Хаецкая Елена Владимировна. Здесь был Баранов

   – Садись, – пригласил Дима, смахивая мимоходом крошки.
   Иван присел на крашеную табуретку. Баранов содрал с себя свитер и обнаружил невероятно грязную пижонскую рубаху в цветочек. Он залез под стол, выволок оттуда картонный ящик с картошкой и с ходу принялся ее чистить.
   Терочкин молчал. Ему было и стыдно, и противно, в душе он проклинал себя за то, что приперся в эти трущобы. Но удрать вот так сразу было неловко.
   – Помочь тебе? – выдавил он наконец.
   Баранов усмехнулся.
   – Ты – гость, Иван. Отдыхай.
   – Я чуть не застрелил тебя, – проговорил Иван, который тяготился молчанием.
   – Отличное начало для беседы, – заметил Дима. – Валяй дальше, Ванька!
   За годы полета Иван отвык от фамильярности и сейчас только кисло улыбнулся.
   – Ну… расскажи, как живешь, Вадим.
   Вадим плеснул в таз с чищеной картошкой воды.
   – Так вот и живу, – сказал он. – А что именно тебя интересует?
   – Где работаешь, например.
   – В Эрмитаже.
   Иван фальшиво оживился.
   – Занялся историей? Вот молодец!
   – Я там полы мою, – пояснил Дима. – Тетю Хоню помнишь?
   Иван опять замолчал. Баранов включил плитку и поставил вариться картошку.
   – Сейчас сварится и будем жрать. А пока и чай закипит. Ты картошку-то употребляешь, звездопроходец, или все больше по тюбикам ударяешь?
   – Зачем ты спрашиваешь, Дима? Что я, по-твоему, совсем уже?..
   – Не знаю, – просто отозвался Дима. И добавил: – Картошка отличная. Я ворую ее в совхозе «Детскосельский». – Он кивнул на засаленный ватник, висевший в углу на гвозде. – Специально в ватнике хожу на дело. Будут бить – не так больно. На всю зиму хватает.
   – А это что? – спросил Иван, показывая на керосиновую лампу.
   – Да понимаешь, – развеселился Дима, – у нас часто электричество отключают. У меня и примус есть.
   – Никогда такой штуки не видел.
   – Это тебе не компьютер, Ванька. Такие вещи теперь на каждом шагу не встретишь. Промышленность их не выпускает за ненадобностью, а электричество все-таки отключают. Я в пустом доме нашел. Вишняков по ночам работает, ему свет нужен.
   – Вишняков?
   – Ну да. Забыл, конечно? Это директор Эрмитажа. Помнишь, у него нашли тогда мою бандуру. Машину времени мою нашли. Как догадались, где она, – до сих пор не понимаю…
   – Ах, этот… – сказал Иван, холодея.
   Баранов остался верен себе: он не допускал даже мысли о том, что Иван мог его предать. И этот Вишняков, видать, такой же: за все семь лет не проговорился.
   Дима потыкал в картошку вилкой и полез на шкаф за чайником. Вознеся голову над шкафом, Дима произнес:
   – Евгений Петрович! Картошка готова.
   За перегородкой заскрипела койка. Баранов спрыгнул с табуретки с закопченным чайником в руках. Вместо ручки у чайника была прикручена непокорно вздыбленная проволока.
   Когда появился Вишняков, Иван, смутившись, привстал. На заведующем был тот же коричневый костюм, что и семь лет назад. Похоже, он носил его не снимая.
   – Сидите, сидите, – поспешно сказал Вишняков и оглянулся на Диму. Тот придвинул ему свой табурет, а сам пристроился на перевернутом вверх дном ведре.
   – Чай, надеюсь, из пачки? – спросил Вишняков.
   Дима возмутился.
   – Евгений Петрович! Неужели я заварил бы гостю пыль?
   – Какую пыль? – вмешался Иван.
   Вишняков спокойно объяснил:
   – Тут спекулянты продавали без талонов чайную пыль. А я много чая пью по ночам. Если эту пыль размешать с нормальным чаем, то получается вполне прилично.
