Страница:
В углу этого собора из вишневого дерева играл маленький джаз-оркестр, и певец-негр с завитыми волосами негромко пел в микрофон. Это была гладкая, как шелк, зажигательная и быстрая песенка о красотах дороги № 66, которую никак нельзя миновать на пути к Калифорнии. Рядом с оркестром другой негр разливал напитки — по большей части мартини, но иногда также бурбон или скотч — для вихрящейся блестящей толпы. В этой толпе были и кинозвезда Дик Пауэлл — красивая голова с резкими чертами лица, венчающая сухопарое тело, — мужчина, так и светившийся красотой и доброжелательством, и его красавица-жена, необычайно миловидная женщина, какая в любом нормальном месте собрала бы вокруг себя всех присутствующих. Но только не здесь. Немного в стороне стояла Джун Оллисон, изображавшая на экране подругу Пауэлла, маленькая женщина с почти идеальной фигурой, но кажущаяся очень похожей на куклу, с очаровательными веснушками, копной белокурых волос и синими глазами с чуть заметными морщинками у уголков.
Прочие экземпляры были не столь совершенны. Здесь присутствовал писатель Джон П. Маркуэнд в окружении нескольких горячих поклонников, одетых весьма изысканно. Был здесь и звезда футбола Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос. Он был настолько огромен, что, казалось, мог играть без всяких защитных щитков. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали попозже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ничего нельзя было знать наверняка. О Микки все знали, что он яростно жжет свою свечу с обоих концов и потому живет по собственному распорядку. Таков уж был Микки. Еще здесь, как обычно, присутствовали различные политиканы, столпы игорного мира и их богато упакованные женщины, многие из которых даже принадлежали к весьма почтенным семействам.
Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, столь пышные и мягкие, что на них могла найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому ее соски отделялись от всего остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Вместо талии у нее имелся тончайший перехват, который сделал бы честь даже осе. Ее широкие бедра были округлыми, а ягодицы — упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру и к тому же имело разрез, сквозь который можно было разглядеть прекрасной формы ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но не интеллектуальное, скорее хитрое. Правда, его тонким чертам не очень соответствовал вульгарный большой рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубые, кожа настолько бледная и нежная, что при взгляде на нее становилось больно, а волосы имели подлинный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты, — поразительные волосы.
— Эй, детка! — окликнул ее с противоположной стороны зала спортивный гость, вместе с которым пришла сюда эта красавица.
Она словно не расслышала его и продолжала обольстительно покачиваться под музыку, как будто пребывала в царстве грез, навеянных ритмом. Партнер нервно улыбнулся ее другу и хозяину апартаментов. Партнер был маленьким бледным молодым человеком, которому повезло родиться красивым. На самом деле он не был хорошим танцором и на самом деле не танцевал с этой женщиной, а просто служил фоном для ее сольного номера, одновременно помогая красавице удержаться от перехода за грань откровенного хвастовства своей внешностью. У него были не слишком густые белокурые волосы; его звали Алан Лэдд, и он тоже порой появлялся на киноэкране.
— Пожалуй, стоит присмотреть за ней, — объяснил спортсмен хозяину, — а то с нее станется дать этому смазливому мальчишке. С нею никогда не знаешь, чего ожидать.
— Не волнуйтесь насчет Алана, — сказал хозяин, хорошо понимавший такие вещи. — Это, как говорится, не его масть, верно, старина? Нет, если из-за кого и стоит волноваться, так это из-за черных. Вот они невероятно сексуальны. Можете мне поверить, я-то знаю. У меня когда-то был клуб в Гарлеме. Эти парни дают белым женщинам покурить травки, а когда те забалдеют, они заправляют им свой африканский корень, все двенадцать дюймов. После того как белая попробует это удовольствие, мужчины своего цвета для нее больше не существуют. Я видел, как такое случалось.
— Ну уж нет, — возразил спортсмен. — Вирджиния, конечно, сука, но она знает, что, если попробует трахнуться с schvartzer[7], я буду гнать ее пинками под задницу обратно до самой Алабамы.
Хозяин стремился во всем достичь британской утонченности и потому скривил губы, услышав эту вульгарность. Но он мужественно воздержался от замечаний.
— Бен, — сказал он, — я должен кое-что показать вам.
Он взял своего молодого собеседника под руку и направился вместе с ним через зал, то и дело кивая с самым радушным видом то одному, то другому гостю, прикасаясь к множеству рук, раздавая поцелуи, приостанавливаясь для того, чтобы позволить кому-то кого-то представить, и отлично зная о том мистическом обаянии, которым обладал. Вскоре они с гостем очутились в небольшой нише.
— Хмм, что-то я не врубаюсь, — признался Бен.
— Это живопись.
— Я понимаю, что живопись. Но почему здесь все такое квадратное, да к тому же и коричневое? Очень похоже на Ньюарк, если бы в нем вдруг появились деревья.
— Уверяю вас, Бен, что наш друг мсье Брак[8] никогда не видел Ньюарка.
— По картине этого не скажешь. Выглядит так, будто он там родился.
— Бен, попробуйте почувствовать это. Он что-то нам говорит. Включите свое воображение. Как я уже сказал, это надо почувствовать.
Красивое лицо Бена напряглось в попытке сосредоточиться, но он явно так ничего и не почувствовал. На картине «Дома в Эстаке» был изображен городской пейзаж, написанный в приглушенных коричневых тонах; справа тянулись по косой невысокие домики, слева спереди торчало грубо намалеванное дерево, и все законы перспективы нарушались самым безбожным образом. Когда хозяин смотрел на эту картину, он действительно кое-что чувствовал, а именно какие деньги ему пришлось угрохать, чтобы ее заполучить.
— Это самое значительное произведение раннего периода кубизма в нашем полушарии, — сказал он. — Написано в тысяча девятьсот восьмом году. Обратите внимание на особенность геометрического построения, отсутствие центральной точки схода. Это предшественник Пикассо, на которого он оказал большое влияние. Она стоила мне семьдесят пять тысяч долларов.
— Bay! — воскликнул Бен. — У вас, наверно, неплохо идут дела.
