Но Джефферсон видел, что никто не желает слушать его соображения. Он был уверен в том, что боевики хотят лишь убивать. Вот что произведет наибольший шум. Если они убьют пятьсот человек сразу же после Дня благодарения во славу великого Аллаха и исламской веры – нет, пока что никаких подтверждений того, что это дело рук исламистов, – в торговом центре под названием «Америка», внешне похожем на Америку, это и станет их победой. Проклятье, они уже убили Санта-Клауса! Нет никаких оснований считать, что эта операция не является самоубийством, а самоубийство – мученичество, как предпочитают его называть эти любители посношаться с козами, – является неотъемлемой частью их образа мышления.
   Сказать по правде, Джефферсон не должен был быть полицейским. Он должен был быть помощником шерифа из далекого прошлого, с шестизарядным револьвером вместо «зиг-зауэра» в кобуре на поясе, таким был его менталитет. Джефферсон жил полной жизнью только лицом к лицу с вооруженными преступниками, и его метод решения всех проблем сводился к силовому противостоянию один на один. Коллективизм никогда не имел для него особого значения, особенно с того дня, как он в возрасте двадцати одного года один столкнулся в банке в Сент-Поле с тремя вооруженными грабителями, лицом к лицу (точнее, лицом к трем лицам), вступил с ними в перестрелку, получил две пули 38-го калибра в левое плечо и левую руку, но завалил всех троих, двоих наповал, из своего собственного табельного оружия – это был день револьверов 38-го калибра. И с тех самых пор ничто даже близко не могло сравниться с теми мгновениями максимального риска. Джефферсон был прирожденным стрелком, только и всего; можно было его любить или ненавидеть, но таким ему было суждено оставаться до конца своей жизни, что, учитывая его характер и отсутствие страха перед чем бы то ни было, могло произойти совсем скоро.
   – Майк, – крикнул ему другой майор, – у нас есть подробный план комплекса, только что получили его от строителей, возводивших здание! Приехал и один из инженеров.
   – Тащи его сюда. Может быть, он знает какую-нибудь маленькую калитку, ведущую внутрь.
   Тем временем Обоба и Ренфроу, отойдя в сторону, быстро переговорили друг с другом.
   – Ты был на высоте, – похвалил своего подопечного Ренфроу. – Вежливый, спокойный, никакой ненужной бравады.
   – Вот только этот чертов Джефферсон – он с самого начала является головной болью. Я чувствую, он мне не верит – не верил и не поверит никогда. Считает себя крутым, а меня – нежной барышней.
   Как бы мне хотелось сплавить его в Интернешнл-Фолс[14], регулировать дорожное движение!
   – Полковник, ты вел себя с ним прекрасно. Да, Джефферсон головная боль, как и все спецназовцы. «Убивайте всех без разбора, бог узнает своих»[15]. Но ты его укротил. Мой тебе совет: займи его чем-нибудь. Пусть суетится, подготавливает донесения, проверяет то и это. Не нужно, чтобы он торчал в штабе, сеял сомнения, вербовал сторонников. Пусть Джефферсон станет твоим мальчиком на побегушках, а ты побольше его хвали. Против этого оружия он не сможет устоять.
 
   Салим то и дело посматривал на ту девушку-сомалийку в толпе. «Ступай к такой-то матери», – сказала она ему по-английски – единственная фраза, которую он знал. Ха-ха. Какой у нее дух! Горящие глаза, ровные белые зубы, пышная копна жестких волос. Из нее получилась бы замечательная жена. Интересно, сколько коз попросил бы за нее ее отец? Наверно, много.
   Сидя в огромном торговом центре, положив малыш «калашников» на колени, туго обмотав лицо платком, с болтающимся в кобуре пистолетом, Салим позволил себе предаться мечтам. В этих мечтах отразилось его детство, которого у него не было. Вот он, сын вождя племени, кочующего в пустыне. Свирепый воин, он убивает и львов, и людей. Ему благоволит Аллах, и муллы единогласно утверждают, что ему предначертана великая слава. У него будет много жен, много наложниц и много коз. Он будет водить свое племя во многие победоносные сражения, и эта гордая африканская девчонка будет принадлежать ему.
