В своей каюте у «окна» сидит Марина. Сидит она, обиженно надувшись, покусывая губы.
   Чего уж там, это можно назвать только так: Виктор Сергеевич ее больно обидел. «Мало ли кому чего хочется. Придет время — выйдешь», — отрезал он. «Но ведь это нужно для дела. Скафандр опробовать. И потом — все уже выходили из корабля». — «Я не выходил». — «Но вы же — командир». — «А ты врач!»
   С детства Марина была больше мальчишкой, чем любой окрестный сорвиголова. Было это и в Москве, было это и в подмосковной деревушке Сивково на Клязьме, куда ее семья перебиралась на лето. Но вот что удивительно: как только она уходила в свою комнату, прирожденный лидер куда-то исчезал, даже синяки и ссадины от лазания по деревьям бледнели; Марина становилась молчаливой, застенчивой и сентиментальной девочкой.
   Она любила подолгу сидеть у окна, смотреть на узловатые стволы старых яблонь, на кусты сирени, на речку Клязьму, на переменчивое небо подмосковного лета. Она и книги выбирала такие, что отродясь не были в почете у мальчишек. Ну ладно бы только стихи. Но толстенные, скучные медицинские книги по психиатрии…
   Мать изумлялась, пожимала плечами, а отец только посмеивался и потирал от удовольствия руки.
   В психофизиологический кружок Клуба юных космонавтов никто из ее знакомых мальчишек не пошел: «Мы летать хотим, а не киснуть над пробирками». А Марина пошла.
   С Виктором Сергеевичем Паниным она познакомилась, когда училась в медицинском институте. На Земле проигрывался тридцатисуточный полет космического корабля в аварийных условиях. Возглавлял экипаж испытателей Виктор Сергеевич. Тогда он еще не был седым…
   Молодой профессор психофизиологии Семен Тарханов стремительно шел по обширному залу, заставленному пультами и диковинными приборами, у которых работали молчаливые, сосредоточенные люди. Тарханов размахивал какими-то листками, весело поглядывал на Марину. Та еле поспевала за ним, таращась с непривычки на гудящие, щелкающие, что-то вычерчивающие самописцами приборы.
   В затемненном конце зала — домик без окон. Как плющом, домик оплетен проводами, на стенах и плоской крыше странные, непонятного назначения механизмы.
   — Это и есть барокамера, — улыбаясь, сказал Тарханов.
   Около домика, за столом с двумя телевизорами, сидел дежурный. Он пристально вглядывался в ярко освещенный экран и быстро записывал что-то в тетрадь. На экране — знакомая по передачам Центрального телевидения обстановка рабочего отсека небольшого космического корабля. Два испытателя в форменных комбинезонах монтируют какой-то электронный блок. Все свободное пространство отсека оклеено веселыми шаржами и стенгазетами — «полет» продолжается двадцатые сутки.
   Из-за шума работающих аппаратов и механизмов, гула и щелканья приборов Марина не расслышала, о чем спросил Тарханов у дежурного.
   — Через пять минут у него подъем, — ответил тот, указывая на второй, затемненный экран.
   Марина наклонилась к экрану и замерла…
   Семен Тарханов притронулся к ее плечу.
   — Что это вы так удивляетесь, матушка, — заговорил он профессорским тоном. — В барокамере всего-навсего невесомость.
   В полутемной каюте на жестком диванчике безмятежно спал Виктор Сергеевич Панин. Подушки под головой у него не было. Левая рука, раскачиваясь, свободно плавала в воздухе, словно подвешенная к потолку невидимой нитью.
   В каюту из рабочего отсека вошел один из испытателей и тронул командира за руку. Виктор Сергеевич тотчас открыл глаза, легко встал на пол и… неведомой силой его понесло в сторону от диванчика. Он быстро наклонился и нажал кнопки на магнитных ботинках.
   — Виктор Сергеевич, — спустя минуту говорил по радио Тарханов, — из издательства «Знание» прислали договор на вашу книжку. Передаю через шлюзовую камеру. Подпишите все четыре экземпляра.
   Марина видела, как оживились испытатели — новости приходят на орбиту нечасто. Виктор Сергеевич сел за стол и, улыбаясь, расписался на полученных листах бумаги.
   Дипломная работа Марины была интересной и серьезной. Может быть, благодаря этому исследованию и летит она сейчас к Марсу. Подобрала Марина десять моряков, склонных к морской болезни. Провела эксперимент — «шторм». Корабль полным ходом пересекает эпицентр тайфуна. На судне беспрерывно что-то происходит: срываются шлюпки, течет масло, перегреваются двигатели, завывают сирены сигнала тревоги. Пятеро испытуемых деятельно участвуют в ликвидации аварии: сбивают пламя, заделывают пробоины, ремонтируют двигатели. О морской болезни они вспомнили, только когда корабль пришвартовался в конечном пункте маршрута. А контрольная группа моряков, плывших на корабле пассажирами, лежала пластом по каютам. Их укачало больше, чем когда бы то ни было.
   На обратном пути группы поменялись ролями. Только что страдавших морской болезнью было не узнать! Новых «пассажиров» укачало поголовно.
   …Марина взглянула на часы в стене каюты: через пятнадцать минут нужно передавать на Землю очередную медицинскую сводку о состоянии здоровья экипажа, а она все киснет! Ничего себе врач-космонавт!
   Конечно же, прав командир — космос не шутка. Программа полета составлялась с учетом всех обстоятельств. До выхода в открытый космос оставалось еще два месяца! Но почему-то сегодня неожиданно пришло в голову: лечу как пассажир. Наверное, командир подумал: бабья прихоть. Но еще раз проверить собственный скафандр — это не новое платье примерить!..
   Стук в дверь. Вошел Виктор Сергеевич. Посмотрел в «окно», покашлял, сказал негромко:
   — Хорошо-то как.
   — Это утро 20 мая прошлого года.
   — Я кое-что изменил в расписании, — не глядя на Марину, улыбнулся командир, — надевай скафандр. Пойдешь в носовой отсек. Заодно проверишь термостаты и контейнеры.
   — Спасибо, Виктор Сергеевич. Носовой отсек сообщается с открытым космосом. Я рада, что вы меня правильно поняли… — Она замолчала, но тут же, преодолев смущение, звонко спросила: — Хотите, я вам чудесное стихотворение прочту. Про утро.
 
