Страница:
---------------------------------------------------------------
* По книгам: "Горло бредит бритвою" (далее "ГББ"); "Полет в небеса";
"Собрание произведений" в 2-х тт. АО "Виктори". -- С. В.
---------------------------------------------------------------
Дорогая Лиза,
поздравляю Кирилла с днём его рождения, а также поздравляю его
родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания
человеческого отпрыска, до двухлетнего возраста не умеющего ходить, и затем
со временем начинающего крушить всё вокруг, и, наконец, в достижении
младшего дошкольного возраста, избивающего по голове украденным из
отцовского письменного стола вольтметром свою любящую мать, не успевшую
отвернуться от весьма ловко проведенного нападения своего, не совсем ещё
дозревшего ребенка, замышляющего уже в своём недозрелом затылке, ухлопав
родителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелённого
сединами дедушку, и, тем самым, доказывающего своё по летам развернувшееся
умственное развитие, в честь которого сего года 28 февраля соберутся
кое-какие поклонники сего, поистине из ряда вон выходящего явления, и в
числе которых, к великому моему прискорбию, не смогу быть я, находясь в
данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива
присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в
чернильницу, короткими и чёткими фразами выражать свою глубокую и подчас
даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.
<28 февраля 1936 года.>
--------
Дорогой Никандр Андреевич,
получил твоё письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначала подумал,
что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от
тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад, что ты давно женился,
потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то
значит, что он добился того, чего хотел. И я вот очень рад, что ты женился,
потому что, когда человек женится на том, на ком хотел, то значит, он
добился того, чего хотел. Вчера я получил твоё письмо и сразу подумал, что
это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но
распечатал и вижу -- точно от тебя. Очень хорошо сделал, что написал мне.
Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя ещё раньше, до того, как
некоторое время не писал -- тоже писал. Я сразу, как получил твоё письмо,
сразу решил, что оно от тебя, и, потому, я очень рад, что ты уже женился. А
то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало
жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком
и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне. Я очень
обрадовался, как увидел твоё письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя.
Правда, когда распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но
потом, всё-таки, я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю
тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься, почему я
так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, потому что
ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это, знаешь, очень
хорошо жениться именно на том, на ком хочешь жениться, потому что тогда
именно и добиваешься того, чего хотел. Вот именно поэтому я так рад за тебя.
А также рад и тому, что ты написал мне письмо. Я ещё издали решил, что
письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом
думаю: да нет, конечно от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же время
думаю: от тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя.
Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо
сказать, но буквально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а
остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо, по крайней
мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты уже давно женился. Я
и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу -- совершенно
верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я
сразу, как увидел твоё письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю,
это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне
теперь, кто твоя новая жена и как это всё вышло. Передай привет твоей новой
жене.
<25 сентября и октября 1933>
--------
Дорогой Яков Семенович,
1. Один человек, разбежавшись, ударился головой об кузницу с такой
силой, что кузнец отложил в сторону кувалду, которую он держал в руках, снял
кожаный передник и, пригладив ладонью волосы, вышел на улицу посмотреть, что
случилось. 2. Тут кузнец увидел человека, сидящего на земле. Человек сидел
на земле и держался за голову. 3. "Что случилось?" -- спросил кузнец. "Ой!"
-- сказал человек. 4. Кузнец подошел к человеку поближе. 5. Мы прекращаем
повествование о кузнеце и неизвестном человеке и начинаем новое
повествование о четырех друзьях гарема. 6. Жили-были четыре любителя гарема.
Они считали, что приятно иметь зараз по восьми женщин. Они собирались по
вечерам и рассуждали о гаремной жизни. Они пили вино; они напивались
пьяными; они валились под стол; они блевали. Было противно смотреть на них.
Они кусали друг друга за ноги. Они называли друг друга нехорошими словами.
Они ползали на животах своих. 7. Мы прекращаем о них рассказ и приступаем к
новому рассказу о пиве. 8. Стояла бочка с пивом, а рядом сидел философ и
рассуждал: "Эта бочка наполнена пивом. Пиво бродит и крепнет. И я своим
разумом брожу по надзвездным вершинам и крепну духом. Пиво есть напиток,
текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени. 9. Когда пиво
заключено в бочке, ему некуда течь. Остановится время, и я встану. 10. Но не
остановится время, и мое течение непреложно. 11. Нет, уж пусть лучше и пиво
течет свободно, ибо противно законам природы стоять ему на месте". И с этими
словами философ открыл кран в бочке, и пиво вылилось на пол. 12. Мы довольно
рассказали о пиве;теперь мы расскажем о барабане. 13. Философ бил в барабан
и кричал: "Я произвожу философский шум! Этот шум не нужен никому, он даже
мешает всем. Но если он мешает всем, то значит он не от мира сего. А если он
не от мира сего, то он от мира того. А если он от мира того, то я буду
производить его". 14. Долго шумел философ. Но мы оставим эту шумную повесть
и перейдем к следующей тихой повести о деревьях. 15. Философ гулял под
деревьями и молчал, потому что вдохновение покинуло его.
27 марта 1937
--------
Среда, 20 сентября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
оказалось не так просто написать Вам обещанное письмо. Ну в чем я
разоблачу себя? И откуда взять мне обещанное красноречие? Поэтому я просто
отказываюсь от обещанного письма и пишу Вам просто письмо от всей души и по
доброй воле. Пусть первая часть письма будет нежной, вторая -- игривой, а
третья -- деловой. Может быть, некоторая доля обещанного и войдет в это
произведение, но, во всяком случае, я специально заботиться об этом не буду.
Единственное, что я выполню точно, это опущу письмо в почтовую кружку 21-го
сентября 1933 года.
Часть I (нежная).
Милая Клавдия Васильевна, эта часть письма должна быть нежной. Это не
трудно сделать, ибо поистине мое отношение к Вам достигло нежности просто
удивительной. Достаточно мне написать всё, что взбредет в голову, но думая
только о Вас (а это тоже не требует усилий, ибо думаю я о Вас всё время), и
письмо само собой получится нежнейшее.
Не знаю сам, как это вышло, но только в один прекрасный день,
получилось вдруг, что Вы -- это уже не Вы, но не то чтобы Вы стали частью
меня, или я -- частью Вас, или мы оба -- частью того, что раньше было частью
меня самого, если бы я не был сам той частицей, которая в свою очередь была
частью... Простите, мысль довольно сложная, и оказалось, что я в ней
запутался.
