– Пока не вижу…
Тэкла прищурилась, чуть приподняла плечи и беспокойно втянула в рукава ладони-рукавички. Спустя минуту и Альбин разглядел впереди плавно стекающего со склона моллюска. Эта новая, удивительная улитка была немного меньше прочих и выглядела более крепкой, не такой рыхлой и студенистой. Длинные рожки, протянутые параллельно земле, были украшены крошечными колокольчиками и бантами, раковина разрисована красными и желтыми спиралями. К усикам крепились тонкие блестящие цепочки. Сзади по земле катилась легкая бига, а в ней находился некто, ярко сверкавший на свету. Вот он повелительно поднял руку, вспыхнула винно-красная пылающая искра – быть может, камень на перстне – и улитки спокойно расползлись по всему холму, вернувшись к прежнему своему занятию.
Бига неспешно приближалась к путникам. Теперь Альбин уже ясно видел между улиточьими рогами маленькую фигурку женщины. Рост ее составлял примерно 3/7 от роста Альбина. Существа причудливее ему встречать еще не доводилось. Ее личико было похоже на мордочку белки – с маленьким скошенным подбородочком, диковатыми бусеничными глазками и вытянутыми трубочкой губками. В длинные, белые, свалявшиеся, как мох, волосы были вплетены рожки жука-рогача, вызолоченные и усыпанные крошечными рубинчиками. Длинная одежда, вымазанная золотой краской, стояла колом.
Существо остановило упряжную улитку в нескольких шагах от горы битого мяса и, приподнявшись на цыпочках, заглянуло через баррикаду тел. Затем оно несколько раз пронзительно, свиристяще крикнуло – или свистнуло, понять было невозможно. Антонин отстранил от себя своих спутников и выступил вперед.
– Мир тебе, прекрасная, – проговорил он. Лоб и щеки противно пощипывало, глаза – он чувствовал – начали заплывать. И пальцы правой руки плохо сгибались – их поразил злокозненный отек.
Женщина с лицом белки резко дернула головой, прислушиваясь к голосу Альбина. Между тем карлики с проклятиями выбирались из завала один за другим. Их физиономии, густо заросшие бородами, пострадали куда меньше, чем белокожее лицо Альбина, но все равно вид они имели весьма потрепанный: в комках слизи, тяжело переводящие дух.
От сияния, которое распространяла незнакомка, нестерпимо болели глаза, и по щекам близнецов тотчас потекли обильные слезы. Позолота и рубины отражались в крупных каплях, так что чудилось, будто карлики плачут золотом и драгоценными камнями.
Женщинка в биге чирикнула высоким, металлическим голосом. Антонин разобрал «Аракакора» и предположил, что незнакомка назвала свое имя. Он произнес длинное приветствие, включив в него свое патрицианское звание и родовое имя, – чтобы у домины Аракакоры достало времени распознать язык. Пока Альбин говорил, она внимательно разглядывала его, быстро двигая глазками. Затем выговорила отрывисто, звонко, словно щелкала орешки:
– Альбин? Антонин?
Альбин четко наклонил и тотчас поднял голову. Запряженная в бигу улитка тем временем потянулась к сочному листу. Повозка дернулась и чуть проехала вперед. Домина Аракакора покачнулась и, чтобы не потерять равновесие, ухватилась крошечными, сплошь в перстнях, ручками за край биги. На мгновение она утратила кесарскую величавость, и тут с небес – не шумя даже, а гремя накрахмаленным полотном – снизошла наконец Тэкла. Платье развевалось и как бы запаздывало, догоняя летающую свою хозяйку. Плавно опустившись прямо перед бигой, она чуть качнула высоким головным убором.
– Тэкла Аврелия Долабелла благодарит за избавление ее спутников, – молвила она милостиво и очень свысока.
Таким вот нехитрым образом Антонин и его оруженосцы превратились в скромную свиту Тэклы Аврелии. Альбина это позабавило, а карлики свирепо засопели носами.
Аракакора еще раз оглядела всех, а после произнесла краткую речь, старательно проговаривая латинские слова, – они казались слишком крупными для ее крошечного ротика и выходили оттуда с немалым усилием.
– Дикие улитки. Нет домашние. Триба Аракакора. – И она несколько раз показала направление.
Один из братьев, потоптавшись на месте, сверкнул глазами, набрался смелости и заговорил:
– Как бы узнать… можно ли дичи набрать? Зря, что ли, эдакую пропасть мяса накрошили…
Женщина несколько раз дернула личиком, бусинки-глаза, непостижимые, будто искусственные, вдруг заглянули – как показалось карлику – в самую глубину его души и быстренько все там ощупали, прикасаясь невесомо и вместе с тем болезненно.
– Мясо? – сказала она. – Взять мясо!
– Ясненько, – проговорил карлик.
Братья свалили на линкестовы носилки столько, сколько поместилось. Аракакора наблюдала за ними, изломав брови. Точнее, искривив то место на лбу, где у слабомутированных людей обычно имеются брови. Аракакора рисовала их на голой коже синей краской.
Несколько раз она украдкой поглядывала в сторону Тэклы и при этом на полузвериной мордочке маленькой возницы появлялось выражение удивленного любопытства. А Тэкла как будто сделалась фарфоровой: розовый румянец, полукружье бровей и немигающие синие глаза.
Наконец все было готово, и бига медленно покатила вперед. Братья шагали следом с горой улиточьего мяса на носилках. Альбин замыкал шествие; Тэкла парила над его головой и была совершенно совершенно недоступна.
Вдруг один из карликов остановился и вскрикнул:
– Линкеста позабыли!
С этими словами он метнулся в сторону и побежал обратно к тому месту, где произошла бойня. Линкест точно был там, погребенный под студенистыми телами. Он судорожно сжимал руками колени, все мышцы его тела были напряжены, глаза натужно выпучены. Губы – и те затвердели. Линкест был совершенно каменный.
– Ох ты, пресветлые Ангелы! – проговорил карлик сквозь зубы. – Что же с тобой делать, дурацкий мутант?