У капель — тяжесть запонок,
И сад слепит, как плес,
Обрызганный, закапанный
Мильоном синих слез…
 
   В корабельном паспорте носовой отсек именуется «помещением полезной нагрузки». Это склад грузов, необходимых для вылазки на чужую планету: самоходные установки, бурильное оборудование, трубы и материалы, которым не страшны космический холод и вакуум. Здесь же термостаты и контейнеры. В них на Землю будут доставлены образцы марсианского грунта.
   Скучно, приземленно звучит: сходить на склад и посмотреть, как там поживают контейнеры. Но склад находится в носовом отсеке космического корабля, летящего к Марсу, а войти туда нужно через шлюзовую камеру, и не просто в обычном рабочем скафандре, а в экспериментальном, в котором отрабатывается «автоматическая система регулирования жизнедеятельности космонавта с использованием обратных психофизиологических связей».
   Почти все эксперименты и исследования в ходе полета так или иначе решали задачу: человек в космосе, человек и жизнь в необычных для него условиях, человек и его способность трудиться в этих необычных условиях.
   Марина вставила штекер фала в замковое соединение и захлопнула крышку шлюза.
   — Виктор Сергеевич, я на складе.
   — Усложним задачу, Марина. Выключи рацию и действуй без связи. Карпенко тебя подстрахует.
   — Хорошо, командир. — Марина вплотную придвинула гермошлем к объективу телекамеры, белозубо улыбнулась сквозь прозрачный щиток и сказала нараспев:
   — Бе-едненький Карпенко!
   И выключила связь.
   Виктор Сергеевич озадаченно покашлял.
   — Сергей, что у нее?
   — Показатели очень высокие. Словно сидит в своей каюте.
   — Это-то и плохо. Опасности не чувствует…
   Экспериментальная система жизнеобеспечения действует так. Портативная ЭВМ, анализируя голос, пульс, температуру тела, частоту дыхания, составляет «представление» о самочувствии космонавта. В зависимости от этого по фалу в скафандр подается нужное количество воздуха, устанавливается оптимальный режим обогрева и вентиляции.
   Марина не спеша проверила герметичность термостатов, принялась поочередно освобождать от креплений и снимать обычные контейнеры. Это был нелегкий для нее труд, хотя в невесомости тяжесть стальных контейнеров не чувствуется, но масса-то у них немалая. Командир, следивший по телевидению за действиями Марины, заметил, что в последние пять минут ее движения резко замедлились. Устала Марина.
   — Сергей, что нового?
   — Все показатели на прежнем уровне. — В голосе Меркулова удивление.
   — Непонятно.
   Жора и Акопян подошли к Виктору Сергеевичу и тоже стали смотреть на экран.
   — Карпенко, как подается воздух? Вентиляция?
   — Все как в начале выхода.
   Инженер-исследователь находился в трюме рядом со шлюзовой камерой носового отсека у переносной ЭВМ, управлявшей системой жизнеобеспечения Марины. Ему тоже казалось странным: человек работает, устал, а вентиляция та же. Система-то на самонастройке!
   — Виктор Сергеевич, может быть, мне пройти к Марине?
   — Подожди, Василий, она уже заканчивает.
   Марина закрепила в гнезде последний контейнер, медленно разогнулась, зачем-то провела ладонью по щитку гермошлема и… погрозила кулаком дальней стенке отсека.
   — Ты понимаешь? — спросил командир у Калантарова.