   – В этом квартале все колбасные талоны отоваривали чаем, – брякнул Дима. – Забыли?
   «И это – разговор двух образованных людей, – подумал Иван. – Один доктор исторических наук, другой учился в нашем интернате…»
   Он деликатно поковырял картофелину, которая без масла не лезла в горло.
   – Кстати, – сказал вдруг Вадим с набитым ртом, – в газетах писали, что вы вернулись на Землю «почти без потерь». Как понимать это «почти»?
   – Так понимать, что потери были, – сухо ответил Иван.
   Вишняков быстро взглянул на Диму. Тот сразу подобрался, белесые брови шевельнулись.
   – Да? – со странной интонацией переспросил Дима. – И большие?
   – Один человек, – отозвался Иван, всем своим видом давая понять, что разговор перестал доставлять ему удовольствие.
   Но тупица Баранов продолжал приставать.
   – Он погиб в открытом космосе?
   – Он вообще не погиб, – сказал Иван. – Мы были вынуждены оставить его там. По техническим причинам. Чтобы успеть спасти остальных.
   Стало очень тихо. Баранов и Вишняков молча смотрели каждый в свою тарелку. Потом Баранов сказал:
   – Ваня, извини мою назойливость. Но ведь я когда-то учился вместе с вами, и вы все мне не безразличны…
   Иван поднял голову и посмотрел Диме в глаза. На это у звездолетчика еще хватило смелости.
   – Это Герка, – выговорил Иван. – Гермоген Тищенко.
 
   – Значит, это и был сам блистательный Терочкин, – задумчиво проговорил Вишняков, когда Иван ушел.
   Они с Димой переговаривались через шкаф. Вишняков лежал на своей койке поверх байкового одеяла, а Дима мыл посуду.
   Посуда была нежирная, что имело ряд неоспоримых плюсов, поскольку свои талоны на мыло они подарили соседке, обремененной годовалым дитятею. С того момента, как дитяте стукнул год, дополнительный талон на моющие средства автоматически перестал на него выделяться, и Клавдия в голос выла над младенцем:
   – Идиот! Тебе не положено! Когда ты начнешь на горшок проситься, гадина! У, урод вонючий!
   Эти рыдания и довели двух интеллигентов до акта неслыханного самопожертвования. В один прекрасный день Вишняков подстерег Клавдию на кухне, вручил ей два комплекта мыльно-моющих талонов и проникновенно сказал, когда она схватила его руку и увлажнила ее слезами:
   – Клаша, я вас попрошу только об одном: не называйте больше ребенка идиотом. Пусть какает как свободная личность.
   Кстати, именно этим благородным поступком и объяснялся засаленный вид Баранова.
   – Да, вырос, вырос мальчик, – задумчиво сказал Вишняков и заскрипел койкой. – Я видел его однажды, семь лет назад. Вы ведь ровесники?
   – Мы даже дружили, – мечтательно сказал Дима. – И Ванька всегда за меня вступался.
   – Ну-ну, – произнес Вишняков. – Кстати, Вадим, я нашел одну любопытную статейку, как раз для вас. Вы разрешите мне почитать вам вслух, пока вы моете посуду?
   Дима кивнул, нимало не заботясь о том, что Вишняков его не видит.
   «Светлое радостное утро 28 июня 1937 года, – начал Вишняков, непонятно булькнув, видимо, от удовольствия. – Вся Сицилия с напряженным интересом следит за героическими археологическими изысканиями посланцев молодой республики Советов. Они заняты трудными беспрецедентными работами – раскопками античного города Гераклеи. Все они молоды – как и страна, пославшая их. Пожалуй, старше всех начальник поисковой партии, младший научный сотрудник объединения «Севзапархремдревность» Георгий Николаевич Кротов – ему 28 лет. «Кротя» – любовно называют его сослуживцы. Его полуобнаженный, сожженный беспощадным солнцем Сицилии торс, словно изваянный из коринфской бронзы, мелькает там и тут. Научная цель экспедиции – проследить и изучить по античным надписям развитие в Сицилии II века до н. э. классовой борьбы, которая с громом опрокинула Римскую империю.
