Немало исландцев, занимавших у себя в стране главенствующее положение, после посещения ими двора короля Хакона Хаконссона становились его вассалами и обещали во всем повиноваться ему. Но из всех королевских избранников, таких, как Снорри Стурлусон, Стурла Сигватссон, Торд Какали, Торгильс Скарди и Гизур Торвальдссон, один лишь Торгильс верой и правдой служил королевскому делу. Снорри, человек мудрый, но недостаточно деятельный, все размышлял, медлил и жадно накапливал поместья, деньги и проблемы, пока Хакон вконец не устал от него. Снорри был убит во время ночного нападения на Рейкхольт в 1241 году. Стурла, человек излишне активный и склонный злоупотреблять доверием короля для решения частных споров и удовлетворения своих амбиций, погиб еще в 1238 году. Он и два его брата были убиты после битвы при Орлигстадире, в которой пал их отец, отчаянно сопротивлявшийся и получивший семнадцать ран. Брат Стурлы, Торд Какали, путем умелой дипломатии и разумного использования сил стал верховным правителем всей Исландии и даже мог бы стать ее королем[7], не будь его честолюбивые планы столь явны. Король Хакон отозвал его в 1250 году, и Торд уже никогда не вернулся на родину. Торгильс Скарди (еще один Стурлунг), чья безоговорочная преданность королю подкреплялась его ясным умом и великодушием, был вероломно убит в 1258 году (в то время ему было только тридцать два года). Один лишь Гизур благополучно пережил королевское поручение и стал ярлом и наиболее важным лицом в Исландии. Но цена, которую он за это заплатил, была поистине чудовищной. Его жена, три сына и более двадцати его домочадцев и друзей погибли в пламени Флугумира, который подожгли враги Гизура. И вместе с ними умерло его сердце. Все хорошие качества его души оказались утраченными в это смутное время, и человек, тонко чувствующий, глубоко мыслящий и уходящий корнями в далекое прошлое своей страны, стал коварным и безжалостным и в конце концов превратился в одного из тех, благодаря кому была утрачена свобода Исландии. Мертвенным холодом веет от его ответа Андрессону («Сказание о Стурлунгах»), которого он схватил в 1264 году. Несчастный Торд умолял Гизура простить его, на что тот ответил: «Разумеется. В ту минуту, когда ты будешь мертв». Нет ничего удивительного, что, когда король Хакон спросил Торда Какали, согласился бы он жить на небесах, если бы там жил и Гизур, Торд ответил: «С превеликим удовольствием – до тех пор, пока мы сможем находиться подальше друг от друга». Ненависть преследовала Гизура дома, а подозрение – за рубежом, и он, единственный ярл в Исландии, умер в полном одиночестве и в отчаянии, как загнанная в ловушку лисица. Для норвежского короля все эти люди были лишь инструментами в его политике, тем более что Хакон прекрасно знал, насколько сомнительна их верность и расплывчаты их цели.
И все же успех был ему обеспечен. Время, дух эпохи, церковь – все было на его стороне. Исландская республика оказалась не чем иным, как анахронизмом, языческим и антимонархическим. Не только норвежские епископы, подобно активному участнику всех интриг Хейнреку, но и исландские, такие, как Бранд, Арни и Йорунд, оказались среди наиболее решительных противников старой конституции. Они выступали за монархию, поскольку монархия отстаивала интересы церкви. Все эти епископы, будь то до или после потери национальной независимости, боролись за право контроля над любой церковной собственностью, включая церковные постройки и все ее доходные статьи. Все эти споры возникли из-за того, что здания христианских церквей, равно как и предшествовавших им языческих храмов, являлись личной собственностью построивших их вождей. Переход прав собственника в руки церковных представителей означал обеднение таких богатых семей, как Оддаверьяры, и полное разорение менее значимых годар. По этим и многим другим причинам старый образ жизни оказался полностью разрушен, а старая культура была уничтожена в своей основе. Исландские фермеры, являвшиеся настоящей опорой национального государства, все более и более страдали от войн и беспорядка. Они жаждали мира, но после 1250 года и отзыва Торда Какали не видели никакой возможности прекращения этих бедствий, кроме милости могущественного норвежского короля. Когда Торгильс Скарди предложил себя в качестве вождя над Скагафьордом после своей победы при Твере в 1255 году, именно хуторян Бродди Торлейфссон ответил ему за себя и за прочих хуторян. «Если мы должны служить кому-то, – заметил Бродди, – что ж, пусть это будет Торгильс. Но было бы лучше не служить никому, если бы только нас оставили жить в мире». Правление вождей оказалось полностью дискредитировано, и люди были готовы принять единственную альтернативу: правление короля. Все это привело к тому, что между 1262-м и 1264 годами все четыре провинции Исландии признали власть короля Хакона. Вскоре на острове появился новый гражданский и церковный закон, созданный на основе норвежского. В течение десяти лет в стране царил мир, а затем наступил период долгого застоя. По злой иронии судьбы исландцы вверили свое будущее в руки Норвегии именно в тот момент, когда в самой Норвегии начался период долгого упадка. С этого времени норвежцам придется непрестанно думать, как помочь самим себе, и им будет уже не до исландцев. Что же касается Исландии, то после непродолжительной радости по поводу увеличения экспорта рыбы эта страна начнет жестоко страдать из-за недостатка торговли и сообщения с внешним миром. Число независимых поселенцев неуклонно сокращалось, а сами они шли либо в арендаторы, либо в батраки. И, как это обычно бывает в тяжелые времена, бедняки становились еще беднее. Многие были доведены до полного разорения и теперь бродяжничали по всей стране.