В общем, Клавдия Васильевна, поверьте мне только в одном, что никогда
не имел я друга и даже не думал об этом, считая, что та часть (опять эта
часть!) меня самого, которая ищет себе друга, может смотреть на оставшуюся
часть, как на существо, способное наилучшим образом воплотить в себе идею
дружбы и той откровенности, той искренности, того самоотверживания, т.е.
отверженья (чувствую, что опять хватил далеко и опять начинаю запутываться),
того трогательного обмена самых сокровенных мыслей и чувств, способного
растрогать... Нет, опять запутался. Лучше в двух словах скажу Вам всё: я
бесконечно нежно отношусь к Вам, Клавдия Васильевна!
Теперь перейдемте ко второй части.
Часть II (игривая).
Как просто после "нежной части", требующей всей тонкости душевных
поворотов, написать "часть игривую", нуждающуюся не столько в душевной
тонкости, сколько в изощреннейшем уме и гибкости мысли. Воздерживаясь от
красивых фраз, с длинными периодами, по причине своего несчастного
косноязычия, прямо обращаю свое внимание на Вас и тут же восклицаю: "О, как
Вы прекрасны, Клавдия Васильевна!"
Помоги мне Бог досказать следующую фразу до конца и не застрять
посередине. Итак, перекрестясь, начинаю: Дорогая Клавдия Васильевна, я рад,
что Вы уехали в Москву, ибо останься Вы здесь (короче!), я бы в короткий
срок забыл (еще короче!), я бы влюбился в Вас и забыл всё вокруг!
(Досказал.)
Пользуясь полной удачей и не желая портить впечатления, оставленного
второй частью, быстро перехожу на часть третию.
Часть III (как ей и полагается быть -- деловая).
Дорогая Клавдия Васильевна, скорей напишите мне, как Вы устроились в
Москве1. Очень соскучился по Вас. Страшно подумать, что постепенно человек
ко всему привыкает, или, вернее, забывает то, о чем тосковал когда-то. Но
другой раз бывает достаточно легкого напоминания, и все желания вспыхивают
вновь, если они когда-то, хоть одно мгновение, были настоящими. Я не верю в
переписку между знакомыми людьми, скорей и лучше могут переписываться люди
незнакомые друг с другом, а потому я не прошу Вас о письмах, написанных по
"правилам и форме". Но если Вы будете, время от времени, присылать мне
кусочек бумажки с Вашим имянем2, я буду Вам очень благодарен. Конечно, если
Вы пришлете мне письмо, я буду также тронут весьма.
У Шварцев Литейных3 я еще не был; но, когда буду, передам им всё, о чем
Вы меня просили.
Жизнь-то! Жизнь-то как вздорожала! Лук-порей на рынке стоит уже не 30,
а 35 или даже все 40 копеек!
Даниил Хармс.
Ленинград.
Надеждинская 11, кв. 8.
1 В 1933 году К. В. Пугачева переехала в Москву.
2 Здесь и в некоторых других случаях сохраняется правописание автора.
3 "Шварцы Литейные": Евгений Львович Шварц (1896 -- 1958), драматург и
мемуарист, и его жена Екатерина Ивановна Шварц (1902 -- 1963) жили в то
время на Литейном проспекте и звались так в кругу друзей в отличие от
"Шварцев Невских" -- Антона Исааковича Шварца (1896 -- 1954), чтеца,
эстрадного артиста, и его жены Натальи Борисовны Шанько.
--------
5 октября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
больше всего на свете хочу видеть Вас. Вы покорили меня. Я Вам очень
благодарен за Ваше письмо. Я очень много о Вас думаю. И мне опять кажется,
что Вы напрасно перебрались в Москву. Я очень люблю театр, но, к сожалению,
сейчас театра нет. Время театра, больших поэм и прекрасной архитектуры
кончилось сто лет тому назад. Не обольщайте себя надеждой, что Хлебников
написал большие поэмы, а Мейерхольд -- это всё же театр.
Хлебников лучше всех остальных поэтов второй половины ХIX и первой
четверти ХХ века, но его поэмы это только длинные стихотворения; а
Мейерхольд не сделал ничего.
Я твердо верю, что время больших поэм, архитектуры и театра
когда-нибудь возобновится. Но пока этого еще нет.
Пока не созданы новые образцы в этих трех искусствах, лучшими остаются
старые пути. И я, на Вашем бы месте, либо постарался сам создать новый
театр, если бы чувствовал в себе достаточно величия для такого дела, либо
придерживался театра наиболее архаических форм.
Между прочим, ТЮЗ стоит в более выгодном положении, нежели театры для
взрослых. Если он и не открывает собой новую эпоху возрождения, он всё же,
благодаря особым условиям детской аудитории, хоть и засорен театральной
наукой, "конструкциями" и "левизной" (не забывайте, что меня самого
причисляют к самым "крайне левым поэтам"), -- всё же чище других театров.
Милая Клавдия Васильевна, как жалко, что Вы уехали из моего города, и
тем более жалко мне это, что я всей душой привязался к Вам.
Желаю Вам, милая Клавдия Васильевна, всяческих успехов.
Даниил Хармс.
--------
Понедельник, 9 октября 1933 года
Дорогая Клавдия Васильевна,
Вы переехали в чужой город, поэтому вполне понятно, что у Вас нет еще
близких Вам людей. Но почему их вдруг не стало у меня с тех пор, как Вы
уехали, -- мне это не то чтобы непонятно, но удивительно! Удивительно, что
видел я Вас всего четыре раза, но всё, что я вижу и думаю, мне хочется
сказать только Вам.
Простите меня, если впредь я буду с Вами совершенно откровенен.
___
Я утешаю себя: будто хорошо, что Вы уехали в Москву. Ибо что получилоь
бы, если бы Вы остались тут? Либо мы постепенно разочаровались бы друг в
друге, либо я полюбил бы Вас и, в силу своего консерватизма, захотел бы
видеть Вас своей женой.
Может быть, лучше знать Вас издали.
___
Вчера я был в ТЮЗе на "Кладе" Шварца1.
Голос Охитиной2, очень часто, похож на Ваш. Она совершенно очевидно
подражает Вам.
После ТЮЗа мы долго гуляли со Шварцем, и Шварц сожалел, что нет Вас. Он
рассказывал мне, как Вы удачно играли в "Ундервуде"3. Чтобы побольше
послушать о Вас, я попросил Шварца рассказать мне Вашу роль в "Ундервуде".
Шварц рассказывал, а я интересовался всеми подробностями, и Шварц был
польщен моим вниманием к его пиесе.
