Хаецкая Елена Владимировна. Анахрон. Книга вторая

   Старый вандал поразмыслил над ее словами. Сказал так. У рекилингов в бурге есть военный вождь. Он собирает разные диковины. Эти диковины он привозит из военных походов. Когда в бурге праздник и пир, вождь приносит свои диковины в дружинную избу и гордится ими перед воинами. Но не стал бы он привозить ни старый труп из кургана, ни битую посуду. Ужель народ Сигизмунда большего навоевать на смог? Вот зачем ту гнилую деревяшку взяли? Какое же это сокровище?
   — Это ДРЕВНЯЯ деревяшка, — попыталась объяснить Вика.
   — Давайте ребенка спросим, — с торжеством предложил Валамир. — У него душа новая, всякими глупостями еще не обременена…
   — Конечно, не обременена, — проворчал Сигизмунд, — данкины всякие, кэпсы, трансформеры…
   Тем не менее призвали Ярополка и спросили, признает ли он эту гнилую деревяшку и черепки за сокровища. Ярополк, чуя подвох, молчал. То на деда глазами стрельнет, то на Сигизмунда. Соображал, какой ответ больше выгоды принесет. Наконец выговорил:
   — А чего… вот если бы трансики…
   Дед восторжествовал.
   Они посмотрели еще несколько шкафов. Медные пряжки, фибулы, детали конской упряжи, ржавые наконечники стрел… Аттила со знанием дела комментировал: эти, мол, стрелы легкие, на зверя, а те — тяжелые, боевые, вон у них зазубрины, чтобы в ране застревало… А чьи это стрелы?
   Вика прочитала название финно-угорского племени, которое вандалу ничего не говорило.
   Неожиданно Валамир замер как громом пораженный.
   — Вико! — воскликнул он. (Смотрительша опять напряглась на стуле, подалась вперед.) — А от нас что осталось? От нашего народа?
   Вика помолчала. Чуть улыбнулась — грустно-грустно. И ответила:
   — От вас почти ничего не осталось… В Африке только каменный столб с оперенной свастикой и несколько могильных плит с именами. Кое-кто считает, что это вандальские имена. Пяток монет еще.
   — И все? — не поверил дед. — Не может быть такого, чтобы совсем ничего не осталось! Столько всего у нас! Столько было сделано, завоевано! Воспето!
   — Очень давно это было. Время все поглотило. — Вика сложила пальцы колечками. — Год — это круг. Звено цепи. Длинная цепь получилась. Первые звенья уже ржой осыпались, а кузнец все кует и кует…
   Дед Валамир медленно опустился на каменный пол, схватился обеими руками за косы и, покачиваясь из стороны в сторону, завел какой-то надрывный плач.
   Смотрительша так и подскочила.
   — Да что вы себе позволяете! Разве так можно? Уберите его, раз он не умеет себя вести! Старый, а хулиган!
   — Заткнись! — резко сказала Вика. — Дура старая! Это великий шведский археолог!
   Свершилось чудо. Смотрительша заткнулась.
   Видимо, у церберши был сегодня черный день. В торце обычно безлюдного зала появились еще два посетителя. Они двигались из глубин скифской экспозиции и шумно лаялись между собой. Бойкая бабенка ухитрялась на ходу вести научную дискуссию, чем-то бурно возмущаться и жеманиться неведомо перед кем. Во всяком случае, ее «кавалер» на все ее ужимки внимания не обращал. Утыкался длинным носом в стекла шкафов, морщился, приподнимая очки, бормотал.
   Его Сигизмунд узнал, хотя и не сразу. Про себя Сигизмунд давно окрестил его «человеком из подворотни». Он же — Гэндальф из «Сайгона». Этот человек удачно вписывался в интерьер и контекст утреннего супермаркета, но исключительно хреново — в контекст Эрмитажа. Что-то часто он стал попадаться. Впрочем, Питер — город маленький. Это все так говорят, кроме рабочих и крестьян.
   Вертлявую бабенку Сигизмунд видел до этого только один раз — у Аськи из-за шкафа. Вроде, та самая.
   Завидев Вику, гротексная парочка устремились к ней. Бабенка с ходу затарахтела:
   — Ой, привет! А ты что тут делаешь? Я думала, мы одни такие придурочные — сюда таскаться…
   «Человек из подворотни» оторвался от созерцания битых черепков, обернулся и вскричал:
   — Виктория! Мать! А ты-то что тут?
   И шумно полез целоваться.
   К изумлению Сигизмунда, Виктория заплясала, как кобылка-двухлетка, охотно обменялась с человеком размашистым поцелуем.
   Сигизмунд ощутил укол ревности.
   Церберша наблюдала эту сцену, высунувшись из-за шкафа. На ее лице было написано отвращение. Что за упадок нравов!
