Сейчас доктор с помощью Калантарова развернулся вовсю. Оказывается, весь многолетний сбор сведений, выработка трудовых методик служили одной цели: замене суточного ритма человеческой деятельности лучшим, более оптимальным.
Коллеги Митчелла давно заметили, что обычная "двадцатичетырехчасовка" - день для трудов, ночь для сна - отнюдь не является незыблемым шаблоном. Конечно, такое чередование наиболее привычно для землянина, за ним миллиардолетний опыт живых организмов. И все-таки, когда медики провели первые эксперименты (в пещерах, барокамерах), выяснились любопытные вещи. Испытатели, не имевшие возможности следить за временем или пользовавшиеся часами с намеренно нарушенным ходом, довольно легко приспосабливались к "суткам" длиной в 28, 32, 36 часов! Вариантов было много, и не все они сводились к делению условных "суток" пополам. Тридцатичасовой рабочий день и четырехчасовая "ночь", - даже такое диковинное сочетание не слишком выбивало людей из колеи, если только им не становился известным правильный отсчет времени...
В общем, давний тезис о косности биологического "хронометра" человека, о том, что деления его абсолютно жестки, подвергли изрядным сомнениям. Организм оказался более пластичным, чем считали раньше.
Когда Ларри смешил "вихревцев" ковбойскими анекдотами, одновременно ловко расставляя свои датчики, в труднодоступном районе Перуанских Анд давно уже функционировал чудо-городок Международного психофизцентра. Народу в нем жило немного, меньше тысячи человек, и занимались горожане делами отнюдь не глобальной важности: плотничали, малярничали, учили детей в школе, водили электромобили, рвали зубы в клинике или ходили в полицейском патруле. Был в городке собственный мэр, были судья, священник, парикмахер-виртуоз, звезда варьете; были футбольная команда и пара бродяг, которых ни к какому делу пристроить не удалось. Единственное, чем отличалось это мирное местечко от обычного, это искусственная смена света и темноты. Над барами, писчебумажной фабрикой, игрушечным магазином мадам Гарсиа и чахлым Центральным парком, над городским бассейном, церковью и аптекой, над улицами Боливара и Панчо Вильи простирался пологий купол. Плоть его была пронизана капиллярами, усеяна светильниками, расчерчена трубами дождевальных установок. Следуя командам вычислительного центра, расквартированного в старинной индейской крепости, на куполе, точно в планетарии, появлялись восходы, закаты, призрачные облака или радуги. Ползли по кругу созвездия, рос или увядал месяц - в общем, все было, как снаружи, только в ином темпе.
Сутки продолжались сорок восемь часов. Восемнадцать из них уходило на сон, четырнадцать длился нормальный рабочий день на предприятиях и в учреждениях. Поначалу наблюдались тревожные явления: повышенная раздражительность (частые скандалы на рынке и в общественном транспорте), рост числа сердечных заболеваний, постоянное чувство утомления (ответ бармена врачу-экспериментатору: "Ты бы здесь час постоял, так руки бы отвалились!"). Через год жизнь наладилась; общественный продукт достиг запланированного уровня, и даже выборы в муниципалитет прошли без рукоприкладства, что считалось бы хорошим результатом и в обычном, не экспериментальном городе. Однако целый ряд специалистов, в том числе и доктор Митчелл, считал опыт не слишком удачным. Все-таки долго перестраивались люди. Космонавтика - главная "заказчица" МПФЦ - таких сроков адаптации не приемлет. Что же, экипажу, прибывшему на планету с неземным ритмом дней и ночей, год привыкать, прежде чем браться за полноценную работу? Нет уж, надо выяснить, может ли человек срочно адаптироваться к иному ритму деятельности...
Тогда-то Ларри и посоветовал перенести все исследования "испорченного хронометра" непосредственно в космос. Доктор возлагал особые надежды на невесомость. На Земле обезвешивания надолго не добьешься, разве что с помощью каких-нибудь масляных ванн или гипноза, но ведь в таких условиях человек не сможет нормально работать... А тяжесть мешает ставить "чистые" опыты со сменой ритма. "Вертикально-пространственная ориентация" все время держит наш мозг в напряжении: несвобода, связанная с тяжестью, беспрерывно шлет импульсы к мозговой коре. Но ведь давно известно, что раздражители ускоряют субъективное время. День, загруженный хлопотами, пробегает куда быстрее, чем пустой. В космосе тяготение не теребит мозг, количество раздражителей резко падает, потому человек живет "медленнее" и может легче включиться в биоритм с более протяженными периодами.
Когда доктор предъявил Панину свою схему эксперимента и оказалось, что астероиду придется принять чуть ли не сотню человек добавочного населения - медперсонал, испытателей, техников, - Виктор Сергеевич едва сдержал ярость. Ограничился тем, что посоветовал Ларри заказать флоту МАФ второй астероид - пусть притащат, раз уж они так поддерживают биоритмологов...
А вот Калантаров, против ожиданий, выявил недюжинные способности дипломата. Схему Митчелла он принял, но с одной поправкой. Не надо нам "варягов", пришлых испытателей. Пусть испытанию подвергнутся штатные работники астероида, каждый на своем посту. В перуанском-то городе живут самые обыкновенные инженеры, рабочие, врачи... Безусловно, надо прежде всего получить согласие экипажа на долгосрочный опыт. Но уж если согласия не последует, тогда он, Калантаров, просит у всех прощения и подает в отставку, ибо при наличии сотни "каскадеров", по сути, нахлебников, циклограмму плановых работ на станции он выполнять не берется. Надо полагать, очень многие сотрудники последуют примеру шефа...
Федерация, МПФЦ, Космоцентр СССР - все уступили Калантарову. Да и люди согласились сломать привычный ход условных, но вполне подобных земным дней и ночей...