Но не все злоключения исландцев были порождены деятельностью самих людей. Причина многих несчастий заключалась также в природных катаклизмах. С точки зрения геологии Исландия все еще была формирующимся островом, и ее население на себе прочувствовало все этапы этого становления. Климат становится все холоднее, морозы сковывали льдом моря, блокируя побережья и продлевая и без того долгие зимы (после 1270 года число подобных похолоданий заметно возросло). Но самое худшее было еще впереди. 1283 год открыл собой ряд лет, отмеченных голодом и чумой: в течение семи из последующих десяти лет люди и животные умирали от холода, эпидемий или голода. Начало нового столетия было отмечено извержением вулкана Хеклы, сопровождающимся сильными землетрясениями, а в 1301 году не менее 500 человек на севере острова умерло от эпидемии. Между 1306-м и 1314 годами лишь в течение двух лет люди были избавлены от землетрясений, извержений вулканов и чумы, в результате которых погибло огромное количество людей и были уничтожены основные средства существования. До конца XIV столетия вулканы на юге острова будут периодически извергать из себя огонь и лаву, опустошая целые районы страны. Фермы приходили в запустение, пастбища разрушались, люди и животные гибли в огне, под снежными лавинами и во время наводнений; а там, где небо затягивал дым, поднявшийся из жерла вулканов, птицы падали мертвыми на отравленную землю. Извержение в 1362 году Орэ-фаёкуля, сопровождавшееся взрывом ледника, по всей вероятности, было сильнейшим извержением в Европе с момента уничтожения Помпеи в 79 году н. э. (Взрыв ледника Катлы в 1918 году может служить прекрасной иллюстрацией разрушительной мощи этого феномена. Во время этого извержения в одну секунду выделялось около 200 тысяч кубических метров воды – примерно в три раза больше того количества воды, которое проносит за это время Амазонка. Памятником опустошительной деятельности Катлы служат безжизненные черные пески Мюрдаля.)
Весь район Орэфи на время обезлюдел, а два церковных прихода исчезли навсегда. Еще большую известность получила Хекла, «вечно пылающая гора», которую в Европе считали не чем иным, как пастью самого ада. По странному стечению обстоятельств Исландия отвечала представлениям как о христианском, так и о языческом аде: в первом случае – об огненном и пылающем, во втором – о ледяном и холодном. Когда же в конце концов эти две концепции соединились, Исландия вновь предстала олицетворением ада, в котором души осужденных отчаянно и безнадежно метались между подземным огнем, застывшими ледниками и плавучим льдом.
Несмотря на все это, Исландия как-то смогла выжить. Однако ее политическая зависимость, резкое сокращение морских путешествий, природные катастрофы и просто необходимость изо всех сил сопротивляться этим напастям не позволили ей прийти на помощь соседней Гренландии, когда последняя, в свою очередь, почувствовала на себе давление природных катаклизмов. Там норманны так и канули во мрак неизвестности без всякой надежды на спасение. Но Исландия благополучно прошла через XIV столетие, а впереди у нее – пусть пока неясный и отдаленный – уже брезжил рассвет.
Глава 2
Открытие и заселение
И все же успех был ему обеспечен. Время, дух эпохи, церковь – все было на его стороне. Исландская республика оказалась не чем иным, как анахронизмом, языческим и антимонархическим. Не только норвежские епископы, подобно активному участнику всех интриг Хейнреку, но и исландские, такие, как Бранд, Арни и Йорунд, оказались среди наиболее решительных противников старой конституции. Они выступали за монархию, поскольку монархия отстаивала интересы церкви. Все эти епископы, будь то до или после потери национальной независимости, боролись за право контроля над любой церковной собственностью, включая церковные постройки и все ее доходные статьи. Все эти споры возникли из-за того, что здания христианских церквей, равно как и предшествовавших им языческих храмов, являлись личной собственностью построивших их вождей. Переход прав собственника в руки церковных представителей означал обеднение таких богатых семей, как Оддаверьяры, и полное разорение менее значимых годар. По этим и многим другим причинам старый образ жизни оказался полностью разрушен, а старая культура была уничтожена в своей основе. Исландские фермеры, являвшиеся настоящей опорой национального государства, все более и более страдали от войн и беспорядка. Они жаждали мира, но после 1250 года и отзыва Торда Какали не видели никакой возможности прекращения этих бедствий, кроме милости могущественного норвежского короля. Когда Торгильс Скарди предложил себя в качестве вождя над Скагафьордом после своей победы при Твере в 1255 году, именно хуторян Бродди Торлейфссон ответил ему за себя и за прочих хуторян. «Если мы должны служить кому-то, – заметил Бродди, – что ж, пусть это будет Торгильс. Но было бы лучше не служить никому, если бы только нас оставили жить в мире». Правление вождей оказалось полностью дискредитировано, и люди были готовы принять единственную альтернативу: правление короля. Все это привело к тому, что между 1262-м и 1264 годами все четыре провинции Исландии признали власть короля Хакона. Вскоре на острове появился новый гражданский и церковный закон, созданный на основе норвежского. В течение десяти лет в стране царил мир, а затем наступил период долгого застоя. По злой иронии судьбы исландцы вверили свое будущее в руки Норвегии именно в тот момент, когда в самой Норвегии начался период долгого упадка. С этого времени норвежцам придется непрестанно думать, как помочь самим себе, и им будет уже не до исландцев. Что же касается Исландии, то после непродолжительной радости по поводу увеличения экспорта рыбы эта страна начнет жестоко страдать из-за недостатка торговли и сообщения с внешним миром. Число независимых поселенцев неуклонно сокращалось, а сами они шли либо в арендаторы, либо в батраки. И, как это обычно бывает в тяжелые времена, бедняки становились еще беднее. Многие были доведены до полного разорения и теперь бродяжничали по всей стране.
