Харэль Исер. Похищение палача

   Тогда Авнер собрал членов экипажа и сказал:
   – На вашу долю выпала редкая честь. Вы участвуете в операции, имеющей историческое значение. Неизвестный, которого мы везем, – Адольф Эйхман!
   Известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Большинству членов экипажа не надо было объяснять, кто такой Эйхман.
   Стюард Лео Баркаи подошел к Дану и сказал:
   – Спасибо тебе, что ты включил меня в экипаж. Я этого никогда не забуду.

34. Цви Гутман

   Цви Гутман был занят в кабине пилотов. Вернувшись в салон, он увидел, что там царит необычайное волнение. Тогда Цви не выдержал, подошел к Дану и напрямик спросил:
   – Могу я, наконец, узнать, кто тот человек в темных очках?
   Дан удивился и переспросил:
   – Ты разве не знаешь? Адольф Эйхман.
   Последующие мгновения не запечатлелись в памяти Гутмана. Он узнал от товарищей, что побежал в туалет и там разрыдался. Дан пытался его утешить, но Цви не слышал, что ему говорили.
   Он плакал долго, потом ринулся в передний салон, но его удержали. Товарищи просили его успокоиться.
   Когда Гутман справился с собой, ему разрешили войти в салон. Первое, что он увидел, – немцу дают сигарету. Цви не выдержал:
   – Правильно! Нам в концлагерях тоже давали сигареты!
   Эйхман повернул голову в сторону незнакомого голоса, но не мог ничего увидеть сквозь черные очки. Гутман понял, что мешает охране, и вышел.
   Он походил по коридору и снова вернулся, сел напротив Эйхмана и не сводил с него глаз. Он смотрел на убийцу, но видел, как наяву, своего младшего брата Цадока. Мальчику было тогда всего шесть лет. Немец-солдат тащит ребенка за собой – шестилетний мальчик не может работать, а потому не нужен. Еврейских детей увозили за город, где расстреливали или душили в автомобилях-душегубках. А убив, сжигали в крематориях.
   Цви был старше, он мог работать, и поэтому его оставили в живых. Сколько раз он обманывал смерть? Минимум десять. В первый раз – в дни грандиозной облавы, когда в еврейские дома ворвались «фольксдойче», чтобы отыскать несметные еврейские клады. Он, одиннадцатилетний мальчик, был дома один. Цви знал, что его дядя держит часть товара на чердаке. Но Цви решил лучше умереть, чем выдать дядю. Немец повалил ребенка на пол, пинал, душил. Цви плакал и хрипел, но не сказал ни слова. Увидев, что мальчик потерял сознание, немец сбросил его с лестницы. А он не разбился. Затем в еврейские дома еще дважды врывались солдаты и тащили всех, кто попадался. В первый раз пойманных расстреливали за городом, во второй – грузили в эшелон, уходивший в Треблинку.
   Цви и его семья спрятались в тайниках, построенных отцом и дедом. Один тайник был в подвале, второй – за стеной. И они тогда уцелели.
   Вскоре немцы создали в городке гетто, неподалеку от синагоги, согнав туда евреев. В гетто провели третью облаву.
   На этот раз счастье, казалось, изменило Цви. Когда вся семья спряталась в тайниках, выяснилось, что среди них нет младшего брата. Цви отправился на поиски и уже не смог вернуться в тайник. Он убежал за город, прятался в поле среди кустов табака. Вечером его поймал какой-то человек и передал немцам. У вокзала Цви увидел родственников и примкнул к ним. Евреи стояли в длинной очереди, километра на два. Колонну грузили в товарные вагоны.
