Страница:
— Я ничего этим не хотела сказать! — воскликнула горничная.
Она вышла за ним в коридор, а потом он ходил за ней по пятам, пока она разносила полотенца по номерам. На повороте коридора они наткнулись на сваленную на полу груду грязных простынь. Когда Блох посторонился, со стопки полотенец у горничной соскользнула коробка с мылом. Нужен ли ей карманный фонарик, чтобы добираться домой, спросил Блох. У нее есть друг, разгибаясь с покрасневшим лицом, ответила горничная. А есть ли в гостинице комнаты с двойными дверями, осведомился Блох.
— Мой друг ведь столяр, — ответила девушка.
Он видел фильм, в котором гостиничного вора заперли между двойными дверьми, сказал Блох.
— У нас из комнат никогда ничего не пропадало! — сказала горничная.
Внизу в зале ресторана он прочитал, что возле кассирши была найдена мелкая американская монета в пять центов. Знакомые кассирши никогда не видели ее в обществе американских солдат; да и американских туристов почти не бывает в это время года. Кроме того, на полях газеты были обнаружены каракули, какие часто машинально чертят во время разговора. Каракули, совершенно очевидно, были начерканы не кассиршей; сейчас их изучают, в надежде, что они могут навести на след того, кто к ней приходил.
Подошел хозяин и положил перед Блохом регистрационный бланк; он со дня приезда Блоха пролежал у него в номере. Блох заполнял бланк. Хозяин стоял немного поодаль и наблюдал за ним. Снаружи, на лесопилке, в дерево вонзилась пила. Блох слушал этот визг как нечто недозволенное.
Однако, вместо того чтобы пойти, как было бы логично, с регистрационным бланком за стойку, хозяин пошел с ним в соседнюю комнату и, как видел Блох, заговорил там с матерью. И не вернулся сразу же, хоть и оставил дверь открытой, а все продолжал разговаривать и в конце концов прикрыл дверь. После чего вышел не хозяин, а старуха. Хозяин не последовал за ней, остался в соседней комнате, раздвинул занавески и, вместо того чтобы затем выключить телевизор, включил вентилятор.
Теперь, с другой стороны, в зал вошла горничная с пылесосом. Блох, уже нисколько не сомневаясь, ждал, что она выйдет с этим пылесосом на улицу; но она подключила его к розетке и стала возить туда и сюда под столами и стульями. А когда хозяин снова задернул в соседней комнате занавески, и мать хозяина вернулась в комнату, и наконец хозяин выключил вентилятор, Блоху показалось, будто все улаживается.
Он справился у хозяина, много ли газет читают в этих краях.
— Только еженедельники да иллюстрированные журналы, — отвечал хозяин.
Блох, задавший свой вопрос уже на пороге, нажимая локтем на щеколду, защемил себе руку между щеколдой и дверью.
— Доигрались! — крикнула ему вдогонку горничная.
Блох еще слышал, как хозяин спросил ее, что она хочет этим сказать.
Блох написал несколько открыток, но опустил их не сразу. А когда позднее, за пределами городка, уже собирался бросить в прибитый к забору почтовый ящик, то обнаружил, что ближайшая выемка будет лишь на следующий день. Со времени турне по Южной Америке, где его команда должна была в каждом городе отсылать в газеты открытки за подписью всех игроков, Блох привык в пути писать открытки.
Мимо целым классом прошли школьники; дети пели, и Блох бросил свои открытки. Когда они упали в пустой ящик, внутри что-то гулко отозвалось. Но почтовый ящик был настолько мал, что ничто там не могло отозваться. К тому же Блох сразу пошел дальше.
Некоторое время он шел напрямик через поле. Ощущение, будто по голове бьет отяжелевший от дождя мяч, ослабевало. Поблизости от границы начинался лес. Обнаружив первую же смотровую вышку по ту сторону нейтральной полосы, Блох повернул обратно. На опушке леса он сел на поваленное дерево. Но сразу же опять встал. Потом снова сел и пересчитал свои деньги. Поднял глаза. Местность, хотя и была плоской, выгибалась горбом, надвигалась совсем близко, казалось, она его вытесняла. Он был тут, на опушке, там была трансформаторная будка, там была молочная палатка, там было поле, там было несколько фигурок, там, на опушке, был он. Он сидел очень тихо, пока не перестал сам себя замечать. Позднее он разглядел, что фигурки на поле — жандармы с собаками.
Среди зарослей ежевики, почти с самого края, Блох заметил детский велосипед. Он поднял его. Седло было поставлено довольно высоко, как для взрослого. В покрышках торчало несколько колючек, но шины не спустили. Застрявшая в спицах еловая ветка не давала вращаться колесу. Блох выдернул ветку. Но потом бросил велосипед, рассудив, что жандармы могут издалека заметить сверкающую на солнце велосипедную фару. Однако жандармы с собаками уже прошли дальше.
Блох смотрел вслед сбегавшим со склона фигуркам; номерки собак и радиотелефоны то и дело вспыхивали. Может, вспышки эти что-то означают? Что, если это сигналы? Постепенно, однако, они потеряли всякий смысл: дальше, там, где шоссе поворачивало, загорались на солнце фары автомобилей, рядом с Блохом загорались осколки карманного зеркальца, вся дорога поблескивала кусочками слюды. Когда Блох сел на велосипед, из-под колес брызнула щебенка.
Он немного проехал. Потом прислонил велосипед к трансформаторной будке и пошел дальше пешком. Прочитал афишу кинотеатра, прикрепленную скрепками возле молочной палатки; другие афиши внизу все были содраны. Блох пошел дальше и в крестьянском дворе увидел малого, он стоял и икал. В плодовом саду он увидел кружащихся в воздухе ос. Возле придорожного креста в жестянках из-под консервов стояли сгнившие цветы. В траве вдоль шоссе валялись пустые коробки из-под сигарет. Около закрытых ставнями окон он увидел свисавшие крючки. Проходя мимо открытого окна, он услышал запах тления. В пивной арендаторша сказала ему, что в доме напротив вчера кто-то умер.
Блох хотел зайти к ней на кухню, но она встретила его в дверях и пошла впереди него в зал. Блох обогнал ее и пошел к столику в углу, но она уже села за стол поблизости от двери. Когда Блох хотел заговорить, она его тотчас опередила. Он хотел обратить ее внимание на то, что официантка носит ортопедическую обувь, но арендаторша уже указывала на улицу, где мимо шел жандарм, ведя детский велосипед.
— Это велосипед того немого школьника! — сказала она.