   — Может быть, она пот с лица хотела смахнуть.
   Марина наклонилась, словно слепая, нащупала фал. Перебирая его руками, неуверенно двинулась к шлюзу. У люка она остановилась, включила рацию.
   — Все в порядке, Виктор Сергеевич. А это что — шутка или…
   — Объясни, Марина.
   — Свет почему в отсеке выключили? Усложняли задачу?
   — Молодец, догадалась. Ну, теперь выходи.
   Голос командира не дрогнул — свет на складе никто не выключал.
   Через минуту Марина в скафандре вошла в рабочий отсек. Командир и Акопян помогли ей раздеться.
   — Шутники! Знаю, чья это идея! — Она посмотрела на Акопяна.
   Акопян пробурчал что-то нечленораздельное.
   — Иди к себе, Марина, отдохни, — мягко сказал Виктор Сергеевич.
   Марина ушла. Жора потянулся к ее гермошлему, опустил щиток.
   — Интересно, — пробормотал он, проведя пальцем изнутри по выпуклому стеклу. — Щиток у нее запотел!
   Все с изумлением рассматривали матовый от влаги откидной щиток гермошлема и прозрачную полосу, оставленную пальцем штурмана.
   — Старый артиллерист так сказал про свою пушку, — Акопян невесело рассмеялся, — вот отчего она не стреляла — не заряжена была!
   — Почему же, однако, не усилилась вентиляция? — Виктор Сергеевич барабанил пальцами по столу. — Что опаснее, — заговорил он, — выйти на обшивку корабля в открытый космос или проверять контейнеры в носовом отсеке? Конечно, выйти в космос. То, что носовой отсек сообщается с космосом, она не приняла всерьез. Автомат скафандра не получал команды на усиление вентиляции.
   — Почему Марина не включила радио? Хотела надеяться только на себя?
   — Да, по голосу анализатор мог определить, устал человек или нет.
   — Много все-таки неясного в самонастройке скафандра!
   — Ясно главное: сыровата наша «экспериментальная, самонастраивающаяся и автоматическая»… Поработать надо конструкторам.
   — И вот, товарищи, — командир твердо посмотрел в глаза каждому, — пусть до поры до времени Марина считает, что сегодня она не оплошала, а наоборот, была молодцом: не растерялась, когда погас свет.

ГЛАВА 4
АКОПЯН ХОЧЕТ ДОМОЙ

   Марс есть первая из верхних планет. Она находится на таком расстоянии от Солнца, что светило сие должно казаться с ее поверхности вдвое меньше, нежели с Земли. Темный и красноватый ее цвет надобно приписывать преломлению солнечных лучей в густой и туманной ее атмосфере…
Из старой книги по астрономии

   Неизвестно, когда выделены созвездия, но, основываясь на свидетельствах исторических, на преданиях и баснословии, можно заключить, что они составлены для означения периодического порядка в полевых работах и в явлениях воздушных, например, в переменах дождливого времени на ясное, и обратно.
   Возвращение созвездий согласуется с движением Солнца, управляющего временами года, а потому явление некоторых звезд на горизонте предвещает наступление того или другого времени. Соответственно сему предвещению надлежало изобретать для них приличные изображения. Также некоторое, хотя и не совершенное, сходство расположения звезд с различными земными предметами и желание утвердить в памяти замечательные происшествия или дела знаменитых людей могли быть причиною выделения созвездий и происхождения их названий.
Ш. Б а л ь и. Астрономия

