– Да, но ты все же сделаешь это из любви ко мне. Ты один можешь сделать это! – молила Мериамун.
– Никогда я ни в чем не отказывал тебе, Мериамун, – сказал старый жрец, – и теперь не откажу тебе. Прошу только об одном: если дух мой не возвратится оттуда, прикажи схоронить меня в той гробнице, которую я приготовил себе близ Фив, и если возможно, то постарайся силой своего колдовства вырвать дух мой из власти этих страшных стражей-охранителей врат святилища. Ну, теперь я готов. Заклинание ты знаешь, произноси его!
Он откинулся на резную спинку кресла и стал смотреть вверх, а Мериамун подошла к нему близко-близко и стала смотреть ему в глаза упорным, настойчивым взглядом, нашептывая какие-то таинственные слова на мертвом языке. По мере того, как она шептала, лицо Реи становилось, что лицо умирающего, тогда она отступила назад и произнесла громко и повелительно:
– Отделился ли ты, дух Реи, от тела его?
И губы Реи произнесли медленно ей в ответ:
– Я отделился от плоти. Куда прикажешь идти?
– Во двор храма Гаттор перед святилищем ее!
– Я там, где ты приказала!
– Говори, что ты видишь?
– Вижу человека в золотых доспехах, а перед ним, преграждая ему путь, столпились тени умерших героев, хотя он не может видеть их своими телесными очами. Из святилища доносится женский голос, поющий странную, красивую песню.
– Повтори, что ты слышишь!
И отделившийся дух Реи жреца повторил царице Мериамун все слова песни Златокудрой Елены. Из нее она узнала, что в святилище Гаттор восседает Елена Аргивянка. Сердце царицы упало, колени ее подломились, она едва не лишилась чувств, только желание узнать больше поддержало ее.
– Говори, что видишь теперь! – приказала она отделившемуся от плоти духу Реи, и тот послушно передал ей, как Скиталец сражался с невидимыми стражами-охранителями красоты Елены, и все, что с ним было дальше. Мериамун громко вскрикнула от радости, узнав, что чужестранец прошел невредим в самое святилище. Затем дух постепенно передал ей все, что говорили между собой в святилище Одиссей и Прекрасная Елена.
– Скажи мне, какое лицо у этой женщины! – приказала царица Мериамун. – Какою ты видишь ее?
– Лицо ее той красоты, какая, точно маска, легла на черты умершей Натаски, на черты Баи и на лицо Ка, когда ты беседовала с духом той, которую убила!
Мериамун громко застонала, поняв, что приговор над нею совершился.
Затем дух Реи рассказал о любви Одиссея и Елены Аргивянки, ее бессмертной соперницы, об их поцелуе, обручении и свадьбе, назначенной на следующую ночь. На все это царица Мериамун не промолвила ни слова, но когда все было кончено, и Скиталец покинул святилище, она принялась снова нашептывать какие-то заклинания в ухо Реи жреца, затем призвала дух его в тело, и тогда он проснулся, как человек, спавший крепким сном и ничего не знающий о том, что с ним было во время сна.
Реи раскрыл глаза и увидел перед собой царицу, сидевшую на ложе с лицом бледным, как у мертвеца; черные круги легли вокруг ее больших, глубоких, темных глаз.
– Что такое ужасное слышала ты, Мериамун? – тревожно спросил старик, взглянув на нее.
– Слышала я многое, чего не следует повторять! – ответила она. – Но тебе скажу: тот, о ком мы говорили, прошел невредим мимо духов-героев и увидел ложную Гаттор, эту проклятую женщину; теперь он также невредим возвращается сюда. Ну, а теперь иди, Реи! Я должна быть одна!
XVII. Пробуждение спящего
XVIII. Клятва Скитальца
– Никогда я ни в чем не отказывал тебе, Мериамун, – сказал старый жрец, – и теперь не откажу тебе. Прошу только об одном: если дух мой не возвратится оттуда, прикажи схоронить меня в той гробнице, которую я приготовил себе близ Фив, и если возможно, то постарайся силой своего колдовства вырвать дух мой из власти этих страшных стражей-охранителей врат святилища. Ну, теперь я готов. Заклинание ты знаешь, произноси его!
Он откинулся на резную спинку кресла и стал смотреть вверх, а Мериамун подошла к нему близко-близко и стала смотреть ему в глаза упорным, настойчивым взглядом, нашептывая какие-то таинственные слова на мертвом языке. По мере того, как она шептала, лицо Реи становилось, что лицо умирающего, тогда она отступила назад и произнесла громко и повелительно:
– Отделился ли ты, дух Реи, от тела его?
И губы Реи произнесли медленно ей в ответ:
– Я отделился от плоти. Куда прикажешь идти?
– Во двор храма Гаттор перед святилищем ее!
– Я там, где ты приказала!
– Говори, что ты видишь?
– Вижу человека в золотых доспехах, а перед ним, преграждая ему путь, столпились тени умерших героев, хотя он не может видеть их своими телесными очами. Из святилища доносится женский голос, поющий странную, красивую песню.
– Повтори, что ты слышишь!
И отделившийся дух Реи жреца повторил царице Мериамун все слова песни Златокудрой Елены. Из нее она узнала, что в святилище Гаттор восседает Елена Аргивянка. Сердце царицы упало, колени ее подломились, она едва не лишилась чувств, только желание узнать больше поддержало ее.
– Говори, что видишь теперь! – приказала она отделившемуся от плоти духу Реи, и тот послушно передал ей, как Скиталец сражался с невидимыми стражами-охранителями красоты Елены, и все, что с ним было дальше. Мериамун громко вскрикнула от радости, узнав, что чужестранец прошел невредим в самое святилище. Затем дух постепенно передал ей все, что говорили между собой в святилище Одиссей и Прекрасная Елена.
– Скажи мне, какое лицо у этой женщины! – приказала царица Мериамун. – Какою ты видишь ее?
– Лицо ее той красоты, какая, точно маска, легла на черты умершей Натаски, на черты Баи и на лицо Ка, когда ты беседовала с духом той, которую убила!
Мериамун громко застонала, поняв, что приговор над нею совершился.
Затем дух Реи рассказал о любви Одиссея и Елены Аргивянки, ее бессмертной соперницы, об их поцелуе, обручении и свадьбе, назначенной на следующую ночь. На все это царица Мериамун не промолвила ни слова, но когда все было кончено, и Скиталец покинул святилище, она принялась снова нашептывать какие-то заклинания в ухо Реи жреца, затем призвала дух его в тело, и тогда он проснулся, как человек, спавший крепким сном и ничего не знающий о том, что с ним было во время сна.
