– Хочешь сказать, могу работать только на местном уровне?
– Я говорю, что тебе повезет, если ты найдешь работу на местном уровне.
– Не в первой десятке.
– Не думаю.
Жалость и сострадание в его взгляде лишают меня последних сил.
– Я работала с четырнадцати лет, Джордж. В старших классах школы я получила работу в местной газете, а в эфир вышла, когда мне еще не исполнилось двадцати двух. Я построила свою карьеру с нуля. Никто мне ничего не давал. – Мой голос срывается. – Я все отдала работе. Все. У меня нет семьи, нет мужа, детей. Только… работа.
– Полагаю, тебе следовало бы подумать об этом раньше, – говорит он, но ласковые нотки в его голосе ничуть не смягчают самих слов.
Джордж прав. Я хорошо знаю, что такое журналистика, и особенно телевизионная. С глаз долой – из сердца вон. Теперь я понимаю, что после моего поступка возвращение невозможно.
Почему же я не осознала этого в июне?
Да нет, я знала. Должна была знать, что так все и будет. Но выбрала Кейт.
– Найди мне работу, Джордж. Умоляю тебя. – Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, чего мне стоят эти слова. Я не привыкла просить. Никогда в жизни не просила ничего… кроме материнской любви. Но и это было бесполезной тратой времени.
Я быстро иду по сверкающим белым коридорам, стараясь ни с кем не встречаться взглядом; мои каблуки цокают по мраморному полу. На улице меня ослепляет яркое солнце. Пот выступает на лбу и пощипывает кожу.
Я найду решение. Обязательно. Конечно, это сильный удар, но я не привыкла сдаваться.
Я машу рукой своему водителю и снова сажусь в такси, радуясь полумраку и тишине в салоне машины. Голова пульсирует болью.
– Беверли-Хиллз, мэм?
Джонни и дети.
Мне хочется поехать к ним немедленно. Хочется вывалить свои беды на Джонни и услышать от него, что я была права.
Но я не могу. Стыд переполняет меня. Гордость не позволяет этого сделать.
Я надеваю темные очки.
– Аэропорт.
– Но…
– Аэропорт.
– Хорошо, мэм.
Я с трудом держу себя в руках, буквально считая секунды. Крепко зажмуриваюсь и повторяю про себя: «Все будет хорошо». Снова и снова.
Но впервые в жизни сама не могу в это поверить. Паника, страх, злость, чувство утраты – все это переполняет меня, выплескивается наружу. Во время обратного полета я дважды начинаю плакать, и мне приходится зажимать рукой рот, чтобы заглушить рыдания.
Из самолета я выхожу, словно зомби, пряча красные глаза за темными стеклами очков.
Я всегда гордилась своим профессионализмом, а о моей рабочей этике ходили легенды. Так я убеждала себя, стараясь казаться сильнее, чем на самом деле, – не такой хрупкой и тонкой, как прядь волос.
Зрителей своего шоу я убеждала, что каждый может получить от жизни все. Призывала обращаться за помощью, тратить время на себя, разобраться в своих желаниях, быть эгоистичным, быть самоотверженным.
Но на самом деле я понятия не имела, как этого добиться. У меня ничего не было, кроме карьеры. С Кейт и всеми Райанами этого казалось достаточно, но теперь в моей жизни образовалась пустота.
Подъезжая к дому, я дрожала. Самообладание окончательно покинуло меня.
Открыв дверь, я вошла в вестибюль.
Сердце громко стучит, воздуха не хватает. Люди смотрят на меня. Они знают, что я неудачница.
Кто-то дотрагивается до моей руки. Я так пугаюсь, что едва не падаю.
– Мисс Харт?
Это наш швейцар Стэнли.
– С вами все в порядке?
Я встряхиваю головой, надеясь, что в ней прояснится. Нужно попросить его поставить мою машину, но я чувствую себя… немного пьяной, и какой-то взвинченной. Мой смех, резкий и нервный, неприятен даже мне самой.
