Страница:
– Я буду тебя навещать, – обещал он. – Вот увидишь, все как-нибудь устроится.
Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и «возносить», что положено, мальчик совершенно успокоился.
Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои воды, рассекая город на две части.
Мальчик вдруг признался:
– Пока этот… ну, мой… был жив, он никогда не видел города по-настоящему… Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал. А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные лавочки рядом… Наконец-то я от него избавился. Мне как будто глаза кто-то промыл чистой водой…
Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а после вдруг отпустила руку Бэды и побежала.
– Пока! – крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от нетерпения подпрыгивая. – Я еще как-нибудь загляну к тебе! Потом!
Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую подарила ему Пиф.
– Пока, – пробормотал он. – До свидания, душа.
– Я вдруг подумала, – сказала Гедда, – как все это хрупко.
– Что хрупко? – спросила Пиф.
– Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще – человек… Хлоп – и вот его уже нет…
– Зануда, – сказала Пиф.
Храм, куда Бэда отправился «возносить», существовал на полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона, впоследствии частично перестроенных под метро.
На станции «Площадь Наву» было несколько боковых тоннелей, выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной табличкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», был занят подпольной христианской общиной. За известную плату руководство вавилонского метрополитена смотрело на это сквозь пальцы.
Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если что, выгородил перед начальством.
– Опять по бабам собрался? – спросил проницательный Беренгарий.
Бэда неопределенно пожал плечом.
Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул Бэде.
– Ладно, забери. Купи ей мороженое.
– Здесь не хватит на мороженое.
– Да и не любит она мороженого, – подхватил Беренгарий. – Она водку любит.
Бэда похолодел.
– Кто «она»?
– Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто.
– Я не к ней, – сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое.
БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ… КУРС АКЦИЙ… ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ… МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД… НЕРАЦИОНАЛЬНО… БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО… ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ… ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА… ПОСТАВКИ В ЭЛАМ… ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ… аа-ахх… Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста…
Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ…» Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
– Мне бы Петра, – робко сказал Бэда.
– Кого?
– Отца Петра, – повторил Бэда.
– Кто спрашивает?
– Бэда…
И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции «Площадь Наву», погруженные в обычную свою суету – домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво…
Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр…
А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
– Входи уж.
Вошел.
– Иди уж.
Пошел.
Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уёбище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока.
Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
– Я Петр, – сказал он.
Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.
Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
– Вот…
– Что это? – строго вопросил рыжий.
– Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.
– В вазу положи, – распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.
Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.
– Умер человек один, – сказал Бэда. – Просил за него вознести… ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
– А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
– Редко, – сказал Бэда. – Да из барака поди выберись… А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
– Ну, ну, – подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. – Служишь-то как, хорошо?
– Как умею, – сказал Бэда.
– А ты, небось, плохо умеешь?
– Не знаю, – честно сказал Бэда.
– Кому служишь?
Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
– Оракулу, – ответил он еле слышно.
Тут рыжий побагровел, как свекла.
– КОМУ?
– Оракулу.
Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
– В кабаке бесовском?
– Да.
Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:
– Уходи.
– Я сейчас уйду, – поспешно согласился Бэда, – только вы за этого человека… вознесите. Мне ничего больше и не надо.
– Тебе много что надо, – загремел Петр, – только ты, несчастный, этого не понимаешь…
– Да я понимаю… – проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
– Не понимаешь! – громыхал разгневанный Петр. – Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие… – Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: – Как звали того человека?
– Не знаю…
Петр опять начал багровой краской наливаться.
– Как это – не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?
– Я-то помню, какой он и как выглядел… – растерянно сказал Бэда. – А там, где он сейчас, его и подавно знают… Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, держал его за полное дерьмо. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал… И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А душа у него была ясная и чистая… Но это только потом обнаружилось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь – своими бы руками задушил эту гадину.
– Это хорошо, – медленно проговорил Петр, – что ты за мучителя своего молиться хочешь…
– Да какой он мучитель… Так, воришка, а что орал на нас – так то не мучительство, а одно только развлечение… – Бэда ухватил Петра за рукав. – Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.
Петр непонятно молчал.
Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:
– Стоять!
Бэда остановился.
Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и – как показалось перепуганному программисту – замахнулся на него.
– Голову наклони, дикий ты осел, – грозно молвил Петр. – Благословлю тебя.
На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление: «СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала.
А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел и выпустил ее руку.
Пиф – на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) – брови сдвинула, голову вскинула:
– Да пошли они куда подальше со своими объявлениями.
– Неприятности будут, – сказал Бэда тихо.
– Я – пифия, – высокомерно объявила Пиф. – Пусть только прибодаются…
Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под зелеными сводами садов Семирамис.
Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого, пожалуй.
Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе.
Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи – дельфины, бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: «ТУАЛЕТ – 0,5 АШЛУ», «ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ», «ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ», «ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!»
– А что, обезьяны тут хищные? – спросил Бэда.
– Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, – пояснила Пиф.
Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!
Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.
– Натерла, – сказал он, недоумевая. – Зачем женщины только носят такую неудобную обувь?
– Чтобы вам, дуракам, нравиться, – ответила Пиф.
– Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, – сказал Бэда. – А как ты выглядишь – это дело десятое.
Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.
– Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? – сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.
Бэда не ответил.
В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно:
– Им заплатить, наверное, надо…
– Мы их не нанимали, – возразила Пиф. И поинтересовалась: – А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?
– Что иду дискеты покупать.
– Он же проверит.
Бэда отмахнулся.
– Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик.
– А тот мальчик… – вспомнила вдруг Пиф. – Твой надсмотрщик… Ты давно его не видел?
– Давно, – сказал Бэда. – Так ведь всё, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала?
Пиф сморщилась.
– Не нравится мне эта твоя секта.
– Христианство не секта. Это религия.
– Один хрен… – сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.
– Да нет, не один, – сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. – Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.
– Ну ладно, отмолил, – проворчала она. – И что, теперь он, по-твоему, блаженствует… где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..
Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом…
– Будет гроза, – сказал он ни с того ни с сего.
– Ну и что? – отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад.
– Не знаю, – сказал Бэда. – Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику.
– Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил.
Бэда склонил голову набок.
– Ну и что? – спросил он.
Пиф потянулась и капризно сказала:
– Ну хорошо, хорошо… скучаешь… не секта. И ты ходишь в этот ваш храм? Где общественные виселицы?
– Есть еще один, в катакомбах, – ответил Бэда. – В метро. Только он подпольный.
– Скажи-ите… в катакомбах… там что, фальшивые деньги печатают?
– Нет.
Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала несколько ковыляющих шагов.
– Нет, – сказала она, – я так не могу. Лучше уж я босиком пойду.
И решительно сняла туфли.
Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по Евфрату, сгущалась уже темнота.
– Похоже, и правда будет гроза, – заметила Пиф. – Уж пора бы. Просто дышать нечем.
Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был раскаленным.
Некоторое время Бэда смотрел, как она идет – вздрагивая при каждом шаге, туфли в руках, – а после вдруг решился.
– Держись, – сказал он, подставляя ей шею.
Она засмеялась.
– Что, на плечи к тебе влезть?
– Нет… – Он заметно покраснел. – Я тебя так… на руках понесу. Ты за шею держись.
Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.
У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.
– Что люди подумают? – выговорила она наконец.
– Что я тебя люблю, – пропыхтел он.
Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.
– А если кто-нибудь из знакомых увидит? – мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.
– Не ерзай, – попросил он. – Ты все-таки не худенькая.
В конце концов, пифии положено быть со странностями…
Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф… Ну, выбрала… Долго, небось, выбирала… Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.
О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники – сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же…) И как на руках нес – ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, – он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая… На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..
Да только, похоже, не глядел на них никто.
А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая…
Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.
– Передохну, а? – сказал он виновато.
А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла – глаза, очки, улыбка.
Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.
Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.
Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: «Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а… дуррраки обба-а…»
Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они размокнули объятия.
Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.
– Ты что? – вскрикнул Бэда. – Они же дорогущие!..
– Дороже тебя, – подтвердила Пиф. – Ты всего пятьдесят стоил, а они – пятьдесят пять…
Им это показалось так смешно, что они прыснули.
– Я никогда не была так счастлива, – говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была – босая, с сосульками мокрых волос. – Никогда, Гедда!..
Гедда улыбалась.
– У тебя какие-то синие пятна на платье, – сказала она вдруг.
– Где? – Пиф нагнулась, придерживая кружева рукой. – Какие еще синие пятна?
Она подошла к зеркалу, оставляя мокрые следы на геддином паркете. Поглядела, щурясь.
И правда, тончайший белоснежный виссон был в каких-то непонятных синих пятнах, словно им подтирали пролитые чернила.
– Ох ты, – пробормотала Пиф, расстраиваясь. – Где это я так?
Гедда подумала немного, рассеянно глядя, как подруга трет запачканный виссон между пальцами.
– А твой этот Бедочка… – сказала она наконец, осененная догадкой. – Что на нем было надето?
– Хламида какая-то. Что все программисты в Оракуле носят, то и надето…
– Какого цвета?
– Синего… Дерьмо! – завопила Пиф яростно. – Эти скопидомы в Оракуле выдали ему, небось, самую дешевую… крашеную…
Она плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу.
Гедда сунула ей в руки бокал с крепленым вином.
– Согрейся, а то потом на жертвеннике сипеть будешь. Позорище мое…
Пиф отпила сразу полбокала и резко вздохнула.
Гедда внимательно следила за ней. Приключения Пиф всегда были бурными и увлекательными, но, выслушивая отчеты о них, надлежало соблюдать некоторую осторожность.
Пиф пила вино. Гедда подбавляла ей в бокал из бутылки и помалкивала.