Реи раскрыл глаза и увидел перед собой царицу, сидевшую на ложе с лицом бледным, как у мертвеца; черные круги легли вокруг ее больших, глубоких, темных глаз.
– Что такое ужасное слышала ты, Мериамун? – тревожно спросил старик, взглянув на нее.
– Слышала я многое, чего не следует повторять! – ответила она. – Но тебе скажу: тот, о ком мы говорили, прошел невредим мимо духов-героев и увидел ложную Гаттор, эту проклятую женщину; теперь он также невредим возвращается сюда. Ну, а теперь иди, Реи! Я должна быть одна!
XVII. Пробуждение спящего
Реи удалился с тяжелым сердцем, а царица Мериамун прошла в свою опочивальню, и, приказав евнухам никого не пускать, заперла дверь, и, кинувшись на свое ложе, зарыла лицо в подушки. Долго лежала она неподвижно, точно мертвая; в груди ее сердце жгло и нестерпимо горело; жгучие слезы палили ее лицо. Теперь она знала, что смутное предчувствие, временами пугавшее и временами манившее и дразнившее ее, должно было теперь осуществиться. Она знала, кто ее соперница.
Мериамун была хороша, так хороша, что равной ей по красоте не было женщины в целом Кеми, но подле Златокудрой Елены красота ее меркла, как меркнет яркий огонь перед солнечным светом. Скиталец искал Елену и ради нее объездил моря и земли, а она, Мериамун, думала, что он стремится к ней. «Нет, – думала мстительная царица, – если он не может принадлежать ей, то и Елене не будет принадлежать; лучше она увидит его мертвым!»
«Завтра Одиссей и Елена должны встретиться за час до полуночи. Значит, завтра он должен умереть. Но как? Курри сидонец может подать ему чашу с ядом, а после этого она может убить Курри, сказав, что он отравил Скитальца из-за ненависти к нему. Но нет, если она убьет Скитальца, то как будет жить без него? – и она тоже должна тогда искать своего счастья в царстве, управляемом Озирисом, но там она не могла рассчитывать на блаженство. Что же ей делать?» Ответа на этот вопрос не было.
Вдруг Мериамун вспомнилось, что есть некто, кто должен ей ответить и помочь ей. Она встала с постели и ощупью, впотьмах, так как теперь уже совершенно стемнело, добрела до резного сундука с инкрустацией из слоновой кости и, достав из-за пояса ключ, раскрыла его. Здесь хранились разные драгоценности, зеркала, запястья, уборы, редкие алебастровые сосуды и смертельные яды, но их она не тронула, а, запустив руку глубоко на самое дно сундука, достала оттуда ларец темного металла, считавшийся народом «нечистым», ларец, сделанный из тифононовой кости, как называли египтяне сталь. Нажав секретную пружину, Мериамун раскрыла крышку и вынула из этой шкатулки другую, маленькую, которую поднесла к своим губам и стала над нею шептать какие-то слова на языке мертвого народа, после чего крышка этой шкатулки сама собою медленно приподнялась, и луч света узкой полосой вырвался из-под крышки, тонкой змейкой заиграв во мраке комнаты.
Тогда Мериамун заглянула в шкатулку и содрогнулась, но, тем не менее, запустила в нее руку и, прошептав: «выйди, выйди, первородное зло!» – вынула что-то на ладонь вытянутой вперед руки. Вдруг это нечто загорелось, точно красный уголек в серой золе очага. Потом из красного оно стало зеленым, затем белым и мертвенно синеватым, с виду предмет этот походил на свившуюся клубком змею, сделанную из опала и изумруда.
Некоторое время Мериамун смотрела на нее как бы в нерешимости. «Спи лучше, гадина… Дважды уже я смотрела на тебя и рада бы никогда более не смотреть!.. Нет, я все же решусь!.. Ты – дар древней премудрости, замерзший огонь, спящий грех, живая смерть, – в тебе одной обитает премудрость!»
Порывисто обнажив свою белоснежную грудь, Мериамун положила сверкающую безделушку, казавшуюся змейкой из драгоценных камней, к себе на грудь, но при холодном прикосновении ее невольно содрогнулась: эта крошечная змея была холоднее смерти. Обхватив обеими руками одну из колонн комнаты, царица стояла, содрогаясь от нестерпимой боли, которую она молча выносила некоторое время, пока то, что было холодно как лед, не стало горячо, как огонь, и не стало светиться ярким ослепительным блеском сквозь шелковую ткань ее одежды. Так она стояла около часа, затем, проворно сбросив с себя свои одежды и распустив свои шелковистые черные волосы, ниспадавшие до пола, предстала во всей наготе. Склонив голову на грудь, она стала дышать на то, что лежало у нее на груди, так как первородное зло может ожить только над дыханием человека. Трижды она дохнула на него и трижды прошептала: «Проснись! Проснись! Проснись!»
Когда она дохнула в первый раз, драгоценная безделушка шевельнулась и засверкала. Во второй раз она распустила свои блестящие кольца и вытянула голову почти на уровень головы Мериамун. На третий раз она скользнула на пол и, обвившись вокруг ног царицы, медленно стала расти, как вырастает растение под магическим взглядом факира.
Все больше и больше становилась змея, светясь, подобно факелу в маленьком склепе, и стала обвиваться вокруг тела Мериамун, опутывая ее своими кольцами; наконец, подняла свою голову на уровень ее головы, и глаза ее глянули прямо в глаза Мериамун, точно пламя сверкнуло в них, и в этот момент лицо змеи стало лицом прекрасной женщины – лицом Мериамун.
Теперь эти два лица смотрели в глаза друг другу. Царица Мериамун стояла, бледная и неподвижная, подобно каменному изваянию богини, вокруг всего ее тела и в ее густых черных волосах светились тяжелые кольца сверкающей змеи. Вдруг змея заговорила голосом Мериамун, на мертвом языке мертвого народа.
– Скажи мне, как меня зовут?
– Грех твое имя, прародительский грех и Первородное Зло! – отвечала царица.
– Откуда я происхожу?
– От зла, которое лежит во мне!
– А куда пойду?
– Туда, куда пойду я, ведь я отогрела тебя у себя на груди, и ты обвилась вокруг моего сердца!
Тогда змея подняла свою человеческую голову и страшно расхохоталась.
– Ты хорошо все это знаешь! Я люблю тебя так же, как ты любишь меня! – И, склонившись к царице, она поцеловала ее в самые губы. – Да, я – первородное зло, я – грех и преступление, я та смерть, которая живет в живой жизни! Из жизни в жизнь, ты всегда находила меня готовой к твоим услугам то в том, то в ином образе. Я научила тебя колдовству и чародейству, научила, как добыть престол. Ну, а теперь чего ты хочешь?