— Говорю вам, Бен, это бизнес, которым стоит заниматься. Здесь нельзя проиграть. Все у вас перед глазами, и, согласно закону больших чисел, каждый день в этом деле — выгодный день, каждый год — выгодный год. Дело просто идет само собой, и нет необходимости кого-то убивать, или взрывать, или отправлять плавать вместе с рыбами по Ист-ривер.
— Возможно, возможно, — отозвался Бен.
— Давайте выйдем и посмотрим с крыши. Ночью вид отсюда очень впечатляет.
— Ладно, — согласился Бен.
Хозяин негромко щелкнул пальцами, и сразу же появились двое чернокожих мужчин: один с новой порцией мартини, а второй с длинной толстой кубинской сигарой, уже обрезанной, и с золотой зажигалкой.
— Зажечь, сэр?
— Нет, Ральф, я же говорил тебе, что ты держишь зажигалку неверно. Если я хочу правильно прикурить сигару, я должен сам воспользоваться зажигалкой.
Негры бесшумно исчезли, а двое мужчин проскользнули между занавесками и вышли на плоскую крышу, окунувшись в душную ночь.
Неподалеку ворковали голуби.
— Птицы. Все еще возитесь с птичками, Оуни? — заметил Бен.
— Я пристрастился к ним во время сухого закона. Голубь никогда не предаст, уж поверьте мне, старику.
Голуби, обитавшие в изумительно чистых клетках, стоявших в несколько рядов около стены, ворковали и шуршали в темноте.
Оуни одним большим глотком прикончил свой мартини, поставил стакан на стол и подошел к клеткам. Открыв одну, он вынул оттуда птицу, поднес ее к лицу и потерся подбородком о гладкую головку.
— Такая славная, — сказал он. — Такая чудесная девочка. Сладенькая моя. Малышка.
Исполнив этот ритуал, он вернул голубя в клетку, двумя пальцами извлек из кармана сигару и умело зажег ее: сначала неторопливым движением провел огоньком зажигалки вдоль сигары, затем начал поджигать кончик, вращая сигару в пальцах. И лишь через некоторое время втянул в себя дым, позволив горящему кончику ярко запламенеть, просмаковал все нюансы вкуса и выпустил изо рта густое серое облако. Ветерок сразу же подхватил дым, унес его и развеял над центром города.
— А теперь взгляните, — сказал Оуни, подводя собеседника к краю террасы.
Двое мужчин стояли неподвижно. За их спинами резвился джаз, раздавались взрывы смеха, звон стаканов и льда.
Перед ними тянулся, плавно изгибаясь, великий белый путь.
Огни светили снизу вверх, заполняя небо блеском иллюминации. На широкой дороге кишели толпы; с такой высоты нельзя рассмотреть отдельных людей, зато отлично было видно движение людских масс, волны, гулявшие по огромному неспокойному морю, носившему название человечества. На проезжей части образовалась пробка, и полицейские отчаянно трудились, пытаясь справиться с затором. Сквозь нестройный хор автомобильных гудков то и дело пробивались похожие на выстрелы звуки выхлопов и взвизгивания шин и тормозов. Можно было подумать, что по обеим сторонам широкой улицы столпился весь мир, глядевший, разинув рты, на маленькую местную драму, и эта толпа казалась единым организмом, мечущимся из стороны в сторону в попытке захватить все имеющиеся здесь удовольствия.
— В самом деле, это хорошее место, — сказал Оуни. — Работает, жужжит помаленьку, и все счастливы. Это настоящая машина.
— Оуни, — прочувствованно произнес Бен, — вы проделали здесь огромную работу. Все так говорят. Оуни Мэддокс, о, он управляет большим городом. Ни одним другим городом не управляют так хорошо, как городом Оуни. В городе Оуни все счастливы, в городе Оуни не счесть «капусты». Оуни — это, черт возьми, самый настоящий король!
— Я очень горжусь тем, что создал, — откликнулся Оуни Мэддокс, глядя на свой город Хот-Спрингс в штате Арканзас, на большой бульвар, по сторонам которого расположились бесчисленные казино, ночные клубы, публичные дома и бани, на Сентрал-авеню, плавно обтекавшую здание «Медикал арт», на шестнадцатом, верхнем этаже которого располагался его пентхаус.
— Да, всегда полезно узнать пару-другую новых долбаных штучек, — заметил его гость, Бенджамин Сигел по прозвищу Багси из Лос-Анджелеса, Калифорния, входивший в организованное преступное сообщество, имени которого тогда, в 1946 году, еще не знали ни следователи, ни исследователи, зато участники этой организации называли ее просто: «Наше дело», а те из них, кто происходил из Сицилии, — на итальянский манер: «Коза ностра».
4
5
Прочие экземпляры были не столь совершенны. Здесь присутствовал писатель Джон П. Маркуэнд в окружении нескольких горячих поклонников, одетых весьма изысканно. Был здесь и звезда футбола Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос. Он был настолько огромен, что, казалось, мог играть без всяких защитных щитков. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали попозже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ничего нельзя было знать наверняка. О Микки все знали, что он яростно жжет свою свечу с обоих концов и потому живет по собственному распорядку. Таков уж был Микки. Еще здесь, как обычно, присутствовали различные политиканы, столпы игорного мира и их богато упакованные женщины, многие из которых даже принадлежали к весьма почтенным семействам.
Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, столь пышные и мягкие, что на них могла найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому ее соски отделялись от всего остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Вместо талии у нее имелся тончайший перехват, который сделал бы честь даже осе. Ее широкие бедра были округлыми, а ягодицы — упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру и к тому же имело разрез, сквозь который можно было разглядеть прекрасной формы ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но не интеллектуальное, скорее хитрое. Правда, его тонким чертам не очень соответствовал вульгарный большой рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубые, кожа настолько бледная и нежная, что при взгляде на нее становилось больно, а волосы имели подлинный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты, — поразительные волосы.
— Эй, детка! — окликнул ее с противоположной стороны зала спортивный гость, вместе с которым пришла сюда эта красавица.
Она словно не расслышала его и продолжала обольстительно покачиваться под музыку, как будто пребывала в царстве грез, навеянных ритмом. Партнер нервно улыбнулся ее другу и хозяину апартаментов. Партнер был маленьким бледным молодым человеком, которому повезло родиться красивым. На самом деле он не был хорошим танцором и на самом деле не танцевал с этой женщиной, а просто служил фоном для ее сольного номера, одновременно помогая красавице удержаться от перехода за грань откровенного хвастовства своей внешностью. У него были не слишком густые белокурые волосы; его звали Алан Лэдд, и он тоже порой появлялся на киноэкране.