Но не все злоключения исландцев были порождены деятельностью самих людей. Причина многих несчастий заключалась также в природных катаклизмах. С точки зрения геологии Исландия все еще была формирующимся островом, и ее население на себе прочувствовало все этапы этого становления. Климат становится все холоднее, морозы сковывали льдом моря, блокируя побережья и продлевая и без того долгие зимы (после 1270 года число подобных похолоданий заметно возросло). Но самое худшее было еще впереди. 1283 год открыл собой ряд лет, отмеченных голодом и чумой: в течение семи из последующих десяти лет люди и животные умирали от холода, эпидемий или голода. Начало нового столетия было отмечено извержением вулкана Хеклы, сопровождающимся сильными землетрясениями, а в 1301 году не менее 500 человек на севере острова умерло от эпидемии. Между 1306-м и 1314 годами лишь в течение двух лет люди были избавлены от землетрясений, извержений вулканов и чумы, в результате которых погибло огромное количество людей и были уничтожены основные средства существования. До конца XIV столетия вулканы на юге острова будут периодически извергать из себя огонь и лаву, опустошая целые районы страны. Фермы приходили в запустение, пастбища разрушались, люди и животные гибли в огне, под снежными лавинами и во время наводнений; а там, где небо затягивал дым, поднявшийся из жерла вулканов, птицы падали мертвыми на отравленную землю. Извержение в 1362 году Орэ-фаёкуля, сопровождавшееся взрывом ледника, по всей вероятности, было сильнейшим извержением в Европе с момента уничтожения Помпеи в 79 году н. э. (Взрыв ледника Катлы в 1918 году может служить прекрасной иллюстрацией разрушительной мощи этого феномена. Во время этого извержения в одну секунду выделялось около 200 тысяч кубических метров воды – примерно в три раза больше того количества воды, которое проносит за это время Амазонка. Памятником опустошительной деятельности Катлы служат безжизненные черные пески Мюрдаля.)
Весь район Орэфи на время обезлюдел, а два церковных прихода исчезли навсегда. Еще большую известность получила Хекла, «вечно пылающая гора», которую в Европе считали не чем иным, как пастью самого ада. По странному стечению обстоятельств Исландия отвечала представлениям как о христианском, так и о языческом аде: в первом случае – об огненном и пылающем, во втором – о ледяном и холодном. Когда же в конце концов эти две концепции соединились, Исландия вновь предстала олицетворением ада, в котором души осужденных отчаянно и безнадежно метались между подземным огнем, застывшими ледниками и плавучим льдом.
Несмотря на все это, Исландия как-то смогла выжить. Однако ее политическая зависимость, резкое сокращение морских путешествий, природные катастрофы и просто необходимость изо всех сил сопротивляться этим напастям не позволили ей прийти на помощь соседней Гренландии, когда последняя, в свою очередь, почувствовала на себе давление природных катаклизмов. Там норманны так и канули во мрак неизвестности без всякой надежды на спасение. Но Исландия благополучно прошла через XIV столетие, а впереди у нее – пусть пока неясный и отдаленный – уже брезжил рассвет.
Глава 2
Гренландия
Открытие и заселение
Начальная история Гренландии – это история жизни Эйрика Рыжего. Он первым исследовал остров и первым поселился на нем. Дал ему имя и вдохновил многих исландцев переселиться на эту землю. Он досконально описал западное побережье острова, невзирая на многочисленные ограничения норманнской географии конца X века. И все же не он первым увидел этот остров.
Норманнское заселение Исландии сопровождалось всевозможными случайностями и непредвиденными обстоятельствами. Корабли сбивались с курса и уносились штормами в неизвестные просторы океана, не позволяя морякам пристать к побережью Исландии. Так и была открыта Гренландия. В конце эпохи поселений (между 900-м и 930 годами) человек по имени Гуннбьёрн, плывущий из Норвегии в Исландию, был отнесен ветром далеко в океан и там увидел новую землю и подступающие к ней с запада острова. С тех пор эти острова, или шхеры, стали носить имя своего первооткрывателя – Гуннбьяр-нарскер, – но прошло немало времени, пока их наконец смогли идентифицировать. В середине XIV столетия Ивар Бардарсон заявил, что эти шхеры лежат на полпути между Исландией и Гренландией. Учитывая, что под Гренландией он подразумевал преимущественно норманнские поселения на ее западном берегу, представляется вполне обоснованным идентифицировать шхеры Гуннбьёрна с островами к востоку от Сермилигака, неподалеку от Ангмагссалика и прямо на запад от Снэфелльснеса[8]. В любом случае земля, которую видел Гуннбьёрн, была Гренландией. Он не сходил на ее берег и не исследовал новую территорию, но он вернулся с хорошими новостями в Иса-фьорд, в район под Снэфелльснесом, где немногим ранее поселились его брат и сыновья.