   Немцев там было немного. Большинство охранников – поляки из местных жителей. В какой-то момент евреи бросились наутек, побежал и Цви с двоюродным братом в пшеничное поле. По бегущим стреляли. Братья весь день прятались и уходили все дальше. К вечеру они добрались до деревни, где жили несколько знакомых крестьян. Мальчики долго не решались постучать к ним. Наконец, поборов страх, вошли в дом, попросили у крестьянина поесть. Он дал им по ломтю хлеба и сказал, чтобы они убирались: он не хочет влипнуть в историю. Но куда они могли пойти? Решили вернуться в город и узнать в синагоге, есть ли здесь еще евреи? К ночи из убежищ вышли несколько уцелевших. В полночь немцы окружили городок и в громкоговорители сообщили, что евреям нечего больше опасаться: акция закончена, можно выходить из тайников.
   Цви и его брат вернулись ночью в семейный тайник. Но как долго можно жить в убежище? Отец решил бежать отсюда: кто-нибудь мог выдать немцам оставшихся евреев. Ночью семья выбралась из городка и пришла в дом к одному польскому крестьянину, которому отец Цви еще в начале оккупации отдал свою мебель и вещи. Поляк страшно испугался и просил уйти. Но жена этого человека заступилась за беглецов. Их заперли в сарай. Они вырыли для себя тайник и просидели там до зимы. Но хозяин покупал слишком много хлеба и тем самым выдавал себя. Во всяком случае, так он говорил и требовал чтобы евреи убирались.
   Беглецы решили схорониться под стогами. Ночью они вырыли яму и под утро перебрались туда из сарая. Но что-то не понравилось отцу, и он решил проверить надежность человека, укрывшего их. Семья Цви незаметно выбралась из тайника и спряталась на краю лесочка. Вскоре они увидели, как появилась большая толпа крестьян с косами и вилами и напала на убежище. Поляки проткнули вилами стог, а потом подожгли его.
   Теперь беглецы могли жить, только прячась в лесочках и воруя съестное. Узнав, что в их городе еще есть гетто, они пробились туда. Но гетто оказалось западней. Однажды немцы окружили его и начали новую операцию: отдельно собрали детей и стариков, молодых женщин, мужчин. Цви стоял среди мужчин, но он был мал и немцы вытолкнули его. Он спрятался в уборной и, переждав, вылез оттуда и вернулся к взрослым. На этот раз он встал на камень и выглядел выше, чем был. Вечером немцы расстреляли за городом всех, кто был им не нужен. Ночью с расстрела вернулись пятьдесят мужчин, работавших могильщиками...
   Утром оставшихся в живых евреев погнали в рабочий лагерь. Некоторые в колонне толкали телеги с инструментом. Цви увидел, что в одной из телег сидит его братишка Цадок. Мальчик во время облавы прятался за грудой камней, а потом присоединился к колонне. Цви взял его за руку и не отпускал. По дороге в колонне они нашли и своего отца. В лагере, куда их привели, комендант Файгс устроил «линейку». Детей и пожилых мужчин вывели из строя. Цадок спрятался в уборной, но немцы нашли его. Цви и его отец видели, как солдат тащил мальчика в группу обреченных. Детей и стариков убили за лагерем, хоронили их евреи.
   Оставшихся направляли на работу в разные места. Цви попал на завод, где делали запчасти для самолетов. С отцом он виделся только по ночам. Дядя Цви был с ними в одном лагере. Он пытался бежать, и его застрелили. В том же лагере несколько человек попались на краже пищи. Комендант Файгс построил узников и на виду у всех выколол «ворам» глаза... Но он ошибся, считая, что отвадит людей от краж.
   Вскоре группа парней и девушек из числа узников ворвалась в караульное помещение, похитила оружие эсэсовцев и бежала. В отместку охранники набросились на тех, кто остался в лагере. Файгс построил лагерь на плацу и заявил, что убьет каждого четвертого в наказание за совершенный побег. Начался отсчет, Цви попал в число обреченных. Всю ночь и до следующего дня приговоренные к смерти пролежали на плацу. В полдень приказ изменили – решили убивать каждого второго из них. Снова пересчитали людей, на сей раз Цви повезло.
   Немцы выстроили приговоренных на плацу, снова пересчитали и расстреляли каждого второго – около ста человек.