"Ну, ловкач! Гений!" - восхищался Виктор Сергеевич после очередных сводок телевизионных новостей. Было трудно понять, кого конкретно имеет в виду командир, Митчелла или Калантарова, поскольку похвал заслуживали и организатор эксперимента, и начальник астероида. После двух-трех недель с сорокавосьмичасовыми "сутками", в течение которых производительность труда изрядно шаталась, к ужасу плановых ведомств, жизнь явно вошла в колею. Однажды диктор не без нотки удивления объявил, что коллектив одной из буровых выполнил суточную (сдвоенную) норму на сто десять процентов. Это известие заинтересовало всю планету. На исходе первого месяца эксперимента производительность выросла во всех астероидных комплексах, и не на какие-нибудь десятые доли, а почти вдвое. Казалось, что ограничители, установленные природой, сломаны раз и навсегда. В условиях малого тяготения утомляемость тела и мозга была действительно ничтожной. Случалось, что люди (особенно занятые каким-нибудь сложным делом, требующим самоотрешения), увлекшись, работали и сорок, и семьдесят часов подряд, с маленькими перерывами для еды или разминки, а потом для восстановления сил им было достаточно десятичасового сна. Те же, кто работал "нормальных" шестнадцать-двадцать часов, обычно спали не более семи. И никаких признаков хронического утомления. Когда Ларри, жившего на астероиде, а значит, во власти нового ритма, спросил залетный корреспондент, не желает ли доктор вернуться к доброй старой двадцатичетырехчасовке, доктор ограничился одной ворчливой фразой: "Тогда я ни черта не успевал!" Он и вправду был счастлив, неугомонный толстяк. Но так недолго...
В начале второго месяца испытаний, когда иностранные жители Байконурского пансионата начали потихоньку разъезжаться восвояси, Митчелл появился на телеэкране с выражением несправедливо обиженного карапуза. Рассказ Ларри был мрачен.
Он искал причину, почему противоестественный цикл так легко стал привычным? В лабораториях проводились подробнейшие обследования и анализы, - искали "пусковой механизм" перестройки в нервных реакциях, в работе желез и прочее. Одновременно Ларри прибегал к помощи гипноза: создавал у обследуемых иллюзию возвращения старого ритма. Хоть бы что! Стоило доктору "отпустить" подопытного, как тот спокойно возвращался в удлиненный цикл. Такая стойкость перемены казалась прямо зловещей. Первоначальная радость от успеха превратилась в тревогу. Чередование искусственных "дней" не нарушал даже сон, вызванный химикатами. Несколько раз поспав по десять часов после четырнадцатичасовых промежутков, люди упрямо возвращались к астероидному режиму...
Митчелл признался, что его охватил ужас. Неужели переключение необратимо? Но ведь тогда смена попросту не сможет вернуться на Землю! Эти люди не выживут даже под куполом экспериментального города; ведь там действует обычное тяготение, а значит, организму придется расходовать на сорокачасовое бодрствование огромную энергию. Даже рабочий день перуанских испытателей длиною "всего" в два обычных, да еще компенсируемый столь же продолжительным сном, недешево обходится МПФЦ: городок под куполом истребляет массу высококалорийных, богатых витаминами продуктов. А уж бывших астероидных испытателей не спасет никакая диета, никакие стимуляторы. Ведь психологическая перестройка не обозначает морфологической. Организм попросту "не переварит" пищевых и прочих добавок, нужных для возмещения разрушительных затрат учетверенного "дня".
...Биохимические тесты дали очень мало. Эндокринная система вела себя как обычно. Но ведь энергия не возникает из ничего! Организм тратит больше, чем потребляет... Значит, где-то на уровне, пока недоступном приборам, "перестроенный человек", так сказать, ест сам себя.
...Природа прижимиста и запаслива. В нашем теле есть депо питательных веществ, НЗ, которые не опорожняются даже при голодной смерти. Впрочем, так дело обстоит на Земле. Может быть, сюрприз невесомости? Вряд ли. Она требует меньшего расхода сил. В общем, заколдованный круг!
Ларри исповедовался в своих сомнениях, описывал мучительные, запутанные поиски. И, очевидно, на всей планете не было у доктора таких внимательных телезрителей, как астероидные старожилы, собравшиеся в холле пансионата.
- Не было там Дэви, - шепнула Марина Виктору Сергеевичу. - Она бы ему рассказала кое-что о скрытых возможностях организма...
Панин кивнул и невольно оглянулся, поскольку еще несколько дней назад там, в углу, рядом с настенным барометром неподвижно и чутко сидела бронзовоглазая... Уехала домой Дэви, "чудо Индии". Да не покинет ее счастье...
Наверное, никогда футбольные болельщики не следили так самозабвенно за игрой любимой команды в ответственном чемпионате, как Панин со своими бывшими подчиненными за ходом эксперимента на астероиде. Двадцать два человека, оставшихся в пансионате, буквально жили двойной жизнью; все их интересы сосредоточились там, среди обожженных морозом пестрых скал, где под герметическими сводами день за днем вершился неслыханный опыт. Команда доктора Митчелла боролась с джинном, ею же самой вызванным из тайников человеческой плоти. Победить во что бы то ни стало; вернуть людям ритм жизни, так легко и неосмотрительно сломанный, - так стоял сегодня вопрос в МПФЦ, во всех странах, пославших представителей на астероид.
...Однажды на видеоэкране в кабинете Панина после положенных сигналов и позывных явилось узкое желтоватое лицо Георгия Калантарова. Мешки под припухшими глазами, хриплое дыхание, какой-то нездоровый оттенок кожи - не лучшим образом выглядел Жора, даже боевые гуталиновые усы уныло повисли...
Виктор Сергеевич широко улыбнулся, принял удобную и непринужденную позу в кресле, но при этом обмер внутренне, даже в горле пересохло. Он чувствовал, что Калантарову страшно и что он, Панин, последняя опора нового шефа астероида. Георгий облизнул бледные губы, выдавил нечто вроде жалкой, скомканной улыбки:
- Давно не виделись, командир!
Это было и лестно, и опять-таки жутковато. Шеф орбитальной станции назвал командиром "отставного" предшественника. Интересно, почему? По давней привычке, из уважения или, не дай бог, от беспомощности?..
- Ну, я прекрасно понимаю, как ты был занят.
Виктор Сергеевич старался говорить как можно более буднично. Это подействовало. Калантаров снова облизнулся и сказал намного спокойнее, чем вначале:
- Я говорю с вами по узкому каналу; даже в нашем Космоцентре не знают, что я на связи.
- Ладно ли так, Жора? Я ведь на самом-то деле не командир тебе, а, можно сказать, частное лицо... И вдруг ты ведешь со мной секретные переговоры. Наверное, обоим влетит!