Эйрик Рыжий, рыжеволосый и рыжебородый человек (руки которого были к тому же обагрены кровью), родился на ферме в Йерене, примерно в 30 милях к югу от Ставангера в Норвегии, но, будучи еще подростком, был вынужден покинуть страну вместе со своим отцом Торвальдом – из-за кровной вражды, закончившейся убийством. Эпоха поселений уже завершилась, вся хорошая земля была разобрана, и отцу с сыном не оставалось ничего другого, как устроить ферму на скалистом побережье, отходящем к югу от Хорнбьярга – мыса Хорн. Эта область, открытая ледяным ветрам с моря, должна была казаться юному Эйрику плохой заменой зеленым полям его родины. Поэтому, когда его отец умер, а сам он успел жениться и в свою очередь стал отцом, он покинул Дрангар и расчистил себе участок на юге, в Хаукадале, где было много березовых лесов и летних пастбищ для скота. Но вскоре он оказался вовлечен в кровавую распрю и изгнан из Хаукадаля людьми, чьи кулаки оказались крепче его кулаков. На островах Брейдафьорда Эйрик вновь убил человека и в конце концов был изгнан из страны на срок в три года. Он обладал талантом в выборе друзей, и они мужественно отстаивали его во всех этих передрягах. Но даже друзья, видимо, с немалым облегчением узнали о том, что Эйрик собирается отплыть, чтобы заново открыть ту землю, которую видел в свое время Гуннбьёрн Ульф-Кракасон, занесенный штормовым ветром в западную часть океана. Решение это, скорее всего, не было внезапным: семья Гуннбьёрна жила в том же углу Исландии, что и Эйрик, и сведения о новой земле, ждущей своих завоевателей, постоянно циркулировали в Вестфиртире. К тому же в Исландии 982 года просто не было места для широко расставленных локтей Эйрика. На всех его владениях ему приходилось терпеть сильное давление со стороны более влиятельных соседей, так что в какой-то момент Эйрик ясно осознал: если он хочет развернуться во всю мощь, ему придется подыскивать для этого другое место. Но какое? В Норвегии, как и в Исландии, его поджидали люди, жаждавшие отомстить за кровь родственников. Для человека, рожденного управлять людьми, такого темперамента, решительности и амбиций, склонного к риску и при этом осмотрительного, оставался один путь: на запад – мимо островов, мимо Снэфелсйокула и далее – к сияющим ледяным вершинам Гренландии.
Из своего убежища в Брейдафьорде Эйрику необходимо было проплыть около 450 миль. Продвигаясь вдоль 65-й параллели и имея за собой попутный восточный ветер, дующий ранним летом, он должен был через четыре дня (учитывая кратковременные остановки по ночам) оказаться так близко от восточного побережья Гренландии, что позволило ему в полной мере оценить ее негостеприимный характер. Затем он должен был двигаться на юго-запад вдоль береговой линии острова, продолжая наблюдать безжизненный горный ландшафт и сияющие ледяные пустыни, пока наконец, после долгого плавания, не приблизился к южным фьордам, откуда через пролив Принс-Кристианс направился к западному побережью, а затем, следуя береговому изгибу, на северо-запад[9]. Вскоре он обнаружил, что предчувствия его не обманули и надеждам его суждено сбыться.
Продвигаясь все дальше и дальше к северу и миновав Хварв, он быстро достиг южной оконечности наиболее плодородного района Гренландии. Внутренняя территория острова скрывалась под плотным ледяным покровом, но здесь этот покров исчезал, и вместо искаженного облика восточного побережья, с его бесконечным чередованием скал и льда, Эйрик обнаружил целый архипелаг островов, изобилующих птицами, а по правому борту – побережье, изрезанное глубокими фьордами, кишащими разнообразной живностью. Для глаза моряка все эти фьорды и проливы между островами, с их бесчисленными бухтами, были куда привлекательнее, чем оголенные берега Исландии. А в том месте, где заканчивались фьорды и начиналась суша, Эйрик – не только искусный моряк, но и рачительный хозяин – обнаружил изумрудную траву, склоны холмов, поросшие цветами, карликовые ивы, березы и можжевельник. Там в изобилии росли съедобные ягоды и коренья, дягиль и всевозможные мхи. Помимо всего прочего, здесь не было местных жителей, хотя развалины домов, обломки лодок и каменные инструменты свидетельствовали о том, что прежде здесь было чье-то поселение (не европейцев, как решили новоприбывшие). В течение трех лет своего изгнания Эйрик исследовал фьорды и изучал острова, и впервые за свою жизнь он был свободен от ограничений, налагаемых влиятельными соседями. Вернувшись в Исландию, он непрестанно пел хвалы своей новообретенной земле, названной им не слишком претенциозно, если мы вспомним о роскошных пастбищах южных фьордов, – Грёналанд – Зеленая страна, Гренландия. Для людей, страдающих от нехватки земли, это название звучало счастливым предзнаменованием, напоминая им о новых пастбищах. Эйрик сразу же начал готовиться к колонизации острова. Он вернулся в Исландию с полным грузом медвежьих шкур, тюленьих и моржовых кож и прочих ценных вещей – в качестве убедительного доказательства природного богатства новой страны, а вся его команда готова была засвидетельствовать мягкость ее климата. За эти три года на его корабле не произошло ни одного несчастного случая, что является несомненным доказательством мудрости и твердости характера самого Эйрика. Надеясь на лучшее, он тем не менее готовился к худшему – и тем самым сумел избежать его.