Пиф пила.
Гедда молчала.
Наконец Пиф вполне оценила ситуацию и расхохоталась.
– Итак, мой возлюбленный на меня полинял… Гедда, ну скажи, – кто еще, кроме меня, мог так вляпаться?..
…ВО ИМЯ БОЖЕСТВЕННОГО ЧЕРВА МАРДУКОВА… КОН…САЛТИНГ…
– Аксиция, где у нас словарь иностранных слов?
– Как ты только переподготовку прошла? – спросила Аксиция, доставая с полки толстую книгу в темном переплете.
– Понятия не имею. Спасибо.
Пиф взяла книгу и рассеянно уткнулась в нее носом.
– О чем ты все время думаешь? – спросила вдруг Аксиция.
– А? – Пиф подняла глаза. Помолчала. Ответила растерянно: – Не знаю…
ПОСЛЕ ВВЕДЕНИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО НАЛОГА НА ОКНА УЧАСТИЛИСЬ СЛУЧАИ УКЛОНЕНИЯ ОТ УПЛАТЫ. МНОГИЕ ЖИТЕЛИ, ОСОБЕННО В РАЙОНЕ ДОМОВ-КОЛОДЦЕВ, НА БЕРЕГУ ПУРАТТУ, ЗАБИВАЮТ СВОИ ОКНА ДОСКАМИ, ОТКАЗЫВАЯСЬ В ТАКОМ СЛУЧАЕ ПЛАТИТЬ НАЛОГ. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВЗИМАНИЕ В СУДЕБНОМ ПОРЯДКЕ… ТРИ СЛУЧАЯ САМОУБИЙСТВА… НЕ ИМЕЛИ ОБЩЕСТВЕННОГО РЕЗОНАНСА…
– Что-о?
Пиф сделала запрос. Храмовая сетевая конференция («ЭСАГИЛА-ИНФО») сохранила, к счастью, текст предсмертных обращений этих самоубийц. Все трое проходили по разделу «экономические самоубийства». Один писал, что не может жить при забитом окне, поскольку нуждается еженощном созерцании звезды Иштар. «Не перенести беззвездной муки», писал он словами древнего (еще допотопного) поэта.
«Беззвездная мука». Вот еще глупости.
На всякий случай Пиф сделала еще один запрос – о звездопоклонниках. Насчет появления новой секты такого направления «ЭСАГИЛА-ИНФО» хранила полное молчание. Скорее всего, никакой новой секты тут не было, а речь шла об отдельно взятом безумце.
Пиф было поручено изучить экономическую обстановку в Вавилоне для прогнозирования возможного социального взрыва. Запрос был правительственный, поэтому на подготовку прорицания младшей жрице выделили два дополнительных дня.
Правительство собиралось повысить некоторые налоги и поднять плату на воду, мотивируя это необходимостью реконструкции очистных сооружений на Евфрате.
– Не нравится мне все это, – промолвила Пиф, выключая компьютер.
Аксиция отложила в сторону распечатку, которую изучала с карандашом в руке.
– Что именно тебе не нравится, Пиф?
– Запрос не нравится.
– Я не помню случая, чтобы тебе нравился запрос. Кроме первого месяца работы.
– Возможно. Да, скорее всего, мне просто все надоело. Но в этом запросе есть что-то нехорошее… Червоточина какая-то…
Аксиция опустила подбородок на скрещенные руки.
– Знаешь что мне кажется? – сказала она. – Что ты допустила самую большую оплошность, какую только может допустить жрица Оракула.
Пиф подняла брови, так что их стало видно из-под оправы очков.
– Ты это о чем?
– Вот здесь, – Аксиция постучала себя тонким пальцем по груди, – должно быть пусто. Никаких эмоций. Ты не должна никого любить.
– Кроме подруг и мамочки?
– Вообще никого, – повторила Аксиция. – Жрица – пустой сосуд.
Пиф сморщилась.
– Я помню. Белза нам говорил…
– Он правильно говорил, Пиф.
– Отстань, – сердито сказала Пиф, забыв о том, что сама завязала разговор.
Пожав плечами, Аксиция снова взялась за свою распечатку.
«БЕЗЗВЕЗДНАЯ МУКА». НАЛОГ НА ОКНА… ПОВЫШЕНИЕ НАЛОГА НА ВОДУ… ЧАСТНЫЕ АРЫКИ ПОДЛЕЖАТ ПОЛУТОРНОМУ НАЛОГООБЛОЖЕНИЮ… НЕУЧТЕННЫЕ ДОХОДЫ… УЩЕМЛЕНИЕ ПРАВ ЧАСТНЫХ СОБСТВЕННИКОВ… СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА…
Что-то во всем этом ей не нравилось. Она так и сказала Верховному, когда тот вызвал ее и спросил, как продвигается работа над правительственным заказом.