– Приложи твое ухо к губам моим и губы к моему уху, – сказала царица Мериамун, – и я скажу тебе, чего хочу от тебя, Первородное зло!
И они стали шептаться друг с другом во мраке темной комнаты.
Наконец, змея высоко подняла свою женскую голову и снова громко рассмеялась.
– Он ищет добра и найдет зло, ищет света и будет бродить во мраке! Хочет любви и найдет себе погибель! Желает овладеть Златокудрой Еленой, но прежде найдет тебя, Мериамун, а через тебя – смерть! Далеко странствовал он, но еще дальше придется ему странствовать, так как твой грех станет и его грехом. Мрак примет образ света. Зло будет сиять подобно добродетели! Я отдам его тебе, Мериамун, и он будет твой, но вот мой уговор: я не должна более лежать холодной и мертвой во мраке, в то время, когда ты ходишь под лучами яркого солнца. Нет, я должна постоянно обвиваться вокруг твоего тела; но не бойся, я буду казаться всем не более, как простым украшением твоего наряда, искусной работы поясом вокруг твоего пышного и гибкого царственного стана. Отныне я всегда буду с тобой, и, когда ты умрешь, умру с тобой! Согласна ли ты?
– Согласна! – отвечала царица.
– Так уже однажды отдавалась ты мне! – продолжало Зло. – То было давно-давно, под золотистым небом другой благословенной страны, где ты была счастлива с избранником твоего сердца. Но я впилась в твое сердце и обвилась своими кольцами кругом него, и из двоих вас стало трое. Тогда породилось все зло, скорбь и горе, какое было. Что ты, женщина, посеяла, то и пожнешь! Ты – та, из которой произошли все скорби и в ком исполнилась вся любовь!
– Слушай! Завтра ночью ты возьмешь меня, обовьешь вокруг своего стана и на время примешь образ Елены Прекрасной; в образе Елены ты обольстишь Скитальца, и он хоть на один раз станет твоим мужем. Что будет дальше, я не могу сказать; я ведь только советник. Может быть, из этого произойдут несчастья, войны и смерть. Но что из того, если желание твое исполнится, и он погрешит, поклявшись тебе змием, он, который должен был бы клясться звездой! И тогда он будет связан с тобою неразрывными узами! Решай же, Мериамун!
– Я решила, – произнесла царица. – Я согласна принять образ Елены и быть хоть раз супругой того, кого я люблю, а там пусть все гибнет! А теперь засни, Первородное Зло, засни, я не могу больше видеть твоего лица, хоть оно мое собственное лицо!
Змея снова высоко подняла свою женскую голову и засмеялась злым, торжествующим смехом, затем, медленно распуская свои блестящие кольца, скользнула на пол и стала съеживаться, пока, наконец, не приняла вновь вида драгоценного украшения из опалов изумрудов и аметистов.
Между тем Скиталец, выйдя из святилища Гаттор, не встретил более стражей-охранителей врат, так как боги отдали Одиссею красоту Елены Аргивянки, как это было предсказано заранее. А за завесой жрецы приветствовали его низкими поклонами, с удивлением смотря на этого героя, именуемого Эперитом, который стоял теперь перед ними жив и невредим, и страх объял их.
– Не бойтесь! – сказал Скиталец. – Побеждает тот, кому боги даруют победу, я сразился со стражами-хранителями и прошел мимо них в святилище. Я видел лицо Гаттор и остался жив и в полном рассудке. А теперь дайте мне есть, так как я устал и силы мои нуждаются в подкреплении.
Жрецы провели его в свою трапезную, предложив все, что у них было лучшего из пищи и питья. Утолив свой голод и жажду, Скиталец простился со служителями храма Гаттор и вернулся в свое помещение во дворце Фараона. Но здесь у его дверей стоял жрец Реи и, увидев его, еще издали поспешил к нему навстречу и заключил в свои объятия, так он был рад, что Скиталец остался жив.
– Не надеялся я, Эперит, увидеть тебя живым! – произнес старик – Если бы не это желание царицы… – и вдруг он спохватился и прервал свою речь на полуслове.
– Что ты говоришь о царице?..
– Ничего, Эперит, ничего, я хотел только сказать, что она была очень огорчена, узнав, что ты пошел в храм Гаттор. Я не знаю, бог ты или человек, но клятва одинаково связывает и богов, и людей, а ты клялся Фараону охранять царицу до его возвращения. Скажи мне, намерен ли ты сдержать эту клятву? Намерен оберегать честь царицы, жены Фараона, – честь, которая даже дороже самой ее жизни?
– Да, Реи, я намерен сдержать клятву, данную мною Фараону!
Тогда старик продолжал как-то загадочно:
– Думается мне, какой-то недуг овладел царицей Мериамун, и она страстно желает, чтобы ты уврачевал ее. Все, как видишь, складывается теперь так, как предсказывало видение царицы, о котором я говорил тебе, и потому я говорю тебе, Эперит, будь ты бог или человек, если ты нарушишь данную тобой клятву, будешь клятвопреступником и негодяем!
– Разве я уже не сказал тебе, что не имею даже в мыслях нарушить эту клятву. Но ты как будто не доверяешь моим словам… Выслушай же меня, Реи, я имею сказать тебе нечто! Ты, если захочешь, можешь помочь мне и тем самым помочь себе и Фараону, которому я давал клятву, и той, чьей честью ты так дорожишь. Но если ты выдашь меня, Реи, то клянусь, ни твой преклонный возраст, ни твое высокое положение, ни даже та дружба, которую ты постоянно выказывал ко мне, не спасут тебя от моего меча!
– Говори, Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки, жизнью своей ручаюсь тебе, что не выдам твоей тайны, если только она не во вред тем, кому я служу и кого люблю!
– Нет, прежде скажи мне, как знаешь ты это имя? – воскликнул Скиталец, наступая на Реи.
– Я знаю это имя и нарочно сказал тебе его, чтобы заранее убедить тебя, что твоя хитрость со мной ни к чему не приведет и что тайна твоя сохранена будет у меня, как и это имя!
– Быть может, оно мое, быть может, не мое. Но это все равно. Знай только, что я боюсь твоей царицы, и если пришел сюда искать себе по сердцу женщину, то не ее пришел искать: там, в святилище Гаттор, я нашел ту, которую искал по свету. Завтра ночью я пойду к пилону храма и у ворот его встречу ее. Я приведу ее сюда, и мы повенчаемся с ней. Если ты хочешь помочь мне, Реи, то приготовь для нас судно и людей, чтобы мы с первыми же лучами рассвета могли бежать из этой страны. Правда, я клялся Фараону охранять царицу в его отсутствии до самого его возвращения, но, как ты сам знаешь, мудрый Реи, я всего лучше сберегу ее моим бегством, а если Фараон усомнится во мне, то, видно, уж так суждено!