Дома он обнаружил, что очень многие готовы прислушаться к его словам. Десятью годами раньше население Исландии пострадало от самого ужасного за всю историю страны голода – столь ужасного, что некоторые убивали беспомощных стариков и родственников, чтобы не тратить на них продукты, – очень много народу умерло тогда от голода.
В 976 году голод охватил также районы Северной и Северо-Западной Европы. После Исландии больше других пострадали Норвегия и Англия.
Так что многие уже ни на что не надеялись дома; для кого-то из крупных землевладельцев (как, например, для Торбьёрна Вифильссона) наступили плохие времена, а бедные фермеры постоянно отходили на задний план, вытесняемые такими выскочками, как всеми ненавидимый Хэн-Торир. Но даже с учетом всех этих обстоятельств ответ на его призыв удивил самого Эйрика. Когда он вновь направился в Гренландию ранним летом 986 года, за ним следовала армада из 25 кораблей, 14 из которых благополучно доплыли до острова. Некоторые корабли затонули, еще больше вернулось назад, однако успешная колонизация острова началась с прибытием туда почти четырех сотен людей, утвердивших свои права на землю по принятому в Исландии порядку. Они заняли территорию в районе фьордов, протянувшуюся на 120 миль от Херьольвснеса до Исафьорда[10]. Практически все эти люди были исландцами.
В конце концов на территории так называемого Восточного поселения, расположенного в современном округе Юлианехоб, образовалось не менее 190 ферм, а также были построены собор в Гардаре, на перешейке между Эйриксфьордом и Эйнарсфьордом, Августинский мужской монастырь и Бенедиктинский женский монастырь, а кроме того, двенадцать приходских церквей. Но некоторые поселенцы двинулись дальше на север, за три сотни миль, где основали Западное поселение – Вестрибиггд (в том самом округе, где сейчас находится Годхоб). Это поселение было меньше Восточного, но тоже достаточно крупным – с его девяноста фермами и четырьмя церквями. Из найденных в Гренландии 400 развалин, так или иначе связанных с норманнским поселением, почти 300 являются остатками ферм самых разных размеров. Достаточно сомнительной кажется точка зрения, согласно которой около двадцати ферм вокруг Ивигтута (без церкви) можно считать Центральным поселением. Скорее уж они относятся к Восточному поселению. Прибрежная полоса между Эйстрибиггдом и Вестрибиггдом (сегодня мы скорее назвали бы их Южным и Северным поселениями, поскольку они расположены по отношению друг к другу на оси северо-запад – юго-восток) была слишком узка для того, чтобы там можно было разводить животных, а в глубине острова, за горами, не было ничего, кроме льда.
«Люди, – замечает автор «Королевского зеркала» в своем (середины XIII века) описании Гренландии, – не раз пытались проникнуть внутрь страны и забирались на самые высокие горы в разных ее частях, чтобы высмотреть, не лежит ли за ними земля, свободная ото льда и пригодная для обитания. Но нигде они не нашли такого места, за исключением того, что уже было занято ими – узенькой полоски вдоль берега моря». Там же, где эта полоска кончалась, снова начиналась безжизненная пустыня.
Рис. 3. Браттахлид, большой дом. Внутренние размеры – 14,7x4,5 м. Толщина стен, частично каменных, частично из торфа, составляла от одного до двух метров. Вход находился на юго-востоке, откуда открывался общий вид на фьорд. Напротив входа, внутри здания, было место для огня, а также огражденный камнем канал, проводивший пресную воду через весь дом
Необитаемой и непригодной для жизни частью Гренландии был Обигдир, отдельные районы которого, однако, предоставляли обитателям двух поселений замечательные охотничьи и рыболовные угодья. Здесь же собирали плавник (прибитые течением к берегу стволы деревьев). В этих местах охотники и шкиперы, подобно Торхаллу из «Сказания об Эйрике» или Сигурду Ньялссону из «Истории об Эйнаре», собирали обильную жатву как на суше, так и на море. Прекрасные охотничьи угодья лежали к северу от Вестрибиггда. Остров Диско и его окрестности на 70-й северной широте стали излюбленным местом для тех охотников, чье искусство не уступало их отваге. Здесь они строили хижины, служившие им летом, а иногда и зимой – во время их экспедиций далеко на север.