___
Сейчас дочитал Эккермана "Разговоры о Гете". Если Вы не читали их вовсе
или читали, но давно, то прочтите опять. Очень хорошая и спокойная книга.
___
С тех пор, как Вы уехали, я написал только одно стихотворение.4 Посылаю
его Вам. Оно называется "Подруга", но это не о Вас. Там подруга довольно
страшного вида, с кругами на лице и лопнувшим глазом. Я не знаю, кто она.
Может быть, как это ни смешно в наше время, это Муза. Но если стихотворение
получилось грустным, то это уже Ваша вина. Мне жалко, что Вы не знаете моих
стихов. "Подруга" не похожа на мои обычные стихи, как и я сам теперь не
похож на самого себя. В этом виноваты Вы. А потому я и посылаю Вам это
стихотворение.
28 сентября 1933
___
Ваш чекан5 обладает странной особенностью: он играет пять минут, а
потом начинает шипеть. Поэтому я играю на нем два раза в день: утром и при
заходе солнца.
___
Милая Клавдия Васильевна, не падайте духом, а также не бойтесь писать
мне грустные письма. Я даже рад, что Вы нашли Москву, на первых порах,
пустой и скучной. Это только говорит, что Вы сами -- большой человек.
Даниил Хармс.
1 Хармс был на первом представлении, которое состоялось 8 октября 1933
года. Постановка А. А. Брянцева. В записной книжке Хармса находим такую
запись: "Клад" Шварца интересен в тех местах, где кажется, что происходит
сверхестественное. Как замечательно, что это всегда так, когда в меру"
(Архив Я. С. Друскина).
2 Александра Алексеевна Охитина исполняла в "Кладе" роль Птахи.
3 Первая пьеса Е. Шварца. Поставлена в Ленинградском ТЮЗе режиссерами
А. А. Брянцевым и Б. В. Зоном. Премьера состоялась 21 сентября 1929 года. К.
В. Пугачева играла в этом спектакле роль пионерки Маруси.
4 Третий, окончательный вариант стихотворения опубликован в "Дне
поэзии. 1965" (Л. 1966, стр. 292 -- 294), публикация А. Александрова. В "Дне
поэзии" стихи Хармса разбиты на четверостишия и строчка "окружают нас
вокруг" заменена на строчку "ловят нас в свой мрачный круг", не
встречающуюся ни в одном варианте. Первый вариант был написан на обратной
стороне письма от 21 сентября 1933 года к Н. И. Колюбакиной. В этом письме
Хармс сообщал, что посылает "вчера написанные стихи. Правда, они еще не
закончены. Конец должен быть другим, но несмотря на это я считаю, что в них
есть стройность и тот грустный тон, каким говорит человек о непонятном ему
предназначении человека в мире". Второй вариант написан через несколько
дней, 25 сентября.
5 Музыкальный инструмент, -- по описанию К. В. Пугачевой, напоминал
флейту или гобой. Пугачева играла на нем в спектакле "Дети Индии" (пьеса Н.
Ю. Жуковской, постановка А. А. Брянцева) и потом подарила его Д. И. Хармсу.
Хармс, вспоминает Пугачева, смотрел этот спектакль (премьера состоялась 10
июня 1928 года), в нем актриса исполняла роль мальчика-индуса Умеша.
--------
Понедельник, 16 октября 1933
Талант растет, круша и строя.
Благополучье -- знак застоя!
Дорогая Клавдия Васильевна,
Вы удивительный и настоящий человек!
Как ни прискорбно мне не видеть Вас, я больше не зову Вас в ТЮЗ и мой
город. Как приятно знать, что есть еще человек, в котором кипит желание! Я
не знаю, каким словом выразить ту силу, которая радует меня в Вас. Я называю
ее обыкновенно чистотой.
Я думал о том, как прекрасно всё первое! как прекрасна первая
реальность! Прекрасно солнце и трава и камень и вода и птица и жук и муха и
человек. Но так же прекрасны и рюмка и ножик и ключ и гребешок. Но если я
ослеп, оглох и потерял все чувства, то как я могу знать всё это прекрасное?
Все исчезло и нет, для меня, ничего. Но вот я получил осязание, и сразу
почти весь мир появился вновь. Я приобрел слух, и мир стал значительно
лучше. Я приобрел все следующие чувства, и мир стал еще больше и лучше. Мир
стал существовать, как только я впустил его в себя. Пусть он еще в
беспорядке, но всё же существует!
Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось Искусство.
Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но в то же
время я узнал, что это одно и то же.
Теперь моя забота создать правильный порядок. Я увлечен этим и только
об этом и думаю. Я говорю об этом, пытаюсь это рассказать, описать,
нарисовать, протанцевать, построить. Я творец мира, и это самое главное во
мне. Как же я могу не думать постоянно об этом! Во всё, что я делаю, я
вкладываю сознание, что я творец мира. И я делаю не просто сапог, но, раньше
всего, я создаю новую вещь. Мне мало того, чтобы сапог вышел удобным,
прочным и красивым. Мне важно, чтобы в нем был тот же порядок, что и во всём
мире: чтобы порядок мира не пострадал, не загрязнился от прикосновения с
кожей и гвоздями, чтобы, несмотря на форму сапога, он сохранил бы свою
форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым.
Это та самая чистота, которая пронизывает все искусства. Когда я пишу
стихи, то самым главным мне кажется не идея, не содержание и не форма, и не
туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и непонятное
рационалистическому уму, но понятное мне и, надеюсь, Вам, милая Клавдия
Васильевна, это -- чистота порядка.
Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное
искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его
первым отражением. Оно обязательно реально.
Но, Боже мой, в каких пустяках заключается истинное искусство! Великая
вещь "Божественная комедия", но и стихотворение "Сквозь волнистые туманы
пробирается луна" -- не менее велико. Ибо там и там одна и та же чистота, а
следовательно, одинаковая близость к реальности, т.е. к самостоятельному
существованию. Это уже не просто слова и мысли, напечатанные на бумаге, это
вещь, такая же реальная, как хрустальный пузырек для чернил, стоящий передо
мной на столе. Кажется, эти стихи, ставшие вещью, можно снять с бумаги и
бросить в окно, и окно разобьется. Вот что могут сделать слова!
Но, с другой стороны, как те же слова могут быть беспомощны и жалки! Я
никогда не читаю газет. Это вымышленный, а не созданный мир. Это только
жалкий, сбитый типографский шрифт на плохой, занозистой бумаге.
___
Нужно ли человеку что-либо помимо жизни и искусства? Я думаю, что нет:
больше не нужно ничего, сюда входит всё настоящее.