Реи несколько призадумался, затем отвечал:
– Признаюсь, я страшусь увидеть эту богиню, но ради тебя решусь. Скажи же, по чему я могу узнать ее завтра у ворот храма?
– Ты узнаешь ее по багрово-красной звезде, горящей у нее на груди. Не бойся: я буду с нею. Скажи же, обещаешь ли ты приготовить нам судно и людей?
– И судно, и люди, все будет готово завтра к ночи, Эперит! Горячо любя тебя, я от души желаю, чтобы ты теперь уже мчался по волнам морей, омывающих берега Кеми, а с тобою вместе и та, которая называется Гаттор, та богиня, которою ты желаешь обладать, та, которую все люди на земле называют Мечтой Мира!
Мериамун была хороша, так хороша, что равной ей по красоте не было женщины в целом Кеми, но подле Златокудрой Елены красота ее меркла, как меркнет яркий огонь перед солнечным светом. Скиталец искал Елену и ради нее объездил моря и земли, а она, Мериамун, думала, что он стремится к ней. «Нет, – думала мстительная царица, – если он не может принадлежать ей, то и Елене не будет принадлежать; лучше она увидит его мертвым!»
«Завтра Одиссей и Елена должны встретиться за час до полуночи. Значит, завтра он должен умереть. Но как? Курри сидонец может подать ему чашу с ядом, а после этого она может убить Курри, сказав, что он отравил Скитальца из-за ненависти к нему. Но нет, если она убьет Скитальца, то как будет жить без него? – и она тоже должна тогда искать своего счастья в царстве, управляемом Озирисом, но там она не могла рассчитывать на блаженство. Что же ей делать?» Ответа на этот вопрос не было.
Вдруг Мериамун вспомнилось, что есть некто, кто должен ей ответить и помочь ей. Она встала с постели и ощупью, впотьмах, так как теперь уже совершенно стемнело, добрела до резного сундука с инкрустацией из слоновой кости и, достав из-за пояса ключ, раскрыла его. Здесь хранились разные драгоценности, зеркала, запястья, уборы, редкие алебастровые сосуды и смертельные яды, но их она не тронула, а, запустив руку глубоко на самое дно сундука, достала оттуда ларец темного металла, считавшийся народом «нечистым», ларец, сделанный из тифононовой кости, как называли египтяне сталь. Нажав секретную пружину, Мериамун раскрыла крышку и вынула из этой шкатулки другую, маленькую, которую поднесла к своим губам и стала над нею шептать какие-то слова на языке мертвого народа, после чего крышка этой шкатулки сама собою медленно приподнялась, и луч света узкой полосой вырвался из-под крышки, тонкой змейкой заиграв во мраке комнаты.
Тогда Мериамун заглянула в шкатулку и содрогнулась, но, тем не менее, запустила в нее руку и, прошептав: «выйди, выйди, первородное зло!» – вынула что-то на ладонь вытянутой вперед руки. Вдруг это нечто загорелось, точно красный уголек в серой золе очага. Потом из красного оно стало зеленым, затем белым и мертвенно синеватым, с виду предмет этот походил на свившуюся клубком змею, сделанную из опала и изумруда.
Некоторое время Мериамун смотрела на нее как бы в нерешимости. «Спи лучше, гадина… Дважды уже я смотрела на тебя и рада бы никогда более не смотреть!.. Нет, я все же решусь!.. Ты – дар древней премудрости, замерзший огонь, спящий грех, живая смерть, – в тебе одной обитает премудрость!»
Порывисто обнажив свою белоснежную грудь, Мериамун положила сверкающую безделушку, казавшуюся змейкой из драгоценных камней, к себе на грудь, но при холодном прикосновении ее невольно содрогнулась: эта крошечная змея была холоднее смерти. Обхватив обеими руками одну из колонн комнаты, царица стояла, содрогаясь от нестерпимой боли, которую она молча выносила некоторое время, пока то, что было холодно как лед, не стало горячо, как огонь, и не стало светиться ярким ослепительным блеском сквозь шелковую ткань ее одежды. Так она стояла около часа, затем, проворно сбросив с себя свои одежды и распустив свои шелковистые черные волосы, ниспадавшие до пола, предстала во всей наготе. Склонив голову на грудь, она стала дышать на то, что лежало у нее на груди, так как первородное зло может ожить только над дыханием человека. Трижды она дохнула на него и трижды прошептала: «Проснись! Проснись! Проснись!»
Когда она дохнула в первый раз, драгоценная безделушка шевельнулась и засверкала. Во второй раз она распустила свои блестящие кольца и вытянула голову почти на уровень головы Мериамун. На третий раз она скользнула на пол и, обвившись вокруг ног царицы, медленно стала расти, как вырастает растение под магическим взглядом факира.
Все больше и больше становилась змея, светясь, подобно факелу в маленьком склепе, и стала обвиваться вокруг тела Мериамун, опутывая ее своими кольцами; наконец, подняла свою голову на уровень ее головы, и глаза ее глянули прямо в глаза Мериамун, точно пламя сверкнуло в них, и в этот момент лицо змеи стало лицом прекрасной женщины – лицом Мериамун.
Теперь эти два лица смотрели в глаза друг другу. Царица Мериамун стояла, бледная и неподвижная, подобно каменному изваянию богини, вокруг всего ее тела и в ее густых черных волосах светились тяжелые кольца сверкающей змеи. Вдруг змея заговорила голосом Мериамун, на мертвом языке мертвого народа.
– Скажи мне, как меня зовут?
– Грех твое имя, прародительский грех и Первородное Зло! – отвечала царица.
– Откуда я происхожу?
– От зла, которое лежит во мне!
– А куда пойду?
– Туда, куда пойду я, ведь я отогрела тебя у себя на груди, и ты обвилась вокруг моего сердца!
Тогда змея подняла свою человеческую голову и страшно расхохоталась.
– Ты хорошо все это знаешь! Я люблю тебя так же, как ты любишь меня! – И, склонившись к царице, она поцеловала ее в самые губы. – Да, я – первородное зло, я – грех и преступление, я та смерть, которая живет в живой жизни! Из жизни в жизнь, ты всегда находила меня готовой к твоим услугам то в том, то в ином образе. Я научила тебя колдовству и чародейству, научила, как добыть престол. Ну, а теперь чего ты хочешь?
– Приложи твое ухо к губам моим и губы к моему уху, – сказала царица Мериамун, – и я скажу тебе, чего хочу от тебя, Первородное зло!
И они стали шептаться друг с другом во мраке темной комнаты.