Он схватил с земли палку и огрел Линкеста по голове. Решение оказалось верным. Молодой человек обмяк, разжал пальцы, закатил глаза под веки и повалился набок, словно и сам превратился теперь в кусок улиточьего мяса – безвольный и очень-очень тяжелый.
С уханьем оруженосец Альбина подхватил его под мышки и поволок. Длинные ноги Линкеста тянулись по земле, норовя на каждом шагу вступить в длительные отношения с каждой мало-мальски выдающейся кочкой, с каждым оригинальным корнем или плетью вьюнка. К счастью, шествие, возглавляемое улиткой, двигалось очень неспешно.
Латифундия, где обитала триба Аракакоры, открылась спустя 2/5 клепсидры по болонскому счету времени. Теперь Антонин по достоинству мог оценить слово «странные», которое могонциакский почтарь относил к здешним мутантам. В глубине темной чащи на черной влажной почве в незапамятные времена выросла колония грибов. Они одеревенели не менее двух столетий назад, и каждый был высотою приблизительно в три антониновых роста. Широкие шляпки были выкрашены в красный, синий, желтый цвета; паутины и листья, столетия назад упавшие на эти шляпки, обработали специальным укрепляющим раствором, раскрасили, позолотили и посеребрили, превратив таким образом в украшения. В древесине ножки были прорублены окна, а внизу имелась низкая дверь.
Появление незнакомцев взбудоражило всю трибу. Десятки сотрибутов Аракакоры вышли встретить кортеж; множество их выглядывало в оконца или свешивалось со шляпок, и все они шумно стрекотали и цвиркали. Некоторые, явно озорничая, выкликали те латинские слова, которым, несомненно, обучил их почтарь. Тэкла возмущенно покраснела, а оруженосцы затряслись от потаенного смеха. Все, кроме того, что тащил Линкеста, – этот побагровел и непрестанно поминал то Ангелов, то три– и тетраклятого беса Долихена, благо Антонин не слышал и не мог надавать по губам за богохульство.
Жилище Аракакоры было под стать самой домине – роскошное. Самый большой гриб, вызолоченный и везде, где только можно, украшенный. Над дверью, например, были приклеены два огромных скрещенных стрекозиных крыла – на счастье; чуть выше можно было видеть засушенные лепестки и листья папоротника. Сквозь них просвечивала позолота. Окошек оказалось не одно, а целых два – толщина ножки это позволяла; оба неправильной формы.
К Аракакоре, вереща, бросились несколько мутантов. Не добежав, они остановились, будто споткнулись, и принялись с размаху кланяться, переламываясь для этого в поясе, да так, что глядеть – и то было страшно. Аракакора сошла с биги, и слуги обступили улитку. Они быстро посрывали с нее украшения, облили водой из берестяных плетеных ведер, чтобы смыть с моллюска краску и увели пастись, непрестанно при этом перецвиркиваясь.
Линкеста уложили прямо на земле, под грибом. Он умученно спал. Заметно было, как под веками двигаются его глаза.
Прочих путешественников Аракакора пригласила к себе. Тэкла отказалась и царственно поднялась на шляпку, где расположилась с наибольшим удобством. Одна из прислужниц Аракакоры вскоре выбралась туда же через маленькую дверку и стала испуганно мяться чуть в стороне от гостьи. Тэкла выждала немного, а затем велела подать горячего питья и перекусить. И началось! Одна за другой на крыше показывались служанки с забавными вытянутыми мордочками и похожими на мох волосами, которые они красили в разные цвета и заплетали в косы.
Одна принесла берестяное умываньице, другая – мягкие белые комья мха: один – десничник, другой – шуйник, третий – на случай, если у гостьи окажется еще какая-нибудь дополнительная конечность (здесь у многих имелась неразвитая третья рука, называемая трийца).
Затем настал черед горшочка с горячей лягушачьей похлебкой, горшочка с тушеным камышом, горшочка с медовым квасом и нескольких сладких травяных хлебцев.
Немного приглушенный, сюда все же доносился шум из внутренних помещений, и Тэкла прилагала немалые усилия к тому, чтобы не прислушиваться и не пытаться хотя бы в общих чертах уловить, о чем же там говорят, – этого не допускала ее гордость. Раз или два она слышала молодецкие выкрики карликов – по правде сказать, братья так орали, что пропустить их вопли мимо ушей было невозможно. А голос Альбина звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно.
Знай Тэкла, какие неудобства испытывает рослый патриций, оказавшись внутри тесного помещения, она бы, пожалуй, подивилась его самообладанию. Ему пришлось сидеть, наклонив голову и втянув ее в плечи, – и не на тахте, а на полу. И все равно макушкой он ощущал прикосновение потолка.
Зато братья чувствовали себя в гостях вполне вольготно. Они расселись хоть и тесно, наподобие горошин в стручке, зато прямо – и даже могли при этом болтать ногами.
Их угощали печеными корнеплодами, о названии которых Альбин не решился спрашивать, и улиточьим мясом, приготовленном в особом маринаде.
Беседа клеилась не без труда. Свиристящий акцент домины Аракакоры делал ее латынь неудобопонимаемой, а болонский выговор гостей с их манерой растягивать не только гласные, но и сонорные, был, в свою очередь, труден для госпожи. Тем не менее кое-что прояснить все же удалось.
Во-первых, путешественникам давалось прелюбезное разрешение задержаться здесь на пару дней, чтобы заготовить мясо. Более того, этим займутся служанки домины Аракакоры, которые, несомненно, лучше владеют рецептурой.
Во-вторых, всех гостей приглашали на большой праздник в память Горация Коклеса, которого здесь почитали как святого покровителя всех улиток, заботящегося об их умножении и процветании. Кульминацией празднества обычно бывала грандиозная коклеомахия, Cocleomahia Magna; вот в ней-то и предлагалось принять участие воинственным карликам. Если, разумеется, Антонин даст на то соизволение.