___
Я думаю, чистота может быть во всём, даже в том, как человек ест суп.
Вы поступили правильно, что переехали в Москву. Вы ходите по улице и играете
в голодном театре. В этом больше чистоты, чем жить здесь, в уютной комнате и
играть в ТЮЗе.
___
Мне всегда подозрительно всё благополучное.
Сегодня был у меня Заболоцкий. Он давно увлекается архитектурой и вот
написал поэму, где много высказал замечательных мыслей об архитектуре и
человеческой жизни1. Я знаю, что этим будут восторгаться много людей. Но я
также знаю, что эта поэма плоха. Только в некоторых своих частях она, почти
случайно, хороша. Это две категории.
Первая категория понятна и проста. Тут всё так ясно, что нужно делать.
Понятно, куда стремиться, чего достигать и как это осуществить. Тут виден
путь. Об этом можно рассуждать; и когда-нибудь литературный критик напишет
целый том по этому поводу, а комментатор -- шесть томов о том, что это
значит. Тут всё обстоит благополучно.
О второй категории никто не скажет ни слова, хотя именно она делает
хорошей всю архитектуру и мысль о человеческой жизни. Она непонятна,
непостижима и, в то же время, прекрасна, вторая категория! Но её нельзя
достигнуть, к ней даже нелепо стремиться, к ней нет дорог. Именно эта вторая
категория заставляет человека вдруг бросить всё и заняться математикой, а
потом, бросив математику, вдруг увлечься арабской музыкой, а потом жениться,
а потом, зарезав жену и сына, лежать на животе и рассматривать цветок.
Это та самая неблагополучная категория, которая делает гения.
(Кстати, это я говорю уже не о Заболоцком, он еще жену свою не убил и
даже не увлекался математикой.)
___
Милая Клавдия Васильевна, я отнюдь не смеюсь над тем, что Вы бываете в
Зоологическом парке. Было время, когда я сам каждый день бывал в здешнем
Зоологическом саду. Там были у меня знакомый волк и пеликан. Если хотите, я
Вам когда-нибудь опишу, как мило мы проводили время.
Хотите, я опишу Вам также, как я жил однажды целое лето на Лахтинской
зоологической станции, в замке графа Стенбок-Фермора, питаясь живыми червями
и мукой "Нестли"2, в обществе полупомешанного зоолога, пауков, змей и
муравьев?
Я очень рад, что Вы ходите именно в Зоологический парк. И если Вы
ходите туда не только с тем, чтобы погулять, но и посмотреть на зверей, --
то я еще нежнее полюблю Вас.
Даниил Хармс.
1 Можно предполагать, что речь идет о не сохранившейся поэме Н.
Заболоцкого "Облака" (1933).
2 Верно: "Нестле". Молочная мука для вскармливания грудных младенцев.
Изготовлялась в Швейцарии.
--------
Суббота, 21 октября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
16-го октября я послал Вам письмо, к несчастью, не заказным.
18-го получил от Вас телеграмму и ответил тоже телеграммой.
Теперь я не знаю, получили ли Вы мое четвертое письмо.
Создалась особая последовательность в наших письмах, и, чтобы написать
следующее письмо, мне важно знать, что Вы получили предыдущее.
Вчера был в Филармонии на Моцарте. Не хватало только Вас, чтобы я мог
чувствовать себя совершенно счастливым.
Сейчас, как никогда, хочется мне увидеть Вас. Но, несмотря на это, я
больше не зову Вас в ТЮЗ и в мой город. Вы настоящий и талантливый человек,
и Вы вправе презирать благополучие.
Обо всём этом я подробно изложил в четвертом письме.
Если, в течение ближайших четырех дней, я не получу от Вас вести, то
пошлю Вам очередное длинное письмо, считая, что четвертого письма Вы не
получили.
Даниил Хармс.
Это письмо внеочередное и имеет своей целью восстановить только
неисправности нашей почты.
--------
24 октября 1933. Ленинград
Милая и самая дорогая моя Клавдия Васильевна,
простите меня за это шутливое вступление (только не отрезайте верхнюю
часть письма, а то слова примут какое-то другое освещение), но я хочу
сказать Вам только, что я ни с какой стороны, или, вернее, если можно так
выразиться, абсолютно не отношусь к Вам с иронией. С каждым письмом Вы
делаетесь для меня всё ближе и дороже. Я даже вижу, как со страниц Ваших
писем поднимается не то шар, не то пар и входит мне в глаза. А через глаз
попадает в мозг, а там, не то сгустившись, не то определившись, по нервным
волоконцам, или, как говорили в старину, по жилам бежит, уже в виде Вас, в
моё сердце. Вы с ногами и руками садитесь на диван и делаетесь полной
хозяйкой этого оригинального, черт возьми, дома.
И вот я уже сам прихожу в своё сердце как гость и, прежде чем войти,
робко стучусь. А Вы оттуда: "Пожалста! Пожалста!"
Ну, я робко вхожу, а Вы мне сейчас же -- дивный винегрет, паштет из
селёдки, чай с подушечками, журнал с Пикассо и, как говорится, чекан в зубы.
"Моя дивная Клавдия Васильевна,-- говорю я Вам,-- Вы видите, я у Ваших
ног?"
А Вы мне говорите: "Нет".
Я говорю: "Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?"
А Вы мне опять: "Нет".
"Милая Клавдия Васильевна,-- говорю я тут горячась.-- Да ведь я Ваш.
Именно что Ваш".
А Вы трясётесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не
верите.
"Боже мой! -- думаю я.-- А ведь вера-то горами двигает!" А безверие что
* По книгам: "Горло бредит бритвою" (далее "ГББ"); "Полет в небеса";
"Собрание произведений" в 2-х тт. АО "Виктори". -- С. В.
---------------------------------------------------------------
Дорогая Лиза,
поздравляю Кирилла с днём его рождения, а также поздравляю его
родителей, успешно выполняющих предписанный им натурой план воспитания
человеческого отпрыска, до двухлетнего возраста не умеющего ходить, и затем
со временем начинающего крушить всё вокруг, и, наконец, в достижении
младшего дошкольного возраста, избивающего по голове украденным из
отцовского письменного стола вольтметром свою любящую мать, не успевшую
отвернуться от весьма ловко проведенного нападения своего, не совсем ещё
дозревшего ребенка, замышляющего уже в своём недозрелом затылке, ухлопав
родителей, направить всё своё преостроумнейшее внимание на убелённого
сединами дедушку, и, тем самым, доказывающего своё по летам развернувшееся
умственное развитие, в честь которого сего года 28 февраля соберутся
кое-какие поклонники сего, поистине из ряда вон выходящего явления, и в
числе которых, к великому моему прискорбию, не смогу быть я, находясь в
данное время в некотором напряжении, восторгаясь на берегах Финского залива
присущим мне с детских лет умением, схватив стальное перо и окунув его в
чернильницу, короткими и чёткими фразами выражать свою глубокую и подчас
даже некоторым образом весьма возвышенную мысль.
<28 февраля 1936 года.>
--------
Дорогой Никандр Андреевич,
получил твоё письмо и сразу понял, что оно от тебя. Сначала подумал,
что оно вдруг не от тебя, но как только распечатал, сразу понял, что от
тебя, а то было подумал, что оно не от тебя. Я рад, что ты давно женился,
потому что когда человек женится на том, на ком он хотел жениться, то
значит, что он добился того, чего хотел. И я вот очень рад, что ты женился,
потому что, когда человек женится на том, на ком хотел, то значит, он
добился того, чего хотел. Вчера я получил твоё письмо и сразу подумал, что
это письмо от тебя, но потом подумал, что кажется, что не от тебя, но
распечатал и вижу -- точно от тебя. Очень хорошо сделал, что написал мне.
Сначала не писал, а потом вдруг написал, хотя ещё раньше, до того, как
некоторое время не писал -- тоже писал. Я сразу, как получил твоё письмо,
сразу решил, что оно от тебя, и, потому, я очень рад, что ты уже женился. А
то, если человек захотел жениться, то ему надо во что бы то ни стало
жениться. Поэтому я очень рад, что ты наконец женился именно на том, на ком
и хотел жениться. И очень хорошо сделал, что написал мне. Я очень
обрадовался, как увидел твоё письмо, и сразу даже подумал, что оно от тебя.
Правда, когда распечатывал, то мелькнула такая мысль, что оно не от тебя, но
потом, всё-таки, я решил, что оно от тебя. Спасибо, что написал. Благодарю
тебя за это и очень рад за тебя. Ты, может быть, не догадываешься, почему я
так рад за тебя, но я тебе сразу скажу, что рад я за тебя потому, потому что
ты женился, и именно на том, на ком и хотел жениться. А это, знаешь, очень
хорошо жениться именно на том, на ком хочешь жениться, потому что тогда
именно и добиваешься того, чего хотел. Вот именно поэтому я так рад за тебя.
А также рад и тому, что ты написал мне письмо. Я ещё издали решил, что
письмо от тебя, а как взял в руки, так подумал: а вдруг не от тебя? А потом
думаю: да нет, конечно от тебя. Сам распечатываю письмо и в то же время
думаю: от тебя или не от тебя? Ну, а как распечатал, то и вижу, что от тебя.
Я очень обрадовался и решил тоже написать тебе письмо. О многом надо
сказать, но буквально нет времени. Что успел, написал тебе в этом письме, а
остальное потом напишу, а то сейчас совсем нет времени. Хорошо, по крайней
мере, что ты написал мне письмо. Теперь я знаю, что ты уже давно женился. Я
и из прежних писем знал, что ты женился, а теперь опять вижу -- совершенно
верно, ты женился. И я очень рад, что ты женился и написал мне письмо. Я
сразу, как увидел твоё письмо, так и решил, что ты опять женился. Ну, думаю,
это хорошо, что ты опять женился и написал мне об этом письмо. Напиши мне
теперь, кто твоя новая жена и как это всё вышло. Передай привет твоей новой
жене.
<25 сентября и октября 1933>
--------
Дорогой Яков Семенович,
1. Один человек, разбежавшись, ударился головой об кузницу с такой
силой, что кузнец отложил в сторону кувалду, которую он держал в руках, снял
кожаный передник и, пригладив ладонью волосы, вышел на улицу посмотреть, что
случилось. 2. Тут кузнец увидел человека, сидящего на земле. Человек сидел
на земле и держался за голову. 3. "Что случилось?" -- спросил кузнец. "Ой!"
-- сказал человек. 4. Кузнец подошел к человеку поближе. 5. Мы прекращаем
повествование о кузнеце и неизвестном человеке и начинаем новое
повествование о четырех друзьях гарема. 6. Жили-были четыре любителя гарема.
Они считали, что приятно иметь зараз по восьми женщин. Они собирались по
вечерам и рассуждали о гаремной жизни. Они пили вино; они напивались
пьяными; они валились под стол; они блевали. Было противно смотреть на них.
Они кусали друг друга за ноги. Они называли друг друга нехорошими словами.
Они ползали на животах своих. 7. Мы прекращаем о них рассказ и приступаем к
новому рассказу о пиве. 8. Стояла бочка с пивом, а рядом сидел философ и
рассуждал: "Эта бочка наполнена пивом. Пиво бродит и крепнет. И я своим
разумом брожу по надзвездным вершинам и крепну духом. Пиво есть напиток,
текущий в пространстве, я же есть напиток, текущий во времени. 9. Когда пиво
заключено в бочке, ему некуда течь. Остановится время, и я встану. 10. Но не
остановится время, и мое течение непреложно. 11. Нет, уж пусть лучше и пиво
течет свободно, ибо противно законам природы стоять ему на месте". И с этими
словами философ открыл кран в бочке, и пиво вылилось на пол. 12. Мы довольно
рассказали о пиве;теперь мы расскажем о барабане. 13. Философ бил в барабан
и кричал: "Я произвожу философский шум! Этот шум не нужен никому, он даже
мешает всем. Но если он мешает всем, то значит он не от мира сего. А если он
не от мира сего, то он от мира того. А если он от мира того, то я буду
производить его". 14. Долго шумел философ. Но мы оставим эту шумную повесть
и перейдем к следующей тихой повести о деревьях. 15. Философ гулял под
деревьями и молчал, потому что вдохновение покинуло его.
27 марта 1937
--------
Среда, 20 сентября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
оказалось не так просто написать Вам обещанное письмо. Ну в чем я
разоблачу себя? И откуда взять мне обещанное красноречие? Поэтому я просто
отказываюсь от обещанного письма и пишу Вам просто письмо от всей души и по
доброй воле. Пусть первая часть письма будет нежной, вторая -- игривой, а
третья -- деловой. Может быть, некоторая доля обещанного и войдет в это
произведение, но, во всяком случае, я специально заботиться об этом не буду.
Единственное, что я выполню точно, это опущу письмо в почтовую кружку 21-го
сентября 1933 года.
Часть I (нежная).
