Страница:
Это было совсем уж невероятно! У Джека перехватило дыхание.
— Сэр, я не понимаю…
— Это лишь потому, что тут нечего понимать. Ты истинный Абсолют, Джек, наследник семейного состояния. Если я оставлю тебе что-нибудь.
Он дружески подмигнул.
Джек вновь отвернулся к морю, чтобы скрыть слезы, хлынувшие из его глаз. Время шло, но он ничего не мог поделать. Сэр Джеймс, помолчав, поднялся на ноги и принялся сосредоточенно стряхивать с себя песок. Джек тоже встал. Поглядев на отца, он увидел, что тот смотрит на волны.
— Знаешь, сын, — сказал он, — примерно в твоем возрасте, до того как меня отправили в школу, мы с Люти Тригоннингом тайком приходили сюда и катались на волнах. — Он оглянулся на Джека. — Как я догадываюсь, ты тоже этим грешишь? Ведь это так, парень?
У него вдруг прорезался самый подлинный корнуолльский акцент.
— Бывает, — ответил с осмотрительной осторожностью Джек. И прибавил: — Когда волны поменьше.
Джеймс посмотрел на вершину утеса. Кто-то сверху махал им платком. Похоже, Морвенна. Отец и сын опять повернулись к морю.
— А… была не была, — неожиданно выдохнул сэр Джеймс. — В Редруте есть постоялый двор, да и лошади тоже найдутся. Если мы там заночуем, от нас не убудет.
На песок во все стороны полетели роскошные вещи.
— Ну, давай, сын, — сказал сэр Джеймс, подпрыгивая, чтобы стянуть сапог. — Ставлю золотую гинею, что волна пронесет меня дальше.
— Никогда! — вскричал Джек, срывая с себя немудреную одежонку.
Миг — и голые Абсолюты разом бросились в море. Вода обжигала, и отец взвыл, а Джек запомнил парочку выражений, смысл которых надеялся уяснить себе позже. Для своих сорока его старикан держался совсем неплохо, правда, кое-что подзабыл, однако быстро освоился, получив несколько дельных советов. Но пари, разумеется, выиграть не сумел.
И ждал сына на берегу, когда тот, уже не чувствуя ни рук ни ног, кинулся напоследок в водную толщу. Джек уже ничуть не жалел о том, что расстается с волнами и морем. Конец всегда становится началом чего-то другого, подумал он, летя на крутящемся пенистом вихре. Даже если из твоей молодой жизни украли целых одиннадцать дней.
Глава 3
— Сэр, я не понимаю…
— Это лишь потому, что тут нечего понимать. Ты истинный Абсолют, Джек, наследник семейного состояния. Если я оставлю тебе что-нибудь.
Он дружески подмигнул.
Джек вновь отвернулся к морю, чтобы скрыть слезы, хлынувшие из его глаз. Время шло, но он ничего не мог поделать. Сэр Джеймс, помолчав, поднялся на ноги и принялся сосредоточенно стряхивать с себя песок. Джек тоже встал. Поглядев на отца, он увидел, что тот смотрит на волны.
— Знаешь, сын, — сказал он, — примерно в твоем возрасте, до того как меня отправили в школу, мы с Люти Тригоннингом тайком приходили сюда и катались на волнах. — Он оглянулся на Джека. — Как я догадываюсь, ты тоже этим грешишь? Ведь это так, парень?
У него вдруг прорезался самый подлинный корнуолльский акцент.
— Бывает, — ответил с осмотрительной осторожностью Джек. И прибавил: — Когда волны поменьше.
Джеймс посмотрел на вершину утеса. Кто-то сверху махал им платком. Похоже, Морвенна. Отец и сын опять повернулись к морю.
— А… была не была, — неожиданно выдохнул сэр Джеймс. — В Редруте есть постоялый двор, да и лошади тоже найдутся. Если мы там заночуем, от нас не убудет.
На песок во все стороны полетели роскошные вещи.
— Ну, давай, сын, — сказал сэр Джеймс, подпрыгивая, чтобы стянуть сапог. — Ставлю золотую гинею, что волна пронесет меня дальше.
— Никогда! — вскричал Джек, срывая с себя немудреную одежонку.
Миг — и голые Абсолюты разом бросились в море. Вода обжигала, и отец взвыл, а Джек запомнил парочку выражений, смысл которых надеялся уяснить себе позже. Для своих сорока его старикан держался совсем неплохо, правда, кое-что подзабыл, однако быстро освоился, получив несколько дельных советов. Но пари, разумеется, выиграть не сумел.
И ждал сына на берегу, когда тот, уже не чувствуя ни рук ни ног, кинулся напоследок в водную толщу. Джек уже ничуть не жалел о том, что расстается с волнами и морем. Конец всегда становится началом чего-то другого, подумал он, летя на крутящемся пенистом вихре. Даже если из твоей молодой жизни украли целых одиннадцать дней.
Глава 3
ВЫЗОВ
Лондон, апрель 1759 года
Ситуация была столь же хреновой, как и все остальные, в которые он то и дело влипал. Товарищей одного за другим выводили из строя. Каждую слабину моментально использовали, каждую хитрость просчитывали, любую защиту вскоре одолевали. Джек, выбежавший на поле с плечом, ноющим после недельной давности падения с лошади, как-то держался и даже сумел кое-что отыграть — он и Абрахам Маркс. Но в конце концов покинул поле и тот, обдуренный злобно скалящимся верзилой. Грузная фигура Маркса присоединилась к группе игроков в белой форме, резко выделявшейся из толпы зрителей, глазевших на матч. Ежегодный крикетный матч между Вестминстер-скул и Харроу.
После его ухода все опять пошло вкривь и вкось. Джек бил, если появлялась возможность, вполне сносно набирая очки, но его товарищи без зазрения совести проигрывали пробежки. Даже Теофил Ид не смог добиться чего-нибудь путного. Десять очков, и он ушел с поля, уступив место Никласу Фенби. А Фенби, по его собственному признанию, владел битой так себе и подавал много лучше, чем отбивал.
Но каким-то образом они спелись, и дело двинулось. Фенби насобачился подавать, а Джек — отбивать. К очкам Вестминстера добавилось еще семь очков Фенби и сорок семь — Джека, но все же им не удавалось, как это обычно бывало, крушить врага в пух и прах. Джек лишь отчасти винил в этом свое больное плечо, понимая, что основная загвоздка в верзиле, пробившем Абрахама, обштопавшем Ида и владевшем сильными, хитро закрученными бросками.