   Полтора года спустя Цви перевели в Майданек, где он работал механиком в гараже СС. В Майданек привозили евреев из разных стран и убивали, были там и пленные красноармейцы. Когда к Майданеку приблизилась советская армия, их всех убили. Евреев тоже уничтожали по списку, составленному заранее. Остальных пешком и поездами переправили в Освенцим. Многие погибли по дороге, во время ужасного перехода, а многих отправили в газовые камеры в Освенциме. Цви попал в колонну осужденных на смерть, но в последнюю минуту какому-то немцу потребовались рабочие руки, и он выбрал Цви. Мальчика побрили и вытатуировали на руке номер 18466, так он попал в лагерь в Глейвице-Б, где наконец получил миску супа и ломоть хлеба. Небо послало ему еще один подарок: здесь мальчик встретил отца.
   Несколько месяцев они работали на производстве пушек. Как-то раз Цви и его товарища отправили в город за молоком для охраны. Когда они появились на улице, толкая тележку с бидонами, вокруг собралась толпа, потрясенная зрелищем – два полуживых ребенка, впряженных в тележку. Добрая женщина подала им булочку, но солдат выхватил ее и бросил. Когда они наконец добрались до молочного завода, их встретили улюлюканьем и криками: «Жиды – воры!»
   Когда русские бомбили Глейвиц, завод и лагерь начали эвакуировать. Узников пешком погнали в Верхнюю Силезию. На другой день появился начальник глейвицского лагеря и отобрал желающих идти дальше. Цви и его отец остались. Вскоре русские подошли к лагерю, тогда эсэсовцы начали обстреливать бараки трассирующими пулями. Деревянные строения загорелись, многие узники погибли. Цви и его отец спрятались в пустом бетонном складе.
   На другой день стало ясно, что немцы бежали. Гутманы выбрались из лагеря и отправились в близлежащий городок. Там их встретил патруль красноармейцев...
   Можно понять, отчего Цви Гутман потерял самообладание, увидев Эйхмана. Он долго молча сидел напротив убийцы, смотрел, вспоминал и плакал. Затем он встал и вышел из салона. Говорят, что Цви даже пытался улыбаться.
   Больше он не проявил к палачу никакого интереса. Я не входил в носовой салон, пока не понял, что интерес к Эйхману ослаб. Да и ни к чему было привлекать внимание к своей персоне. Войдя туда, я увидел возле иллюминатора бодрого Эйхмана. Он сразу почувствовал, что кто-то новый пристально разглядывает его, и заерзал в кресле.
   Доктор сказал мне, что пациент вполне здоров и окончательно очнулся от наркоза. Он продолжает помогать охране и, можно полагать, не предпримет каких-либо попыток сбежать или осложнить наше положение во время промежуточных посадок. Мы решили не вводить ему больше усыпляющих средств. С капитаном мы договорились, что в Дакаре члены экипажа не выйдут из самолета. Если же власти будут настаивать, чтобы они покинули машину во время заправки, то врач не позволит беспокоить больного. В таком случае доктор и двое оперативников останутся при Эйхмане.
   Охранникам же я сказал, что, несмотря на примерное поведение немца, доверять ему не стоит, а надо внимательно следить за ним – как бы он не попытался покончить с собой. В полете Эйхмана стерегли Эзра Эшет, Зеев Керен, Йоэль Горен, Элиша Ноар и Йорам Голан. Им приходилось кормить преступника, словно ребенка, ведь он ничего не видел в своих очках. Гад Нешри вызвался помогать нам обслуживать Эйхмана и удивлялся его могучему аппетиту. Сам Нешри ничего не ел с той минуты, как Эйхман очутился на борту машины.