Стэнли хмурится.
– Мисс Харт? Вам дома не нужна помощь?
Дома.
Я смотрю на него. Сердце начинает биться так быстро, что мне становится плохо, я задыхаюсь.
Что со мной происходит?
Такое ощущение, что в грудь мне воткнули нож. Я вскрикиваю от боли.
Я протягиваю руки к Стэнли, хриплю: «Помогите», – спотыкаюсь обо что-то и падаю на бетонный пол.
– Мисс Харт?
Я открываю глаза и понимаю, что лежу на больничной койке.
Рядом со мной стоит мужчина в белом халате. Он высокий и какой-то несовременный – слишком длинные волосы. Резкие черты лица, орлиный нос. Кожа у него цвета кофе с молоком. Наверное, в его жилах течет гавайская кровь, а может, азиатская и афроамериканская. Трудно сказать. На запястьях у него татуировки – племенные.
– Я доктор Грант, – представляется он. – Вы в реанимации. Помните, что произошло?
Все я помню – амнезия была бы для меня благодеянием. Но мне не хочется обсуждать это, особенно с этим мужчиной, который смотрит на меня как на неполноценную.
– Помню, – отвечаю я.
– Это хорошо. – Он заглядывает в мою карточку. – Таллула.
Он понятия не имеет, кто я. Это меня расстраивает.
– Когда я могу выйти отсюда? Мое сердце уже в порядке. – Мне хочется домой, и я делаю вид, что у меня не было сердечного приступа. Тут я вспоминаю: мне сорок шесть лет. С чего это у меня может быть сердечный приступ?!
Доктор Грант надевает очки, смешные и старомодные.
– Послушайте, Таллула…
– Талли, пожалуйста. Только моя повредившаяся рассудком мать называла меня Таллулой.
– У вашей матери были психические отклонения? – Он смотрит на меня поверх очков.
– Я пошутила.
Мой юмор не производит на него впечатления. Наверное, он живет в мире, где люди сами выращивают себе еду, а перед сном читают книги по философии. Он чужой в моем мире – как и я в его.
– Понятно. Хорошо. Дело в том, что произошедшее с вами нельзя назвать сердечным приступом.
– Инсульт?
– Во время приступа паники симптомы часто…
Я сажусь.
– О нет! У меня не было приступа паники.
– Вы принимали наркотики до того, как с вами случился приступ паники?
– Разумеется, я не принимаю наркотики. Я похожа на наркоманку?
Похоже, он не знает, что со мной делать.
– Я позволил себе пригласить коллегу для консультации…
Не успевает он закончить предложение, как ширма раздвигается, и к моей кровати идет доктор Харриет Блум. Она высокая и худая; первое, что приходит в голову – резкая, пока вы не видите ее мягкого взгляда. Мы с Харриет знакомы много лет. Она известный психиатр и много раз была гостем на моем шоу. Приятно видеть знакомое, доброжелательное лицо.
– Привет, Талли. Я рада, что сегодня моя смена. – Харриет улыбается мне, потом смотрит на доктора Гранта. – Итак, Десмонд, как наша пациентка?
– Отвергает приступ паники. Очевидно, предпочитает сердечный приступ.
– Вызовите мне такси, Харриет, – говорю я. – Хочу убраться отсюда к чертовой бабушке.
– Она сертифицированный психиатр, – объясняет мне Десмонд. – И не занимается вызовом такси.
Харриет смущенно улыбается мне.
– Дес не смотрит телевизор. Вероятно, он и Опру не узнал бы.
Я не удивлена, что мой врач считает ниже своего достоинства смотреть телевизор. «Слишком крутой, чтобы ходить в школу» – это про него. Готова поклясться, что когда-то он был буяном, но мужчина средних лет с татуировками – не мой стиль. Наверное, в гараже у него хранится мотоцикл «харлей-дэвидсон» и электрогитара. И действительно, только рокер может не знать Опру.
Харриет берет у Десмонда мою карточку.