   На самом деле Салим родился в трущобе в Могадишо; его мать была уличной проституткой, отца своего он никогда не видел. Несколько лет он влачил существование грязной свиньи, довольствуясь объедками, стараясь выжить. Наконец, когда он стал достаточно взрослым, чтобы держать в руках «калашников», его взяли в военизированный отряд «Хизбуль-ислам» генерала Хасана Дахира Авейса. Это была его семья, такие же мальчишки, соратники по оружию, и беспощадные командиры, а также враги, которых нужно было безжалостно уничтожать во имя Аллаха.
   «Ступай к такой-то матери!» – сказала эта девчонка! Какой дух, какая…
   – Салим, по стеклянному блеску твоих глаз я вижу, что ты опять предаешься мечтаниям, – сказал сидящий рядом Асад. – Если имам перехватит такой взгляд, он побьет тебя палкой и отправит спать вместе с козами.
   – Здесь нет никаких коз, – возразил Салим. – Это Америка. Здесь коз держат на улице. В этом прекрасном американском доме нет ни коз, ни козьего дерьма.
   – Вот для чего мы здесь. Чтобы все это уничтожить и распространить волю Аллаха…
   – И привести коз в дом, где их место!
   Оба парня рассмеялись. Они сидели на скамейке в юго-восточной части парка развлечений, рядом с билетной кассой аттракциона «Сплав по горной речке», изогнутой трубы, заполненной водой, которая позволяла американцам насладиться восторгом стремительного спуска вниз в бурлящем потоке. Сейчас аттракцион опустел и успокоился. Со своего места парни не видели неприятного зрелища мертвеца в красном, восседающего на своем троне. Однако повсюду они видели объятых отчаянием американцев, притулившихся на корточках на полу. Первое время заложникам было приказано держать руки за головой, однако вскоре дисциплина ослабла.
   Боевики сами еще были подростками: и их собственная дисциплина была далека от совершенства. Они должны были бдительно присматривать за пленниками, следить за тем, чтобы те не объединялись в группы и не замышляли восстание. Однако у американцев, похоже, начисто отсутствовал дух сопротивления, и они по большей части просто сидели, тупо уставившись перед собой. Салиму и Асаду уже приходилось видеть подобный безучастный ступор у жителей захваченной Вабры. Поэтому парни развлекались тем, что болтали, подшучивали друг над другом, посматривали на хорошеньких девушек, стараясь произвести на них впечатление юношеской бравадой, и утоляли голод в многочисленных заведениях быстрого питания, которыми изобиловал опустевший торговый комплекс. Их нисколько не беспокоило то, что рано или поздно сюда непременно ворвутся солдаты и полицейские, начнется стрельба, и сами они, скорее всего, погибнут. Их жизнь была такой суровой, что в смерти будет мало боли.
   Но вдруг в наушнике, который был вставлен в ухо и прикрыт платком, раздался треск. Это был имам.
   – Ты, Асад, тебя так зовут, правильно?
   – Да, имам, – встрепенувшись, подтвердил Асад.
   – Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?
   Это правда. У него было особое задание.
   – Да, имам, – сказал Асад в микрофон, закрепленный у горла.
   – Так вот, время пришло. Ты сможешь найти это место?
   Асад все помнил. Второй этаж, северо-западный сектор, пассаж «Колорадо», К-2-145. Вот его цель. Имам отметил ее на красочной рекламной брошюре с планом этажей. По таким брошюрам Асад и его товарищи ориентировались в торговом комплексе.
   – Смогу, имам, – сказал Асад.
   – Хорошо, – сказал имам. – Настало время забрать детей.
 
   Мистер и миссис Джирарди робко приблизились к полицейскому, стоящему в самом внешнем оцеплении торгового центра. Огромный комплекс виднелся вдали, похожий в сгущающихся сумерках на перевернутое корыто, окруженное полицейскими и пожарными машинами.
   – Ребята, – остановил их полицейский, – сожалею, но дальше я вас пропустить не могу.
   – Сэр, – жалобно произнес мистер Джирарди, – мы ищем нашего сына. Ему четырнадцать лет.
   – Мы впервые разрешили ему отправиться в торговый центр одному, – подхватила миссис Джирарди. – Обычно сюда вожу его я или он ходит со своими друзьями. Но он хотел купить подарки на Рождество.
   – Да, мэм.