Его быстро — шепотом — окрестили Громилой, и это прозвище как нельзя лучше подходило к нему. Если он из Харроу, то я — из Месопотамии, сердито подумал Джек. Широкогрудый и мускулистый Громила был на добрых шесть дюймов выше всех остальных игроков, и подбородок и щеки его уже заливала свидетельствующая о ранней зрелости синева. Ранней ли, спросил себя Джек. Команда Харроу продувала Вестминстеру четыре года подряд и, чтобы избежать пятого поражения, вполне могла привлечь к игре кого-то со стороны. Разумеется, за хорошее вознаграждение. Хотя подобная практика и была более чем распространена в схватках между графствами и герцогствами, Джек не слышал, чтобы ее применяли в первенствах школ, однако вовсе не собирался оспаривать права этого буйвола на участие в матче. Пусть противник мошенничает, он не опустится до мелочных дрязг. И — победит. Любой ценой. Это было теперь делом чести.
Он утроил усилия и, несмотря на неуверенность Фенби, почти сравнял счет. Один мяч был потерян — запущен в аут. Все, что требовалось от Фенби, — это как-нибудь устоять, предоставив Джеку разборки с Громилой.
«Он хорош, — подумал Джек. — Но и я не подарок».
Очередной боулер из Харроу несколько сплоховал, подав мяч, который было просто отбить, что Фенби тупо и сделал.
— Серия бросков, — объявил рефери.
— Счет, сэр? — поинтересовался Джек у секретаря соревнований, склонившегося над деревянной табличкой.
Тот поднял взгляд:
— Харроу набрал сто двенадцать, Вестминстер — сто восемь.
— Вперед, Вестминстер! — крикнули с кромки поля.
Джек узнал голос директора школы, доктора Маркхэма. Тот, веривший лишь в пользу Вергилия, Гомера и березовой розги, с радостью запретил бы все игры. Но только не ежегодный матч против Харроу. Его звучный голос прорвал благоговейную тишину.
— Вперед, Вестминстер! Дави, Харроу, дави! — понеслись отовсюду громкие вопли.
Джек подбежал к Фенби.
— Четыре очка — ничьи, чтобы выиграть — пять.
— Абсолют, т-ты действительно д-думаешь, что м-мы способны н-на это? — спросил Фенби, уставившись на него поверх очков.
Волнуясь, он начинал заикаться сильнее, а Джеку меньше всего хотелось, чтобы он сломался сейчас. Пока что малыш держался великолепно, но мог сдрейфить в критическую минуту, а она, похоже, уже подошла.
— Ага, думаю. И ты мне поможешь, дружище. Мы выстоим.
— Даже… — Фенби затравленно оглянулся, — против… него?
Джек посмотрел на тот конец поля. Там возвышался Громила, небрежно перебрасывая через себя мяч и той же рукой ловя его за спиной.
— Ох, ну конечно, — заявил Джек с уверенностью, которой на деле не ощущал. — Ты просто страхуй меня, ладно?
Фенби кивнул и побрел на свое место. Громила же двинулся по направлению к Джеку. Подойдя к нему, доселе молчавший, как бенедиктинский монах, верзила вдруг прошептал:
— Я размажу тебя по полю, ублюдок.
Растяжечка гласных подтвердила подозрения Джека. Парень был хотя и не из самого Корнуолла, но явно откуда-то с запада. Скорее всего, чей-нибудь землячок.
Джек оскорбительно улыбнулся и с такой же растяжечкой, но уже корнуолльской, от которой лет пять как с немалыми трудами избавился, заявил:
— Попытайся, придурок. Поглядим, не ошибся ли ты.
Глаза битюга сузились в щелки, он на миг растерялся, а когда нашел что ответить, Джек уже шел к своим воротцам. Двигаясь нарочито медленно, он защитил их закладкой. Мера действенная, но за нее приходилось платить. То есть не покидать пятачок, даже если броски будут пушечными, а, собственно, только таких и следовало сейчас ожидать.
Мужлан ожиданий не обманул, сделав мощный бросок. Бита Джека прошла мимо цели. И в тот же миг в его голень врезался тяжелый мяч.
Этот удар не исторг стона, наверное, только у двоих человек. У нанесшего его боулера и у Джека. Последний на негнущихся ногах пошел было прочь, но тут же вернулся на место. И проворчал достаточно громко:
— Кажется, меня тяпнул комарик.
Следующий мяч угодил в ту же ногу. Джек опять не сумел его отразить. Он стиснул зубы, превозмогая острую боль, потом поднял глаза и улыбнулся.
— Я ошибся. Комаров еще нет.
— Поменьше болтайте, юноша, будьте любезны, — проворчал рефери.
О шести попаданиях речи уже не шло. Оставались четыре удара. Два, допустим, в лицо, и потом еще два, если первые с ним не покончат. Однако очередной мяч пошел по изогнутой траектории, слишком простенькой, чтобы купиться и попытаться его достать. Джек не купился и внимательно посмотрел на противника. Вдруг это вовсе и не ловушка? В конце концов, Громила постоянно в игре. Вдруг его измотали три эти подачи? Тогда… Тогда теперь он пустит мяч поточней, но, возможно, не слишком быстро и не слишком уж точно, а это даст шанс.
Чтобы поддразнить врага, Джек сделал шаг вправо, с нарочитой демонстративностью открывая два столбика с лежащей на них перекладиной. Вызов был брошен.
И принят.
Развернув массивные плечи, Громила атаковал, и все надежды Джека угасли. Мяч был пущен с поправкой, чего Джек и хотел, но очень резко и шел прямо в цель, чего ему совсем не хотелось. По здравом рассуждении, его надо было принять на себя и дождаться более удобного случая, но Джек не мог ждать, он не мог опять взвалить все на Фенби. Ему нужны были пять перебежек на избитых ногах, а кромка поля, где замерли зрители, обещала всего лишь четыре. Но Джек много лет топтал это поле и знал его маленькие секреты — в отличие от нездешнего битюга. Там было местечко, где оно шло под уклон, переходя в заросли ежевики. На этом можно было сыграть и натянуть пять перебежек. Сейчас эти заросли находились за его правым плечом — под углом градусов в сорок пять, и Джек именно так развернул свою биту. Малейшая неточность — и мяч уйдет в аут, что явится для Вестминстера крахом, но тот, к счастью, несся по идеальной прямой. Он врезался в биту и отскочил от нее с той бешеной скоростью, с какой был запущен. Парни из Харроу помчались за ним, но Джек на них даже не покосился.
— Вперед! — заорал он.