– Я назначила магнитно-резонансное сканирование. Санитары сказали, она сильно ударилась о землю. – Доктор смотрит на меня, и я снова замечаю его оценивающий взгляд; наверное, считает меня чокнутой. Белая женщина средних лет в дорогой одежде, которая без видимой причины падает ничком.
– Поправляйтесь, мисс Харт. – Его участливая улыбка вызывает раздражение, но он быстро уходит.
– Слава богу, – вздыхаю я.
– У вас был приступ паники, – говорит Харриет, когда мы остаемся одни.
– Глупости.
– У вас был приступ паники, – повторяет Харриет, уже мягче. Она откладывает карточку и подходит к кровати. Ее лицо, слишком резкое, чтобы считаться красивым, отличается царственным, невозмутимым спокойствием, но глаза принадлежат трогательной женщине, которая, несмотря на строгие черты лица и чопорность, – которая глубоко сочувствует людям. – Насколько я понимаю, у вас была депрессия? – спрашивает Харриет.
Я хочу солгать, улыбнуться, рассмеяться. Но неожиданно киваю, стесняясь собственной слабости. В каком-то смысле я действительно предпочла бы сердечный приступ.
– Я устала, – тихо говорю я. – И почти не сплю.
– Я выпишу ксанакс, чтобы снять тревожное состояние, – говорит Харриет. – Начнем с половинки миллиграмма три раза в день. Думаю, несколько сеансов психотерапии тоже не помешают. Если вы готовы приложить усилия, попробуем вам помочь вернуться в колею.
– История жизни Талли Харт? Спасибо, нет. Премного благодарна. Моим девизом всегда было не думать о том, что приносит страдания.
– Я кое-что понимаю в депрессиях, – говорит она, и я слышу укор и горечь в ее голосе. И вдруг мне приходит мысль, что Харриет Блум тоже разбирается в горе, отчаянии и одиночестве. – Депрессии не нужно стыдиться, Талли, и ее нельзя игнорировать. Может стать хуже.
– Хуже, чем теперь? Разве это возможно?
– Еще как, можете мне поверить.
Я слишком измучена, чтобы расспрашивать ее, и, честно говоря, не хочу знать того, что она мне может сказать. Боль в шее усиливается.
Харриет выписывает два рецепта и протягивает мне. Я смотрю на листки. Ксанакс против приступов паники и амбиен, снотворное.
Всю жизнь я избегала наркотиков. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять почему. Когда ты все время наблюдаешь, как твоя мать ловит кайф, потом ходит, спотыкаясь, и блюет, то видишь все страшные последствия наркотиков.
Я поднимаю глаза на Харриет.
– Моя мать…
– Знаю, – останавливает меня Харриет.
Вот что значит жить в лучах славы – всем известна моя печальная история. Бедная Талли, не знавшая любви и брошенная матерью, хиппи и наркоманкой.
– Ваша мать злоупотребляет наркотиками. Вы правы, что проявляете осторожность. И воспользуйтесь рецептами.
– Хорошо бы мне еще избавиться от бессонницы.
– Можно задать один вопрос?
– Конечно.
– Как долго вы притворялись, что не страдаете?
Вопрос оглушает меня.
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Потому, Талли, что иногда чаша переполняется слезами, и тогда содержимое выплескивается.
– В прошлом месяце умерла моя лучшая подруга.
– Понятно, – говорит Харриет. И все. Потом кивает. – Приходите ко мне, Талли. Запишитесь на прием. Я могу вам помочь.
Когда она уходит, я откидываюсь на подушки и вздыхаю. Правда о моей ситуации забирается ко мне в кровать и занимает слишком много места.
Симпатичная пожилая женщина отвозит меня на магнитно-резонансное сканирование, где красивый молодой врач называет меня «мэм» и объясняет, что в моем возрасте падения часто приводят к травме шеи и что скоро боль пройдет. Он выписывает мне обезболивающее и говорит, что мне полезна физиотерапия.
