаическим (порой достаточно упрощенным) дополнением германской героической поэзии, о которой мы можем судить по таким образцам, как древнеанглийские «Беовульф» и «Мальдонская битва», древненемецкая «Песнь о Хильдебранде», латинские фрагменты, относящиеся к Вальтариусу и Ботвару Бьярки, а также исландские сказания о Хельге и Сигурде Драконоубийце. Концепции характеров и судьбы были у авторов саг теми же, что и у германских поэтов. Судьба, говорили они, всемогуща и неумолима. Человек полностью находится в ее власти. Но в том и заключается величие человека, который может принять свою судьбу, не сдаваясь ей при этом. Если человек безоговорочно покоряется року, то он просто глуп. Если он жалуется, хнычет или старается избежать предначертанного, он тем самым унижает свое человеческое достоинство. Есть лишь один правильный путь – всегда помнить о том, что обстоятельства могут быть сколь угодно плохими, важно лишь то, как человек ведет себя в этих обстоятельствах. В «Сказании о сожжении Ньяла» один хороший и благородный человек – Флози из опоясанного льдом Свинафелла, расположенного под Ватнаёкулем, – сжигает такого же хорошего и благородного человека Ньяла с его сыновьями (а также с пожилой женщиной и ребенком) заживо в их собственном доме. И делает он это вовсе не потому, что ему так хочется, – напротив, он ненавидит свою задачу, но судьба поставила его в такие условия, что он вынужден это сделать. По сути, в этом и заключается трагическая дилемма типичного германского героя: он выбирает не между плохим и хорошим, а между плохим и плохим, и у него нет никакой возможности избежать этого выбора. Именно из этого понимания судьбы и характера исходят авторы саг при выборе своих героев. Имя Бьярни Гримольфссона из «Сказания об Эйрике Рыжем» известно нам не столько потому, что он плавал к берегам Америки, сколько по той простой причине, что он уступил свое место в лодке человеку, который больше дорожил жизнью, чем он сам. Разумеется, наградой за такой поступок стала смерть героя, но зато мы знаем имя Бьярни и не знаем имени того, кто уцелел, – оно просто не заслуживает упоминания. Этот человек оказался лишь эпизодом в судьбе Бьярни. Человеку в то время вовсе не нужно было быть лордом или княжеским сыном, чтобы стать героем саги. Но он должен был обладать несгибаемой волей, поскольку именно она способна восторжествовать над слепой несправедливостью судьбы, сделав человека, как то было в случае с Флози и Бьярни, равным ей по силе.
То, что исландское общество времени первых поселений и эпохи сказаний было преимущественно героическим обществом, нашло свое отражение как в жизни, так и в литературе. О жизни исландцев невозможно помыслить, не вспомнив наследных тяжб и междоусобиц. Они могли решаться при помощи закона или посредством судебных манипуляций, иногда главные действующие лица от спорящих сторон обращались к испытанным методам общественного арбитража. Но в конце концов все заканчивалось кровной местью, которая время от времени разрешалась кровопролитиями то с одной, то с другой стороны. Невозможно отрицать, что одной из главных тем исландских саг являются «междоусобные споры». Именно стычкам, убийствам, ответным убийствам, победам, поражениям и примирениям отдельных лиц и целых семей, находящихся в кровной вражде со своими соседями, уделяется в сагах больше всего места.
Говорят, что жители Скандинавии наших дней, миролюбивые и законопослушные, будучи доведены до предела, кончают жизнь самоубийством. Совсем иначе обстояло дело в средневековой Исландии. Ее жители были одной крови с норманнами, и та энергия, которая в европейских условиях находила выход в ведении войн и управлении государственными делами, обращалась исландцами на междоусобные распри и создание произведений литературы. И все же саги содержат в себе гораздо больше, нежели описание кровавых стычек между жителями острова. Они представляют собой общую историю исландской героической эпохи, отражая душу нации. Без этих сказаний мы не сможем должным образом понять и оценить исландский национальный характер: ни присущие ему идеалы и верования, ни те качества, которые привели к расцвету республики, путешествиям к Гренландии, Винланду и развитию исландской литературы. С другой стороны, они же вели к кровавым распрям, гражданской войне, потере независимости и прочим несчастьям. Величайшим из сказаний является «Сказание о сожжении Ньяла», написанное около 1280 года неизвестным автором, проживавшим на юго-западе Исландии. Сведя все ее повествовательное богатство к общему тезису, можно сказать, что в саге повествуется о том, как главный ее герой, Гуннар из Глидаренди, погиб из-за превратностей судьбы и собственного характера. Точно так же были уничтожены мудрый Ньял и вся его семья, и в конце концов человек, который сжег его, и человек, который отомстил ему, мало-помалу пришли к соглашению и примирению. Написанная около 1280 года, спустя двадцать лет после потери национальной независимости Исландии, эта сага является одновременно хвалебным гимном и элегией минувшему величию республики. Из «Сказания о сожжении Ньяла» мы можем узнать о средневековой Исландии и исландцах больше, чем из какого-либо другого, отдельно взятого источника. Это сказание также является величайшим образцом исландского литературного мастерства. Оба эти обстоятельства заставляют нас уделить особое внимание этому произ-ведению»[6].