К северу от современного Хольстейнсборга по направлению к полуострову Нугсуок находятся Северные Охотничьи угодья, и люди из поселений отправлялись туда за нарвалами, моржами и высоко ценимыми гренландцами белыми медведями. Но и это не было пределом их странствий на север. В 1824 году эскимос Пелимут обнаружил в одной из трех пирамид, расположенных на острове Кингигторссуак, прямо к северу от Апернавика и немного не доходя 73-й северной широты, маленький камень с рунической надписью, которая гласила: «Эрлинг Сигватссон, Бьярни Тордарсон и Эйндриди Йонссон сложили эти пирамиды в субботу накануне меньшего Дня Молебствия [25 апреля] и…» Надпись, конец которой невозможно прочесть, датируется началом XIV столетия. Предположительно, эти люди провели на острове всю зиму. В 1267 году еще одна экспедиция доплыла почти до 76-й параллели – прямо в залив Мелвилл, и в Кроксфьярдархейде (залив Диско) обнаружила следы скрэлингов (эскимосов), после чего благополучно вернулась домой, в Восточное поселение. Из сохранившихся до нашего времени доказательств становится очевидным, что все эти исследовательские экспедиции сопровождались гибелью людей от голода и холода, болезней и прочих несчастных случаев, неизбежных в столь высоких широтах. Примером этому может послужить судьба команды Армбьёрна, отправившегося в плавание в конце 1120-х годов, как о том рассказывается в «Эйнарс Таттр». Но были и другие случаи. В «Флоаманна сага» мы читаем о крушении корабля у восточного побережья Гренландии – крушении, сопровождавшемся отчаянным путешествием Торгильса Оррабейнс-фостри на юго-запад, в обитаемые районы. Разумеется, описание этого путешествия не обошлось без эффектных сцен, дающих яркое описание магии, бунта команды и убийства явных отщепенцев и предателей. Но куда более правдоподобно выглядит изображение людей, выживших после крушения и тянущих свою лодку через ледники и плавучие льдины, а где это возможно – плывущих по открытой воде. Или же описание раненого медведя, попавшего в полынью, которого Торгильс пытается удержать за уши, чтобы он не утонул. Или же снег, засыпавший мертвых людей, – все это действительно могло произойти (и наверняка происходило) со многими. В конце путешествия у Торгильса произошла стычка с Эйриком Рыжим из Браттахлида. С самого начала их отношения были весьма прохладными, поскольку Торгильс был христианином, а его главный подвиг, совершенный этой зимой, также не прибавил им тепла. «И случилось этой зимой так: медведь стал нападать на фермерский скот, нанося многим хозяевам серьезный ущерб. Тогда люди собрались на сходку, чтобы обсудить, как им следует поступить. Они решили назначить награду за голову зверя. Жители обоих поселений с одобрением отнеслись к этому решению, один лишь Эйрик был против. Позже, когда зима уже близилась к концу, люди пришли торговать с Торгильсом и его приемным отцом Торстейном. В то время на складе, где они хранили свои товары, находилось много людей, и в числе прочих был малыш Торфинн Торгильссон. И вот что он сказал своему отцу:
Норманнское заселение Исландии сопровождалось всевозможными случайностями и непредвиденными обстоятельствами. Корабли сбивались с курса и уносились штормами в неизвестные просторы океана, не позволяя морякам пристать к побережью Исландии. Так и была открыта Гренландия. В конце эпохи поселений (между 900-м и 930 годами) человек по имени Гуннбьёрн, плывущий из Норвегии в Исландию, был отнесен ветром далеко в океан и там увидел новую землю и подступающие к ней с запада острова. С тех пор эти острова, или шхеры, стали носить имя своего первооткрывателя – Гуннбьяр-нарскер, – но прошло немало времени, пока их наконец смогли идентифицировать. В середине XIV столетия Ивар Бардарсон заявил, что эти шхеры лежат на полпути между Исландией и Гренландией. Учитывая, что под Гренландией он подразумевал преимущественно норманнские поселения на ее западном берегу, представляется вполне обоснованным идентифицировать шхеры Гуннбьёрна с островами к востоку от Сермилигака, неподалеку от Ангмагссалика и прямо на запад от Снэфелльснеса[8]. В любом случае земля, которую видел Гуннбьёрн, была Гренландией. Он не сходил на ее берег и не исследовал новую территорию, но он вернулся с хорошими новостями в Иса-фьорд, в район под Снэфелльснесом, где немногим ранее поселились его брат и сыновья.
Эйрик Рыжий, рыжеволосый и рыжебородый человек (руки которого были к тому же обагрены кровью), родился на ферме в Йерене, примерно в 30 милях к югу от Ставангера в Норвегии, но, будучи еще подростком, был вынужден покинуть страну вместе со своим отцом Торвальдом – из-за кровной вражды, закончившейся убийством. Эпоха поселений уже завершилась, вся хорошая земля была разобрана, и отцу с сыном не оставалось ничего другого, как устроить ферму на скалистом побережье, отходящем к югу от Хорнбьярга – мыса Хорн. Эта область, открытая ледяным ветрам с моря, должна была казаться юному Эйрику плохой заменой зеленым полям его родины. Поэтому, когда его отец умер, а сам он успел жениться и в свою очередь стал отцом, он покинул Дрангар и расчистил себе участок на юге, в Хаукадале, где было много березовых лесов и летних пастбищ для скота. Но вскоре он оказался вовлечен в кровавую распрю и изгнан из Хаукадаля людьми, чьи кулаки оказались крепче его кулаков. На островах Брейдафьорда Эйрик вновь убил человека и в конце концов был изгнан из страны на срок в три года. Он обладал талантом в выборе друзей, и они мужественно отстаивали его во всех этих передрягах. Но даже друзья, видимо, с немалым облегчением узнали о том, что Эйрик собирается отплыть, чтобы заново открыть ту землю, которую видел в свое время Гуннбьёрн Ульф-Кракасон, занесенный штормовым ветром в западную часть океана. Решение это, скорее всего, не было внезапным: семья Гуннбьёрна жила в том же углу Исландии, что и Эйрик, и сведения о новой земле, ждущей своих завоевателей, постоянно циркулировали в Вестфиртире. К тому же в Исландии 982 года просто не было места для широко расставленных локтей Эйрика. На всех его владениях ему приходилось терпеть сильное давление со стороны более влиятельных соседей, так что в какой-то момент Эйрик ясно осознал: если он хочет развернуться во всю мощь, ему придется подыскивать для этого другое место. Но какое? В Норвегии, как и в Исландии, его поджидали люди, жаждавшие отомстить за кровь родственников. Для человека, рожденного управлять людьми, такого темперамента, решительности и амбиций, склонного к риску и при этом осмотрительного, оставался один путь: на запад – мимо островов, мимо Снэфелсйокула и далее – к сияющим ледяным вершинам Гренландии.