— Пожалуй, стоит присмотреть за ней, — объяснил спортсмен хозяину, — а то с нее станется дать этому смазливому мальчишке. С нею никогда не знаешь, чего ожидать.
— Не волнуйтесь насчет Алана, — сказал хозяин, хорошо понимавший такие вещи. — Это, как говорится, не его масть, верно, старина? Нет, если из-за кого и стоит волноваться, так это из-за черных. Вот они невероятно сексуальны. Можете мне поверить, я-то знаю. У меня когда-то был клуб в Гарлеме. Эти парни дают белым женщинам покурить травки, а когда те забалдеют, они заправляют им свой африканский корень, все двенадцать дюймов. После того как белая попробует это удовольствие, мужчины своего цвета для нее больше не существуют. Я видел, как такое случалось.
— Ну уж нет, — возразил спортсмен. — Вирджиния, конечно, сука, но она знает, что, если попробует трахнуться с schvartzer[7], я буду гнать ее пинками под задницу обратно до самой Алабамы.
Хозяин стремился во всем достичь британской утонченности и потому скривил губы, услышав эту вульгарность. Но он мужественно воздержался от замечаний.
— Бен, — сказал он, — я должен кое-что показать вам.
Он взял своего молодого собеседника под руку и направился вместе с ним через зал, то и дело кивая с самым радушным видом то одному, то другому гостю, прикасаясь к множеству рук, раздавая поцелуи, приостанавливаясь для того, чтобы позволить кому-то кого-то представить, и отлично зная о том мистическом обаянии, которым обладал. Вскоре они с гостем очутились в небольшой нише.
— Хмм, что-то я не врубаюсь, — признался Бен.
— Это живопись.
— Я понимаю, что живопись. Но почему здесь все такое квадратное, да к тому же и коричневое? Очень похоже на Ньюарк, если бы в нем вдруг появились деревья.
— Уверяю вас, Бен, что наш друг мсье Брак[8] никогда не видел Ньюарка.
— По картине этого не скажешь. Выглядит так, будто он там родился.
— Бен, попробуйте почувствовать это. Он что-то нам говорит. Включите свое воображение. Как я уже сказал, это надо почувствовать.
Красивое лицо Бена напряглось в попытке сосредоточиться, но он явно так ничего и не почувствовал. На картине «Дома в Эстаке» был изображен городской пейзаж, написанный в приглушенных коричневых тонах; справа тянулись по косой невысокие домики, слева спереди торчало грубо намалеванное дерево, и все законы перспективы нарушались самым безбожным образом. Когда хозяин смотрел на эту картину, он действительно кое-что чувствовал, а именно какие деньги ему пришлось угрохать, чтобы ее заполучить.
— Это самое значительное произведение раннего периода кубизма в нашем полушарии, — сказал он. — Написано в тысяча девятьсот восьмом году. Обратите внимание на особенность геометрического построения, отсутствие центральной точки схода. Это предшественник Пикассо, на которого он оказал большое влияние. Она стоила мне семьдесят пять тысяч долларов.
— Bay! — воскликнул Бен. — У вас, наверно, неплохо идут дела.
— Говорю вам, Бен, это бизнес, которым стоит заниматься. Здесь нельзя проиграть. Все у вас перед глазами, и, согласно закону больших чисел, каждый день в этом деле — выгодный день, каждый год — выгодный год. Дело просто идет само собой, и нет необходимости кого-то убивать, или взрывать, или отправлять плавать вместе с рыбами по Ист-ривер.
— Возможно, возможно, — отозвался Бен.
— Давайте выйдем и посмотрим с крыши. Ночью вид отсюда очень впечатляет.
— Ладно, — согласился Бен.
Хозяин негромко щелкнул пальцами, и сразу же появились двое чернокожих мужчин: один с новой порцией мартини, а второй с длинной толстой кубинской сигарой, уже обрезанной, и с золотой зажигалкой.
— Зажечь, сэр?
— Нет, Ральф, я же говорил тебе, что ты держишь зажигалку неверно. Если я хочу правильно прикурить сигару, я должен сам воспользоваться зажигалкой.
Негры бесшумно исчезли, а двое мужчин проскользнули между занавесками и вышли на плоскую крышу, окунувшись в душную ночь.
Неподалеку ворковали голуби.
— Птицы. Все еще возитесь с птичками, Оуни? — заметил Бен.
— Я пристрастился к ним во время сухого закона. Голубь никогда не предаст, уж поверьте мне, старику.
Голуби, обитавшие в изумительно чистых клетках, стоявших в несколько рядов около стены, ворковали и шуршали в темноте.
Оуни одним большим глотком прикончил свой мартини, поставил стакан на стол и подошел к клеткам. Открыв одну, он вынул оттуда птицу, поднес ее к лицу и потерся подбородком о гладкую головку.
— Такая славная, — сказал он. — Такая чудесная девочка. Сладенькая моя. Малышка.
Исполнив этот ритуал, он вернул голубя в клетку, двумя пальцами извлек из кармана сигару и умело зажег ее: сначала неторопливым движением провел огоньком зажигалки вдоль сигары, затем начал поджигать кончик, вращая сигару в пальцах. И лишь через некоторое время втянул в себя дым, позволив горящему кончику ярко запламенеть, просмаковал все нюансы вкуса и выпустил изо рта густое серое облако. Ветерок сразу же подхватил дым, унес его и развеял над центром города.
— А теперь взгляните, — сказал Оуни, подводя собеседника к краю террасы.
Двое мужчин стояли неподвижно. За их спинами резвился джаз, раздавались взрывы смеха, звон стаканов и льда.
Перед ними тянулся, плавно изгибаясь, великий белый путь.