Но, несмотря на то что мы называем данную сагу величайшей, она все же не является единственной, так что каждый вправе сам выбрать из сказаний то, которое придется ему особенно по душе. Рыцарски-сентиментальный читатель, скорее всего, отдаст предпочтение тонким чувствам и благородным порывам, отраженным в «Лаксдёла сага»; тем, кто любит высокую поэзию и захватывающие дух приключения, может показаться непревзойденным «Сказание об Эгиле»; в то же время явное пристрастие многих исландцев к сказанию о поставленном вне закона Греттире является убедительным свидетельством того, как целый народ может найти отражение своей судьбы в истории одного человека. Среди менее грандиозных произведений практически безупречным с точки зрения содержания является сказание о Храфнкеле, служителе бога Фрейра. Столь же совершенной можно назвать историю об Отуне Вестфиртере, купившем в Гренландии медведя и подарившем его датскому королю Свейну. При желании этот список можно продолжать и продолжать, но нам следует обратиться прежде всего к одному аспекту исландских сказаний, непосредственно связанному с задачей данной книги.
Являются ли сказания достоверным отражением действительности? Если же нет, то до какой степени мы можем полагаться на них при изучении истории Исландии и путешествий к Гренландии и Винланду?
Все саги брали свое начало в истории. Первая исландская «школа» письменного сочинительства располагалась в Одди и Хаукадале. Именно с ней ассоциируются такие прославленные имена, как Сэмунд Ученый и Ари Торгильссон. Это была аристократическая, в полном смысле слова научная школа, составлявшая истории, генеалогии, анналы, биографические подборки, которые позднее активно использовались создателями саг. При написании своей книги «Либеллус Исландорум» (около 1122–1133) Ари Торгильссон делал столь значительный акцент на подробном освидетельствовании истинности исторических фактов в произведении, что это стало своего рода гарантией подлинности практически всех упоминаемых в его книге фактов. Как мы помним, Ари, согласно утверждению Снорри Стурлусона, был первым исландским автором, написавшим произведение научного характера на национальном языке. Но ко времени создания такого произведения, как «Сказание о Виглундаре», и прочих компиляций XIV столетия исторический элемент из них практически исчез. Между двумя этими крайностями и лежит тот путь, по которому шло развитие исландского письменного сказания, берущего свое начало в исторической традиции – строго научной, как в Одди и Хаукадале, или романтичной, как в Тингейраре на севере страны. Но со временем авторы саг вынуждены были прислушаться к пожеланиям своей аудитории, жаждавшей одновременно наставлений и развлечений. В результате таких изменений исландская сага стала и популярной, и исторически достоверной. Но постепенно творческая фантазия начала преобладать над исторической основой. Если в «Сказании об Эгиле» (1220–1225) оба эти начала находятся в равновесии, то в «Сказании о Ньяле», написанном пятьдесят лет спустя, творческое воображение мастера достигает своего апогея, хотя автор продолжает при этом следовать основной исторической канве. Автор еще более позднего «Сказания о Греттире» (около 1310–1320) куда свободнее обращается со своим материалом, историческая основа которого едва различима под напластованиями чудесного и романтического. Что же касается совсем позднего «Сказания о Виглундаре», то здесь история оказывается полностью погребена под псевдоисторическими событиями.
Из всего вышесказанного следует, что в большинстве тех семейных сказаний, авторы которых с большой ответственностью подошли к задаче подбора и оформления материала, имеется твердая историческая основа. Но нам следует помнить о том, что мы имеем дело с историей в средневековом ее понимании, а также с тем фактом, что авторы сказаний обращались к событиям, имевшим место за два-три столетия до их рождения. Из этого, в свою очередь, следует, что подлинность событий каждой саги необходимо устанавливать заново – через обращение к любым доступным источникам информации, а также путем разделения между достоверными и вымышленными элементами повествования. Наиболее яркими примерами творческого переосмысления создателями саг исторической действительности являются сказания об Эйрике Рыжем и о гренландцах.