Наконец, змея высоко подняла свою женскую голову и снова громко рассмеялась.
– Он ищет добра и найдет зло, ищет света и будет бродить во мраке! Хочет любви и найдет себе погибель! Желает овладеть Златокудрой Еленой, но прежде найдет тебя, Мериамун, а через тебя – смерть! Далеко странствовал он, но еще дальше придется ему странствовать, так как твой грех станет и его грехом. Мрак примет образ света. Зло будет сиять подобно добродетели! Я отдам его тебе, Мериамун, и он будет твой, но вот мой уговор: я не должна более лежать холодной и мертвой во мраке, в то время, когда ты ходишь под лучами яркого солнца. Нет, я должна постоянно обвиваться вокруг твоего тела; но не бойся, я буду казаться всем не более, как простым украшением твоего наряда, искусной работы поясом вокруг твоего пышного и гибкого царственного стана. Отныне я всегда буду с тобой, и, когда ты умрешь, умру с тобой! Согласна ли ты?
– Согласна! – отвечала царица.
– Так уже однажды отдавалась ты мне! – продолжало Зло. – То было давно-давно, под золотистым небом другой благословенной страны, где ты была счастлива с избранником твоего сердца. Но я впилась в твое сердце и обвилась своими кольцами кругом него, и из двоих вас стало трое. Тогда породилось все зло, скорбь и горе, какое было. Что ты, женщина, посеяла, то и пожнешь! Ты – та, из которой произошли все скорби и в ком исполнилась вся любовь!
– Слушай! Завтра ночью ты возьмешь меня, обовьешь вокруг своего стана и на время примешь образ Елены Прекрасной; в образе Елены ты обольстишь Скитальца, и он хоть на один раз станет твоим мужем. Что будет дальше, я не могу сказать; я ведь только советник. Может быть, из этого произойдут несчастья, войны и смерть. Но что из того, если желание твое исполнится, и он погрешит, поклявшись тебе змием, он, который должен был бы клясться звездой! И тогда он будет связан с тобою неразрывными узами! Решай же, Мериамун!
– Я решила, – произнесла царица. – Я согласна принять образ Елены и быть хоть раз супругой того, кого я люблю, а там пусть все гибнет! А теперь засни, Первородное Зло, засни, я не могу больше видеть твоего лица, хоть оно мое собственное лицо!
Змея снова высоко подняла свою женскую голову и засмеялась злым, торжествующим смехом, затем, медленно распуская свои блестящие кольца, скользнула на пол и стала съеживаться, пока, наконец, не приняла вновь вида драгоценного украшения из опалов изумрудов и аметистов.
Между тем Скиталец, выйдя из святилища Гаттор, не встретил более стражей-охранителей врат, так как боги отдали Одиссею красоту Елены Аргивянки, как это было предсказано заранее. А за завесой жрецы приветствовали его низкими поклонами, с удивлением смотря на этого героя, именуемого Эперитом, который стоял теперь перед ними жив и невредим, и страх объял их.
– Не бойтесь! – сказал Скиталец. – Побеждает тот, кому боги даруют победу, я сразился со стражами-хранителями и прошел мимо них в святилище. Я видел лицо Гаттор и остался жив и в полном рассудке. А теперь дайте мне есть, так как я устал и силы мои нуждаются в подкреплении.
Жрецы провели его в свою трапезную, предложив все, что у них было лучшего из пищи и питья. Утолив свой голод и жажду, Скиталец простился со служителями храма Гаттор и вернулся в свое помещение во дворце Фараона. Но здесь у его дверей стоял жрец Реи и, увидев его, еще издали поспешил к нему навстречу и заключил в свои объятия, так он был рад, что Скиталец остался жив.
– Не надеялся я, Эперит, увидеть тебя живым! – произнес старик – Если бы не это желание царицы… – и вдруг он спохватился и прервал свою речь на полуслове.
– Что ты говоришь о царице?..
– Ничего, Эперит, ничего, я хотел только сказать, что она была очень огорчена, узнав, что ты пошел в храм Гаттор. Я не знаю, бог ты или человек, но клятва одинаково связывает и богов, и людей, а ты клялся Фараону охранять царицу до его возвращения. Скажи мне, намерен ли ты сдержать эту клятву? Намерен оберегать честь царицы, жены Фараона, – честь, которая даже дороже самой ее жизни?
– Да, Реи, я намерен сдержать клятву, данную мною Фараону!
Тогда старик продолжал как-то загадочно:
– Думается мне, какой-то недуг овладел царицей Мериамун, и она страстно желает, чтобы ты уврачевал ее. Все, как видишь, складывается теперь так, как предсказывало видение царицы, о котором я говорил тебе, и потому я говорю тебе, Эперит, будь ты бог или человек, если ты нарушишь данную тобой клятву, будешь клятвопреступником и негодяем!
– Разве я уже не сказал тебе, что не имею даже в мыслях нарушить эту клятву. Но ты как будто не доверяешь моим словам… Выслушай же меня, Реи, я имею сказать тебе нечто! Ты, если захочешь, можешь помочь мне и тем самым помочь себе и Фараону, которому я давал клятву, и той, чьей честью ты так дорожишь. Но если ты выдашь меня, Реи, то клянусь, ни твой преклонный возраст, ни твое высокое положение, ни даже та дружба, которую ты постоянно выказывал ко мне, не спасут тебя от моего меча!
– Говори, Одиссей, сын Лаэрта, Одиссей из Итаки, жизнью своей ручаюсь тебе, что не выдам твоей тайны, если только она не во вред тем, кому я служу и кого люблю!
– Нет, прежде скажи мне, как знаешь ты это имя? – воскликнул Скиталец, наступая на Реи.
– Я знаю это имя и нарочно сказал тебе его, чтобы заранее убедить тебя, что твоя хитрость со мной ни к чему не приведет и что тайна твоя сохранена будет у меня, как и это имя!
– Быть может, оно мое, быть может, не мое. Но это все равно. Знай только, что я боюсь твоей царицы, и если пришел сюда искать себе по сердцу женщину, то не ее пришел искать: там, в святилище Гаттор, я нашел ту, которую искал по свету. Завтра ночью я пойду к пилону храма и у ворот его встречу ее. Я приведу ее сюда, и мы повенчаемся с ней. Если ты хочешь помочь мне, Реи, то приготовь для нас судно и людей, чтобы мы с первыми же лучами рассвета могли бежать из этой страны. Правда, я клялся Фараону охранять царицу в его отсутствии до самого его возвращения, но, как ты сам знаешь, мудрый Реи, я всего лучше сберегу ее моим бегством, а если Фараон усомнится во мне, то, видно, уж так суждено!
