Если же, наоборот, мы станем пренебрегать этими ценностями, то неизбежным образом ими начнет пренебрегать и коммерция. И это не идеализм. История демонстрирует, что многие положительные изменения в человеческом обществе произошли именно благодаря состраданию. Подумайте, например, об отмене работорговли. Если мы взглянем на эволюцию человеческого общества, мы поневоле увидим то, что послужило причиной положительных перемен. Прогрессом движут идеалы. Не обращать на это внимания и утверждать, что нам только и нужно, что быть «реалистами» в политике, – жестокая ошибка.
Наши проблемы экономического неравенства ставят очень серьезные вопросы перед всей человеческой семьей. Тем не менее, сейчас, когда мы вступаем в новое тысячелетие, я верю, что у нас немало поводов для оптимизма. В начале и середине двадцатого века царствовало убеждение, что политическая и экономическая власть куда важнее истины. Я думаю, теперь это меняется. Даже самые богатые и наиболее могущественные нации понимают, что нет смысла пренебрегать основными человеческими ценностями. Мнение, что и в международных отношениях может найтись место этике, также завоевывает новые позиции. Независимо от того, выражается ли это впоследствии в значимых действиях, все же слова типа «примирение», «ненасилие» и «сострадание» стали дежурными в речах политиков. Это полезная тенденция. Еще я вижу из собственного опыта, что во время поездок в разные страны меня часто просят говорить о мире и сострадании, причем перед довольно большими аудиториями, – зачастую более тысячи человек. Я сильно сомневаюсь, что подобные темы могли бы привлечь такое количество людей лет сорок-пятьдесят назад. Подобные изменения показывают, что в целом мы, люди, теперь придаем больше значения основным человеческим ценностям, таким, как справедливость и истина.
Меня также ободряет тот факт, что чем далее развивается мировая экономика, тем более взаимозависимой она становится. В результате каждая нация начинает в большей или меньшей мере зависеть от других наций. Современная экономика, как и окружающая среда, не знает границ. Даже те страны, что открыто проявляют враждебность друг к другу, вынуждены сотрудничать при использовании мировых ресурсов. Часто, например, через их территории протекают одни и те же реки. А чем более взаимозависимы наши экономические отношения, тем более взаимозависимой должна стать и наша политика. Так, мы увидели, как Европейский Союз вырос из маленькой группы торговых партнеров в нечто, приближающееся к конфедерации государств, число членов которой к настоящему времени стало двузначным. Мы видим возникновение подобных объединений, пусть пока не таких масштабных, во всем мире: Ассоциация стран Юго-Восточной Азии, Организация Африканского Единства, Организация стран-экспортеров нефти, – если назвать только три. Каждая из них свидетельствует о человеческом стремлении объединяться ради общего блага и отражает продолжающееся развитие человеческого общества. То, что начиналось как относительно небольшие племенные союзы, развилось через основание городов-государств к образованию наций и к современным союзам, объединяющим сотни миллионов людей и все более и более стирающим географические, культурные и этнические деления. Я уверен, что это направление развития должно и будет продолжаться.
Однако мы не можем отрицать, что параллельно с расширением таких политических и экономических союзов совершенно необходимо действовать в направлении большей консолидации по линиям этнической или расовой принадлежности, языка, религии и культуры, – часто в обстановке насилия, следующего за ослаблением национальной государственности. Что нам делать, чтобы справиться с этим кажущимся парадоксом, – стремлением, с одной стороны, к транснациональному объединению одних групп и, с другой – местническим настроениям? На деле нет необходимости противопоставлять одно другому. Мы вполне можем представить региональные сообщества, объединённые в торговле, социальной политике и системе безопасности, но состоящие из множества этнических, культурных, религиозных и прочих групп. Здесь могут быть созданы законодательные системы, защищающие основные человеческие права, общие для широкого объединения, и предоставляющие входящим в него общинам свободу вести свой образ жизни. В то же самое время важно, чтобы создание подобных союзов происходило добровольно и на основе понимания того, что интересы каждой из малых групп легче соблюсти благодаря сотрудничеству. Тут не должно быть никакого давления. Ведь задача и требование нового тысячелетия – именно поиск путей к достижению межнационального, или, скорее, межобщинного, сотрудничества, внутри которого будет признаваться различие между людьми и будут уважаться права каждого.
Глава 14
Наши проблемы экономического неравенства ставят очень серьезные вопросы перед всей человеческой семьей. Тем не менее, сейчас, когда мы вступаем в новое тысячелетие, я верю, что у нас немало поводов для оптимизма. В начале и середине двадцатого века царствовало убеждение, что политическая и экономическая власть куда важнее истины. Я думаю, теперь это меняется. Даже самые богатые и наиболее могущественные нации понимают, что нет смысла пренебрегать основными человеческими ценностями. Мнение, что и в международных отношениях может найтись место этике, также завоевывает новые позиции. Независимо от того, выражается ли это впоследствии в значимых действиях, все же слова типа «примирение», «ненасилие» и «сострадание» стали дежурными в речах политиков. Это полезная тенденция. Еще я вижу из собственного опыта, что во время поездок в разные страны меня часто просят говорить о мире и сострадании, причем перед довольно большими аудиториями, – зачастую более тысячи человек. Я сильно сомневаюсь, что подобные темы могли бы привлечь такое количество людей лет сорок-пятьдесят назад. Подобные изменения показывают, что в целом мы, люди, теперь придаем больше значения основным человеческим ценностям, таким, как справедливость и истина.