Однако Фенби и сам знал, что делать. Резвый малыш даже обошел его, ибо Джек бежал на чугунных ногах, но взгляд, брошенный на край поля, придал ему прыти. Мяч исчез в ежевике, и члены команды противника лихорадочно шарили там. Зрители — все поголовно — молчали.
— Еще разок! — крикнул он, наддавая, и половина болельщиков заулюлюкала, а другая неистово завопила.
— Два! — раздался всеобщий крик.
Все понимали, что происходит.
— И снова! — взревел Джек, перекрывая гомон толпы.
Перебежка была уже третьей. Совершая четвертую и совсем выбиваясь из сил, он увидел, что парни из Харроу все еще копаются в ежевике. Но в тот самый миг, когда его бита коснулась воротец, из кустов вынырнул низкорослый крепыш. Весь расцарапанный, но с мячом, готовый к новой атаке.
Мышцы ног Джека одеревенели, он тяжело дышал и вполне мог бы остановиться, предоставив партнеру отражать еще одну серию хитроумных бросков. Это было бы самым разумным. Теперь счет сравнялся, и матч закончился бы вничью, даже если бы Фенби вышибли с поля.
— Еще раз! — завопил вместо этого Джек и ударился в бег, краем глаза следя за игроком из команды противника, наклонившимся для подачи.
Уже ярдах в десяти от заветного финиша он скорей ощутил, чем увидел, что мяч взвился в воздух и что к нему, расталкивая своих, устремился Громила. Принимая мяч, он вынужден был отпрыгнуть назад, и Джек одолел еще пять ярдов. Прыжок гиганта, взметнувшаяся вверх рука подвигли его на отчаянный шаг. Еще два ярда, и Джек, вскинув руки над головой, с силой бросил тело вперед, как под волну в Корнуолле. Но теперь его встретила не податливая вода, а весьма жесткое поле, и он заскользил по сухой стерне, не отрывая глаз от мяча, который с пугающей высоты обрушивал вниз Громила. Как только конец ивовой биты коснулся закладки, перекладина была сбита.
— Игра сделана! — заорали болельщики из Харроу.
— Наша взяла! — бесновался Вестминстер.
Все взгляды устремились на рефери, низко склонившегося к воротцам. Он был нейтральным лицом из Сент-Полз-скул [4], дабы избежать достойных сожаления беспорядков, имевших место несколько лет назад и вызванных сомнениями в беспристрастии судейских решений. В мгновенно установившейся тишине рефери медленно выпрямился.
— Очко засчитано, — решительно объявил он. — Победил Вестминстер. Игра закончена, джентльмены.
Джек так и остался лежать там, где упал. Руки друзей подхватили его, взметнули над головами. Бесконечно усталый и бесконечно счастливый, он бросил взгляд вниз. Громила одиноко стоял на пустеющем поле. Заметив, что на него смотрят, он плюнул на мяч, подбросил его высоко в воздух и, не заботясь больше о нем, пошел прочь. Чем окончательно подтвердил, что никогда не учился в Харроу.
Инаугурация могавков [5] откладывалась из-за формальностей, связанных с празднованием победы. Хотя Джек во время мучительных поздравлений и похлопываний по плечу отказывался по крайней мере от каждого второго бокала, он, доковыляв до лестницы, обнаружил, что подъем по ней сопряжен с немалыми трудностями. Он шел в комнату, которую Мэттьюз с готовностью сдал ему на эту ночь. Хозяин гостиницы «Пять огней» просто обожал Джека, как, впрочем, и денежки, на которые тот был щедр, и в знак особого расположения даже поставил возле номера конюха, чтобы тот отгонял посторонних. Кивнув дюжему отставному матросу, Джек открыл дверь.
Трое его товарищей резались в кости. Абрахам Маркс, готовясь к броску, встряхивал камни в огромных ручищах. Соседи его рядом с ним казались просто пигмеями, в особенности Никлас Фенби, маленький, аккуратненький, но весьма эрудированный очкарик. Возле него с поднятой пивной кружкой благодушествовал Теофил Ид, стройный и бледный, как и положено отпрыску знатного рода.
Будучи незамеченным, Джек получил громадное удовольствие, наблюдая за ними. Умник, еврей и аристократ были между собой очень разными, и Джек в этом союзе являлся связующим, цементирующим звеном. Сын барона, а не герцога, как кое-кто из присутствующих, он обладал скрупулезной прилежностью Фенби и со своим корнуолльским происхождением был, особенно поначалу, столь же отверженным, как Абрахам. Все они выделялись из общей массы учеников и первое время маялись в одиночестве, пока не подбились друг к другу, сообразив, что сила — в единстве, и очень скоро дав это понять остальным. Задира, поиздевавшийся над кем-то из них, вдруг темной ночкой оказывался на заднем дворе и получал неведомо от кого хорошую взбучку. Подручный наставников, чрезмерно усердствующий с кнутом, играя в крикет, мог запросто повредить себе ногу. И даже учителя стали наказывать своих подопечных с большим разбором, после того как один из них, разумеется совершенно случайно, свалился в Темзу посередине зимы. В младших классах они прославились как свистуны, потом как оторвы, но теперь, став взрослей, решили сменить название шайки. Отныне они станут могавками. Это было практически решено.
Как только Эйб метнул и проиграл, а Фенби торжествующе завопил, Джек вышел из тени.
— Йеу-ха-ха! — выкрикнул он.
— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прозвучало в ответ.
Это был замечательный боевой клич. Он, собственно, и подвиг шайку сменить свое имя. Джек перенял его, сидя за сидром, у ветерана канадской войны, а тот, в свою очередь, — у какого-то дикаря, воевавшего против французов, затем клич освоили и остальные оторвы. Эта наука далась им не сразу, ибо в нем была парочка модуляций, чересчур сложных для нормальных человеческих глоток, однако упорство и несколько чаш доброго крепкого пунша сделали свое дело. Надо думать, бывший сержант оказался бы на седьмом небе от счастья, заслышав их дружный, леденящий кровь вопль. Попрактиковавшись, друзья пришли к выводу, что владеют слишком большой ценностью, чтобы делиться ею с кем-то другим. А тут еще Джек раздобыл где-то книжонку с жутким названием «Жертвы жестокости ирокезов», которая как нельзя лучше убедила четверку в необходимости создать новый клуб. С президентом, то бишь верховным вождем, во главе и соответствующими ритуалами посвящения. Идеи, какими они должны быть, долго муссировались, и сегодняшнему собранию надлежало подвести под прениями черту.
Захлопнув дверь перед носом оторопевшего конюха, Джек ослепительно улыбнулся и вопросил:
— Итак, храбрецы, ответьте, что привело вас сюда?