Огни светили снизу вверх, заполняя небо блеском иллюминации. На широкой дороге кишели толпы; с такой высоты нельзя рассмотреть отдельных людей, зато отлично было видно движение людских масс, волны, гулявшие по огромному неспокойному морю, носившему название человечества. На проезжей части образовалась пробка, и полицейские отчаянно трудились, пытаясь справиться с затором. Сквозь нестройный хор автомобильных гудков то и дело пробивались похожие на выстрелы звуки выхлопов и взвизгивания шин и тормозов. Можно было подумать, что по обеим сторонам широкой улицы столпился весь мир, глядевший, разинув рты, на маленькую местную драму, и эта толпа казалась единым организмом, мечущимся из стороны в сторону в попытке захватить все имеющиеся здесь удовольствия.
— В самом деле, это хорошее место, — сказал Оуни. — Работает, жужжит помаленьку, и все счастливы. Это настоящая машина.
— Оуни, — прочувствованно произнес Бен, — вы проделали здесь огромную работу. Все так говорят. Оуни Мэддокс, о, он управляет большим городом. Ни одним другим городом не управляют так хорошо, как городом Оуни. В городе Оуни все счастливы, в городе Оуни не счесть «капусты». Оуни — это, черт возьми, самый настоящий король!
— Я очень горжусь тем, что создал, — откликнулся Оуни Мэддокс, глядя на свой город Хот-Спрингс в штате Арканзас, на большой бульвар, по сторонам которого расположились бесчисленные казино, ночные клубы, публичные дома и бани, на Сентрал-авеню, плавно обтекавшую здание «Медикал арт», на шестнадцатом, верхнем этаже которого располагался его пентхаус.
— Да, всегда полезно узнать пару-другую новых долбаных штучек, — заметил его гость, Бенджамин Сигел по прозвищу Багси из Лос-Анджелеса, Калифорния, входивший в организованное преступное сообщество, имени которого тогда, в 1946 году, еще не знали ни следователи, ни исследователи, зато участники этой организации называли ее просто: «Наше дело», а те из них, кто происходил из Сицилии, — на итальянский манер: «Коза ностра».
4
Бар «Карлтон-отеля» относился к числу тех мест, где Эрл ощущал себя совершенно не в своей тарелке. Здесь преобладали формы, каких никогда не встретишь в природе, главным образом круглые: круглые зеркала с вытравленными матовыми надписями и узорами, круглая стойка коктейль-бара, круглые небольшие столики, округлые стулья с броской полосатой обивкой. Такой бар скорее ожидаешь увидеть в ракетном корабле, направляющемся на Луну или на Марс.
«Хорошо-О-О бы нам бы-ЫТЬ поумеренне-Е-ЕЙ», — пел по радио какой-то славный юноша, делая непонятные завывания в тех местах, где, по логике, ничего подобного ожидать не приходилось. Все здесь были молоды, жизнерадостны, возбуждены, полны энергии. Над баром, уставленным таким количеством бутылок, что можно было бы без труда напоить в лежку чуть ли не целую дивизию, плыл челн, несший на себе молодую богиню, обнимавшую за шею своего любимого оленя. Богиня была бакелитовая, изваянная руками искусного скульптора; ее хрупкие ребра, казалось, двигались в такт дыханию, и ребра ее оленя тоже, и обе фигуры влажно блестели, покрытые мельчайшими капельками воды из фонтанчика, устроенного таким образом, чтобы орошать крошечные, задорно торчащие грудки.
— Эй, вы только посмотрите на это, — воскликнул старший из новых знакомых Эрла. — Неужели это не переплюнет Всемирную ярмарку в Сент-Луи?
Эрл лишь мельком бросил взгляд в том направлении. Ему казалось, что все это неправильно. Скульптура была голой. Он был пьяным. Мир был молод. Он был стар.
Трое мужчин целеустремленно направились к последнему столику в ряду, расположенному под зеркалом, покрытым резными изображениями виноградных гроздьев, собак и женщин. Это было очень странно. Ничего подобного этому на Иво не было.
Подошла девушка. Беккер взял мартини, старик — содовую, а Эрл — тот же самый «Джим Бим», к которому теперь испытывал прямо-таки нежную привязанность.
— Вы не пьете, сэр? — спросил он у старшего.
— Уже нет, — ответил тот и повторил: — Уже нет.
— Во всяком случае, — сказал Беккер, возвращаясь к делам, — я выиграл внеочередные выборы, и мы получили мандат только потому, что доказали: подушный налог распределяется городской администрацией неправильно. Мы — это я и еще двенадцать молодых людей, все ветераны, повоевавшие за морями и знающие, что такое долг. Со следующего вторника я становлюсь окружным прокурором Гарленда. Но из всех тринадцати победить удалось только мне одному. Поэтому, когда подойдут очередные выборы — в конце осени, — могу открыто сказать, что меня ждет. Ничего хорошего.
Эрл присмотрелся к нему повнимательнее. Красивый парень, очень уверенный в себе. А этот печальный старый трезвенник с настороженными глазами и большими руками никак не годился ему в компанию. Кто они такие? И чего они хотят?
— Так что я оказался в неприятном положении, — продолжал Беккер. — Я все время получаю письма с угрозами, за моей женой следят в открытую, и все становится чем дальше, тем хуже. Хот-Спрингс. Несчастливое место. Полностью коррумпировано. Считается, что городом управляют старый задавака мэр и судья, но можете сразу забыть о них. Реальная власть у нью-йоркского гангстера по имени Оуни Мэддокс, за которым стоят парни с большими деньгами. Они всем владеют и имеют свой кусок от каждого пирога.
— Я пока что не вижу, при чем здесь Эрл Суэггер.
— Ну, я как раз к этому подхожу. Сержант, этот самый Оуни Мэддокс очень не хочет, чтобы кто-нибудь встревал в дела его империи. Но я приносил присягу и обязан это сделать.
— Вы, наверно, хотите нанять меня телохранителем, — предположил Эрл. — Но я никакой не телохранитель. И не знаю ровным счетом ничего об этой работе.
— Нет, сержант, я хочу не этого. Чтобы выжить, я должен атаковать. Если я уйду в оборону, то все, пиши пропало. У нас есть шанс, небольшой промежуток времени, в течение которого мы можем прибрать к рукам Хот-Спрингс. Сейчас они спокойны и не боятся меня, потому что остальные кандидаты проиграли. «Что может сделать один человек?» — думают они. Если мы будем действовать напористо, то сможем добиться своей цели. Сейчас мы можем их переиграть.
— Но я вовсе не реформатор.