В основе этих произведений лежат подлинные события: открытие и заселение Гренландии и попытка заселения части побережья Северной Америки. По прошествии столетий исторические факты обросли добавлениями и искажениями, но суть их оставалась по-прежнему неизмененной, что и подтвердилось в последние два года находкой в Кагссьярссуке-Браттахлиде подлинной церкви Тьодхильд, построенной из торфа, – «неподалеку от главной фермы Эйрика». Подтверждается это и новыми данными о том, что северная часть территории Ньюфаундленда и весь район Священного залива были некогда местом недолгого проживания норманнов. Последние же относили эту область к легендарному Винланду.
Конец Республики
Первая республика в Исландии просуществовала почти четыреста лет, если в качестве точки отсчета брать момент прибытия на остров Ингольфа Арнарссона, – и никак не менее трехсот лет, если мы будем рассматривать эпоху поселений (870–930) не как первую главу в истории нового государства, но лишь как вступительную часть к нему. Ближе к концу существования республики ни одна другая нация не работала столь же усердно над уничтожением собственной независимости, как исландцы. Что же касается тех, кому было поручено отвечать за порядок в государстве и служить примером для остальных, то они справлялись со своей задачей из рук вон плохо. Соответственно, из всех периодов исландской истории именно эпоха Стурлунгов – последнее столетие независимости – была отмечена наибольшим количеством стычек и злоупотреблений. Это была эпоха ненасытного стремления к власти и богатству, эпоха эгоизма и высокомерия, приведшая в итоге к гражданской войне, которая полностью истощила нацию. Все многочисленные предательства завершились одним, самым грандиозным: передачей всей полноты власти в руки иноземных правителей. И все же нам следует избегать упрощенных формулировок и категоричных суждений. Так называемые «предатели» сами были жертвами истории и различных обстоятельств – как и те, кого они предали. К тому же в числе таких «предателей» были и те, кого мы с полным правом можем отнести к наиболее одаренным и прославленным людям Исландии.
Никакое отдельное событие или человек не могли привести исландцев к потере независимости в 1262–1264 годах и последовавшему за этим угасанию национальной жизни страны. Само наследие героического индивидуализма исландцев несло в себе угрозу политическому единству нации. Но даже если бы такое единство и было достигнуто, исландцам не так-то просто было бы поддерживать его. Первые поселенцы, а также их сыновья и внуки, отличались высоким мастерством в кораблестроении. На своих кораблях они совершали рискованные путешествия к знакомым и незнакомым землям, торгуя, исследуя и совершая набеги на местное население. Но уже к XI столетию все меньше и меньше вождей имело свои собственные корабли. Те, что принадлежали некогда их предкам, либо были утрачены, либо пришли в полную негодность, а на острове не было деревьев, пригодных для постройки новых судов. В надежных источниках XII столетия встречается на удивление мало воспоминаний о собственных кораблях исландцев, способных плавать не только в прибрежных, но и в открытых водах. В XIII столетии это становится еще большей редкостью. Такое положение дел грозило большими неприятностями народу, населявшему самый неплодородный из всех островов Северной Атлантики. Торговля с другими странами и путешествия по морю стали теперь возможны только благодаря иностранцам (а в XIII веке это означало прежде всего – норвежцам). В этом-то и заключалась самая большая опасность, поскольку и монархия, и церковь Норвегии имели свои собственные виды на Исландию, что для последней закончилось потерей национальной независимости.
Осуществлению этих планов во многом способствовали перемены, произошедшие на острове. В то время как героический (что значит чрезмерный) индивидуализм исландцев оставался неизменным, честолюбивые замыслы многих семей значительно возросли. В течение XII столетия вся власть сконцентрировалась в руках тех вождей, которые с редкой энергией и неразборчивостью в средствах старались тем или иным способом завладеть привилегиями, раньше считавшимися принадлежностью годар. Это привело к тому, что отношения между вождями и вассалами в корне изменились: в них стало меньше личного и больше феодального. В теории каждый свободный исландец мог выразить свою преданность какому-либо другому вождю, выказав тем самым свое отношение к старому и новому господину. Но на деле свобода его действий оказалась сильно обусловленной. Теперь он вынужден был принимать участие даже в тех спорах, которые не затрагивали его лично. И в прежние времена исландские вожди любили помериться силой друг с другом: армии из трех-четырех сотен человек дважды вступали в сражение в 960-х годах после сожжения Бланд-Кетиля, а в 1012 году почти все законодательное собрание было вовлечено в битву на священном поле альтинга после сожжения Ньяла. В 1121 году Хафлиди Массон (в доме которого по иронии судьбы четырьмя годами раньше был исправлен и впервые записан гражданский закон Исландии) собирался выступить против Торгильса Оддсона с войском в 1500 человек. По установленному правилу с каждой из четырех областей страны стали набирать новых людей взамен тех, кто вместе с главными участниками родовых распрей отправился улаживать очередную ссору или тяжбу. И простым людям, и тем более вождям пришлось определиться, будут ли они выступать за Стурлунгов, которые контролировали Дейлс, Боргарфьорд и Эйяфьорд, или за Асбирнингов из Скагафьорда; за Ватнсфиртингов с северо-запада или за Свинфеллингов с востока; им предстояло решить, будут ли они с Оддаверьярами с юга, чья удача уже была в прошлом, или с Хаукадалерами, чей поздний и сомнительный триумф предшествовал окончательному переходу Исландии под власть норвежского короля. Кровавые семейные стычки и псевдодинастические войны XIII столетия обострялись борьбой за лидерство внутри воюющих группировок, нарушением договоров и теми сомнительными отношениями, которые связывали многих исландских вождей с норвежским королем.