К ним присоединилась официантка с иллюстрированным журналом; все вместе они смотрели на улицу. Блох спросил, не явился ли вновь колодезный мастер. Но арендаторша, разобрав лишь слово «явился», стала говорить о солдатах. Тогда Блох сказал «возвратился», и арендаторша заговорила о немом школьнике.
— Он не мог даже позвать на помощь! — сказала официантка, вернее, прочла вслух подпись под фотографией в иллюстрированном журнале.
Арендаторша рассказала про кинокартину, где кто-то замесил в тесто сапожные гвозди. Блох спросил, имеются ли у часовых на смотровых вышках полевые бинокли; ведь там что-то поблескивает?
— Отсюда вышки и не видны вовсе! — ответила одна из женщин.
Блох заметил, что лица у них, особенно брови и волосы, в муке. Очевидно, они возились с тестом.
Блох вышел во двор, но, поскольку никто за ним не последовал, вернулся обратно. Он встал у музыкального автомата, оставив рядом с собой еще место. Официантка — она сидела теперь за стойкой — разбила стакан. На шум из кухни вышла арендаторша, однако посмотрела не на официантку, а на него. Блох ручкой позади автомата сделал музыку потише. Потом — арендаторша еще стояла в дверях — опять сделал громче. Арендаторша прошла по залу, будто вымеряя его шагами. Блох спросил, какую аренду платит она хозяину пивной, землевладельцу. Услышав этот вопрос, Херта остановилась. Официантка сметала осколки в совок. Блох направился к Херте, но та прошла мимо него на кухню. Блох последовал за ней.
На втором стуле лежала кошка, и он остался стоять возле арендаторши. Она заговорила о сыне землевладельца: он ее друг. Блох подошел к окну и стал расспрашивать о нем. Она описала, чем ее друг занимается. И продолжала говорить дальше, не дожидаясь расспросов. На краю плиты Блох увидел вторую консервную банку. Время от времени он произносил: да? Он увидел, что из кармана брюк, висевших на дверном косяке, торчит вторая деревянная линейка. Он перебил Херту, спросив, с какой цифры она начинает считать. Она запнулась и даже перестала вырезать сердцевину из яблока. Блох сказал, что с недавнего времени заметил за собой привычку считать, начиная с двух; например, сегодня утром, переходя улицу, он чуть не попал под машину, так как был уверен, что до второй машины успеет проскочить; первую он просто не посчитал. Арендаторша ответила ничего не значащей фразой.
Блох подошел к стулу и слегка приподнял его за спинку, так что кошка спрыгнула. Он сел, но вместе со стулом отодвинулся от стола. При этом толкнул стоявший у него за спиной сервировочный столик, и пивная бутылка упала и закатилась под кухонный диван. Почему он все время садится, встает, уходит, топчется на месте, возвращается? — спросила арендаторша. Уж не насмехается ли он над ней? Вместо ответа Блох стал вслух читать ей анекдот из газеты, на которую она сбрасывала яблочные очистки. Но так как газета, с его стороны, лежала вверх ногами, то читал запинаясь, и арендаторша, наклонившись вперед, даже не дала ему дочитать. В зале засмеялась официантка. В спальне что-то упало на пол. Другого звука не последовало. Блох, который до этой минуты ничего не слышал, хотел пойти взглянуть; но арендаторша объяснила: она давно услыхала, что девочка проснулась; малышка спустилась с кроватки и, видно, сейчас выйдет и будет клянчить кусок пирога. Но тут Блох услышал звук, похожий на хныканье. Оказалось, что девочка во сне упала с кровати и на полу, возле кровати, не сразу сообразила, где она и что с ней. Потом на кухне девочка рассказала, что у нее под подушкой мухи. Арендаторша объяснила Блоху, что соседские дети — они из-за покойника у них в доме ночуют здесь — взяли себе в привычку стрелять резинками от консервных банок по сидящим на стенах мухам; упавших на пол мух они вечером и спрятали под подушку.
После того как девочке сунули в руки какие-то игрушки — вначале она их еще роняла, — она мало-помалу успокоилась. Блох видел, как официантка, со сложенной горстью рукой, вышла из спальни и бросила мух в помойное ведро. Он тут ни при чем, сказал Блох. Он увидел, как на улице перед соседним домом остановился фургон булочника и водитель положил два хлеба на ступеньки, снизу — черный, сверху — белый. Арендаторша послала девочку к водителю; Блох слышал, как официантка за стойкой ополаскивала руки водой; он все в чем-то оправдывается, заметила арендаторша. Разве? — спросил Блох. Тут в кухню вошла девочка с двумя хлебами. Он увидел также официантку, как она, вытирая руки о фартук, направлялась к посетителю. Что будете пить? Кто? Пока ничего, последовал ответ. Девочка уже прикрыла дверь в зал.
— Теперь мы одни, — сказала Херта.
Блох посмотрел на девочку — стоя у окна, она смотрела на соседний дом.
— Она не в счет, — сказала арендаторша.
Блох принял ее слова за вступление, она собирается ему что-то сказать, но потом понял, она имела в виду, что он может начать говорить. Блоху ничего не пришло в голову. Он сказал какую-то похабщину. Она тотчас услала девочку. Он положил руку рядом с ней. Она тихонько его отругала. Он грубо схватил ее за плечо, но тут же отпустил. На улице Блох встретил девочку, она соломинкой выковыривала штукатурку из стены дома.
Он заглянул в раскрытое окно соседнего дома. На катафалке он увидел покойника; рядом уже стоял гроб. В углу на табуретке сидела женщина и макала хлеб в кружку с сидром; на скамье позади стола лежал на спине молодой парень и спал; на животе у него лежала кошка.
Входя в дом, Блох в сенях чуть не упал, споткнувшись о полено. Крестьянка подошла к двери, он вошел и стал с ней беседовать. Парень приподнялся, но в разговор не вступал; кошка выскочила на улицу.
— Ему пришлось всю ночь просидеть возле покойника! — сказала крестьянка. Утром она нашла парня порядком подвыпившим.
Она повернулась к покойнику и прочла молитву. Попутно поменяла воду для цветов.
— Все это произошло так быстро, — сказала она, — мы разбудили мальчика, чтоб он скорей бежал в город. Но он даже не сумел объяснить священнику, что случилось, и в колокол не звонили.
Блох заметил, что в доме уже топят, потому что вскоре после его прихода в печке обрушились дрова.
— Принеси-ка еще дров! — сказала крестьянка.
Парень вернулся с несколькими поленьями, которые нес в руках; он бросил их возле печи, подняв пыль. Парень уселся за стол, а крестьянка подкинула в печь дрова.
— У нас ведь одного ребенка завалило тыквами, — сказала она.