Братья мгновенно оценили великодушие хозяйки. Им оказывали большую честь, и отказаться было бы неучтиво. Да не больно-то им и хотелось оказываться. Антонин не хуже братьев осознавал деликатность ситуации, поэтому домине Аракакоре немедленно было дано согласие близнецов и соизволение их патрона. Со своей стороны, домина вызвалась представить будущих бойцов Великому Коклеомахеру.
Антонин не без облегчения покинул палаты Аракакоры и стал одиноким лагерем отдельно, в стороне от жилых грибов. При нем постоянно находилась застенчивая девочка-прислужница, чуть кособокая из-за трийцы, которую она держала согнутой под мышкой левой руки. Девочка совершенно не понимала латыни и только тихонечко, виновато чирикала в ответ на все попытки заговорить с нею. По нескольку раз на дню она куда-то убегала и вскорости возвращалась с большим горшком каких-нибудь местных яств.
Кроме забот о пропитании такого большого гостя, были и другие. Лицо Альбина из-за отека постепенно превращалось в подушку, пальцы переставали слушаться. Сочувственно пострекотывая, девчушка обкладывала Антонина жеваными листьями. Он вскоре обнаружил, что от этих примочек ему действительно становится лучше, и с полным доверием подставлял распухшие щеки и нос. В конце концов, очень довольный, он подарил девочке красивую пряжку с камушком.
Братья-карлики тем временем спешно проходили учения под руководством младших коклеомахеров. Те показывали, как управлять верховым моллюском, демонстрировали устройство седла и пики-рогача, отрабатывали удары, предназначенные для того, чтобы разозлить улитку, но не причинять ей большого вреда. Все это было увлекательно и совершенно ново, и близнецы с огромным удовольствием погрузились в сложную науку коклеомахии. Только и слышалось:
– Выпад! Назад!
– Цывирк! Тыц-тыц!
– Руку, руку держи! Не дергай!
– Ац! Гац! Ц-ц-ц!
– Ах ты, размажь тебя по слизи…
Для предстоящего боя оградили нарочитое ристалище, везде развесили венки, цветы, крылья мертвых бабочек и все это раскрасили всевозможными красками. Для глаза, привычного к традиционным формам, вид этого ристалища представляся весьма диковинным, ибо геометрически это была крайне невнятная фигура: местами неправильный многоугольник, а местами очень кривая окружность. Для улиток – самое то.
Возле ограждения выставили бочонки с хмельным медом с кусочками воска и повесили плетеные ковши, чтобы всякий мог пить, если взбредет такая охота. Для сугубых любителей был припасен жучиный самогон. Закусок, по обычаю, не полагалось.
Альбин Антонин и Тэкла заняли места в первом ряду на жестком камышовом коврике. Кругом так и кишели другие зрители, маленькие и юркие. Стрекотание не умолкало ни на миг; с каждой новой каплей клепсидры оно делалось все громче и громче. В глазах рябило от ярких, пестрых одежд и волос, от бус из засушенных и разрисованных ягод, ореховой скорлупы и жучиных крыльев, от браслетов и поясов из позолоченного паутинного плетения, от белых и серебряных колокольчиков.
Но вот показался Великий Коклеомахер – в длинных бахромчатых одеяниях. Все три его руки были крепки и отменно развиты. Он поднял длинную трубу и трижды гнусаво и мощно протрубил в нее. И тотчас по узкому проходу на ристалище двинулись улитки. Они медленно влачили свои исполненные достоинств тела по выстланной листьями почве. Их рожки венчались специальными заостренными колпачками наподобие копейных наконечников – pilum.
Навстречу им на верховых улитках выехали шестеро бойцов. Высокие седла, укрепленные перед раковиной, украшались кистями. Сбоку имелось специальное гнездо, куда вставлялась длинная пика. С древка по всей его длине также свисали разноцветные кисти. При малейшем движении пики они начинали раскачиваться, переливаясь на солнце.
Местные умельцы разодели и приукрасили карликов, как могли, и теперь оруженосцы Альбина щеголяли в особых кирасах из виноградного листа, прошитого толстой золотой нитью. Эти кирасы изготавливались для каждой коклеомахии заново и кроме декоративной задачи выполняли еще и сакральную: они символизировали вечное обновление природы.
Скорость, с которой сближались противники, изматывала зрителей, держа их в долгом напряжении. Наконец обе вереницы улиток вползли на территорию ристалища и оказались лицом к лицу.
Направляя верховых моллюсков покалыванием особых кинжальчиков, карлики заставили их развернуться. Острия пик коснулись улиток-противниц. Те насторожились и с трудом зашевелили тяжелыми от наконечников усиками. Медленно обходя их сбоку, карлики повторили прием, все более раздражая моллюсков. Те наконец что-то поняли и заскользили навстречу надоедам.
Первое соприкосновение улиточьего pilum'а с пикой вызвало восторженные вопли зрителей, которые затем уже не умолкали. Тэкла от всей души веселилась, наблюдая это замедленное сражение. Шея у нее была коротковата и выглядела немного распухшей, но, как думалось Альбину, это ей даже шло: когда Тэкла смеялась, ее белое пухлое горло слегка вибрировало, как у голубки.
Карлики то понуждали своих улиток пятиться, и тогда наступали улитки-противницы, грозя рожками и выплевывая слизь, то сами переходили в неторопливую атаку и наклоняли длинные страшные пики.
Постепенно темп сражения ускорялся. То один, то другой моллюск пытался поддеть соперника острием под брюхо. Круглые раковины перемещались по всему ристалищу. Для тех, кто смотрел на бой издали, они были выкрашены в разные цвета, так что зрители без труда разбирались, кто сейчас наступает, а кто отходит.
Коклеомахия продолжалась чуть менее клепсидры, а затем вновь запела длинная труба, и карлики один за другим ловко попрыгали с седел вниз, держа свои пики в отставленной руке.
Тотчас через ограждение ристалища перескочили двенадцать нарядно одетых мутантов. Из-за прикрепленных к спинам пустых раковин они казались горбатыми. Их длинные волосы свободно развевались по плечам. Острыми длинными палками они выгнали улиток-противниц, а верховых принялись быстро расседлывать и мыть.
