— С-сушонг, — выдохнула она. — Вот тебе сушонг.
 

ПОСЛЕ

 
 
    10 Тишрей 5760 года (1999 год по григорианскому летоисчислению). Ночь.
 
   В Йом-Киппур жизнь замирает. Ортодоксы к тому же не носят кожаную обувь, не умываются, держат строгий пост. Кажется, им нельзя даже выпить воды. Уроды. Интересно, мне дадут воды? Здесь, в больнице? Вроде бы должны дать. Но не дают. Доктор запретил. Нельзя перед операцией есть и пить. Особенно перед операцией на желудке и потрохах.
   Цунцу очень хотелось пить. Просто холодной воды. Или, ещё лучше, чаю. Здесь, в Хайфе, он пристрастился к крепчайшему чёрному кофе. Теперь, наверное, ему будет нельзя. И это в самом лучшем случае. Про худший не думаем, не думаем. Ага-ага.
   А здесь холодно. Кондиционер врубили на полную. Так и застудиться можно.
   Йом-Киппур — очень неподходящее время для операции. Во всех отношениях. Но они сказали, что тянуть больше нельзя. Что уменьшаются шансы. Хорошо, что они думают про шансы.
   Что там они говорили? У него останется какой-то мешочек вместо желудка. Тонкий кишечник порежут, толстый… кажется, от толстого ничего не останется. Гадить придётся через специальную дырку в животе. Такая страшная красная дырка, как открытая рана. Они называют это «стома». По-гречески — «устье». Красивое слово. Говорят, так тоже можно жить. Есть такие специальные мешочки для сбора кала, их надо вставлять в эту дырку и носить на себе. Мешочки, наверное, дорогие. Зато выходит экономия на туалетной бумаге.
   Как хочется пить. Почему-то тянет на чай. Странно: сколько здесь живу, и ни разу, кажется, о чае не вспомнил. Только кофе. И вино. Может быть, эта штука у меня от этого? Нет, чушь, здесь живут до старости, и пьют, и едят жирное, копчёное… все. А мне не свезло. Мне всегда не везло, такие дела. Ага-ага.
   Копчёное. В Союзе он когда-то пил копчёный чай. Специальный такой английский копчёный чай. Вот чего бы сейчас. Как он назывался? Боже, голова совсем дырявая. Лох ин коп, как говорила бабушка. Дырка в голове. А у меня будет дырка в животе. И это, опять же, в самом лучшем случае. Если я вообще выживу. Они же не знают, что там такое. Сколько там этой дряни на самом деле. Может быть, уже всё сгнило. Переродилось. Канцер. Канцлер. Как будет «рак» на иврите? Не помню… Лох ин коп, дырка в голове. Ага-ага.
   Наверное, кофе ему запретят. Вместо желудка мешочек, какой тут кофе. Но чай-то хотя бы можно? О Господи, Творец неба и земли, к Тебе Единому взываю: пусть чай будет можно. Он тогда обязательно пойдёт в хороший магазин и найдёт этот английский чай. С копчёным запахом. И будет его пить каждый день. Будет пить и радоваться, что он живой. Главное, не забыть. Как же он называется?
   Когда за ним пришли, он елозил головой по клеёнке, пытаясь вспомнить.
   — Лапсанг, — наконец, сказал он, теряя сознание от анестетиков.
   И ещё успел подумать: «сушонг».
 
 
    2 января 2000 года. Около полудня.
 
   Тусе было нехорошо. В последнее время ей всегда было нехорошо, но сегодня было нехорошо по-особенному. На святой праздничек миллениум она, похоже, вылакала что-то не то. Нехорошее она вылакала что-то. Потом… что потом? Первый день нового года она, как обычно, продрыхла без задних ног, к вечеру оклемалась. Преодолевая себя, начала звонить друзьям. Бывшим друзьям, если уж честно. Социальный лифт с девятого этажа в подвал. Или вверх по эскалатору, везущему вниз. Нет, не так — низвергающемуся. Со скоростью свободного падения.