Милая Клавдия Васильевна, эта часть письма должна быть нежной. Это не
трудно сделать, ибо поистине мое отношение к Вам достигло нежности просто
удивительной. Достаточно мне написать всё, что взбредет в голову, но думая
только о Вас (а это тоже не требует усилий, ибо думаю я о Вас всё время), и
письмо само собой получится нежнейшее.
Не знаю сам, как это вышло, но только в один прекрасный день,
получилось вдруг, что Вы -- это уже не Вы, но не то чтобы Вы стали частью
меня, или я -- частью Вас, или мы оба -- частью того, что раньше было частью
меня самого, если бы я не был сам той частицей, которая в свою очередь была
частью... Простите, мысль довольно сложная, и оказалось, что я в ней
запутался.
В общем, Клавдия Васильевна, поверьте мне только в одном, что никогда
не имел я друга и даже не думал об этом, считая, что та часть (опять эта
часть!) меня самого, которая ищет себе друга, может смотреть на оставшуюся
часть, как на существо, способное наилучшим образом воплотить в себе идею
дружбы и той откровенности, той искренности, того самоотверживания, т.е.
отверженья (чувствую, что опять хватил далеко и опять начинаю запутываться),
того трогательного обмена самых сокровенных мыслей и чувств, способного
растрогать... Нет, опять запутался. Лучше в двух словах скажу Вам всё: я
бесконечно нежно отношусь к Вам, Клавдия Васильевна!
Теперь перейдемте ко второй части.
Часть II (игривая).
Как просто после "нежной части", требующей всей тонкости душевных
поворотов, написать "часть игривую", нуждающуюся не столько в душевной
тонкости, сколько в изощреннейшем уме и гибкости мысли. Воздерживаясь от
красивых фраз, с длинными периодами, по причине своего несчастного
косноязычия, прямо обращаю свое внимание на Вас и тут же восклицаю: "О, как
Вы прекрасны, Клавдия Васильевна!"
Помоги мне Бог досказать следующую фразу до конца и не застрять
посередине. Итак, перекрестясь, начинаю: Дорогая Клавдия Васильевна, я рад,
что Вы уехали в Москву, ибо останься Вы здесь (короче!), я бы в короткий
срок забыл (еще короче!), я бы влюбился в Вас и забыл всё вокруг!
(Досказал.)
Пользуясь полной удачей и не желая портить впечатления, оставленного
второй частью, быстро перехожу на часть третию.
Часть III (как ей и полагается быть -- деловая).
Дорогая Клавдия Васильевна, скорей напишите мне, как Вы устроились в
Москве1. Очень соскучился по Вас. Страшно подумать, что постепенно человек
ко всему привыкает, или, вернее, забывает то, о чем тосковал когда-то. Но
другой раз бывает достаточно легкого напоминания, и все желания вспыхивают
вновь, если они когда-то, хоть одно мгновение, были настоящими. Я не верю в
переписку между знакомыми людьми, скорей и лучше могут переписываться люди
незнакомые друг с другом, а потому я не прошу Вас о письмах, написанных по
"правилам и форме". Но если Вы будете, время от времени, присылать мне
кусочек бумажки с Вашим имянем2, я буду Вам очень благодарен. Конечно, если
Вы пришлете мне письмо, я буду также тронут весьма.
У Шварцев Литейных3 я еще не был; но, когда буду, передам им всё, о чем
Вы меня просили.
Жизнь-то! Жизнь-то как вздорожала! Лук-порей на рынке стоит уже не 30,
а 35 или даже все 40 копеек!
Даниил Хармс.
Ленинград.
Надеждинская 11, кв. 8.
1 В 1933 году К. В. Пугачева переехала в Москву.
2 Здесь и в некоторых других случаях сохраняется правописание автора.
3 "Шварцы Литейные": Евгений Львович Шварц (1896 -- 1958), драматург и
мемуарист, и его жена Екатерина Ивановна Шварц (1902 -- 1963) жили в то
время на Литейном проспекте и звались так в кругу друзей в отличие от
"Шварцев Невских" -- Антона Исааковича Шварца (1896 -- 1954), чтеца,
эстрадного артиста, и его жены Натальи Борисовны Шанько.
--------
5 октября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
больше всего на свете хочу видеть Вас. Вы покорили меня. Я Вам очень
благодарен за Ваше письмо. Я очень много о Вас думаю. И мне опять кажется,
что Вы напрасно перебрались в Москву. Я очень люблю театр, но, к сожалению,
сейчас театра нет. Время театра, больших поэм и прекрасной архитектуры
кончилось сто лет тому назад. Не обольщайте себя надеждой, что Хлебников
написал большие поэмы, а Мейерхольд -- это всё же театр.
Хлебников лучше всех остальных поэтов второй половины ХIX и первой
четверти ХХ века, но его поэмы это только длинные стихотворения; а
Мейерхольд не сделал ничего.
Я твердо верю, что время больших поэм, архитектуры и театра
когда-нибудь возобновится. Но пока этого еще нет.
Пока не созданы новые образцы в этих трех искусствах, лучшими остаются
старые пути. И я, на Вашем бы месте, либо постарался сам создать новый
театр, если бы чувствовал в себе достаточно величия для такого дела, либо
придерживался театра наиболее архаических форм.
Между прочим, ТЮЗ стоит в более выгодном положении, нежели театры для
взрослых. Если он и не открывает собой новую эпоху возрождения, он всё же,
благодаря особым условиям детской аудитории, хоть и засорен театральной
наукой, "конструкциями" и "левизной" (не забывайте, что меня самого
причисляют к самым "крайне левым поэтам"), -- всё же чище других театров.
Милая Клавдия Васильевна, как жалко, что Вы уехали из моего города, и
тем более жалко мне это, что я всей душой привязался к Вам.
Желаю Вам, милая Клавдия Васильевна, всяческих успехов.
Даниил Хармс.
--------
Понедельник, 9 октября 1933 года
Дорогая Клавдия Васильевна,
Вы переехали в чужой город, поэтому вполне понятно, что у Вас нет еще
близких Вам людей. Но почему их вдруг не стало у меня с тех пор, как Вы
уехали, -- мне это не то чтобы непонятно, но удивительно! Удивительно, что
видел я Вас всего четыре раза, но всё, что я вижу и думаю, мне хочется
сказать только Вам.
Простите меня, если впредь я буду с Вами совершенно откровенен.
___
Я утешаю себя: будто хорошо, что Вы уехали в Москву. Ибо что получилоь
бы, если бы Вы остались тут? Либо мы постепенно разочаровались бы друг в
друге, либо я полюбил бы Вас и, в силу своего консерватизма, захотел бы
видеть Вас своей женой.