   Для пассажиров полет проходил спокойно. Но для экипажа он был не так уж прост. Был момент, когда расчеты показали критическое положение с горючим. Пилоты предложили в крайнем случае запросить разрешения на посадку во Фритауне, в Сьерра-Леоне, вместо Дакара. Меня это совсем не устраивало. С точки зрения безопасности Сенегал был куда предпочтительнее Сьерра-Леоне, тем более, что по пути из Фритауна в Лод пришлось бы сделать еще несколько промежуточных посадок. Решили тянуть до Дакара. Мы прибыли туда с минимальным запасом горючего после тринадцати часов и шести минут полета.
   При заходе на посадку мы все беспокоились, как нас примут в Буэнос-Айресе, не возникли ли там какие-то подозрения? Может быть, аргентинцы дали телеграмму с просьбой проверить нас в Дакаре как следует? Нам вовсе не улыбалась перспектива нового испытания.
   Но в аэропорту опасения развеялись. Самолет приняли как обычно. Нам шли навстречу во всем, разрешили оставить пассажиров и команду в самолете во время заправки.
   Цви Гутман был в числе тех, кто сошел на бетон, чтобы следить за заправкой. Лео Баркаи отправился покупать продовольствие и другие товары, необходимые для полета. Он постарался завершить дело как можно скорее, чтобы не задерживать взлет. Пилоты ушли оформлять бумаги.
   Остальные оставались в самолете. Пассажиры малого салона снова получили приказ «заснуть». Я расположился рядом с ними, чтобы присутствовать в случае проверки.
   Эйхмана не усыпляли, но он вел себя безупречно. Он не проронил ни слова и в тот момент, когда в салон вошли два француза и заглянули в туалет. Они были представителями санитарного контроля аэропорта и единственными представителями властей, которые поднялись на борт нашей «Британии».
   Примерно через час мы взлетели.

35. «Я привез Адольфа Эйхмана»

   Наши пилоты решили совершить невероятное: из Дакара без посадки прилететь в Лод. Это было возможно при двух условиях: максимальная высота полета и попутный ветер.
   Погода благоприятствовала: небо было чистое, ожидался ветер с «кормы». На этом участке пути Мегед отдыхал, самолет вел Нешри.
   Я большую часть пути проспал, а когда проснулся, уже светало. Мы летели над Средиземным морем, быстро приближаясь к берегам Израиля. Помогал попутный ветер. Спутники Эйхмана доложили, что ночь прошла спокойно. Пленник много спал и вел себя прекрасно. Я помылся, побрился, сменил одежду и стал таким бодрым, каким уже давно не был. Оставалось дать указания относительно последнего этапа пути: когда самолет приземлится, Эхмана сразу передаем оперативной службе, а она – компетентным юридическим инстанциям. Наша роль на этом закончится. Поэтому я воспользовался свободным временем и поблагодарил всех участников операции.
   Вскоре показались наши берега. Через одиннадцать с половиной часов после взлета в Дакаре колеса самолета коснулись бетона. Я вошел в кабину пилотов, пожал им руки и искренне, от всей души поблагодарил их за преданность, за отличную работу и солидарность, проявленные по отношению ко мне и нашей группе.
   Прежде чем сойти на землю, я заглянул в носовой салон. Мне показалось, что Эйхман побледнел. Он чувствовал суету вокруг и весь дрожал. Я попрощался с охраной и врачом, приказал им передать Эйхмана Гилелю Анкору, которого уже разглядел в иллюминатор.
   Было 22 мая 1960 года. Я отсутствовал двадцать три дня.

* * *

   Гилель Анкор приехал в аэропорт с помощниками и специальной закрытой машиной. Я приказал ему взять пленника под опеку, позаботясь о полной секретности, и обеспечить охрану немца – исключить всякую возможность покушения на Эйхмана и попыток самоубийства. Он должен содержать Эйхмана в надежном месте, пока я не извещу, что настала пора передать его начальнику израильской полиции.