   Саше на мобильник она всё-таки дозвонилась. Он почему-то даже взял трубку — в честь святого праздничка, видать.
   — Саша, — она решила не тянуть, — у меня ничего не осталось. Подкинь баблосов.
   — Это кто говорит? — брезгливо переспросил Саша на том конце провода.
   — Туся. Тутусик. Ты ведь меня помнишь. Дай, пожалуйста, денег, мне не на что жить... — Она старалась говорить быстрее, тогда стыдные слова выталкивались из горла как-то легче.
   — Туся, извини, но у меня нет денег на тебя. Ты слишком много пьёшь.
   — Ты жлоб. У тебя есть деньги. Дай мне. Или возьми на работу.
   — Когда ты бросишь пить, приходи. Я тебя устрою.
   — Я брошу. Правда брошу. У меня холодильник пустой совсем, Саша... — Слова покатились сами. — Мне нечего есть. Я одна живу, мне кушать нечего. Я все деньги на Новый Год пустила, хотела сделать праздник как у людей, вы вот все празднуете, я раньше тоже праздновала. Я ведь тоже человек, Саша. Дай к тебе зайду. Хочешь, сама приеду. Только ты дай мне на машину. Я вам никому не нужна, Саша. Дай мне денег, пожалуйста, немножко. У тебя есть, я знаю.
   — Я сейчас в Париже, — сухо сказал Саша и бросил трубку.
   Остальные не отзывались: видимо, тусин номер был забит в чёрные списки.
   Она взяла последние деньги — они у неё всё-таки были, самые-пресамые последние, жалкий остаток от модестовой последней подачки — пошла в круглосуточный у метро и купила себе водки. На закуску взяла банку консервированного чеснока, дорогущую как собака. То есть это она выяснила, что банка дорогая, уже на кассе, когда пробивали. Надо было отказаться, но она не смогла — из ложной гордости. Потом шла домой, борясь с искушением выкинуть этот грёбаный чеснок в ближайшую мусорку.
   О мусоре, кстати. Надо вынести, что-ли.
   Пакет она собрала ночью, в приступе пьяноватой хозяйственности. Потом она вроде бы собралась выбросить всё это с балкона, но в последний момент одумалась: однажды она так сделала и поимела неприятностей: мусор упал на машину крутого человека. Тогда её защитил Модест, всё ещё испытывавший по отношению к ней чувство вины. А теперь её никто защищать не будет.
   Лифта пришлось ждать минут десять — кто-то чего-то возил с первого этажа на девятый, а может, на десятый. На десятом обитал какой-то чёрный, вовремя, ещё до настоящих цен, скупивший весь этаж разом. Первым делом он перегородил лестничную клетку решёткой. Хотя её потом сняли — видимо, объяснили, что будет с ним и его семьёй в случае пожара или взрыва. Тем не менее, на десятый люди старались лишний раз не соваться.
   Туся всё-таки поймала лифт, спустилась и вышла на улицу.
   На вольном воздухе ей чуток полегчало. К тому же солнышко, наконец, чуть забелило свинцовое небо, и лежащий повсюду снег казался даже красивым.
   Помойка была переполнена. Похоже, жители дома отмечали Новый Год долго и со вкусом, ни в чём себе не отказывая. Общую сюрную картину завершала расколотая статуэтка какого-то ненашенского божества со множеством рук: похожая на чёрного паука, она торчала в мусорном контейнере как памятник. Тусю передёрнуло от омерзения. В последнее время она стала совсем нетерпимо относиться к таким штукам.
   Туся кое-как запихнула пакет в щель между контейнерами, и тут же в спину ей полетело: «Привет, хрычёвка! Чё, в помойке роешься?»
   Это был охранник того самого чернопопика-богачика с десятого этажа. Он, насколько было Тусе известно, исполнял там роль прислуги за всё — в том числе возил в школу детей бизнесмена, выносил мусор и даже, говорят, делал черномясому массаж.
   — Привет, красавчик, — елейным голоском сказала Туся. — А ты своему мужчине пяточки на ночь чешешь? Или сначала пальчики разминаешь, а потом уже пяточки?