— Зато вы знаете Хот-Спрингс. Ваш отец был убит там в сорок втором году, когда вы воевали с японцами.
— Вы копались в моих бумагах? — резко спросил Эрл.
Он не был уверен, что ему это хоть сколько-нибудь нравится. Хотя, в конце концов, этот человек представлял собой закон и был избран должным образом.
— Мы навели некоторые справки, — пояснил старик.
— В таком случае вы должны знать, что это был не Хот-Спрингс. Это был городишко на холме на изрядном расстоянии от Хот-Спрингса, даже ближе к его собственному округу. Маунт-Ида. И я тогда вовсе не дрался с японцами. Я сидел в поезде с двумя тысячами других сосунков, и мы тащились через всю страну, чтобы попасть на пароход и отправиться на Гуадалканал. К тому же мне совсем не знаком Хот-Спрингс. Отец ни за что не пустил бы нас туда. Хот-Спрингс в восьмидесяти милях к востоку от нас, и дороги там никудышные. И это город дьявола. Мой отец был баптистом до мозга костей, верил в адский огонь и вечное проклятие. Да если бы он узнал о том, что я только лишь захотел съездить в Хот-Спрингс, он сразу же засек бы меня до смерти.
— Э-э, в общем... — только и сумел проблеять Беккер, столкнувшись с упрямством Эрла, которое иногда охватывало его без каких-либо видимых причин.
Эрл сделал еще один глоток бурбона, вернее, смочил губы, потому что не хотел, чтобы его мозги снова затуманились. Впрочем, у него не возникло никаких добрых чувств по отношению к Беккеру. Он взглянул на свой «гамильтон». Стрелки подползали к 7.30. Скоро ему нужно будет идти. А эти парни... в какую еще чертовщину они собираются его втянуть?
Он посмотрел на старика, неподвижно сидевшего рядом с Беккером. Почему тот казался чем-то знакомым ему?
— В таком случае, сержант...
Но Эрл пристально уставился на старика, а потом выпалил:
— Извините меня, сэр, я, кажется, не расслышал ваше имя.
— Паркер, — сказал старик. — Ди-Эй Паркер.
И это имя тоже было ему откуда-то знакомо.
— Вы не имели отношения к?.. Нет.
— К кому?
— Вы не имели отношения к тому агенту ФБР, который разделался со всеми этими «джонни» в тридцатые годы? С Младенцем Нельсоном, Джоном Диллинджером, Ма Бар-кер, Бонни и Клайдом. К агенту, который ходил в перестрелки с плохими парнями во время Великой депрессии. Был в свое время знаменит. Американский герой.
— Я вовсе не имел к нему отношения, — сказал старик. — Я и есть Ди-Эй Паркер.
— Ди-Эй Паркер!
— Да, это я. Я больше не работаю в Бюро. И кстати, я никогда не стрелял в Джонни Диллинджера, хотя пару раз и подбирался к нему довольно близко. Что касается Бонни и Клайда, я тут тоже ни при чем. Это сделали техасские рейнджеры, они настигли этих негодяев в Луизиане, и им потребовался целый день серьезной работы. Я нагнал Ма и ее мальчишку Фредди во Флориде, но не думаю, что в могилу ее отправил мой выстрел. Мы полагаем, что она покончила с собой. Я действительно выпустил одиннадцать патронов во Фредди, и это положило конец его карьере. И я действительно два раза сталкивался с Младенцем. Мы обменялись выстрелами. Я до сих пор таскаю при себе не только пулю сорок пятого калибра, которую он всадил мне в ногу, но и ту пушку, из которой она вылетела.
Паркер подался вперед и шевельнул плечом, позволив пиджаку распахнуться. Эрл взглянул туда и увидел рукоять пистолета с приваренной к затвору прицельной рамкой. Оружие, упрятанное в необычную кожаную кобуру и придерживаемое ремнем — с первого взгляда было видно, что кожа изрядно потерта, — не причиняло своему хозяину ни малейшего неудобства. Эрл заметил, что курок взведен, а это уже характерный признак настоящего pistolero[9].
— Как бы там ни было, Суэггер, — сказал Беккер, пытаясь вернуть себе инициативу в разговоре, — мы сейчас собираемся устроить рейд.
— Рейд?
— Вот именно. Я собираю специальную команду. Все молодые, неженатые или овдовевшие офицеры[10], не из Арканзаса, поскольку я не могу допустить даже доли вероятности того, что кто-то из них окажется подкупленным, и не желаю, чтобы их семьи подверглись опасности. Эта группа будет подчиняться только мне и не будет включена в состав полиции; вообще никак не будет связана с полицией — ни изнутри, ни снаружи. Мы ударим по казино, публичным домам, букмекерским конторам, по всем заведениям, которыми заправляют бандиты, будь они первоклассными или низкопробными. Мы будем очень хорошо вооружены. Мы обложим их. В этом вся суть: обложить их и давить до тех пор, пока они не почувствуют это и не подожмут хвосты.
Беккер говорил так, как будто произносил речь, и Эрл сразу же понял: это лишь часть того, что этот молодой человек запланировал для жителей Хот-Спрингса. И в особенности для одного из жителей Хот-Спрингса, по имени Фред Беккер.
— Звучит так, будто вам потребуется серьезная огневая, мощь, — заметил Эрл.
— Совершенно верно, — согласился Ди-Эй. — Я уже раздобыл на черном рынке шесть «томпсонов» двадцать восьмого года. Три БАР[11]. Несколько карабинов. И поскольку я потратил последние четыре года, работая на «Кольт», мне удалось устроить так, что мы получим восемнадцать пушек совершенно новой модели «нэшнл мэтч» сорок пятого калибра. Плюс к тому у нас имеется более пятидесяти тысяч патронов, лежащих на армейском складе в Ред-Ривере, где мы некоторое время будем проходить подготовку. Я и еще двенадцать парней; нам очень недостает только одного — сержанта.
— Понимаю, — сказал Эрл.
— Нам требуется инструктор, — уточнил Беккер.