   Я позвонил домой и сказал жене, что вернулся и буду дома после обеда. Она не удивилась и ни о нем меня не спросила. В 9:15, отдав последние распоряжения, я отправился в Иерусалим к главе правительства. Мне нужно было попасть в его кабинет до десяти утра, когда правительство собирается на еженедельное заседание. Если заседание начнется, то уже нельзя будет вызвать Бен-Гуриона, не привлекая внимания всех присутствующих.
   Я подгонял бедного водителя всю дорогу, и он доставил меня в канцелярию Бен-Гуриона в 9:50. Политический секретарь Ицхак Навон не нуждался в разъяснениях: он понял, что я не стал бы беспокоить главу правительства за считанные минуты до заседания без крайне важной причины. Спустя минуту я уже входил в кабинет. Бен-Гурион удивился, увидев меня, и спросил, когда я вернулся. Я ответил, что прибыл два часа назад и у меня для него сюрприз. Старик посмотрел на меня с еще большим удивлением: мы никогда не пользовались в беседах столь возвышенным языком. Я рассмеялся:
   – Я привез с собой Адольфа Эйхмана. Вот уже два часа он находится на земле Израиля, и, если вы одобрите, мы передадим его полиции.
   Бен-Гурион ответил не сразу. Хотя ему и было известно, что мы напали на след преступника, он, видимо, не верил в удачу.
   – Вы убеждены, что это – он? – спросил Бен-Гурион.
   Я рассказал, что мы неоспоримо опознали Эйхмана, да он и сам признался. Опознаны члены его семьи. Его сыновья носят фамилию Эйхман. Бен-Гурион покачал головой и попросил, чтобы мы не предпринимали официальных шагов, пока кто-либо из знавших Эйхмана не удостоверит его личность. Глава правительства уполномочил меня передать пленника полиции и обратиться в суд за получением ордера на его арест, как только он будет опознан свидетелями.
   От Бен-Гуриона я поехал к моей дочери, учившейся и работавшей в Иерусалиме. Мы обнялись, и дочь спросила:
   – Где ты был?
   – Далеко...
   Она махнула рукой и прекратила расспросы. По дороге в Тель-Авив водитель не умолкал и засыпал меня вопросами. Он хотел знать, что будет, когда наша тайна станет достоянием общественности.
   Я поехал на работу. Вскоре пришел Анкор и доложил, что Эйхман в надежном месте. Врач был с ним, пока немца не посадили в камеру. Анкор проверил охрану, предусмотрены ли необходимые меры предосторожности на месте – все было в порядке!
   Я отправил Анкора к начальнику полиции Иосефу Нахмиасу с сообщением о том, что Эйхман у нас в руках и согласно указаниям главы правительства будет передан полиции, а затем предан суду. Нахмиас был поражен. Он вызвал начальника отдела главного управления полиции и попросил Анкора повторить сообщение в его присутствии. Они договорились, что Анкор приедет в управление завтра утром и отвезет обоих инспекторов туда, где содержится Эйхман. Они пригласят с собою судью и на месте получат ордер на арест – так проще сохранить дело в тайне.
   В то утро Хаги находился в Хайфе. Он вернулся в Тель-Авив после обеда и тут же явился ко мне. Мы обсуждали с ним две проблемы. Текст сообщения, которое глава правительства сделает в кнессете. Бен-Гурион хочет оповестить парламентариев о доставке Эйхмана в Израиль в тот момент, когда свидетели опознают арестованного. А потом мы стали гадать, кто бы мог быть этим свидетелем.
   Хаги вспомнил о Моше Агми из Кфар-Гилади, который встречался с Эйхманом в Вене в 1938 году как уполномоченный еврейского агентства «Сохнут». Вспомнили мы и Бено Коэна – бывшего сопредседателя сионистской организации Германии в тридцатые годы.
   Решили воспользоваться услугами обоих и начать с Агми. Действовать надо срочно, так как наша тайна известна немалому числу людей, не имеющих навыка хранить секреты разведки.