   И вот – успех! Сенсация, которую буржуазные историки, движимые классовым чутьем, всячески замалчивают: на стене гладиаторской казармы Кротов обнаружил бессмертный призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
   Предположение о том, что эта надпись представляет собой позднейшую подделку, полностью несостоятельно – анализы подтвердили ее античное происхождение.
   Кротов выдвинул гипотезу о том, что ее нанесла рука гладиатора-иудея, предка Карла Маркса.
   Марксистско-сталинская концепция исторического процесса продолжает свое победоносное движение вперед».
   – Ну как?
   – Здорово! – искренне восхитился Дима.
   – Признавайтесь, Вадим, это ваша работа?
   – Моя, – с удовольствием ответил Баранов. – Ой, какой я был идиот! Написал, перечитывал каждое утро и тащился.
   – Этот «Кротя» на вашем хулиганстве диссертацию защитил, – заметил Вишняков.
   Дима протер стол и налил себе еще чаю.
   – Сладкого хочется, – сказал он.
   – Возьмите сахар.
   – В растворенном виде не то.
   – А вы вприкуску, – разрешил Вишняков.
   Они покупали сахар не в пачке, а колотый, поскольку колотый слаще. Дима выбрал кусок побольше и начал со свистом тянуть сквозь него чай.
   – А что стало потом с этим Кротовым? – спросил он.
   – Почему с ним должно было что-то «стать»? Премию, небось, получил, передал ее в фонд ДОСААФа…
   – Ну, 1937 год и все такое, – пояснил Дима.
   – А, это… Да черт его знает, этого Кротова. Тут не сказано.
   – Жалко. Вчера дядя Коля из морга мне интересные вещи рассказывал как раз про это. Ну, как его звали, тирана-то? Про Сталина, – сказал Дима.
   Вишняков поднял глаза на шкаф.
   – Ваш дядя Коля из морга – пьяница, Вадим, – строго сказал он.
   – Зато с ним интересно.
   – Это он наблевал у нас под лестницей?
   Дима кивнул. Шкаф давно уже не был для них помехой в беседе.
   – Когда-нибудь я вынесу вам выговор с занесением в личное дело, – пообещал Вишняков. – Если вы будете пить, Вадим, вы пропадете.
   – Когда я был гладиатором, – сказал Дима, – я фалернское глушил, как воду.
   Вишняков возмущенно заворочался на скрипучей койке.
   – А этот юноша, звездолетчик, бывший ваш товарищ – он бы себе такого не позволил. Потому и добился успеха.
   Дима поставил кружку на стол и возник из-за шкафа.
   – Евгений Петрович, – сказал он, – они ведь бросили Герку там одного.
   Вишняков спокойно смотрел в его встревоженное лицо.
   – А вас, Вадим, это мучает?
   – Нет, не особенно… Просто… Ну, Герка – он самый безответный. То есть беззаветный. Он так искренне во все верит. Скромный, преданный… И именно его… – Баранов покраснел.
   Вишняков пошарил под койкой, выволок женскую хозяйственную сумку с оборванными ручками и, свесившись, начал перебирать лежавшие в ней бумаги.
   – Вы меня слушаете?
   – Слушаю, – раздалось из-под койки. – Очень внимательно.
   Дима сел на свою кровать и начал стаскивать с ног расхлябанные ботинки.
   – А я рад, что они меня выперли, – заявил он.
   – Спортное замечание, – отозвался Вишняков.
   – Да, рад. И хорошо, что я не полетел в космос, а отправился под суд. Я очень рад, что живу здесь, а не на космобазе. И что работаю у вас, а не у них. Рад и все тут.
   Он растянулся на досках.
   – Кстати, завтра я не приду на работу, – оповестил он начальника, уже засыпая.
   – Это еще почему?
   Вадим приоткрыл глаза.
   – Дела, – коротко пояснил он. И почти тотчас тихонько засопел.
 
   В родном интернате Дима не появлялся уже восемь лет – и не потому, что боялся воспоминаний. Просто незачем было. Но вот прилетели в Ленинград его однокурсники, и он отправился туда, предварительно посетив баню.