Георгий с отчаянием махнул рукой.
- Меня сейчас этим не испугаешь... Дело гибнет, Виктор Сергеевич!
- Что, еще какая-нибудь попытка сорвалась? Недаром я в свое время дал доктору Ларри от ворот поворот...
- Ох, недаром! - помотал курчавой головой Калантаров. И вдруг придвинулся совсем вплотную, точно хотел через несколько тысяч километров пошептаться с Паниным: - Производительность падает, командир. Вот обобщенный график за сегодня... то есть для вас за вчера и сегодня! - Он поднял пучок шелестящих лент. - Об этом еще никто не знает. Видите, после всех взлетов идет плавный, но непрерывный спад продуктивности. Это истощение, Виктор Сергеевич, истощение... Я по себе чувствую, как труднее с каждым часом говорить, писать, думать, даже отдавать команды машинам!
Георгий чуть слышно всхлипнул и запустил руку в волосы.
- А ну не раскисать! - как некогда на "Вихре", прикрикнул Панин. Что за паника? - И спокойно, деловито: - У тебя есть данные самых свежих анализов Ларри?
- Есть, но...
- Давай-ка без "но"... - Совсем ощутив себя на "Вихре", Виктор Сергеевич чуть было не сказал "штурман". - Какие данные?
- Он сделал нескольким испытателям лазерное просвечивание спинного мозга... - Георгий снова замялся, Панин подбодрил его энергичным жестом. Говорит, что нашел какое-то вещество, воздействующее на высшие отделы мозга. В земных условиях оно вроде бы не вырабатывается... Ларри считает, что этот спинномозговой секрет и стабилизирует новый ритм...
- Погоди-ка, дай подумать. Помолчи, штурман.
Назвал-таки... У того даже брови дернулись от удивления. Не беда, пусть отвлечется на минуту от своих горестей.
Что-то внезапно забрезжило в памяти Виктора Сергеевича. Что-то, право же, не имевшее никакого отношения ни к спинномозговым веществам, ни к нарушенному ритму, и тем не менее приятное. Несущее надежду. Э, совсем расклеился Жора. И впрямь истощение...
"В земных условиях не вырабатывается". Там, где сильное тяготение; где намного выше нагрузки и на психику и мышцы. Переселить сейчас всех этих несчастных на Землю - значит убить. Они просто не выдержат, тут Ларри прав...
Необходима резкая кратковременная встряска. Чтобы не совсем раздавить подорванные организмы, а заставить их бороться. Посоветоваться, что ли, с Мариной? Нет, Калантаров обидится: вон какую развел конспирацию. Кроме того, он доверяет своей интуиции. Он чувствует, что близок к верному решению.
Встряска. Стресс. Черт ли в том, какая именно химия закрепляет изнуряющий ритм! Ударить по функции. Оказать противодействие. Химия сама придет в норму...
Ага, вот оно! Вертелось у порога сознания... Акопян. Конечно же, Сурен Акопян. Все тот же марсианский рейс "Вихря".
Бортинженер захандрил, потерял работоспособность, всякий интерес к своему делу. И вот Виктор Сергеевич вопреки всем медицинским традициям не позволил пичкать Сурена лекарствами, томить постельным режимом. Наоборот: рискнув всем на свете, командир послал Акопяна за борт корабля, в открытый космос - устранять несуществующие неполадки двигателя... Стиснутый между болезненным страхом и чувством ответственности за полет, Сурен мог либо сломаться окончательно, либо найти в себе глубинные резервы сил. Произошло второе. Еще в прошлом столетии академик Александр Богомолец призывал не помещать больной организм в тепличные условия, а заставлять его активно бороться с хворью: на этом принципе было основано действие знаменитых сывороток. Акопян выздоровел от "сыворотки" Панина.
Решившись, Виктор Сергеевич сказал напряженно ждавшему Калантарову:
- Ты вот что, штурман... Я тебе сейчас кое-что посоветую, а ты не удивляйся и не перебивай. Акопяна помнишь? Так вот, всем твоим "перестроенным" нужен хороший стресс. Как сказала бы Марина, - сверхмощный раздражитель, рождающий стойкий очаг возбуждения. Понятно?
Георгий только хлопал смоляными ресницами, сделавшими бы честь любой опереточной примадонне. Виктор Сергеевич, как всегда, раздражаясь от чужой непонятливости, объяснил подробно...
Впрочем, сообразив, что к чему, Калантаров обрадовался до чрезвычайности, целиком принял предложение Панина и обещал сохранять полную секретность, посвятив только руководителей соответствующих комплексов.
Рискованный план командира предусматривал сокрытие истины на всех уровнях. Нужна была неподготовленная, искренняя реакция Земли: переполох в Космоцентре, радиопризывы держаться пока возможно, спешная посылка спасательной эскадры. Пусть бы потом взгрели фальсификаторов по первое число, неважно: надо было спровоцировать подлинную, внезапную, жестокую борьбу за жизнь...
И Космоцентр СССР, так же как и национальные службы многих стран, добросовестно сыграл свою роль в постановке. Волновой сорвал голос, руководя действиями сотен астероидных поселенцев и ракетного флота. Шутка ли - одновременная катастрофическая разгерметизация на электроцентрали, на командном пункте, в порту, в здании солнечной ловушки...
Несмотря на дружную, слаженную работу аварийных групп, давление внутри "пораженных" строений продолжало неумолимо падать. Все население станции надело скафандры. Стаи автоматов - "жучков" расползлись по стенам и крышам, елозили коридорами, выискивая места утечек. Женщин спешно разместили в наличных кораблях. Не обошлось без пострадавших: одного монтера основательно помяли в давке, четверых инженеров отправили на Землю с острой кессонной болезнью - их скафандры оказались неисправными. Возбуждая всеобщую панику, Калантаров отмечал слабые места космического поселка: где хуже всего налажено оповещение, у кого не хватает ремонтных автоматов, кому не мешало бы вытряхнуть пыль из кладовых со средствами индивидуальной защиты...
Но хитроумные "режиссеры" не ограничились имитацией гигантской аварии. Время происшествия было выбрано вполне определенным образом. Когда на станции, в соответствии с сорокавосьмичасовым суточным циклом, должна была наступить долгая "ночь", лампы дневного света и не подумали гаснуть. По потолкам все так же ползли в голубизне перистые и кучевые облака, над переплетами оранжереи сиял тропический небосвод.