Две старухи, проходя мимо окна, поздоровались; на подоконнике Блох заметил черную сумочку, ее только что купили, даже набитую туда бумагу еще не успели вытащить.
— Вдруг захрипел и умер, — сказала крестьянка.
Блоху отсюда видна была внутренность пивной; низко стоящее солнце светило так далеко, что вся нижняя часть помещения, особенно недавно натертые половицы, а также ножки стульев, столов, башмаки посетителей будто сами светились; на кухне Блох обнаружил сына землевладельца, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, тот что-то говорил арендаторше, по-видимому все еще сидевшей за столом. Чем ниже садилось солнце, тем глубже и отдаленнее казались эти картины Блоху. Он не мог отвести от них взгляда; лишь дети, носившиеся взад и вперед по улице, разрушили это впечатление. Потом в комнату вошел мальчик с букетиком цветов. Крестьянка сунула букет в стакан и поставила его в ногах катафалка. Мальчик не уходил. Немного погодя крестьянка дала ему монету, и мальчик ушел.
Блох услышал шум, словно под кем-то проломился пол. Но это всего-навсего опять в печке обрушились дрова. Лишь только Блох перестал разговаривать с крестьянкой, парень снова растянулся на лавке и уснул. Позднее пришли несколько женщин и принялись, перебирая четки, молиться. С аспидной доски перед продуктовой лавкой кто-то все стер и написал мелом: апельсины, карамель, сардины. В комнате тихо переговаривались, на улице кричали дети. В занавеске запуталась летучая мышь; парень, разбуженный поднявшимся криком, вскочил и кинулся ее ловить, но летучая мышь уже улетела.
Сумерки были такие, что никому не хотелось зажигать огня. Лишь пивная слабо освещалась включенным музыкальным автоматом; но пластинок никто не запускал. Рядом, в кухне, стало уже темно. Блоха пригласили ужинать, и он вместе с другими сел за стол.
Хотя окно было теперь закрыто, по комнате летала мошкара. Кого-то из детей послали за картонными подставками для пива и накрыли ими стаканы, чтобы туда не нападало мошек. Одна из женщин обнаружила, что потеряла с цепочки подвеску. Все принялись искать. Блох остался сидеть за столом. Но потом ему захотелось непременно самому найти украшение, и он примкнул к остальным. Когда подвеска не нашлась в комнате, поиски продолжились в коридорчике. Зацепили лопату, но Блох подхватил ее прежде, чем она упала. Парень светил карманным фонариком, крестьянка пришла с керосиновой лампой. Блох попросил фонарик и вышел на дорогу. Пригнувшись, расхаживал по щебенке, но никто за ним не последовал. Он услышал, как кто-то в сенях крикнул, что подвеска нашлась. Блох не поверил и продолжал искать. Потом он услышал, что в доме опять молятся. Он, не заходя, положил фонарик на подоконник и ушел.
Вернувшись в городок, Блох уселся в кафе и стал наблюдать за карточной игрой. Но тут же затеял спор с игроком, позади которого сидел. Остальные игроки потребовали, чтобы Блох убрался. Блох пошел в заднюю комнату. Там шла лекция с демонстрацией диапозитивов. Блох некоторое время смотрел. Речь шла о больницах монашеских орденов в Юго-Восточной Азии. Блох громко подавал реплики, опять нарывался на ссору. Повернулся и вышел.
Он подумал было вернуться обратно, но не мог сообразить, что бы еще такое сказать. Он пошел во второе кафе. Там потребовал, чтобы выключили вентилятор. Да и освещение слишком тусклое, заявил он. Когда к нему подсела официантка, он спустя немного сделал вид, будто хочет ее обнять; она заметила, что он только делает вид, и отклонилась назад, прежде чем он мог ясно показать, что он только делал вид. Блох хотел оправдаться, на самом деле обняв официантку; но она уже встала. Когда Блох хотел встать, официантка отошла. Теперь Блоху следовало сделать вид, будто он хочет пойти за ней. Но тут все это ему надоело, и он ушел из кафе.
В своем номере в гостинице он проснулся незадолго до рассвета. Внезапно все вокруг стало ему невыносимо. Он раздумывал, не оттого ли он и проснулся, что в какой-то определенный миг, сейчас вот, перед самым рассветом, все разом стало невыносимо. Матрац, на котором он лежал, был продавлен, шкафы и комоды стояли далеко у стен, потолок над ним был невыносимо высок. В полутемной комнате, в коридоре и особенно снаружи, на улице, было до того тихо, что Блох не мог больше этого выдержать. К горлу подступила тошнота. И тотчас его вырвало в умывальник. Его рвало довольно долго, безо всякого облегчения. Он снова лег на кровать. Голова не кружилась, напротив, он смотрел на все невыносимо уравновешенно. Не помогло и то, что он высунулся из окна и взглянул вниз на улицу. Неподвижно лежал брезент на оставленной у тротуара машине. Внутри, в комнате, он заметил на стене две водопроводные трубы, они шли параллельно, ограниченные вверху потолком, внизу полом. Все, что он видел, было невыносимо ограниченно. Позывы к рвоте не только не распирали его, а, напротив, как-то сдавливали. Ему казалось, будто его стамеской стесали с того, что он видел, или, наоборот, что вещи вокруг соструганы с него. Шкаф, умывальник, чемодан, дверь: только теперь он обратил внимание, что, будто по принуждению, мысленно добавляет к каждой вещи ее название. За каждой увиденной вещью сразу же следовало слово. Стул, вешалка, ключ. Еще раньше вокруг стало так тихо, что никакие звуки его уже не отвлекали. С одной стороны, было так светло, что он видел все вещи вокруг, а с другой — так тихо, что никакие звуки его уже не отвлекали, и он увидел вещи такими, словно они сами себе служили рекламой. И в самом деле сегодняшняя тошнота походила на тошноту, какую он подчас испытывал от некоторых рекламных стишков, мелодий шлягеров или государственных гимнов, которые, даже засыпая, поневоле повторял или напевал. Он задержал дыхание, как при икоте. При вдохе тошнота возобновилась. Он снова задержал дыхание. Немного погодя это помогло, и он заснул.