Реи несколько призадумался, затем отвечал:
– Признаюсь, я страшусь увидеть эту богиню, но ради тебя решусь. Скажи же, по чему я могу узнать ее завтра у ворот храма?
– Ты узнаешь ее по багрово-красной звезде, горящей у нее на груди. Не бойся: я буду с нею. Скажи же, обещаешь ли ты приготовить нам судно и людей?
– И судно, и люди, все будет готово завтра к ночи, Эперит! Горячо любя тебя, я от души желаю, чтобы ты теперь уже мчался по волнам морей, омывающих берега Кеми, а с тобою вместе и та, которая называется Гаттор, та богиня, которою ты желаешь обладать, та, которую все люди на земле называют Мечтой Мира!
XVIII. Клятва Скитальца
В эту ночь Скиталец не видел царицы Мериамун. Но на другой день она прислала ему сказать, что зовет его к себе на пир в эту ночь. Реи также позвали на пир. Когда они пошли туда, Реи успел шепнуть Эпериту, что все готово и что он сам будет ночью на условленном месте. Вдруг дверь широко распахнулась, и перед ними появилась во всей своей красе царица Мериамун в сопровождении своих прислужниц и приближенных. Царственное одеяние ее сверкало драгоценными камнями, но лицо было бледно и надменно, а большие, темные, глубокие глаза ее сверкали каким-то необычайным блеском. Скиталец низко поклонился ей, а она горделиво склонила ему в ответ свою царственную голову и протянула ему свою руку, чтобы он вел ее к ее месту. За пиром они сидели рядом, но царица говорила мало в этот день, и когда заговорила, то только о Фараоне и о сонме Апура, о которых до сих пор не было известий.
По окончании пира Мериамун пригласила Скитальца в свои покои; он покорно последовал за нею, хотя и против воли, Реи же царица не позвала, и таким образом Скиталец и Мериамун остались одни, так как прислужниц своих царица отпустила. Оставшись наедине, Мериамун долгое время молчала, но Скиталец чувствовал все время на себе ее упорный проницательный взгляд, словно она пыталась прочесть самые сокровенные его тайны на дне души.
– Я утомилась, – произнесла, наконец, она, – расскажи мне что-нибудь о твоих скитаниях, об осаде Илиона, о многогрешной Елене, навлекшей на страну все эти беды и несчастья; расскажи, как ты, в одежде нищего, прокрался из лагеря Ахеян, чтобы повидать эту Елену, столь справедливо лишенную жизни богами.
– Да, – отвечал Скиталец, – не хорошо, что столько героев погибло из-за красоты одной неверной женщины. Я сам задумал даже убить ее, когда говорил с нею в стенах Трои, но боги удержали мою руку!
– Так ли это было, полно! – сказала царица, загадочно улыбаясь. – А если бы она была еще жива, и ты увидел бы ее теперь, убил бы, Одиссей?
– Ее нет уже в живых, царица!
– Да… скажи мне теперь, Одиссей, ты вчера ходил в храм погибели, в святилище Гаттор! Что ты видел в этом храме?
– Я видел прекрасную женщину, быть может, бессмертную богиню, которая, стоя на пилоне храма, пела сладкозвучную песню. Все видели и слышали ее, теряли рассудок, а затем пытались пробить себе дорогу между духами, охраняющими врата святилища, и падали один за другим под ударами невидимых мечей!
– Но ты, Одиссей, не потерял рассудка и не старался прорваться сквозь невидимую преграду?!
– Нет, Мериамун, в молодости я видел красоту Елены Аргивянки, которая была много прекраснее той, которую вы называете Гаттор; никто из людей, видавших Елену, не пожелает обладать этою Гаттор!
– Но, быть может, те, кто видел Гаттор, пожелают обладать Еленой Аргивянкой! – медленно и многозначительно промолвила царица, и Скиталец не знал, что ему ответить.
Так они беседовали некоторое время. Мериамун, знавшая все, невольно удивлялась хитрости и лукавству Скитальца, но ничего не дала ему заметить. Наконец, он встал и с глубоким поклоном объявил царице, что должен идти – осмотреть стражу, расставленную вокруг дворца и ворот его. Царица посмотрела на него страшным загадочным взглядом и затем разрешила удалиться. Одиссей вышел, искренно радуясь, что избавился от ее присутствия, стеснявшего его. Но едва только тяжелая завеса спала за ним, как Мериамун вскочила на ноги со своего мягкого ложа, и страшный огонь решимости блеснул в ее глазах. Она ударила в ладоши и приказала всем сбежавшимся на ее зов прислужницам ложиться на покой, так как сама она тоже собирается отойти ко сну и ни в ком из них не нуждается. Когда женщины ушли, оставив ее одну, Мериамун прошла в свою опочивальню, не задумываясь, подошла к резному сундуку и, достав из секретной шкатулки Первородное Зло, отогрела его на груди, вдохнув в него дыхание жизни. И вот оно выросло и, обвившись вокруг нее, стало нашептывать ей, чтобы она одевалась в белый венчальный наряд и обвила вокруг стана змею Зла, думая все время о красоте, которую видела на лице Мертвой Натаски в храме Озириса, на лице Баи и Ка. Мериамун послушно исполнила все; сердце ее кипело ревностью и ненавистью, и мысли ее далеки были от тех бед и несчастий, которые должен был породить ее грех. Омывшись в душистой воде и натерев себя благовонными маслами, царица расчесала свои роскошные волосы и оделась в белые одежды. После этого она, схватив обеими руками Зло, прижала его к себе. Со страшным смехом сверкающая змея обвилась вокруг ее стана и в одно мгновение свернулась и сократилась до подобия пояса, – двухголовой золотой змеи с рубиновыми глазами. И в то время, когда громадная змея сокращалась, царица Мериамун думала о красоте мертвой Натаски, Баи и Ка и все время следила за своим отражением в зеркале. Вот лицо ее стало мертвенно-бледным, безжизненным, туманным и затем медленно стало, мало-помалу, оживать, но вся красота ее изменилась; темные кудри, как змеи, спадавшие с плеч, стали золотистой волной кудрей. Глубокие темные глаза ее стали небесно-голубыми глазами Елены, и вся горделивая и величественная красота ее сменилась ласковой чарующей улыбкой Елены. Еще мгновение, и она стала воплощенною красотой и чуть было не лишилась чувств при виде своей несравненной прелести.