"Пробоины" и "заклинившие" клапаны воздуховодов были найдены после целого дня изнурительной работы. Несмотря на невесомость и экономию мышечных усилий, люди буквально валились с ног. И вот, едва поселенцы успели дотащиться до своих комнат и сбросить осточертевшие гермокостюмы, как потолочные облака окрасились вишневым соком заката, а затем сиренью сумерек. Пришла "ночь". И продолжалась она, как встарь, около десяти часов. Все это время намаявшиеся поселенцы проспали, словно под наркозом.
Конечно же, не все сразу пришло в норму. К обеду доктора Митчелла просто осадили пациенты. Жаловались на усталость, головные боли, тошноту. Приборы отмечали повышение кровяного давления. Чаще бились сердца, в крови прибавилось адреналина. К вечеру самые слабые слегли. У оставшихся на ногах производительность труда упала почти до нуля. Комбинат практически стоял без дела. В ход пошли возбуждающие средства, массовый гипноз через радиодинамики.
И Волновой, и более высокие начальники астероида догадались кое о чем, когда "ночь" на станции вновь наступила после обычного земного дня. Калантарова вызвали в Москву и попросили доложить. Он отмалчивался, просил подождать еще несколько дней. Ларри тем временем продолжал обрабатывать население микропланетки внушением по радио, назначал лекарства и процедуры, распорядился увеличить содержание витаминов в пище. Теперь все оранжерейные плоды без остатка шли на стол поселенцев.
К концу сумасшедшей недели Митчелл доложил Тарханову об исчезновении у испытателей коварного спинномозгового секрета. Больничные койки опустели. Цех точного литья при общем ликовании дал 103 процента дневной нормы. Георгий повинился во всех кознях, но не выдал Панина. Командир сам связался с "нашим министром" и взял вину на себя. Геннадий Павлович ограничился устным разносом: а если бы кто-то погиб в спровоцированной суматохе? Вон, лечатся же от кессонки четверо инженеров, и у монтера сломано ребро... Панин с достоинством ответил, что инженеры - разгильдяи и сами виноваты в том, что у них, должно быть, мыши устроили родильный дом в скафандрах; случай же с монтером доказал только то, что на централи надо расширить люки. А в общем, победителей не судят. Двадцатичетырехчасовые сутки возвращены астероиду; никаким другим способом, кроме общей доброй встряски, этого не удалось бы сделать. Геннадий Павлович побранился еще для порядка и сказал, что с командиром надо было бы поступить по примеру некоторых древних полководцев: наградить за храбрость, а затем наложить взыскание за своеволие...
В общем, история со спутанным временем окончилась вполне благополучно. Митчелл выступил по телевидению с речью, в которой доказывал, что эксперимент удался на все... ну, не сто, так девяносто девять. В условиях стабильно малого тяготения продленный цикл человеческой деятельности возможен, полезен, и может быть рекомендован для дальних перелетов. Но успокаиваться на достигнутом рано. Надо найти ключ, с помощью которого легко и быстро совершался бы обратный переход, возвращение в нормальный человеческий ритм. Возможно, следует обратиться к глубинным механизмам реактивности, к системам уравновешивания стрессов...
Доктор призвал до окончания поисков постепенно свернуть исследования в перуанском городе под куполом, возвратить его жителям привычный земной цикл дней и ночей.
И телевизионный холл пансионата снова огласился спорами первопоселенцев...
Непроизвольно наблюдая, как сменяются фосфорические цифры этажей на табло внутри лифтовой кабины, Марина взвешивала сегодняшний вывод.
Действительно, первые признаки "космического сюрприза" появились буквально через день-два после доклада Ларри. Пока на астероиде шли перипетии опасного эксперимента, старожилы находились в крайнем напряжении, "болели" вовсю, переживали каждую подробность борьбы с невидимой силой ритма, как собственную беду или успех. Пожалуй, и здесь стоило бы вспомнить Богомольца. Окончились страсти, расслабился организм, и сразу же вот вам, получите. Недаром, как пишут в исторических хрониках, во время войны солдат мог ночами лежать на снегу, киснуть по горло в болоте и не подхватить даже легкого бронхита. Другое дело - мирное время. На покое сразу заноют фронтовые болячки, загнанные вглубь мощной пружиной психической мобилизации. Господи, не лечить же теперь Панина и товарищей каким-нибудь искусственным извержением вулкана в саду пансионата?!
...А почему, собственно, эта напасть пощадила ее, Марину? Если верить новой, достаточно стройной гипотезе, ответ прост. Старожилы астероида отдыхали - самозабвенно и бездумно. Их реактивность была понижена. Стрижовой же приходилось только мечтать об отпуске. Хотя и находится она сейчас на положении отдыхающей, профессиональный долг не позволяет оставить наблюдение за товарищами, опыты, тесты, теоретическую работу. Во-первых, старожилы - это близкие, дорогие люди. Она просто не имеет права полностью передать контроль над ними чужим, официально назначенным медикам. Во-вторых - это уникальная группа обследуемых, двадцатимесячные робинзоны орбитального острова: Марина не может упустить такой драгоценный научный материал. Одним словом, как бы то ни было, но Стрижова оказалась единственным членом экипажа, который не поддерживал азартных "болельщиков" и мало интересовался, какой ритм в конце концов победит на станции. И до, и во время, и после митчелловской заварухи Марина все так же возилась со своим инструментарием, делала анализы и замеры, надоедала друзьям с опросами и осмотрами: "Пошла бы ты лучше к морю, бычков половить! Хочешь, подарю удочку?" Суетилась, суетилась, вот и уберегла себя. А все заядлые удильщики теперь охают по комнатам...
Лифт остановился на одиннадцатом этаже. Десять предыдущих пустовало. После этой напасти экипаж перевели под самую крышу. Карантин затягивался. Торец коридора был перекрыт прозрачной пленкой - она распространяла бактерицидное излучение. В тугой перепонке был клапан для входа. За ним стоял столик с селекторным пультом. Рядом в кресле дремал санитар, похожий на атомщика с астероидной централи: жесткий блестящий комбинезон, забрало, огромные перчатки до локтя. Дальше была еще одна пленочная преграда.