   – От него нет никаких известий. Может быть, нам самим ему позвонить?
   – Он вам не звонил?
   – Мы ничего не слышали. Мы знаем только то, что показали по телевизору.
   – Нет, я бы вам не советовал звонить сыну, – сказал полицейский. – Возможно, он прячется или ранен – в общем, мало ли что может быть, вы ведь не знаете, в какой он ситуации. Так что, наверное, лучше дождаться, чтобы он сам вам позвонил.
   – Есть какая-либо информация о том, что происходит внутри?
   – Нет, сэр. Мы еще только развертываем наши силы и организуем взаимодействие. Ситуация жуткая, и никто точно не представляет, что делать. Если честно, потребуется несколько часов, чтобы разобраться в происходящем, и еще больше времени, чтобы получить какую-либо информацию. Не сомневаюсь, с вашим сыном все в порядке. Он молодой, он сильный, он ловкий.
   – В том-то и дело, что не совсем. У него астма. Он очень худой и слабый.
   – Ну… – растерянно произнес полицейский. – Тогда, наверное, вам лучше всего разыскать палатку Красного Креста. По-моему, ее разбили с западной стороны. Вы сможете там отдохнуть, и, если появится какая-либо информация, вы сразу все узнаете.
   – Не надо было отпускать его сюда одного… – пробормотала миссис Джирарди.
   Она тяжело оперлась на руку супруга, и они прошли через оцепление.
 
   Лавелва Оутс утихомирила рыжеволосого мальчишку. Хлопот с ним было больше всего. Возможно, потому что волосы у него были рыжие, мальчишка постоянно требовал внимания к себе и притом постоянно задирался с другими детьми. Он все время приставал к маленькой девочке с азиатской внешностью, которая лишь молча сидела и начинала плакать, когда к ней обращались. Отвесить ему хорошую затрещину? Лавелве очень этого хотелось, но она понимала, что так нельзя. Работу в наши дни найти нелегко, а лупить этих чертовых детей здесь не принято.
   – Так, девочки и мальчики, а теперь мы сыграем в новую игру, – весело сказала Лавелва. – Вам всем нужно будет прятаться от чудовища. Как только я скажу: «Чудовище!», вы все должны будете спрятаться. Мы притворимся, что вокруг бродят злые чудовища. Но они вас не заметят, и все будет в порядке. Мы вместе спрячемся от чудовищ.
   – Это страшная игра, – испуганно произнес Роберт.
   Лавелва знала, что его зовут Робертом, потому что у него на рубашке была приколота бирка «РОБЕРТ 15–16». Однако четыре часа уже есть, а мама так и не пришла за Робертом. Может быть, она убита.
   – Я хочу домой. Где моя мама? – жалобно всхлипнул Роберт.
   – Не сомневаюсь, она уже идет сюда, – заверила его Лавелва.
   – Я хочу в туалет, – сказала Линда.
   – Пописать или другое? – спросила Лавелва.
   – Все сразу, – ответила девочка.
   – Ну хорошо, – сказала Лавелва. – Еще кто-нибудь хочет в туалет?
   Поднялось несколько рук.
   – Я отведу вас туда, – туалет находился в дальнем конце комнаты, – но всем нужно будет идти на цыпочках.
   – Я не буду ходить на цыпочках, – сказал Ларри. – Цыпочки – это для малышей.
   Лавелва работала воспитателем в детской комнате на втором этаже. Ее заботам были поручены семнадцать непослушных детей, троим из которых не было еще и восьми лет. И это был ее первый рабочий день! Проклятье!
   Лавелва точно не знала, что происходит. Она была прикована к детской комнате, просторному помещению, заваленному поломанными игрушками и описанными куклами, расположенному на втором этаже. Примерно с час назад Лавелва услышала выстрелы – громкие резкие хлопки, отразившиеся гулкими отголосками от стен, углов и закутков огромного комплекса, очень страшные, – и сразу же отвела всех детей в заднюю часть комнаты и приказала лечь на пол. Подойдя к двери, она увидела, что плотный людской поток по коридору иссяк в считаные минуты. Люди бежали словно сумасшедшие с криками: «Там стреляют, там стреляют, у них пулеметы!» Лавелва поняла, что ей ни за что не удастся провести семнадцать детей в такой толпе, что малышей оторвут от нее, собьют с ног, может быть, даже затопчут. Куда подевалась ее начальница? Миссис Уотни, заведующая детской комнатой, не отвечала на звонки и на текстовые сообщения. Быть может, она тоже выбежала из торгового центра? Лавелва попробовала позвонить матери, но не смогла дозвониться. Тогда она позвонила своему брату Ралфи, хотя тот предупреждал, чтобы она никогда не беспокоила его, когда он работает. Неважно, она все равно не смогла дозвониться. Лавелва позвонила по 911. Никто ей не ответил. Она осталась совершенно одна.