Карликов же окружили прехорошенькие девочки-мутанточки, которые смеялись, по-белочьи цокая, растрепывали волосы бойцов, возились пальчиками в их бородах, разрывали на них кирасы. Каждая, ухватив свой кусочек, уносила его с собою, а ее место тотчас занимала другая. Как понял Альбин, здесь верили, будто такой обрывок листа – наилучший талисман для плодовитости.
Наконец оруженосцы не без труда высвободились из цепких крошечных объятий и приблизились к своему патрону.
– Превосходно! – сказал Альбин. – Изумительное зрелище!
– Очень мужественное и вдохновляющее, – добавила Тэкла.
Карлики, ухая и фыркая, пошли умываться и менять одежду. Давно они так не веселились.
Кругом уже мелькали ковши с хмельным медом. Заграждение мгновенно исчезло, и радостная, пьяная толпа мутантов заполонила поляну. Молодые женщины самозабвенно отплясывали под визг каких-то деревянных духовых инструментов – таких маленьких, что они полностью скрывались в ладонях музыкантов. Плясуньи брали всеми руками свои косы и трясли ими. Так надвигались они на неженатых мужчин, а те, приняв вызов, вскакивали и шли им навстречу, также размахивая волосами. Если косы двух танцующих соприкасались, все прочие останавливались, хлопали в ладоши и испускали дружный вопль.
Тэкле танец понравился. Она чуть поднялась над землей и медленно поплыла среди веселящейся толпы, никого не задевая. Длинная коса Тэклы шевелилась в ее руках, как живая. Одного прохода достало для того, чтобы Тэкла оказалась в центре круга. Мутанты обступили летающую девушку и, хохоча, начали охоту за ее косой. Тэкла ловко уворачивалась, то отдергивая косу, то взлетая, то быстрыми мелкими шажками перебегая в сторону. Альбин один остался сидеть на циновке. Впервые в жизни он пожалел о патрицианском обычае коротко стричь волосы. А Тэкла, высоко взметнув над головой руки с извивающейся косой, раскачивалась – щит-меч, щит-меч; кружилась, да так, что коса обвивала ее запястья, взлетала и опускалась на носки. Вокруг безумствовало веселое живое море. Все тянулись к ней, свиристели, отрывисто цвиркали, верещали и цокали.
Альбин не выдержал – приблизился, раздвигая низкорослых танцоров, и обошел Тэклу кругом. Она метнула на него загадочный взор и вдруг одним молниеносным движением выдернула из косы ленту, и лавина густых, пахнущих гречихой волос обрушилась на голову Альбина и затопила его.
Виа Опимия – другое дело. Ее недавно чинили.
Альбин Антонин развернул свою карту. На ней все было отмечено ровнехонько наоборот: виа Фламиния – уверенной жирной линией, а виа Опимия – пунктиром. Впрочем, с подобными казусами Альбину доводилось встречаться и раньше, поэтому он просто свернул карту и стал слушать объяснения Аракакоры. В этом ему помогали карлики, которые после коклеомахии стали гораздо лучше понимать местный язык.
Берестяные короба уже наполнялись пачками вяленого мяса, пересыпанного крупными специями – черными горошинками, красными стручками, зелеными плодами с белыми косточками, видными на срезе. Линкест, оглушенный новыми впечатлениями, просыпался на клепсидру в день и бродил, глядя на происходящее страдающими глазами, которые так и норовили закатиться под веки. Но чаще он просто спал где-нибудь под кустом.
Спящим и покинул трибу Аракакоры и так никогда не узнал, сколько усилий стоило оруженосцам продраться вместе с носилками сквозь неприветливую чащу.
– Какого Долихена нужен такой раб? – ворчал один. – От рабов должна быть польза! Он ей даже не родственник!
– Он гениальный, – сказал второй брат-носильщик. – От гениев никогда сразу пользы не бывает.
– Объяснил! – фыркнул первый. – Вон, кстати, удобная круча…
– Патрон будет против, – остановил их третий брат.
Намерения патрона всегда были безупречны и не обсуждались.
А Альбин шел себе по лесу и думал о том, какой окажется городская вилла Пия Антонина в Лютеции, которую он унаследовал. Будет ли там фонтан во дворе, как в его болонском доме? Есть ли место для занятия фехтованием или тир? Можно ли в том климате выращивать гиацинты, найдется ли хороший садовник? Богатая ли у дяди Пия библиотека или же придется выписывать книги из Лондиния и Киева и по полгода ждать возвращения нарочных?
Эти-то мысли яснее всего прочего дали понять Антонину, что он устал от долгого путешествия. А ведь проделано менее половины всего пути. Плохо, очень плохо.
В Лютеции, скорее всего, для него уже подыскали супругу. Патриции заключают браки только между собой. Священные браки – confarreatio, закрепленные церковным обрядом. Этот обычай, хоть и уязвлявший порой молодые сердца, соблюдался неукоснительно. В Ромарике и Германарике сохранилось лишь несколько чистых патрицианских родов: Антонины, Северины, Сервилианы, Цецилии Метеллы, Теодориды, Хильпериды и еще несколько. Были свои патриции и в Гардарике, например, Ольговичи, но из-за языкового барьера и несходства обычаев они редко рассматривались в качестве возможных брачных партнеров для совершеннокровных собратьев Ромарики.
Отказ патриция вступить в священный брак не приветствовался, однако был возможен – сердце ведь не камень. Правда, в таком случае холостому патрицию приходилось давать письменное обязательство сотрудничать с международными генетическими фондами. Гордые Антонины исстари чурались евгенических программ, хотя такое сотрудничество неплохо оплачивалось. Сервилианов это, например, дважды спасало от полного разорения.
– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.
Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.
– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.
Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.
Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.
Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.