— Эрл, я уже слишком стар, — сказал Ди-Эй. — Я очень много лет размышлял на эту тему. Я участвовал в рейдах, которые устраивало не только ФБР, но и еще раньше — Отдел полиции Оклахома-Сити. Я попадал в двадцать восемь перестрелок и получил четыре дырки. Я убил восемнадцать человек. Опыт достался мне не просто так, и теперь я глубоко убежден: когда дело доходит до оружия, у американского полицейского очень мало шансов, поскольку он не имеет достаточной подготовки. Поэтому я хочу одного: создать профессиональную, хорошо обученную рейдовую группу. Безукоризненное взаимодействие, полная взаимозаменяемость, обучение, подготовка и тренировки, тренировки, тренировки. Говоря о полицейских, я имел в виду и ФБР, особенно теперь, когда всех старых стрелков повышибали. Когда Младенца прикончили, он забрал с собой двух прекрасных молодых агентов ФБР, потому что они не были достаточно хорошо обучены иметь дело с таким типом, беспредельно жестоким и храбрым, как бешеный бык и раздраженный гусь, вместе взятые. Господи, как мне жаль, что я не оказался там в этот день! Они всадили в него семнадцать пуль, а он продолжал отстреливаться и уложил их обоих. Он был той еще штучкой. Поэтому, черт побери, мне нужна отлично обученная команда, обученная лучше всех. Но мне нужен кто-то, кто стал бы хлестать этих лодырей шомполами. Я намерен быть старым папашей, мудрым и спокойным. Но мне позарез необходим полноценный погоняла, который будет непрерывно хлестать их по задницам и вбивать в их головы все уроки до последних мелочей. Мне нужен такой человек, который не побоится стать ненавистным для всех, потому что быть ненавистным — это часть его работы. Мне нужен такой человек, который не раз стоял лицом к лицу с вооруженными врагами и убивал их, а не они его. Мне нужен, черт возьми, стопроцентный герой. Теперь-то вы видите, при чем здесь Эрл Суэггер?
Эрл чуть заметно кивнул.
— Эрл, — сказал Ди-Эй, — вы годитесь для этой работы, как ни один другой человек на земле.
— Похоже на то, — согласился Эрл, глядя на ярко одетую, веселую молодежь, потягивающую шампанское, танцующую джиттербаг, заливисто смеющуюся, сжимающую в объятиях такую же молодую плоть, и подумал: «Проклятье, я снова дома».
«Хорошо-О-О бы нам бы-ЫТЬ поумеренне-Е-ЕЙ», — пел по радио какой-то славный юноша, делая непонятные завывания в тех местах, где, по логике, ничего подобного ожидать не приходилось. Все здесь были молоды, жизнерадостны, возбуждены, полны энергии. Над баром, уставленным таким количеством бутылок, что можно было бы без труда напоить в лежку чуть ли не целую дивизию, плыл челн, несший на себе молодую богиню, обнимавшую за шею своего любимого оленя. Богиня была бакелитовая, изваянная руками искусного скульптора; ее хрупкие ребра, казалось, двигались в такт дыханию, и ребра ее оленя тоже, и обе фигуры влажно блестели, покрытые мельчайшими капельками воды из фонтанчика, устроенного таким образом, чтобы орошать крошечные, задорно торчащие грудки.
— Эй, вы только посмотрите на это, — воскликнул старший из новых знакомых Эрла. — Неужели это не переплюнет Всемирную ярмарку в Сент-Луи?
Эрл лишь мельком бросил взгляд в том направлении. Ему казалось, что все это неправильно. Скульптура была голой. Он был пьяным. Мир был молод. Он был стар.
Трое мужчин целеустремленно направились к последнему столику в ряду, расположенному под зеркалом, покрытым резными изображениями виноградных гроздьев, собак и женщин. Это было очень странно. Ничего подобного этому на Иво не было.
Подошла девушка. Беккер взял мартини, старик — содовую, а Эрл — тот же самый «Джим Бим», к которому теперь испытывал прямо-таки нежную привязанность.
— Вы не пьете, сэр? — спросил он у старшего.
— Уже нет, — ответил тот и повторил: — Уже нет.
— Во всяком случае, — сказал Беккер, возвращаясь к делам, — я выиграл внеочередные выборы, и мы получили мандат только потому, что доказали: подушный налог распределяется городской администрацией неправильно. Мы — это я и еще двенадцать молодых людей, все ветераны, повоевавшие за морями и знающие, что такое долг. Со следующего вторника я становлюсь окружным прокурором Гарленда. Но из всех тринадцати победить удалось только мне одному. Поэтому, когда подойдут очередные выборы — в конце осени, — могу открыто сказать, что меня ждет. Ничего хорошего.
Эрл присмотрелся к нему повнимательнее. Красивый парень, очень уверенный в себе. А этот печальный старый трезвенник с настороженными глазами и большими руками никак не годился ему в компанию. Кто они такие? И чего они хотят?
— Так что я оказался в неприятном положении, — продолжал Беккер. — Я все время получаю письма с угрозами, за моей женой следят в открытую, и все становится чем дальше, тем хуже. Хот-Спрингс. Несчастливое место. Полностью коррумпировано. Считается, что городом управляют старый задавака мэр и судья, но можете сразу забыть о них. Реальная власть у нью-йоркского гангстера по имени Оуни Мэддокс, за которым стоят парни с большими деньгами. Они всем владеют и имеют свой кусок от каждого пирога.
— Я пока что не вижу, при чем здесь Эрл Суэггер.
— Ну, я как раз к этому подхожу. Сержант, этот самый Оуни Мэддокс очень не хочет, чтобы кто-нибудь встревал в дела его империи. Но я приносил присягу и обязан это сделать.
— Вы, наверно, хотите нанять меня телохранителем, — предположил Эрл. — Но я никакой не телохранитель. И не знаю ровным счетом ничего об этой работе.
— Нет, сержант, я хочу не этого. Чтобы выжить, я должен атаковать. Если я уйду в оборону, то все, пиши пропало. У нас есть шанс, небольшой промежуток времени, в течение которого мы можем прибрать к рукам Хот-Спрингс. Сейчас они спокойны и не боятся меня, потому что остальные кандидаты проиграли. «Что может сделать один человек?» — думают они. Если мы будем действовать напористо, то сможем добиться своей цели. Сейчас мы можем их переиграть.
— Но я вовсе не реформатор.
— Зато вы знаете Хот-Спрингс. Ваш отец был убит там в сорок втором году, когда вы воевали с японцами.