   «Шведский археолог» что-то втолковывал у дальнего шкафа Ярополку, потыкивая пальцем то в стекло, то себя в зад. Мол, вот так! И вот так! И вот так! Ярополк, слегка надувшись, внимал причудливому деду. За стеклом находился устрашающих размеров ржавый наконечник копья.
   Бабенка яростно засверкала очками. Наскочила на Викторию:
   — Ты карту эту видела? Нет, ты видела это?
   «Человек из подворотни» кивал, встревал невнятными репликами — был очень возбужден.
   Вика повернулась к Сигизмунду. Представила его своим знакомым:
   — Это Морж.
   — Да виделись уж, — развязно произнесла бабенка.
   Ее спутник, подумав, обменялся с Сигизмундом рукопожатием.
   — В свое время случайно не встречались? — спросил Сигизмунд.
   — Возможно…
   — В «Сайгоне»?
   Человек мутно уставился на Сигизмунда. Видимо, вспоминал что-то. Не вспомнил. Однако сказал, закивав и фальшиво заулыбавшись:
   — Да, да…
   И тут же о чем-то своем задумался, напрочь выбросив Сигизмунда из головы. Трендеть предоставил бабенке. Та охотно зачастила, сетуя на ужасное засилие в Эрмитаже школы академика Рыбакова и на несправедливость по отношению к древним восточногерманским племенам.
   Сигизмунд решил развеять неблагоприятное впечатление о себе как о похмельном ханыге, который ночует у Аськи за шкафом и стреляет у нее последнюю десятку.
   — А что с этой картой? — спросил он.
   — Говно, а не карта, — убежденно сказал вдруг викин знакомый.
   Сигизмунд заметил, что и он, и бойкая бабенка то и дело косят одним глазом в сторону старого вандала.
   Карта была квалифицирована как сущее говно вот по какой причине. Изображала она — что? Правильно, Великое Переселение народов. А какой народ из переселявшихся был самым великим? Конечно же готы! А где, спрашивается, обозначены эти готы на карте? Где?
   Не было готов на этой карте. Почему? Из-за рыбаковщины. Рыбаков считает, что кругом были одни славяне. А Италию кто в VI веке захватил? Пушкин?
   Из всех германцев одних только вандалов обозначили. Вынуждены были. И то потому лишь, что про «вандализм» каждый школьник знает.
   Некоторое время оба увлеченно говорили о вандалах. Хвастались, что пытаются реконструировать «национальный вандальский характер».
   Сигизмунд слушал и про себя умирал со смеху. У Вики тоже было очень своеобразное выражение лица. Смешнее всего было то, что ни Валамир, ни Вамба, ни Лантхильда, ни тем более Вавила описанию «типичного вандала» решительно не соответствовали.
   Подошел дед, ведя за руку Ярополка. Парочка поздоровалась и с Валамиром: бабенка — кокетничая, ее друг — рассеянно. Видно было, что иностранцы, даже чудаковатые, не входили в сферу их интересов. Ребята алкали подлинной древности.
   Дед важно произнес:
   — Дра-астис!
   Это было едва ли не единственное русское слово, которое он освоил.
   Стараясь не засмеяться, Вика сказала что-то Валамиру.
   — Ну ладно, мы пошли! — сказала бабенка. — Созвонимся.
   Ее приятель снова широко и фальшиво улыбнулся, на миг вынырнув из своих размышлений, церемонно раскланялся с Сигизмундом и старым вандалом и с явным облегчением удалился.
   — Странноватые ребята, — сказал Сигизмунд, глядя парочке вслед.
   Вика пожала плечами.
   — Просто очень упертые в одну тему. Кстати, мы с Аськой у них тогда и нажрались. В твой день рождения.
   Побродили по безлюдным залам скифской экспозиции. Подивились на шлемы для лошадей, украшенные оленьими рогами, на «голову вождя со снятым скальпом» (Сигизмунд машинально прочитал надпись на этикетке, когда Ярополк, вытаращив испуганные глаза, спросил — что это такое). Старый вандал увидел, как дитятко показывает на отрезанную и высушенную голову. Обрадовался. Пустился в объяснения. Мол, вождь рекилингов тоже вражьей головой хвастать любит.
   Скифскую экспозицию дед одобрил. Богатые вещи захвачены — и кинжалы, и сапоги, и доспехи. Не то что глиняные горшки.
   Вика предложила сводить деда с Ярополком в рыцарский зал, но Ярополк уже устал и хныкал. Да и Валамир был переполнен впечатлениями.
   — В Эрмитаже ужасно устаешь, я заметила, — сказала Вика. — Воздух тут другой, что ли…
   — Ты в рыцарский зал Вавилу с Вамбой своди, — предложил Сигизмунд. — Заодно голых богинь им покажешь. Они будут в восторге.