Тэкла прищурилась, чуть приподняла плечи и беспокойно втянула в рукава ладони-рукавички. Спустя минуту и Альбин разглядел впереди плавно стекающего со склона моллюска. Эта новая, удивительная улитка была немного меньше прочих и выглядела более крепкой, не такой рыхлой и студенистой. Длинные рожки, протянутые параллельно земле, были украшены крошечными колокольчиками и бантами, раковина разрисована красными и желтыми спиралями. К усикам крепились тонкие блестящие цепочки. Сзади по земле катилась легкая бига, а в ней находился некто, ярко сверкавший на свету. Вот он повелительно поднял руку, вспыхнула винно-красная пылающая искра – быть может, камень на перстне – и улитки спокойно расползлись по всему холму, вернувшись к прежнему своему занятию.
Бига неспешно приближалась к путникам. Теперь Альбин уже ясно видел между улиточьими рогами маленькую фигурку женщины. Рост ее составлял примерно 3/7 от роста Альбина. Существа причудливее ему встречать еще не доводилось. Ее личико было похоже на мордочку белки – с маленьким скошенным подбородочком, диковатыми бусеничными глазками и вытянутыми трубочкой губками. В длинные, белые, свалявшиеся, как мох, волосы были вплетены рожки жука-рогача, вызолоченные и усыпанные крошечными рубинчиками. Длинная одежда, вымазанная золотой краской, стояла колом.
Существо остановило упряжную улитку в нескольких шагах от горы битого мяса и, приподнявшись на цыпочках, заглянуло через баррикаду тел. Затем оно несколько раз пронзительно, свиристяще крикнуло – или свистнуло, понять было невозможно. Антонин отстранил от себя своих спутников и выступил вперед.
– Мир тебе, прекрасная, – проговорил он. Лоб и щеки противно пощипывало, глаза – он чувствовал – начали заплывать. И пальцы правой руки плохо сгибались – их поразил злокозненный отек.
Женщина с лицом белки резко дернула головой, прислушиваясь к голосу Альбина. Между тем карлики с проклятиями выбирались из завала один за другим. Их физиономии, густо заросшие бородами, пострадали куда меньше, чем белокожее лицо Альбина, но все равно вид они имели весьма потрепанный: в комках слизи, тяжело переводящие дух.
От сияния, которое распространяла незнакомка, нестерпимо болели глаза, и по щекам близнецов тотчас потекли обильные слезы. Позолота и рубины отражались в крупных каплях, так что чудилось, будто карлики плачут золотом и драгоценными камнями.
Женщинка в биге чирикнула высоким, металлическим голосом. Антонин разобрал «Аракакора» и предположил, что незнакомка назвала свое имя. Он произнес длинное приветствие, включив в него свое патрицианское звание и родовое имя, – чтобы у домины Аракакоры достало времени распознать язык. Пока Альбин говорил, она внимательно разглядывала его, быстро двигая глазками. Затем выговорила отрывисто, звонко, словно щелкала орешки:
– Альбин? Антонин?
Альбин четко наклонил и тотчас поднял голову. Запряженная в бигу улитка тем временем потянулась к сочному листу. Повозка дернулась и чуть проехала вперед. Домина Аракакора покачнулась и, чтобы не потерять равновесие, ухватилась крошечными, сплошь в перстнях, ручками за край биги. На мгновение она утратила кесарскую величавость, и тут с небес – не шумя даже, а гремя накрахмаленным полотном – снизошла наконец Тэкла. Платье развевалось и как бы запаздывало, догоняя летающую свою хозяйку. Плавно опустившись прямо перед бигой, она чуть качнула высоким головным убором.
– Тэкла Аврелия Долабелла благодарит за избавление ее спутников, – молвила она милостиво и очень свысока.
Таким вот нехитрым образом Антонин и его оруженосцы превратились в скромную свиту Тэклы Аврелии. Альбина это позабавило, а карлики свирепо засопели носами.
Аракакора еще раз оглядела всех, а после произнесла краткую речь, старательно проговаривая латинские слова, – они казались слишком крупными для ее крошечного ротика и выходили оттуда с немалым усилием.
– Дикие улитки. Нет домашние. Триба Аракакора. – И она несколько раз показала направление.
Один из братьев, потоптавшись на месте, сверкнул глазами, набрался смелости и заговорил:
– Как бы узнать… можно ли дичи набрать? Зря, что ли, эдакую пропасть мяса накрошили…
Женщина несколько раз дернула личиком, бусинки-глаза, непостижимые, будто искусственные, вдруг заглянули – как показалось карлику – в самую глубину его души и быстренько все там ощупали, прикасаясь невесомо и вместе с тем болезненно.
– Мясо? – сказала она. – Взять мясо!
– Ясненько, – проговорил карлик.
Братья свалили на линкестовы носилки столько, сколько поместилось. Аракакора наблюдала за ними, изломав брови. Точнее, искривив то место на лбу, где у слабомутированных людей обычно имеются брови. Аракакора рисовала их на голой коже синей краской.
Несколько раз она украдкой поглядывала в сторону Тэклы и при этом на полузвериной мордочке маленькой возницы появлялось выражение удивленного любопытства. А Тэкла как будто сделалась фарфоровой: розовый румянец, полукружье бровей и немигающие синие глаза.
Наконец все было готово, и бига медленно покатила вперед. Братья шагали следом с горой улиточьего мяса на носилках. Альбин замыкал шествие; Тэкла парила над его головой и была совершенно совершенно недоступна.
Вдруг один из карликов остановился и вскрикнул:
– Линкеста позабыли!
С этими словами он метнулся в сторону и побежал обратно к тому месту, где произошла бойня. Линкест точно был там, погребенный под студенистыми телами. Он судорожно сжимал руками колени, все мышцы его тела были напряжены, глаза натужно выпучены. Губы – и те затвердели. Линкест был совершенно каменный.
– Ох ты, пресветлые Ангелы! – проговорил карлик сквозь зубы. – Что же с тобой делать, дурацкий мутант?
Он схватил с земли палку и огрел Линкеста по голове. Решение оказалось верным. Молодой человек обмяк, разжал пальцы, закатил глаза под веки и повалился набок, словно и сам превратился теперь в кусок улиточьего мяса – безвольный и очень-очень тяжелый.