Меня также ободряет тот факт, что чем далее развивается мировая экономика, тем более взаимозависимой она становится. В результате каждая нация начинает в большей или меньшей мере зависеть от других наций. Современная экономика, как и окружающая среда, не знает границ. Даже те страны, что открыто проявляют враждебность друг к другу, вынуждены сотрудничать при использовании мировых ресурсов. Часто, например, через их территории протекают одни и те же реки. А чем более взаимозависимы наши экономические отношения, тем более взаимозависимой должна стать и наша политика. Так, мы увидели, как Европейский Союз вырос из маленькой группы торговых партнеров в нечто, приближающееся к конфедерации государств, число членов которой к настоящему времени стало двузначным. Мы видим возникновение подобных объединений, пусть пока не таких масштабных, во всем мире: Ассоциация стран Юго-Восточной Азии, Организация Африканского Единства, Организация стран-экспортеров нефти, – если назвать только три. Каждая из них свидетельствует о человеческом стремлении объединяться ради общего блага и отражает продолжающееся развитие человеческого общества. То, что начиналось как относительно небольшие племенные союзы, развилось через основание городов-государств к образованию наций и к современным союзам, объединяющим сотни миллионов людей и все более и более стирающим географические, культурные и этнические деления. Я уверен, что это направление развития должно и будет продолжаться.
Однако мы не можем отрицать, что параллельно с расширением таких политических и экономических союзов совершенно необходимо действовать в направлении большей консолидации по линиям этнической или расовой принадлежности, языка, религии и культуры, – часто в обстановке насилия, следующего за ослаблением национальной государственности. Что нам делать, чтобы справиться с этим кажущимся парадоксом, – стремлением, с одной стороны, к транснациональному объединению одних групп и, с другой – местническим настроениям? На деле нет необходимости противопоставлять одно другому. Мы вполне можем представить региональные сообщества, объединённые в торговле, социальной политике и системе безопасности, но состоящие из множества этнических, культурных, религиозных и прочих групп. Здесь могут быть созданы законодательные системы, защищающие основные человеческие права, общие для широкого объединения, и предоставляющие входящим в него общинам свободу вести свой образ жизни. В то же самое время важно, чтобы создание подобных союзов происходило добровольно и на основе понимания того, что интересы каждой из малых групп легче соблюсти благодаря сотрудничеству. Тут не должно быть никакого давления. Ведь задача и требование нового тысячелетия – именно поиск путей к достижению межнационального, или, скорее, межобщинного, сотрудничества, внутри которого будет признаваться различие между людьми и будут уважаться права каждого.
Глава 14
МИР И РАЗОРУЖЕНИЕ
Председатель Мао сказал однажды, что политическая власть приходит из дула винтовки. Конечно, верно, что насилием можно достичь каких-то временных целей, но оно не поможет получить нечто непреходящее. Если мы оглянемся на историю, мы увидим, что любовь человечества к миру, справедливости и свободе всегда со временем побеждала жестокость и тиранию. Именно поэтому я так горячо верю в ненасилие. Насилие порождает насилие. Насилие означает только одно: страдание. Теоретически возможна такая ситуация, когда единственным путем предотвращения крупномасштабного конфликта станет вооруженное вторжение, предпринятое на ранней стадии. Но проблема тут та, что очень трудно, если не невозможно, предсказать результаты насилия. К тому же мы не можем быть уверены в его справедливости даже в начальный момент. Оценка возможна лишь при ретроспективном взгляде. Уверенным можно быть только в одном: там, где есть насилие, всегда неизбежно страдание.
Кое-кто может сказать, что, хотя преданность Далай-ламы ненасилию и достойна высокой оценки, все же это не реалистично. На деле же куда более наивно предполагать, что созданные самим человеком проблемы, ведущие к насилию, когда-либо могут быть решены в схватке. Заметьте, кстати, что ненасилие было основной идеей политических революций, пронесшихся по миру в восьмидесятые годы.
Я убежден: основная причина того, что так много людей говорит о непрактичности пути ненасилия, кроется в том, что вступление на этот путь кажется капитуляцией; мы лишаемся мужества. Тем не менее, если недавно было достаточно желать мира только своей родной земле, или даже только местности, то сегодня мы говорим о мире во всем мире. Только это и имеет смысл. Никуда не деться от того, что взаимосвязи человечества ныне чрезвычайно сложны; поэтому единственный мир, о котором стоит рассуждать, – это всеобщий мир.
Одним из наиболее обнадеживающих аспектов жизни последнего века является возникновение международных мирных движений. Если сегодня мы слышим о них меньше, чем в дни окончания холодной войны, то это, пожалуй, потому, что их идеалы уже впитались в массовое сознание. Однако я говорю о мире – и что же я имею в виду? Разве у нас нет оснований считать, что война – это, к сожалению, естественная форма человеческой активности? Здесь мы должны провести различие между миром как простым отсутствием войны и миром как состоянием безмятежности, основанным на глубоком чувстве безопасности, которое рождается из взаимного понимания, терпимости к чужим взглядам и уважения к правам других. Мир в этом смысле – совсем не то, что мы, например, наблюдали в Европе в течение четырех с половиной десятилетий холодной войны. Это была лишь видимость мира. Основными предпосылками, на которых он держался, были страх, и подозрительность, и странная психология обеспечения взаимного уничтожения (правильно сокращавшаяся как MAD [4]). И «мир», которым характеризовался период холодной войны, был столь ненадежен, столь хрупок, что любая серьезная ошибка в понимании намерений другой стороны могла иметь катастрофические последствия. Оглядываясь назад, в особенности узнав теперь о том, как небрежно управлялись иногда системы вооружения, я думаю, что мы лишь каким-то чудом избежали гибели!