А утром он даже не мог всего этого себе представить. Зал ресторана был уже убран, и между вещами прохаживался налоговый инспектор, осведомляясь у хозяина гостиницы об их цене. Хозяин предъявил инспектору чеки от кофейной машины и холодильной установки; то, что оба говорили о ценах, придавало в глазах Блоха еще большую смехотворность его ночному припадку. Наскоро перелистав газеты, он их отложил и теперь только слушал налогового инспектора, спорившего с хозяином о цене мороженицы. Подошли мать хозяина и горничная, и все заговорили разом. Блох вмешался, спросив, сколько стоит обстановка одного гостиничного номера. Хозяин ответил, что купил мебель по дешевке у окрестных крестьян, которые либо переселялись, либо вообще эмигрировали. Он назвал Блоху цену. Но Блох хотел знать цену каждого предмета обстановки в отдельности. Хозяин велел девушке принести инвентарную опись и называл не только цену, за которую купил каждую вещь, но и цену, за какую можно продать ларь или шкаф. Налоговый инспектор, делавший до того заметки, эти цифры не стал записывать и заказал стакан вина. Блох был удовлетворен и собрался уходить. Налоговый инспектор объяснил, что, когда видит какую-нибудь вещь, например, стиральную машину, он сразу осведомляется о ее цене, и когда опять видит такую же вещь, например стиральную машину той же серии, то узнает ее, стиральную машину, стало быть, не по внешним признакам, не по кнопкам автоматической регулировки, а всегда лишь по тому, сколько вещь, например, стиральная машина, стоила, когда он увидел ее впервые, то есть по цене. Цену он, правда, запоминает очень точно и таким образом всякую вещь прямо-таки безошибочно вновь узнает. А если вещь ничего не стоит? — спросил Блох. Вещи, не имеющие товарной стоимости, его не интересуют, ответил налоговый инспектор, по крайней мере, когда он при исполнении служебных обязанностей.
Немого школьника все еще не нашли. Хотя велосипед опознали и теперь прочесывали окрестности, но выстрел, который должен был оповестить, что жандармы напали на след, так и не грянул. Впрочем, рев сушильного аппарата за ширмой в парикмахерской, куда Блох затем пошел, был настолько громок, что он ничего и не мог бы услышать с улицы. Он попросил подбрить ему шею. Пока парикмахер мыл руки, девушка-парикмахерша щеточкой обметала ему воротник. Сушилку выключили, и он услышал за ширмой шорох перелистываемых страниц. И вдруг грянул гром. Но это всего-навсего за ширмой в жестяной таз упали бигуди.
Блох спросил парикмахершу, ходит ли она в обеденный перерыв домой. Девушка ответила, что она не здешняя и каждое утро приезжает сюда на поезде; в обед она идет в какое-нибудь кафе или остается с товаркой здесь, в парикмахерской. Блох спросил, покупает ли она каждый день обратный билет. Девушка объяснила, что у нее недельный.
— А сколько стоит недельный билет? — тут же спросил Блох. Но, прежде чем девушка ответила, сказал, что, впрочем, это его не касается. Тем не менее девушка назвала цену. Товарка за ширмой сказала:
— Так зачем спрашиваете, если это вас не касается?
Блох, он уже поднялся, прочитал еще, дожидаясь сдачи, вывешенный возле зеркала прейскурант и вышел на улицу.
Он подметил в себе непонятную страсть узнавать на все цену. И ощутил облегчение, когда увидел, что на стеклах продуктового магазина белой краской намалевано наименование поступивших товаров и их цена. В стоявший перед лавкой ящик с яблоками упал ценник. Блох поставил его на место. Этого было достаточно, чтобы кто-то вышел и спросил, не хочет ли он что-нибудь купить. В витрине другого магазина на кресло-качалку накинули длинное платье. Ценник с торчащей в нем булавкой лежал рядом с платьем на качалке. Блох никак не мог решить, относится цена к качалке или к платью; одно из двух, конечно, не должно было продаваться. Он так долго стоял перед витриной, что опять кто-то вышел и спросил его. Он спросил в свою очередь; ему ответили, что булавка с ценником, должно быть, выпала из платья, но и так само собой понятно, что ценник не от качалки; она, разумеется, частная собственность. Ему просто хотелось выяснить, сказал Блох, уже двигаясь дальше. Ему стали кричать вслед, где можно приобрести качалку точно такого же образца. В кафе Блох спросил цену музыкального автомата. Автомат принадлежит не ему, сказал хозяин, он взят напрокат. Он не о том, отвечал Блох, просто хотелось узнать цену. Лишь когда хозяин назвал цену, Блох успокоился. Но он не совсем уверен, добавил хозяин. Тогда Блох стал спрашивать о других вещах в кафе, цену которым хозяин не мог не знать, так как они принадлежали ему. Потом хозяин кафе заговорил о купальне, постройка которой значительно превысила смету.
— На сколько? — спросил Блох.
Хозяин кафе не знал. Блох стал терять терпение.
— А сколько же составляла первоначальная стоимость по смете? — спросил он.
Хозяин опять-таки не мог ответить ничего определенного. Во всяком случае, прошлой весной в одной из кабин нашли убитого, он, видимо, пролежал там всю зиму. На голову была натянута полиэтиленовая сумка. Убитый был цыган. Тут в округе имеются оседлые цыгане. На компенсацию, полученную за годы заключения в концлагерях, они себе на краю леса построили хибары.
— Говорят, там у них очень чисто, — сказал хозяин.
Жандармы, которые в поисках пропавшего школьника допрашивали поселенцев, только диву давались, какие там были чисто вымытые полы и какой порядок в комнатах. Но именно этот порядок, продолжал хозяин, еще усилил подозрения, потому что без причины цыгане уж наверняка не стали бы мыть полы. Блох не сдавался и спросил, хватило ли компенсации на постройку жилья. Хозяин не мог сказать, какую сумму составляла компенсация.
— Тогда стройматериалы и рабочая сила были дешевле, — сказал он.
Блох с любопытством перевернул пивной стакан, на донышке все еще была наклеена этикетка.
— А это что-нибудь стоит? — спросил затем Блох, доставая из кармана пиджака и кладя на стол камень.
Хозяин, не беря в руки камень, отвечал, что такие камни попадаются в округе на каждом шагу. Блох возражать не стал. После чего хозяин взял камень, покатал его на ладони и положил обратно на стол. «Аут!» Блох тотчас же спрятал камень.
В дверях он столкнулся с обеими девушками-парикмахершами. Он пригласил их пойти с ним в другое кафе. Вторая заявила, что там в музыкальном автомате нет пластинок. Блох спросил, что она этим хочет сказать. Она ответила, что пластинки в музыкальном автомате все плохие. Блох пошел вперед, а они следовали за ним. Девушки заказали какой-то напиток и развернули бутерброды. Блох, наклонившись вперед, беседовал с ними. Они показали ему свои пропуска. Когда он прикоснулся к оберткам пропусков, у него сразу вспотели руки. Они спросили, не солдат ли он. У второй вечером было назначено свидание с приятелем, торговым агентом; но они могли бы пойти развлечься вчетвером, потому что вдвоем не о чем говорить.