К тому времени, когда меня отвозят обратно в палату, силы совсем заканчиваются. Я терплю, пока медсестра рассказывает, как мое шоу, посвященное детям-аутистам, помогло спасти жизнь кузине ее лучшей подруги, а когда длинная история наконец заканчивается, даже выдавливаю из себя улыбку и слова благодарности. Медсестра дает мне снотворное. Потом я ложусь в кровать и закрываю глаза.
И впервые за несколько месяцев крепко сплю до утра.
7
– Я говорю, что тебе повезет, если ты найдешь работу на местном уровне.
– Не в первой десятке.
– Не думаю.
Жалость и сострадание в его взгляде лишают меня последних сил.
– Я работала с четырнадцати лет, Джордж. В старших классах школы я получила работу в местной газете, а в эфир вышла, когда мне еще не исполнилось двадцати двух. Я построила свою карьеру с нуля. Никто мне ничего не давал. – Мой голос срывается. – Я все отдала работе. Все. У меня нет семьи, нет мужа, детей. Только… работа.
– Полагаю, тебе следовало бы подумать об этом раньше, – говорит он, но ласковые нотки в его голосе ничуть не смягчают самих слов.
Джордж прав. Я хорошо знаю, что такое журналистика, и особенно телевизионная. С глаз долой – из сердца вон. Теперь я понимаю, что после моего поступка возвращение невозможно.
Почему же я не осознала этого в июне?
Да нет, я знала. Должна была знать, что так все и будет. Но выбрала Кейт.
– Найди мне работу, Джордж. Умоляю тебя. – Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, чего мне стоят эти слова. Я не привыкла просить. Никогда в жизни не просила ничего… кроме материнской любви. Но и это было бесполезной тратой времени.
Я быстро иду по сверкающим белым коридорам, стараясь ни с кем не встречаться взглядом; мои каблуки цокают по мраморному полу. На улице меня ослепляет яркое солнце. Пот выступает на лбу и пощипывает кожу.
Я найду решение. Обязательно. Конечно, это сильный удар, но я не привыкла сдаваться.
Я машу рукой своему водителю и снова сажусь в такси, радуясь полумраку и тишине в салоне машины. Голова пульсирует болью.
– Беверли-Хиллз, мэм?
Джонни и дети.
Мне хочется поехать к ним немедленно. Хочется вывалить свои беды на Джонни и услышать от него, что я была права.
Но я не могу. Стыд переполняет меня. Гордость не позволяет этого сделать.
Я надеваю темные очки.
– Аэропорт.
– Но…
– Аэропорт.
– Хорошо, мэм.
Я с трудом держу себя в руках, буквально считая секунды. Крепко зажмуриваюсь и повторяю про себя: «Все будет хорошо». Снова и снова.
Но впервые в жизни сама не могу в это поверить. Паника, страх, злость, чувство утраты – все это переполняет меня, выплескивается наружу. Во время обратного полета я дважды начинаю плакать, и мне приходится зажимать рукой рот, чтобы заглушить рыдания.
Из самолета я выхожу, словно зомби, пряча красные глаза за темными стеклами очков.
Я всегда гордилась своим профессионализмом, а о моей рабочей этике ходили легенды. Так я убеждала себя, стараясь казаться сильнее, чем на самом деле, – не такой хрупкой и тонкой, как прядь волос.
Зрителей своего шоу я убеждала, что каждый может получить от жизни все. Призывала обращаться за помощью, тратить время на себя, разобраться в своих желаниях, быть эгоистичным, быть самоотверженным.
Но на самом деле я понятия не имела, как этого добиться. У меня ничего не было, кроме карьеры. С Кейт и всеми Райанами этого казалось достаточно, но теперь в моей жизни образовалась пустота.
Подъезжая к дому, я дрожала. Самообладание окончательно покинуло меня.
Открыв дверь, я вошла в вестибюль.
Сердце громко стучит, воздуха не хватает. Люди смотрят на меня. Они знают, что я неудачница.