   Хаги собрался было в Кфар-Гилади, но оказалось, что в тот день Агми находился в Тель-Авиве. Хаги созвонился с ним и пригласил на срочную встречу в кафе «Лидия» на площади Масарика. Там он рассказал Моше о нашей миссии и о том, что надо опознать Эйхмана. Агми, конечно, разволновался.
   Они встречались дважды в октябре 1938 года в Вене. Он попросил приема у Эйхмана в связи с делами школ, готовивших еврейскую молодежь к репатриации. Канцелярия Эйхмана находилась в замке Ротшильда. Эйхман в форме СС принял сохнутовца с нескрываемым презрением. Он приказал Агми стоять по стойке «смирно» и не приближаться, сохраняя дистанцию минимум в четыре метра. Он спросил, кто Агми такой, и потребовал представить ему планы подготовки молодежи в течение сорока восьми часов. Аудиенция длилась не больше десяти минут. Два дня спустя Агми привез планы, а Эйхман предостерег его: он должен заниматься только подготовкой к репатриации и ничем иным. В конце беседы Эйхман сказал, что связь с Агми поручена офицеру по фамилии Гюнтер.
   Прошло немало лет с тех пор, и Агми мог забыть, как выглядел Эйхман. Да и внешность его изменилась. Поэтому Хаги посоветовал Агми попытаться опознать немца, расспрашивая его о тех встречах в Вене, намеренно путая имена, чтобы Эйхман поправлял его.
   Затем они поехали к Эйхману. Сперва Агми понаблюдал за ним в окошко двери, но не узнал его. Тогда Агми пустили в камеру. Он назвал свое прежнее имя – Моше Ауэрбух – и спросил, помнит ли Эйхман их встречу в Вене в 1938 году. Арестант ответил, что без очков не может узнать никого. Принесли очки. Он пригляделся к Агми и сказал, что не узнает его. Стали беседовать о Вене 1938 года и об их встрече, причем Моше путал имена. Эйхман тут же поправлял его и стал припоминать подробности их беседы.
   Теперь Агми уже не сомневался, что перед ним Эйхман: никто другой не мог знать, о чем они говорили в 1938 году.
   Хаги тут же позвонил мне домой и сообщил о результатах очной ставки.
   Бено Коэна в тот день найти не удалось.
   Вечером я доложил Бен-Гуриону, что один очевидец опознал Эйхмана.
   Оставалось еще одно дело – дело чести. Перед тем, как официально объявить на весь мир о поимке Эйхмана, мы были обязаны сообщить об этом доктору Бауэру. С февраля 1960 года он не получил от нас никакой информации, хотя несколько раз обращался с вопросами к Реувену Харпазу.
   Сейчас я намеревался послать депешу Реувену о том, что он получит от Анкора важное сообщение 23 мая. Я хотел, чтобы Фриц Бауэр узнал о поимке Эйхмана на два часа раньше, чем об этом сообщит кнессету Бен-Гурион.
   Бен-Гурион, получив мое сообщение о встрече Агми с Эйхманом, решил оповестить членов кнессета на следующий же день – 23 мая в 16:00.
   Получив нашу телеграмму, Реувен понял, что мы сумели поймать Эйхмана. Он тут же связался с доктором Бауэром и попросил встретиться с ним в городе утром. Бауэр разволновался и поинтересовался поводом для встречи. Реувен ответил, что до утра не сможет ничего сообщить, но весть – хорошая.
   В 9:15 утра 23 мая Реувен получил вторую шифрованную телеграмму от Анкора: Эйхман доставлен в Израиль, но сообщить об этом Бауэру можно в 14:00. Реувен тут же позвонил Бауэру и попросил о встрече в 13:00 во Франкфурте в каком-либо ресторане. Договорившись, он сел в машину и поехал во Франкфурт. При въезде в город один из скатов автомобиля лопнул – только чудо спасло Реувена от катастрофы.
   Из-за аварии он опоздал на встречу на полчаса. Бауэр уже начал волноваться. Реувен не стал даже мыть перепачканные руки, а быстро подсел к столику прокурора и сказал ему, что мы поймали и доставили в Израиль Эйхмана, и вскоре глава правительства заявит об этом официально.