   Мыло для бани он одолжил у дяди Коли. С возвратом. Находясь же в бане, мыльную воду из шайки Баранов предусмотрительно не слил, а постирал в ней свою рубашку под возмущенные вопли банщицы, которая непринужденно заходила в мужское отделение проверить, не нарушает ли кто из клиентов «Правила пользования баней». Баранов нарушал. На вопли женщины он ответил в нехорошем смысле и вышел из бани со жгутом мокрой рубахи под мышкой, полуобнаженный.
   Дима прошел через двор интерната, открыл знакомую дверь и, спросив у юного сюковца, как найти Терочкина, стал подниматься на второй этаж. Интернат ничуть не изменился за все эти годы. Только дети были уже другие.
   Баранов нашел Ивана в Знаменной Комнате. Бывший сюкорг разложил на столах для заседаний карты и схемы и, судя по всему, напряженно работал над отчетом.
   – Привет, – сказал Баранов, просачиваясь за дверь.
   – Димка, – обрадовался Иван. – Садись. Ты как здесь?
   – К тебе пришел. Поговорить.
   – А я вот отчет пишу, – скромно сказал Иван.
   – Молодец, – вежливо отозвался Дима.
   – Давай пропуск, я сразу отмечу, чтобы потом не забыть.
   Баранов удивился:
   – Какой еще пропуск?
   Иван выпрямился, посуровел.
   – А как ты вошел?
   – Через дверь.
   Иван посмотрел на него странно.
   – А что, у входа никто не стоял?
   – Нет. Кто там должен был стоять?
   – У нас ввели контрольно-пропускную систему, – сказал Иван, – еще лет пять назад.
   – А… – отозвался Дима, которому сразу стало скучно.
   – Идем-ка, – сказал Иван строго. Он запер Знаменную Комнату на ключ, и оба спустились к выходу. Там действительно маячил часовой – толстенький черноглазый мальчик лет тринадцати. Увидев легендарного сюкорга, он в восторге замер и забарабанил:
   – Младшего галактического класса сюковец Петров…
   – Стоп, – прервал его Иван. – Скажи мне, Петров, ты отлучался с поста?
   Петров заморгал.
   – Сдашь команду и явишься в Знаменную, – приказал Иван и ушел. Дима поплелся за ним. – Видал? – на ходу сказал ему Терочкин. – Гнать таких из СЮКа… Мы такими не были.
   – Как сказать, – хмуро заметил Дима.
   Они уселись возле космических карт за единственный свободный стол.
   – Я, собственно, по делу, – сказал Баранов.
   Иван проницательно кивнул.
   – Хочешь восстановиться в СЮКе?
   – Боже упаси, – искренне ответил Баранов. – Нет, я по другому.
   Дверь скрипнула, и Иван закаменел лицом.
   – Входи, входи, Петров.
   Мальчик вошел. Он был несчастен. Иван не стал ругать его, просто посмотрел, вздохнул и отвернулся. Сюковец молчал, гордо глотая слезы. Диме стало его нестерпимо жаль.
   – Ванька, это все из-за меня. Прости его.
   – Да ты понимаешь, что ты говоришь? – напустился на Диму Терочкин. – Оставить пост! А если бы сюда проникли враги? Это не игрушки! Это СЮК! Как можно будет доверять ему в космосе, если он уже сейчас недостоин доверия?
   Баранов побледнел.
   – Оставил пост? Недостоин доверия? – прошептал он. – А бросить Герку неизвестно где…
   – ВАДИМ!
   Дима встал и подошел к мальчику. Тот вытаращился на оборванца в сером свитере, пропахшем керосином. Дима взял его за подбородок.
   – Не реви, – велел он. – Тебя как зовут?
   – Даниил, – был горестный ответ.
   Дима обернулся к Ивану.
   – Слушай, Жанно, – сказал он, – давай ты его простишь. Я очень тебя прошу.
   Иван молчал. Дима осторожно вытолкал мальчика за дверь, и только тогда Иван взорвался:
   – Что это за фамильярность при младшем воспитаннике?