Она вышла за ним в коридор, а потом он ходил за ней по пятам, пока она разносила полотенца по номерам. На повороте коридора они наткнулись на сваленную на полу груду грязных простынь. Когда Блох посторонился, со стопки полотенец у горничной соскользнула коробка с мылом. Нужен ли ей карманный фонарик, чтобы добираться домой, спросил Блох. У нее есть друг, разгибаясь с покрасневшим лицом, ответила горничная. А есть ли в гостинице комнаты с двойными дверями, осведомился Блох.
— Мой друг ведь столяр, — ответила девушка.
Он видел фильм, в котором гостиничного вора заперли между двойными дверьми, сказал Блох.
— У нас из комнат никогда ничего не пропадало! — сказала горничная.
Внизу в зале ресторана он прочитал, что возле кассирши была найдена мелкая американская монета в пять центов. Знакомые кассирши никогда не видели ее в обществе американских солдат; да и американских туристов почти не бывает в это время года. Кроме того, на полях газеты были обнаружены каракули, какие часто машинально чертят во время разговора. Каракули, совершенно очевидно, были начерканы не кассиршей; сейчас их изучают, в надежде, что они могут навести на след того, кто к ней приходил.
Подошел хозяин и положил перед Блохом регистрационный бланк; он со дня приезда Блоха пролежал у него в номере. Блох заполнял бланк. Хозяин стоял немного поодаль и наблюдал за ним. Снаружи, на лесопилке, в дерево вонзилась пила. Блох слушал этот визг как нечто недозволенное.
Однако, вместо того чтобы пойти, как было бы логично, с регистрационным бланком за стойку, хозяин пошел с ним в соседнюю комнату и, как видел Блох, заговорил там с матерью. И не вернулся сразу же, хоть и оставил дверь открытой, а все продолжал разговаривать и в конце концов прикрыл дверь. После чего вышел не хозяин, а старуха. Хозяин не последовал за ней, остался в соседней комнате, раздвинул занавески и, вместо того чтобы затем выключить телевизор, включил вентилятор.
Теперь, с другой стороны, в зал вошла горничная с пылесосом. Блох, уже нисколько не сомневаясь, ждал, что она выйдет с этим пылесосом на улицу; но она подключила его к розетке и стала возить туда и сюда под столами и стульями. А когда хозяин снова задернул в соседней комнате занавески, и мать хозяина вернулась в комнату, и наконец хозяин выключил вентилятор, Блоху показалось, будто все улаживается.
Он справился у хозяина, много ли газет читают в этих краях.
— Только еженедельники да иллюстрированные журналы, — отвечал хозяин.
Блох, задавший свой вопрос уже на пороге, нажимая локтем на щеколду, защемил себе руку между щеколдой и дверью.
— Доигрались! — крикнула ему вдогонку горничная.
Блох еще слышал, как хозяин спросил ее, что она хочет этим сказать.
Блох написал несколько открыток, но опустил их не сразу. А когда позднее, за пределами городка, уже собирался бросить в прибитый к забору почтовый ящик, то обнаружил, что ближайшая выемка будет лишь на следующий день. Со времени турне по Южной Америке, где его команда должна была в каждом городе отсылать в газеты открытки за подписью всех игроков, Блох привык в пути писать открытки.
Мимо целым классом прошли школьники; дети пели, и Блох бросил свои открытки. Когда они упали в пустой ящик, внутри что-то гулко отозвалось. Но почтовый ящик был настолько мал, что ничто там не могло отозваться. К тому же Блох сразу пошел дальше.
Некоторое время он шел напрямик через поле. Ощущение, будто по голове бьет отяжелевший от дождя мяч, ослабевало. Поблизости от границы начинался лес. Обнаружив первую же смотровую вышку по ту сторону нейтральной полосы, Блох повернул обратно. На опушке леса он сел на поваленное дерево. Но сразу же опять встал. Потом снова сел и пересчитал свои деньги. Поднял глаза. Местность, хотя и была плоской, выгибалась горбом, надвигалась совсем близко, казалось, она его вытесняла. Он был тут, на опушке, там была трансформаторная будка, там была молочная палатка, там было поле, там было несколько фигурок, там, на опушке, был он. Он сидел очень тихо, пока не перестал сам себя замечать. Позднее он разглядел, что фигурки на поле — жандармы с собаками.
Среди зарослей ежевики, почти с самого края, Блох заметил детский велосипед. Он поднял его. Седло было поставлено довольно высоко, как для взрослого. В покрышках торчало несколько колючек, но шины не спустили. Застрявшая в спицах еловая ветка не давала вращаться колесу. Блох выдернул ветку. Но потом бросил велосипед, рассудив, что жандармы могут издалека заметить сверкающую на солнце велосипедную фару. Однако жандармы с собаками уже прошли дальше.
Блох смотрел вслед сбегавшим со склона фигуркам; номерки собак и радиотелефоны то и дело вспыхивали. Может, вспышки эти что-то означают? Что, если это сигналы? Постепенно, однако, они потеряли всякий смысл: дальше, там, где шоссе поворачивало, загорались на солнце фары автомобилей, рядом с Блохом загорались осколки карманного зеркальца, вся дорога поблескивала кусочками слюды. Когда Блох сел на велосипед, из-под колес брызнула щебенка.
Он немного проехал. Потом прислонил велосипед к трансформаторной будке и пошел дальше пешком. Прочитал афишу кинотеатра, прикрепленную скрепками возле молочной палатки; другие афиши внизу все были содраны. Блох пошел дальше и в крестьянском дворе увидел малого, он стоял и икал. В плодовом саду он увидел кружащихся в воздухе ос. Возле придорожного креста в жестянках из-под консервов стояли сгнившие цветы. В траве вдоль шоссе валялись пустые коробки из-под сигарет. Около закрытых ставнями окон он увидел свисавшие крючки. Проходя мимо открытого окна, он услышал запах тления. В пивной арендаторша сказала ему, что в доме напротив вчера кто-то умер.
Блох хотел зайти к ней на кухню, но она встретила его в дверях и пошла впереди него в зал. Блох обогнал ее и пошел к столику в углу, но она уже села за стол поблизости от двери. Когда Блох хотел заговорить, она его тотчас опередила. Он хотел обратить ее внимание на то, что официантка носит ортопедическую обувь, но арендаторша уже указывала на улицу, где мимо шел жандарм, ведя детский велосипед.
— Это велосипед того немого школьника! — сказала она.