С уханьем оруженосец Альбина подхватил его под мышки и поволок. Длинные ноги Линкеста тянулись по земле, норовя на каждом шагу вступить в длительные отношения с каждой мало-мальски выдающейся кочкой, с каждым оригинальным корнем или плетью вьюнка. К счастью, шествие, возглавляемое улиткой, двигалось очень неспешно.
Латифундия, где обитала триба Аракакоры, открылась спустя 2/5 клепсидры по болонскому счету времени. Теперь Антонин по достоинству мог оценить слово «странные», которое могонциакский почтарь относил к здешним мутантам. В глубине темной чащи на черной влажной почве в незапамятные времена выросла колония грибов. Они одеревенели не менее двух столетий назад, и каждый был высотою приблизительно в три антониновых роста. Широкие шляпки были выкрашены в красный, синий, желтый цвета; паутины и листья, столетия назад упавшие на эти шляпки, обработали специальным укрепляющим раствором, раскрасили, позолотили и посеребрили, превратив таким образом в украшения. В древесине ножки были прорублены окна, а внизу имелась низкая дверь.
Появление незнакомцев взбудоражило всю трибу. Десятки сотрибутов Аракакоры вышли встретить кортеж; множество их выглядывало в оконца или свешивалось со шляпок, и все они шумно стрекотали и цвиркали. Некоторые, явно озорничая, выкликали те латинские слова, которым, несомненно, обучил их почтарь. Тэкла возмущенно покраснела, а оруженосцы затряслись от потаенного смеха. Все, кроме того, что тащил Линкеста, – этот побагровел и непрестанно поминал то Ангелов, то три– и тетраклятого беса Долихена, благо Антонин не слышал и не мог надавать по губам за богохульство.
Жилище Аракакоры было под стать самой домине – роскошное. Самый большой гриб, вызолоченный и везде, где только можно, украшенный. Над дверью, например, были приклеены два огромных скрещенных стрекозиных крыла – на счастье; чуть выше можно было видеть засушенные лепестки и листья папоротника. Сквозь них просвечивала позолота. Окошек оказалось не одно, а целых два – толщина ножки это позволяла; оба неправильной формы.
К Аракакоре, вереща, бросились несколько мутантов. Не добежав, они остановились, будто споткнулись, и принялись с размаху кланяться, переламываясь для этого в поясе, да так, что глядеть – и то было страшно. Аракакора сошла с биги, и слуги обступили улитку. Они быстро посрывали с нее украшения, облили водой из берестяных плетеных ведер, чтобы смыть с моллюска краску и увели пастись, непрестанно при этом перецвиркиваясь.
Линкеста уложили прямо на земле, под грибом. Он умученно спал. Заметно было, как под веками двигаются его глаза.
Прочих путешественников Аракакора пригласила к себе. Тэкла отказалась и царственно поднялась на шляпку, где расположилась с наибольшим удобством. Одна из прислужниц Аракакоры вскоре выбралась туда же через маленькую дверку и стала испуганно мяться чуть в стороне от гостьи. Тэкла выждала немного, а затем велела подать горячего питья и перекусить. И началось! Одна за другой на крыше показывались служанки с забавными вытянутыми мордочками и похожими на мох волосами, которые они красили в разные цвета и заплетали в косы.
Одна принесла берестяное умываньице, другая – мягкие белые комья мха: один – десничник, другой – шуйник, третий – на случай, если у гостьи окажется еще какая-нибудь дополнительная конечность (здесь у многих имелась неразвитая третья рука, называемая трийца).
Затем настал черед горшочка с горячей лягушачьей похлебкой, горшочка с тушеным камышом, горшочка с медовым квасом и нескольких сладких травяных хлебцев.
Немного приглушенный, сюда все же доносился шум из внутренних помещений, и Тэкла прилагала немалые усилия к тому, чтобы не прислушиваться и не пытаться хотя бы в общих чертах уловить, о чем же там говорят, – этого не допускала ее гордость. Раз или два она слышала молодецкие выкрики карликов – по правде сказать, братья так орали, что пропустить их вопли мимо ушей было невозможно. А голос Альбина звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно.
Знай Тэкла, какие неудобства испытывает рослый патриций, оказавшись внутри тесного помещения, она бы, пожалуй, подивилась его самообладанию. Ему пришлось сидеть, наклонив голову и втянув ее в плечи, – и не на тахте, а на полу. И все равно макушкой он ощущал прикосновение потолка.
Зато братья чувствовали себя в гостях вполне вольготно. Они расселись хоть и тесно, наподобие горошин в стручке, зато прямо – и даже могли при этом болтать ногами.
Их угощали печеными корнеплодами, о названии которых Альбин не решился спрашивать, и улиточьим мясом, приготовленном в особом маринаде.
Беседа клеилась не без труда. Свиристящий акцент домины Аракакоры делал ее латынь неудобопонимаемой, а болонский выговор гостей с их манерой растягивать не только гласные, но и сонорные, был, в свою очередь, труден для госпожи. Тем не менее кое-что прояснить все же удалось.
Во-первых, путешественникам давалось прелюбезное разрешение задержаться здесь на пару дней, чтобы заготовить мясо. Более того, этим займутся служанки домины Аракакоры, которые, несомненно, лучше владеют рецептурой.
Во-вторых, всех гостей приглашали на большой праздник в память Горация Коклеса, которого здесь почитали как святого покровителя всех улиток, заботящегося об их умножении и процветании. Кульминацией празднества обычно бывала грандиозная коклеомахия, Cocleomahia Magna; вот в ней-то и предлагалось принять участие воинственным карликам. Если, разумеется, Антонин даст на то соизволение.
Братья мгновенно оценили великодушие хозяйки. Им оказывали большую честь, и отказаться было бы неучтиво. Да не больно-то им и хотелось оказываться. Антонин не хуже братьев осознавал деликатность ситуации, поэтому домине Аракакоре немедленно было дано согласие близнецов и соизволение их патрона. Со своей стороны, домина вызвалась представить будущих бойцов Великому Коклеомахеру.