– Так вот какою должна быть Гаттор! – прошептала она, и голос ее звучал как-то непривычно для ее слуха: то был чарующий, ласковый голос Елены, и, смущенная своей собственной красотой, угнетенная сознанием своего тяжкого греха, Мериамун вышла из своей опочивальни и, подобно звездному лучу, стала скользить по уснувшим пустынным залам своего дворца, мимо статуй грозных предков и богов; ей казалось, что они шептали друг другу о страшном грехе, совершенном ею, и о тех бедах и несчастиях, которые она навлекла этим на свой дом, на весь народ и всю страну. Но она не хотела их слушать и ни на минуту не замедлила шага.
Тем временем Скиталец в своих покоях готовился встретить Златокудрую Елену. Странные видения прошлого теснились в его мозгу, видения какой-то бесконечной будущей любви. Сердце его горело в груди, подобно яркому факелу, освещая его прошлое. Ему казалось, что вся прежняя жизнь была сном, а действительность в жизни мужчины – это только любовь; совершенство в жизни – красота, одеяние любви; а единственное стремление и цель – это сердце любящей женщины, сердце Златокудрой Елены, этой Мечты Мира; она– мир, радость и покой.
Надев свои золотые доспехи и взяв лук Эврита, Одиссей расчесал свои кудри и, помолившись богам, вышел из своего помещения, выходившего в большой зал с колоннами.
Бесконечные ряды колонн тонули во мраке; только посредине сквозь стеклянный потолок, свет луны, падая широким потоком, заливал белые мраморные плиты пола и ложился широкой пеленой, казавшейся светлым прудом среди туманных темных берегов. По привычке Скиталец окинул залу рассеянным взглядом, и ему показалось, что вдали, в противоположном конце, между колоннами движется какая-то белая тень. Схватив свой черный лук, он наложил руку на колчан, так что стрелы в нем зазвенели.
Тень в конце залы как будто уловила этот звук или же увидала золотые доспехи, на которые случайно упал луч света, только она стала приближаться, пока не дошла до края бывшего среди залы бассейна, и остановилась. Скиталец тоже остановился, недоумевая, что бы это значило. Но вот тень медленно вошла в освещенное пространство, и он увидел, что то была женщина в белом; вокруг ее стана обвивался змеею золотой пояс, украшенный драгоценными камнями, горевшими разноцветным изменчивым блеском подобно глазам змеи.
Стройна и прекрасна, как статуя Афродиты, была эта женщина, но кто она была, трудно было угадать, так как голова ее низко склонялась на грудь.
С минуту она стояла так, совершенно неподвижно; Скиталец приблизился к ней и, в свою очередь, очутился в полосе света. Тогда белая фигура вдруг подняла голову, так что свет упал ей прямо в лицо, и протянула к нему свои белые, точно изваянные из мрамора руки. Лицо это было лицом Елены Аргивянки! Одиссей невольно залюбовался ее красотой, ее небесно-голубыми глазами и золотистой волной кудрей; медленно, беззвучно, не проронив ни слова, он стал приближаться к ней. Вдруг смутное чувство страха закралось в его душу. Однако он поборол его и произнес:
– Госпожа, ты ли это? Ты ли – Елена Аргивянка, которую я вижу перед собой. Или же ты только видение, смеющееся надо мной?
– Разве я не говорила тебе вчера в святилище Гаттор, что в эту ночь мы повенчаемся с тобой? Почему же ты теперь принимаешь меня за призрак, причисляешь к бесплотным? – спросила тень.
Скиталец прислушался к звуку ее голоса: то был голос Елены. Глаза, смотревшие на него, были тоже глазами Елены, но он почему-то боялся обмана: сердце его не доверяло глазам и слуху.
– Правда, так говорила мне Елена Аргивянка, – произнес он, – но она сказала мне, что я встречу ее у пилона храма и сам приведу ее оттуда, как невесту. Я и иду туда за нею теперь. Если ты Елена, то где же твоя багрово-красная звезда, роняющая кровавые слезы об убитых людях, звезда, по которой я должен узнать тебя?
– Кровавая роса уже не падает со звезды на моей груди, Одиссей, так как с той минуты, как ты овладел мною, люди не будут больше умирать за меня, за мою красоту! Звезда войны закатилась. Смотри, теперь разум и мудрость царят вокруг меня. Вот Символ бессмертного Змея, означающий вечную любовь! Ты шел за мною, а я пришла к тебе. Разве ты хочешь, чтобы я оставила тебя, Одиссей, и ушла от тебя?
По окончании пира Мериамун пригласила Скитальца в свои покои; он покорно последовал за нею, хотя и против воли, Реи же царица не позвала, и таким образом Скиталец и Мериамун остались одни, так как прислужниц своих царица отпустила. Оставшись наедине, Мериамун долгое время молчала, но Скиталец чувствовал все время на себе ее упорный проницательный взгляд, словно она пыталась прочесть самые сокровенные его тайны на дне души.
– Я утомилась, – произнесла, наконец, она, – расскажи мне что-нибудь о твоих скитаниях, об осаде Илиона, о многогрешной Елене, навлекшей на страну все эти беды и несчастья; расскажи, как ты, в одежде нищего, прокрался из лагеря Ахеян, чтобы повидать эту Елену, столь справедливо лишенную жизни богами.
– Да, – отвечал Скиталец, – не хорошо, что столько героев погибло из-за красоты одной неверной женщины. Я сам задумал даже убить ее, когда говорил с нею в стенах Трои, но боги удержали мою руку!
– Так ли это было, полно! – сказала царица, загадочно улыбаясь. – А если бы она была еще жива, и ты увидел бы ее теперь, убил бы, Одиссей?
– Ее нет уже в живых, царица!
– Да… скажи мне теперь, Одиссей, ты вчера ходил в храм погибели, в святилище Гаттор! Что ты видел в этом храме?
– Я видел прекрасную женщину, быть может, бессмертную богиню, которая, стоя на пилоне храма, пела сладкозвучную песню. Все видели и слышали ее, теряли рассудок, а затем пытались пробить себе дорогу между духами, охраняющими врата святилища, и падали один за другим под ударами невидимых мечей!
– Но ты, Одиссей, не потерял рассудка и не старался прорваться сквозь невидимую преграду?!
– Нет, Мериамун, в молодости я видел красоту Елены Аргивянки, которая была много прекраснее той, которую вы называете Гаттор; никто из людей, видавших Елену, не пожелает обладать этою Гаттор!
– Но, быть может, те, кто видел Гаттор, пожелают обладать Еленой Аргивянкой! – медленно и многозначительно промолвила царица, и Скиталец не знал, что ему ответить.