К ним присоединилась официантка с иллюстрированным журналом; все вместе они смотрели на улицу. Блох спросил, не явился ли вновь колодезный мастер. Но арендаторша, разобрав лишь слово «явился», стала говорить о солдатах. Тогда Блох сказал «возвратился», и арендаторша заговорила о немом школьнике.
— Он не мог даже позвать на помощь! — сказала официантка, вернее, прочла вслух подпись под фотографией в иллюстрированном журнале.
Арендаторша рассказала про кинокартину, где кто-то замесил в тесто сапожные гвозди. Блох спросил, имеются ли у часовых на смотровых вышках полевые бинокли; ведь там что-то поблескивает?
— Отсюда вышки и не видны вовсе! — ответила одна из женщин.
Блох заметил, что лица у них, особенно брови и волосы, в муке. Очевидно, они возились с тестом.
Блох вышел во двор, но, поскольку никто за ним не последовал, вернулся обратно. Он встал у музыкального автомата, оставив рядом с собой еще место. Официантка — она сидела теперь за стойкой — разбила стакан. На шум из кухни вышла арендаторша, однако посмотрела не на официантку, а на него. Блох ручкой позади автомата сделал музыку потише. Потом — арендаторша еще стояла в дверях — опять сделал громче. Арендаторша прошла по залу, будто вымеряя его шагами. Блох спросил, какую аренду платит она хозяину пивной, землевладельцу. Услышав этот вопрос, Херта остановилась. Официантка сметала осколки в совок. Блох направился к Херте, но та прошла мимо него на кухню. Блох последовал за ней.
На втором стуле лежала кошка, и он остался стоять возле арендаторши. Она заговорила о сыне землевладельца: он ее друг. Блох подошел к окну и стал расспрашивать о нем. Она описала, чем ее друг занимается. И продолжала говорить дальше, не дожидаясь расспросов. На краю плиты Блох увидел вторую консервную банку. Время от времени он произносил: да? Он увидел, что из кармана брюк, висевших на дверном косяке, торчит вторая деревянная линейка. Он перебил Херту, спросив, с какой цифры она начинает считать. Она запнулась и даже перестала вырезать сердцевину из яблока. Блох сказал, что с недавнего времени заметил за собой привычку считать, начиная с двух; например, сегодня утром, переходя улицу, он чуть не попал под машину, так как был уверен, что до второй машины успеет проскочить; первую он просто не посчитал. Арендаторша ответила ничего не значащей фразой.
Блох подошел к стулу и слегка приподнял его за спинку, так что кошка спрыгнула. Он сел, но вместе со стулом отодвинулся от стола. При этом толкнул стоявший у него за спиной сервировочный столик, и пивная бутылка упала и закатилась под кухонный диван. Почему он все время садится, встает, уходит, топчется на месте, возвращается? — спросила арендаторша. Уж не насмехается ли он над ней? Вместо ответа Блох стал вслух читать ей анекдот из газеты, на которую она сбрасывала яблочные очистки. Но так как газета, с его стороны, лежала вверх ногами, то читал запинаясь, и арендаторша, наклонившись вперед, даже не дала ему дочитать. В зале засмеялась официантка. В спальне что-то упало на пол. Другого звука не последовало. Блох, который до этой минуты ничего не слышал, хотел пойти взглянуть; но арендаторша объяснила: она давно услыхала, что девочка проснулась; малышка спустилась с кроватки и, видно, сейчас выйдет и будет клянчить кусок пирога. Но тут Блох услышал звук, похожий на хныканье. Оказалось, что девочка во сне упала с кровати и на полу, возле кровати, не сразу сообразила, где она и что с ней. Потом на кухне девочка рассказала, что у нее под подушкой мухи. Арендаторша объяснила Блоху, что соседские дети — они из-за покойника у них в доме ночуют здесь — взяли себе в привычку стрелять резинками от консервных банок по сидящим на стенах мухам; упавших на пол мух они вечером и спрятали под подушку.
После того как девочке сунули в руки какие-то игрушки — вначале она их еще роняла, — она мало-помалу успокоилась. Блох видел, как официантка, со сложенной горстью рукой, вышла из спальни и бросила мух в помойное ведро. Он тут ни при чем, сказал Блох. Он увидел, как на улице перед соседним домом остановился фургон булочника и водитель положил два хлеба на ступеньки, снизу — черный, сверху — белый. Арендаторша послала девочку к водителю; Блох слышал, как официантка за стойкой ополаскивала руки водой; он все в чем-то оправдывается, заметила арендаторша. Разве? — спросил Блох. Тут в кухню вошла девочка с двумя хлебами. Он увидел также официантку, как она, вытирая руки о фартук, направлялась к посетителю. Что будете пить? Кто? Пока ничего, последовал ответ. Девочка уже прикрыла дверь в зал.
— Теперь мы одни, — сказала Херта.
Блох посмотрел на девочку — стоя у окна, она смотрела на соседний дом.
— Она не в счет, — сказала арендаторша.
Блох принял ее слова за вступление, она собирается ему что-то сказать, но потом понял, она имела в виду, что он может начать говорить. Блоху ничего не пришло в голову. Он сказал какую-то похабщину. Она тотчас услала девочку. Он положил руку рядом с ней. Она тихонько его отругала. Он грубо схватил ее за плечо, но тут же отпустил. На улице Блох встретил девочку, она соломинкой выковыривала штукатурку из стены дома.
Он заглянул в раскрытое окно соседнего дома. На катафалке он увидел покойника; рядом уже стоял гроб. В углу на табуретке сидела женщина и макала хлеб в кружку с сидром; на скамье позади стола лежал на спине молодой парень и спал; на животе у него лежала кошка.
Входя в дом, Блох в сенях чуть не упал, споткнувшись о полено. Крестьянка подошла к двери, он вошел и стал с ней беседовать. Парень приподнялся, но в разговор не вступал; кошка выскочила на улицу.
— Ему пришлось всю ночь просидеть возле покойника! — сказала крестьянка. Утром она нашла парня порядком подвыпившим.
Она повернулась к покойнику и прочла молитву. Попутно поменяла воду для цветов.
— Все это произошло так быстро, — сказала она, — мы разбудили мальчика, чтоб он скорей бежал в город. Но он даже не сумел объяснить священнику, что случилось, и в колокол не звонили.
Блох заметил, что в доме уже топят, потому что вскоре после его прихода в печке обрушились дрова.
— Принеси-ка еще дров! — сказала крестьянка.
Парень вернулся с несколькими поленьями, которые нес в руках; он бросил их возле печи, подняв пыль. Парень уселся за стол, а крестьянка подкинула в печь дрова.
— У нас ведь одного ребенка завалило тыквами, — сказала она.