Может быть, лучше знать Вас издали.
___
Вчера я был в ТЮЗе на "Кладе" Шварца1.
Голос Охитиной2, очень часто, похож на Ваш. Она совершенно очевидно
подражает Вам.
После ТЮЗа мы долго гуляли со Шварцем, и Шварц сожалел, что нет Вас. Он
рассказывал мне, как Вы удачно играли в "Ундервуде"3. Чтобы побольше
послушать о Вас, я попросил Шварца рассказать мне Вашу роль в "Ундервуде".
Шварц рассказывал, а я интересовался всеми подробностями, и Шварц был
польщен моим вниманием к его пиесе.
___
Сейчас дочитал Эккермана "Разговоры о Гете". Если Вы не читали их вовсе
или читали, но давно, то прочтите опять. Очень хорошая и спокойная книга.
___
С тех пор, как Вы уехали, я написал только одно стихотворение.4 Посылаю
его Вам. Оно называется "Подруга", но это не о Вас. Там подруга довольно
страшного вида, с кругами на лице и лопнувшим глазом. Я не знаю, кто она.
Может быть, как это ни смешно в наше время, это Муза. Но если стихотворение
получилось грустным, то это уже Ваша вина. Мне жалко, что Вы не знаете моих
стихов. "Подруга" не похожа на мои обычные стихи, как и я сам теперь не
похож на самого себя. В этом виноваты Вы. А потому я и посылаю Вам это
стихотворение.
28 сентября 1933
___
Ваш чекан5 обладает странной особенностью: он играет пять минут, а
потом начинает шипеть. Поэтому я играю на нем два раза в день: утром и при
заходе солнца.
___
Милая Клавдия Васильевна, не падайте духом, а также не бойтесь писать
мне грустные письма. Я даже рад, что Вы нашли Москву, на первых порах,
пустой и скучной. Это только говорит, что Вы сами -- большой человек.
Даниил Хармс.
1 Хармс был на первом представлении, которое состоялось 8 октября 1933
года. Постановка А. А. Брянцева. В записной книжке Хармса находим такую
запись: "Клад" Шварца интересен в тех местах, где кажется, что происходит
сверхестественное. Как замечательно, что это всегда так, когда в меру"
(Архив Я. С. Друскина).
2 Александра Алексеевна Охитина исполняла в "Кладе" роль Птахи.
3 Первая пьеса Е. Шварца. Поставлена в Ленинградском ТЮЗе режиссерами
А. А. Брянцевым и Б. В. Зоном. Премьера состоялась 21 сентября 1929 года. К.
В. Пугачева играла в этом спектакле роль пионерки Маруси.
4 Третий, окончательный вариант стихотворения опубликован в "Дне
поэзии. 1965" (Л. 1966, стр. 292 -- 294), публикация А. Александрова. В "Дне
поэзии" стихи Хармса разбиты на четверостишия и строчка "окружают нас
вокруг" заменена на строчку "ловят нас в свой мрачный круг", не
встречающуюся ни в одном варианте. Первый вариант был написан на обратной
стороне письма от 21 сентября 1933 года к Н. И. Колюбакиной. В этом письме
Хармс сообщал, что посылает "вчера написанные стихи. Правда, они еще не
закончены. Конец должен быть другим, но несмотря на это я считаю, что в них
есть стройность и тот грустный тон, каким говорит человек о непонятном ему
предназначении человека в мире". Второй вариант написан через несколько
дней, 25 сентября.
5 Музыкальный инструмент, -- по описанию К. В. Пугачевой, напоминал
флейту или гобой. Пугачева играла на нем в спектакле "Дети Индии" (пьеса Н.
Ю. Жуковской, постановка А. А. Брянцева) и потом подарила его Д. И. Хармсу.
Хармс, вспоминает Пугачева, смотрел этот спектакль (премьера состоялась 10
июня 1928 года), в нем актриса исполняла роль мальчика-индуса Умеша.
--------
Понедельник, 16 октября 1933
Талант растет, круша и строя.
Благополучье -- знак застоя!
Дорогая Клавдия Васильевна,
Вы удивительный и настоящий человек!
Как ни прискорбно мне не видеть Вас, я больше не зову Вас в ТЮЗ и мой
город. Как приятно знать, что есть еще человек, в котором кипит желание! Я
не знаю, каким словом выразить ту силу, которая радует меня в Вас. Я называю
ее обыкновенно чистотой.
Я думал о том, как прекрасно всё первое! как прекрасна первая
реальность! Прекрасно солнце и трава и камень и вода и птица и жук и муха и
человек. Но так же прекрасны и рюмка и ножик и ключ и гребешок. Но если я
ослеп, оглох и потерял все чувства, то как я могу знать всё это прекрасное?
Все исчезло и нет, для меня, ничего. Но вот я получил осязание, и сразу
почти весь мир появился вновь. Я приобрел слух, и мир стал значительно
лучше. Я приобрел все следующие чувства, и мир стал еще больше и лучше. Мир
стал существовать, как только я впустил его в себя. Пусть он еще в
беспорядке, но всё же существует!
Однако я стал приводить мир в порядок. И вот тут появилось Искусство.
Только тут понял я истинную разницу между солнцем и гребешком, но в то же
время я узнал, что это одно и то же.
Теперь моя забота создать правильный порядок. Я увлечен этим и только
об этом и думаю. Я говорю об этом, пытаюсь это рассказать, описать,
нарисовать, протанцевать, построить. Я творец мира, и это самое главное во
мне. Как же я могу не думать постоянно об этом! Во всё, что я делаю, я
вкладываю сознание, что я творец мира. И я делаю не просто сапог, но, раньше
всего, я создаю новую вещь. Мне мало того, чтобы сапог вышел удобным,
прочным и красивым. Мне важно, чтобы в нем был тот же порядок, что и во всём
мире: чтобы порядок мира не пострадал, не загрязнился от прикосновения с
кожей и гвоздями, чтобы, несмотря на форму сапога, он сохранил бы свою
форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым.
Это та самая чистота, которая пронизывает все искусства. Когда я пишу
стихи, то самым главным мне кажется не идея, не содержание и не форма, и не
туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и непонятное
рационалистическому уму, но понятное мне и, надеюсь, Вам, милая Клавдия
Васильевна, это -- чистота порядка.
Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное
искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его
первым отражением. Оно обязательно реально.