— Вы копались в моих бумагах? — резко спросил Эрл.
Он не был уверен, что ему это хоть сколько-нибудь нравится. Хотя, в конце концов, этот человек представлял собой закон и был избран должным образом.
— Мы навели некоторые справки, — пояснил старик.
— В таком случае вы должны знать, что это был не Хот-Спрингс. Это был городишко на холме на изрядном расстоянии от Хот-Спрингса, даже ближе к его собственному округу. Маунт-Ида. И я тогда вовсе не дрался с японцами. Я сидел в поезде с двумя тысячами других сосунков, и мы тащились через всю страну, чтобы попасть на пароход и отправиться на Гуадалканал. К тому же мне совсем не знаком Хот-Спрингс. Отец ни за что не пустил бы нас туда. Хот-Спрингс в восьмидесяти милях к востоку от нас, и дороги там никудышные. И это город дьявола. Мой отец был баптистом до мозга костей, верил в адский огонь и вечное проклятие. Да если бы он узнал о том, что я только лишь захотел съездить в Хот-Спрингс, он сразу же засек бы меня до смерти.
— Э-э, в общем... — только и сумел проблеять Беккер, столкнувшись с упрямством Эрла, которое иногда охватывало его без каких-либо видимых причин.
Эрл сделал еще один глоток бурбона, вернее, смочил губы, потому что не хотел, чтобы его мозги снова затуманились. Впрочем, у него не возникло никаких добрых чувств по отношению к Беккеру. Он взглянул на свой «гамильтон». Стрелки подползали к 7.30. Скоро ему нужно будет идти. А эти парни... в какую еще чертовщину они собираются его втянуть?
Он посмотрел на старика, неподвижно сидевшего рядом с Беккером. Почему тот казался чем-то знакомым ему?
— В таком случае, сержант...
Но Эрл пристально уставился на старика, а потом выпалил:
— Извините меня, сэр, я, кажется, не расслышал ваше имя.
— Паркер, — сказал старик. — Ди-Эй Паркер.
И это имя тоже было ему откуда-то знакомо.
— Вы не имели отношения к?.. Нет.
— К кому?
— Вы не имели отношения к тому агенту ФБР, который разделался со всеми этими «джонни» в тридцатые годы? С Младенцем Нельсоном, Джоном Диллинджером, Ма Бар-кер, Бонни и Клайдом. К агенту, который ходил в перестрелки с плохими парнями во время Великой депрессии. Был в свое время знаменит. Американский герой.
— Я вовсе не имел к нему отношения, — сказал старик. — Я и есть Ди-Эй Паркер.
— Ди-Эй Паркер!
— Да, это я. Я больше не работаю в Бюро. И кстати, я никогда не стрелял в Джонни Диллинджера, хотя пару раз и подбирался к нему довольно близко. Что касается Бонни и Клайда, я тут тоже ни при чем. Это сделали техасские рейнджеры, они настигли этих негодяев в Луизиане, и им потребовался целый день серьезной работы. Я нагнал Ма и ее мальчишку Фредди во Флориде, но не думаю, что в могилу ее отправил мой выстрел. Мы полагаем, что она покончила с собой. Я действительно выпустил одиннадцать патронов во Фредди, и это положило конец его карьере. И я действительно два раза сталкивался с Младенцем. Мы обменялись выстрелами. Я до сих пор таскаю при себе не только пулю сорок пятого калибра, которую он всадил мне в ногу, но и ту пушку, из которой она вылетела.
Паркер подался вперед и шевельнул плечом, позволив пиджаку распахнуться. Эрл взглянул туда и увидел рукоять пистолета с приваренной к затвору прицельной рамкой. Оружие, упрятанное в необычную кожаную кобуру и придерживаемое ремнем — с первого взгляда было видно, что кожа изрядно потерта, — не причиняло своему хозяину ни малейшего неудобства. Эрл заметил, что курок взведен, а это уже характерный признак настоящего pistolero[9].
— Как бы там ни было, Суэггер, — сказал Беккер, пытаясь вернуть себе инициативу в разговоре, — мы сейчас собираемся устроить рейд.
— Рейд?
— Вот именно. Я собираю специальную команду. Все молодые, неженатые или овдовевшие офицеры[10], не из Арканзаса, поскольку я не могу допустить даже доли вероятности того, что кто-то из них окажется подкупленным, и не желаю, чтобы их семьи подверглись опасности. Эта группа будет подчиняться только мне и не будет включена в состав полиции; вообще никак не будет связана с полицией — ни изнутри, ни снаружи. Мы ударим по казино, публичным домам, букмекерским конторам, по всем заведениям, которыми заправляют бандиты, будь они первоклассными или низкопробными. Мы будем очень хорошо вооружены. Мы обложим их. В этом вся суть: обложить их и давить до тех пор, пока они не почувствуют это и не подожмут хвосты.
Беккер говорил так, как будто произносил речь, и Эрл сразу же понял: это лишь часть того, что этот молодой человек запланировал для жителей Хот-Спрингса. И в особенности для одного из жителей Хот-Спрингса, по имени Фред Беккер.
— Звучит так, будто вам потребуется серьезная огневая, мощь, — заметил Эрл.
— Совершенно верно, — согласился Ди-Эй. — Я уже раздобыл на черном рынке шесть «томпсонов» двадцать восьмого года. Три БАР[11]. Несколько карабинов. И поскольку я потратил последние четыре года, работая на «Кольт», мне удалось устроить так, что мы получим восемнадцать пушек совершенно новой модели «нэшнл мэтч» сорок пятого калибра. Плюс к тому у нас имеется более пятидесяти тысяч патронов, лежащих на армейском складе в Ред-Ривере, где мы некоторое время будем проходить подготовку. Я и еще двенадцать парней; нам очень недостает только одного — сержанта.
— Понимаю, — сказал Эрл.
— Нам требуется инструктор, — уточнил Беккер.