После той ночи в Покоях Тайных Мистерий они виделись впервые. Верховный Жрец осунулся и даже как будто постарел – видать, заботы грызли. Он сидел за столом в своем кабинете, постукивая пальцами по толстой папке с золотым тиснением «НА ПОДПИСЬ».
– Это была моя инициатива – чтобы заказ от правительства поручили именно вам, – начал он без предисловий. – Я считаю, что вы обладаете значительно более сильным потенциалом, чем это необходимо для рядовой младшей жрицы. Что вы скажете насчет второго посвящения?
Пиф прикинула: жрицы второго посвящения получают на восемнадцать сиклей больше. Почему бы и нет?
– Вот и хорошо. Просто замечательно, – сказал Верховный, хлопнув ладонью по папке. И с неожиданной откровенностью, весьма лестной в устах начальства, добавил: – Самое забавное, что в этом вопросе мы сошлись с Верховной Жрицей. За последние пять лет это едва ли не единственный вопрос, в котором мы с ней полностью единодушны.
Воспоминание о ночи в Покоях Тайных Мистерий мелькнуло во взгляде Верховного Жреца. Мелькнуло лишь на короткий миг, но Пиф успела его заметить. И позволила себе еле заметно улыбнуться, наклоняя голову в жреческом покрывале.
Она заговорила о заказе, для которого изучала материалы. Верховный Жрец настаивал на выполнении его в кратчайшие сроки.
– У меня такое ощущение, что клиента интересует совершенно не то, о чем он сделал запрос, – сказала Пиф.
– Забудьте обо всех ощущениях, – твердо сказал Верховный Жрец. – Вам велено изучить обстановку с точки зрения возможного социального взрыва, вот и изучайте. Никаких чувств при этом быть не должно. Жрица – пустой сосуд. Эмоции ни в коем случае не должны смущать ее во время встречи с богами…
За сегодняшний день Пиф слышала это второй раз. И если от Аксиции ей удалось отмахнуться, то слова Верховного всерьез задели ее. Неужели так заметно все то, что с ней происходит?
Проклятье.
В ТАКОЙ ВАЖНОЙ ДЛЯ ЭКОНОМИКИ ВАВИЛОНА ОТРАСЛИ, КАК РАБОТОРГОВЛЯ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗНАЧИТЕЛЬНО ПРЕВЫШАЕТ СПРОС. СЛЕДСТВИЕ: ДЕШЕВИЗНА РАБСКОЙ СИЛЫ. СЛЕДСТВИЕ: БЕЗРАБОТИЦА СВОБОДНЫХ. СЛЕДСТВИЕ: НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДЛЯ СВОБОДНЫХ СОДЕРЖАТЬ РАБОВ. СЛЕДСТВИЕ: ОБИЛИЕ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ, КОТОРЫХ СОДЕРЖИТ ГОРОДСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ. СЛЕДСТВИЕ: ФИЗИЧЕСКОЕ СОКРАЩЕНИЕ ПОГОЛОВЬЯ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ ПУТЕМ ЛИКВИДАЦИИ (ВАРИАНТ: ПРОДАЖА ИХ ЗА ГРАНИЦУ = УТЕЧКА МОЗГОВ ИЗ ВАВИЛОНИИ, ЧТО НЕДОПУСТИМО ПО СТРАТЕГИЧЕСКИМ И ПОЛИТИЧЕСКИМ СООБРАЖЕНИЯМ). СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНЫЕ ПРОТЕСТЫ СО СТОРОНЫ ОРГАНИЗАЦИЙ «ДРУГ ЧЕЛОВЕКА», «ЖИЗНЬ РАДИ ЖИЗНИ» И ДРУГИХ. СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА…
МАР-БАНИ: ПОТОМСТВЕННАЯ РОДОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ… без вас знаю… Что у них там, в базу данных, вся Большая Вавилонская Энциклопедия забита? …ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ РАЗОРИВШАЯСЯ И СЛИВШАЯСЯ СО СРЕДНИМ (ВАРИАНТ: НИЗШИМ КЛАССОМ)… ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ОППОЗИЦИОННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ… БЕСПРИНЦИПНОСТЬ… ОПОРА НА ТРАДИЦИИ… ИДЕОЛОГИЯ ДОПОТОПНОГО РЕЖИМА (ВТОРАЯ И ТРЕТЬЯ ДИНАСТИИ)… ОТКЛИК У ПРОСТОГО НАРОДА ВСЛЕДСТВИЕ ПРОСТОТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОГРАММЫ И БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ… Ого!.. ЗАМЕТНАЯ АКТИВИЗАЦИЯ (ИСТОЧНИК: ВЫСТУПЛЕНИЯ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ – СТИЛИСТИЧЕСКИЙ И СЕМАНТИКО-ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ, КОМПЬЮТЕРНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ: ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНОГО АНАЛИЗА «ХАЛДЕЙСКИЙ АНАЛИТИК»…) СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫ…
Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и «возносить», что положено, мальчик совершенно успокоился.
Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои воды, рассекая город на две части.
Мальчик вдруг признался:
– Пока этот… ну, мой… был жив, он никогда не видел города по-настоящему… Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал. А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные лавочки рядом… Наконец-то я от него избавился. Мне как будто глаза кто-то промыл чистой водой…
Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а после вдруг отпустила руку Бэды и побежала.
– Пока! – крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от нетерпения подпрыгивая. – Я еще как-нибудь загляну к тебе! Потом!
Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую подарила ему Пиф.
– Пока, – пробормотал он. – До свидания, душа.
– Я вдруг подумала, – сказала Гедда, – как все это хрупко.
– Что хрупко? – спросила Пиф.
– Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще – человек… Хлоп – и вот его уже нет…
– Зануда, – сказала Пиф.
Храм, куда Бэда отправился «возносить», существовал на полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона, впоследствии частично перестроенных под метро.
На станции «Площадь Наву» было несколько боковых тоннелей, выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной табличкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», был занят подпольной христианской общиной. За известную плату руководство вавилонского метрополитена смотрело на это сквозь пальцы.
Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если что, выгородил перед начальством.
– Опять по бабам собрался? – спросил проницательный Беренгарий.
Бэда неопределенно пожал плечом.
Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул Бэде.
– Ладно, забери. Купи ей мороженое.
– Здесь не хватит на мороженое.
– Да и не любит она мороженого, – подхватил Беренгарий. – Она водку любит.
Бэда похолодел.
– Кто «она»?
– Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто.
– Я не к ней, – сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое.
БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ… КУРС АКЦИЙ… ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ… МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД… НЕРАЦИОНАЛЬНО… БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО… ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ… ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА… ПОСТАВКИ В ЭЛАМ… ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ… аа-ахх… Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста…
Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ…» Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
– Мне бы Петра, – робко сказал Бэда.
– Кого?
– Отца Петра, – повторил Бэда.
– Кто спрашивает?
– Бэда…
И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции «Площадь Наву», погруженные в обычную свою суету – домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво…
Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр…
А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
– Входи уж.
Вошел.
– Иди уж.
Пошел.
Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уёбище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока.
Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
– Я Петр, – сказал он.
Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.
Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
– Вот…
– Что это? – строго вопросил рыжий.
– Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.
– В вазу положи, – распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.
Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.
– Умер человек один, – сказал Бэда. – Просил за него вознести… ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
– А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
– Редко, – сказал Бэда. – Да из барака поди выберись… А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
– Ну, ну, – подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. – Служишь-то как, хорошо?
– Как умею, – сказал Бэда.
– А ты, небось, плохо умеешь?
– Не знаю, – честно сказал Бэда.
– Кому служишь?
Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
– Оракулу, – ответил он еле слышно.
Тут рыжий побагровел, как свекла.
– КОМУ?
– Оракулу.
Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
– В кабаке бесовском?
– Да.
Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:
– Уходи.
– Я сейчас уйду, – поспешно согласился Бэда, – только вы за этого человека… вознесите. Мне ничего больше и не надо.
– Тебе много что надо, – загремел Петр, – только ты, несчастный, этого не понимаешь…
– Да я понимаю… – проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
– Не понимаешь! – громыхал разгневанный Петр. – Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие… – Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: – Как звали того человека?
– Не знаю…
Петр опять начал багровой краской наливаться.
– Как это – не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?
– Я-то помню, какой он и как выглядел… – растерянно сказал Бэда. – А там, где он сейчас, его и подавно знают… Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, держал его за полное дерьмо. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал… И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А душа у него была ясная и чистая… Но это только потом обнаружилось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь – своими бы руками задушил эту гадину.
– Это хорошо, – медленно проговорил Петр, – что ты за мучителя своего молиться хочешь…
– Да какой он мучитель… Так, воришка, а что орал на нас – так то не мучительство, а одно только развлечение… – Бэда ухватил Петра за рукав. – Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.
Петр непонятно молчал.
Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:
– Стоять!
Бэда остановился.
Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и – как показалось перепуганному программисту – замахнулся на него.
– Голову наклони, дикий ты осел, – грозно молвил Петр. – Благословлю тебя.
На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление: «СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала.
А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел и выпустил ее руку.
Пиф – на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) – брови сдвинула, голову вскинула:
– Да пошли они куда подальше со своими объявлениями.
– Неприятности будут, – сказал Бэда тихо.
– Я – пифия, – высокомерно объявила Пиф. – Пусть только прибодаются…
Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под зелеными сводами садов Семирамис.
Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого, пожалуй.
Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе.
Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи – дельфины, бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: «ТУАЛЕТ – 0,5 АШЛУ», «ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ», «ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ», «ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!»
– А что, обезьяны тут хищные? – спросил Бэда.
– Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, – пояснила Пиф.
Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!
Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.
– Натерла, – сказал он, недоумевая. – Зачем женщины только носят такую неудобную обувь?
– Чтобы вам, дуракам, нравиться, – ответила Пиф.
– Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, – сказал Бэда. – А как ты выглядишь – это дело десятое.
Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.
– Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? – сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.
Бэда не ответил.
В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно:
– Им заплатить, наверное, надо…
– Мы их не нанимали, – возразила Пиф. И поинтересовалась: – А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?
– Что иду дискеты покупать.
– Он же проверит.
Бэда отмахнулся.
– Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик.
– А тот мальчик… – вспомнила вдруг Пиф. – Твой надсмотрщик… Ты давно его не видел?
– Давно, – сказал Бэда. – Так ведь всё, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала?
Пиф сморщилась.
– Не нравится мне эта твоя секта.
– Христианство не секта. Это религия.
– Один хрен… – сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.
– Да нет, не один, – сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. – Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.
– Ну ладно, отмолил, – проворчала она. – И что, теперь он, по-твоему, блаженствует… где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..
Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом…
– Будет гроза, – сказал он ни с того ни с сего.
– Ну и что? – отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад.
– Не знаю, – сказал Бэда. – Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику.
– Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил.
Бэда склонил голову набок.
– Ну и что? – спросил он.
Пиф потянулась и капризно сказала:
– Ну хорошо, хорошо… скучаешь… не секта. И ты ходишь в этот ваш храм? Где общественные виселицы?
– Есть еще один, в катакомбах, – ответил Бэда. – В метро. Только он подпольный.
– Скажи-ите… в катакомбах… там что, фальшивые деньги печатают?
– Нет.
Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала несколько ковыляющих шагов.
– Нет, – сказала она, – я так не могу. Лучше уж я босиком пойду.
И решительно сняла туфли.
Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по Евфрату, сгущалась уже темнота.
– Похоже, и правда будет гроза, – заметила Пиф. – Уж пора бы. Просто дышать нечем.
Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был раскаленным.
Некоторое время Бэда смотрел, как она идет – вздрагивая при каждом шаге, туфли в руках, – а после вдруг решился.
– Держись, – сказал он, подставляя ей шею.
Она засмеялась.
– Что, на плечи к тебе влезть?
– Нет… – Он заметно покраснел. – Я тебя так… на руках понесу. Ты за шею держись.
Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.
У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.
– Что люди подумают? – выговорила она наконец.
– Что я тебя люблю, – пропыхтел он.
Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.
– А если кто-нибудь из знакомых увидит? – мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.
– Не ерзай, – попросил он. – Ты все-таки не худенькая.
В конце концов, пифии положено быть со странностями…
Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф… Ну, выбрала… Долго, небось, выбирала… Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.
О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники – сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же…) И как на руках нес – ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, – он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая… На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..
Да только, похоже, не глядел на них никто.
А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая…
Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.
– Передохну, а? – сказал он виновато.
А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла – глаза, очки, улыбка.
Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.
Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.
Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: «Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а… дуррраки обба-а…»
Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они размокнули объятия.
Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.
– Ты что? – вскрикнул Бэда. – Они же дорогущие!..
– Дороже тебя, – подтвердила Пиф. – Ты всего пятьдесят стоил, а они – пятьдесят пять…
Им это показалось так смешно, что они прыснули.
– Я никогда не была так счастлива, – говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была – босая, с сосульками мокрых волос. – Никогда, Гедда!..
Гедда улыбалась.
– У тебя какие-то синие пятна на платье, – сказала она вдруг.
– Где? – Пиф нагнулась, придерживая кружева рукой. – Какие еще синие пятна?
Она подошла к зеркалу, оставляя мокрые следы на геддином паркете. Поглядела, щурясь.
И правда, тончайший белоснежный виссон был в каких-то непонятных синих пятнах, словно им подтирали пролитые чернила.
– Ох ты, – пробормотала Пиф, расстраиваясь. – Где это я так?
Гедда подумала немного, рассеянно глядя, как подруга трет запачканный виссон между пальцами.
– А твой этот Бедочка… – сказала она наконец, осененная догадкой. – Что на нем было надето?
– Хламида какая-то. Что все программисты в Оракуле носят, то и надето…
– Какого цвета?
– Синего… Дерьмо! – завопила Пиф яростно. – Эти скопидомы в Оракуле выдали ему, небось, самую дешевую… крашеную…
Она плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу.
Гедда сунула ей в руки бокал с крепленым вином.
– Согрейся, а то потом на жертвеннике сипеть будешь. Позорище мое…
Пиф отпила сразу полбокала и резко вздохнула.
Гедда внимательно следила за ней. Приключения Пиф всегда были бурными и увлекательными, но, выслушивая отчеты о них, надлежало соблюдать некоторую осторожность.
Пиф пила вино. Гедда подбавляла ей в бокал из бутылки и помалкивала.
Пиф пила.
Гедда молчала.
Наконец Пиф вполне оценила ситуацию и расхохоталась.
– Итак, мой возлюбленный на меня полинял… Гедда, ну скажи, – кто еще, кроме меня, мог так вляпаться?..