Коллеги Митчелла давно заметили, что обычная "двадцатичетырехчасовка" - день для трудов, ночь для сна - отнюдь не является незыблемым шаблоном. Конечно, такое чередование наиболее привычно для землянина, за ним миллиардолетний опыт живых организмов. И все-таки, когда медики провели первые эксперименты (в пещерах, барокамерах), выяснились любопытные вещи. Испытатели, не имевшие возможности следить за временем или пользовавшиеся часами с намеренно нарушенным ходом, довольно легко приспосабливались к "суткам" длиной в 28, 32, 36 часов! Вариантов было много, и не все они сводились к делению условных "суток" пополам. Тридцатичасовой рабочий день и четырехчасовая "ночь", - даже такое диковинное сочетание не слишком выбивало людей из колеи, если только им не становился известным правильный отсчет времени...
В общем, давний тезис о косности биологического "хронометра" человека, о том, что деления его абсолютно жестки, подвергли изрядным сомнениям. Организм оказался более пластичным, чем считали раньше.
Когда Ларри смешил "вихревцев" ковбойскими анекдотами, одновременно ловко расставляя свои датчики, в труднодоступном районе Перуанских Анд давно уже функционировал чудо-городок Международного психофизцентра. Народу в нем жило немного, меньше тысячи человек, и занимались горожане делами отнюдь не глобальной важности: плотничали, малярничали, учили детей в школе, водили электромобили, рвали зубы в клинике или ходили в полицейском патруле. Был в городке собственный мэр, были судья, священник, парикмахер-виртуоз, звезда варьете; были футбольная команда и пара бродяг, которых ни к какому делу пристроить не удалось. Единственное, чем отличалось это мирное местечко от обычного, это искусственная смена света и темноты. Над барами, писчебумажной фабрикой, игрушечным магазином мадам Гарсиа и чахлым Центральным парком, над городским бассейном, церковью и аптекой, над улицами Боливара и Панчо Вильи простирался пологий купол. Плоть его была пронизана капиллярами, усеяна светильниками, расчерчена трубами дождевальных установок. Следуя командам вычислительного центра, расквартированного в старинной индейской крепости, на куполе, точно в планетарии, появлялись восходы, закаты, призрачные облака или радуги. Ползли по кругу созвездия, рос или увядал месяц - в общем, все было, как снаружи, только в ином темпе.
Сутки продолжались сорок восемь часов. Восемнадцать из них уходило на сон, четырнадцать длился нормальный рабочий день на предприятиях и в учреждениях. Поначалу наблюдались тревожные явления: повышенная раздражительность (частые скандалы на рынке и в общественном транспорте), рост числа сердечных заболеваний, постоянное чувство утомления (ответ бармена врачу-экспериментатору: "Ты бы здесь час постоял, так руки бы отвалились!"). Через год жизнь наладилась; общественный продукт достиг запланированного уровня, и даже выборы в муниципалитет прошли без рукоприкладства, что считалось бы хорошим результатом и в обычном, не экспериментальном городе. Однако целый ряд специалистов, в том числе и доктор Митчелл, считал опыт не слишком удачным. Все-таки долго перестраивались люди. Космонавтика - главная "заказчица" МПФЦ - таких сроков адаптации не приемлет. Что же, экипажу, прибывшему на планету с неземным ритмом дней и ночей, год привыкать, прежде чем браться за полноценную работу? Нет уж, надо выяснить, может ли человек срочно адаптироваться к иному ритму деятельности...
Тогда-то Ларри и посоветовал перенести все исследования "испорченного хронометра" непосредственно в космос. Доктор возлагал особые надежды на невесомость. На Земле обезвешивания надолго не добьешься, разве что с помощью каких-нибудь масляных ванн или гипноза, но ведь в таких условиях человек не сможет нормально работать... А тяжесть мешает ставить "чистые" опыты со сменой ритма. "Вертикально-пространственная ориентация" все время держит наш мозг в напряжении: несвобода, связанная с тяжестью, беспрерывно шлет импульсы к мозговой коре. Но ведь давно известно, что раздражители ускоряют субъективное время. День, загруженный хлопотами, пробегает куда быстрее, чем пустой. В космосе тяготение не теребит мозг, количество раздражителей резко падает, потому человек живет "медленнее" и может легче включиться в биоритм с более протяженными периодами.
Когда доктор предъявил Панину свою схему эксперимента и оказалось, что астероиду придется принять чуть ли не сотню человек добавочного населения - медперсонал, испытателей, техников, - Виктор Сергеевич едва сдержал ярость. Ограничился тем, что посоветовал Ларри заказать флоту МАФ второй астероид - пусть притащат, раз уж они так поддерживают биоритмологов...
А вот Калантаров, против ожиданий, выявил недюжинные способности дипломата. Схему Митчелла он принял, но с одной поправкой. Не надо нам "варягов", пришлых испытателей. Пусть испытанию подвергнутся штатные работники астероида, каждый на своем посту. В перуанском-то городе живут самые обыкновенные инженеры, рабочие, врачи... Безусловно, надо прежде всего получить согласие экипажа на долгосрочный опыт. Но уж если согласия не последует, тогда он, Калантаров, просит у всех прощения и подает в отставку, ибо при наличии сотни "каскадеров", по сути, нахлебников, циклограмму плановых работ на станции он выполнять не берется. Надо полагать, очень многие сотрудники последуют примеру шефа...
Федерация, МПФЦ, Космоцентр СССР - все уступили Калантарову. Да и люди согласились сломать привычный ход условных, но вполне подобных земным дней и ночей...