Две старухи, проходя мимо окна, поздоровались; на подоконнике Блох заметил черную сумочку, ее только что купили, даже набитую туда бумагу еще не успели вытащить.
— Вдруг захрипел и умер, — сказала крестьянка.
Блоху отсюда видна была внутренность пивной; низко стоящее солнце светило так далеко, что вся нижняя часть помещения, особенно недавно натертые половицы, а также ножки стульев, столов, башмаки посетителей будто сами светились; на кухне Блох обнаружил сына землевладельца, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, тот что-то говорил арендаторше, по-видимому все еще сидевшей за столом. Чем ниже садилось солнце, тем глубже и отдаленнее казались эти картины Блоху. Он не мог отвести от них взгляда; лишь дети, носившиеся взад и вперед по улице, разрушили это впечатление. Потом в комнату вошел мальчик с букетиком цветов. Крестьянка сунула букет в стакан и поставила его в ногах катафалка. Мальчик не уходил. Немного погодя крестьянка дала ему монету, и мальчик ушел.
Блох услышал шум, словно под кем-то проломился пол. Но это всего-навсего опять в печке обрушились дрова. Лишь только Блох перестал разговаривать с крестьянкой, парень снова растянулся на лавке и уснул. Позднее пришли несколько женщин и принялись, перебирая четки, молиться. С аспидной доски перед продуктовой лавкой кто-то все стер и написал мелом: апельсины, карамель, сардины. В комнате тихо переговаривались, на улице кричали дети. В занавеске запуталась летучая мышь; парень, разбуженный поднявшимся криком, вскочил и кинулся ее ловить, но летучая мышь уже улетела.
Сумерки были такие, что никому не хотелось зажигать огня. Лишь пивная слабо освещалась включенным музыкальным автоматом; но пластинок никто не запускал. Рядом, в кухне, стало уже темно. Блоха пригласили ужинать, и он вместе с другими сел за стол.
Хотя окно было теперь закрыто, по комнате летала мошкара. Кого-то из детей послали за картонными подставками для пива и накрыли ими стаканы, чтобы туда не нападало мошек. Одна из женщин обнаружила, что потеряла с цепочки подвеску. Все принялись искать. Блох остался сидеть за столом. Но потом ему захотелось непременно самому найти украшение, и он примкнул к остальным. Когда подвеска не нашлась в комнате, поиски продолжились в коридорчике. Зацепили лопату, но Блох подхватил ее прежде, чем она упала. Парень светил карманным фонариком, крестьянка пришла с керосиновой лампой. Блох попросил фонарик и вышел на дорогу. Пригнувшись, расхаживал по щебенке, но никто за ним не последовал. Он услышал, как кто-то в сенях крикнул, что подвеска нашлась. Блох не поверил и продолжал искать. Потом он услышал, что в доме опять молятся. Он, не заходя, положил фонарик на подоконник и ушел.
Вернувшись в городок, Блох уселся в кафе и стал наблюдать за карточной игрой. Но тут же затеял спор с игроком, позади которого сидел. Остальные игроки потребовали, чтобы Блох убрался. Блох пошел в заднюю комнату. Там шла лекция с демонстрацией диапозитивов. Блох некоторое время смотрел. Речь шла о больницах монашеских орденов в Юго-Восточной Азии. Блох громко подавал реплики, опять нарывался на ссору. Повернулся и вышел.
Он подумал было вернуться обратно, но не мог сообразить, что бы еще такое сказать. Он пошел во второе кафе. Там потребовал, чтобы выключили вентилятор. Да и освещение слишком тусклое, заявил он. Когда к нему подсела официантка, он спустя немного сделал вид, будто хочет ее обнять; она заметила, что он только делает вид, и отклонилась назад, прежде чем он мог ясно показать, что он только делал вид. Блох хотел оправдаться, на самом деле обняв официантку; но она уже встала. Когда Блох хотел встать, официантка отошла. Теперь Блоху следовало сделать вид, будто он хочет пойти за ней. Но тут все это ему надоело, и он ушел из кафе.
В своем номере в гостинице он проснулся незадолго до рассвета. Внезапно все вокруг стало ему невыносимо. Он раздумывал, не оттого ли он и проснулся, что в какой-то определенный миг, сейчас вот, перед самым рассветом, все разом стало невыносимо. Матрац, на котором он лежал, был продавлен, шкафы и комоды стояли далеко у стен, потолок над ним был невыносимо высок. В полутемной комнате, в коридоре и особенно снаружи, на улице, было до того тихо, что Блох не мог больше этого выдержать. К горлу подступила тошнота. И тотчас его вырвало в умывальник. Его рвало довольно долго, безо всякого облегчения. Он снова лег на кровать. Голова не кружилась, напротив, он смотрел на все невыносимо уравновешенно. Не помогло и то, что он высунулся из окна и взглянул вниз на улицу. Неподвижно лежал брезент на оставленной у тротуара машине. Внутри, в комнате, он заметил на стене две водопроводные трубы, они шли параллельно, ограниченные вверху потолком, внизу полом. Все, что он видел, было невыносимо ограниченно. Позывы к рвоте не только не распирали его, а, напротив, как-то сдавливали. Ему казалось, будто его стамеской стесали с того, что он видел, или, наоборот, что вещи вокруг соструганы с него. Шкаф, умывальник, чемодан, дверь: только теперь он обратил внимание, что, будто по принуждению, мысленно добавляет к каждой вещи ее название. За каждой увиденной вещью сразу же следовало слово. Стул, вешалка, ключ. Еще раньше вокруг стало так тихо, что никакие звуки его уже не отвлекали. С одной стороны, было так светло, что он видел все вещи вокруг, а с другой — так тихо, что никакие звуки его уже не отвлекали, и он увидел вещи такими, словно они сами себе служили рекламой. И в самом деле сегодняшняя тошнота походила на тошноту, какую он подчас испытывал от некоторых рекламных стишков, мелодий шлягеров или государственных гимнов, которые, даже засыпая, поневоле повторял или напевал. Он задержал дыхание, как при икоте. При вдохе тошнота возобновилась. Он снова задержал дыхание. Немного погодя это помогло, и он заснул.