   Лавелва сразу же поняла две вещи: во-первых, будет гораздо лучше, если она останется с детьми здесь до тех пор, пока не придет какой-нибудь представитель власти, полицейский, пожарный, кто угодно, и не даст ей инструкции, и во-вторых, что, если здесь разгуливают вооруженные люди, ей самой тоже нужно вооружиться. Жизнь в ее вселенной, ограниченной центром Миннеаполиса между Двадцать восьмой улицей и Вашингтон-авеню, была жестокая, и вся молодежь носила при себе оружие. Лавелва не раз видела молодых парней, лежащих посреди улицы в луже крови, с остекленевшим взглядом. Таким был ее мир. Другого она не знала. Газеты непрестанно болтали о том, какая же это трагедия, однако такие слова как «трагедия» мало что значили для Лавелвы; у нее был более чем практичный склад ума, и она привыкла разбираться с тем, что есть, вместо того, чтобы мечтать о том, что могло бы быть.
   Сгрудив детей в задней части комнаты, Лавелва отправила Линду в туалет. Сюзанна, Минди, Джессика и Марша тоже попросились в туалет. На самом деле попросились все девочки.
   – Все идут по очереди. Никто не толкается. Выстраивайтесь друг за дружкой. Порадуйте мисс Лавелву, – распорядилась Лавелва, понимая, что инертные белые девочки постараются сделать именно так.
   Разумеется, сама она не могла пойти вместе с ними; по правилам, воспитательница детской комнаты не имела права оставаться в туалете наедине с ребенком любого пола. Но, возможно, в такой день, как сегодня, правила можно было выкинуть в окно. И все же лучше их соблюдать, что бы ни происходило снаружи. Здесь, в детской комнате торгового центра «Америка», все правила будут четко выполняться.
   Ну, все, кроме одного.
   Лавелва обратилась к мальчикам:
   – А вы выстройтесь вдоль стены. Мы все равно будем играть в игру, прятаться от чудовищ. Вы ляжете на пол и будете вести себя тихо. И чудовища вас не заметят. Игра будет долгой, так что лучше к ней привыкнуть. Я не хочу, чтобы кто-то хныкал или жаловался. Сегодня вы все – храбрые мальчики, вы меня слышите?
   Мальчишки закивали. Рыжеволосый, «ЧАРЛЬЗ 15–17», спросил:
   – А что такое храбрые?
   – Ну, это как большие взрослые футболисты. Которые ничего не боятся.
   – Мне страшно, – сказал Чарльз. – Сейчас это совсем другое.
   – Да, ты прав, – согласилась Лавелва. – Совсем другое. Но, Чарльз, ты такой озорной, что я хочу назначить тебя вожаком, хорошо? Ты будешь самым храбрым.
   – Да, мисс Лавелва, – сказал Чарльз.
   Обернувшись, Лавелва подошла к своему столу – точнее, просто к столу, поскольку он лишь находился в комнате и не принадлежал никому из воспитателей. Она не увидела ничего такого, что можно было бы превратить в опасное оружие: ни ножа для бумаги, ни пилки, ни ножниц – ничего. Здесь не было даже линейки. Очевидно, поскольку вокруг крутились такие озорные сорванцы, комната была предусмотрительно освобождена от всех опасных предметов.
   И тут взгляд Лавелвы упал на журнал дежурств, перекидную тетрадку, вставленную в скоросшиватель с тремя кольцами. Открыв скоросшиватель, она увидела, что вдоль корешка проходит стальная или, по крайней мере, просто металлическая пластинка. Раскрыв кольца, вытряхнула листы бумаги, затем сделала усилие и вырвала пластинку из корешка. Скоросшиватель оказался полностью изуродован, картонный корешок развалился, но зато у Лавелвы в руках остались одиннадцать дюймов острой стали, хотя и с ненужными довесками в виде трех колец. Захлопнув кольца, Лавелва засунула стальную полоску сзади за пояс джинсов. Затем она снова повернулась к мальчикам.