* * *

   Старый вандал — в меру сил и возможностей — приобщал Сигизмунда и его «наложниц» к благолепию. Так, он завел обычай трапезничать в столовой, при богах — Аспиде и годиск-квино. Лантхильда подавала в старой огромной супнице варево, куда обычно входили мясо, картошка, рис и макароны. Вкушали степенно, по очереди, из супницы. Тарелок не полагалось, зато полагались большие ломти хлеба, дабы не капать на скатерть.
   Сигизмунд сперва стеснялся, но видя, как быстро приобщились Вика и Аська, устыдился и не захотел оставаться в меньшинстве. Кроме того, оказалось, что «одногоршковый» метод ничуть не хуже «многотарелочного».
   Обычная ложка для такой трапезы мелковата. Блюдя благочиние, дед — через Вавилу — разместил у Дидиса заказ, и вавилин скалкс изготовил на всю семью большие деревянные ложки.
   Кстати, Вавилу дед осуждал. Живя у Аськи, совершенно разложился Вавила и стремительно двигался к гамбургеру. Ворчал по этому поводу Валамир Гундамирович: мол, богами как частоколом обставился, а благочиния ни на грош!
   После Эрмитажа дед был понур и мрачен.
   Ярополка же трапеза изумила. Наталья решительно воспрещала лазить в кастрюлю. Здесь же это наоборот предписывалось.
   Балованный ребенок, естественно, полез к супнице первым и мгновенно огреб от деда Валамира ложкой по лбу. Ярополк сперва чрезвычайно удивился, потом решил зареветь, но испугался — больно уж страшно нахмурил брови дед. Поэтому Ярополк тянул сквозь зубы суп из большой ложки, тихонько точа слезу.
   Сигизмунд не без любопытства наблюдал за тем, какой эффект оказала на избалованного Ярополка незатейливая макаренковская педагогика старого вандала.
   В разгар трапезы явилась Наталья. С порога уличила Сигизмунда в ряде особо тяжких преступлений. Носки Ярополку не сменил — вон, в пакете так и валяются… Стельки, конечно, не вытащил…
   Сигизмунд не стал ей ничего объяснять. По опыту знал — бесполезно. Просто молча провел в «трапезную». Наталья вошла и застыла как вкопанная.
   Ярополка из-за стола было почти не видать. С одной стороны нависал громадный Вамба, похожий на медведя. С другой — страшный старик, весь в шрамах.
   И ненавистная белобрысая сучка.
   Белобрысая встала, быстро облизала ложку и положила ее на стол. Дед что-то сурово произнес, обращаясь к Наталье. Среди отребья — Наталья только сейчас заметила — затесалась холеная и строгая девица. Девица-то и перевела речи старого монстра:
   — Он говорит, чтобы ты садилась за стол. Его дочь уступила тебе свое место и свою ложку.
   Наталья медленно стала наливаться краской. Ярополк заскулил, чуя поддержку.
   — Ты понимаешь, Наталья, тут… — начал было Сигизмунд. — Такие дела…
   Валамир произнес еще несколько фраз. Вика передавала безразлично-брезгливым тоном переводчика видеофильмов:
   — Он говорит, что ты плохо воспитала сына Сигизмунда. Где ты научилась столь дурным манерам? В твоем сыне доброе семя, но скверный уход не позволяет этому семени развиться в полной мере. Он говорит, что Сигизмунд — хороший отец. Он рад, что его дочь носит семя Сигизмунда.
   — Ярополк, пойдем отсюда! — ледяным голосом произнесла Наталья.
   — Погоди, Наталья!.. Сядь ты, — засуетился Сигизмунд.
   Вамба с ленцой разглядывал Наталью своими водянистыми глазами. Потом вдруг встал и легким пружинящим шагом вышел из гостиной.
   Аттила что-то шепнул Вике. Та хихикнула.
   Ярополк, бросив на скатерть ложку с недоеденным супом, заревел и устремился к матери. Ни на кого не глядя, Наталья направилась в прихожую. Сигизмунд метнулся за ней.
   — Да послушай ты наконец!..
   — Нам не о чем говорить.
   — Наталья!
   — И чтоб… — Не закончив гневной тирады, Наталья вдруг побелела и завизжала.
   Сигизмунд обернулся.
   В дверях кухни в горделивой позе застыл Вамба. С его руки капала кровь. Глядя Наталье в глаза и ухмыляясь во весь рот, Вамба медленно наискось провел пятерней по физиономии, оставляя кровавые полосы.
   Затем он принял другую позу, еще более спесивую. Поиграл мышцами. Небрежным хищным шагом двинулся по коридору. Зацепил Наталью плечом.
   Наталья шарахнулась к Сигизмунду, вцепилась в его руку.
   Вамба скрылся в «светелке».
   — Это отморозки, да? — горячечно зашептала Наталья. — С кем ты связался? Они же тебя убьют… Может, тебе бежать? Бог с ней, с квартирой…
   — Наталья, поверь: это очень приличные люди, — стараясь говорить как можно убедительнее, сказал Сигизмунд.
   Из гостиной вышла Лантхильда. Выпятив живот, произнесла важно:
   — Сигисмундс! Аттила зват — кусат конес!
   — Какой конец кусать? — пробормотал Сигизмунд.
   — Еда… фодинс… еда итан! Надо. Нуу…