Но, Боже мой, в каких пустяках заключается истинное искусство! Великая
вещь "Божественная комедия", но и стихотворение "Сквозь волнистые туманы
пробирается луна" -- не менее велико. Ибо там и там одна и та же чистота, а
следовательно, одинаковая близость к реальности, т.е. к самостоятельному
существованию. Это уже не просто слова и мысли, напечатанные на бумаге, это
вещь, такая же реальная, как хрустальный пузырек для чернил, стоящий передо
мной на столе. Кажется, эти стихи, ставшие вещью, можно снять с бумаги и
бросить в окно, и окно разобьется. Вот что могут сделать слова!
Но, с другой стороны, как те же слова могут быть беспомощны и жалки! Я
никогда не читаю газет. Это вымышленный, а не созданный мир. Это только
жалкий, сбитый типографский шрифт на плохой, занозистой бумаге.
___
Нужно ли человеку что-либо помимо жизни и искусства? Я думаю, что нет:
больше не нужно ничего, сюда входит всё настоящее.
___
Я думаю, чистота может быть во всём, даже в том, как человек ест суп.
Вы поступили правильно, что переехали в Москву. Вы ходите по улице и играете
в голодном театре. В этом больше чистоты, чем жить здесь, в уютной комнате и
играть в ТЮЗе.
___
Мне всегда подозрительно всё благополучное.
Сегодня был у меня Заболоцкий. Он давно увлекается архитектурой и вот
написал поэму, где много высказал замечательных мыслей об архитектуре и
человеческой жизни1. Я знаю, что этим будут восторгаться много людей. Но я
также знаю, что эта поэма плоха. Только в некоторых своих частях она, почти
случайно, хороша. Это две категории.
Первая категория понятна и проста. Тут всё так ясно, что нужно делать.
Понятно, куда стремиться, чего достигать и как это осуществить. Тут виден
путь. Об этом можно рассуждать; и когда-нибудь литературный критик напишет
целый том по этому поводу, а комментатор -- шесть томов о том, что это
значит. Тут всё обстоит благополучно.
О второй категории никто не скажет ни слова, хотя именно она делает
хорошей всю архитектуру и мысль о человеческой жизни. Она непонятна,
непостижима и, в то же время, прекрасна, вторая категория! Но её нельзя
достигнуть, к ней даже нелепо стремиться, к ней нет дорог. Именно эта вторая
категория заставляет человека вдруг бросить всё и заняться математикой, а
потом, бросив математику, вдруг увлечься арабской музыкой, а потом жениться,
а потом, зарезав жену и сына, лежать на животе и рассматривать цветок.
Это та самая неблагополучная категория, которая делает гения.
(Кстати, это я говорю уже не о Заболоцком, он еще жену свою не убил и
даже не увлекался математикой.)
___
Милая Клавдия Васильевна, я отнюдь не смеюсь над тем, что Вы бываете в
Зоологическом парке. Было время, когда я сам каждый день бывал в здешнем
Зоологическом саду. Там были у меня знакомый волк и пеликан. Если хотите, я
Вам когда-нибудь опишу, как мило мы проводили время.
Хотите, я опишу Вам также, как я жил однажды целое лето на Лахтинской
зоологической станции, в замке графа Стенбок-Фермора, питаясь живыми червями
и мукой "Нестли"2, в обществе полупомешанного зоолога, пауков, змей и
муравьев?
Я очень рад, что Вы ходите именно в Зоологический парк. И если Вы
ходите туда не только с тем, чтобы погулять, но и посмотреть на зверей, --
то я еще нежнее полюблю Вас.
Даниил Хармс.
1 Можно предполагать, что речь идет о не сохранившейся поэме Н.
Заболоцкого "Облака" (1933).
2 Верно: "Нестле". Молочная мука для вскармливания грудных младенцев.
Изготовлялась в Швейцарии.
--------
Суббота, 21 октября 1933
Дорогая Клавдия Васильевна,
16-го октября я послал Вам письмо, к несчастью, не заказным.
18-го получил от Вас телеграмму и ответил тоже телеграммой.
Теперь я не знаю, получили ли Вы мое четвертое письмо.
Создалась особая последовательность в наших письмах, и, чтобы написать
следующее письмо, мне важно знать, что Вы получили предыдущее.
Вчера был в Филармонии на Моцарте. Не хватало только Вас, чтобы я мог
чувствовать себя совершенно счастливым.
Сейчас, как никогда, хочется мне увидеть Вас. Но, несмотря на это, я
больше не зову Вас в ТЮЗ и в мой город. Вы настоящий и талантливый человек,
и Вы вправе презирать благополучие.
Обо всём этом я подробно изложил в четвертом письме.
Если, в течение ближайших четырех дней, я не получу от Вас вести, то
пошлю Вам очередное длинное письмо, считая, что четвертого письма Вы не
получили.
Даниил Хармс.
Это письмо внеочередное и имеет своей целью восстановить только
неисправности нашей почты.
--------
24 октября 1933. Ленинград
Милая и самая дорогая моя Клавдия Васильевна,
простите меня за это шутливое вступление (только не отрезайте верхнюю
часть письма, а то слова примут какое-то другое освещение), но я хочу
сказать Вам только, что я ни с какой стороны, или, вернее, если можно так
выразиться, абсолютно не отношусь к Вам с иронией. С каждым письмом Вы
делаетесь для меня всё ближе и дороже. Я даже вижу, как со страниц Ваших
писем поднимается не то шар, не то пар и входит мне в глаза. А через глаз
попадает в мозг, а там, не то сгустившись, не то определившись, по нервным
волоконцам, или, как говорили в старину, по жилам бежит, уже в виде Вас, в
моё сердце. Вы с ногами и руками садитесь на диван и делаетесь полной
хозяйкой этого оригинального, черт возьми, дома.
И вот я уже сам прихожу в своё сердце как гость и, прежде чем войти,
робко стучусь. А Вы оттуда: "Пожалста! Пожалста!"
Ну, я робко вхожу, а Вы мне сейчас же -- дивный винегрет, паштет из
селёдки, чай с подушечками, журнал с Пикассо и, как говорится, чекан в зубы.
"Моя дивная Клавдия Васильевна,-- говорю я Вам,-- Вы видите, я у Ваших
ног?"
А Вы мне говорите: "Нет".
Я говорю: "Помилуйте Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?"
А Вы мне опять: "Нет".
"Милая Клавдия Васильевна,-- говорю я тут горячась.-- Да ведь я Ваш.
Именно что Ваш".
А Вы трясётесь от смеха всей своей архитектурой и не верите мне и не
верите.
"Боже мой! -- думаю я.-- А ведь вера-то горами двигает!" А безверие что