Никакое отдельное событие или человек не могли привести исландцев к потере независимости в 1262–1264 годах и последовавшему за этим угасанию национальной жизни страны. Само наследие героического индивидуализма исландцев несло в себе угрозу политическому единству нации. Но даже если бы такое единство и было достигнуто, исландцам не так-то просто было бы поддерживать его. Первые поселенцы, а также их сыновья и внуки, отличались высоким мастерством в кораблестроении. На своих кораблях они совершали рискованные путешествия к знакомым и незнакомым землям, торгуя, исследуя и совершая набеги на местное население. Но уже к XI столетию все меньше и меньше вождей имело свои собственные корабли. Те, что принадлежали некогда их предкам, либо были утрачены, либо пришли в полную негодность, а на острове не было деревьев, пригодных для постройки новых судов. В надежных источниках XII столетия встречается на удивление мало воспоминаний о собственных кораблях исландцев, способных плавать не только в прибрежных, но и в открытых водах. В XIII столетии это становится еще большей редкостью. Такое положение дел грозило большими неприятностями народу, населявшему самый неплодородный из всех островов Северной Атлантики. Торговля с другими странами и путешествия по морю стали теперь возможны только благодаря иностранцам (а в XIII веке это означало прежде всего – норвежцам). В этом-то и заключалась самая большая опасность, поскольку и монархия, и церковь Норвегии имели свои собственные виды на Исландию, что для последней закончилось потерей национальной независимости.
Осуществлению этих планов во многом способствовали перемены, произошедшие на острове. В то время как героический (что значит чрезмерный) индивидуализм исландцев оставался неизменным, честолюбивые замыслы многих семей значительно возросли. В течение XII столетия вся власть сконцентрировалась в руках тех вождей, которые с редкой энергией и неразборчивостью в средствах старались тем или иным способом завладеть привилегиями, раньше считавшимися принадлежностью годар. Это привело к тому, что отношения между вождями и вассалами в корне изменились: в них стало меньше личного и больше феодального. В теории каждый свободный исландец мог выразить свою преданность какому-либо другому вождю, выказав тем самым свое отношение к старому и новому господину. Но на деле свобода его действий оказалась сильно обусловленной. Теперь он вынужден был принимать участие даже в тех спорах, которые не затрагивали его лично. И в прежние времена исландские вожди любили помериться силой друг с другом: армии из трех-четырех сотен человек дважды вступали в сражение в 960-х годах после сожжения Бланд-Кетиля, а в 1012 году почти все законодательное собрание было вовлечено в битву на священном поле альтинга после сожжения Ньяла. В 1121 году Хафлиди Массон (в доме которого по иронии судьбы четырьмя годами раньше был исправлен и впервые записан гражданский закон Исландии) собирался выступить против Торгильса Оддсона с войском в 1500 человек. По установленному правилу с каждой из четырех областей страны стали набирать новых людей взамен тех, кто вместе с главными участниками родовых распрей отправился улаживать очередную ссору или тяжбу. И простым людям, и тем более вождям пришлось определиться, будут ли они выступать за Стурлунгов, которые контролировали Дейлс, Боргарфьорд и Эйяфьорд, или за Асбирнингов из Скагафьорда; за Ватнсфиртингов с северо-запада или за Свинфеллингов с востока; им предстояло решить, будут ли они с Оддаверьярами с юга, чья удача уже была в прошлом, или с Хаукадалерами, чей поздний и сомнительный триумф предшествовал окончательному переходу Исландии под власть норвежского короля. Кровавые семейные стычки и псевдодинастические войны XIII столетия обострялись борьбой за лидерство внутри воюющих группировок, нарушением договоров и теми сомнительными отношениями, которые связывали многих исландских вождей с норвежским королем.