Мир, равно как и война, – не есть нечто, существующее независимо от нас. На самом деле определенные личности – политические лидеры, высшие должностные лица, армейские генералы – несут особую ответственность за мир. Но ведь эти люди не явились ниоткуда. Они родились и выросли не в дальнем космосе. Как и всех нас, их кормили своим молоком любящие матери. Они – члены нашей человеческой семьи, они воспитывались в том обществе, которое все мы, как отдельные личности, помогали создать. Следовательно, мир во всем мире зависит от мира в сердцах людей. А это в свою очередь зависит от того, насколько все мы следуем этике, дисциплинируя свои реакции на отрицательные мысли и чувства и развивая основные духовные качества.
Если подлинный мир представляет собой нечто более глубокое, нежели хрупкое равновесие взаимной враждебности, если в конечном итоге он зависит от разрешения внутреннего конфликта, то что нам сказать о войне? Хотя, как это ни парадоксально, целью большинства военных кампаний является мир, на деле война похожа на огонь в человеческом сообществе, огонь, питаемый человеческими жизнями. Так же и в том, как она распространяется, она очень похожа на огонь. Если, например, мы посмотрим на ход недавнего конфликта в бывшей Югославии, мы увидим: то, что возникло как относительно ограниченная стычка, очень быстро захватило весь регион. Точно так же, если мы взглянем на конкретные эпизоды, то увидим: туда, где командиры находят слабые точки, они немедленно посылают подкрепление, – а это все равно что бросать людей в костер. Но мы не обращаем на это внимания, поскольку для нас это привычно. Мы не можем осознать, что сама природа войны – холодная жестокость и страдание.
Печальная правда состоит в том, что мы живем в таких условиях, при которых война воспринимается как нечто волнующее и даже почетное: солдаты маршируют в нарядной форме (которая так привлекает детишек), с военными оркестрами. Мы воспринимаем убийство как нечто ужасное, но война в нашем уме не связывается с преступлением. Наоборот, в ней видят возможность продемонстрировать умение и храбрость. Мы рассуждаем о героях войны, и получается, что чем большее число людей убито, тем более героичен некий воин. Еще мы говорим о том или ином виде вооружения как о блестящем образце технологии, забывая, что, когда этот образец пустят в ход, он начнет калечить и убивать живых людей. Вашего друга, моего друга, наших матерей, наших отцов, наших сестер и братьев, вас и меня.
Но ещё хуже то, что в современной войне цели тех, кто ее развязывает, зачастую не имеют отношения к конкретному конфликту. В то же время воздействие войны на тех, кто в ней не участвует, сильно возросло. Больше всего в наши дни от войны страдают совершенно невинные, – и не только семьи тех, кто сражается, но в гораздо большей степени простые граждане, часто вообще не имеющие отношения к конфликту. Даже после того, как война заканчивается, продолжаются огромные страдания – из-за того, что в земле остались мины и отравляющие вещества после использования химического оружия, не говоря уж об экономических трудностях, рожденных военными действиями. А это значит, что все больше и больше женщин, детей и стариков становятся главными жертвами войны.
Реальность современных военных действий такова, что они становятся похожими почти на компьютерную игру. Постоянно растущая сложность и изощренность оружия превосходят воображение среднего человека. Разрушительные возможности такого вооружения настолько ошеломляющи, что, какие бы аргументы ни приводились в пользу войны, все равно аргументов против нее найдется куда больше. Для нас могла бы быть почти простительной грусть по древним битвам. Ведь тогда, по крайней мере, враги встречались лицом к лицу. Страдания войны не отрицались. К тому же в те дни правители обычно сами вели в бой свои войска. Если правителя убивали, тем, как правило, заканчивалось и сражение. Но с усложнением технологий генералы стали предпочитать держаться глубоко в тылу. В наши дни они могут прятаться в тысячах миль от места военных действий, в подземных бункерах. При мысли об этом я готов даже вообразить себе «умную» пулю, которая умеет отыскивать тех, кто решил начать войну. Пожалуй, это было бы более справедливо: и на основании этого я мог бы приветствовать такое оружие, которое избирательно устраняет виновников войн, не задевая ни в чем не повинных людей.
В связи с тем, что оружие по определению обладает способностью разрушать, мы должны признать, что, будь оно предназначено для наступательных или для оборонительных целей, все же существует оружие единственно для того, чтобы уничтожать людей. Но, если даже мы полагаем, что мир полностью зависит от разоружения, мы должны также осознать, что оружие не действует само собой. Хотя оно и предназначено для убийства, пока оно остается на складах, оно не может причинить физического вреда. Кто-то должен нажать на кнопку, чтобы взлетела ракета, или на спусковой крючок, чтобы вылетела пуля. Никакая «злая сила» сделать этого не может. Может лишь человек. Поэтому для установления мира требуется, чтобы мы начали демонтировать нами же созданные военные структуры. Мы не можем надеяться на то, что будем наслаждаться миром в подлинном смысле этого слова, пока сохраняется возможность того, что несколько человек решат продемонстрировать свою военную мощь и начнут навязывать другим свою волю. Мы также не можем надеяться на радость истинного мира до тех пор, пока существуют авторитарные режимы, возникшие благодаря силе оружия, – ведь такая власть не смущается, отдавая несправедливые приказы. Несправедливость уничтожает правду, а без правды не может быть длительного мира. Почему? Потому что, когда на нашей стороне правда, с ней к нам приходят открытость и уверенность, И наоборот, когда правды в обществе нет, единственным путем для достижения наших узких целей остается сила. Но, когда результаты достигаются подобным образом, в обход истины, люди не чувствуют себя достаточно хорошо, ни победители, ни побежденные. Подобные отрицательные чувства подрывают мир, достигнутый силой.