   Бауэр растрогался до слез и хотел в ту же минуту сообщить новость одному человеку. Этот человек, по словам прокурора, был с самого начала в курсе дела. Пришлось попросить прокурора соблюдать осторожность и не называть имя Эйхмана, пока не опубликовано официальное сообщение израильского правительства.

36. Арьегард

   Арьергард оперативной группы покинул Аргентину до того, как сообщение Бен-Гуриона поставило аргентинские власти перед совершившимся фактом.
   Сразу после отлета «Британии» Эуд и Габи вернулись на «Тиру», где их с нетерпением ждали Эли и Дина. Наволновались эти двое достаточно, потому что Габи и Эуд отсутствовали целых четыре часа. Собравшись снова вместе, друзья поздравили себя с большим успехом и порадовались за Ицхака, попавшего с корабля на бал – из такси на самолет. Этот способ отлета как нельзя лучше подходил к его легенде, которую он рассказывал в Аргентине повсюду: дескать, он – сын богатых родителей, распоряжается неограниченными средствами и всю жизнь только и делает, что ездит по свету, нанимая автомобили и виллы, притом все так готовы ему услужить, что без него не взлетают даже самолеты.
   Рано утром четверка принялась убирать дом. Только сейчас они поняли, как ждали этой минуты. Освободив виллу, они поехали в Буэнос-Айрес в наше убежище «Рамим», где жили Шалом и Менаше. Рафаэль Арнон к тому времени уже покинул страну, получив свои документы, исправленные Шаломом. Менаше собирался уехать из Аргентины ночью, после того как вернет ключи от всех наших убежищ. Дина и Шалом заказали места в самолете курсом на Монтевидео, чтобы вылететь в Уругвай 22 мая.
   Габи, Эуд и Эли купили железнодорожные билеты в Чили. Они не хотели лететь самолетом, так как в последние дни слишком часто бывали в аэропорту. Им посчастливилось достать места в спальном вагоне, обычно в здешних местах такие билеты заказывали за месяц вперед. Железнодорожный агент посоветовал Эуду поехать на вокзал: бывает, что кто-нибудь отказывается от билетов в последнюю минуту. Эуд так и сделал и достал три билета. Путешествие должно было продлиться сорок часов.
   Вот уже несколько недель они не ели вкусно и в спокойной обстановке. Теперь же решили отметить завершение операции в хорошем ресторане. Официанты, слава Богу, не знали причину веселья этой компании, но заразились их смехом и обслуживали отлично. Одного официанты не понимали: почему сеньора не ест лакомства, в изобилии поставленные на стол. Если бы им и попытались объяснить, что она соблюдает кошер, вряд ли официанты поняли бы, в чем дело.
   22 мая компания рассталась. В Мендозе, пограничном городе Аргентины и Чили, нашим троим путешественникам пришлось еще раз поволноваться. Больше суток они не слушали новостей и не могли знать, как их встретят на границе. Но все обошлось. Никаких особых проверок не было.
   Поздней ночью они приехали в Сантьяго. Здесь жила знакомая израильтянка. Был, правда, поздний час, но ребята позвонили ей и договорились о встрече на утро. Знакомой решили рассказать, что путешествовали по Латинской Америке и заглянули в Сантьяго, чтобы полюбоваться Тихим океаном. Весь следующий день они гуляли, решив на завтра направиться в Вальпараисо. Однако на другой день газеты сообщили о сильном землетрясении в южной части Чили, примерно в шестистах километрах от Сантьяго. Парни решили послать домой телеграмму, что они живы и здоровы, но не хотели делать это в присутствии спутницы. Наконец Эуд изловчился забежать на почту и дать телеграмму на частный адрес: с ними все в порядке, но самолеты не летают и придется подождать в Чили с неделю. Телеграмму он подписал псевдонимом, который знали только в оперативной группе.