   «ЧАРЛЬЗ 15–17» стоял, указывая в коридор.
   – Я вижу чудовище, – сказал я.
   Лавелва обернулась и сквозь стекло, отделяющее детскую комнату от коридора, увидела силуэт вооруженного мужчины.
 
   Их было шестеро, но миссис Ренфелс, управляющая, совсем сломалась. Все шестеро женщины, все перепуганы насмерть, за исключением Молли, которая беспокоилась не столько за себя, сколько за мать и сестру Салли. Даже бойкая продавщица Роза притихла, охваченная страхом.
   – Сейчас ты все равно не сможешь выяснить, что с ними, – сказал Рей Молли. – Сначала ты должна подумать о Молли. Полностью сосредоточиться на том, чтобы сохранять спокойствие и ждать. Только так ты сможешь победить.
   Ни о каком уединении не шло и речи; все они втиснулись в крохотную кладовку в глубине магазина, устроившись под манекенами и коробками с бюстгальтерами, пеньюарами и всеми прочими предметами женского нижнего белья, созданными для возбуждения воображения мужчин, которые теперь казались совершенно чуждыми в этом мире.
   – Я должна знать, – упрямо произнесла Молли, стараясь унять тревогу.
   Салли в свои пятнадцать была невозможно хорошенькая, с умными живыми глазами, стройным девичьим телом и изяществом, еще только переходящим в женское обаяние, а мать по-прежнему оставалась уверенной и решительной, хотя она еще не до конца привыкла к американскому образу жизни. Молли было плохо при мысли о том, что двое самых уязвимых членов ее семьи оказались в смертельной опасности. Когда она в последний раз разговаривала с матерью и сестрой по сотовому, те находились на первом этаже, как раз там, где боевики окружили заложников. Но если им посчастливилось оказаться у внешнего периметра, может быть, им удалось прорваться к выходу? Молли изнывала от желания позвонить родным, но она с ужасом думала, что они могут сейчас сидеть в толпе заложников, про которую говорил Рей, и телефонный звонок привлечет к ним ненужное внимание.
   – Как мне хочется выключить эту проклятую музыку, – пробормотала жена Милта. – Если я услышу «Рождественские колокольчики» еще хоть раз, меня стошнит!
   – Только не на меня, пожалуйста, – поспешно сказала блондинка, которая, судя по всему, считала себя красавицей.
   – Почему все это происходит? – простонала миссис Ренфелс. Это были ее первые слова с начала кризиса.
   – Это все потому, что после одиннадцатого сентября надо было сбросить на них атомную бомбу, – заявила жаркая блондинка, несомненно, привыкшая по поводу и без высказывать собственное мнение и своей красотой подавлять на корню возможные возражения. – Если бы мы сожгли их всех дотла, ничего этого не было бы.
   – Нельзя убить миллиард человек только потому, что, скажем, тринадцать из них – психи и уроды, – возразила жена Милта.
   – Да нет же, можно, и запросто. Достаточно нажать кнопку – и все они сгорят в огне.
   – Это самое дикое…
   – Ну хорошо, хорошо, – вмешался Рей. – Я не собираюсь становиться командиром и приказывать вам, но все же будет лучше, если вы воздержитесь от ссор до тех пор, пока это все не кончится. Возможно, вам придется работать вместе, и вы должны видеть в соседе своего близкого родственника. Вот когда будете обсуждать сценарий будущего фильма, спорьте сколько угодно.
   – Он прав, – подхватила Роза. – Давайте держать свои чувства в узде, так будет лучше для всех нас.
   – Тебе легко говорить, – проворчала миссис Ренфелс. – Ты молодая, тебе нужно думать только о себе самой. А у меня трое детей. Если со мной что-либо случится… О, ну почему все это происходит?