— Кто не знает ночных мстителей? Кто не трепещет перед могавками? — откликнулись храбрецы.
Кружки со стуком встретились в воздухе, пивная пена полилась на непросыхающую столешницу. Правда, будущие могавки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего, постановили провести эту ночь под девизом: «Ни капли спиртного!» — однако запрет касался лишь бренди и пунша, а к пиву и в особенности к фирменному портеру Мэттьюза ни малейшего отношения не имел.
Пока Джек вновь наполнял кружки, а Ид приятным тенором напевал что-то из Джона Гея [6], Фенби полез в лежавший с ним рядом футляр. Он извлек из него пергамент, тщательно обожженный для придания ему древнего вида, и поправил очки.
— Мне чи-чи-читать, Абсолют?
Малыш опять волновался, и Джек решил пожалеть его, а заодно и всех остальных.
— Нет, дружище, — ответил он, толкая плечом слегка осовевшего Маркса. — У нас есть приятель, который просто заснет, если мы не придумаем ему работенку. Кроме того, гнусавый бубнеж присущ религии его народа. Пусть пробубнит нам то, что ты там накропал.
Маркс ухмыльнулся, явно довольный, но все же не преминул заявить:
— Что ты знаешь о моей религии, Абсолют, если не имеешь своей?
— А ты просвети нас!
— Минуточку. — Ид перестал раскачиваться. Ножки его стула ткнулись с грохотом в пол. — Сей документ должен огласить именно я. Вспомните, кому досталась роль Квинтиния в латинской пьесе? Мне, дорогие мои. Мне, а не вам! И потому лишь я, а не этот дохляк или этот толстяк способен с надлежащим достоинством прочесть слова нашей клятвы.
Высокомерно дернув губой, Ид умолк и потянулся за пивом.
— Засунь его в жопу, свое достоинство, — вскипел Маркс, угрожающе приподнимаясь.
Вспыхнувший Фенби тоже привстал.
Джек вздохнул. Вот так всегда. Слишком разные, они вечно грызутся. Но тут в глаза ему бросилось нечто, способное мигом положить перепалке конец.
— Manus sinister! [7] — провозгласил с деланным ужасом он, указывая на полную кружку, зажатую в руке Ида.
Тот и сам с нескрываемым изумлением смотрел на посудину, которую машинально взял со стола. В день крикетного матча долг чести обязывал каждого победителя незамедлительно осушать поднятый кубок, а по мере течения вечеринки проделывать это становилось все трудней и трудней.
— Пей, — раздался всеобщий крик, и Ид, беззаботно пожав плечами, поднес кружку к губам.
Джек даже посочувствовал субтильному задаваке. Тот был с виду таким изнеженным и воздушным, что казался прозрачным. Эта прозрачность чуть ли не позволяла всем видеть, как темный напиток толчками вливается в его бледное горло. Он пил, и каждый глоток отмечался ударами по столу. Их было двенадцать, вдвое больше, чем надо бы, но Ид себя все-таки не посрамил.
— Примите мои извинения, — сказал он, рыгнув.
А потом перевернул опустевшую кружку и принялся вместе со всеми выбивать из мокрой щербатой столешницы дробь.
Затем Маркс, которому теперь никто не мешал, встал и с торжественной миной вгляделся в пергамент.
— Да будет известно всем, что отныне… — произнес важно он, однако продолжить ему не удалось.
Именно в этот момент до каждого из четверки дошло, что стук не прекратился. В дверь били ногами. Беспорядочно, сильно. Джек шагнул к ней, но она распахнулась сама. На полу коридора корчился дюжий конюх, кто-то связывал ему руки, кто-то сидел на груди. Конюх пытался лягаться, но движения его делались все слабее. Возможно, потому, что третий участник коридорной возни двумя руками сжимал ему горло, не давая дышать.
Моментально почувствовав, что на него смотрят, душитель выпрямился и обернулся.
— Знаешь, — сказал он, глядя на Джека, — этот парень имел наглость заявить нам, что не пустит нас к вам. Тогда мы решили поставить его на место. Разве можно позволить кому бы то ни было вставать между нами, мой драгоценный кузен?
— Привет, Крестер, — ответил Джек, сглатывая слюну.
Он не виделся с ним месяцев семь, да и до этого пересекался лишь мельком — в шумных тавернах, откуда спешил поскорее слинять. У него не было никакого желания общаться со своим двоюродным братцем, и ему практически удавалось уклоняться от нежелательных встреч. Сэр Джеймс, как и обещал, отправил Крестера учиться в Харроу, тот жил там на всем готовом, изредка посещая семейные праздники Абсолютов. Такие, например, как день рождения матери Джека, последний раз отмечавшийся чуть ли не год назад. Теперь, заявившись без приглашения, старший братец предоставлял Джеку возможность как следует себя рассмотреть. Он всегда был очень крупным, но к своим восемнадцати сделался просто громадным, из-под ярко-зеленой, готовой лопнуть жилетки выпирала широченная грудь. Густые золотисто-рыжие усы его закручивались вверх, едва не смыкаясь с тяжелыми, выбивавшимися из-под треуголки кудрями. Если это и шло вразрез с родовым обликом Абсолютов, ибо те поголовно были брюнетами, то его принадлежность к семейству удостоверял выдающийся нос. Правда, лишь формой, ибо поверхность его была пористой и сплошь изрытой оспинами, переходившими и на щеки. Прививка, оставившая лицо Джека чистым, Крестеру почему-то не помогла. Портрет довершали чувственные мясистые губы и поросячьи, слишком близко поставленные глаза.
Дружки Крестера оставили свою жертву, и конюх, хрипя, затих на полу. Заметив это, Джек ногой отодвинул от себя стул, обеспечивая достаточное для маневров пространство, то же самое сделали и будущие могавки, уже знавшие кое-что о кузене своего вожака.
— Может, развязать эту скотину и послать за местным элем? — Крестер вошел в комнатенку, где сразу же стало тесней. — Надо бы выпить за Абсолютов. В конце концов, ты сегодня был на высоте. И поддержал честь нашей семьи. Поздравляю.
Джек, ни на грош не обманутый его показным дружелюбием, усмехнулся.
— Но ты, похоже, болел не за семью, а за свою школу? И ставил на ее выигрыш, а?
Брат хрюкнул.
— Да, я рискнул золотишком. Ставка, прямо признаюсь, была.
— Ну и какой же была эта ставка?
— Вполне достаточной. — Голос Крестера утратил учтивость. — Для того, чтобы о ней говорить. Я считал, что у вас нет шансов.
— А почему? Уж не потому ли, что ты постарался нас их лишить? Так сказать, в обход кой-каких правил?