"Ну, ловкач! Гений!" - восхищался Виктор Сергеевич после очередных сводок телевизионных новостей. Было трудно понять, кого конкретно имеет в виду командир, Митчелла или Калантарова, поскольку похвал заслуживали и организатор эксперимента, и начальник астероида. После двух-трех недель с сорокавосьмичасовыми "сутками", в течение которых производительность труда изрядно шаталась, к ужасу плановых ведомств, жизнь явно вошла в колею. Однажды диктор не без нотки удивления объявил, что коллектив одной из буровых выполнил суточную (сдвоенную) норму на сто десять процентов. Это известие заинтересовало всю планету. На исходе первого месяца эксперимента производительность выросла во всех астероидных комплексах, и не на какие-нибудь десятые доли, а почти вдвое. Казалось, что ограничители, установленные природой, сломаны раз и навсегда. В условиях малого тяготения утомляемость тела и мозга была действительно ничтожной. Случалось, что люди (особенно занятые каким-нибудь сложным делом, требующим самоотрешения), увлекшись, работали и сорок, и семьдесят часов подряд, с маленькими перерывами для еды или разминки, а потом для восстановления сил им было достаточно десятичасового сна. Те же, кто работал "нормальных" шестнадцать-двадцать часов, обычно спали не более семи. И никаких признаков хронического утомления. Когда Ларри, жившего на астероиде, а значит, во власти нового ритма, спросил залетный корреспондент, не желает ли доктор вернуться к доброй старой двадцатичетырехчасовке, доктор ограничился одной ворчливой фразой: "Тогда я ни черта не успевал!" Он и вправду был счастлив, неугомонный толстяк. Но так недолго...
В начале второго месяца испытаний, когда иностранные жители Байконурского пансионата начали потихоньку разъезжаться восвояси, Митчелл появился на телеэкране с выражением несправедливо обиженного карапуза. Рассказ Ларри был мрачен.
Он искал причину, почему противоестественный цикл так легко стал привычным? В лабораториях проводились подробнейшие обследования и анализы, - искали "пусковой механизм" перестройки в нервных реакциях, в работе желез и прочее. Одновременно Ларри прибегал к помощи гипноза: создавал у обследуемых иллюзию возвращения старого ритма. Хоть бы что! Стоило доктору "отпустить" подопытного, как тот спокойно возвращался в удлиненный цикл. Такая стойкость перемены казалась прямо зловещей. Первоначальная радость от успеха превратилась в тревогу. Чередование искусственных "дней" не нарушал даже сон, вызванный химикатами. Несколько раз поспав по десять часов после четырнадцатичасовых промежутков, люди упрямо возвращались к астероидному режиму...
Митчелл признался, что его охватил ужас. Неужели переключение необратимо? Но ведь тогда смена попросту не сможет вернуться на Землю! Эти люди не выживут даже под куполом экспериментального города; ведь там действует обычное тяготение, а значит, организму придется расходовать на сорокачасовое бодрствование огромную энергию. Даже рабочий день перуанских испытателей длиною "всего" в два обычных, да еще компенсируемый столь же продолжительным сном, недешево обходится МПФЦ: городок под куполом истребляет массу высококалорийных, богатых витаминами продуктов. А уж бывших астероидных испытателей не спасет никакая диета, никакие стимуляторы. Ведь психологическая перестройка не обозначает морфологической. Организм попросту "не переварит" пищевых и прочих добавок, нужных для возмещения разрушительных затрат учетверенного "дня".
...Биохимические тесты дали очень мало. Эндокринная система вела себя как обычно. Но ведь энергия не возникает из ничего! Организм тратит больше, чем потребляет... Значит, где-то на уровне, пока недоступном приборам, "перестроенный человек", так сказать, ест сам себя.
...Природа прижимиста и запаслива. В нашем теле есть депо питательных веществ, НЗ, которые не опорожняются даже при голодной смерти. Впрочем, так дело обстоит на Земле. Может быть, сюрприз невесомости? Вряд ли. Она требует меньшего расхода сил. В общем, заколдованный круг!
Ларри исповедовался в своих сомнениях, описывал мучительные, запутанные поиски. И, очевидно, на всей планете не было у доктора таких внимательных телезрителей, как астероидные старожилы, собравшиеся в холле пансионата.
- Не было там Дэви, - шепнула Марина Виктору Сергеевичу. - Она бы ему рассказала кое-что о скрытых возможностях организма...
Панин кивнул и невольно оглянулся, поскольку еще несколько дней назад там, в углу, рядом с настенным барометром неподвижно и чутко сидела бронзовоглазая... Уехала домой Дэви, "чудо Индии". Да не покинет ее счастье...
Наверное, никогда футбольные болельщики не следили так самозабвенно за игрой любимой команды в ответственном чемпионате, как Панин со своими бывшими подчиненными за ходом эксперимента на астероиде. Двадцать два человека, оставшихся в пансионате, буквально жили двойной жизнью; все их интересы сосредоточились там, среди обожженных морозом пестрых скал, где под герметическими сводами день за днем вершился неслыханный опыт. Команда доктора Митчелла боролась с джинном, ею же самой вызванным из тайников человеческой плоти. Победить во что бы то ни стало; вернуть людям ритм жизни, так легко и неосмотрительно сломанный, - так стоял сегодня вопрос в МПФЦ, во всех странах, пославших представителей на астероид.
...Однажды на видеоэкране в кабинете Панина после положенных сигналов и позывных явилось узкое желтоватое лицо Георгия Калантарова. Мешки под припухшими глазами, хриплое дыхание, какой-то нездоровый оттенок кожи - не лучшим образом выглядел Жора, даже боевые гуталиновые усы уныло повисли...
Виктор Сергеевич широко улыбнулся, принял удобную и непринужденную позу в кресле, но при этом обмер внутренне, даже в горле пересохло. Он чувствовал, что Калантарову страшно и что он, Панин, последняя опора нового шефа астероида. Георгий облизнул бледные губы, выдавил нечто вроде жалкой, скомканной улыбки:
- Давно не виделись, командир!
Это было и лестно, и опять-таки жутковато. Шеф орбитальной станции назвал командиром "отставного" предшественника. Интересно, почему? По давней привычке, из уважения или, не дай бог, от беспомощности?..
- Ну, я прекрасно понимаю, как ты был занят.
Виктор Сергеевич старался говорить как можно более буднично. Это подействовало. Калантаров снова облизнулся и сказал намного спокойнее, чем вначале:
- Я говорю с вами по узкому каналу; даже в нашем Космоцентре не знают, что я на связи.
- Ладно ли так, Жора? Я ведь на самом-то деле не командир тебе, а, можно сказать, частное лицо... И вдруг ты ведешь со мной секретные переговоры. Наверное, обоим влетит!
Георгий с отчаянием махнул рукой.