   Дева и ее Колос означают приближение жатвы, Весы — равенство дня и ночи, Близнецы — весну и время любви. Водолей и Рыбы — начало дождей или наводнений.
Из старой книги по астрономии

   — Мстислав Сергеевич, самому-то вам разве не страшно?
   — Не смерть страшна, но одиночество, безнадежное одиночество в вечной тьме. Это действительно страшно. Очень не хочется лететь одному.
А л е к с е й Т о л с т о й. Аэлита

 
   Вечер. В кают-компании полумрак. Мужчины смотрят земную телепередачу «Клуб кинопутешествий». Новинке последних лет — голографическому кино — еще далеко до совершенства, но с некоторыми допущениями все же можно представить, что вы не сидите перед экраном, а сами плывете на теплоходе мимо старинных волжских городов.
   Марина несколько раз путешествовала по Волге, ясно помнила запах и вкус встречного речного ветра. Сегодня ей не хотелось смешивать впечатления. Она попросила Калантарова разрешить ей побыть немного вместо него на вахте. Командир такие маневры Марины называет «партизанщиной».
   Оставшись одна, Марина прошлась мимо пультов рабочего отсека, села на место командира и включила обзорный экран. Перед ней во всей своей беспредельности раскрылось звездное небо…
    «Подвиги Геркулеса, падение Фаэтона, повести о Церере, Прозерпине и Минерве, принадлежности Юпитера, Плутона, присутствие Цербера при вратах ада и прочее с величайшею удобностью объясняется сорасположением, восхождением и захождением созвездий. Так Геркулес побеждает Немейского льва, потому что солнце, вступая в сие созвездие, помрачает оное. Фаэтон, испуганный Скорпионом, низвергается в Эридан, потому что Возница, изображение Фаэтона, нисходит под горизонт вместе с Эриданом, когда солнце находится в Скорпионе. Прозерпина, или Венец, есть дочь Цереры, или Девы, потому что Венец восходит в то время, когда Дева скрывается на западе…»
   Марина поднимает голову, долго смотрит на расцвеченный звездным бисером экран и снова возвращается к странице старинной книги.
    «Две полярные Медведицы, никогда не скрывающиеся под горизонт и обвитые Драконом, представляют Калисту и верную ее подругу, превращенных в медведиц. Дракон по велению Юноны стережет их и не позволяет прикасаться к водам океана…»
   За прошедшие после старта полтора месяца межпланетный корабль «Вихрь» был обжит до последнего закоулка. По вечерам, просмотрев по телевизору подробную сводку земных новостей, прослушав сообщение о том, что «полет марсианского корабля протекает нормально, эксперименты выполняются в соответствии с программой и все члены экипажа чувствуют себя хорошо», космонавты отдыхали.
   Не раз и не два говорил Семен Тарханов, начальник психофизиологической службы Центра: «Знайте, не только человеку трудно побороть привычку, но и злодейке-судьбе. Берите с собой в полет побольше земных привычек, всяких милых сердцу пустяков, и вы будете во всеоружии при встрече с Неизвестным».
   Теперь эту «максиму профессора Тарханова» вспоминали часто. К сожалению, из мужчин мудрый совет услышал только Калантаров. Жора захватил с собой тисочки, набор слесарных инструментов и вечерами на зависть всем увлеченно орудовал в своей каюте напильником.
   Марина в этом отношении тоже во всеоружии: у нее есть ее окно, перед которым она любила сидеть с детства. В течение года трудился фотоаппарат, установленный Мариной перед окном в Сивково. Теперь из ее каюты, раздвинув занавески, можно в любой момент увидеть, что делается в саду над подмосковной речкой Клязьмой. И еще у Марины есть старые книги по астрономии. Книги эти на корабле пользуются большим спросом. Марина умело использует популярность своих древностей в «корыстных» целях.
   Дело в том, что среди космонавтов издавна и не без основания считалась непреложной истина: врач на корабле — священная фигура. На нем лежит огромная ответственность за здоровье людей, улетавших так далеко от родной Земли. Поэтому врача берегли, старались поменьше загружать общекорабельными делами. Например, на вахте стояли все, даже командир, врачу на вахте быть не положено, так как он и без того «все время на вахте».
   Высшая аттестационная комиссия присвоила Марине за студенческое исследование степень кандидата медицинских наук. Марина — настоящий ученый. Чтобы лучше понимать психофизиологические нагрузки каждого из членов экипажа корабля, она не стеснялась организовывать своеобразный обмен: я тебе — книгу, ты мне позволишь постоять на вахте час-другой, научишь регулировать тот или иной прибор, управлять аппаратами и механизмами.
 