* * *

   Когда за Натальей захлопнулась дверь, Виктория высказалась прямо:
   — Ну и говнюк же ты, Морж! И как она только решилась замуж за тебя выйти?
   — А я ее обманул, — беспечно сказал Сигизмунд. — Я тогда хорошим прикидывался. — И быстро перевел разговор на другую тему: — Слушай, а что он кровью-то вымазался?
   — Понравиться ей хотел. Показать, какой он крутой.
   — Понравиться? Зачем? — поразился Сигизмунд. Ему как-то и в голову не приходило, что кто-нибудь захочет понравиться Наталье.
   Вика фыркнула.
   — Старый ты становишься. Для чего мужчина женщине понравиться хочет?
   Глава девятнадцатая
   Лето начиналось полувяло. Чтобы горожане не избаловались, Питер порадовал их в июне неделькой ноябрьских холодов.
   Сигизмунд затеял мороку с перерегистрацией «Морены». Естественно, дело затянулось. Все ушли в отпуска, везде намекали, что надо бы дать на лапу. Давать было нечего.
   Виктория все больше времени проводила у своих друзей «из соседней подворотни». Как-то Сигизмунд спросил ее, о чем они там так подолгу разговаривают.
   — О готском языке, — ответила Вика.
   — Что, они тоже?
   Вика засмеялась. Пояснила: оттяг у людей такой.
   — Неужто другого оттяга себе не нашли?
   — Что, водку жрать или дебильные передачки по ящику глазеть?
   Сигизмунд пожал плечами.
   — Нет, просто выбор необычный. Почему именно готский?
   — По двум причинам. Это они так объясняют. Во-первых, трудный. Во-вторых, бесполезный.
   — Слушай, Вика. А что в этом готском такого, что можно неделями обсуждать? Я понимаю еще, часок-другой… Но НЕДЕЛЯМИ! Сколько ты там уже торчишь?
   — Не знаю… Давно. Просто интересно. Они из-за одного диграфа ругались наверное месяц.
   — Что такое диграф?
   — Когда двумя буквами пишут один звук. Самое жуткое — я-то точно знаю, как этот диграф читается, а сказать не могу! — И вдруг доверительно пожаловалась: — Я так измучилась… Им ведь действительно интересно. А я их даже ни одному ругательству научить не могу. Сейчас начала уже чуть ли не под видом сказок им все это рассказывать: мол, «я так вижу»… А сама валамировы байки пересказываю. Они, по-моему, уже роман про своих готов пишут.
   Сигизмунд насторожился.
   — Ты, Виктория, аккуратней.
   — Господи, Морж! Ты соображай, в каком мире мы живем! ЗДЕСЬ ВСЕМ НА ВСЕ НАСРАТЬ! — И почти плача добавила: — Вот встретила людей, которым не насрать!..
   — Да я насчет Анахрона, — угрюмо пояснил Сигизмунд.
   — Да чтоб он подавился, этот Анахрон! Чтоб он собственные кишки сожрал!

* * *

   Из вандалов явно и тяжело страдал по дому Вавила. Мало того, что от своего народа оторван, так еще и из родни никого здесь не имел. Валамировичи хоть вместе, а Вавила — сам по себе.
   Аська Сигизмунду жаловалась:
   — Слушай, Морж, мне даже страшно, Вавилыч ведь места себе не находит. Я уж: «Вавилушка то, Вавилушка се», варенье для него переварила — нашла у себя окаменевшее с позапрошлого года, одного сахара туда вбухала — смерть! А он лыбится, но чувствую: труба. С игровиками связался, представляешь? Учит их викингами быть.
   — Кем?
   — Ну, викингами. Вавилыч ведь тоже не дурак, конспирацию понимает. Я ему все объяснила. И что такое конспирация, и что такое викинги. Набрал ватагу из сопляков, они мечи из лыж делают, представляешь? Улет! И Вавилычу тоже сделали. Из лыжи! Когда принесли, надо было рожу вавилину видеть. Морж, ты бы ему меч отдал, а? На хрена тебе вавилин меч?
   — Для конспирации.
   — Собирается в Каннельярви капище Вотана возводить. Дидис уже идола выстругал. Слушай, сколько народу, оказывается, на самом деле в Вотана верит! И на таком серьезе, я улетаю… Я одного не пойму, Морж: почему русские мальчики и девочки в Вотана верят? Хоть бы в Ярилу какого верили, а то… Кстати, помнишь того режа, ну, нового? Который с колесами тележными? Помнишь, ты ему смету распечатывал? Мы с ним точно в Иван-Город едем. Там Купала будет. Ночь Купалова, на зависть Нарве. Это нарочно, чтоб в Нарве все от зависти утопились. Вавилыч тоже едет. Поехали с нами, а?
   — Не знаю, — задумчиво произнес Сигизмунд.
   Вамба тоже тосковал. Недавно заработал денег на резьбе по дереву и положил десять тысяч под фотографию Аспида. Упрашивал, видать, чтоб вернул их домой.
   — Да, Морж, хреновато. С Вавилычем по улицам хожу, а он к лошадям пристает. Увидит в парке и начинает с ней по-своему разговаривать. По морде треплет, гладит. Кормит. Я его в зоопарк водила. Обезьян показывала. Нас оттуда с милицией выгнали, потому что Вавилыч по клетке с наружной стороны забрался не хуже любой обезьяны… Это он, Морж, передо мной выпендривался. Мы оттуда в музей восковых фигур пошли. Что, зря мы в парке гуляли, верно? Погоди, у меня и фотография есть…
   Аська порылась в карманах и извлекла довольно мятый «поляроидный» снимок: она, Аська, рыжеволосый Вавила и Джимми Крюгер. Вавила дурацки скалился.
   — Сильно, — сказал Сигизмунд.

* * *

   В эти дни, когда каждый был занят своим и в тусовке наступили разброд и шатания, Сигизмундом все чаще овладевало желание понять: какая же все-таки сила притянула всех этих людей друг к другу и в рекордно короткие сроки превратила их почти в родных?
   Прав, конечно, старик Хэм: «человек один не может». Не может, и все. Поэтому и пытается создавать семью.
   А семьи больше не существует. Выродилась как социальный институт. Не потому, что бабы испортились; просто не нужна сейчас в большом городе семья, чтобы выжить.
   Вот и получается: вместо семьи — тусовка. И тусовщики уже как будто родственники тебе. Можешь с ними ссориться, да только куда ты от них денешься?
   И все-таки всех сейчас охватила тоска, и разбрелись кто куда, один только Сигизмунд оставался неприкаянным и все думал, думал…

* * *

   Близкое знакомство Федора с вандалами, которого так боялся Сигизмунд, произошло вполне буднично и не ознаменовалось никакими эксцессами. Ребята бойцу, в принципе, понравились. Федор им, кажется, тоже. Через неделю Федор потащил Вавилу в один спортивный зальчик. На следующий день докладывал Сигизмунду:
   — Подготовочка у них так себе. Пошли мы с Вавилычем… есть одно такое местечко. Приходим в зал. Я тамошнему сенсэю говорю: мол, мужика привел — высший класс! Стиль «бешеный берсерк». Из Норвегии, говорю, мастер. Поставил сенсэй ученичков, младшеньких. Вавилыч быстро разоблачился и младшеньких повалял-пометелил. Сенсэй говорит: «Где же, говорит, бешеный берсерк? Развел банальный мордобой…» Вавилыч грудь выпятил, ревет чего-то
   — прямо Тарзан! Сенсэй напустил на него старшенького — хороший мальчик, крепенький, умненький. Начал он вокруг Вавилыча ходить. Вавилыч руками размахался, как мельница, но мальчика не достал и разъярился. В углу там маты свалены были — от школьных занятий остались. Вавилыч мат за угол схватил и над головой раскрутил. Вот тут-то и был им «бешеный берсерк» по всей программе! Потом мы ушли.
   — Понравилось Вавиле в зальчике-то? — осторожно спросил Сигизмунд.
   — Не-а. Вот, говорит, лошадку бы ему… На лошадке бы он показал. Мечом бы вот так…
   — Может, ему еще вертолет купить? Боевой? «Черную акулу»?
   Федор неожиданно фыркнул.
   — Не, Сигизмунд Борисович. Вертолет — это мне.
   Бойца Федора не на шутку заботило то обстоятельство, что новые его знакомые оказались язычниками. На эту тему он рассуждал долго и вдумчиво.
   — Обидно ведь, хорошие ребята. Пропадут. Я вот им втолковать не могу. У меня слов не хватает. Я сам не очень веру понимаю, больше чувствую. Меня отец Никодим, когда я еще тараканов у них на подворье выводил, не теориями пронял, а вот этим… Эх!
   Федор вздохнул и замолчал. Видно было, что переживает.