   Парень хохотнул.
   — Слышь, хрычёвка, подвинь таз, а? Видишь у меня что?
   У охранника в руках был огромный пластиковый мешок, набитый разномастной дрянью. Судя по звукам, большую часть объёма занимали пустые бутылки.
   — О-гоп! — парень взгромоздил мешок на гору мусора и отошёл полюбоваться.
   Любовался он недолго: мешок чуть подвинулся, потом ещё немножко, и аккуратно съехал на асфальт, раструсив по пути часть содержимого.
   Прямо под ноги Тутусику шмякнулась аккуратная коричневая коробочка с вызолоченной надписью «NEWBY».
   Туся дёрнулась было подобрать интересную вещицу, но успела вовремя выпрямиться: парень смотрел на неё, ухмыляясь во всю пасть.
   — Это что, не знаешь? — спросила зачем-то Туся, показывая на коробочку.
   — А, это... — Охранник пожал плечами. — Это вроде как хозяину привезли. Чай. Только он плохой. Воняет гадостно. Как рыба вяленая. Мужик втирал, что это такой сорт, а наш послушал-послушал, спасибо сказал, да и выкинул подарок к свиньям. Редкая штука, между прочим. В Россию не поступает. Кстати, хочешь попробовать? Бери.
   Туся ещё раз посмотрела на коричневую коробочку и наступила на неё каблуком. Коробочка треснула — показалась серебристая фольга.
   — Лапсанг Сушонг, — сказала она. — Понты английские.
   — Точно, — сказал охранник. — Так и называется. Тут на коробке написано.
   — На заборе знаешь что написано, а там дрова лежат, — неостроумно ответила Туся. — А что, хороша попа у твоего этого… Сушонга Лапсанговича, или как его там?
 
 
    25 февраля 2002 года. Утро.
 
   Экая всё-таки пошлятина — проснуться в чужой постели рядом с незнакомым мужчиной.
   Юна попыталась сформулировать для себя, что её, собственно, так напрягает, и пришла к выводу — эстетика. Сам по себе мужчина был, может, и не плох, и отсутствие душевной близости его не портило. Даже, скорее, украшало. С некоторых пор Юника Кащук старалась избегать старых знакомых. Со старыми знакомыми плохо хотя бы то, что они слишком много слышали от тебя всякой чухни, которую потом тебе же и предъявляют. Ну неужели этим тупым мужланам непонятно, что у женщин есть свои, очень веские причины врать? Скажем, плохое настроение. Или когда нет денег. Или когда есть другой интерес. Или просто потому, что хочется немножко полетать… Настоящий мужчина, — заключила госпожа Кащук, — всегда выслушивает женщину, ей безоговорочно верит, делает всё как она хочет, и тут же всё забывает. С таким мужчиной она могла бы жить… некоторое время. Потому что таких по-настоящему галантных мужчин другие мужчины обычно не уважают. А Юна считала ниже своего достоинства жить с человеком, которого не уважают. Ос-тос-первертос, нету в жизни совершенства, всё-то в ней устроено по-дурацки.
   Она перевернулась на другой бочок, чтобы не видеть крепкой спины и бритого затылка незнакомца. Прислушалась к себе. Сердце щемило по-прежнему. И связано это было с какими-то вчерашними обстоятельствами, вспоминать о которых не хотелось.
   Хотя почему бы? Юника вроде бы вела себя вполне прилично. Сначала поехали с ребятами в «Самолёт» — покатать шары в боулинге. Немножко посидели в баре — скромненько, без гусарства. Потом ей захотелось суши, и все пошли есть суши. Потом ей стало скучно, и она решила, что для полного «жизнь удалась» ей сегодня не хватает чуть-чуть шоппинга. Потом… потом… кто ж ей звонил-то? Вроде бы какой-то Олег. Хрен его знает, что за Олег. Но тогда она его узнала, и они пошли тусоваться в «Огород». Там было много левого народа, а у Олега была карточка в совсем новое место, из таких элитных, которые в «Не спать» рекламу не размещают… Пили абсент и ещё чего-то. Кажется, это там танцевал гибкий белозубый мальчик в жёлтом тюрбане, весь покрытый узорами от кончика носа до пальцев ног. Потом, уже в «Деванагари» в чилл-ауте она пыталась приставать к некоей блондинке, целовала ей ноги и жаловалась на жизнь, на уродских мужиков, на всё прочее, что понятно только женщинам. Блондинку увели, а она осталась одна. Одинокая и несчастная. В таком состоянии обычно и попадаешь в чужие квартиры с незнакомыми мужиками.