Понятно, что мы не можем уничтожить все оружие в одно мгновение. Как ни желанно разоружение, добиться его в одностороннем порядке чрезвычайно трудно. И хотя мы желаем увидеть такое общество, в котором вооруженные конфликты стали достоянием прошлого, и хотя нашей конечной целью должно стать полное уничтожение всего, что относится к войне, – было бы слишком оптимистичным надеяться на окончательное избавление от всякого оружия вообще. В конце концов, даже кулаки можно использовать как оружие. К тому же всегда будут существовать группы хулиганов и фанатиков, причиняющих беспокойство другим. Таким образом, мы должны допустить, что, пока существует человеческий род, должны существовать и средства усмирения злодеев.
Каждый из нас играет свою роль в этом процессе. Когда мы, как отдельные личности, разоружаемся внутренне – справляясь со своими отрицательными мыслями и эмоциями и взращивая в себе положительные качества, – мы создаем условия для внешнего разоружения. В действительности, подлинный, устойчивый мир возможен лишь тогда, когда каждый из нас предпримет внутренние усилия. Болезненные эмоции – кислород, питающий конфликты. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы мы оставались внимательными к другим, осознавая их равное с нашим право на счастье, не делая ничего такого, что увеличит чужие страдания. Тут очень полезно потратить немного времени на размышления о том, как чувствуют себя во время войны те, кто стал ее жертвами. Что касается меня, то мне достаточно вспомнить мою поездку в Хиросиму несколько лет назад, – и меня охватывает ужас. Там в музее я видел часы, остановившиеся в момент взрыва бомбы. Я также видел пакетик швейных иголок, сплавившихся от жара в единую массу.
Что нам действительно нужно, так это породить отчетливое стремление, которое и поведет нас к постепенному разоружению. Еще мы должны разработать соответствующую политику. В том, что касается практических мер, необходимых для полного уничтожения оружия, мы должны понимать: оно возможно только в контексте полного разоружения. Недостаточно предлагать лишь отказ от оружия массового уничтожения. Мы должны создать условия, благоприятствующие осуществлению идеи в целом. Наиболее очевидный путь – опираться на уже существующие инициативы. Я имею в виду многолетние усилия, направленные на установление контроля над наращиванием определенных типов вооружения, и в ряде случаев – на полный отказ от них. В течение семидесятых и восьмидесятых годов мы наблюдали за переговорами между восточным и западным блоками по поводу договоров о сокращении стратегических вооружений. Мы многие годы возлагали надежды на договор о нераспространении ядерного оружия, и теперь этот договор подписан многими странами. Невзирая на расползание ядерного оружия, идея всеобщего его запрета продолжает жить. Ободряет также то, что делается в отношении запрещения противопехотных мин. К моменту, когда я пишу эту книгу, правительства многих стран мира подписали протоколы, в которых отказываются от их применения. Поэтому, хотя и остается верным то, что ни одна из этих инициатив не достигла полностью своих целей, все же они отчетливо демонстрируют понимание неприемлемости подобных методов уничтожения. Они свидетельствуют о том, что главное желание человека – жить в мире. И они обеспечивают неплохой старт, с которого можно двигаться вперед.
Другой путь, которым мы можем идти к цели всеобщего разоружения, – постепенное сворачивание военной промышленности. Многим это покажется нелепой и неосуществимой идеей. Они возразят, что, если все страны не согласятся сделать это одновременно, то это будет просто безумием. А это, скажут они, никогда не произойдет. Кроме того, добавят такие люди, нужно ведь учесть и экономическую сторону вопроса. Но, если мы рассмотрим дело с точки зрения тех, кто страдает от вооруженного насилия, трудно будет отрицать, что мы ответственны за достижение этой цели какими угодно средствами. Когда я думаю о военной промышленности и о тех страданиях, которые способна принести ее продукция, я снова вспоминаю свою поездку в нацистский лагерь смерти в Аушвице. Когда я стоял там, глядя на печи, в которых сгорели тысячи человеческих существ, точно таких же, как я – причем зачастую это были живые люди, которые боятся жара даже одной-единственной спички, – меня сильнее всего потрясла та мысль, что все эти устройства были тщательно и со старанием созданы талантливыми людьми. Я почти увидел перед собой инженеров (всё интеллигентных людей), стоящих у кульманов и старательно проектирующих камеры сгорания, рассчитывающих высоту дымоходов, их вес и диаметр. Я думал о квалифицированных рабочих, осуществивших эти проекты. Без сомнения, они гордились своей работой, как гордятся ею все мастера. Потом мне пришло в голову, что точно так же возникает и оружие сегодняшнего дня. И оно тоже создается для уничтожения тысяч, если не миллионов, обычных человеческих существ. Разве такая мысль может не встревожить?
Все те, кто выполняет подобную работу, должны хорошенько обдумать, могут ли они оправдать свою деятельность? Можно не сомневаться, что, если они откажутся от своей работы, они пострадают. Можно не сомневаться и в том, что пострадает экономика стран, производящих вооружение, – если подобные производства будут закрыты. Но разве такую цену не стоит заплатить? Также в мире, похоже, можно отыскать немало примеров компаний, успешно перешедших с производства оружия на другие виды продукции. Кроме того, есть пример единственной в мире демилитаризованной страны, и мы можем рассмотреть её отношения с соседями. Если взглянуть на Коста-Рику, разоружившуюся еще в 1949 году, то ее выгоды в том, что касается уровня жизни, здоровья и, во многом, образования, огромны.
Если же возразить, что, возможно, более реалистичным будет поставлять оружие лишь в те страны, которые вполне надежны и безопасны, то я скажу, что это очень близорукий подход. Уже не раз мы видели, что это не срабатывает. Всем нам хорошо известны недавние события в Персидском заливе. В течение семидесятых годов западные союзники вооружали шаха Ирана ради противостояния угрозе, ощущаемой со стороны России. Затем, когда политический климат изменился, Иран сам стал представлять собой угрозу интересам Запада. Поэтому начали вооружать Ирак, для противостояния Ирану. Но позже, когда произошли очередные перемены, все это оружие было пущено в ход в заливе против другого союзника Запада – Кувейта. В результате производящие оружие страны обнаружили, что воюют с собственным клиентом. Другими словами, в том, что касается оружия, не существует такого понятия, как «благонадежный клиент».
Я не стану отрицать того, что мои призывы ко всеобщему разоружению и отказу от производства оружия идеалистичны. В то же время у меня есть достаточно оснований для оптимизма. Одним из них является ирония того факта, что чрезвычайно трудно представить ситуацию, в которой можно было бы применить ядерное и прочее оружие массового уничтожения. Никому не хочется рисковать, развязывая ядерную войну. Кроме того, такое оружие – напрасная трата денег, это совершенно очевидно. Его производство обходится дорого, представить себе его использование – невозможно, и в результате не остается ничего другого, кроме как держать его в особых хранилищах, что тоже стоит немалых денег. То есть в целом оно совершенно бесполезно и лишь постоянно вытягивает средства.
Другая причина для оптимизма – все та же постоянно растущая взаимопереплетенность национальных экономик. Это создает обстановку, в которой преследование чисто национальных интересов и выгод всё более теряет смысл. В результате идея войны как средства разрешения конфликта начинает выглядеть определенно старомодной. Везде, где есть люди, будут возникать конфликты, от этого не уйти. Время от времени неизбежно рождаются разногласия. Но, памятуя, как широко нынче распространилось ядерное оружие, мы должны найти путь их решения помимо насилия. Это означает диалог в духе соглашения и компромисса. И это вовсе не только мое пожелание. Общая тенденция к созданию международных политических объединений, среди которых Европейский Союз, пожалуй, представляет собой наиболее яркий пример, означает, что вполне возможно представить такое время, когда содержание регулярных армий в каждом отдельном государстве окажется и невыгодным, и ненужным. Не исключено, что вскоре правительства начнут думать не о защите своих собственных границ, а о поддержании безопасности в целом регионе, включающем несколько стран. На деле что-то в этом роде уже происходит. Существует план, пусть пробный, более тесного сотрудничества европейских сил обороны; более десяти лет назад созданы франко-германские армейские подразделения. Поэтому и кажется возможным, во всяком случае для Европы, что поначалу исключительно торговый союз примет на себя ответственность и за региональную безопасность. А если такое может произойти в Европе, то есть причины надеяться, что и другие международные торговые объединения – а их немало – смогут развиться до того же уровня. Почему бы и нет?
Возникновение подобных систем региональной безопасности было бы, как я себе представляю, огромным вкладом в постепенный переход от нашей излишней сосредоточенности на статусе национальных государств к идее сообществ более широкого характера. Так можно проложить путь к миру, в котором вообще не понадобятся регулярные армии. Конечно, подобный сценарий может осуществляться лишь поэтапно. Государственные армейские подразделения уступят место региональным силам обороны. Эти силы со временем могут быть распущены с тем, чтобы на их месте сохранилась лишь международная полиция. Основной задачей такой полиции могла бы стать защита правопорядка, обеспечение безопасности различных общин и вообще прав человека – во всем мире. Однако специфические обязанности подобной полиции могут быть чрезвычайно разнообразны. Одной из них вполне может быть, например, использование силовых методов при защите людей от незаконного присвоения их собственности. И, разумеется, сначала должна быть разработана юридическая база для действий такой полиции. Но я представляю, как такую полицию зовут на помощь общины, которым грозит опасность – хоть со стороны соседей, хоть со стороны собственных членов, например воинствующей группы каких-то политических экстремистов, – или же она может быть призвана и самой международной общиной – туда, где может вспыхнуть насилие в результате, например, религиозных или идеологических споров.
Пусть даже нам еще очень и очень далеко до такой идеальной ситуации, все же она не так фантастична, как может показаться на первый взгляд. Возможно, нынешнему поколению не увидеть такого. Но мы ведь уже привыкли к тому, что международные части ООН выступают в защиту мира. Мы также наблюдаем растущее согласие и в том, что при определенных обстоятельствах может быть оправдано и более активное вмешательство миротворческих сил.
Кое-кто может сказать, что, хотя преданность Далай-ламы ненасилию и достойна высокой оценки, все же это не реалистично. На деле же куда более наивно предполагать, что созданные самим человеком проблемы, ведущие к насилию, когда-либо могут быть решены в схватке. Заметьте, кстати, что ненасилие было основной идеей политических революций, пронесшихся по миру в восьмидесятые годы.
Я убежден: основная причина того, что так много людей говорит о непрактичности пути ненасилия, кроется в том, что вступление на этот путь кажется капитуляцией; мы лишаемся мужества. Тем не менее, если недавно было достаточно желать мира только своей родной земле, или даже только местности, то сегодня мы говорим о мире во всем мире. Только это и имеет смысл. Никуда не деться от того, что взаимосвязи человечества ныне чрезвычайно сложны; поэтому единственный мир, о котором стоит рассуждать, – это всеобщий мир.
Одним из наиболее обнадеживающих аспектов жизни последнего века является возникновение международных мирных движений. Если сегодня мы слышим о них меньше, чем в дни окончания холодной войны, то это, пожалуй, потому, что их идеалы уже впитались в массовое сознание. Однако я говорю о мире – и что же я имею в виду? Разве у нас нет оснований считать, что война – это, к сожалению, естественная форма человеческой активности? Здесь мы должны провести различие между миром как простым отсутствием войны и миром как состоянием безмятежности, основанным на глубоком чувстве безопасности, которое рождается из взаимного понимания, терпимости к чужим взглядам и уважения к правам других. Мир в этом смысле – совсем не то, что мы, например, наблюдали в Европе в течение четырех с половиной десятилетий холодной войны. Это была лишь видимость мира. Основными предпосылками, на которых он держался, были страх, и подозрительность, и странная психология обеспечения взаимного уничтожения (правильно сокращавшаяся как MAD [4]). И «мир», которым характеризовался период холодной войны, был столь ненадежен, столь хрупок, что любая серьезная ошибка в понимании намерений другой стороны могла иметь катастрофические последствия. Оглядываясь назад, в особенности узнав теперь о том, как небрежно управлялись иногда системы вооружения, я думаю, что мы лишь каким-то чудом избежали гибели!
Мир, равно как и война, – не есть нечто, существующее независимо от нас. На самом деле определенные личности – политические лидеры, высшие должностные лица, армейские генералы – несут особую ответственность за мир. Но ведь эти люди не явились ниоткуда. Они родились и выросли не в дальнем космосе. Как и всех нас, их кормили своим молоком любящие матери. Они – члены нашей человеческой семьи, они воспитывались в том обществе, которое все мы, как отдельные личности, помогали создать. Следовательно, мир во всем мире зависит от мира в сердцах людей. А это в свою очередь зависит от того, насколько все мы следуем этике, дисциплинируя свои реакции на отрицательные мысли и чувства и развивая основные духовные качества.
Если подлинный мир представляет собой нечто более глубокое, нежели хрупкое равновесие взаимной враждебности, если в конечном итоге он зависит от разрешения внутреннего конфликта, то что нам сказать о войне? Хотя, как это ни парадоксально, целью большинства военных кампаний является мир, на деле война похожа на огонь в человеческом сообществе, огонь, питаемый человеческими жизнями. Так же и в том, как она распространяется, она очень похожа на огонь. Если, например, мы посмотрим на ход недавнего конфликта в бывшей Югославии, мы увидим: то, что возникло как относительно ограниченная стычка, очень быстро захватило весь регион. Точно так же, если мы взглянем на конкретные эпизоды, то увидим: туда, где командиры находят слабые точки, они немедленно посылают подкрепление, – а это все равно что бросать людей в костер. Но мы не обращаем на это внимания, поскольку для нас это привычно. Мы не можем осознать, что сама природа войны – холодная жестокость и страдание.
Печальная правда состоит в том, что мы живем в таких условиях, при которых война воспринимается как нечто волнующее и даже почетное: солдаты маршируют в нарядной форме (которая так привлекает детишек), с военными оркестрами. Мы воспринимаем убийство как нечто ужасное, но война в нашем уме не связывается с преступлением. Наоборот, в ней видят возможность продемонстрировать умение и храбрость. Мы рассуждаем о героях войны, и получается, что чем большее число людей убито, тем более героичен некий воин. Еще мы говорим о том или ином виде вооружения как о блестящем образце технологии, забывая, что, когда этот образец пустят в ход, он начнет калечить и убивать живых людей. Вашего друга, моего друга, наших матерей, наших отцов, наших сестер и братьев, вас и меня.
Но ещё хуже то, что в современной войне цели тех, кто ее развязывает, зачастую не имеют отношения к конкретному конфликту. В то же время воздействие войны на тех, кто в ней не участвует, сильно возросло. Больше всего в наши дни от войны страдают совершенно невинные, – и не только семьи тех, кто сражается, но в гораздо большей степени простые граждане, часто вообще не имеющие отношения к конфликту. Даже после того, как война заканчивается, продолжаются огромные страдания – из-за того, что в земле остались мины и отравляющие вещества после использования химического оружия, не говоря уж об экономических трудностях, рожденных военными действиями. А это значит, что все больше и больше женщин, детей и стариков становятся главными жертвами войны.
Реальность современных военных действий такова, что они становятся похожими почти на компьютерную игру. Постоянно растущая сложность и изощренность оружия превосходят воображение среднего человека. Разрушительные возможности такого вооружения настолько ошеломляющи, что, какие бы аргументы ни приводились в пользу войны, все равно аргументов против нее найдется куда больше. Для нас могла бы быть почти простительной грусть по древним битвам. Ведь тогда, по крайней мере, враги встречались лицом к лицу. Страдания войны не отрицались. К тому же в те дни правители обычно сами вели в бой свои войска. Если правителя убивали, тем, как правило, заканчивалось и сражение. Но с усложнением технологий генералы стали предпочитать держаться глубоко в тылу. В наши дни они могут прятаться в тысячах миль от места военных действий, в подземных бункерах. При мысли об этом я готов даже вообразить себе «умную» пулю, которая умеет отыскивать тех, кто решил начать войну. Пожалуй, это было бы более справедливо: и на основании этого я мог бы приветствовать такое оружие, которое избирательно устраняет виновников войн, не задевая ни в чем не повинных людей.
В связи с тем, что оружие по определению обладает способностью разрушать, мы должны признать, что, будь оно предназначено для наступательных или для оборонительных целей, все же существует оружие единственно для того, чтобы уничтожать людей. Но, если даже мы полагаем, что мир полностью зависит от разоружения, мы должны также осознать, что оружие не действует само собой. Хотя оно и предназначено для убийства, пока оно остается на складах, оно не может причинить физического вреда. Кто-то должен нажать на кнопку, чтобы взлетела ракета, или на спусковой крючок, чтобы вылетела пуля. Никакая «злая сила» сделать этого не может. Может лишь человек. Поэтому для установления мира требуется, чтобы мы начали демонтировать нами же созданные военные структуры. Мы не можем надеяться на то, что будем наслаждаться миром в подлинном смысле этого слова, пока сохраняется возможность того, что несколько человек решат продемонстрировать свою военную мощь и начнут навязывать другим свою волю. Мы также не можем надеяться на радость истинного мира до тех пор, пока существуют авторитарные режимы, возникшие благодаря силе оружия, – ведь такая власть не смущается, отдавая несправедливые приказы. Несправедливость уничтожает правду, а без правды не может быть длительного мира. Почему? Потому что, когда на нашей стороне правда, с ней к нам приходят открытость и уверенность, И наоборот, когда правды в обществе нет, единственным путем для достижения наших узких целей остается сила. Но, когда результаты достигаются подобным образом, в обход истины, люди не чувствуют себя достаточно хорошо, ни победители, ни побежденные. Подобные отрицательные чувства подрывают мир, достигнутый силой.
Понятно, что мы не можем уничтожить все оружие в одно мгновение. Как ни желанно разоружение, добиться его в одностороннем порядке чрезвычайно трудно. И хотя мы желаем увидеть такое общество, в котором вооруженные конфликты стали достоянием прошлого, и хотя нашей конечной целью должно стать полное уничтожение всего, что относится к войне, – было бы слишком оптимистичным надеяться на окончательное избавление от всякого оружия вообще. В конце концов, даже кулаки можно использовать как оружие. К тому же всегда будут существовать группы хулиганов и фанатиков, причиняющих беспокойство другим. Таким образом, мы должны допустить, что, пока существует человеческий род, должны существовать и средства усмирения злодеев.
Каждый из нас играет свою роль в этом процессе. Когда мы, как отдельные личности, разоружаемся внутренне – справляясь со своими отрицательными мыслями и эмоциями и взращивая в себе положительные качества, – мы создаем условия для внешнего разоружения. В действительности, подлинный, устойчивый мир возможен лишь тогда, когда каждый из нас предпримет внутренние усилия. Болезненные эмоции – кислород, питающий конфликты. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы мы оставались внимательными к другим, осознавая их равное с нашим право на счастье, не делая ничего такого, что увеличит чужие страдания. Тут очень полезно потратить немного времени на размышления о том, как чувствуют себя во время войны те, кто стал ее жертвами. Что касается меня, то мне достаточно вспомнить мою поездку в Хиросиму несколько лет назад, – и меня охватывает ужас. Там в музее я видел часы, остановившиеся в момент взрыва бомбы. Я также видел пакетик швейных иголок, сплавившихся от жара в единую массу.
Что нам действительно нужно, так это породить отчетливое стремление, которое и поведет нас к постепенному разоружению. Еще мы должны разработать соответствующую политику. В том, что касается практических мер, необходимых для полного уничтожения оружия, мы должны понимать: оно возможно только в контексте полного разоружения. Недостаточно предлагать лишь отказ от оружия массового уничтожения. Мы должны создать условия, благоприятствующие осуществлению идеи в целом. Наиболее очевидный путь – опираться на уже существующие инициативы. Я имею в виду многолетние усилия, направленные на установление контроля над наращиванием определенных типов вооружения, и в ряде случаев – на полный отказ от них. В течение семидесятых и восьмидесятых годов мы наблюдали за переговорами между восточным и западным блоками по поводу договоров о сокращении стратегических вооружений. Мы многие годы возлагали надежды на договор о нераспространении ядерного оружия, и теперь этот договор подписан многими странами. Невзирая на расползание ядерного оружия, идея всеобщего его запрета продолжает жить. Ободряет также то, что делается в отношении запрещения противопехотных мин. К моменту, когда я пишу эту книгу, правительства многих стран мира подписали протоколы, в которых отказываются от их применения. Поэтому, хотя и остается верным то, что ни одна из этих инициатив не достигла полностью своих целей, все же они отчетливо демонстрируют понимание неприемлемости подобных методов уничтожения. Они свидетельствуют о том, что главное желание человека – жить в мире. И они обеспечивают неплохой старт, с которого можно двигаться вперед.
Другой путь, которым мы можем идти к цели всеобщего разоружения, – постепенное сворачивание военной промышленности. Многим это покажется нелепой и неосуществимой идеей. Они возразят, что, если все страны не согласятся сделать это одновременно, то это будет просто безумием. А это, скажут они, никогда не произойдет. Кроме того, добавят такие люди, нужно ведь учесть и экономическую сторону вопроса. Но, если мы рассмотрим дело с точки зрения тех, кто страдает от вооруженного насилия, трудно будет отрицать, что мы ответственны за достижение этой цели какими угодно средствами. Когда я думаю о военной промышленности и о тех страданиях, которые способна принести ее продукция, я снова вспоминаю свою поездку в нацистский лагерь смерти в Аушвице. Когда я стоял там, глядя на печи, в которых сгорели тысячи человеческих существ, точно таких же, как я – причем зачастую это были живые люди, которые боятся жара даже одной-единственной спички, – меня сильнее всего потрясла та мысль, что все эти устройства были тщательно и со старанием созданы талантливыми людьми. Я почти увидел перед собой инженеров (всё интеллигентных людей), стоящих у кульманов и старательно проектирующих камеры сгорания, рассчитывающих высоту дымоходов, их вес и диаметр. Я думал о квалифицированных рабочих, осуществивших эти проекты. Без сомнения, они гордились своей работой, как гордятся ею все мастера. Потом мне пришло в голову, что точно так же возникает и оружие сегодняшнего дня. И оно тоже создается для уничтожения тысяч, если не миллионов, обычных человеческих существ. Разве такая мысль может не встревожить?
Все те, кто выполняет подобную работу, должны хорошенько обдумать, могут ли они оправдать свою деятельность? Можно не сомневаться, что, если они откажутся от своей работы, они пострадают. Можно не сомневаться и в том, что пострадает экономика стран, производящих вооружение, – если подобные производства будут закрыты. Но разве такую цену не стоит заплатить? Также в мире, похоже, можно отыскать немало примеров компаний, успешно перешедших с производства оружия на другие виды продукции. Кроме того, есть пример единственной в мире демилитаризованной страны, и мы можем рассмотреть её отношения с соседями. Если взглянуть на Коста-Рику, разоружившуюся еще в 1949 году, то ее выгоды в том, что касается уровня жизни, здоровья и, во многом, образования, огромны.
Если же возразить, что, возможно, более реалистичным будет поставлять оружие лишь в те страны, которые вполне надежны и безопасны, то я скажу, что это очень близорукий подход. Уже не раз мы видели, что это не срабатывает. Всем нам хорошо известны недавние события в Персидском заливе. В течение семидесятых годов западные союзники вооружали шаха Ирана ради противостояния угрозе, ощущаемой со стороны России. Затем, когда политический климат изменился, Иран сам стал представлять собой угрозу интересам Запада. Поэтому начали вооружать Ирак, для противостояния Ирану. Но позже, когда произошли очередные перемены, все это оружие было пущено в ход в заливе против другого союзника Запада – Кувейта. В результате производящие оружие страны обнаружили, что воюют с собственным клиентом. Другими словами, в том, что касается оружия, не существует такого понятия, как «благонадежный клиент».
Я не стану отрицать того, что мои призывы ко всеобщему разоружению и отказу от производства оружия идеалистичны. В то же время у меня есть достаточно оснований для оптимизма. Одним из них является ирония того факта, что чрезвычайно трудно представить ситуацию, в которой можно было бы применить ядерное и прочее оружие массового уничтожения. Никому не хочется рисковать, развязывая ядерную войну. Кроме того, такое оружие – напрасная трата денег, это совершенно очевидно. Его производство обходится дорого, представить себе его использование – невозможно, и в результате не остается ничего другого, кроме как держать его в особых хранилищах, что тоже стоит немалых денег. То есть в целом оно совершенно бесполезно и лишь постоянно вытягивает средства.
Другая причина для оптимизма – все та же постоянно растущая взаимопереплетенность национальных экономик. Это создает обстановку, в которой преследование чисто национальных интересов и выгод всё более теряет смысл. В результате идея войны как средства разрешения конфликта начинает выглядеть определенно старомодной. Везде, где есть люди, будут возникать конфликты, от этого не уйти. Время от времени неизбежно рождаются разногласия. Но, памятуя, как широко нынче распространилось ядерное оружие, мы должны найти путь их решения помимо насилия. Это означает диалог в духе соглашения и компромисса. И это вовсе не только мое пожелание. Общая тенденция к созданию международных политических объединений, среди которых Европейский Союз, пожалуй, представляет собой наиболее яркий пример, означает, что вполне возможно представить такое время, когда содержание регулярных армий в каждом отдельном государстве окажется и невыгодным, и ненужным. Не исключено, что вскоре правительства начнут думать не о защите своих собственных границ, а о поддержании безопасности в целом регионе, включающем несколько стран. На деле что-то в этом роде уже происходит. Существует план, пусть пробный, более тесного сотрудничества европейских сил обороны; более десяти лет назад созданы франко-германские армейские подразделения. Поэтому и кажется возможным, во всяком случае для Европы, что поначалу исключительно торговый союз примет на себя ответственность и за региональную безопасность. А если такое может произойти в Европе, то есть причины надеяться, что и другие международные торговые объединения – а их немало – смогут развиться до того же уровня. Почему бы и нет?
Возникновение подобных систем региональной безопасности было бы, как я себе представляю, огромным вкладом в постепенный переход от нашей излишней сосредоточенности на статусе национальных государств к идее сообществ более широкого характера. Так можно проложить путь к миру, в котором вообще не понадобятся регулярные армии. Конечно, подобный сценарий может осуществляться лишь поэтапно. Государственные армейские подразделения уступят место региональным силам обороны. Эти силы со временем могут быть распущены с тем, чтобы на их месте сохранилась лишь международная полиция. Основной задачей такой полиции могла бы стать защита правопорядка, обеспечение безопасности различных общин и вообще прав человека – во всем мире. Однако специфические обязанности подобной полиции могут быть чрезвычайно разнообразны. Одной из них вполне может быть, например, использование силовых методов при защите людей от незаконного присвоения их собственности. И, разумеется, сначала должна быть разработана юридическая база для действий такой полиции. Но я представляю, как такую полицию зовут на помощь общины, которым грозит опасность – хоть со стороны соседей, хоть со стороны собственных членов, например воинствующей группы каких-то политических экстремистов, – или же она может быть призвана и самой международной общиной – туда, где может вспыхнуть насилие в результате, например, религиозных или идеологических споров.
Пусть даже нам еще очень и очень далеко до такой идеальной ситуации, все же она не так фантастична, как может показаться на первый взгляд. Возможно, нынешнему поколению не увидеть такого. Но мы ведь уже привыкли к тому, что международные части ООН выступают в защиту мира. Мы также наблюдаем растущее согласие и в том, что при определенных обстоятельствах может быть оправдано и более активное вмешательство миротворческих сил.