— Эй, на что вы мне тут намекаете, сэр?
— Ни на что, — ответил Джек. — Я просто интересуюсь, не включили ли вы в свою команду кого-то со стороны?
— Не понимаю, о чем ты, — пробормотал Крестер, явно смутившись и пряча глаза.
Он собирался что-то сказать, однако тут в коридоре послышались какие-то звуки. Конюх, придя в себя, но еще не владея голосом, чтобы позвать на помощь, сползал по лестнице вниз.
— Мне кажется, вам пора сматываться, — заметил Джек. — Мэттьюз не любит, когда задирают прислугу. Нас за такие шутки выставили бы отсюда навеки. А с вами могут обойтись и пожестче.
— Тогда я буду краток, — объявил визитер. — Вы ведь не лишите Харроу возможности взять реванш?
Джек нахмурился.
— Мне кажется, переигровка вряд ли что-то изменит.
— Я говорю не о крикете, — прервал его кузен, — а о другой игре, в которой вы, кажется, тоже поднаторели. То бишь о бильярде.
— Я? — Джек опешил. — Что ж, я действительно иногда беру в руки кий.
Услышав это, Фенби, не удержавшись, хихикнул. В Вестминстере вот уж два года не было лучшего бильярдиста, чем Джек.
— Я также. — Глаза Крестера засияли. — Надеюсь, вы не откажетесь преподать мне урок?
Джек колебался. Он слышал, как мать однажды жаловалась отцу, что Крестер таскается по бильярдным, где честных людей раздевают до нитки отпетые ловкачи. Что говорить, публика там собирается темная, да и братец что-то одет чересчур хорошо. Таким платьем не разживешься на те шестьдесят гиней, которые ежегодно ему выделяют.
Молчание затягивалось, и Крестер нанес удар.
— Испугался?
Джек покраснел.
— Тебя, сопляк? Никогда!
Дружки Крестера рассмеялись, но тот не повел и бровью.
— Хорошо, тогда — послезавтра. В «Золотом ангеле». В двенадцать часов.
Теперь отступать было некуда.
— Пусть будет так.
— И… небольшое пари? А, цыпленок?
— Конечно. Какое?
Крестер ухмыльнулся.
— Ну, например… в сто гиней.
Ид присвистнул, брови Маркса поползли вверх. Это была целая уйма деньжищ. Ни у кого из ребят таких не водилось. Но, без сомнения, как и в крикете, школа поддержит заклад.
Ситуация была столь же хреновой, как и все остальные, в которые он то и дело влипал. Товарищей одного за другим выводили из строя. Каждую слабину моментально использовали, каждую хитрость просчитывали, любую защиту вскоре одолевали. Джек, выбежавший на поле с плечом, ноющим после недельной давности падения с лошади, как-то держался и даже сумел кое-что отыграть — он и Абрахам Маркс. Но в конце концов покинул поле и тот, обдуренный злобно скалящимся верзилой. Грузная фигура Маркса присоединилась к группе игроков в белой форме, резко выделявшейся из толпы зрителей, глазевших на матч. Ежегодный крикетный матч между Вестминстер-скул и Харроу.
После его ухода все опять пошло вкривь и вкось. Джек бил, если появлялась возможность, вполне сносно набирая очки, но его товарищи без зазрения совести проигрывали пробежки. Даже Теофил Ид не смог добиться чего-нибудь путного. Десять очков, и он ушел с поля, уступив место Никласу Фенби. А Фенби, по его собственному признанию, владел битой так себе и подавал много лучше, чем отбивал.
Но каким-то образом они спелись, и дело двинулось. Фенби насобачился подавать, а Джек — отбивать. К очкам Вестминстера добавилось еще семь очков Фенби и сорок семь — Джека, но все же им не удавалось, как это обычно бывало, крушить врага в пух и прах. Джек лишь отчасти винил в этом свое больное плечо, понимая, что основная загвоздка в верзиле, пробившем Абрахама, обштопавшем Ида и владевшем сильными, хитро закрученными бросками.
Его быстро — шепотом — окрестили Громилой, и это прозвище как нельзя лучше подходило к нему. Если он из Харроу, то я — из Месопотамии, сердито подумал Джек. Широкогрудый и мускулистый Громила был на добрых шесть дюймов выше всех остальных игроков, и подбородок и щеки его уже заливала свидетельствующая о ранней зрелости синева. Ранней ли, спросил себя Джек. Команда Харроу продувала Вестминстеру четыре года подряд и, чтобы избежать пятого поражения, вполне могла привлечь к игре кого-то со стороны. Разумеется, за хорошее вознаграждение. Хотя подобная практика и была более чем распространена в схватках между графствами и герцогствами, Джек не слышал, чтобы ее применяли в первенствах школ, однако вовсе не собирался оспаривать права этого буйвола на участие в матче. Пусть противник мошенничает, он не опустится до мелочных дрязг. И — победит. Любой ценой. Это было теперь делом чести.
Он утроил усилия и, несмотря на неуверенность Фенби, почти сравнял счет. Один мяч был потерян — запущен в аут. Все, что требовалось от Фенби, — это как-нибудь устоять, предоставив Джеку разборки с Громилой.
«Он хорош, — подумал Джек. — Но и я не подарок».
Очередной боулер из Харроу несколько сплоховал, подав мяч, который было просто отбить, что Фенби тупо и сделал.
— Серия бросков, — объявил рефери.
— Счет, сэр? — поинтересовался Джек у секретаря соревнований, склонившегося над деревянной табличкой.
Тот поднял взгляд:
— Харроу набрал сто двенадцать, Вестминстер — сто восемь.
— Вперед, Вестминстер! — крикнули с кромки поля.
Джек узнал голос директора школы, доктора Маркхэма. Тот, веривший лишь в пользу Вергилия, Гомера и березовой розги, с радостью запретил бы все игры. Но только не ежегодный матч против Харроу. Его звучный голос прорвал благоговейную тишину.
— Вперед, Вестминстер! Дави, Харроу, дави! — понеслись отовсюду громкие вопли.
Джек подбежал к Фенби.
— Четыре очка — ничьи, чтобы выиграть — пять.
— Абсолют, т-ты действительно д-думаешь, что м-мы способны н-на это? — спросил Фенби, уставившись на него поверх очков.
Волнуясь, он начинал заикаться сильнее, а Джеку меньше всего хотелось, чтобы он сломался сейчас. Пока что малыш держался великолепно, но мог сдрейфить в критическую минуту, а она, похоже, уже подошла.
— Ага, думаю. И ты мне поможешь, дружище. Мы выстоим.