* * *

   Узнав о проблеме бойца Федора, Виктория вдруг разразилась громким хохотом. Боец Федор обиделся. Тут дело серьезное, а она хиханьки…
   Аська тоже осудила легкомысленное поведение сестрицы. У Аськи периоды полного безбожия сменялись периодами бурного слезливого покаяния в церкви, что ничуть не мешало той же Анастасии в любой из периодов красить в зеленый или фиолетовый цвет коротко стриженые волосы, пить водку и чинить непотребства. Однако к Иисусу Христу (может быть, не без влияния известной рок-оперы) относилась трепетно.
   Вика пояснила обиженному Федору:
   — Давным-давно для обращения в христианство восточногерманских племен на их язык была переведена Библия. Кто же знал, что спустя полторы тысячи лет она снова понадобится для той же цели!
   Федор подскочил.
   — Неужто Библия на ихнем языке есть? А где бы ее достать?
   — В библиотеке взять да отксерить. Правда, она не на вандальском, а на готском, языки все-таки отличаются. Чуть-чуть.
   — Как русский и украинский? — деловито осведомился Федор.
   — Поменьше. Морж, дай денег.
   — На что тебе?
   — На ксеру.
   — У меня нет. Может, у Вавилы есть?
   — А! — сказала Вика. — У Дидиса займу.
   — Докатились, — со стоном проговорил Сигизмунд, — занимаем деньги у раба-фенечника, чтобы отксерить в Публичке готскую Библию… Сказал бы мне кто год назад, что такой херней заниматься стану…
   Тут на Сигизмунда обиделись одновременно и Вика, и боец Федор.
   Федор безаппелляционно высказался:
   — Кому Церковь не мать, тому Бог не отец.
   — Чего? — возмутилась Аська. — Какая Церковь?
   — Наша, православная, — отрезал Федор.
   — А вот скажи мне, Феденька, — ядовито-сладенько завела Аська, — а вот придет сейчас на землю Иисусенька…
   — Это никому не известно, когда Он придет, — сумрачно заявил Федор.
   — Ну неизвестно, неизвестно. А предположим. Вот пришел. В первый раз когда пришел — к кому Он заявился?
   — Ну… к рыбакам.
   — Вот! — восторжествовала Аська. — А сейчас к кому? К «новым русским»? К попам твоим толстомордым? В Госдуму? В Конгресс американский? Куда?
   Федор, явно не зная, что отвечать, насупился.
   — Не моего ума это дело.
   — Не твоего, не твоего… А ты порассуждай. Тогда — к рыбакам. К мытарям там разным…
   — Иисус Христос в налоговой инспекции! — хмыкнул Сигизмунд.
   — Иисус Христос, Федечка, — убежденно сказала Аська, — придет к нам, в тусовку. К хипью Он придет. Потому как больше Ему прийти не к кому.
   — А простые люди? Рабочие? — не сдавался Федор.
   — Да? А они Ему дверь откроют? Им же телевидение все объяснило: бойтесь посторонних, двери не открывайте. Вот скажи мне, Феденька: где человека впустят, накормят, ни о чем не спросят, впишут? Где с человеком РАЗГОВАРИВАТЬ будут? И не сериалы говенные смотреть, а РАЗГОВАРИВАТЬ, понимаешь? Где его выслушают, поймут? Полюбят, в конце концов? Молчишь? Попы твои его полюбят?
   — Отец Никодим — да, он полюбит, — твердо сказал Федор.
   — А меня он полюбит, твой отец Никодим? — вызывающе спросила Аська.
   Федор промолчал.

* * *

   Анастасия маялась безыдейностью. Хотела мини-спектакль делать. Сама. «Бомбоубежище» предоставляло Аське ночные часы для репетиций.
   Но для начала требовался материал. Сигизмунд, мало знакомый со спецификой театрального искусства, наивно полагал, что уж чего-чего, а всяких там пьес
   — до хрена.
   — Пьес, может быть, и до хрена, а вот играть нечего, — вздыхала Аська. — Материал бы… качественный…
   Сидели у Аськи на кухне под слепыми взглядами сонмища свирепых богов и божков.
   — Рассказ сойдет? — спросила Вика. Суховато так спросила. Видно было, что вдруг занервничала.
   — Тот твой, про блокадную бабу и про дьявола? — спросила Аська. — Нет, не подойдет. Заумно. Как это сыграешь-то?
   Вика молча поднялась и ушла из кухни.
   Аська крикнула ей вслед:
   — Виктория! Не злись!
   — Налейте мне там чаю! — отозвалась из комнаты Вика. — Я сейчас.
   Она действительно вскоре появилась на кухне. Обиду тщательно скрывала. Сказала только:
   — Вообще-то я это из самого сердца вынула. Ублюдки вы…
   — А что? Мне тогда понравилось. Прочел с интересом, — сказал Сигизмунд.
   — Не все что вынуто из сердца годится для сцены, — наставительно произнесла Аська.
   Сигизмунд начал делиться замыслом «Нового Адама», он же «Народный Контролер». Процитировал на память несколько перлов из доклада Константина Устиновича Черненко.
   — Ты бы еще Брежнева инсценировал, — разозлилась Аська.
   — Злая ты все-таки, Анастасия, — заметила Вика. — К тебе народ с творческим поиском, а ты как говно.