    Сорок девятые сутки полета
   — Виктор Сергеевич, не кажется ли вам, что со всеми делами мы стали справляться с легкостью необыкновенной?
   Виктор Сергеевич кивнул. Не первый уже раз приходит он в медицинский отсек, где можно определить самые подробные психофизиологические характеристики всех членов экипажа. Что-то выписывает, что-то подсчитывает. Подолгу сидит, сосредоточенно покусывая кончики усов, — рассматривает сводную шкалу прогноза.
   В последние годы найден простой способ оценки общего состояния космонавта. Простота заключается в том, что в отличие от традиционной практики критерий оценки всего один — К (медики называют его обобщенным критерием качества деятельности человека).
   Если К равен единице, космонавт в лучшей своей форме, значит, он хорошо справится с любым делом. Если человек устал или загрустил, значение К уменьшается. При значении К, близком к нулю, космонавта необходимо немедленно госпитализировать.
   Быстрая и наглядная оценка работоспособности чрезвычайно важна в полете: самое ответственное дело поручается космонавту, у которого в этот момент высокое К. Медицинская ЭВМ по отдельным психофизиологическим характеристикам может прогнозировать, как космонавт будет себя чувствовать через минуту, через час, через месяц. Уменьшился К ниже допустимого — это сигнал тревоги для врача. Нужно искать причину болезни, лечить, спасать человека.
   Незадолго до старта Семен Тарханов пригласил Виктора Сергеевича и Марину к себе в кабинет и, отчего-то слегка смущаясь, заговорил о «барьере отчуждения». После освоения окололунного пространства само существование этого «барьера» многие мировые авторитеты подвергли сомнению. Но Семен Тарханов все же считал, что это, как он выразился, «неизвестно что» может дать о себе знать в первом межпланетном полете. Более того, он предполагал, что симптомы новой болезни могут проявиться примерно через два месяца пути. «Помните, — убеждал он, — у древних греков Геракл победил Антея не потому, что ему удалось оторвать его от матери-земли, а потому, что долго держал его в воздухе на вытянутых руках!»
   Опасения Тарханова начали сбываться к концу второго месяца полета.
   Сначала это заметили чуткие Маринины приборы. Потом и без них стало видно, что в поведении каждого человека появились еле уловимые изменения. И разговоров в кают-компании стало меньше, и смеяться почти перестали.
   — Нам надо продержаться еще неделю-две. Я уверена, «барьер отчуждения» мы преодолеем! — сказала Марина. — А пока… Работать надо больше!
   — Вот-вот… — Виктор Сергеевич невесело улыбнулся. — Значит, и медицина заговорила как мой дед: все беды — от безделья!
   Он решительно встал, набрал на пульте какой-то код и сказал:
   — Все правильно. Новое — это хорошо забытое старое! А для начала сделаем вот что…
   Командир нажал клавишу.
   По всем отсекам корабля гулко прокатился сигнал тревоги.
 
   …Тревога для экипажа получилась совершенно неожиданной. Но возбуждение, вызванное неизвестностью, тотчас сменилось обычной деловитостью, когда обнаружили причину «сбоя» — что-то стряслось с установкой атомарного кислорода. Акопян выглядел великолепно: весело на всех покрикивал, отдавал команды, балагурил. Через несколько минут неисправность была устранена.
   — А ведь неплохо получилось! — сказала командиру Марина.
   — Но нельзя постоянно таким образом тормошить людей! Каким орлом был Акопян, а сейчас смотри, — опять неважные показатели.
   — Акопян… Да, у него самый низкий критерий.
   Виктор Сергеевич по привычке барабанил пальцами по столу.
   — Пожалуй, Марина, надо нам всем самым серьезным образом приниматься за расшифровку полетных данных. Будем увеличивать дневные нагрузки, чтобы не было ни минуты для скуки и хандры.
 
    Шестьдесят первые сутки полета
   В последнюю неделю ритм работ на корабле резко изменился. Введено новое круглосуточное расписание проведения программных научных исследований. Навигационные, биологические, технические эксперименты прерываются учебными тревогами. Снова и снова отрабатывается взаимодействие членов экипажа в различных аварийных ситуациях.
   Командир и Марина с тревогой наблюдали за работой товарищей. Было отчего волноваться: дело не спорилось, допускались ошибки, на исправление которых уходила уйма времени. Самым опасным было то, что близко к сердцу принимал неудачи один Василий Карпенко. Остальные реагировали «по-философски»: всякое бывает!
 
    Шестьдесят четвертые сутки полета
   Марина записала в дневнике: «За сегодняшний день Акопян дважды подходил к оптическому планетодальномеру. Измерив расстояние до Земли, долго стоял у прибора. Интересно, о чем он думал?
   На шутку Карпенко по поводу его мрачного настроения бортинженер отреагировал не по-акопянски: махнул рукой и тут же ушел к себе в каюту. Меркулов и Калантаров молчаливее обычного, но делают вид, что «все идет нормально».
 
    Шестьдесят восьмые сутки полета
   Из записи в дневнике врача экспедиции М. Стрижовой: «Акопян не бреется третий день. Щетина на щеках иссиня-черная. Похож на разбуженного среди ночи мальчишку.
    За завтраком командир рассказывал о забавном еже, который в детстве жил в их доме. Все поглядывали на Акопяна и прятали улыбки. Интересно, понял ли Сурен намек?»
   Вечером, проходя по антресолям, Марина постучалась в каюту бортинженера. Не дождавшись ответа, приоткрыла дверь. В каюте никого не было. В метре от пола, важно покачиваясь, плавали ботинки и рубашка Акопяна. Марина подняла голову…
   Босиком, в ночной пижаме распластался на потолке хозяин каюты. Красным фломастером он рисовал на белой поверхности потолка огромного ежа. Рисунок уже был почти закончен. Глядя на себя в маленькое ручное зеркальце, Сурен вырисовывал лесному зверьку глаза.
   Марина отступила за порог и осторожно прикрыла дверь. В этот вечер она долго не могла уснуть. Обдумывая план работы на завтрашний день, решила: необходимо срочно посоветоваться с профессором Тархановым.

ГЛАВА 5
НА ГРАНИ РИСКА

   Он поднялся с колен, но вдруг зашатался, повалился на подушку. Рванул ворот. — Помираю, Мстислав Сергеевич, мочи нет.
   Лось чувствовал: сердце бьется чаще, чаще, уже не бьется — трепещет мучительно. Бьет кровь в виски. Темнеет свет.
   Он пополз к счетчику. Стрелка стремительно поднималась, отмечая невероятную быстроту. Компас показывал, что Земля была вертикально внизу. Аппарат, с каждой минутой набирая скорость, с сумасшедшей быстротой уносился в мировое ледяное пространство.
А л е к с е й Т о л с т о й. Аэлита

   По пути на край земли пришлось идти Гераклу через Ливию. Здесь встретил он великана Антея, сына Посейдона, бога морей, и богини земли Геи, которая его родила, вскормила и воспитала. Антей заставлял всех путников бороться с ним и всех, кого побеждал в борьбе, немилосердно убивал. Великан потребовал, чтобы и Геракл боролся с ним. Никто не мог победить Антея в единоборстве, не зная тайны, откуда великан получал во время борьбы все новые и новые силы. Тайна же была такова: когда Антей чувствовал, что начинает терять силы, он прикасался к земле, своей матери, и обновлялись его силы: он черпал их у своей матери, великой богини земли. Но стоило только оторвать Антея от земли и поднять его на воздух, как исчезали его силы. Долго боролся Геракл с Антеем, несколько раз валил его на землю, но только прибавлялись силы у Антея. Вдруг во время борьбы поднял могучий Геракл Антея высоко на воздух — иссякли силы сына Геи, и Геракл задушил его.
Золотые яблоки Гесперид