Кто-то дотрагивается до моей руки. Я так пугаюсь, что едва не падаю.
– Мисс Харт?
Это наш швейцар Стэнли.
– С вами все в порядке?
Я встряхиваю головой, надеясь, что в ней прояснится. Нужно попросить его поставить мою машину, но я чувствую себя… немного пьяной, и какой-то взвинченной. Мой смех, резкий и нервный, неприятен даже мне самой.
Стэнли хмурится.
– Мисс Харт? Вам дома не нужна помощь?
Дома.
Я смотрю на него. Сердце начинает биться так быстро, что мне становится плохо, я задыхаюсь.
Что со мной происходит?
Такое ощущение, что в грудь мне воткнули нож. Я вскрикиваю от боли.
Я протягиваю руки к Стэнли, хриплю: «Помогите», – спотыкаюсь обо что-то и падаю на бетонный пол.
– Мисс Харт?
Я открываю глаза и понимаю, что лежу на больничной койке.
Рядом со мной стоит мужчина в белом халате. Он высокий и какой-то несовременный – слишком длинные волосы. Резкие черты лица, орлиный нос. Кожа у него цвета кофе с молоком. Наверное, в его жилах течет гавайская кровь, а может, азиатская и афроамериканская. Трудно сказать. На запястьях у него татуировки – племенные.
– Я доктор Грант, – представляется он. – Вы в реанимации. Помните, что произошло?
Все я помню – амнезия была бы для меня благодеянием. Но мне не хочется обсуждать это, особенно с этим мужчиной, который смотрит на меня как на неполноценную.
– Помню, – отвечаю я.
– Это хорошо. – Он заглядывает в мою карточку. – Таллула.
Он понятия не имеет, кто я. Это меня расстраивает.
– Когда я могу выйти отсюда? Мое сердце уже в порядке. – Мне хочется домой, и я делаю вид, что у меня не было сердечного приступа. Тут я вспоминаю: мне сорок шесть лет. С чего это у меня может быть сердечный приступ?!
Доктор Грант надевает очки, смешные и старомодные.
– Послушайте, Таллула…
– Талли, пожалуйста. Только моя повредившаяся рассудком мать называла меня Таллулой.
– У вашей матери были психические отклонения? – Он смотрит на меня поверх очков.
– Я пошутила.
Мой юмор не производит на него впечатления. Наверное, он живет в мире, где люди сами выращивают себе еду, а перед сном читают книги по философии. Он чужой в моем мире – как и я в его.
– Понятно. Хорошо. Дело в том, что произошедшее с вами нельзя назвать сердечным приступом.
– Инсульт?
– Во время приступа паники симптомы часто…
Я сажусь.
– О нет! У меня не было приступа паники.
– Вы принимали наркотики до того, как с вами случился приступ паники?
– Разумеется, я не принимаю наркотики. Я похожа на наркоманку?
Похоже, он не знает, что со мной делать.
– Я позволил себе пригласить коллегу для консультации…
Не успевает он закончить предложение, как ширма раздвигается, и к моей кровати идет доктор Харриет Блум. Она высокая и худая; первое, что приходит в голову – резкая, пока вы не видите ее мягкого взгляда. Мы с Харриет знакомы много лет. Она известный психиатр и много раз была гостем на моем шоу. Приятно видеть знакомое, доброжелательное лицо.
– Привет, Талли. Я рада, что сегодня моя смена. – Харриет улыбается мне, потом смотрит на доктора Гранта. – Итак, Десмонд, как наша пациентка?
– Отвергает приступ паники. Очевидно, предпочитает сердечный приступ.
– Вызовите мне такси, Харриет, – говорю я. – Хочу убраться отсюда к чертовой бабушке.
– Она сертифицированный психиатр, – объясняет мне Десмонд. – И не занимается вызовом такси.
Харриет смущенно улыбается мне.
– Дес не смотрит телевизор. Вероятно, он и Опру не узнал бы.