— Эрл, я уже слишком стар, — сказал Ди-Эй. — Я очень много лет размышлял на эту тему. Я участвовал в рейдах, которые устраивало не только ФБР, но и еще раньше — Отдел полиции Оклахома-Сити. Я попадал в двадцать восемь перестрелок и получил четыре дырки. Я убил восемнадцать человек. Опыт достался мне не просто так, и теперь я глубоко убежден: когда дело доходит до оружия, у американского полицейского очень мало шансов, поскольку он не имеет достаточной подготовки. Поэтому я хочу одного: создать профессиональную, хорошо обученную рейдовую группу. Безукоризненное взаимодействие, полная взаимозаменяемость, обучение, подготовка и тренировки, тренировки, тренировки. Говоря о полицейских, я имел в виду и ФБР, особенно теперь, когда всех старых стрелков повышибали. Когда Младенца прикончили, он забрал с собой двух прекрасных молодых агентов ФБР, потому что они не были достаточно хорошо обучены иметь дело с таким типом, беспредельно жестоким и храбрым, как бешеный бык и раздраженный гусь, вместе взятые. Господи, как мне жаль, что я не оказался там в этот день! Они всадили в него семнадцать пуль, а он продолжал отстреливаться и уложил их обоих. Он был той еще штучкой. Поэтому, черт побери, мне нужна отлично обученная команда, обученная лучше всех. Но мне нужен кто-то, кто стал бы хлестать этих лодырей шомполами. Я намерен быть старым папашей, мудрым и спокойным. Но мне позарез необходим полноценный погоняла, который будет непрерывно хлестать их по задницам и вбивать в их головы все уроки до последних мелочей. Мне нужен такой человек, который не побоится стать ненавистным для всех, потому что быть ненавистным — это часть его работы. Мне нужен такой человек, который не раз стоял лицом к лицу с вооруженными врагами и убивал их, а не они его. Мне нужен, черт возьми, стопроцентный герой. Теперь-то вы видите, при чем здесь Эрл Суэггер?
Эрл чуть заметно кивнул.
— Эрл, — сказал Ди-Эй, — вы годитесь для этой работы, как ни один другой человек на земле.
— Похоже на то, — согласился Эрл, глядя на ярко одетую, веселую молодежь, потягивающую шампанское, танцующую джиттербаг, заливисто смеющуюся, сжимающую в объятиях такую же молодую плоть, и подумал: «Проклятье, я снова дома».
5
За окном тянулась Западная Виргиния, хотя, возможно, это был Огайо. Ночью трудно определить точно, да и поезд неудержимо мчался вперед. Эрл сидел в отдельном купе, наблюдая, как за окном в темноте пролетает Америка, и чувствовал, как вагон потряхивало на стыках. Голова у него болела, зато после целого дня героического пьянства он чувствовал себя более или менее трезвым.
Отдельное купе было последней подачкой страны одному из ее героев. Обладателю медали Почета не подобало ехать на жестком сидячем месте, не полагалось пытаться дремать вполглаза в неудобной позе, потому что в ребрах у него все еще сидел металл и спина болела. Но он не пил.
Джун спала на нижней полке. Эрл отчетливо слышал ее ровное дыхание. Но сам он все еще сидел на кожаном диванчике перед маленьким круглым столиком, ощушая дорожный ритм и устремляясь мыслями вперед, к тому, что станет его новой судьбой. Потом Джун заворочалась.
— Эрл?
— Я думал, что ты спишь, милая. Тебе нужно немного поспать.
— Я не могу спать, если ты никак не заснешь. Эрл, с тобой все в порядке?
— Да, мэм. Все хорошо.
— Эрл, ведь ты пил, правда? Я чувствую запах.
— Да, я останавливался, чтобы выпить, пока гулял. Я праздновал. Я был счастлив. Я повстречался с президентом. Я побывал в Белом доме. Я получил большую медаль. Меня фотографировали. Таких дней бывает немного.
— Эрл, кстати, о медали. Она оказалась в кармане твоих форменных брюк. Лента вся помялась. Я положила ее в коробку. Ты должен беречь ее. Когда-нибудь ты передашь ее сыну.
— Знаешь, милая, если у меня когда-нибудь будет сын, не думаю, что я скажу ему: «Вот, смотри, каким великим человеком был твой отец». Так что, если у меня будет сын, я позволю ему просто вырасти без всяких баек о том, какой я славный и знаменитый, тем более что сам никак не припомню в своей жизни ни одного такого вот проклятого великого дня.
— Эрл, ты все это время такой сердитый.
— Я переборю это, клянусь тебе, Джуни. Я знаю, что для тебя это будет нелегко. Понимаю, что теперь совсем не похож на того человека, за которого ты вышла замуж.
Отдельное купе было последней подачкой страны одному из ее героев. Обладателю медали Почета не подобало ехать на жестком сидячем месте, не полагалось пытаться дремать вполглаза в неудобной позе, потому что в ребрах у него все еще сидел металл и спина болела. Но он не пил.
Джун спала на нижней полке. Эрл отчетливо слышал ее ровное дыхание. Но сам он все еще сидел на кожаном диванчике перед маленьким круглым столиком, ощушая дорожный ритм и устремляясь мыслями вперед, к тому, что станет его новой судьбой. Потом Джун заворочалась.
— Эрл?
— Я думал, что ты спишь, милая. Тебе нужно немного поспать.
— Я не могу спать, если ты никак не заснешь. Эрл, с тобой все в порядке?
— Да, мэм. Все хорошо.
— Эрл, ведь ты пил, правда? Я чувствую запах.
— Да, я останавливался, чтобы выпить, пока гулял. Я праздновал. Я был счастлив. Я повстречался с президентом. Я побывал в Белом доме. Я получил большую медаль. Меня фотографировали. Таких дней бывает немного.
— Эрл, кстати, о медали. Она оказалась в кармане твоих форменных брюк. Лента вся помялась. Я положила ее в коробку. Ты должен беречь ее. Когда-нибудь ты передашь ее сыну.
— Знаешь, милая, если у меня когда-нибудь будет сын, не думаю, что я скажу ему: «Вот, смотри, каким великим человеком был твой отец». Так что, если у меня будет сын, я позволю ему просто вырасти без всяких баек о том, какой я славный и знаменитый, тем более что сам никак не припомню в своей жизни ни одного такого вот проклятого великого дня.
— Эрл, ты все это время такой сердитый.
— Я переборю это, клянусь тебе, Джуни. Я знаю, что для тебя это будет нелегко. Понимаю, что теперь совсем не похож на того человека, за которого ты вышла замуж.