— Даже… — Фенби затравленно оглянулся, — против… него?
Джек посмотрел на тот конец поля. Там возвышался Громила, небрежно перебрасывая через себя мяч и той же рукой ловя его за спиной.
— Ох, ну конечно, — заявил Джек с уверенностью, которой на деле не ощущал. — Ты просто страхуй меня, ладно?
Фенби кивнул и побрел на свое место. Громила же двинулся по направлению к Джеку. Подойдя к нему, доселе молчавший, как бенедиктинский монах, верзила вдруг прошептал:
— Я размажу тебя по полю, ублюдок.
Растяжечка гласных подтвердила подозрения Джека. Парень был хотя и не из самого Корнуолла, но явно откуда-то с запада. Скорее всего, чей-нибудь землячок.
Джек оскорбительно улыбнулся и с такой же растяжечкой, но уже корнуолльской, от которой лет пять как с немалыми трудами избавился, заявил:
— Попытайся, придурок. Поглядим, не ошибся ли ты.
Глаза битюга сузились в щелки, он на миг растерялся, а когда нашел что ответить, Джек уже шел к своим воротцам. Двигаясь нарочито медленно, он защитил их закладкой. Мера действенная, но за нее приходилось платить. То есть не покидать пятачок, даже если броски будут пушечными, а, собственно, только таких и следовало сейчас ожидать.
Мужлан ожиданий не обманул, сделав мощный бросок. Бита Джека прошла мимо цели. И в тот же миг в его голень врезался тяжелый мяч.
Этот удар не исторг стона, наверное, только у двоих человек. У нанесшего его боулера и у Джека. Последний на негнущихся ногах пошел было прочь, но тут же вернулся на место. И проворчал достаточно громко:
— Кажется, меня тяпнул комарик.
Следующий мяч угодил в ту же ногу. Джек опять не сумел его отразить. Он стиснул зубы, превозмогая острую боль, потом поднял глаза и улыбнулся.
— Я ошибся. Комаров еще нет.
— Поменьше болтайте, юноша, будьте любезны, — проворчал рефери.
О шести попаданиях речи уже не шло. Оставались четыре удара. Два, допустим, в лицо, и потом еще два, если первые с ним не покончат. Однако очередной мяч пошел по изогнутой траектории, слишком простенькой, чтобы купиться и попытаться его достать. Джек не купился и внимательно посмотрел на противника. Вдруг это вовсе и не ловушка? В конце концов, Громила постоянно в игре. Вдруг его измотали три эти подачи? Тогда… Тогда теперь он пустит мяч поточней, но, возможно, не слишком быстро и не слишком уж точно, а это даст шанс.
Чтобы поддразнить врага, Джек сделал шаг вправо, с нарочитой демонстративностью открывая два столбика с лежащей на них перекладиной. Вызов был брошен.
И принят.
Развернув массивные плечи, Громила атаковал, и все надежды Джека угасли. Мяч был пущен с поправкой, чего Джек и хотел, но очень резко и шел прямо в цель, чего ему совсем не хотелось. По здравом рассуждении, его надо было принять на себя и дождаться более удобного случая, но Джек не мог ждать, он не мог опять взвалить все на Фенби. Ему нужны были пять перебежек на избитых ногах, а кромка поля, где замерли зрители, обещала всего лишь четыре. Но Джек много лет топтал это поле и знал его маленькие секреты — в отличие от нездешнего битюга. Там было местечко, где оно шло под уклон, переходя в заросли ежевики. На этом можно было сыграть и натянуть пять перебежек. Сейчас эти заросли находились за его правым плечом — под углом градусов в сорок пять, и Джек именно так развернул свою биту. Малейшая неточность — и мяч уйдет в аут, что явится для Вестминстера крахом, но тот, к счастью, несся по идеальной прямой. Он врезался в биту и отскочил от нее с той бешеной скоростью, с какой был запущен. Парни из Харроу помчались за ним, но Джек на них даже не покосился.
— Вперед! — заорал он.
Однако Фенби и сам знал, что делать. Резвый малыш даже обошел его, ибо Джек бежал на чугунных ногах, но взгляд, брошенный на край поля, придал ему прыти. Мяч исчез в ежевике, и члены команды противника лихорадочно шарили там. Зрители — все поголовно — молчали.
— Еще разок! — крикнул он, наддавая, и половина болельщиков заулюлюкала, а другая неистово завопила.
— Два! — раздался всеобщий крик.
Все понимали, что происходит.
— И снова! — взревел Джек, перекрывая гомон толпы.
Перебежка была уже третьей. Совершая четвертую и совсем выбиваясь из сил, он увидел, что парни из Харроу все еще копаются в ежевике. Но в тот самый миг, когда его бита коснулась воротец, из кустов вынырнул низкорослый крепыш. Весь расцарапанный, но с мячом, готовый к новой атаке.
Мышцы ног Джека одеревенели, он тяжело дышал и вполне мог бы остановиться, предоставив партнеру отражать еще одну серию хитроумных бросков. Это было бы самым разумным. Теперь счет сравнялся, и матч закончился бы вничью, даже если бы Фенби вышибли с поля.
— Еще раз! — завопил вместо этого Джек и ударился в бег, краем глаза следя за игроком из команды противника, наклонившимся для подачи.
Уже ярдах в десяти от заветного финиша он скорей ощутил, чем увидел, что мяч взвился в воздух и что к нему, расталкивая своих, устремился Громила. Принимая мяч, он вынужден был отпрыгнуть назад, и Джек одолел еще пять ярдов. Прыжок гиганта, взметнувшаяся вверх рука подвигли его на отчаянный шаг. Еще два ярда, и Джек, вскинув руки над головой, с силой бросил тело вперед, как под волну в Корнуолле. Но теперь его встретила не податливая вода, а весьма жесткое поле, и он заскользил по сухой стерне, не отрывая глаз от мяча, который с пугающей высоты обрушивал вниз Громила. Как только конец ивовой биты коснулся закладки, перекладина была сбита.
— Игра сделана! — заорали болельщики из Харроу.
— Наша взяла! — бесновался Вестминстер.
Все взгляды устремились на рефери, низко склонившегося к воротцам. Он был нейтральным лицом из Сент-Полз-скул [4], дабы избежать достойных сожаления беспорядков, имевших место несколько лет назад и вызванных сомнениями в беспристрастии судейских решений. В мгновенно установившейся тишине рефери медленно выпрямился.
— Очко засчитано, — решительно объявил он. — Победил Вестминстер. Игра закончена, джентльмены.