Я не удивлена, что мой врач считает ниже своего достоинства смотреть телевизор. «Слишком крутой, чтобы ходить в школу» – это про него. Готова поклясться, что когда-то он был буяном, но мужчина средних лет с татуировками – не мой стиль. Наверное, в гараже у него хранится мотоцикл «харлей-дэвидсон» и электрогитара. И действительно, только рокер может не знать Опру.
Харриет берет у Десмонда мою карточку.
– Я назначила магнитно-резонансное сканирование. Санитары сказали, она сильно ударилась о землю. – Доктор смотрит на меня, и я снова замечаю его оценивающий взгляд; наверное, считает меня чокнутой. Белая женщина средних лет в дорогой одежде, которая без видимой причины падает ничком.
– Поправляйтесь, мисс Харт. – Его участливая улыбка вызывает раздражение, но он быстро уходит.
– Слава богу, – вздыхаю я.
– У вас был приступ паники, – говорит Харриет, когда мы остаемся одни.
– Глупости.
– У вас был приступ паники, – повторяет Харриет, уже мягче. Она откладывает карточку и подходит к кровати. Ее лицо, слишком резкое, чтобы считаться красивым, отличается царственным, невозмутимым спокойствием, но глаза принадлежат трогательной женщине, которая, несмотря на строгие черты лица и чопорность, – которая глубоко сочувствует людям. – Насколько я понимаю, у вас была депрессия? – спрашивает Харриет.
Я хочу солгать, улыбнуться, рассмеяться. Но неожиданно киваю, стесняясь собственной слабости. В каком-то смысле я действительно предпочла бы сердечный приступ.
– Я устала, – тихо говорю я. – И почти не сплю.
– Я выпишу ксанакс, чтобы снять тревожное состояние, – говорит Харриет. – Начнем с половинки миллиграмма три раза в день. Думаю, несколько сеансов психотерапии тоже не помешают. Если вы готовы приложить усилия, попробуем вам помочь вернуться в колею.
– История жизни Талли Харт? Спасибо, нет. Премного благодарна. Моим девизом всегда было не думать о том, что приносит страдания.
– Я кое-что понимаю в депрессиях, – говорит она, и я слышу укор и горечь в ее голосе. И вдруг мне приходит мысль, что Харриет Блум тоже разбирается в горе, отчаянии и одиночестве. – Депрессии не нужно стыдиться, Талли, и ее нельзя игнорировать. Может стать хуже.
– Хуже, чем теперь? Разве это возможно?
– Еще как, можете мне поверить.
Я слишком измучена, чтобы расспрашивать ее, и, честно говоря, не хочу знать того, что она мне может сказать. Боль в шее усиливается.
Харриет выписывает два рецепта и протягивает мне. Я смотрю на листки. Ксанакс против приступов паники и амбиен, снотворное.
Всю жизнь я избегала наркотиков. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять почему. Когда ты все время наблюдаешь, как твоя мать ловит кайф, потом ходит, спотыкаясь, и блюет, то видишь все страшные последствия наркотиков.
Я поднимаю глаза на Харриет.
– Моя мать…
– Знаю, – останавливает меня Харриет.
Вот что значит жить в лучах славы – всем известна моя печальная история. Бедная Талли, не знавшая любви и брошенная матерью, хиппи и наркоманкой.
– Ваша мать злоупотребляет наркотиками. Вы правы, что проявляете осторожность. И воспользуйтесь рецептами.
– Хорошо бы мне еще избавиться от бессонницы.
– Можно задать один вопрос?
– Конечно.
– Как долго вы притворялись, что не страдаете?
Вопрос оглушает меня.
– Почему вы об этом спрашиваете?
– Потому, Талли, что иногда чаша переполняется слезами, и тогда содержимое выплескивается.
– В прошлом месяце умерла моя лучшая подруга.
– Понятно, – говорит Харриет. И все. Потом кивает. – Приходите ко мне, Талли. Запишитесь на прием. Я могу вам помочь.