Из своего убежища в Брейдафьорде Эйрику необходимо было проплыть около 450 миль. Продвигаясь вдоль 65-й параллели и имея за собой попутный восточный ветер, дующий ранним летом, он должен был через четыре дня (учитывая кратковременные остановки по ночам) оказаться так близко от восточного побережья Гренландии, что позволило ему в полной мере оценить ее негостеприимный характер. Затем он должен был двигаться на юго-запад вдоль береговой линии острова, продолжая наблюдать безжизненный горный ландшафт и сияющие ледяные пустыни, пока наконец, после долгого плавания, не приблизился к южным фьордам, откуда через пролив Принс-Кристианс направился к западному побережью, а затем, следуя береговому изгибу, на северо-запад[9]. Вскоре он обнаружил, что предчувствия его не обманули и надеждам его суждено сбыться.
Продвигаясь все дальше и дальше к северу и миновав Хварв, он быстро достиг южной оконечности наиболее плодородного района Гренландии. Внутренняя территория острова скрывалась под плотным ледяным покровом, но здесь этот покров исчезал, и вместо искаженного облика восточного побережья, с его бесконечным чередованием скал и льда, Эйрик обнаружил целый архипелаг островов, изобилующих птицами, а по правому борту – побережье, изрезанное глубокими фьордами, кишащими разнообразной живностью. Для глаза моряка все эти фьорды и проливы между островами, с их бесчисленными бухтами, были куда привлекательнее, чем оголенные берега Исландии. А в том месте, где заканчивались фьорды и начиналась суша, Эйрик – не только искусный моряк, но и рачительный хозяин – обнаружил изумрудную траву, склоны холмов, поросшие цветами, карликовые ивы, березы и можжевельник. Там в изобилии росли съедобные ягоды и коренья, дягиль и всевозможные мхи. Помимо всего прочего, здесь не было местных жителей, хотя развалины домов, обломки лодок и каменные инструменты свидетельствовали о том, что прежде здесь было чье-то поселение (не европейцев, как решили новоприбывшие). В течение трех лет своего изгнания Эйрик исследовал фьорды и изучал острова, и впервые за свою жизнь он был свободен от ограничений, налагаемых влиятельными соседями. Вернувшись в Исландию, он непрестанно пел хвалы своей новообретенной земле, названной им не слишком претенциозно, если мы вспомним о роскошных пастбищах южных фьордов, – Грёналанд – Зеленая страна, Гренландия. Для людей, страдающих от нехватки земли, это название звучало счастливым предзнаменованием, напоминая им о новых пастбищах. Эйрик сразу же начал готовиться к колонизации острова. Он вернулся в Исландию с полным грузом медвежьих шкур, тюленьих и моржовых кож и прочих ценных вещей – в качестве убедительного доказательства природного богатства новой страны, а вся его команда готова была засвидетельствовать мягкость ее климата. За эти три года на его корабле не произошло ни одного несчастного случая, что является несомненным доказательством мудрости и твердости характера самого Эйрика. Надеясь на лучшее, он тем не менее готовился к худшему – и тем самым сумел избежать его.
Дома он обнаружил, что очень многие готовы прислушаться к его словам. Десятью годами раньше население Исландии пострадало от самого ужасного за всю историю страны голода – столь ужасного, что некоторые убивали беспомощных стариков и родственников, чтобы не тратить на них продукты, – очень много народу умерло тогда от голода.
В 976 году голод охватил также районы Северной и Северо-Западной Европы. После Исландии больше других пострадали Норвегия и Англия.
Так что многие уже ни на что не надеялись дома; для кого-то из крупных землевладельцев (как, например, для Торбьёрна Вифильссона) наступили плохие времена, а бедные фермеры постоянно отходили на задний план, вытесняемые такими выскочками, как всеми ненавидимый Хэн-Торир. Но даже с учетом всех этих обстоятельств ответ на его призыв удивил самого Эйрика. Когда он вновь направился в Гренландию ранним летом 986 года, за ним следовала армада из 25 кораблей, 14 из которых благополучно доплыли до острова. Некоторые корабли затонули, еще больше вернулось назад, однако успешная колонизация острова началась с прибытием туда почти четырех сотен людей, утвердивших свои права на землю по принятому в Исландии порядку. Они заняли территорию в районе фьордов, протянувшуюся на 120 миль от Херьольвснеса до Исафьорда[10]. Практически все эти люди были исландцами.