Джек так и остался лежать там, где упал. Руки друзей подхватили его, взметнули над головами. Бесконечно усталый и бесконечно счастливый, он бросил взгляд вниз. Громила одиноко стоял на пустеющем поле. Заметив, что на него смотрят, он плюнул на мяч, подбросил его высоко в воздух и, не заботясь больше о нем, пошел прочь. Чем окончательно подтвердил, что никогда не учился в Харроу.
Инаугурация могавков [5] откладывалась из-за формальностей, связанных с празднованием победы. Хотя Джек во время мучительных поздравлений и похлопываний по плечу отказывался по крайней мере от каждого второго бокала, он, доковыляв до лестницы, обнаружил, что подъем по ней сопряжен с немалыми трудностями. Он шел в комнату, которую Мэттьюз с готовностью сдал ему на эту ночь. Хозяин гостиницы «Пять огней» просто обожал Джека, как, впрочем, и денежки, на которые тот был щедр, и в знак особого расположения даже поставил возле номера конюха, чтобы тот отгонял посторонних. Кивнув дюжему отставному матросу, Джек открыл дверь.
Трое его товарищей резались в кости. Абрахам Маркс, готовясь к броску, встряхивал камни в огромных ручищах. Соседи его рядом с ним казались просто пигмеями, в особенности Никлас Фенби, маленький, аккуратненький, но весьма эрудированный очкарик. Возле него с поднятой пивной кружкой благодушествовал Теофил Ид, стройный и бледный, как и положено отпрыску знатного рода.
Будучи незамеченным, Джек получил громадное удовольствие, наблюдая за ними. Умник, еврей и аристократ были между собой очень разными, и Джек в этом союзе являлся связующим, цементирующим звеном. Сын барона, а не герцога, как кое-кто из присутствующих, он обладал скрупулезной прилежностью Фенби и со своим корнуолльским происхождением был, особенно поначалу, столь же отверженным, как Абрахам. Все они выделялись из общей массы учеников и первое время маялись в одиночестве, пока не подбились друг к другу, сообразив, что сила — в единстве, и очень скоро дав это понять остальным. Задира, поиздевавшийся над кем-то из них, вдруг темной ночкой оказывался на заднем дворе и получал неведомо от кого хорошую взбучку. Подручный наставников, чрезмерно усердствующий с кнутом, играя в крикет, мог запросто повредить себе ногу. И даже учителя стали наказывать своих подопечных с большим разбором, после того как один из них, разумеется совершенно случайно, свалился в Темзу посередине зимы. В младших классах они прославились как свистуны, потом как оторвы, но теперь, став взрослей, решили сменить название шайки. Отныне они станут могавками. Это было практически решено.
Как только Эйб метнул и проиграл, а Фенби торжествующе завопил, Джек вышел из тени.
— Йеу-ха-ха! — выкрикнул он.
— Йеу-ха-ха! Йеу-ха-ха! — прозвучало в ответ.
Это был замечательный боевой клич. Он, собственно, и подвиг шайку сменить свое имя. Джек перенял его, сидя за сидром, у ветерана канадской войны, а тот, в свою очередь, — у какого-то дикаря, воевавшего против французов, затем клич освоили и остальные оторвы. Эта наука далась им не сразу, ибо в нем была парочка модуляций, чересчур сложных для нормальных человеческих глоток, однако упорство и несколько чаш доброго крепкого пунша сделали свое дело. Надо думать, бывший сержант оказался бы на седьмом небе от счастья, заслышав их дружный, леденящий кровь вопль. Попрактиковавшись, друзья пришли к выводу, что владеют слишком большой ценностью, чтобы делиться ею с кем-то другим. А тут еще Джек раздобыл где-то книжонку с жутким названием «Жертвы жестокости ирокезов», которая как нельзя лучше убедила четверку в необходимости создать новый клуб. С президентом, то бишь верховным вождем, во главе и соответствующими ритуалами посвящения. Идеи, какими они должны быть, долго муссировались, и сегодняшнему собранию надлежало подвести под прениями черту.
Захлопнув дверь перед носом оторопевшего конюха, Джек ослепительно улыбнулся и вопросил:
— Итак, храбрецы, ответьте, что привело вас сюда?
— Кто не знает ночных мстителей? Кто не трепещет перед могавками? — откликнулись храбрецы.
Кружки со стуком встретились в воздухе, пивная пена полилась на непросыхающую столешницу. Правда, будущие могавки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего, постановили провести эту ночь под девизом: «Ни капли спиртного!» — однако запрет касался лишь бренди и пунша, а к пиву и в особенности к фирменному портеру Мэттьюза ни малейшего отношения не имел.
Пока Джек вновь наполнял кружки, а Ид приятным тенором напевал что-то из Джона Гея [6], Фенби полез в лежавший с ним рядом футляр. Он извлек из него пергамент, тщательно обожженный для придания ему древнего вида, и поправил очки.
— Мне чи-чи-читать, Абсолют?
Малыш опять волновался, и Джек решил пожалеть его, а заодно и всех остальных.
— Нет, дружище, — ответил он, толкая плечом слегка осовевшего Маркса. — У нас есть приятель, который просто заснет, если мы не придумаем ему работенку. Кроме того, гнусавый бубнеж присущ религии его народа. Пусть пробубнит нам то, что ты там накропал.
Маркс ухмыльнулся, явно довольный, но все же не преминул заявить:
— Что ты знаешь о моей религии, Абсолют, если не имеешь своей?
— А ты просвети нас!
— Минуточку. — Ид перестал раскачиваться. Ножки его стула ткнулись с грохотом в пол. — Сей документ должен огласить именно я. Вспомните, кому досталась роль Квинтиния в латинской пьесе? Мне, дорогие мои. Мне, а не вам! И потому лишь я, а не этот дохляк или этот толстяк способен с надлежащим достоинством прочесть слова нашей клятвы.
Высокомерно дернув губой, Ид умолк и потянулся за пивом.
— Засунь его в жопу, свое достоинство, — вскипел Маркс, угрожающе приподнимаясь.
Вспыхнувший Фенби тоже привстал.
Джек вздохнул. Вот так всегда. Слишком разные, они вечно грызутся. Но тут в глаза ему бросилось нечто, способное мигом положить перепалке конец.
— Manus sinister! [7] — провозгласил с деланным ужасом он, указывая на полную кружку, зажатую в руке Ида.
Тот и сам с нескрываемым изумлением смотрел на посудину, которую машинально взял со стола. В день крикетного матча долг чести обязывал каждого победителя незамедлительно осушать поднятый кубок, а по мере течения вечеринки проделывать это становилось все трудней и трудней.