   Осторожно перебравшись через сладко похрюкивающую тушку, она выбралась из койки. Быстро нашла ванную комнату, где учинила себе краткое обследование. Та-ак, судя по всему, имел место бурный секс без презерватива. Плохо. На левой груди засос. Очень плохо. Синяки на ногах — это, кажется, от вчерашних танцев?.. Но в целом, — решила она, внимательно оглядев себя в большом зеркале, — всё путяшеньки. Можно полетать ещё немножечко.
   Молодая прелесть слезла с Юны, как загар, ещё в те, дорыночные времена. Некоторое время она по этому поводу сильно комплексовала. Потом оказалось, что козлы западают не столько на рожу, сколько на фигуру и движения, а грамотное сочетание доступности со стервозностью бьёт влёт, успевай только подбирать дичь. К тому же папины успехи позволяли Юне быть финансово независимой от козлов — что не мешало ей слегонца стрясать с них положенное, буде в том возникала надобность… Да в общем всё нормалёк. Что ж ей так не по себе?
   Мужик меж тем пробудился и отправился на кухню, где уже и начал чем-то стучать и куда-то что-то наливать. Юника мысленно выставила ему плюсик: чувак знает свое место, хорошо.
   — Кофе сделай! — закричала она.
   Стуки и бряки на кухне прекратились. Через некоторое время козёл явился самолично — показать растерянную небритую рожу.
   — Извини, — начал он, — но я тебя не помню…
   — Кофе сделай, — повторила Юна, злясь на обычную мужскую бестолковщину, — потом разберёшься.
   — У меня кофе нет, — прогундосила рожа. — Я чай пью. Вот чай могу заварить какой хочешь.
   — О ёпрст, — сказала Юника, потому что вспомнила.
   Это было в пятом часу утра, в каком-то непонятном клубе, где вместо ламп на столах стояли маленькие самовары, стены были украшены старыми индийскими олеографиями с изображением Кришны-Вишны, или Вишни-Кришни, или как их там всех разом, — а вместо вешалок использовались резные деревянные лингамы. Она была уже совсем хорошая, язык заплетался, карманные деньги кончились, нужен был козёл. Козлов нашлось богато. Больше, чем хотелось бы разом. И тогда, соблазнительно раскинувшись в кожаном кресле, Юна сообщила претендентам, что хочет только чашечку крепкого чая, только не зелёного. И готова составить компанию тому, кто ей такое счастье обозначит.
   Тут-то этот парень себя и показал, причём с правильной стороны. Взял на руки, легко вынес на свежий воздух, уложил на заднее сиденье тачилы (она смутно припомнила, что тачила была не новая, но шикарная) и дал газу.
   Уже у дома она попыталась сбежать — больше для проформы, чем вправду. Парень её поймал очень деликатно, рук не выкручивал, вёл к подъезду, этак пританцовывая-приговаривая — «Сейчас мы придём… я тебя помою… потом будем пить чай… у меня есть Лапсанг Сушонг, тебе понравится». В тот момент она не очень понимала, о чём идёт речь, но сами эти слова — Лапсанг Сушонг — почему-то внушали ей безотчётное доверие. В конце концов она уткнулась носиком в его рукав и расслабилась.
   Теперь же, в холодном свете наступающего дня, она поняла, что попалась в примитивную фрейдистскую ловушку. Ну конечно, Лапсанг Сушонг. Тот самый чай, который папа когда-то обожал — это теперь он ничего кроме «Бомбейского Сапфира» не употребляет, а раньше был трезвенником и уважал всякую безвредную травушку — не ту, которая трава, а в хорошем смысле… Потом ещё была ее работа… и снова этот чай, и с ним был связан визит к Модесту Дееву, который впоследствии оказался порядочной свиньёй, сделав её папе предъяву за мелкую услугу: он слегка поспособствовал разруливанию ситуации с кавказнёй, что наехала на папу из-за оружейных дел. Папа ей потом объяснил, что он прекрасно справился бы и сам, ничего бы ему не сделали, Модест лишь всё испортил, а уж потом повёл себя совсем плохо. И зачем она тогда припёрлась к Модесту, устроила истерику, да ещё сказала ему, что он у неё типа был первым?..
   Чайку, однако, попить не мешает.
   — Ты мне вчера обещал Лапсанг Сушонг, — напомнила Юника неизвестному. — Сделай.
   — Лапсанг? Чай, в смысле? — парень явно растерялся. — Сейчас гляну…
   Через пару минут с кухни донеслось.
   — Эй, как тебя там? Ты прости, я не знаю как тебя звать.
   — Зачем звать? — упёрлась Юна. — Чай неси.
   — Так… нету его, — донеслось с кухни. — Кажись, выпили. Давай я тебе обычный сделаю, индийский.
   Тут Юну пробило.
   — Индийский, да? — заорала она. — Всю ночь меня драл, а теперь у тебя для меня чашки нормального чая не найдётся? Обещал! Лапсанг Сушонг, на хрен! Ну какой же ты урод…
   — Ты… это, — в голосе парня послышались угрожающие нотки. — Прикрути фитилек-то. А то как бы…
   — Пшёл ты, — отмахнулась Юна. — Или нет, лучше я сама пойду. Сиди уж.
   Шубка обнаружилась в прихожей. Юна тихо оделась, вышла, захлопнула за собой дверь — и только в холле сообразила, что забыла сумочку. Возвращаться не стала: равно ничего ценного там не было, хотя за саму сумочку стало ужасно обидно.
   Когда приехал лифт, дверь распахнулась. Парень, едва одетый, вылетел в холл.
   — Эй! Погоди! Я чай нашёл! Этот твой! Лапсанг! Сушонг!
   Юна нырнула в лифт, нажала кнопку, издевательски свела ладошки перед лицом и сказала сквозь зубы:
   — Сам пей своё пойло вонючее. Л-лапсанг твою маму, суч-чонок.
 
 
    5 июля 2003 года. День.
 
   Модест понимал, что жить ему осталось минут десять — пятнадцать.
   Его это категорически не устраивало, но выбора ситуация не оставляла. Ещё обиднее было то, что за десять минут чайная колба не успеет прогреться до ста градусов и дать жемчужный кипяток. А ему очень хотелось напоследок выпить хорошего чая.
   Неделю назад он обнаружил в продаже мастертимовский Лапсанг Сушонг и на радостях купил себе огромную жестяную банку. Однако с дегустацией решил повременить, пока не установят в кабинете новейшую чайную машину с кварцевой колбой и распределённым подогревом. (Назвать это хайтечное изделие «самоваром» Деев просто не мог.) Он как раз собирался опробовать новинку, когда в соседней комнате закричала в голос секретарша, а секунд через десять с грохотом расселась пополам резная деревянная дверь.
   К сожалению, разговор в первые же три минуты зашёл в тупик.
   — Давайте рассмотрим наши взаимные претензии ещё раз, — Деев покосился на колбу. Вода в ней оставалась спокойной и неподвижной. — Вы хотите получить от меня некий документ, хотя я им не владею. Моя проблема в том, что…
   — Ваши проблемы — вы о них и думайте, — заявил белобрысый краснорожий славянин, единственный среди набившихся в кабинет кавказцев. Деев почему-то подумал про себя, что такого количества кавказцев с автоматами он не видел уже много лет — и совершенно не соскучился по этому зрелищу.
   — Нам нужен список владельцев Сити. Не липовый реестр, не юрлица. Настоящий список.
   — Итак, моя проблема, — нажал голосом Модест, — в том, что, если я не предоставлю вам интересующий вас документ, вы меня пристрелите. Ничего другого вы сделать со мной просто не успеете, не говоря уже о том, что у меня ещё есть некое пространство для манёвра… Но, в конце концов, пуля — это чистая и по существу лёгкая смерть. Зато если я вам означенный список предоставлю, то, скорее всего, проживу подольше — на пару часов или на пару дней. Но в таком случае меня, скорее всего, задушат. Платочком. Знаете, как у них это принято? И они это будут делать куда медленнее, чем вы, и перед этим познакомят меня ещё со всякими пыточными штучками. Теперь вы осознаёте всю сложность моего положения?
   — Отдай нам список. Потом хоть застрелись, хоть вешайся, — вполне серьёзно сказал славянин.
   — Э, нет, — не согласился Модест. — Мои работодатели — не ангелы. Но они, по крайней мере, не врывались в мой кабинет, чтобы убить меня. Поэтому предоставление вам документов было бы не просто глупым, но и крайне подлым поступком. Боюсь, мне нечего вам предложить.
   Он опять скосил взгляд на чайную машину. До стадии жемчужного кипятка осталось совсем чуть-чуть.
   — Кипяток? — поинтересовался бандит и тут же сделал характерный жест.
   — Ну да, вы можете обварить меня, — заметил Деев, — это, наверное, очень больно. Но таким способом вы выиграете в лучшем случае пару минут. Пару минут я перетерплю. Если учесть, что речь идёт о земельной собственности в центре столицы, на набережной, размерами примерно в тысячу гектар, с планируемой общей площадью зданий около трёх миллионов квадратных метров, то…
   — Хватит болтать, — прорычал русский и протянул руку к колбе. Ухватил её за горлышко. Матюгнувшись, отдёрнул лапу.
   — Позвольте всё-таки мне выпить чашку чая, — попросил Модест. — Я очень хотел это сделать.
   Его предполагаемый убийца механически кивнул. Модест, радуясь маленькой удаче, поставил чашку под выходное отверстие и нажал на кнопку «strong tea». Кипяток с хлюпаньем потек сквозь заварочную ёмкость. Чайная машина вздрогнула и застыла, ожидая, пока таймер даст сигнал к наполнению.
   В этот момент на столе Деева затрещал телефон.
   — Возьми трубку, — повёл стволом автомата белобрысый.
   Модест трубку взял.
   — Деев слушает, — автоматически сказал он. Потом недоумённо поднял брови и протянул трубку: — Это, кажется, вас.
   Бандит молча указал большим пальцем на Модеста. Наполняющие комнату кавказцы хищно заулыбались.
   Разговор продолжался недолго. Когда славянин положил трубку, глаза у него были белые от бешенства.
   — Вам очень повезло, — проговорил он, скрипя зубами. — Ваши хозяева нашли способ убедить нас в том, что… Короче, они нашли аргументы.
   Чайная машина фыркнула паром и из кварцевой трубки полился чай.
   — Чем воняет? Сапогами? — принюхался белобрысый.
   — Это такой специальный чай. Лапсанг Сушонг, — очень вежливо объяснил Модест. — у него своеобразный запах и вкус, но мне нравится.
   — Как он называется? Ещё раз?
   — Лап-санг Су-шонг, — повторил по складам хозяин кабинета.
   — Во как, — бандит осторожно снял чашку с чаем с дырчатого поддона. — Сахар в него кладут?
   — Нет, — сказал Деев.
   — Очень хорошо, что нет. — Белобрысый молниеносным движением выплеснул кипяток в лицо Модеста.
   Деев не закричал.
   — Надеюсь, в следующий раз у меня будет время слупить кожу с твоего рыла. До скорого свидания. Пейте свой вкусный чаёк. Лапь-сан, — бандит сплюнул он на пол. — Ссу-шёнг.
 
 
    16 февраля 2004 года. Середина дня.
 
   Маскировка была простейшей: чёрный чулок на голову с дырками для глаз и рта. Фигуру замаскировать было сложнее, поэтому все щеголяли в бесформенных серых балахонах, колыхавшихся при ходьбе. Тер был единственным, кому балахона не выдали. Чулка на голове у него не было тоже.
   — Ликвидация Деда бессмысленна и не нужна, — наставал низенький человек с голосом простуженной жабы. Сквозь чулок были видны седые усы. Тер-Григорян догадывался, кто это мог быть, но благоразумно держал свои догадки при себе.
   — Так или иначе, Дед сейчас является символом, — ораторствовал другой, повыше. — И гарантом жизнеспособности системы. Он не принимает решений, но без него никакие решения не принимаются.
   — Вот именно. Если его не станет, решения будут приниматься те же самые, но быстрее. Мы хотим этого или мы хотим чего-то другого? — вмешался третий. Его узкий вытянутый череп чулок обтягивал, как перчатка обтягивает кулак. — Мы и так потеряли темп.
   — То есть вы настаиваете на Старике в качестве основной мишени? Вы уверены, что это как-то повлияет на избранный курс? — это был жабоголосый.
   — Мы слишком полагались на то, что Старик не жилец. — Голос был молодой, женский, так что Аристакес невольно напрягся.
   — Он не жилец — уверенно заявил широкоплечий крепыш с большой головой. — Во всяком случае, с точки зрения нашей медицины. Говорю как врач, которому приходилось хоронить таких пациентов. То, что он жив и работоспособен, — это либо чудо природы, либо очень специальные методы.
   — Вот только про вытяжку из крови младенцев не надо, — заметил обладатель узкого черепа.
   Тёмный балахон встопорщился — видимо, его обладатель попытался незаметно почесать себе спину.
   — Я теперь допускаю абсолютно всё. В том числе мозги младенцев, кровавые жертвоприношения, мантры, чакры, тонкие энергии, что там ещё есть? Во всяком случае, Старик жив, здоров, летает на самолётах, жмёт руки и подписывает бумаги. Хуже того, он эти бумаги составляет.
   — А что скажете вы? — это было обращено уже к Тер-Григоряну.
   Тот собрался с мыслями.
   — Ничего не скажу, — сказал он. — Покажите мне мишень и дайте денег — столько, сколько это стоит.
   — Я думал, вам небезразлична идеальная составляющая, — человек, называвший себя врачом, повернулся к Теру.
   — Это так. Я не берусь за работу, которая противоречит моим идеалам. Зато работу, которая соответствует моим идеалам, я делаю тщательно. То есть любой ценой, — пояснил Аристакес. — И жду от заказчика того же.
   На самом деле он блефовал. От некогда знаменитой «бригады Аристакеса» осталось около двух десятков бойцов. Старая гвардия, лично отобранная Тером из карабахских ветеранов, была практически полностью выбита безопасниками. Тер-Григоряну пришлось признать, что за последние годы уровень работы ФСБ и особенно ЦСН резко возрос. У него оставалось только преимущество в опыте, кое-какие старые контакты на верхах (изрядно проржавевшие), ну и — репутация.
   Теперь оставалось выяснить, сможет ли бригада, широко известная в узких кругах, сделать последнее усилие. В результате которого ему будет обеспечено или место в истории, или камера в какой-нибудь подземной спецтюрьме.
   — Всё-таки Старик, — подытожил низенький в балахоне. — Я не согласен, но покоряюсь мнению большинства. Теперь предлагаю обсудить техническую сторону дела.
   — Сначала финансовую, — сказал Тер. — И, насколько я понимаю, обсуждать её следует именно с вами?
   — А, ну да. Я же говорил, что вся эта игра в конспирацию — ни Богу свечка, ни чёрту кочерга… Да, я коспонсор проекта. Учтите, — обратился он к женщине, — в зависимости от того, что мне скажет наш уважаемый армянский друг, мои, так сказать, аппетиты, — он прихихикнул, — относительно Сити…
   — Не будем так мелочны, — прервала его женщина. — Да, кстати, никто не желает чая или кофе? Увы, в силу известных причин мы вынуждены обслуживать себя сами.