   – По-твоему, у железного сюкорга не может быть друзей детства?
   – Может, но это подрывает мой авторитет.
   Дима уселся поудобнее.
   – Как раз об этом я и хотел поговорить. Авторитет, Ваня, можно подорвать только одним способом – совершая недостойные поступки. Вы поступили подло, бросив Герку. – И Дима покраснел.
   – Что ты предлагаешь? – спросил Иван, отвернувшись. Он вдруг с удивлением понял, что ему далеко не безразлично мнение этого босяка, который так упорно набивается ему в друзья детства.
   – Нам нужно вернуться за ним, – спокойно ответил Дима. – Если он еще жив…
   – Ты соображаешь, что говоришь?
   – Конечно. Нужно только точно установить координаты.
   – Почему ты говоришь «мы»?
   – Я хотел просить тебя взять меня с собой.
   – Баран, но мы же никуда не летим!
   – Почему? Разве это невозможно?
   – Технически это возможно, но дорого и опасно. Нет смысла тратить огромные средства ради одного человека.
   – Нет смысла? – повторил Баранов. – Мне что, поднять скандал в газетах?
   – В каких газетах, придурок? Наши газеты не напечатают ни строчки.
   – Так ведь есть и не наши…
   – Ты и на это пойдешь? – поразился Иван.
   Дима кивнул.
   Наступило молчание. Потом Иван сказал устало:
   – Не верится, что это мы с тобой, Баран.
   – Мне тоже странно, – сознался Дима.
   – Давай сначала, – предложил Терочкин. – Как в былые времена.
   – Давай, – согласился Дима. – Ведь ты мой друг. И никогда меня не выдавал, помнишь?
   – Нет, – ответил Иван. – Вот тут ты неправ. Однажды я тебя предал.
 
   Ивана удивила легкость, с которой Баранов принял это признание.
   – Плевать, – заявил он. – Я даже рад, что все так обернулось. Но Герку я тебе не прощу.
   Иван задумчиво смотрел на друга детства. Нет, первое впечатление от Димы не было ошибочным. Баранов был именно люмпен – без профессии, без призвания, без представления о будущем. И между прочим, с Геркой никогда не дружил, называл его занудой…
   – Что тебе так дался этот Тищенко? – спросил Иван. – Ты же с ним не дружил.
   Во взгляде Димы появилось странное выражение.
   – Расскажи о полете, – попросил он.
   Иван с облегчением притянул к себе стопку распухших полевых дневников. На их коленкоровых переплетах авторучкой были выведены номера – всего числом 32.
   – Что тебя интересует? Наше открытие?
   – Меня интересует то место, где вы бросили Герку.
   Упрямство Баранова было Ивану слишком хорошо известно. Он безропотно вытащил из-под схем огромную карту и расстелил ее прямо на полу. Баранов смотрел, свесившись со стула. Иван начал объяснять, употребляя такие слова, как «дирекционные углы», «эллипсоид Красовского» и т. д.
   Дима безмолвно внимал. Как в былые времена, когда Терочкин натаскивал его по физике, бывший сюкорг не мог определить, понимает ли его подопечный хоть что-то из объяснений или же только притворяется. Наконец Иван оторвал взор от карты и ощутил знакомый с детства приступ тоски. Тупое и сонное лицо Баранова не выражало абсолютно ничего.
   – Дима, – прервал себя Терочкин, – ты слушаешь?
   – Продолжай, продолжай, очень интересно.
   – Ну, как бы попроще. Словом, тут что-то странное. Ни в одном атласе этой планеты нет. Мы нанесли ее на карты. Ты понимаешь, Димка, мы столкнулись с неизученным явлением. Эта планета словно «всосала» нас.
   – Как это – всосала?
   – Мы попали в смерч…
   – Откуда в открытом космосе смерч? – удивился Баранов.
   – Вот именно! Откуда? В этом-то и дело! Было такое впечатление, что нами завладела неодолимая сила. Изучить ее природу неудалось. Приборы зашкалило, видимость нулевая. Нас волокло несколько дней и буквально внесло на орбиту. Но и здесь не удалось наблюдение – ни визуально, ни с помощью приборов. Нас швырнуло на поверхность материка, как слепых котят. Были кое-какие повреждения…
   – И на этой планете вы обнаружили цивилизацию?
   – Да, земного типа. Климатические условия сходны с земными, воздух очень чистый, насыщен озоном, имеется луна. Ничего удивительного, что в сходных условиях развились сходные формы жизни. Планета заселена гуманоидами, похожими на людей, но небольшого роста. Забавно, что и мужчины, и женщины носят юбки, длинные и короткие. Обладают речью, довольно мелодичной. Степень развития техники низкая. Не знают ни пороха, ни стремян… Сражаются холодным оружием.
   – Там что, война?
   – Похоже на то. Они, кажется, приняли нас за врагов. Нам пришлось туго. Мы производили ремонт, отбиваясь от нападений. Ты знаешь, Димка, на самом деле не было никакой необходимости жертвовать Геркой. Мы просто слишком рано взлетели. Вернуть корабль невозможно. Я чересчур поздно увидел, что на борту не все… Мы вынуждены были торопиться, аборигены наступали…
   – Значит, вы были лишены возможности изучить цивилизацию?
   – Ну почему?.. Кое-что мы увидели… Но какое может быть изучение без контакта? Мы в основном отбивались от них.
   – Убивали их, – уточнил Баранов.
   – А ты предпочел бы, чтобы они убивали нас?
   Прозвенел звонок на большую перемену. Мимо запертой двери энергично затопали ноги.
   – Терочкин, к тебе можно? – спросил из-за двери незабвенный голос комиссара Эйвадиса.
   – Входи, Артур.
   Артур вошел в сопровождении злополучного Петрова. Железными клещами своих комиссарских пальцев Эйвадис уцепил мальчика за плечо.
   – Почему он трется под дверью? Подслушивает?
   – Я не подслушиваю!
   – Отпусти ребенка, Артур, – сказал Баранов.
   Эйвадис близоруко прищурился:
   – Простите, не узнаю.
   – Да это я, Баранов, – сказал Дима.
   Эйвадис ничуть не удивился.
   – Что ты тут делаешь?
   – В гости зашел. – Дима отвернулся от Артура и сказал мальчику: – Иди обедать, Данька. Тебе ничего не будет.
   Мальчик шмыгнул за дверь. Эйвадис отнесся к своему бывшему товарищу критически.
   – Да, – уронил он, закончив беглый осмотр Димы. – Низко же ты скатился, Баранов.
   Дима встал.
   – Жанно, – сказал он, – если захочешь еще поговорить, приходи ко мне на работу. Я буду в античном подвале. Или, если хочешь, заходи домой. Пока.
   Он двинулся к выходу.
   – А пропуск? – всполошился Иван.
   – Иди ты в задницу со своим пропуском, – дружески посоветовал Дима. Уже в дверях он обернулся. – Слушай, Ванька, – негромко произнес тупица Баранов, – а что, если вас занесло не в пространстве, а просто во времени?
 
   На вторичное посещение барановских трущоб Иван не решился. Он был по-своему смелым человеком, но квартира, где обитал бывший его друг, наводила на него ужас. После визита Димы Терочкин потерял покой. Ему чудилось, что он заглянул в бездну, куда восемь лет назад своими руками столкнул лучшего друга. В памяти вставали одна за другой чудовищные подробности: грязная одежда с чужого плеча… чайник этот кошмарный с «чайной пылью»…
   И при этом Баранов, видите ли, ходит, задирая нос. А сам, между прочим, живет по талонам. Этот бродяга осуждает его – космопроходца Терочкина. Да что он понимает, сидя в своей конуре? И что это за дурацкое замечание насчет того, что их «занесло во времени»? Что за безумные гипотезы зародились в мозгах дисквалифицированного сюковца?
   Иван отправился в Эрмитаж. Он прошел контроль без билета, по удостоверению космической службы, но на реставрацию музея пожертвовал червонец, сунув его в пузатую стеклянную вазу, выставленную у входа специально для этих целей. Указатель оповещал о том, что античное собрание находится в подвале. Иван спустился по темной лестнице и оказался в длинном сыром неосвещенном коридоре. В конце горел свет. Терочкин двинулся на этот свет и вскоре услышал, как Баранов хлюпает мокрой тряпкой и фальшиво поет:

 
Когда фонарики качаются ночные
И черный кот уже выходит из ворот…
 

   – Димка, – позвал Иван.
   Пение на миг прервалось, чтобы возобновиться отчаянным воплем:

 
Я из пивной! иду!
И ничего! не жду!
И никого! уж я не в силах! полюбить!
 

   – Дим-ка! – еще громче позвал Иван.
   Баранов свесился со стремянки.
   – Кто там? – крикнул он, всматриваясь в темноту. – Дядя Коля, ты?
   Иван вышел на свет.
   – Это я.
   Ему показалось, что Дима был разочарован. Баранов слез со стремянки, бросил тряпку и пошел ему навстречу, обтирая руки о синий сатиновый халат.
   – Пошли в бытовку, – предложил он.
   Он отворил невидимую дверь, зажег свет, и Иван, чуть пригнувшись, переступил порог маленькой чумазой комнатки с закопченными стенами и паутиной по углам. В полной тишине на стол, где стояли немытые стаканы бурого цвета, сорвался паук.
   – Ты бы хоть пауков вывел, – раздраженно сказал Терочкин.
   Дима равнодушно смахнул восьминогого со стола.
   – Они полезные. Они у меня тараканов ловят.
   – Я по делу.
   – Да догадался уж.
   Дима сполоснул стаканы ржавой водой из-под крана, налил и сунул в один из них покрытый наростами кипятильник.
   – Я чаю не хочу, – поспешно сказал Терочкин.
   – Зато я хочу, – ответствовал Дима и обнял Ивана за плечи. – Ну что, сюкорг? Побеседуем?
   – Чем ты занимался? – спросил Ваня, высвобождаясь.
   – Статуи мыл. – Дима хихикнул. – Намного приятнее, чем мыть покойников, хотя сходство в ощущениях есть. Ибо нет на свете ничего холоднее, чем мертвец, пролежавший в холодильной камере… Хочешь посмотреть?
   Иван содрогнулся от отвращения.
   – Дурачок, статуи – это произведения искусства, – ласково сказал Вадим. Он заварил в стакане пресловутую чайную пыль и прикрыл покоробившимся листочком бумаги. Терочкин задумчиво смотрел на его руки. Грубые, грязные, с обломанными ногтями.
   – Димка, ты счастлив? – внезапно спросил он.
   Вадим, нисколько не удивившись, тотчас ответил:
   – Когда как.
   – А я почему-то – нет.
   Вадим уселся напротив, двумя ладонями придвинул к себе стакан и без улыбки предложил:
   – Ваня, давай дружить.
   – Давай.
   – Хочешь чаю?
   – Хочу, – отважно сказал Иван.
   Дима отлил ему из своего стакана ровно половину.
   – У меня есть сухари, но их мышка погрызла.
   – Давай сухари.
   – Ты зачем пришел, Ванька?
   – Возвращайся в СЮК, Вадим. Сейчас я могу ходатайствовать перед кем угодно и о чем угодно. Ты не думай, я тебя не боюсь. Я просто хочу для тебя сделать что-нибудь хорошее.
   Дима задумчиво отозвался:
   – Думаешь, я смогу?
   – Тебе же двадцать два года…
   – Хочешь сказать, что у меня все впереди?
   Иван кивнул.
   – А что у меня позади – об этом ты предпочитаешь забыть? – Баранов неожиданно засмеялся. – Я сам стал другой. Характер, отношение к людям, к лозунгам, к целям – как с этим быть?
   – Не понял.
   – И не поймешь. Хватит об этом, ладно?
   Они помолчали немного. Дима пил свой чай и шумно грыз траченые мышами сухари. Потом удовлетворенно вздохнул, вытер рот и поднялся.
   – Идем, я покажу тебе своего Юпитера.