В конце концов на территории так называемого Восточного поселения, расположенного в современном округе Юлианехоб, образовалось не менее 190 ферм, а также были построены собор в Гардаре, на перешейке между Эйриксфьордом и Эйнарсфьордом, Августинский мужской монастырь и Бенедиктинский женский монастырь, а кроме того, двенадцать приходских церквей. Но некоторые поселенцы двинулись дальше на север, за три сотни миль, где основали Западное поселение – Вестрибиггд (в том самом округе, где сейчас находится Годхоб). Это поселение было меньше Восточного, но тоже достаточно крупным – с его девяноста фермами и четырьмя церквями. Из найденных в Гренландии 400 развалин, так или иначе связанных с норманнским поселением, почти 300 являются остатками ферм самых разных размеров. Достаточно сомнительной кажется точка зрения, согласно которой около двадцати ферм вокруг Ивигтута (без церкви) можно считать Центральным поселением. Скорее уж они относятся к Восточному поселению. Прибрежная полоса между Эйстрибиггдом и Вестрибиггдом (сегодня мы скорее назвали бы их Южным и Северным поселениями, поскольку они расположены по отношению друг к другу на оси северо-запад – юго-восток) была слишком узка для того, чтобы там можно было разводить животных, а в глубине острова, за горами, не было ничего, кроме льда.
«Люди, – замечает автор «Королевского зеркала» в своем (середины XIII века) описании Гренландии, – не раз пытались проникнуть внутрь страны и забирались на самые высокие горы в разных ее частях, чтобы высмотреть, не лежит ли за ними земля, свободная ото льда и пригодная для обитания. Но нигде они не нашли такого места, за исключением того, что уже было занято ими – узенькой полоски вдоль берега моря». Там же, где эта полоска кончалась, снова начиналась безжизненная пустыня.
Рис. 3. Браттахлид, большой дом. Внутренние размеры – 14,7x4,5 м. Толщина стен, частично каменных, частично из торфа, составляла от одного до двух метров. Вход находился на юго-востоке, откуда открывался общий вид на фьорд. Напротив входа, внутри здания, было место для огня, а также огражденный камнем канал, проводивший пресную воду через весь дом
Необитаемой и непригодной для жизни частью Гренландии был Обигдир, отдельные районы которого, однако, предоставляли обитателям двух поселений замечательные охотничьи и рыболовные угодья. Здесь же собирали плавник (прибитые течением к берегу стволы деревьев). В этих местах охотники и шкиперы, подобно Торхаллу из «Сказания об Эйрике» или Сигурду Ньялссону из «Истории об Эйнаре», собирали обильную жатву как на суше, так и на море. Прекрасные охотничьи угодья лежали к северу от Вестрибиггда. Остров Диско и его окрестности на 70-й северной широте стали излюбленным местом для тех охотников, чье искусство не уступало их отваге. Здесь они строили хижины, служившие им летом, а иногда и зимой – во время их экспедиций далеко на север.
К северу от современного Хольстейнсборга по направлению к полуострову Нугсуок находятся Северные Охотничьи угодья, и люди из поселений отправлялись туда за нарвалами, моржами и высоко ценимыми гренландцами белыми медведями. Но и это не было пределом их странствий на север. В 1824 году эскимос Пелимут обнаружил в одной из трех пирамид, расположенных на острове Кингигторссуак, прямо к северу от Апернавика и немного не доходя 73-й северной широты, маленький камень с рунической надписью, которая гласила: «Эрлинг Сигватссон, Бьярни Тордарсон и Эйндриди Йонссон сложили эти пирамиды в субботу накануне меньшего Дня Молебствия [25 апреля] и…» Надпись, конец которой невозможно прочесть, датируется началом XIV столетия. Предположительно, эти люди провели на острове всю зиму. В 1267 году еще одна экспедиция доплыла почти до 76-й параллели – прямо в залив Мелвилл, и в Кроксфьярдархейде (залив Диско) обнаружила следы скрэлингов (эскимосов), после чего благополучно вернулась домой, в Восточное поселение. Из сохранившихся до нашего времени доказательств становится очевидным, что все эти исследовательские экспедиции сопровождались гибелью людей от голода и холода, болезней и прочих несчастных случаев, неизбежных в столь высоких широтах. Примером этому может послужить судьба команды Армбьёрна, отправившегося в плавание в конце 1120-х годов, как о том рассказывается в «Эйнарс Таттр». Но были и другие случаи. В «Флоаманна сага» мы читаем о крушении корабля у восточного побережья Гренландии – крушении, сопровождавшемся отчаянным путешествием Торгильса Оррабейнс-фостри на юго-запад, в обитаемые районы. Разумеется, описание этого путешествия не обошлось без эффектных сцен, дающих яркое описание магии, бунта команды и убийства явных отщепенцев и предателей. Но куда более правдоподобно выглядит изображение людей, выживших после крушения и тянущих свою лодку через ледники и плавучие льдины, а где это возможно – плывущих по открытой воде. Или же описание раненого медведя, попавшего в полынью, которого Торгильс пытается удержать за уши, чтобы он не утонул. Или же снег, засыпавший мертвых людей, – все это действительно могло произойти (и наверняка происходило) со многими. В конце путешествия у Торгильса произошла стычка с Эйриком Рыжим из Браттахлида. С самого начала их отношения были весьма прохладными, поскольку Торгильс был христианином, а его главный подвиг, совершенный этой зимой, также не прибавил им тепла. «И случилось этой зимой так: медведь стал нападать на фермерский скот, нанося многим хозяевам серьезный ущерб. Тогда люди собрались на сходку, чтобы обсудить, как им следует поступить. Они решили назначить награду за голову зверя. Жители обоих поселений с одобрением отнеслись к этому решению, один лишь Эйрик был против. Позже, когда зима уже близилась к концу, люди пришли торговать с Торгильсом и его приемным отцом Торстейном. В то время на складе, где они хранили свои товары, находилось много людей, и в числе прочих был малыш Торфинн Торгильссон. И вот что он сказал своему отцу:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента