Или представьте ситуацию, когда мы причинили кому-то легкое беспокойство, например нечаянно толкнули во время прогулки, – и этот человек начал ругать нас за небрежность. Если наше сердце полно сострадания, мы не обратим внимания на сердитые слова, – но, если мы переполнены отрицательными чувствами, все будет иначе. Когда движущая сила наших поступков благотворна, наши действия будут автоматически направляться на увеличение блага других. Таким образом они автоматически становятся этичными. Далее, чем более привычным становится для нас подобное состояние, тем меньше вероятность того, что мы болезненно отреагируем на раздражающую ситуацию. И, даже если мы всё-таки потеряем самообладание, наша вспышка будет свободна от таких чувств, как злоба и ненависть. На мой взгляд, цель духовной, а следовательно, и этической практики – это трансформация и совершенствование kun long человека. Именно так мы становимся более хорошими людьми.
Мы постепенно понимаем, что чем больше мы преуспели в изменении собственных сердца и ума – благодаря взращиванию духовных качеств, – тем лучше мы справляемся с несчастьями, и тем больше становится вероятность того, что наши действия в целом станут этичными. И, если мне будет позволено привести в качестве примера мой собственный опыт, – такое понимание этики означает, что, постоянно стремясь взращивать положительное, или благое, состояние ума, я стараюсь быть максимально полезным другим, насколько это вообще в моих силах. Удостоверяясь, в дополнение к этому, что и по содержанию мои поступки положительны, насколько это для меня возможно, я снижаю свои шансы совершить неэтичный поступок. Насколько эффективна такая стратегия, то есть каковы последствия в смысле блага для других, сиюминутного или в перспективе, определить невозможно. Но, поскольку я постоянно прилагаю к этому усилия и поскольку я постоянно уделяю этому внимание, – неважно, что случится; у меня никогда не будет причин для сожалений. Я по крайней мере знаю, что сделал все, что в моих силах.
Описанные мною в этой главе взаимоотношения между этикой и духовностью не связаны с вопросом о том, как нам решать этические дилеммы. Об этом речь пойдет позже. Здесь я скорее очертил общий подход к этике, который, касаясь основных человеческих чувств, счастья и страдания, не затрагивает те проблемы, которые возникают при рассмотрении религиозной этики. Реальность такова, что большинство людей в наши дни не испытывают потребности в религии. Более того, возможно такое поведение, которое приемлемо в рамках одной религиозной традиции, но неприемлемо для другой. Что же касается смысла выражения «духовная революция», – я надеюсь, что сумел объяснить: духовная революция влечет за собой этическую революцию.
Глава 3
Глава 4
Мы постепенно понимаем, что чем больше мы преуспели в изменении собственных сердца и ума – благодаря взращиванию духовных качеств, – тем лучше мы справляемся с несчастьями, и тем больше становится вероятность того, что наши действия в целом станут этичными. И, если мне будет позволено привести в качестве примера мой собственный опыт, – такое понимание этики означает, что, постоянно стремясь взращивать положительное, или благое, состояние ума, я стараюсь быть максимально полезным другим, насколько это вообще в моих силах. Удостоверяясь, в дополнение к этому, что и по содержанию мои поступки положительны, насколько это для меня возможно, я снижаю свои шансы совершить неэтичный поступок. Насколько эффективна такая стратегия, то есть каковы последствия в смысле блага для других, сиюминутного или в перспективе, определить невозможно. Но, поскольку я постоянно прилагаю к этому усилия и поскольку я постоянно уделяю этому внимание, – неважно, что случится; у меня никогда не будет причин для сожалений. Я по крайней мере знаю, что сделал все, что в моих силах.
Описанные мною в этой главе взаимоотношения между этикой и духовностью не связаны с вопросом о том, как нам решать этические дилеммы. Об этом речь пойдет позже. Здесь я скорее очертил общий подход к этике, который, касаясь основных человеческих чувств, счастья и страдания, не затрагивает те проблемы, которые возникают при рассмотрении религиозной этики. Реальность такова, что большинство людей в наши дни не испытывают потребности в религии. Более того, возможно такое поведение, которое приемлемо в рамках одной религиозной традиции, но неприемлемо для другой. Что же касается смысла выражения «духовная революция», – я надеюсь, что сумел объяснить: духовная революция влечет за собой этическую революцию.
Глава 3
ЗАВИСИМОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ПРИРОДА РЕАЛЬНОСТИ
Во время моего публичного выступления в Японии несколько лет назад я увидел нескольких человек, идущих в мою сторону с букетами цветов. Я встал, чтобы принять их подношения, но, к моему удивлению, они прошли мимо и возложили цветы на алтарь позади меня. Я сел, испытывая немалое замешательство! В очередной раз я увидел, что события не всегда разворачиваются так, как мы этого ожидаем. Ведь такое течение жизни – когда возникает разрыв между тем, как мы воспринимаем явления, и реальностью данной ситуации – зачастую является источником многих страданий. Это особенно верно, когда, как в приведенном здесь примере, мы составляем суждение на основе частичного понимания, которое оказывается не до конца правильным.
Прежде чем рассматривать, в чём могла бы состоять духовная и этическая революция, давайте немного подумаем о природе реальности как таковой. Тесная связь между тем, как мы воспринимаем самих себя во взаимоотношении с миром, в котором мы живем, и нашим поведением в этом мире значит, что понимание явлений имеет для нас решающее значение. Если мы не понимаем окружающие нас явления, мы скорее всего будем лишь вредить себе и другим.
Когда мы задумываемся над этим вопросом, то начинаем понимать, что не можем полностью отделить какое-либо явление от контекста других явлений. Мы можем рассуждать лишь в рамках их взаимосвязи. В течение нашей обычной жизни мы ежедневно вовлекаемся в бесчисленные разнообразные действия, и получаем огромное количество чувственных импульсов от всего, с чем сталкиваемся. Проблема неправильного восприятия, которое, разумеется, имеет разные степени, обычно возникает из-за нашей склонности выделять определенные аспекты события или переживания и видеть их как представляющие целостность. Это ведет к сужению перспективы и соответственно – к ложным ожиданиям. Но когда мы рассматриваем реальность такой, какова она есть, мы быстро начинаем осознавать ее бесконечную сложность и понимаем, что наше привычное восприятие ее зачастую неадекватно. Если бы это было не так, понятие обмана было бы бессмысленным. Если бы предметы и события были такими, как мы ожидаем, у нас бы не было понятия иллюзии или ложного представления.
Для понимания этой сложной темы я нахожу в особенности полезной концепцию зависимого происхождения (по-тибетски ten del), разработанную буддийской философской школой Мадхъямика (Срединный Путь). Согласно ей, мы можем на трех разных уровнях разобрать, как существуют вещи и события.
На первом уровне применяется принцип причины и результата, в соответствии с которым все вещи и явления возникают в силу сложного переплетения взаимозависимых причин и условий. Этот принцип предполагает, что ни о какой вещи или событии нельзя утверждать, что они способны к возникновению или к продолжению существования сами по себе. Например, если я возьму глину и начну лепить из нее, я могу создать горшок. Этот горшок существует как результат моих действий. В то же время он также является результатом мириад других причин и условий. В их число входит сочетание глины и воды, создающее сырье для лепки. Кроме того, можно упомянуть об определенном сочетании молекул, атомов и других мельчайших частиц, составляющих данное целое (и которые сами по себе также зависят от бесчисленного количества разных факторов). Затем следуют обстоятельства, приведшие к моему решению слепить горшок. А затем следуют содействующие условия моих действий, когда я придаю глине форму. Все эти различные факторы отчетливо показывают, что мой горшок не может возникнуть независимо от данных причин и условий. Скорее это зависимое происхождение.
На втором уровне ten del может быть понято в терминах взаимной зависимости, которая существует между частью и целым. Без части не может быть целого; без целого понятие части не имеет смысла. Идея «целого» утверждается через части, но и эти части сами по себе должны рассматриваться как целостности, включающие в себя свои собственные части.
На третьем уровне все явления могут пониматься как имеющие зависимое происхождение, потому что, когда мы их анализируем, мы обнаруживаем, что в конечном счете они не обладают независимой природой. Это можно понять благодаря способу, который мы используем при указывании на определенные явления. Например, слова «действие» и «деятель» предполагают друг друга. То же относится к словам «родитель» и «ребенок». Некто является родителем только потому, что имеет детей. Точно так же дочь или сын называются так лишь в том отношении, что у них есть родители. Такие же отношения взаимной зависимости видны в словах, которыми мы описываем занятия или профессии. Люди называются крестьянами в связи с тем, что работают на земле. Врачи называются так потому, что работают в области медицины.
Более тонкий уровень вещей и явлений может быть понят в терминах зависимого происхождения, когда мы, например, спросим: «Что именно представляет собой глиняный горшок?» Когда мы ищем нечто, что могли бы описать как его истинную сущность, мы обнаруживаем, что на самом деле существование горшка – и соответственно всех других явлений – в определенной мере условно и определено соглашением. Когда мы спрашиваем, определяется ли сущность горшка его формой, его назначением, его составными частями (то есть смесью глины, воды и так далее), мы находим, что термин «горшок» – это просто словесное обозначение. Нет ни единой характеристики, о которой можно было бы сказать, что она одна определяет горшок. Не может этого сделать и вся совокупность характеристик. Мы можем представить горшки разнообразных форм, – и они ничуть не меньше будут горшками. И поскольку на самом деле мы можем говорить о существовании горшка только в связи со сложными цепями причин и условий, рассмотренных в общей перспективе, то горшок не имеет одного определяющего качества. Другими словами, он не существует для себя и в себе, но скорее возник зависимо.
В том, что касается явлений сознания, мы снова обнаруживаем зависимость. Здесь это зависимость между воспринимающим и воспринимаемым. Возьмите, например, восприятие цветка. Во-первых, для того, чтобы возникло восприятие цветка, должен иметься орган чувства. Во-вторых, должны иметься условия, – в данном случае сам цветок. В-третьих, для того, чтобы восприятие имело место, должно быть нечто, направившее внимание воспринимающего на объект. И затем уже, благодаря причинному пересечению этих условий, происходит познавательный акт, который мы называем восприятием цветка. Теперь давайте рассмотрим, из чего в точности состоит этот акт. Есть ли это только работа воспринимающей способности? Есть ли это лишь взаимодействие между данной способностью и самим цветком? Или здесь есть что-то еще? И в итоге мы обнаруживаем, что не можем понять идею восприятия вне контекста бесчисленных сложных рядов причин и условий.
Если мы возьмем в качестве объекта исследования само сознание, то, хотя мы склонны думать о нем как о чем-то внутреннем и неизменном, мы обнаруживаем, что и оно будет понято лучше в терминах зависимого происхождения. Это потому, что трудно установить нечто, существующее отдельно от личного воспринимающего, познавательного и эмоционального опыта. Сознание куда больше похоже на конструкцию, возникающую из некоего спектра сложных событий.
Другой путь к пониманию концепции зависимого происхождения – это рассмотрение феномена времени. Обычно мы предполагаем, что имеется некое независимо существующее явление, которое мы называем временем. Мы говорим о прошедшем времени, о настоящем и будущем. Однако, когда мы присматриваемся к нему более внимательно, мы видим, что и эта концепция – всего лишь условность. Мы обнаруживаем, что понятие «настоящий момент» – это просто ярлык, обозначающий взаимосвязь между «прошедшим» и «будущим». На самом деле мы не можем указать на настоящее время. За долю секунды до предполагаемого настоящего момента уже лежит прошлое; через долю секунды после него – уже будущее. Даже если мы говорим, что настоящий момент – это «сейчас», то не успеем мы произнести это слово, как он уже в прошлом, А если бы мы стали утверждать, что должен, тем не менее, быть некий единственный бесконечно малый момент, который нельзя разделить на «прошлое» и «будущее», у нас вообще не осталось бы никаких оснований для какого-либо разграничения прошлого, настоящего и будущего. Если бы существовал хоть один такой неделимый момент, то у нас было бы только настоящее. Но без идеи настоящего становится трудно рассуждать о прошедшем и будущем, поскольку оба они с очевидностью зависят от настоящего. Более того, если из нашего анализа мы бы сделали вывод, что настоящее просто не существует, мы тем самым отвергли бы не только общепринятое соглашение, но и свой собственный опыт. В самом деле, когда мы начинаем исследовать наше ощущение времени, мы видим, что наше прошлое уже исчезло, а будущее только наступит. Мы чувствуем лишь настоящее.
К чему приводят нас эти наблюдения? Конечно, все становится несколько сложнее, когда мы рассуждаем подобным образом. И более удовлетворительным выводом будет, разумеется, тот, что настоящее на самом деле существует. Но мы не можем постичь его, рассматривая как внутренне самосущее или объективно независимое. Настоящее возникает, завися от прошлого и будущего.
Какую пользу мы можем извлечь из этого? В чем ценность подобных наблюдений? Из них следует ряд важных выводов. Прежде всего, когда мы начинаем понимать, что все, что мы воспринимаем и ощущаем, возникает в результате бесчисленных связей причин и условий, наш взгляд на мир меняется. Мы видим, что Вселенная, в которой мы живем, может рассматриваться как единый живой организм, где каждая клетка действует в уравновешенном взаимодействии со всеми другими клетками, составляя целое. Если всего лишь одна из клеток повреждена, как случается при болезни, – равновесие нарушается, и это опасно для всего целого. Из этого, в свою очередь, следует, что наше личное благополучие тесно связано и с благополучием других, и с окружающей средой, в которой мы живем. Отсюда ясно также, что каждое наше действие, каждый наш поступок, слово и мысль, вне зависимости от того, насколько незначительными или незаметными они могут показаться, имеют значение не только для нас самих, но и для всех других.
Далее, когда мы рассматриваем реальность в терминах зависимого происхождения, это уводит нас от привычной склонности видеть предметы и события как устойчивые, независимые, отдельные сущности. Это полезно, поскольку именно эта склонность заставляет нас преувеличивать одну-две стороны нашего опыта и воспринимать текущую ситуацию как целое лишь через них, игнорируя ее подлинную сложность.
Такое понимание реальности, предлагаемое концепцией зависимого происхождения, также сталкивает нас со сложной задачей видеть предметы и события не столько черно-белыми, сколько во всей сложности пересечений их взаимосвязей, которые трудно уловить. Это препятствует рассуждению в терминах абсолютного. Более того, если все явления зависят от других и если ни одно из явлений не может существовать независимо, то даже наше наиболее любимое «я» должно быть признано существующим не так, как мы обычно это понимаем. Ведь, действительно, мы обнаруживаем, что, если мы аналитически ищем подлинное «я», его кажущаяся цельность рассыпается ещё быстрее, чем цельность глиняного горшка или настоящего момента. Потому что, в то время как горшок есть нечто реальное, на что мы можем указать, «я» куда более неуловимо: его сущность как конструкции быстро становится очевидной. Мы начинаем понимать, что привычное четко проводимое нами разделение между «я» и «другие» – преувеличение.
Этим вовсе не отрицается, что каждое человеческое существо естественно и по праву обладает сильным чувством «я». Даже если мы не можем объяснить, почему это так, ощущение «я» в нас присутствует. Но давайте исследуем, что же представляет собой тот действительный объект, который мы называем своим «я». Возможно, это ум? Но иногда случается, что ум человека становится чрезмерно активен, а может впасть в депрессию. И в том, и в другом случае врач может прописать лекарство, чтобы улучшить самочувствие человека. Это показывает, что мы думаем об уме как о том, чем обладает личность. И, действительно, когда мы задумаемся над этим, то поймем, что все выражения типа «мое тело», мой язык», «мой ум» включают идею обладания. Поэтому трудно представить, чтобы мое «я» составлял ум, хотя верно и то, что были буддийские философы, пытавшиеся отождествить «я» с сознанием. Будь «я» и сознание одним и тем же, отсюда следовал бы нелепый вывод о том, что действующий субъект и действие, то есть осознающий и деятельность осознания, – одно и то же. Нам бы пришлось признать, что познающий, «я», которое познаёт, и процесс познания – тождественны. Но и при таком подходе также трудно понять, как «я» может существовать в качестве независимого явления вне совокупности «ум-тело». И это снова заставляет предположить, что наше привычное представление о «я» в каком-то смысле только ярлык для сложного переплетения взаимозависимых феноменов.
Теперь давайте вернемся назад и рассмотрим, как мы обычно относимся к идее собственного «я». Мы говорим: «Я высокий; я малорослый; я сделал это; я сделал то», – и никто не задает нам по этому поводу вопросов. Совершенно ясно, что мы имеем в виду, и каждый с удовольствием принимает эти условные обозначения. На данном уровне мы существуем в полном соответствии с такими заявлениями. Эта условность является частью ежедневного общения и вполне согласуется с жизненным опытом. Но это не значит, что нечто существует единственно потому, что о нем говорят, или потому, что есть слово, относящееся к нему. Никто ещё не нашёл единорога!
Условные соглашения могут быть признаны действительными, если они не противоречат знанию, полученному в опыте либо через умозаключение, и когда они служат основанием для обыденного речевого общения, в рамках которого мы используем такие понятия, как истинность и ложность. Но это не мешает нам понимать то, что, будучи вполне удовлетворительным в качестве условного соглашения, наше «я», вместе со всеми другими явлениями, все равно существует в зависимости от ярлыков и понятий, которые мы прилагаем к нему. Рассмотрим в этом контексте тот случай, когда мы, по ошибке, в темноте принимаем свернутую веревку за змею. Мы замираем в испуге. Хотя на самом деле то, что мы видим, – всего лишь кусок веревки, о котором мы позабыли, из-за недостатка освещения и благодаря ошибочному представлению мы думаем, что это змея. Реально кольца веревки не обладают ни единым свойством змеи, – они существуют лишь в нашем воображении. Змеи как таковой здесь нет. Мы приписываем ее свойства неодушевленному предмету. Таково же и понятие о независимом существовании «я».
Мы можем также видеть, что и само понятие «я» относительно. Давайте подумаем вот над чем: мы часто оказываемся в ситуациях, когда ругаем сами себя. Мы говорим: «О, в такой-то и такой-то день я уж точно натворил глупостей!», и мы говорим это, гневаясь на самих себя. Это заставляет предположить, что в действительности существуют два различных «я», одно из которых совершило ошибку, а другое критикует его. Первое – это «я», подразумеваемое в связи с конкретным ощущением или событием. Второе воспринимается с точки зрения «я» как целого. Тем не менее, хотя внутренние диалоги, подобные этому, и имеют смысл, все равно в каждый данный момент существует только один поток сознания. Точно так же мы можем видеть, что осознание собственной индивидуальности как единой личности имеет много разных аспектов. Например, я сам воспринимаю себя как то «я», которое является монахом, как «я» тибетца, как «я» человека из тибетской области Амдо и так далее. «Я» тибетца возникло прежде, чем «я» монаха. Я стал послушником только в семь лет. «Я» беженца существует только с 1959 года. Другими словами, у одной и той же основы есть много назначений. Все они – тибетские, потому что именно это «я» (или индивидуальность) существует с момента моего рождения. Но все они различаются по названиям. Я считаю, что это еще одна причина к тому, чтобы усомниться в истинном существовании «я». Поэтому нельзя утверждать, что существует какая-то единственная характеристика, окончательно определяющая мое «я», или, с другой стороны, что его определяет сумма характеристик. Даже если я откажусь от одной или более из них, ощущение «я» не исчезнет.
Таким образом, нет некой единой сущности, которую мы могли бы отыскать путем анализа с целью установления своего «я». Как только мы пытаемся найти окончательное определение цельного объекта, он ускользает от нас. И мы вынуждены заключить, что этот драгоценный предмет, о котором мы так заботимся, ради которого идем на все, лишь бы обеспечить ему защиту и удобство, в итоге не более реален, чем радуга в летнем небе.
Если же правда, что ни один объект или явление, даже наше «я», не существуют по собственной природе, не следует ли нам сделать вывод, что в конечном счете вообще ничто не существует? Или что воспринимаемая нами реальность – простая проекция ума, вне которого ничего нет? Нет. Когда мы говорим, что предметы и явления могут быть удостоверены только как возникающие зависимо, что у них нет собственной внутренней реальности, существования или самотождества, мы не отрицаем существования явлений вообще. «Несамотождественность» явления скорее указывает на способ существования вещей: не независимо, но некоторым образом взаимозависимо. Будучи далек от мысли расшатать представление о реальности воспринимаемого, я уверен, что концепция зависимого происхождения дает надежный каркас, внутри которого можно разместить причину и следствие, истинность и ложность, тождество и различие, вред и пользу. Поэтому было бы совершенно неправильно делать из этой идеи выводы о нигилистическом подходе к реальности. Я абсолютно не имею в виду просто несуществование, не различающее объекты как то или это. В самом деле, если мы в качестве объекта дальнейшего исследования возьмем отсутствие самотождественности и начнем искать его подлинную природу, то мы обнаружим несамотождественность несамотождественности и так далее, до бесконечности, – из чего нам придется сделать вывод, что даже отсутствие подлинного существования существует только условно. А потому, допуская, что часто возникает несоответствие между восприятием и реальностью, важно не впадать в крайность и не предполагать, что за областью явлений скрывается некая другая область, в каком-то смысле более «реальная». Тут может возникнуть та проблема, что мы откажемся от обычного жизненного опыта как от простой иллюзии. А это было бы совершенно неверно.
Одним из наиболее многообещающих направлений развития современной науки являются квантовая теория и теория вероятностей. Представляется, что они, по крайней мере в некоторой степени, поддерживают идею зависимого происхождения явлений. Хотя я не могу утверждать, что очень ясно понимаю эти теории, но то, что на субатомном уровне становится трудно провести четкое различие между наблюдателем и объектом наблюдения, по-видимому, демонстрирует движение в сторону такого понимания реальности, которое я обрисовал. Мне не хотелось бы, однако, придавать этому излишнее значение. То, что наука сегодня считает истиной, завтра может измениться. Новые открытия означают, что все, принимаемое нами сегодня, завтра может быть поставлено под сомнение. Кроме того, какие предпосылки мы ни взяли бы в качестве базы для осознания того факта, что предметы и явления не существуют независимо, вывод будет один и тот же.
Такое понимание реальности позволяет нам увидеть, что наше резкое разграничение себя от других возникает в основном в результате наложения условностей. И вполне можно представить, что для нас станет привычной расширенная идея собственного «я», благодаря которой личность включит свои интересы в интересы других. Например, когда некто думает о своей родине и говорит: «Мы – тибетцы», или: «Мы – французы», он воспринимает себя как личность в более широком смысле, нежели пределы собственного «я».
Если бы «я» обладало самотождественностью, было бы возможно рассуждать эгоистично, изолируясь от интересов других. Но, поскольку это не так, поскольку «я» и «другие» могут быть поняты только в рамках взаимоотношений, мы видим, что интересы «я» и интересы других тесно взаимосвязаны. В самом деле, в этой картине взаимозависимо возникшей реальности мы видим, что нет личных интересов, совершенно не связанных с интересами других. Благодаря фундаментальной взаимозависимости, которая лежит в основе реальности, ваши интересы являются также и моими интересами. Отсюда становится ясным, что «мои» и «ваши» интересы тесно переплетены. В более глубоком смысле, они сливаются.
Если мы соглашаемся с более сложным пониманием реальности, где все вещи и события видятся тесно взаимосвязанными, то это не ведет к выводу, что этические принципы, определенные нами ранее, уже не могут быть поняты как имеющие обязательную силу, даже если с этой точки зрения становится трудно говорить о них как об абсолютных, по крайней мере вне религиозного контекста. Наоборот, идея зависимого происхождения заставляет нас принимать реальность причин и следствий с крайней серьезностью. Здесь я имею в виду то, что определенные причины ведут к определенным результатам и что некоторые действия приводят к страданию, в то время как другие – к счастью. В интересах каждого делать то, что ведет к счастью, и избегать того, что ведет к страданию. Но, поскольку, как мы уже видели, наши интересы сложнейшим образом переплетены между собой, мы вынуждены принять мораль в качестве необходимого средства осуществления взаимосвязи между моим желанием стать счастливым и вашим.
Прежде чем рассматривать, в чём могла бы состоять духовная и этическая революция, давайте немного подумаем о природе реальности как таковой. Тесная связь между тем, как мы воспринимаем самих себя во взаимоотношении с миром, в котором мы живем, и нашим поведением в этом мире значит, что понимание явлений имеет для нас решающее значение. Если мы не понимаем окружающие нас явления, мы скорее всего будем лишь вредить себе и другим.
Когда мы задумываемся над этим вопросом, то начинаем понимать, что не можем полностью отделить какое-либо явление от контекста других явлений. Мы можем рассуждать лишь в рамках их взаимосвязи. В течение нашей обычной жизни мы ежедневно вовлекаемся в бесчисленные разнообразные действия, и получаем огромное количество чувственных импульсов от всего, с чем сталкиваемся. Проблема неправильного восприятия, которое, разумеется, имеет разные степени, обычно возникает из-за нашей склонности выделять определенные аспекты события или переживания и видеть их как представляющие целостность. Это ведет к сужению перспективы и соответственно – к ложным ожиданиям. Но когда мы рассматриваем реальность такой, какова она есть, мы быстро начинаем осознавать ее бесконечную сложность и понимаем, что наше привычное восприятие ее зачастую неадекватно. Если бы это было не так, понятие обмана было бы бессмысленным. Если бы предметы и события были такими, как мы ожидаем, у нас бы не было понятия иллюзии или ложного представления.
Для понимания этой сложной темы я нахожу в особенности полезной концепцию зависимого происхождения (по-тибетски ten del), разработанную буддийской философской школой Мадхъямика (Срединный Путь). Согласно ей, мы можем на трех разных уровнях разобрать, как существуют вещи и события.
На первом уровне применяется принцип причины и результата, в соответствии с которым все вещи и явления возникают в силу сложного переплетения взаимозависимых причин и условий. Этот принцип предполагает, что ни о какой вещи или событии нельзя утверждать, что они способны к возникновению или к продолжению существования сами по себе. Например, если я возьму глину и начну лепить из нее, я могу создать горшок. Этот горшок существует как результат моих действий. В то же время он также является результатом мириад других причин и условий. В их число входит сочетание глины и воды, создающее сырье для лепки. Кроме того, можно упомянуть об определенном сочетании молекул, атомов и других мельчайших частиц, составляющих данное целое (и которые сами по себе также зависят от бесчисленного количества разных факторов). Затем следуют обстоятельства, приведшие к моему решению слепить горшок. А затем следуют содействующие условия моих действий, когда я придаю глине форму. Все эти различные факторы отчетливо показывают, что мой горшок не может возникнуть независимо от данных причин и условий. Скорее это зависимое происхождение.
На втором уровне ten del может быть понято в терминах взаимной зависимости, которая существует между частью и целым. Без части не может быть целого; без целого понятие части не имеет смысла. Идея «целого» утверждается через части, но и эти части сами по себе должны рассматриваться как целостности, включающие в себя свои собственные части.
На третьем уровне все явления могут пониматься как имеющие зависимое происхождение, потому что, когда мы их анализируем, мы обнаруживаем, что в конечном счете они не обладают независимой природой. Это можно понять благодаря способу, который мы используем при указывании на определенные явления. Например, слова «действие» и «деятель» предполагают друг друга. То же относится к словам «родитель» и «ребенок». Некто является родителем только потому, что имеет детей. Точно так же дочь или сын называются так лишь в том отношении, что у них есть родители. Такие же отношения взаимной зависимости видны в словах, которыми мы описываем занятия или профессии. Люди называются крестьянами в связи с тем, что работают на земле. Врачи называются так потому, что работают в области медицины.
Более тонкий уровень вещей и явлений может быть понят в терминах зависимого происхождения, когда мы, например, спросим: «Что именно представляет собой глиняный горшок?» Когда мы ищем нечто, что могли бы описать как его истинную сущность, мы обнаруживаем, что на самом деле существование горшка – и соответственно всех других явлений – в определенной мере условно и определено соглашением. Когда мы спрашиваем, определяется ли сущность горшка его формой, его назначением, его составными частями (то есть смесью глины, воды и так далее), мы находим, что термин «горшок» – это просто словесное обозначение. Нет ни единой характеристики, о которой можно было бы сказать, что она одна определяет горшок. Не может этого сделать и вся совокупность характеристик. Мы можем представить горшки разнообразных форм, – и они ничуть не меньше будут горшками. И поскольку на самом деле мы можем говорить о существовании горшка только в связи со сложными цепями причин и условий, рассмотренных в общей перспективе, то горшок не имеет одного определяющего качества. Другими словами, он не существует для себя и в себе, но скорее возник зависимо.
В том, что касается явлений сознания, мы снова обнаруживаем зависимость. Здесь это зависимость между воспринимающим и воспринимаемым. Возьмите, например, восприятие цветка. Во-первых, для того, чтобы возникло восприятие цветка, должен иметься орган чувства. Во-вторых, должны иметься условия, – в данном случае сам цветок. В-третьих, для того, чтобы восприятие имело место, должно быть нечто, направившее внимание воспринимающего на объект. И затем уже, благодаря причинному пересечению этих условий, происходит познавательный акт, который мы называем восприятием цветка. Теперь давайте рассмотрим, из чего в точности состоит этот акт. Есть ли это только работа воспринимающей способности? Есть ли это лишь взаимодействие между данной способностью и самим цветком? Или здесь есть что-то еще? И в итоге мы обнаруживаем, что не можем понять идею восприятия вне контекста бесчисленных сложных рядов причин и условий.
Если мы возьмем в качестве объекта исследования само сознание, то, хотя мы склонны думать о нем как о чем-то внутреннем и неизменном, мы обнаруживаем, что и оно будет понято лучше в терминах зависимого происхождения. Это потому, что трудно установить нечто, существующее отдельно от личного воспринимающего, познавательного и эмоционального опыта. Сознание куда больше похоже на конструкцию, возникающую из некоего спектра сложных событий.
Другой путь к пониманию концепции зависимого происхождения – это рассмотрение феномена времени. Обычно мы предполагаем, что имеется некое независимо существующее явление, которое мы называем временем. Мы говорим о прошедшем времени, о настоящем и будущем. Однако, когда мы присматриваемся к нему более внимательно, мы видим, что и эта концепция – всего лишь условность. Мы обнаруживаем, что понятие «настоящий момент» – это просто ярлык, обозначающий взаимосвязь между «прошедшим» и «будущим». На самом деле мы не можем указать на настоящее время. За долю секунды до предполагаемого настоящего момента уже лежит прошлое; через долю секунды после него – уже будущее. Даже если мы говорим, что настоящий момент – это «сейчас», то не успеем мы произнести это слово, как он уже в прошлом, А если бы мы стали утверждать, что должен, тем не менее, быть некий единственный бесконечно малый момент, который нельзя разделить на «прошлое» и «будущее», у нас вообще не осталось бы никаких оснований для какого-либо разграничения прошлого, настоящего и будущего. Если бы существовал хоть один такой неделимый момент, то у нас было бы только настоящее. Но без идеи настоящего становится трудно рассуждать о прошедшем и будущем, поскольку оба они с очевидностью зависят от настоящего. Более того, если из нашего анализа мы бы сделали вывод, что настоящее просто не существует, мы тем самым отвергли бы не только общепринятое соглашение, но и свой собственный опыт. В самом деле, когда мы начинаем исследовать наше ощущение времени, мы видим, что наше прошлое уже исчезло, а будущее только наступит. Мы чувствуем лишь настоящее.
К чему приводят нас эти наблюдения? Конечно, все становится несколько сложнее, когда мы рассуждаем подобным образом. И более удовлетворительным выводом будет, разумеется, тот, что настоящее на самом деле существует. Но мы не можем постичь его, рассматривая как внутренне самосущее или объективно независимое. Настоящее возникает, завися от прошлого и будущего.
Какую пользу мы можем извлечь из этого? В чем ценность подобных наблюдений? Из них следует ряд важных выводов. Прежде всего, когда мы начинаем понимать, что все, что мы воспринимаем и ощущаем, возникает в результате бесчисленных связей причин и условий, наш взгляд на мир меняется. Мы видим, что Вселенная, в которой мы живем, может рассматриваться как единый живой организм, где каждая клетка действует в уравновешенном взаимодействии со всеми другими клетками, составляя целое. Если всего лишь одна из клеток повреждена, как случается при болезни, – равновесие нарушается, и это опасно для всего целого. Из этого, в свою очередь, следует, что наше личное благополучие тесно связано и с благополучием других, и с окружающей средой, в которой мы живем. Отсюда ясно также, что каждое наше действие, каждый наш поступок, слово и мысль, вне зависимости от того, насколько незначительными или незаметными они могут показаться, имеют значение не только для нас самих, но и для всех других.
Далее, когда мы рассматриваем реальность в терминах зависимого происхождения, это уводит нас от привычной склонности видеть предметы и события как устойчивые, независимые, отдельные сущности. Это полезно, поскольку именно эта склонность заставляет нас преувеличивать одну-две стороны нашего опыта и воспринимать текущую ситуацию как целое лишь через них, игнорируя ее подлинную сложность.
Такое понимание реальности, предлагаемое концепцией зависимого происхождения, также сталкивает нас со сложной задачей видеть предметы и события не столько черно-белыми, сколько во всей сложности пересечений их взаимосвязей, которые трудно уловить. Это препятствует рассуждению в терминах абсолютного. Более того, если все явления зависят от других и если ни одно из явлений не может существовать независимо, то даже наше наиболее любимое «я» должно быть признано существующим не так, как мы обычно это понимаем. Ведь, действительно, мы обнаруживаем, что, если мы аналитически ищем подлинное «я», его кажущаяся цельность рассыпается ещё быстрее, чем цельность глиняного горшка или настоящего момента. Потому что, в то время как горшок есть нечто реальное, на что мы можем указать, «я» куда более неуловимо: его сущность как конструкции быстро становится очевидной. Мы начинаем понимать, что привычное четко проводимое нами разделение между «я» и «другие» – преувеличение.
Этим вовсе не отрицается, что каждое человеческое существо естественно и по праву обладает сильным чувством «я». Даже если мы не можем объяснить, почему это так, ощущение «я» в нас присутствует. Но давайте исследуем, что же представляет собой тот действительный объект, который мы называем своим «я». Возможно, это ум? Но иногда случается, что ум человека становится чрезмерно активен, а может впасть в депрессию. И в том, и в другом случае врач может прописать лекарство, чтобы улучшить самочувствие человека. Это показывает, что мы думаем об уме как о том, чем обладает личность. И, действительно, когда мы задумаемся над этим, то поймем, что все выражения типа «мое тело», мой язык», «мой ум» включают идею обладания. Поэтому трудно представить, чтобы мое «я» составлял ум, хотя верно и то, что были буддийские философы, пытавшиеся отождествить «я» с сознанием. Будь «я» и сознание одним и тем же, отсюда следовал бы нелепый вывод о том, что действующий субъект и действие, то есть осознающий и деятельность осознания, – одно и то же. Нам бы пришлось признать, что познающий, «я», которое познаёт, и процесс познания – тождественны. Но и при таком подходе также трудно понять, как «я» может существовать в качестве независимого явления вне совокупности «ум-тело». И это снова заставляет предположить, что наше привычное представление о «я» в каком-то смысле только ярлык для сложного переплетения взаимозависимых феноменов.
Теперь давайте вернемся назад и рассмотрим, как мы обычно относимся к идее собственного «я». Мы говорим: «Я высокий; я малорослый; я сделал это; я сделал то», – и никто не задает нам по этому поводу вопросов. Совершенно ясно, что мы имеем в виду, и каждый с удовольствием принимает эти условные обозначения. На данном уровне мы существуем в полном соответствии с такими заявлениями. Эта условность является частью ежедневного общения и вполне согласуется с жизненным опытом. Но это не значит, что нечто существует единственно потому, что о нем говорят, или потому, что есть слово, относящееся к нему. Никто ещё не нашёл единорога!
Условные соглашения могут быть признаны действительными, если они не противоречат знанию, полученному в опыте либо через умозаключение, и когда они служат основанием для обыденного речевого общения, в рамках которого мы используем такие понятия, как истинность и ложность. Но это не мешает нам понимать то, что, будучи вполне удовлетворительным в качестве условного соглашения, наше «я», вместе со всеми другими явлениями, все равно существует в зависимости от ярлыков и понятий, которые мы прилагаем к нему. Рассмотрим в этом контексте тот случай, когда мы, по ошибке, в темноте принимаем свернутую веревку за змею. Мы замираем в испуге. Хотя на самом деле то, что мы видим, – всего лишь кусок веревки, о котором мы позабыли, из-за недостатка освещения и благодаря ошибочному представлению мы думаем, что это змея. Реально кольца веревки не обладают ни единым свойством змеи, – они существуют лишь в нашем воображении. Змеи как таковой здесь нет. Мы приписываем ее свойства неодушевленному предмету. Таково же и понятие о независимом существовании «я».
Мы можем также видеть, что и само понятие «я» относительно. Давайте подумаем вот над чем: мы часто оказываемся в ситуациях, когда ругаем сами себя. Мы говорим: «О, в такой-то и такой-то день я уж точно натворил глупостей!», и мы говорим это, гневаясь на самих себя. Это заставляет предположить, что в действительности существуют два различных «я», одно из которых совершило ошибку, а другое критикует его. Первое – это «я», подразумеваемое в связи с конкретным ощущением или событием. Второе воспринимается с точки зрения «я» как целого. Тем не менее, хотя внутренние диалоги, подобные этому, и имеют смысл, все равно в каждый данный момент существует только один поток сознания. Точно так же мы можем видеть, что осознание собственной индивидуальности как единой личности имеет много разных аспектов. Например, я сам воспринимаю себя как то «я», которое является монахом, как «я» тибетца, как «я» человека из тибетской области Амдо и так далее. «Я» тибетца возникло прежде, чем «я» монаха. Я стал послушником только в семь лет. «Я» беженца существует только с 1959 года. Другими словами, у одной и той же основы есть много назначений. Все они – тибетские, потому что именно это «я» (или индивидуальность) существует с момента моего рождения. Но все они различаются по названиям. Я считаю, что это еще одна причина к тому, чтобы усомниться в истинном существовании «я». Поэтому нельзя утверждать, что существует какая-то единственная характеристика, окончательно определяющая мое «я», или, с другой стороны, что его определяет сумма характеристик. Даже если я откажусь от одной или более из них, ощущение «я» не исчезнет.
Таким образом, нет некой единой сущности, которую мы могли бы отыскать путем анализа с целью установления своего «я». Как только мы пытаемся найти окончательное определение цельного объекта, он ускользает от нас. И мы вынуждены заключить, что этот драгоценный предмет, о котором мы так заботимся, ради которого идем на все, лишь бы обеспечить ему защиту и удобство, в итоге не более реален, чем радуга в летнем небе.
Если же правда, что ни один объект или явление, даже наше «я», не существуют по собственной природе, не следует ли нам сделать вывод, что в конечном счете вообще ничто не существует? Или что воспринимаемая нами реальность – простая проекция ума, вне которого ничего нет? Нет. Когда мы говорим, что предметы и явления могут быть удостоверены только как возникающие зависимо, что у них нет собственной внутренней реальности, существования или самотождества, мы не отрицаем существования явлений вообще. «Несамотождественность» явления скорее указывает на способ существования вещей: не независимо, но некоторым образом взаимозависимо. Будучи далек от мысли расшатать представление о реальности воспринимаемого, я уверен, что концепция зависимого происхождения дает надежный каркас, внутри которого можно разместить причину и следствие, истинность и ложность, тождество и различие, вред и пользу. Поэтому было бы совершенно неправильно делать из этой идеи выводы о нигилистическом подходе к реальности. Я абсолютно не имею в виду просто несуществование, не различающее объекты как то или это. В самом деле, если мы в качестве объекта дальнейшего исследования возьмем отсутствие самотождественности и начнем искать его подлинную природу, то мы обнаружим несамотождественность несамотождественности и так далее, до бесконечности, – из чего нам придется сделать вывод, что даже отсутствие подлинного существования существует только условно. А потому, допуская, что часто возникает несоответствие между восприятием и реальностью, важно не впадать в крайность и не предполагать, что за областью явлений скрывается некая другая область, в каком-то смысле более «реальная». Тут может возникнуть та проблема, что мы откажемся от обычного жизненного опыта как от простой иллюзии. А это было бы совершенно неверно.
Одним из наиболее многообещающих направлений развития современной науки являются квантовая теория и теория вероятностей. Представляется, что они, по крайней мере в некоторой степени, поддерживают идею зависимого происхождения явлений. Хотя я не могу утверждать, что очень ясно понимаю эти теории, но то, что на субатомном уровне становится трудно провести четкое различие между наблюдателем и объектом наблюдения, по-видимому, демонстрирует движение в сторону такого понимания реальности, которое я обрисовал. Мне не хотелось бы, однако, придавать этому излишнее значение. То, что наука сегодня считает истиной, завтра может измениться. Новые открытия означают, что все, принимаемое нами сегодня, завтра может быть поставлено под сомнение. Кроме того, какие предпосылки мы ни взяли бы в качестве базы для осознания того факта, что предметы и явления не существуют независимо, вывод будет один и тот же.
Такое понимание реальности позволяет нам увидеть, что наше резкое разграничение себя от других возникает в основном в результате наложения условностей. И вполне можно представить, что для нас станет привычной расширенная идея собственного «я», благодаря которой личность включит свои интересы в интересы других. Например, когда некто думает о своей родине и говорит: «Мы – тибетцы», или: «Мы – французы», он воспринимает себя как личность в более широком смысле, нежели пределы собственного «я».
Если бы «я» обладало самотождественностью, было бы возможно рассуждать эгоистично, изолируясь от интересов других. Но, поскольку это не так, поскольку «я» и «другие» могут быть поняты только в рамках взаимоотношений, мы видим, что интересы «я» и интересы других тесно взаимосвязаны. В самом деле, в этой картине взаимозависимо возникшей реальности мы видим, что нет личных интересов, совершенно не связанных с интересами других. Благодаря фундаментальной взаимозависимости, которая лежит в основе реальности, ваши интересы являются также и моими интересами. Отсюда становится ясным, что «мои» и «ваши» интересы тесно переплетены. В более глубоком смысле, они сливаются.
Если мы соглашаемся с более сложным пониманием реальности, где все вещи и события видятся тесно взаимосвязанными, то это не ведет к выводу, что этические принципы, определенные нами ранее, уже не могут быть поняты как имеющие обязательную силу, даже если с этой точки зрения становится трудно говорить о них как об абсолютных, по крайней мере вне религиозного контекста. Наоборот, идея зависимого происхождения заставляет нас принимать реальность причин и следствий с крайней серьезностью. Здесь я имею в виду то, что определенные причины ведут к определенным результатам и что некоторые действия приводят к страданию, в то время как другие – к счастью. В интересах каждого делать то, что ведет к счастью, и избегать того, что ведет к страданию. Но, поскольку, как мы уже видели, наши интересы сложнейшим образом переплетены между собой, мы вынуждены принять мораль в качестве необходимого средства осуществления взаимосвязи между моим желанием стать счастливым и вашим.
Глава 4
ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕЛИ
Я упомянул о том, что все мы естественным образом желаем счастья, а не страдания. Далее я предположил, что существует некое положение вещей, из которого, на мой взгляд, мы можем сделать вывод, что этическим поступком является такой, который не вредит переживаниям других или их счастливым надеждам. И я изложил понимание реальности, которое указывает на общность своих и чужих интересов.