   – Мэм, – сказал Рей, – я вовсе не хочу вас учить, как думать, но я в прошлом служил в морской пехоте и побывал в боях. Если позволите, я бы посоветовал сегодня больше не употреблять это слово на букву «п». Я имею в виду слово «почему». Порой нет никаких почему, и если зациклиться на том, почему все так, а не иначе, не останется времени заниматься делом. Мне не раз приходилось видеть такое. Погибают те, кто не может поверить в то, что идет бой, кто не может поверить в то, что кто-то пытается их убить. Им все это кажется таким несправедливым, и они так поглощены жалостью к самим себе, что они забывают, как использовать свое дорогостоящее снаряжение. А те, кто не задает бесполезных вопросов, остаются в живых; они сразу же понимают, что попали в другой мир и им нужно разбираться с тем, что перед ними, с максимальной концентрацией внимания.
   – Очень дельный совет, – похвалила Роза.
   – Может быть, нам следовало бы сдаться, – предложила блондинка.
   – Ни в коем случае, мэм, – возразил Рей. – Напротив, вы должны думать о том, как вам повезло. Кто-то убит, другие, возможно целая тысяча, находятся под дулами автоматов. Вы же здесь, по крайней мере сейчас, в безопасности. Никто не знает, что вы здесь, и никто, это я точно говорю, вас не ищет. Просто сохраняйте спокойствие и не теряйте веру в бога и тех людей из правоохранительных органов, которые, уверяю, как раз сейчас усиленно трудятся над тем, чтобы нас освободить.
 
   – Великолепная работа, – похвалил Обоба. – Майор Джефферсон, это замечательный план. Я восхищен.
   Джефферсон принялся развивать свою точку зрения:
   – Мы не будем одновременно взрывать все двери и двигаться по пассажам, лишенные возможности вступить в действие до тех пор, пока не доберемся до парка развлечений. Так не пойдет, потому что у боевиков будет время, которое потребуется нашим людям для продвижения по пассажам, чтобы открыть огонь по заложникам. По одному боевику в конце пассажа, стреляющему в нападающих, хватит, чтобы задержать штурм на шесть или даже восемь минут. Это слишком долго.
   – Продолжайте, майор.
   – Поэтому мы отбираем шестерых стрелков, имеющих боевой опыт, все вооружены МП-5, лазерные целеуказатели с красной точкой, переводчики огня на одиночные выстрелы. Такие ребята у нас есть. Кое-кто из наших людей хорош, кое-кто из федералов очень хорош, а Фил Мейсон из спецназа Эдины – трехкратный чемпион Седьмого района по стрельбе. Я состязался с ним, он чертовски хорош и чертовски хладнокровен. Итак, мы вшестером спускаемся под землю в трубу, которая проходит от автостоянки номер восемь до торгового центра. Она приведет нас прямо под «зону Зет». У меня есть парень из блумингтонского спецназа, он был армейским сапером, побывал в «песочнице»[16]. Мы закладываем шесть зарядов, чтобы проделать отверстия в полу. В условленный момент мы отрубаем электричество, комплекс погружается в темноту. Потребуется несколько секунд на то, чтобы включился генератор аварийного энергоснабжения. Но боевики сразу же видят дыры в полу и предполагают, что оттуда полезут вооруженные люди. Нет-нет, это отвлекающий маневр. Мы же тихонько выходим наверх через воздуховоды под билетными кассами «зоны Зет», вот здесь, – Джефферсон указал на плане, – и в одном определенном месте, указанном инженером-строителем, находим у себя на пути только половые доски и линолеум. Как только боевики бросятся отражать предполагаемый штурм из-под земли, мы ударим по ним с тыла. Они обязательно должны будут перекрыть отверстия в полу, проделанные нами. Выстрелы в голову, цели обозначены; мы уложим всех быстро, прежде чем толпа успеет запаниковать. Но, господин полковник, нужно начинать прямо сейчас. Потребуется время, чтобы провести людей по воздуховодам под кассы «зоны Зет», определить место и заложить взрывчатку, и чтобы…
   – И снова я не могу вам передать, как я восхищен, – перебил его полковник Обоба. – План изобретательный, тщательно продуман, учтены все факторы. Я очень рад, что теперь мы сможем всесторонне его обсудить.
   Он прикоснулся к плечу чересчур рьяного майора, словно благословляя его. И отвернулся, оставив Джефферсона с недоуменным выражением лица и сознанием того, что ему снова ответили «нет», которое на этот раз еще больше было похоже на «да».