Антонин не без облегчения покинул палаты Аракакоры и стал одиноким лагерем отдельно, в стороне от жилых грибов. При нем постоянно находилась застенчивая девочка-прислужница, чуть кособокая из-за трийцы, которую она держала согнутой под мышкой левой руки. Девочка совершенно не понимала латыни и только тихонечко, виновато чирикала в ответ на все попытки заговорить с нею. По нескольку раз на дню она куда-то убегала и вскорости возвращалась с большим горшком каких-нибудь местных яств.
Кроме забот о пропитании такого большого гостя, были и другие. Лицо Альбина из-за отека постепенно превращалось в подушку, пальцы переставали слушаться. Сочувственно пострекотывая, девчушка обкладывала Антонина жеваными листьями. Он вскоре обнаружил, что от этих примочек ему действительно становится лучше, и с полным доверием подставлял распухшие щеки и нос. В конце концов, очень довольный, он подарил девочке красивую пряжку с камушком.
Братья-карлики тем временем спешно проходили учения под руководством младших коклеомахеров. Те показывали, как управлять верховым моллюском, демонстрировали устройство седла и пики-рогача, отрабатывали удары, предназначенные для того, чтобы разозлить улитку, но не причинять ей большого вреда. Все это было увлекательно и совершенно ново, и близнецы с огромным удовольствием погрузились в сложную науку коклеомахии. Только и слышалось:
– Выпад! Назад!
– Цывирк! Тыц-тыц!
– Руку, руку держи! Не дергай!
– Ац! Гац! Ц-ц-ц!
– Ах ты, размажь тебя по слизи…
Для предстоящего боя оградили нарочитое ристалище, везде развесили венки, цветы, крылья мертвых бабочек и все это раскрасили всевозможными красками. Для глаза, привычного к традиционным формам, вид этого ристалища представляся весьма диковинным, ибо геометрически это была крайне невнятная фигура: местами неправильный многоугольник, а местами очень кривая окружность. Для улиток – самое то.
Возле ограждения выставили бочонки с хмельным медом с кусочками воска и повесили плетеные ковши, чтобы всякий мог пить, если взбредет такая охота. Для сугубых любителей был припасен жучиный самогон. Закусок, по обычаю, не полагалось.
Альбин Антонин и Тэкла заняли места в первом ряду на жестком камышовом коврике. Кругом так и кишели другие зрители, маленькие и юркие. Стрекотание не умолкало ни на миг; с каждой новой каплей клепсидры оно делалось все громче и громче. В глазах рябило от ярких, пестрых одежд и волос, от бус из засушенных и разрисованных ягод, ореховой скорлупы и жучиных крыльев, от браслетов и поясов из позолоченного паутинного плетения, от белых и серебряных колокольчиков.
Но вот показался Великий Коклеомахер – в длинных бахромчатых одеяниях. Все три его руки были крепки и отменно развиты. Он поднял длинную трубу и трижды гнусаво и мощно протрубил в нее. И тотчас по узкому проходу на ристалище двинулись улитки. Они медленно влачили свои исполненные достоинств тела по выстланной листьями почве. Их рожки венчались специальными заостренными колпачками наподобие копейных наконечников – pilum.
Навстречу им на верховых улитках выехали шестеро бойцов. Высокие седла, укрепленные перед раковиной, украшались кистями. Сбоку имелось специальное гнездо, куда вставлялась длинная пика. С древка по всей его длине также свисали разноцветные кисти. При малейшем движении пики они начинали раскачиваться, переливаясь на солнце.
Местные умельцы разодели и приукрасили карликов, как могли, и теперь оруженосцы Альбина щеголяли в особых кирасах из виноградного листа, прошитого толстой золотой нитью. Эти кирасы изготавливались для каждой коклеомахии заново и кроме декоративной задачи выполняли еще и сакральную: они символизировали вечное обновление природы.
Скорость, с которой сближались противники, изматывала зрителей, держа их в долгом напряжении. Наконец обе вереницы улиток вползли на территорию ристалища и оказались лицом к лицу.
Направляя верховых моллюсков покалыванием особых кинжальчиков, карлики заставили их развернуться. Острия пик коснулись улиток-противниц. Те насторожились и с трудом зашевелили тяжелыми от наконечников усиками. Медленно обходя их сбоку, карлики повторили прием, все более раздражая моллюсков. Те наконец что-то поняли и заскользили навстречу надоедам.
Первое соприкосновение улиточьего pilum'а с пикой вызвало восторженные вопли зрителей, которые затем уже не умолкали. Тэкла от всей души веселилась, наблюдая это замедленное сражение. Шея у нее была коротковата и выглядела немного распухшей, но, как думалось Альбину, это ей даже шло: когда Тэкла смеялась, ее белое пухлое горло слегка вибрировало, как у голубки.
Карлики то понуждали своих улиток пятиться, и тогда наступали улитки-противницы, грозя рожками и выплевывая слизь, то сами переходили в неторопливую атаку и наклоняли длинные страшные пики.
Постепенно темп сражения ускорялся. То один, то другой моллюск пытался поддеть соперника острием под брюхо. Круглые раковины перемещались по всему ристалищу. Для тех, кто смотрел на бой издали, они были выкрашены в разные цвета, так что зрители без труда разбирались, кто сейчас наступает, а кто отходит.
Коклеомахия продолжалась чуть менее клепсидры, а затем вновь запела длинная труба, и карлики один за другим ловко попрыгали с седел вниз, держа свои пики в отставленной руке.
Тотчас через ограждение ристалища перескочили двенадцать нарядно одетых мутантов. Из-за прикрепленных к спинам пустых раковин они казались горбатыми. Их длинные волосы свободно развевались по плечам. Острыми длинными палками они выгнали улиток-противниц, а верховых принялись быстро расседлывать и мыть.
Карликов же окружили прехорошенькие девочки-мутанточки, которые смеялись, по-белочьи цокая, растрепывали волосы бойцов, возились пальчиками в их бородах, разрывали на них кирасы. Каждая, ухватив свой кусочек, уносила его с собою, а ее место тотчас занимала другая. Как понял Альбин, здесь верили, будто такой обрывок листа – наилучший талисман для плодовитости.