- Меня сейчас этим не испугаешь... Дело гибнет, Виктор Сергеевич!
- Что, еще какая-нибудь попытка сорвалась? Недаром я в свое время дал доктору Ларри от ворот поворот...
- Ох, недаром! - помотал курчавой головой Калантаров. И вдруг придвинулся совсем вплотную, точно хотел через несколько тысяч километров пошептаться с Паниным: - Производительность падает, командир. Вот обобщенный график за сегодня... то есть для вас за вчера и сегодня! - Он поднял пучок шелестящих лент. - Об этом еще никто не знает. Видите, после всех взлетов идет плавный, но непрерывный спад продуктивности. Это истощение, Виктор Сергеевич, истощение... Я по себе чувствую, как труднее с каждым часом говорить, писать, думать, даже отдавать команды машинам!
Георгий чуть слышно всхлипнул и запустил руку в волосы.
- А ну не раскисать! - как некогда на "Вихре", прикрикнул Панин. Что за паника? - И спокойно, деловито: - У тебя есть данные самых свежих анализов Ларри?
- Есть, но...
- Давай-ка без "но"... - Совсем ощутив себя на "Вихре", Виктор Сергеевич чуть было не сказал "штурман". - Какие данные?
- Он сделал нескольким испытателям лазерное просвечивание спинного мозга... - Георгий снова замялся, Панин подбодрил его энергичным жестом. Говорит, что нашел какое-то вещество, воздействующее на высшие отделы мозга. В земных условиях оно вроде бы не вырабатывается... Ларри считает, что этот спинномозговой секрет и стабилизирует новый ритм...
- Погоди-ка, дай подумать. Помолчи, штурман.
Назвал-таки... У того даже брови дернулись от удивления. Не беда, пусть отвлечется на минуту от своих горестей.
Что-то внезапно забрезжило в памяти Виктора Сергеевича. Что-то, право же, не имевшее никакого отношения ни к спинномозговым веществам, ни к нарушенному ритму, и тем не менее приятное. Несущее надежду. Э, совсем расклеился Жора. И впрямь истощение...
"В земных условиях не вырабатывается". Там, где сильное тяготение; где намного выше нагрузки и на психику и мышцы. Переселить сейчас всех этих несчастных на Землю - значит убить. Они просто не выдержат, тут Ларри прав...
Необходима резкая кратковременная встряска. Чтобы не совсем раздавить подорванные организмы, а заставить их бороться. Посоветоваться, что ли, с Мариной? Нет, Калантаров обидится: вон какую развел конспирацию. Кроме того, он доверяет своей интуиции. Он чувствует, что близок к верному решению.
Встряска. Стресс. Черт ли в том, какая именно химия закрепляет изнуряющий ритм! Ударить по функции. Оказать противодействие. Химия сама придет в норму...
Ага, вот оно! Вертелось у порога сознания... Акопян. Конечно же, Сурен Акопян. Все тот же марсианский рейс "Вихря".
Бортинженер захандрил, потерял работоспособность, всякий интерес к своему делу. И вот Виктор Сергеевич вопреки всем медицинским традициям не позволил пичкать Сурена лекарствами, томить постельным режимом. Наоборот: рискнув всем на свете, командир послал Акопяна за борт корабля, в открытый космос - устранять несуществующие неполадки двигателя... Стиснутый между болезненным страхом и чувством ответственности за полет, Сурен мог либо сломаться окончательно, либо найти в себе глубинные резервы сил. Произошло второе. Еще в прошлом столетии академик Александр Богомолец призывал не помещать больной организм в тепличные условия, а заставлять его активно бороться с хворью: на этом принципе было основано действие знаменитых сывороток. Акопян выздоровел от "сыворотки" Панина.
Решившись, Виктор Сергеевич сказал напряженно ждавшему Калантарову:
- Ты вот что, штурман... Я тебе сейчас кое-что посоветую, а ты не удивляйся и не перебивай. Акопяна помнишь? Так вот, всем твоим "перестроенным" нужен хороший стресс. Как сказала бы Марина, - сверхмощный раздражитель, рождающий стойкий очаг возбуждения. Понятно?
Георгий только хлопал смоляными ресницами, сделавшими бы честь любой опереточной примадонне. Виктор Сергеевич, как всегда, раздражаясь от чужой непонятливости, объяснил подробно...
Впрочем, сообразив, что к чему, Калантаров обрадовался до чрезвычайности, целиком принял предложение Панина и обещал сохранять полную секретность, посвятив только руководителей соответствующих комплексов.
Рискованный план командира предусматривал сокрытие истины на всех уровнях. Нужна была неподготовленная, искренняя реакция Земли: переполох в Космоцентре, радиопризывы держаться пока возможно, спешная посылка спасательной эскадры. Пусть бы потом взгрели фальсификаторов по первое число, неважно: надо было спровоцировать подлинную, внезапную, жестокую борьбу за жизнь...
И Космоцентр СССР, так же как и национальные службы многих стран, добросовестно сыграл свою роль в постановке. Волновой сорвал голос, руководя действиями сотен астероидных поселенцев и ракетного флота. Шутка ли - одновременная катастрофическая разгерметизация на электроцентрали, на командном пункте, в порту, в здании солнечной ловушки...
Несмотря на дружную, слаженную работу аварийных групп, давление внутри "пораженных" строений продолжало неумолимо падать. Все население станции надело скафандры. Стаи автоматов - "жучков" расползлись по стенам и крышам, елозили коридорами, выискивая места утечек. Женщин спешно разместили в наличных кораблях. Не обошлось без пострадавших: одного монтера основательно помяли в давке, четверых инженеров отправили на Землю с острой кессонной болезнью - их скафандры оказались неисправными. Возбуждая всеобщую панику, Калантаров отмечал слабые места космического поселка: где хуже всего налажено оповещение, у кого не хватает ремонтных автоматов, кому не мешало бы вытряхнуть пыль из кладовых со средствами индивидуальной защиты...
Но хитроумные "режиссеры" не ограничились имитацией гигантской аварии. Время происшествия было выбрано вполне определенным образом. Когда на станции, в соответствии с сорокавосьмичасовым суточным циклом, должна была наступить долгая "ночь", лампы дневного света и не подумали гаснуть. По потолкам все так же ползли в голубизне перистые и кучевые облака, над переплетами оранжереи сиял тропический небосвод.