Когда она уходит, я откидываюсь на подушки и вздыхаю. Правда о моей ситуации забирается ко мне в кровать и занимает слишком много места.
Симпатичная пожилая женщина отвозит меня на магнитно-резонансное сканирование, где красивый молодой врач называет меня «мэм» и объясняет, что в моем возрасте падения часто приводят к травме шеи и что скоро боль пройдет. Он выписывает мне обезболивающее и говорит, что мне полезна физиотерапия.
К тому времени, когда меня отвозят обратно в палату, силы совсем заканчиваются. Я терплю, пока медсестра рассказывает, как мое шоу, посвященное детям-аутистам, помогло спасти жизнь кузине ее лучшей подруги, а когда длинная история наконец заканчивается, даже выдавливаю из себя улыбку и слова благодарности. Медсестра дает мне снотворное. Потом я ложусь в кровать и закрываю глаза.
И впервые за несколько месяцев крепко сплю до утра.
7
Лекарства, прописанные Харриет, мне помогают. Под их воздействием я становлюсь не такой раздражительной и беспокойной. К моменту выписки из больницы у меня уже готов план.
Дома я сразу же беру телефон и начинаю звонить. Я в этом бизнесе не один десяток лет и знаю, что обязательно найдется тот, кому нужна ведущая программы в прайм-тайм.
Первая в списке моя давняя подруга Джейн Райс.
– Конечно, – отвечает она. – Приходи, поговорим.
Я едва сдерживаю смех. Джордж ошибался. Я все-таки Талли Харт.
И тем не менее к разговору с Джейн я готовлюсь со всей тщательностью. Мне не нужно объяснять, как важно первое впечатление. Поэтому я делаю стрижку и крашу волосы.
– О боже, – вздыхает мой парикмахер Чарльз, когда я усаживаюсь в кресло. – Что у тебя с волосами?! – Он закрепляет у меня на шее бирюзовую простыню и приступает к делу.
В день, на который назначена встреча с Джейн, я выбираю одежду строгого стиля – черный костюм и светлая блузка цвета лаванды. Я много лет не была в здании студии, но чувствую себя здесь комфортно. Это мой мир. На стойке администратора меня встречают как героиню, и мне не приходится называть себя. Я испытываю облегчение, и мои плечи расслабляются. За спиной администратора большие фотографии Джин Энерсон и Денниса Баундса – ведущих вечерних новостей.
Ассистентка ведет меня наверх, мимо нескольких закрытых дверей, в маленький кабинет на третьем этаже. Джейн стоит у окна, явно ждет меня.
– Талли, – говорит она и шагает ко мне, протягивая руку.
Мы обмениваемся рукопожатиями.
– Привет, Джейн. Спасибо, что согласилась принять меня.
– Конечно, конечно. Садись.
Я сажусь на указанное место.
Она возвращается за письменный стол, наклоняется вперед и смотрит на меня.
Я все понимаю. Вот, значит, как.
– Ты не можешь меня взять. – Это не вопрос, а утверждение. Конечно, последние несколько лет я вела ток-шоу, но осталась журналистом и не разучилась разбираться в людях. Этого у меня не отнять.
Она тяжело вздыхает:
– Я пыталась. Похоже, ты действительно сожгла за собой мосты.
– Ничего? – тихо спрашиваю я, надеясь, что голос не выдаст мое отчаяние. – А как насчет репортажей, не на камеру? Я не боюсь тяжелой работы.
– Прости, Талли.
– Почему ты согласилась со мной встретиться?
– Ты была моим героем, Талли, – говорит она. – Я мечтала стать такой, как ты.
Была героем.
Внезапно я чувствую себя старой. Я встаю.
– Спасибо, Джейн, – благодарю я и выхожу из кабинета.
Таблетка ксанакса успокаивает меня. Я знаю, что не должна его принимать – ни одной таблетки сверх прописанной дозы, – но сейчас не могу обойтись без лекарства.