А утром он даже не мог всего этого себе представить. Зал ресторана был уже убран, и между вещами прохаживался налоговый инспектор, осведомляясь у хозяина гостиницы об их цене. Хозяин предъявил инспектору чеки от кофейной машины и холодильной установки; то, что оба говорили о ценах, придавало в глазах Блоха еще большую смехотворность его ночному припадку. Наскоро перелистав газеты, он их отложил и теперь только слушал налогового инспектора, спорившего с хозяином о цене мороженицы. Подошли мать хозяина и горничная, и все заговорили разом. Блох вмешался, спросив, сколько стоит обстановка одного гостиничного номера. Хозяин ответил, что купил мебель по дешевке у окрестных крестьян, которые либо переселялись, либо вообще эмигрировали. Он назвал Блоху цену. Но Блох хотел знать цену каждого предмета обстановки в отдельности. Хозяин велел девушке принести инвентарную опись и называл не только цену, за которую купил каждую вещь, но и цену, за какую можно продать ларь или шкаф. Налоговый инспектор, делавший до того заметки, эти цифры не стал записывать и заказал стакан вина. Блох был удовлетворен и собрался уходить. Налоговый инспектор объяснил, что, когда видит какую-нибудь вещь, например, стиральную машину, он сразу осведомляется о ее цене, и когда опять видит такую же вещь, например стиральную машину той же серии, то узнает ее, стиральную машину, стало быть, не по внешним признакам, не по кнопкам автоматической регулировки, а всегда лишь по тому, сколько вещь, например, стиральная машина, стоила, когда он увидел ее впервые, то есть по цене. Цену он, правда, запоминает очень точно и таким образом всякую вещь прямо-таки безошибочно вновь узнает. А если вещь ничего не стоит? — спросил Блох. Вещи, не имеющие товарной стоимости, его не интересуют, ответил налоговый инспектор, по крайней мере, когда он при исполнении служебных обязанностей.
Немого школьника все еще не нашли. Хотя велосипед опознали и теперь прочесывали окрестности, но выстрел, который должен был оповестить, что жандармы напали на след, так и не грянул. Впрочем, рев сушильного аппарата за ширмой в парикмахерской, куда Блох затем пошел, был настолько громок, что он ничего и не мог бы услышать с улицы. Он попросил подбрить ему шею. Пока парикмахер мыл руки, девушка-парикмахерша щеточкой обметала ему воротник. Сушилку выключили, и он услышал за ширмой шорох перелистываемых страниц. И вдруг грянул гром. Но это всего-навсего за ширмой в жестяной таз упали бигуди.
Блох спросил парикмахершу, ходит ли она в обеденный перерыв домой. Девушка ответила, что она не здешняя и каждое утро приезжает сюда на поезде; в обед она идет в какое-нибудь кафе или остается с товаркой здесь, в парикмахерской. Блох спросил, покупает ли она каждый день обратный билет. Девушка объяснила, что у нее недельный.
— А сколько стоит недельный билет? — тут же спросил Блох. Но, прежде чем девушка ответила, сказал, что, впрочем, это его не касается. Тем не менее девушка назвала цену. Товарка за ширмой сказала:
— Так зачем спрашиваете, если это вас не касается?
Блох, он уже поднялся, прочитал еще, дожидаясь сдачи, вывешенный возле зеркала прейскурант и вышел на улицу.
Он подметил в себе непонятную страсть узнавать на все цену. И ощутил облегчение, когда увидел, что на стеклах продуктового магазина белой краской намалевано наименование поступивших товаров и их цена. В стоявший перед лавкой ящик с яблоками упал ценник. Блох поставил его на место. Этого было достаточно, чтобы кто-то вышел и спросил, не хочет ли он что-нибудь купить. В витрине другого магазина на кресло-качалку накинули длинное платье. Ценник с торчащей в нем булавкой лежал рядом с платьем на качалке. Блох никак не мог решить, относится цена к качалке или к платью; одно из двух, конечно, не должно было продаваться. Он так долго стоял перед витриной, что опять кто-то вышел и спросил его. Он спросил в свою очередь; ему ответили, что булавка с ценником, должно быть, выпала из платья, но и так само собой понятно, что ценник не от качалки; она, разумеется, частная собственность. Ему просто хотелось выяснить, сказал Блох, уже двигаясь дальше. Ему стали кричать вслед, где можно приобрести качалку точно такого же образца. В кафе Блох спросил цену музыкального автомата. Автомат принадлежит не ему, сказал хозяин, он взят напрокат. Он не о том, отвечал Блох, просто хотелось узнать цену. Лишь когда хозяин назвал цену, Блох успокоился. Но он не совсем уверен, добавил хозяин. Тогда Блох стал спрашивать о других вещах в кафе, цену которым хозяин не мог не знать, так как они принадлежали ему. Потом хозяин кафе заговорил о купальне, постройка которой значительно превысила смету.
— На сколько? — спросил Блох.
Хозяин кафе не знал. Блох стал терять терпение.
— А сколько же составляла первоначальная стоимость по смете? — спросил он.
Хозяин опять-таки не мог ответить ничего определенного. Во всяком случае, прошлой весной в одной из кабин нашли убитого, он, видимо, пролежал там всю зиму. На голову была натянута полиэтиленовая сумка. Убитый был цыган. Тут в округе имеются оседлые цыгане. На компенсацию, полученную за годы заключения в концлагерях, они себе на краю леса построили хибары.
— Говорят, там у них очень чисто, — сказал хозяин.
Жандармы, которые в поисках пропавшего школьника допрашивали поселенцев, только диву давались, какие там были чисто вымытые полы и какой порядок в комнатах. Но именно этот порядок, продолжал хозяин, еще усилил подозрения, потому что без причины цыгане уж наверняка не стали бы мыть полы. Блох не сдавался и спросил, хватило ли компенсации на постройку жилья. Хозяин не мог сказать, какую сумму составляла компенсация.
— Тогда стройматериалы и рабочая сила были дешевле, — сказал он.
Блох с любопытством перевернул пивной стакан, на донышке все еще была наклеена этикетка.
— А это что-нибудь стоит? — спросил затем Блох, доставая из кармана пиджака и кладя на стол камень.
Хозяин, не беря в руки камень, отвечал, что такие камни попадаются в округе на каждом шагу. Блох возражать не стал. После чего хозяин взял камень, покатал его на ладони и положил обратно на стол. «Аут!» Блох тотчас же спрятал камень.
В дверях он столкнулся с обеими девушками-парикмахершами. Он пригласил их пойти с ним в другое кафе. Вторая заявила, что там в музыкальном автомате нет пластинок. Блох спросил, что она этим хочет сказать. Она ответила, что пластинки в музыкальном автомате все плохие. Блох пошел вперед, а они следовали за ним. Девушки заказали какой-то напиток и развернули бутерброды. Блох, наклонившись вперед, беседовал с ними. Они показали ему свои пропуска. Когда он прикоснулся к оберткам пропусков, у него сразу вспотели руки. Они спросили, не солдат ли он. У второй вечером было назначено свидание с приятелем, торговым агентом; но они могли бы пойти развлечься вчетвером, потому что вдвоем не о чем говорить.