"Пробоины" и "заклинившие" клапаны воздуховодов были найдены после целого дня изнурительной работы. Несмотря на невесомость и экономию мышечных усилий, люди буквально валились с ног. И вот, едва поселенцы успели дотащиться до своих комнат и сбросить осточертевшие гермокостюмы, как потолочные облака окрасились вишневым соком заката, а затем сиренью сумерек. Пришла "ночь". И продолжалась она, как встарь, около десяти часов. Все это время намаявшиеся поселенцы проспали, словно под наркозом.
Конечно же, не все сразу пришло в норму. К обеду доктора Митчелла просто осадили пациенты. Жаловались на усталость, головные боли, тошноту. Приборы отмечали повышение кровяного давления. Чаще бились сердца, в крови прибавилось адреналина. К вечеру самые слабые слегли. У оставшихся на ногах производительность труда упала почти до нуля. Комбинат практически стоял без дела. В ход пошли возбуждающие средства, массовый гипноз через радиодинамики.
И Волновой, и более высокие начальники астероида догадались кое о чем, когда "ночь" на станции вновь наступила после обычного земного дня. Калантарова вызвали в Москву и попросили доложить. Он отмалчивался, просил подождать еще несколько дней. Ларри тем временем продолжал обрабатывать население микропланетки внушением по радио, назначал лекарства и процедуры, распорядился увеличить содержание витаминов в пище. Теперь все оранжерейные плоды без остатка шли на стол поселенцев.
К концу сумасшедшей недели Митчелл доложил Тарханову об исчезновении у испытателей коварного спинномозгового секрета. Больничные койки опустели. Цех точного литья при общем ликовании дал 103 процента дневной нормы. Георгий повинился во всех кознях, но не выдал Панина. Командир сам связался с "нашим министром" и взял вину на себя. Геннадий Павлович ограничился устным разносом: а если бы кто-то погиб в спровоцированной суматохе? Вон, лечатся же от кессонки четверо инженеров, и у монтера сломано ребро... Панин с достоинством ответил, что инженеры - разгильдяи и сами виноваты в том, что у них, должно быть, мыши устроили родильный дом в скафандрах; случай же с монтером доказал только то, что на централи надо расширить люки. А в общем, победителей не судят. Двадцатичетырехчасовые сутки возвращены астероиду; никаким другим способом, кроме общей доброй встряски, этого не удалось бы сделать. Геннадий Павлович побранился еще для порядка и сказал, что с командиром надо было бы поступить по примеру некоторых древних полководцев: наградить за храбрость, а затем наложить взыскание за своеволие...
В общем, история со спутанным временем окончилась вполне благополучно. Митчелл выступил по телевидению с речью, в которой доказывал, что эксперимент удался на все... ну, не сто, так девяносто девять. В условиях стабильно малого тяготения продленный цикл человеческой деятельности возможен, полезен, и может быть рекомендован для дальних перелетов. Но успокаиваться на достигнутом рано. Надо найти ключ, с помощью которого легко и быстро совершался бы обратный переход, возвращение в нормальный человеческий ритм. Возможно, следует обратиться к глубинным механизмам реактивности, к системам уравновешивания стрессов...
Доктор призвал до окончания поисков постепенно свернуть исследования в перуанском городе под куполом, возвратить его жителям привычный земной цикл дней и ночей.
И телевизионный холл пансионата снова огласился спорами первопоселенцев...
Непроизвольно наблюдая, как сменяются фосфорические цифры этажей на табло внутри лифтовой кабины, Марина взвешивала сегодняшний вывод.
Действительно, первые признаки "космического сюрприза" появились буквально через день-два после доклада Ларри. Пока на астероиде шли перипетии опасного эксперимента, старожилы находились в крайнем напряжении, "болели" вовсю, переживали каждую подробность борьбы с невидимой силой ритма, как собственную беду или успех. Пожалуй, и здесь стоило бы вспомнить Богомольца. Окончились страсти, расслабился организм, и сразу же вот вам, получите. Недаром, как пишут в исторических хрониках, во время войны солдат мог ночами лежать на снегу, киснуть по горло в болоте и не подхватить даже легкого бронхита. Другое дело - мирное время. На покое сразу заноют фронтовые болячки, загнанные вглубь мощной пружиной психической мобилизации. Господи, не лечить же теперь Панина и товарищей каким-нибудь искусственным извержением вулкана в саду пансионата?!
...А почему, собственно, эта напасть пощадила ее, Марину? Если верить новой, достаточно стройной гипотезе, ответ прост. Старожилы астероида отдыхали - самозабвенно и бездумно. Их реактивность была понижена. Стрижовой же приходилось только мечтать об отпуске. Хотя и находится она сейчас на положении отдыхающей, профессиональный долг не позволяет оставить наблюдение за товарищами, опыты, тесты, теоретическую работу. Во-первых, старожилы - это близкие, дорогие люди. Она просто не имеет права полностью передать контроль над ними чужим, официально назначенным медикам. Во-вторых - это уникальная группа обследуемых, двадцатимесячные робинзоны орбитального острова: Марина не может упустить такой драгоценный научный материал. Одним словом, как бы то ни было, но Стрижова оказалась единственным членом экипажа, который не поддерживал азартных "болельщиков" и мало интересовался, какой ритм в конце концов победит на станции. И до, и во время, и после митчелловской заварухи Марина все так же возилась со своим инструментарием, делала анализы и замеры, надоедала друзьям с опросами и осмотрами: "Пошла бы ты лучше к морю, бычков половить! Хочешь, подарю удочку?" Суетилась, суетилась, вот и уберегла себя. А все заядлые удильщики теперь охают по комнатам...
Лифт остановился на одиннадцатом этаже. Десять предыдущих пустовало. После этой напасти экипаж перевели под самую крышу. Карантин затягивался. Торец коридора был перекрыт прозрачной пленкой - она распространяла бактерицидное излучение. В тугой перепонке был клапан для входа. За ним стоял столик с селекторным пультом. Рядом в кресле дремал санитар, похожий на атомщика с астероидной централи: жесткий блестящий комбинезон, забрало, огромные перчатки до локтя. Дальше была еще одна пленочная преграда.