…ВО ИМЯ БОЖЕСТВЕННОГО ЧЕРВА МАРДУКОВА… КОН…САЛТИНГ…
– Аксиция, где у нас словарь иностранных слов?
– Как ты только переподготовку прошла? – спросила Аксиция, доставая с полки толстую книгу в темном переплете.
– Понятия не имею. Спасибо.
Пиф взяла книгу и рассеянно уткнулась в нее носом.
– О чем ты все время думаешь? – спросила вдруг Аксиция.
– А? – Пиф подняла глаза. Помолчала. Ответила растерянно: – Не знаю…
ПОСЛЕ ВВЕДЕНИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО НАЛОГА НА ОКНА УЧАСТИЛИСЬ СЛУЧАИ УКЛОНЕНИЯ ОТ УПЛАТЫ. МНОГИЕ ЖИТЕЛИ, ОСОБЕННО В РАЙОНЕ ДОМОВ-КОЛОДЦЕВ, НА БЕРЕГУ ПУРАТТУ, ЗАБИВАЮТ СВОИ ОКНА ДОСКАМИ, ОТКАЗЫВАЯСЬ В ТАКОМ СЛУЧАЕ ПЛАТИТЬ НАЛОГ. НАСИЛЬСТВЕННОЕ ВЗИМАНИЕ В СУДЕБНОМ ПОРЯДКЕ… ТРИ СЛУЧАЯ САМОУБИЙСТВА… НЕ ИМЕЛИ ОБЩЕСТВЕННОГО РЕЗОНАНСА…
– Что-о?
Пиф сделала запрос. Храмовая сетевая конференция («ЭСАГИЛА-ИНФО») сохранила, к счастью, текст предсмертных обращений этих самоубийц. Все трое проходили по разделу «экономические самоубийства». Один писал, что не может жить при забитом окне, поскольку нуждается еженощном созерцании звезды Иштар. «Не перенести беззвездной муки», писал он словами древнего (еще допотопного) поэта.
«Беззвездная мука». Вот еще глупости.
На всякий случай Пиф сделала еще один запрос – о звездопоклонниках. Насчет появления новой секты такого направления «ЭСАГИЛА-ИНФО» хранила полное молчание. Скорее всего, никакой новой секты тут не было, а речь шла об отдельно взятом безумце.
Пиф было поручено изучить экономическую обстановку в Вавилоне для прогнозирования возможного социального взрыва. Запрос был правительственный, поэтому на подготовку прорицания младшей жрице выделили два дополнительных дня.
Правительство собиралось повысить некоторые налоги и поднять плату на воду, мотивируя это необходимостью реконструкции очистных сооружений на Евфрате.
– Не нравится мне все это, – промолвила Пиф, выключая компьютер.
Аксиция отложила в сторону распечатку, которую изучала с карандашом в руке.
– Что именно тебе не нравится, Пиф?
– Запрос не нравится.
– Я не помню случая, чтобы тебе нравился запрос. Кроме первого месяца работы.
– Возможно. Да, скорее всего, мне просто все надоело. Но в этом запросе есть что-то нехорошее… Червоточина какая-то…
Аксиция опустила подбородок на скрещенные руки.
– Знаешь что мне кажется? – сказала она. – Что ты допустила самую большую оплошность, какую только может допустить жрица Оракула.
Пиф подняла брови, так что их стало видно из-под оправы очков.
– Ты это о чем?
– Вот здесь, – Аксиция постучала себя тонким пальцем по груди, – должно быть пусто. Никаких эмоций. Ты не должна никого любить.
– Кроме подруг и мамочки?
– Вообще никого, – повторила Аксиция. – Жрица – пустой сосуд.
Пиф сморщилась.
– Я помню. Белза нам говорил…
– Он правильно говорил, Пиф.
– Отстань, – сердито сказала Пиф, забыв о том, что сама завязала разговор.
Пожав плечами, Аксиция снова взялась за свою распечатку.
«БЕЗЗВЕЗДНАЯ МУКА». НАЛОГ НА ОКНА… ПОВЫШЕНИЕ НАЛОГА НА ВОДУ… ЧАСТНЫЕ АРЫКИ ПОДЛЕЖАТ ПОЛУТОРНОМУ НАЛОГООБЛОЖЕНИЮ… НЕУЧТЕННЫЕ ДОХОДЫ… УЩЕМЛЕНИЕ ПРАВ ЧАСТНЫХ СОБСТВЕННИКОВ… СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА…
Что-то во всем этом ей не нравилось. Она так и сказала Верховному, когда тот вызвал ее и спросил, как продвигается работа над правительственным заказом.
После той ночи в Покоях Тайных Мистерий они виделись впервые. Верховный Жрец осунулся и даже как будто постарел – видать, заботы грызли. Он сидел за столом в своем кабинете, постукивая пальцами по толстой папке с золотым тиснением «НА ПОДПИСЬ».
– Это была моя инициатива – чтобы заказ от правительства поручили именно вам, – начал он без предисловий. – Я считаю, что вы обладаете значительно более сильным потенциалом, чем это необходимо для рядовой младшей жрицы. Что вы скажете насчет второго посвящения?
Пиф прикинула: жрицы второго посвящения получают на восемнадцать сиклей больше. Почему бы и нет?
– Вот и хорошо. Просто замечательно, – сказал Верховный, хлопнув ладонью по папке. И с неожиданной откровенностью, весьма лестной в устах начальства, добавил: – Самое забавное, что в этом вопросе мы сошлись с Верховной Жрицей. За последние пять лет это едва ли не единственный вопрос, в котором мы с ней полностью единодушны.
Воспоминание о ночи в Покоях Тайных Мистерий мелькнуло во взгляде Верховного Жреца. Мелькнуло лишь на короткий миг, но Пиф успела его заметить. И позволила себе еле заметно улыбнуться, наклоняя голову в жреческом покрывале.
Она заговорила о заказе, для которого изучала материалы. Верховный Жрец настаивал на выполнении его в кратчайшие сроки.
– У меня такое ощущение, что клиента интересует совершенно не то, о чем он сделал запрос, – сказала Пиф.
– Забудьте обо всех ощущениях, – твердо сказал Верховный Жрец. – Вам велено изучить обстановку с точки зрения возможного социального взрыва, вот и изучайте. Никаких чувств при этом быть не должно. Жрица – пустой сосуд. Эмоции ни в коем случае не должны смущать ее во время встречи с богами…
За сегодняшний день Пиф слышала это второй раз. И если от Аксиции ей удалось отмахнуться, то слова Верховного всерьез задели ее. Неужели так заметно все то, что с ней происходит?
Проклятье.
В ТАКОЙ ВАЖНОЙ ДЛЯ ЭКОНОМИКИ ВАВИЛОНА ОТРАСЛИ, КАК РАБОТОРГОВЛЯ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗНАЧИТЕЛЬНО ПРЕВЫШАЕТ СПРОС. СЛЕДСТВИЕ: ДЕШЕВИЗНА РАБСКОЙ СИЛЫ. СЛЕДСТВИЕ: БЕЗРАБОТИЦА СВОБОДНЫХ. СЛЕДСТВИЕ: НЕВОЗМОЖНОСТЬ ДЛЯ СВОБОДНЫХ СОДЕРЖАТЬ РАБОВ. СЛЕДСТВИЕ: ОБИЛИЕ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ, КОТОРЫХ СОДЕРЖИТ ГОРОДСКАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ. СЛЕДСТВИЕ: ФИЗИЧЕСКОЕ СОКРАЩЕНИЕ ПОГОЛОВЬЯ НЕРАСКУПЛЕННЫХ РАБОВ ПУТЕМ ЛИКВИДАЦИИ (ВАРИАНТ: ПРОДАЖА ИХ ЗА ГРАНИЦУ = УТЕЧКА МОЗГОВ ИЗ ВАВИЛОНИИ, ЧТО НЕДОПУСТИМО ПО СТРАТЕГИЧЕСКИМ И ПОЛИТИЧЕСКИМ СООБРАЖЕНИЯМ). СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНЫЕ ПРОТЕСТЫ СО СТОРОНЫ ОРГАНИЗАЦИЙ «ДРУГ ЧЕЛОВЕКА», «ЖИЗНЬ РАДИ ЖИЗНИ» И ДРУГИХ. СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫВА…
МАР-БАНИ: ПОТОМСТВЕННАЯ РОДОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ… без вас знаю… Что у них там, в базу данных, вся Большая Вавилонская Энциклопедия забита? …ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ РАЗОРИВШАЯСЯ И СЛИВШАЯСЯ СО СРЕДНИМ (ВАРИАНТ: НИЗШИМ КЛАССОМ)… ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ОППОЗИЦИОННЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ… БЕСПРИНЦИПНОСТЬ… ОПОРА НА ТРАДИЦИИ… ИДЕОЛОГИЯ ДОПОТОПНОГО РЕЖИМА (ВТОРАЯ И ТРЕТЬЯ ДИНАСТИИ)… ОТКЛИК У ПРОСТОГО НАРОДА ВСЛЕДСТВИЕ ПРОСТОТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОГРАММЫ И БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ… Ого!.. ЗАМЕТНАЯ АКТИВИЗАЦИЯ (ИСТОЧНИК: ВЫСТУПЛЕНИЯ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ – СТИЛИСТИЧЕСКИЙ И СЕМАНТИКО-ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ, КОМПЬЮТЕРНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ: ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНОГО АНАЛИЗА «ХАЛДЕЙСКИЙ АНАЛИТИК»…) СЛЕДСТВИЕ: ВОЗМОЖНОСТЬ СОЦИАЛЬНОГО ВЗРЫ…