Так они беседовали некоторое время. Мериамун, знавшая все, невольно удивлялась хитрости и лукавству Скитальца, но ничего не дала ему заметить. Наконец, он встал и с глубоким поклоном объявил царице, что должен идти – осмотреть стражу, расставленную вокруг дворца и ворот его. Царица посмотрела на него страшным загадочным взглядом и затем разрешила удалиться. Одиссей вышел, искренно радуясь, что избавился от ее присутствия, стеснявшего его. Но едва только тяжелая завеса спала за ним, как Мериамун вскочила на ноги со своего мягкого ложа, и страшный огонь решимости блеснул в ее глазах. Она ударила в ладоши и приказала всем сбежавшимся на ее зов прислужницам ложиться на покой, так как сама она тоже собирается отойти ко сну и ни в ком из них не нуждается. Когда женщины ушли, оставив ее одну, Мериамун прошла в свою опочивальню, не задумываясь, подошла к резному сундуку и, достав из секретной шкатулки Первородное Зло, отогрела его на груди, вдохнув в него дыхание жизни. И вот оно выросло и, обвившись вокруг нее, стало нашептывать ей, чтобы она одевалась в белый венчальный наряд и обвила вокруг стана змею Зла, думая все время о красоте, которую видела на лице Мертвой Натаски в храме Озириса, на лице Баи и Ка. Мериамун послушно исполнила все; сердце ее кипело ревностью и ненавистью, и мысли ее далеки были от тех бед и несчастий, которые должен был породить ее грех. Омывшись в душистой воде и натерев себя благовонными маслами, царица расчесала свои роскошные волосы и оделась в белые одежды. После этого она, схватив обеими руками Зло, прижала его к себе. Со страшным смехом сверкающая змея обвилась вокруг ее стана и в одно мгновение свернулась и сократилась до подобия пояса, – двухголовой золотой змеи с рубиновыми глазами. И в то время, когда громадная змея сокращалась, царица Мериамун думала о красоте мертвой Натаски, Баи и Ка и все время следила за своим отражением в зеркале. Вот лицо ее стало мертвенно-бледным, безжизненным, туманным и затем медленно стало, мало-помалу, оживать, но вся красота ее изменилась; темные кудри, как змеи, спадавшие с плеч, стали золотистой волной кудрей. Глубокие темные глаза ее стали небесно-голубыми глазами Елены, и вся горделивая и величественная красота ее сменилась ласковой чарующей улыбкой Елены. Еще мгновение, и она стала воплощенною красотой и чуть было не лишилась чувств при виде своей несравненной прелести.
– Так вот какою должна быть Гаттор! – прошептала она, и голос ее звучал как-то непривычно для ее слуха: то был чарующий, ласковый голос Елены, и, смущенная своей собственной красотой, угнетенная сознанием своего тяжкого греха, Мериамун вышла из своей опочивальни и, подобно звездному лучу, стала скользить по уснувшим пустынным залам своего дворца, мимо статуй грозных предков и богов; ей казалось, что они шептали друг другу о страшном грехе, совершенном ею, и о тех бедах и несчастиях, которые она навлекла этим на свой дом, на весь народ и всю страну. Но она не хотела их слушать и ни на минуту не замедлила шага.
Тем временем Скиталец в своих покоях готовился встретить Златокудрую Елену. Странные видения прошлого теснились в его мозгу, видения какой-то бесконечной будущей любви. Сердце его горело в груди, подобно яркому факелу, освещая его прошлое. Ему казалось, что вся прежняя жизнь была сном, а действительность в жизни мужчины – это только любовь; совершенство в жизни – красота, одеяние любви; а единственное стремление и цель – это сердце любящей женщины, сердце Златокудрой Елены, этой Мечты Мира; она– мир, радость и покой.
Надев свои золотые доспехи и взяв лук Эврита, Одиссей расчесал свои кудри и, помолившись богам, вышел из своего помещения, выходившего в большой зал с колоннами.
Бесконечные ряды колонн тонули во мраке; только посредине сквозь стеклянный потолок, свет луны, падая широким потоком, заливал белые мраморные плиты пола и ложился широкой пеленой, казавшейся светлым прудом среди туманных темных берегов. По привычке Скиталец окинул залу рассеянным взглядом, и ему показалось, что вдали, в противоположном конце, между колоннами движется какая-то белая тень. Схватив свой черный лук, он наложил руку на колчан, так что стрелы в нем зазвенели.
Тень в конце залы как будто уловила этот звук или же увидала золотые доспехи, на которые случайно упал луч света, только она стала приближаться, пока не дошла до края бывшего среди залы бассейна, и остановилась. Скиталец тоже остановился, недоумевая, что бы это значило. Но вот тень медленно вошла в освещенное пространство, и он увидел, что то была женщина в белом; вокруг ее стана обвивался змеею золотой пояс, украшенный драгоценными камнями, горевшими разноцветным изменчивым блеском подобно глазам змеи.
Стройна и прекрасна, как статуя Афродиты, была эта женщина, но кто она была, трудно было угадать, так как голова ее низко склонялась на грудь.
С минуту она стояла так, совершенно неподвижно; Скиталец приблизился к ней и, в свою очередь, очутился в полосе света. Тогда белая фигура вдруг подняла голову, так что свет упал ей прямо в лицо, и протянула к нему свои белые, точно изваянные из мрамора руки. Лицо это было лицом Елены Аргивянки! Одиссей невольно залюбовался ее красотой, ее небесно-голубыми глазами и золотистой волной кудрей; медленно, беззвучно, не проронив ни слова, он стал приближаться к ней. Вдруг смутное чувство страха закралось в его душу. Однако он поборол его и произнес:
– Госпожа, ты ли это? Ты ли – Елена Аргивянка, которую я вижу перед собой. Или же ты только видение, смеющееся надо мной?
– Разве я не говорила тебе вчера в святилище Гаттор, что в эту ночь мы повенчаемся с тобой? Почему же ты теперь принимаешь меня за призрак, причисляешь к бесплотным? – спросила тень.
Скиталец прислушался к звуку ее голоса: то был голос Елены. Глаза, смотревшие на него, были тоже глазами Елены, но он почему-то боялся обмана: сердце его не доверяло глазам и слуху.
– Правда, так говорила мне Елена Аргивянка, – произнес он, – но она сказала мне, что я встречу ее у пилона храма и сам приведу ее оттуда, как невесту. Я и иду туда за нею теперь. Если ты Елена, то где же твоя багрово-красная звезда, роняющая кровавые слезы об убитых людях, звезда, по которой я должен узнать тебя?
– Кровавая роса уже не падает со звезды на моей груди, Одиссей, так как с той минуты, как ты овладел мною, люди не будут больше умирать за меня, за мою красоту! Звезда войны закатилась. Смотри, теперь разум и мудрость царят вокруг меня. Вот Символ бессмертного Змея, означающий вечную любовь! Ты шел за мною, а я пришла к тебе. Разве ты хочешь, чтобы я оставила тебя, Одиссей, и ушла от тебя?