Наконец оруженосцы не без труда высвободились из цепких крошечных объятий и приблизились к своему патрону.
– Превосходно! – сказал Альбин. – Изумительное зрелище!
– Очень мужественное и вдохновляющее, – добавила Тэкла.
Карлики, ухая и фыркая, пошли умываться и менять одежду. Давно они так не веселились.
Кругом уже мелькали ковши с хмельным медом. Заграждение мгновенно исчезло, и радостная, пьяная толпа мутантов заполонила поляну. Молодые женщины самозабвенно отплясывали под визг каких-то деревянных духовых инструментов – таких маленьких, что они полностью скрывались в ладонях музыкантов. Плясуньи брали всеми руками свои косы и трясли ими. Так надвигались они на неженатых мужчин, а те, приняв вызов, вскакивали и шли им навстречу, также размахивая волосами. Если косы двух танцующих соприкасались, все прочие останавливались, хлопали в ладоши и испускали дружный вопль.
Тэкле танец понравился. Она чуть поднялась над землей и медленно поплыла среди веселящейся толпы, никого не задевая. Длинная коса Тэклы шевелилась в ее руках, как живая. Одного прохода достало для того, чтобы Тэкла оказалась в центре круга. Мутанты обступили летающую девушку и, хохоча, начали охоту за ее косой. Тэкла ловко уворачивалась, то отдергивая косу, то взлетая, то быстрыми мелкими шажками перебегая в сторону. Альбин один остался сидеть на циновке. Впервые в жизни он пожалел о патрицианском обычае коротко стричь волосы. А Тэкла, высоко взметнув над головой руки с извивающейся косой, раскачивалась – щит-меч, щит-меч; кружилась, да так, что коса обвивала ее запястья, взлетала и опускалась на носки. Вокруг безумствовало веселое живое море. Все тянулись к ней, свиристели, отрывисто цвиркали, верещали и цокали.
Альбин не выдержал – приблизился, раздвигая низкорослых танцоров, и обошел Тэклу кругом. Она метнула на него загадочный взор и вдруг одним молниеносным движением выдернула из косы ленту, и лавина густых, пахнущих гречихой волос обрушилась на голову Альбина и затопила его.
* * *
От поселения трибы Аракакоры можно было удобно выйти на виа Опимия Августа и добраться по ней до Августы Винделиков. Оттуда – рукой подать до Могонциака. Домина Аракакора уверяла, что виа Фламиния Лупа в этих краях совершенно испорчена и никуда не годится: ушла в болото и заросла так, что даже Мефитида Августодунская – здешняя богиня-покровительница смрадных испарений – ахнуть не успеет, как собьется с пути и сгинет в трясине.Виа Опимия – другое дело. Ее недавно чинили.
Альбин Антонин развернул свою карту. На ней все было отмечено ровнехонько наоборот: виа Фламиния – уверенной жирной линией, а виа Опимия – пунктиром. Впрочем, с подобными казусами Альбину доводилось встречаться и раньше, поэтому он просто свернул карту и стал слушать объяснения Аракакоры. В этом ему помогали карлики, которые после коклеомахии стали гораздо лучше понимать местный язык.
Берестяные короба уже наполнялись пачками вяленого мяса, пересыпанного крупными специями – черными горошинками, красными стручками, зелеными плодами с белыми косточками, видными на срезе. Линкест, оглушенный новыми впечатлениями, просыпался на клепсидру в день и бродил, глядя на происходящее страдающими глазами, которые так и норовили закатиться под веки. Но чаще он просто спал где-нибудь под кустом.
Спящим и покинул трибу Аракакоры и так никогда не узнал, сколько усилий стоило оруженосцам продраться вместе с носилками сквозь неприветливую чащу.
– Какого Долихена нужен такой раб? – ворчал один. – От рабов должна быть польза! Он ей даже не родственник!
– Он гениальный, – сказал второй брат-носильщик. – От гениев никогда сразу пользы не бывает.
– Объяснил! – фыркнул первый. – Вон, кстати, удобная круча…
– Патрон будет против, – остановил их третий брат.
Намерения патрона всегда были безупречны и не обсуждались.
А Альбин шел себе по лесу и думал о том, какой окажется городская вилла Пия Антонина в Лютеции, которую он унаследовал. Будет ли там фонтан во дворе, как в его болонском доме? Есть ли место для занятия фехтованием или тир? Можно ли в том климате выращивать гиацинты, найдется ли хороший садовник? Богатая ли у дяди Пия библиотека или же придется выписывать книги из Лондиния и Киева и по полгода ждать возвращения нарочных?
Эти-то мысли яснее всего прочего дали понять Антонину, что он устал от долгого путешествия. А ведь проделано менее половины всего пути. Плохо, очень плохо.
В Лютеции, скорее всего, для него уже подыскали супругу. Патриции заключают браки только между собой. Священные браки – confarreatio, закрепленные церковным обрядом. Этот обычай, хоть и уязвлявший порой молодые сердца, соблюдался неукоснительно. В Ромарике и Германарике сохранилось лишь несколько чистых патрицианских родов: Антонины, Северины, Сервилианы, Цецилии Метеллы, Теодориды, Хильпериды и еще несколько. Были свои патриции и в Гардарике, например, Ольговичи, но из-за языкового барьера и несходства обычаев они редко рассматривались в качестве возможных брачных партнеров для совершеннокровных собратьев Ромарики.
Отказ патриция вступить в священный брак не приветствовался, однако был возможен – сердце ведь не камень. Правда, в таком случае холостому патрицию приходилось давать письменное обязательство сотрудничать с международными генетическими фондами. Гордые Антонины исстари чурались евгенических программ, хотя такое сотрудничество неплохо оплачивалось. Сервилианов это, например, дважды спасало от полного разорения.
* * *
Виа Опимия как будто сама собою выросла под ногами. Только что были мох, бурелом, разные кочки – и вот уже под ними прощупывается кладка, а затем трава и вовсе расступается и на поверхность выходят каменные плиты, очень ровные, словно вчера проложенные.– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.
Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.
– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.
Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.
Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.
Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.