— Пей, — раздался всеобщий крик, и Ид, беззаботно пожав плечами, поднес кружку к губам.
Джек даже посочувствовал субтильному задаваке. Тот был с виду таким изнеженным и воздушным, что казался прозрачным. Эта прозрачность чуть ли не позволяла всем видеть, как темный напиток толчками вливается в его бледное горло. Он пил, и каждый глоток отмечался ударами по столу. Их было двенадцать, вдвое больше, чем надо бы, но Ид себя все-таки не посрамил.
— Примите мои извинения, — сказал он, рыгнув.
А потом перевернул опустевшую кружку и принялся вместе со всеми выбивать из мокрой щербатой столешницы дробь.
Затем Маркс, которому теперь никто не мешал, встал и с торжественной миной вгляделся в пергамент.
— Да будет известно всем, что отныне… — произнес важно он, однако продолжить ему не удалось.
Именно в этот момент до каждого из четверки дошло, что стук не прекратился. В дверь били ногами. Беспорядочно, сильно. Джек шагнул к ней, но она распахнулась сама. На полу коридора корчился дюжий конюх, кто-то связывал ему руки, кто-то сидел на груди. Конюх пытался лягаться, но движения его делались все слабее. Возможно, потому, что третий участник коридорной возни двумя руками сжимал ему горло, не давая дышать.
Моментально почувствовав, что на него смотрят, душитель выпрямился и обернулся.
— Знаешь, — сказал он, глядя на Джека, — этот парень имел наглость заявить нам, что не пустит нас к вам. Тогда мы решили поставить его на место. Разве можно позволить кому бы то ни было вставать между нами, мой драгоценный кузен?
— Привет, Крестер, — ответил Джек, сглатывая слюну.
Он не виделся с ним месяцев семь, да и до этого пересекался лишь мельком — в шумных тавернах, откуда спешил поскорее слинять. У него не было никакого желания общаться со своим двоюродным братцем, и ему практически удавалось уклоняться от нежелательных встреч. Сэр Джеймс, как и обещал, отправил Крестера учиться в Харроу, тот жил там на всем готовом, изредка посещая семейные праздники Абсолютов. Такие, например, как день рождения матери Джека, последний раз отмечавшийся чуть ли не год назад. Теперь, заявившись без приглашения, старший братец предоставлял Джеку возможность как следует себя рассмотреть. Он всегда был очень крупным, но к своим восемнадцати сделался просто громадным, из-под ярко-зеленой, готовой лопнуть жилетки выпирала широченная грудь. Густые золотисто-рыжие усы его закручивались вверх, едва не смыкаясь с тяжелыми, выбивавшимися из-под треуголки кудрями. Если это и шло вразрез с родовым обликом Абсолютов, ибо те поголовно были брюнетами, то его принадлежность к семейству удостоверял выдающийся нос. Правда, лишь формой, ибо поверхность его была пористой и сплошь изрытой оспинами, переходившими и на щеки. Прививка, оставившая лицо Джека чистым, Крестеру почему-то не помогла. Портрет довершали чувственные мясистые губы и поросячьи, слишком близко поставленные глаза.
Дружки Крестера оставили свою жертву, и конюх, хрипя, затих на полу. Заметив это, Джек ногой отодвинул от себя стул, обеспечивая достаточное для маневров пространство, то же самое сделали и будущие могавки, уже знавшие кое-что о кузене своего вожака.
— Может, развязать эту скотину и послать за местным элем? — Крестер вошел в комнатенку, где сразу же стало тесней. — Надо бы выпить за Абсолютов. В конце концов, ты сегодня был на высоте. И поддержал честь нашей семьи. Поздравляю.
Джек, ни на грош не обманутый его показным дружелюбием, усмехнулся.
— Но ты, похоже, болел не за семью, а за свою школу? И ставил на ее выигрыш, а?
Брат хрюкнул.
— Да, я рискнул золотишком. Ставка, прямо признаюсь, была.
— Ну и какой же была эта ставка?
— Вполне достаточной. — Голос Крестера утратил учтивость. — Для того, чтобы о ней говорить. Я считал, что у вас нет шансов.
— А почему? Уж не потому ли, что ты постарался нас их лишить? Так сказать, в обход кой-каких правил?
— Эй, на что вы мне тут намекаете, сэр?
— Ни на что, — ответил Джек. — Я просто интересуюсь, не включили ли вы в свою команду кого-то со стороны?
— Не понимаю, о чем ты, — пробормотал Крестер, явно смутившись и пряча глаза.
Он собирался что-то сказать, однако тут в коридоре послышались какие-то звуки. Конюх, придя в себя, но еще не владея голосом, чтобы позвать на помощь, сползал по лестнице вниз.
— Мне кажется, вам пора сматываться, — заметил Джек. — Мэттьюз не любит, когда задирают прислугу. Нас за такие шутки выставили бы отсюда навеки. А с вами могут обойтись и пожестче.
— Тогда я буду краток, — объявил визитер. — Вы ведь не лишите Харроу возможности взять реванш?
Джек нахмурился.
— Мне кажется, переигровка вряд ли что-то изменит.
— Я говорю не о крикете, — прервал его кузен, — а о другой игре, в которой вы, кажется, тоже поднаторели. То бишь о бильярде.
— Я? — Джек опешил. — Что ж, я действительно иногда беру в руки кий.
Услышав это, Фенби, не удержавшись, хихикнул. В Вестминстере вот уж два года не было лучшего бильярдиста, чем Джек.
— Я также. — Глаза Крестера засияли. — Надеюсь, вы не откажетесь преподать мне урок?
Джек колебался. Он слышал, как мать однажды жаловалась отцу, что Крестер таскается по бильярдным, где честных людей раздевают до нитки отпетые ловкачи. Что говорить, публика там собирается темная, да и братец что-то одет чересчур хорошо. Таким платьем не разживешься на те шестьдесят гиней, которые ежегодно ему выделяют.
Молчание затягивалось, и Крестер нанес удар.
— Испугался?
Джек покраснел.
— Тебя, сопляк? Никогда!
Дружки Крестера рассмеялись, но тот не повел и бровью.
— Хорошо, тогда — послезавтра. В «Золотом ангеле». В двенадцать часов.
Теперь отступать было некуда.
— Пусть будет так.
— И… небольшое пари? А, цыпленок?
— Конечно. Какое?
Крестер ухмыльнулся.
— Ну, например… в сто гиней.
Ид присвистнул, брови Маркса поползли вверх. Это была целая уйма деньжищ. Ни у кого из ребят таких не водилось. Но, без сомнения, как и в крикете, школа поддержит заклад.