Дома я принимаюсь за работу, пытаясь игнорировать усиливающуюся панику. Сажусь за стол и начинаю звонить всем знакомым из телевизионного бизнеса, в первую очередь тем, кому когда-то оказала ту или иную услугу.
К шести часам я, совершенно обессиленная, признаю свое поражение. Я обзвонила все свои контакты на десяти самых крупных студиях и в основных кабельных каналах, а также связалась со своим агентом. Никто мне ничего не предлагает. Я в полной растерянности: шесть месяцев назад от предложений не было бы отбоя. Неужели можно пасть так низко и так быстро?
Дома я сразу же беру телефон и начинаю звонить. Я в этом бизнесе не один десяток лет и знаю, что обязательно найдется тот, кому нужна ведущая программы в прайм-тайм.
Первая в списке моя давняя подруга Джейн Райс.
– Конечно, – отвечает она. – Приходи, поговорим.
Я едва сдерживаю смех. Джордж ошибался. Я все-таки Талли Харт.
И тем не менее к разговору с Джейн я готовлюсь со всей тщательностью. Мне не нужно объяснять, как важно первое впечатление. Поэтому я делаю стрижку и крашу волосы.
– О боже, – вздыхает мой парикмахер Чарльз, когда я усаживаюсь в кресло. – Что у тебя с волосами?! – Он закрепляет у меня на шее бирюзовую простыню и приступает к делу.
В день, на который назначена встреча с Джейн, я выбираю одежду строгого стиля – черный костюм и светлая блузка цвета лаванды. Я много лет не была в здании студии, но чувствую себя здесь комфортно. Это мой мир. На стойке администратора меня встречают как героиню, и мне не приходится называть себя. Я испытываю облегчение, и мои плечи расслабляются. За спиной администратора большие фотографии Джин Энерсон и Денниса Баундса – ведущих вечерних новостей.
Ассистентка ведет меня наверх, мимо нескольких закрытых дверей, в маленький кабинет на третьем этаже. Джейн стоит у окна, явно ждет меня.
– Талли, – говорит она и шагает ко мне, протягивая руку.
Мы обмениваемся рукопожатиями.
– Привет, Джейн. Спасибо, что согласилась принять меня.
– Конечно, конечно. Садись.
Я сажусь на указанное место.
Она возвращается за письменный стол, наклоняется вперед и смотрит на меня.
Я все понимаю. Вот, значит, как.
– Ты не можешь меня взять. – Это не вопрос, а утверждение. Конечно, последние несколько лет я вела ток-шоу, но осталась журналистом и не разучилась разбираться в людях. Этого у меня не отнять.
Она тяжело вздыхает:
– Я пыталась. Похоже, ты действительно сожгла за собой мосты.
– Ничего? – тихо спрашиваю я, надеясь, что голос не выдаст мое отчаяние. – А как насчет репортажей, не на камеру? Я не боюсь тяжелой работы.
– Прости, Талли.
– Почему ты согласилась со мной встретиться?
– Ты была моим героем, Талли, – говорит она. – Я мечтала стать такой, как ты.
Была героем.
Внезапно я чувствую себя старой. Я встаю.
– Спасибо, Джейн, – благодарю я и выхожу из кабинета.
Таблетка ксанакса успокаивает меня. Я знаю, что не должна его принимать – ни одной таблетки сверх прописанной дозы, – но сейчас не могу обойтись без лекарства.
Дома я принимаюсь за работу, пытаясь игнорировать усиливающуюся панику. Сажусь за стол и начинаю звонить всем знакомым из телевизионного бизнеса, в первую очередь тем, кому когда-то оказала ту или иную услугу.
К шести часам я, совершенно обессиленная, признаю свое поражение. Я обзвонила все свои контакты на десяти самых крупных студиях и в основных кабельных каналах, а также связалась со своим агентом. Никто мне ничего не предлагает. Я в полной растерянности: шесть месяцев назад от предложений не было бы отбоя. Неужели можно пасть так низко и так быстро?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента