Страница:
– Остановись на минутку, – перебил Гилеад. – А как же ЭСВ?
Болдуин пожал плечами:
– Ну а, например, повышенный порог зрения? Экстрасенсорное восприятие не стоит на одном уровне со способностью верно мыслить. ЭСВ – это неквалифицированное название для не таких, какие нам известны и привычны, органов чувств, с помощью которых мозг добывает факты. Но чтобы получить первый приз, надо выполнить одну маленькую хитрость: осознать эти факты, поразмыслить над ними. Если тебе нужна телепатическая связь с Шанхаем, я могу это организовать, у нас есть операторы с обоих концов, – но, если тебе понадобятся любые сведения из Шанхая, ты сможешь получить их оттуда по телефону с меньшими усилиями, при более качественной связи и с меньшей вероятностью подслушивания. К тому же телепаты не могут принимать сообщения по радио: это не то что шайка волновиков.
– А что такое шайка волновиков?
– После, после. Тебе еще многое предстоит узнать.
– Я имел в виду не телепатию как таковую, а все парапсихологические эффекты.
– То же самое. Славная была бы перевозка грузов, если бы телекинетики хорошенько разыгрались, – но они пока этого не могут. Зато грузовик-пикап достаточно удобен для перевозки вещей. Телевидение в руках интеллектуально развитых людей принесет больше пользы, чем ясновидение слабоумных. Ну, хватит разбазаривать мое время, Джо.
– Извини.
– Мы определили способность мыслить как умение объединять определенные факты и находить правильные решения. Оглянись вокруг себя. Большинство людей пользуются этой способностью с достаточной эффективностью, чтобы добраться до лавочки на углу и вернуться, не сломав ногу. Если средний человек вообще мыслит, он совершает глупые поступки, так как делает выводы из одного-единственного факта. Он пользуется однозначной логикой «или-или», чтобы прийти к своим неверным выводам. Если он голоден, ранен или персонально заинтересован в ответе, он не в состоянии пользоваться никакой логикой и отбрасывает наблюдаемый факт с такой же бездумностью, с какой приспосабливает свою жизнь к тому, чтобы думать то, что ему хочется. Он пользуется чудесами техники, созданными более развитыми людьми, без малейшего удивления или восхищения, точно так же, как котенок принимает блюдечко с молоком. Далекий от того, чтобы стремиться к высшему рассуждению, он даже не понимает, что такое высшее рассуждение существует. Он классифицирует собственные мыслительные процессы как точно такие же, какими обладает гений типа Эйнштейна. Человек – не мыслящее животное, он – животное, пытающееся дать всему разумное объяснение.
Для объяснения вселенной, которая смущает его и ставит в тупик, он кидается к гаданию на цифрах, к астрологии, к религии и к другим фантастическим способам свихнуться. Раз уж он принимает такую замечательную ерунду, факты для него значения не имеют, даже если вопрос стоит о его собственной жизни. Джо, тяжелее всего поверить в бездонную глубину человеческой глупости.
Вот почему наверху всегда есть место, вот почему на этом шарике человек, обладающий чуть-чуть большим умом, чем другие, так легко может стать правителем, миллионером или президентом колледжа – и вот почему Хомо Сапиенс безусловно уступит руководящую роль Новому Человеку. Есть еще так много возможностей для совершенствования, и эволюция никогда не закончится.
То и дело среди обычных людей попадается редкий индивидуум, который действительно мыслит, может применять логику и делает это, по крайней мере, в какой-то одной области, – часто вне своего кабинета или своей лаборатории он так же глуп, как остальные, – но он умеет мыслить в том случае, если ему не мешают, он не болен и не боится. Вот этот-то редкий индивидуум ответственен за весь прогресс, который совершает его вид; остальные вынужденно приемлют результат его деятельности. Как бы ни ненавидели обычные люди процесс мысли, как бы они ни окружали данного субъекта недоверием и как бы ни преследовали его, он обречен все время стремиться к достижению каких-то результатов, потому что мыслительный процесс – первопричина его деятельности. Он может просто сажать хлеб во тьме Луны, но он станет сажать лучшее зерно, выведенное лучшими, чем он сам, людьми. Еще более редок человек, который мыслит часто, который взывает к разуму в своей деятельности чаще, чем к установившимся привычкам. Хотя он и маскируется, он ведет опасный образ мысли: на него смотрят как на странное существо, которому нельзя доверять, как на ниспровергателя общественной морали; он розовая обезьяна среди коричневых – роковая ошибка. Кроме тех розовых обезьян, которые сумеют перекраситься в коричневый цвет, прежде чем их обнаружат.
Инстинкт коричневых обезьян убивать – верен: такие «розовые обезьяны» представляют опасность для всех человеческих привычек и обычаев.
Редчайший из всех – человек, который умеет мыслить и делает это всегда: быстро, четко, обобщенно. Невзирая на надежду, страх или телесное изнеможение, не впадая в эгоцентризм, не нарушая своего душевного равновесия; он облает точной памятью, он четко различает факт, предположение и антифакт. Такие люди существуют, Джо, это и есть Новые Люди. Они человечны во всех отношениях, внешне или под скальпом их не отличить от Хомо Сапиенса, но деятельностью они настолько же от него отличаются, как Солнце от жалкой свечки.
– И ты из таких? – спросил Гилеад.
– Как хочешь, так и понимай.
– И ты думаешь, что я, может быть, тоже такой?
– Возможно. Через несколько дней у меня будут новые данные.
Гилеад смеялся так, что на глазах у него выступили слезы.
– Котелок, если я – будущая надежда человечества, лучше побыстрей послать меня в запасную команду. Конечно, я поумнее, чем те увальни, с которыми я сшибался, но, как говорится, соревнование несостоятельно. И нет у меня никаких возвышенных стремлений. Смотрю я на вещи таким же развратным взором, как и каждый второй. Наслаждаюсь, когда бездельничаю со стаканчиком пива. Я просто не ощущаю себя суперменом.
– Кстати о пиве, давай-ка выпьем. – Болдуин поднялся и достал две жестянки. – Вспомни, что Маугли ощущал себя волком. Быть Новым Человеком вовсе не значит не иметь никаких человеческих радостей и удовольствий. В течение всей истории человечества существовали Новые Люди; вряд ли большинство из них подозревало о том, что их отличие от остальных наделяет их правом называть себя новым видом. Хотя они во всем были на голову выше остальных, они заводили детей от дочерей человеческих, растворяли свои таланты в потомках, смешиваясь с Homo Sapiens, пока случай вновь не собирал вместе генетические факторы.
– Значит, как я понимаю, Новые Люди не особая мутация?
– Ха-ха, а кто – не мутация, Джо? Все мы – сборище миллионов мутаций. Пока мы здесь с тобой сидели, на всем шарике произошли сотни мутаций человеческой зародышевой плазмы. Нет, Homo novus появился не из-за того, что дедушки стояли слишком близко к циклотрону; Homo novus не был даже особой породой, пока не осознал себя сам, не организовался и не решил последовать зову своих генов. Сегодня можно снова смешать Нового Человека со всем остальным видом – и потерять его, он пока еще только вариация, становящаяся представителем вида. Через миллион лет от настоящей минуты – дело другое, осмелюсь предсказать, что Новый Человек того времени и той модели не будет способен смешиваться с Homo Sapiens – не получится жизнеспособного потомства.
– А ты не думаешь, что теперешний человек – Homo Sapiens – исчезнет?
– Не обязательно. Собака же приспособилась к человеку. Вероятно, по количеству их больше, чем в прежнем балансе, и кормятся они лучше.
– Так человек будет собакой Новых Людей?
– Опять-таки не обязательно. Не забудь и кошку.
– Значит, идея в том, чтобы снять сливки с зародышевой плазмы всего вида и держать ее биологически отдельно, пока обе расы не станут сильно отличаться друг от друга? Ну, вы, ребята, хватили… Это же подло, Котелок!
– Обезьянье суждение.
– Возможно. Новая раса неизбежно станет всем управлять…
– А ты что, хочешь, чтобы Новые Люди решали серьезные вопросы, учитывая все обыкновенные человеческие сопливые носы?
– Да вот о том я и толкую. Провозглашая новую расу, придешь к неизбежному результату. Котелок, я сознаюсь, что предпочитаю обезьяньи предрассудки: демократию, человеческое достоинство и свободу. Моя точка зрения лежит вне логики, но это мир, который мне нравится. Я по работе якшался с самыми отбросами общества, делил с ними их скудную еду и питье. Да, они, может быть, глупы, но не такие уж они плохие – нет у меня желания видеть, как они станут домашними животными.
Впервые за время разговора великан проявил беспокойство. «Маска» Короля Геликоптеров, торговца и хозяина, соскользнула, он сидел в задумчивом величии, одинокий и несчастный.
– Понимаю, Джо. Они – часть нас, их немногие достоинства, их благородство не становятся меньше из-за их жалкого состояния. И все же – так должно быть.
– Почему? Новый Человек грядет – и прекрасно. Но зачем же искусственно ускорять процесс?
– Спроси себя самого. – Он указал на бункер. – Десять минут назад мы с тобой спасли эту планету, весь наш вид. Это час ножа. Кто-то должен быть на страже, если виду нужно выжить, нет больше никого, годного на эту роль, кроме нас. Чтобы эффективно охранять, мы, Новые Люди, должны быть организованы, нам нужно не прозевать такой кризис – и нам необходимо пополнять свои ряды. Нас сейчас мало, Джо, когда количество кризисов возрастет, нас должно быть гораздо больше. В конце концов – эта раса обречена, тут вопрос времени, – мы должны взять вверх над ними, чтобы быть уверенными, что дитя никогда не станет забавляться со спичками.
Он умолк и немного подумал.
– Я тебе признаюсь, Джо, что у меня тоже привязанность к демократии. Но это похоже на желание дождаться Санта-Клауса, в которого ты верил ребенком. Сто пятьдесят лет или около того демократия, или что-то в этом духе, могла свободно процветать. Результаты такого правления получились такие, каких можно было достичь без неприятностей, путем голосования простых людей, одураченных и невежественных, – а они такими и были, и есть. Но теперь, когда стоит вопрос о выживании вида, политические решения зависят от реального знания таких вещей как атомная физика, планетная экология, теория генетики и даже системная механика. Они к этому не готовы, Джо. При самых лучших намерениях и с большим желанием учиться – меньше чем один из тысячи способен не заснуть над страницей молекулярной физики; они не в состоянии изучить то, что должны знать.
Гилеад не соглашался:
– Так мы должны обучить их. Они всем сердцем этого хотят: объясни им реальное положение вещей – и они дойдут до правильных ответов.
– Нет, Джо. Мы это пробовали: не получается. Как ты говоришь, большинство из них не так уж плохи, наподобие того, как собака может быть благородной и доброй. Но встречаются и дурные – миссис Кейтли с компанией и ей подобные. Здравый смысл – бессилен против вздора и непрекращающейся лжи грубых и эгоистичных людей. Маленький человек не обладает способностью верно судить, а претенциозная ложь подается все в более привлекательной упаковке. Нет возможности растолковать дальтонику, что такое цвет, – и точно так же не можем мы человека с несовершенными мозгами научить отличать ложь от правды.
Нет, Джо. Пропасть между нами и ими узка, но очень глубока. Мы не можем ее заполнить.
– Я бы хотел, – сказал Гилеад, – чтобы ты не записывал меня в эти свои «Новые Люди», – мне больше по душе быть на другой стороне.
– Ты сам решишь, на какой ты стороне, как это уже сделал каждый из нас.
Гилеад настоял на перемене темы разговора. Обычно он не склонен был к душевному волнению, но этот разговор расстроил его. Он понимал аргументы Болдуина и соглашался, что они справедливы, но душа его восставала против них. Перед ним обнажилась острейшая из всех трагедий: абсолютное противостояние двух в равной мере благородных и имеющих законное право на существование точек зрения.
– И что же вы тут делаете – кроме того, что воруете пленки?
– М-м-м… Много чего. – Болдуин с облегчением расслабился и опять стал выглядеть преуспевающим бизнесменом. – Толчок туда, пинок сюда – так и удается удержать горшок с кашей в равновесии, а в свободное время мы регулируем давление всевозможными окольными способами. Да еще отыскиваем подходящий материал и притаскиваем его в свое лоно, когда это удается – мы же за тобой десять лет наблюдали.
– Да-а?
– Ага. Это только первоначальное мероприятие. Изучая общественные события, мы исключаем всех, кроме одной десятой от одного процента: вот за этим тысячным индивидуумом мы наблюдаем. А кроме того, мы занимаемся общественной агрономией. – Он усмехнулся.
– Закончи же свою остроту.
– Мы пропалываем людей.
– Извини, я сегодня несколько туп.
– Джо, разве ты никогда не испытывал неудержимого желания искоренить какое-то зло, вырезать вонючее гнилое мясо, которое заражает всех, кто с ним соприкасается, и все же – наделено законным правом на существование? Мы с ними обращаемся как с раковыми опухолями: мы их удаляем из тела общества. Мы ведем учет «Подлежащих Смерти»; когда человек становится полным моральным банкротом, мы закрываем его жизненный счет при первой же возможности.
Гилеад улыбнулся:
– Если бы вы могли быть уверены, что всегда правы – было бы прекрасно.
– А мы всегда уверены, хотя наши методы конечно не оправдал бы обезьяний суд. Возьмем миссис Кейтли – у тебя на ее счет есть какие-то сомнения?
– Нет.
– Почему же ты не хочешь ее приговорить? Не затрудняй себя ответом. Или, например, через две недели состоится грандиозное шаманское сборище возобновленного, ставшего лучше-и-крупнее-чем-раньше куклукс-клана на горной вершине по дороге к штату Каролина. Когда веселье достигнет апогея, когда они будут выкрикивать свои непристойности, накачивая друг друга и пробуждая один в другом разрушительный дух, по Божьей воле свершится акт, который уничтожит всю эту шайку. Весьма печально.
– А я не могу в этом участвовать?
– Ты еще даже не ученик. – Болдуин продолжил:
– Есть проект увеличения наших рядов, но это программа, рассчитанная на тысячу лет. Чтобы ее выверить, надо иметь вечный календарь. Гораздо важнее сейчас держать спички подальше от дитяти. Джо, прошло восемьдесят пять лет с тех пор, как мы казнили последнего комиссара: тебя не удивляло, почему в науке так мало сделано за это время?
– Разве? Произошло столько перемен!
– Незначительные переделки, кое-какие эффектные результаты, но ничто из этого не захватывает основ науки. Разумеется, при коммунизме был достигнут весьма небольшой прогресс: тоталитарный политический режим несовместим со свободными исследованиями. Заметь: коммунистическое безвременье ответственно за то, что Новые Люди сплотились и организовались. Большинство Новых Людей – ученые, по совершенно очевидным причинам. Когда коммунисты попытались управлять естественными законами с помощью политики – лысенковщина и тому подобная бессмыслица, – многие из нас ушли в подполье.
Опущу детали. Это нас сплотило, дало практику подпольной деятельности. Основные исследования стали вестись в тайне. Некоторые из них были явно опасными, и мы решили на время их отложить. С тех пор количество тайных знаний значительно выросло, так как мы не позволяем им выйти наружу, пока убеждены, что они представляют опасность. Поскольку большая часть этих знаний опасна и поскольку вне нашей организации действительно есть очень мало людей, способных к подлинно оригинальному мышлению, официальная наука почти стояла на месте.
Мы не ожидали, что придется действовать таким способом. Мы надеялись на то, что новая конституция либеральна и действенна. Но новая республика оказалась еще более жалкой, нежели прежняя. Прогнившая этика коммунизма продолжает развращать даже после того, как исчезла эта форма правления. Мы продержались. Теперь мы знаем, что должны продержаться до тех пор, пока не изменится все общество.
– Котелок, – медленно произнес Джо, – ты говоришь так, как будто был свидетелем всего этого. Сколько же тебе лет?
– Я скажу это тебе, когда ты будешь в таком же возрасте. Человек прожил достаточно, если у него нет жажды жизни. Я до этого еще не дошел. Джо, мне нужен твой ответ, или этот разговор должен продолжиться при нашем следующем свидании.
– Ты его уже получил в начале – но послушай, Котелок, есть одна работенка, я хотел бы, чтобы ее поручили мне.
– Какая же?
– Я хочу убить миссис Кейтли.
– Не спеши так, не то штаны потеряешь. Когда ты пройдешь обучение и если она тогда все еще будет жива, тебя смогут для этой цели использовать…
– Спасибо!
– … при условии, что ты окажешься подходящим инструментом. – Болдуин повернулся к микрофону, позвал: – Гэйл! – и добавил еще одно слово на чудном языке.
Гэйл немедленно появилась.
– Джо, – сказал Болдуин, – когда эта юная леди кончит с тобой заниматься, ты будешь уметь петь, свистеть, жевать резинку, играть в шахматы, задерживать дыхание и одновременно со всем этим запускать воздушного змея, да еще не слезая с подводного велосипеда. Бери его, сестренка. Он твой.
Гэйл потерла руки:
– О, вот повезло!
– Сперва мы должны научить тебя видеть и слышать, затем запоминать, после – говорить, а уж тогда – думать.
Джо взглянул на нее:
– А что же я, по-твоему, проделываю сейчас?
– Это не разговор, а какое-то бурчание. Кроме того, английский язык по своей структуре не приспособлен к мышлению. Замолкни и слушай.
В подземной классной комнате у Гэйл была специальная аппаратура для записи и воспроизведения света и звуков. На экране вспыхнули и быстро погасли светящиеся цифры.
– Что там было Джо?
– … девять-шесть-ноль-семь-два… Это все, что я уевоил.
– Цифры держались целую тысячную долю секунды. Почему ты запомнил только левый край ряда?
– Дальше не успел прочесть.
– А ты смотри на все сразу. Не делай усилий воли, просто смотри.
Она высветила другой ряд цифр.
Память Джо от природы была неплохой, интеллект высоким, но насколько именно, он пока не знал. Отнюдь не убежденный, что такая тренировка ему полезна, он расслабился, и эта игра стала его забавлять. Скоро он начал ухватывать ряд чисел на девять знаков как единое целое; Гэйл уменьшила время вспышек.
– Что это за волшебный фонарь такой? – спросил он.
– Тахистоскоп Рейншоу. Вернись к работе! Во время второй мировой войны доктор Сэмюэль Рейншоу в государственном университете штата Огайо доказал, что большинство людей только на одну пятую используют свои способности видеть, слышать, ощущать вкус, чувствовать и запоминать. Его исследования были поглощены трясиной коммунистической псевдонауки, которая распространилась после войны, но открытия Рейншоу сохранились в подполье.
Гэйл не познакомила Гилеада со странным языком, который он уже слышал, пока он не прошел полную тренировку по методу Рейншоу.
Тем не менее, со времени его разговора с Болдуином другие обитатели ранчо при нем пользовались этим языком. Иногда кто-нибудь – чаще всего мама Гарвер – переводила, иногда – нет. Гилеаду льстило, что он здесь принят, но он пришел в замешательство, когда узнал, что находится на низшей ступени ученичества. Он был ребенком среди взрослых.
Обучая его слушать, Гэйл произносила по одному слову чудного языка и требовала, чтобы он их повторял.
– Нет, Джо. Смотри. – На этот раз, произносимое ею слово появлялось на экране со звуковым анализом – это напоминало прием, с помощью которого глухонемым показывают их речевые ошибки. – Теперь попробуй.
Он попытался прочесть две таблицы, висящие рядом.
– Ну как, учительница? – спросил он самодовольно.
– Ужасно, хуже некуда. У тебя гортанные получаются слишком долгими, – она показала, – средняя гласная произносилась слишком глубоко, ты сделал ее слишком низкой, и у тебя не получилось повышающейся интонации. И еще шесть других ошибок. Ты, наверное, не понял как следует. Я разобрала, что ты сказал, но это была ужасная тарабарщина. И не называй меня «учительницей».
– Есть, мэм, – ответил он церемонно. Она нажала на кнопки; вторая попытка. На этот раз линии графического анализа его произношения накладывались на линии образца, если они совпадали, они стирались. Когда же они не совпадали, его ошибки выделялись контрастирующими цветами. Изображение на экране напоминало взрыв солнца.
– Попробуй еще, Джо.
Она повторила слово так, чтобы оно даже не отразилось на дисплее.
– Проклятье! Если бы ты объяснила мне, что означает это слово, вместо того чтобы обращаться со мной так, как обращался со своими дочерьми Мильтон, обучая их латыни, это бы мне помогло.
Гэйл пожала плечами:
– Не могу, Джо. Сначала ты должен научиться слышать и произносить. Скоростная речь – флективный язык, одно и то же слово в нем многократно видоизменяется. Вот, например, такое применение этого слова означает: «Далекие горизонты не приближаются». Не особенно помогает, правда?
Объяснение казалось неправдоподобным, но он уже научился не сомневаться в ее словах. Он не привык иметь дело с женщинами, которые во всем были на две головы выше его, эту же ему хотелось поколотить. Неужели, думал он, такая реакция и есть то, что романисты называют «любовью»; он решил, что такого быть не может.
– Попробуй еще, Джо.
Скоростная речь по строению отличалась от любого, языка, которым до сих пор пользовался какой-либо народ. Давно уже Огден и Ричардс показали, что восьмисот пятидесяти слов хватает, чтобы выразить все, что соответствует потребности «нормального» человека; к ним можно прибавить около сотни специальных слов для каждого отдельного рода деятельности, вроде лошадиных скачек или баллистики. Примерно в то же время фонетики проанализировали звуки всех человеческих языков и обнаружили, что их около ста с небольшим – звуков, представленных всеобщими фонетическими символами.
Эти два положения лежали в основе скоростной речи.
В фонетическом алфавите гораздо меньше звуков, чем слов в Бейсик Инглиш. Но каждый знак, представляющий звук в фонетическом алфавите, может иметь несколько различных вариаций, которые обеспечиваются длиной звука, ударением, тоном, падением и подъемом интонации. Чем больше натренировано ухо, тем больше количество возможных вариаций; вариациям нет предела, но, без особых усовершенствований общепринятой фонетической практики, стало возможным настолько соотнести этот язык с Бэйсик Инглиш, это один фонетический символ стал эквивалентным целому слову в «нормальном» языке, одно слово скоростной речи сделалось равнозначным целому предложению. В результате язык стал выучиваться буквенными единицами скорее, чем словесными – но каждое слово произносилось и выслушивалось как единое структурное целое.
Однако скоростная речь не была «стенографическим» Бейсик Инглиш. Так как «нормальные» языки берут свое начало во временах суеверий и невежества, они неизбежно переняли по наследству неверные структуры или ошибочные представления о вселенной. По-английски можно логически мыслить только с чрезвычайным усилием, настолько он несовершенен как ментальный инструмент. Например, глагол «быть» в английском имеет двадцать одно значение, каждое из которых вовсе не соответствует факту бытия.
Структура речевого общения при помощи символов, изобретенная вместо общепринятой, была создана соответственно реальному миру. Строение скоростной речи не содержит скрытых дефектов английского языка, этот язык был создан настолько соответствующим реальному миру, насколько это могли сделать Новые Люди. Например, он не содержал несуществующего в действительности различия между существительным и глаголом, которые мы видим в большинстве других языков. Мир – то есть континуум, известный науке и включающий всю человеческую деятельность – не содержит «понятий-существительных» и «понятий-глаголов»; он содержит явления пространства-времени и отношения между ними. Преимущество языка, приближенное к истинной сущности мира или к чему-то более похожему на сущность, подобно преимуществу ведения расходных книг арабскими цифрами, а не римскими.
На всех остальных языках научная многосторонняя логика почти недостижима; используя новый язык невозможно мыслить нелогично. Сравним ясную логику Буля [3]с темным смыслом аристотелевской логики, которую она заменила.
Парадоксы вербальны, в реальном мире они не существуют – и скоростная речь не имеет парадоксальных построений. Кто бреет испанского парикмахера? Ответ: сходи и посмотри. В синтаксисе скоростной речи парадокс испанского парикмахера не может и содержаться, разве что в очевидной ошибке.
Но Джо Грин-Гилеад-Бриггз не мог выучить этот язык, пока не научился слышать, обучаясь говорить. Он трудился до изнеможения, а экран продолжал светиться его ошибками.
Но наконец наступило время, когда рисунок образца, выполненный Гэйл, полностью стирался, экран сделался темным. Гилеад радовался, как никогда раньше.
Однако восторг его был недолгим. Используя схемы, которые Гэйл продуманно наладила заранее, машина ответила ему звуком фанфар, громкими аплодисментами, а потом добавила ехидно:
– Какой хороший маменькин сынок!
Болдуин пожал плечами:
– Ну а, например, повышенный порог зрения? Экстрасенсорное восприятие не стоит на одном уровне со способностью верно мыслить. ЭСВ – это неквалифицированное название для не таких, какие нам известны и привычны, органов чувств, с помощью которых мозг добывает факты. Но чтобы получить первый приз, надо выполнить одну маленькую хитрость: осознать эти факты, поразмыслить над ними. Если тебе нужна телепатическая связь с Шанхаем, я могу это организовать, у нас есть операторы с обоих концов, – но, если тебе понадобятся любые сведения из Шанхая, ты сможешь получить их оттуда по телефону с меньшими усилиями, при более качественной связи и с меньшей вероятностью подслушивания. К тому же телепаты не могут принимать сообщения по радио: это не то что шайка волновиков.
– А что такое шайка волновиков?
– После, после. Тебе еще многое предстоит узнать.
– Я имел в виду не телепатию как таковую, а все парапсихологические эффекты.
– То же самое. Славная была бы перевозка грузов, если бы телекинетики хорошенько разыгрались, – но они пока этого не могут. Зато грузовик-пикап достаточно удобен для перевозки вещей. Телевидение в руках интеллектуально развитых людей принесет больше пользы, чем ясновидение слабоумных. Ну, хватит разбазаривать мое время, Джо.
– Извини.
– Мы определили способность мыслить как умение объединять определенные факты и находить правильные решения. Оглянись вокруг себя. Большинство людей пользуются этой способностью с достаточной эффективностью, чтобы добраться до лавочки на углу и вернуться, не сломав ногу. Если средний человек вообще мыслит, он совершает глупые поступки, так как делает выводы из одного-единственного факта. Он пользуется однозначной логикой «или-или», чтобы прийти к своим неверным выводам. Если он голоден, ранен или персонально заинтересован в ответе, он не в состоянии пользоваться никакой логикой и отбрасывает наблюдаемый факт с такой же бездумностью, с какой приспосабливает свою жизнь к тому, чтобы думать то, что ему хочется. Он пользуется чудесами техники, созданными более развитыми людьми, без малейшего удивления или восхищения, точно так же, как котенок принимает блюдечко с молоком. Далекий от того, чтобы стремиться к высшему рассуждению, он даже не понимает, что такое высшее рассуждение существует. Он классифицирует собственные мыслительные процессы как точно такие же, какими обладает гений типа Эйнштейна. Человек – не мыслящее животное, он – животное, пытающееся дать всему разумное объяснение.
Для объяснения вселенной, которая смущает его и ставит в тупик, он кидается к гаданию на цифрах, к астрологии, к религии и к другим фантастическим способам свихнуться. Раз уж он принимает такую замечательную ерунду, факты для него значения не имеют, даже если вопрос стоит о его собственной жизни. Джо, тяжелее всего поверить в бездонную глубину человеческой глупости.
Вот почему наверху всегда есть место, вот почему на этом шарике человек, обладающий чуть-чуть большим умом, чем другие, так легко может стать правителем, миллионером или президентом колледжа – и вот почему Хомо Сапиенс безусловно уступит руководящую роль Новому Человеку. Есть еще так много возможностей для совершенствования, и эволюция никогда не закончится.
То и дело среди обычных людей попадается редкий индивидуум, который действительно мыслит, может применять логику и делает это, по крайней мере, в какой-то одной области, – часто вне своего кабинета или своей лаборатории он так же глуп, как остальные, – но он умеет мыслить в том случае, если ему не мешают, он не болен и не боится. Вот этот-то редкий индивидуум ответственен за весь прогресс, который совершает его вид; остальные вынужденно приемлют результат его деятельности. Как бы ни ненавидели обычные люди процесс мысли, как бы они ни окружали данного субъекта недоверием и как бы ни преследовали его, он обречен все время стремиться к достижению каких-то результатов, потому что мыслительный процесс – первопричина его деятельности. Он может просто сажать хлеб во тьме Луны, но он станет сажать лучшее зерно, выведенное лучшими, чем он сам, людьми. Еще более редок человек, который мыслит часто, который взывает к разуму в своей деятельности чаще, чем к установившимся привычкам. Хотя он и маскируется, он ведет опасный образ мысли: на него смотрят как на странное существо, которому нельзя доверять, как на ниспровергателя общественной морали; он розовая обезьяна среди коричневых – роковая ошибка. Кроме тех розовых обезьян, которые сумеют перекраситься в коричневый цвет, прежде чем их обнаружат.
Инстинкт коричневых обезьян убивать – верен: такие «розовые обезьяны» представляют опасность для всех человеческих привычек и обычаев.
Редчайший из всех – человек, который умеет мыслить и делает это всегда: быстро, четко, обобщенно. Невзирая на надежду, страх или телесное изнеможение, не впадая в эгоцентризм, не нарушая своего душевного равновесия; он облает точной памятью, он четко различает факт, предположение и антифакт. Такие люди существуют, Джо, это и есть Новые Люди. Они человечны во всех отношениях, внешне или под скальпом их не отличить от Хомо Сапиенса, но деятельностью они настолько же от него отличаются, как Солнце от жалкой свечки.
– И ты из таких? – спросил Гилеад.
– Как хочешь, так и понимай.
– И ты думаешь, что я, может быть, тоже такой?
– Возможно. Через несколько дней у меня будут новые данные.
Гилеад смеялся так, что на глазах у него выступили слезы.
– Котелок, если я – будущая надежда человечества, лучше побыстрей послать меня в запасную команду. Конечно, я поумнее, чем те увальни, с которыми я сшибался, но, как говорится, соревнование несостоятельно. И нет у меня никаких возвышенных стремлений. Смотрю я на вещи таким же развратным взором, как и каждый второй. Наслаждаюсь, когда бездельничаю со стаканчиком пива. Я просто не ощущаю себя суперменом.
– Кстати о пиве, давай-ка выпьем. – Болдуин поднялся и достал две жестянки. – Вспомни, что Маугли ощущал себя волком. Быть Новым Человеком вовсе не значит не иметь никаких человеческих радостей и удовольствий. В течение всей истории человечества существовали Новые Люди; вряд ли большинство из них подозревало о том, что их отличие от остальных наделяет их правом называть себя новым видом. Хотя они во всем были на голову выше остальных, они заводили детей от дочерей человеческих, растворяли свои таланты в потомках, смешиваясь с Homo Sapiens, пока случай вновь не собирал вместе генетические факторы.
– Значит, как я понимаю, Новые Люди не особая мутация?
– Ха-ха, а кто – не мутация, Джо? Все мы – сборище миллионов мутаций. Пока мы здесь с тобой сидели, на всем шарике произошли сотни мутаций человеческой зародышевой плазмы. Нет, Homo novus появился не из-за того, что дедушки стояли слишком близко к циклотрону; Homo novus не был даже особой породой, пока не осознал себя сам, не организовался и не решил последовать зову своих генов. Сегодня можно снова смешать Нового Человека со всем остальным видом – и потерять его, он пока еще только вариация, становящаяся представителем вида. Через миллион лет от настоящей минуты – дело другое, осмелюсь предсказать, что Новый Человек того времени и той модели не будет способен смешиваться с Homo Sapiens – не получится жизнеспособного потомства.
– А ты не думаешь, что теперешний человек – Homo Sapiens – исчезнет?
– Не обязательно. Собака же приспособилась к человеку. Вероятно, по количеству их больше, чем в прежнем балансе, и кормятся они лучше.
– Так человек будет собакой Новых Людей?
– Опять-таки не обязательно. Не забудь и кошку.
– Значит, идея в том, чтобы снять сливки с зародышевой плазмы всего вида и держать ее биологически отдельно, пока обе расы не станут сильно отличаться друг от друга? Ну, вы, ребята, хватили… Это же подло, Котелок!
– Обезьянье суждение.
– Возможно. Новая раса неизбежно станет всем управлять…
– А ты что, хочешь, чтобы Новые Люди решали серьезные вопросы, учитывая все обыкновенные человеческие сопливые носы?
– Да вот о том я и толкую. Провозглашая новую расу, придешь к неизбежному результату. Котелок, я сознаюсь, что предпочитаю обезьяньи предрассудки: демократию, человеческое достоинство и свободу. Моя точка зрения лежит вне логики, но это мир, который мне нравится. Я по работе якшался с самыми отбросами общества, делил с ними их скудную еду и питье. Да, они, может быть, глупы, но не такие уж они плохие – нет у меня желания видеть, как они станут домашними животными.
Впервые за время разговора великан проявил беспокойство. «Маска» Короля Геликоптеров, торговца и хозяина, соскользнула, он сидел в задумчивом величии, одинокий и несчастный.
– Понимаю, Джо. Они – часть нас, их немногие достоинства, их благородство не становятся меньше из-за их жалкого состояния. И все же – так должно быть.
– Почему? Новый Человек грядет – и прекрасно. Но зачем же искусственно ускорять процесс?
– Спроси себя самого. – Он указал на бункер. – Десять минут назад мы с тобой спасли эту планету, весь наш вид. Это час ножа. Кто-то должен быть на страже, если виду нужно выжить, нет больше никого, годного на эту роль, кроме нас. Чтобы эффективно охранять, мы, Новые Люди, должны быть организованы, нам нужно не прозевать такой кризис – и нам необходимо пополнять свои ряды. Нас сейчас мало, Джо, когда количество кризисов возрастет, нас должно быть гораздо больше. В конце концов – эта раса обречена, тут вопрос времени, – мы должны взять вверх над ними, чтобы быть уверенными, что дитя никогда не станет забавляться со спичками.
Он умолк и немного подумал.
– Я тебе признаюсь, Джо, что у меня тоже привязанность к демократии. Но это похоже на желание дождаться Санта-Клауса, в которого ты верил ребенком. Сто пятьдесят лет или около того демократия, или что-то в этом духе, могла свободно процветать. Результаты такого правления получились такие, каких можно было достичь без неприятностей, путем голосования простых людей, одураченных и невежественных, – а они такими и были, и есть. Но теперь, когда стоит вопрос о выживании вида, политические решения зависят от реального знания таких вещей как атомная физика, планетная экология, теория генетики и даже системная механика. Они к этому не готовы, Джо. При самых лучших намерениях и с большим желанием учиться – меньше чем один из тысячи способен не заснуть над страницей молекулярной физики; они не в состоянии изучить то, что должны знать.
Гилеад не соглашался:
– Так мы должны обучить их. Они всем сердцем этого хотят: объясни им реальное положение вещей – и они дойдут до правильных ответов.
– Нет, Джо. Мы это пробовали: не получается. Как ты говоришь, большинство из них не так уж плохи, наподобие того, как собака может быть благородной и доброй. Но встречаются и дурные – миссис Кейтли с компанией и ей подобные. Здравый смысл – бессилен против вздора и непрекращающейся лжи грубых и эгоистичных людей. Маленький человек не обладает способностью верно судить, а претенциозная ложь подается все в более привлекательной упаковке. Нет возможности растолковать дальтонику, что такое цвет, – и точно так же не можем мы человека с несовершенными мозгами научить отличать ложь от правды.
Нет, Джо. Пропасть между нами и ими узка, но очень глубока. Мы не можем ее заполнить.
– Я бы хотел, – сказал Гилеад, – чтобы ты не записывал меня в эти свои «Новые Люди», – мне больше по душе быть на другой стороне.
– Ты сам решишь, на какой ты стороне, как это уже сделал каждый из нас.
Гилеад настоял на перемене темы разговора. Обычно он не склонен был к душевному волнению, но этот разговор расстроил его. Он понимал аргументы Болдуина и соглашался, что они справедливы, но душа его восставала против них. Перед ним обнажилась острейшая из всех трагедий: абсолютное противостояние двух в равной мере благородных и имеющих законное право на существование точек зрения.
– И что же вы тут делаете – кроме того, что воруете пленки?
– М-м-м… Много чего. – Болдуин с облегчением расслабился и опять стал выглядеть преуспевающим бизнесменом. – Толчок туда, пинок сюда – так и удается удержать горшок с кашей в равновесии, а в свободное время мы регулируем давление всевозможными окольными способами. Да еще отыскиваем подходящий материал и притаскиваем его в свое лоно, когда это удается – мы же за тобой десять лет наблюдали.
– Да-а?
– Ага. Это только первоначальное мероприятие. Изучая общественные события, мы исключаем всех, кроме одной десятой от одного процента: вот за этим тысячным индивидуумом мы наблюдаем. А кроме того, мы занимаемся общественной агрономией. – Он усмехнулся.
– Закончи же свою остроту.
– Мы пропалываем людей.
– Извини, я сегодня несколько туп.
– Джо, разве ты никогда не испытывал неудержимого желания искоренить какое-то зло, вырезать вонючее гнилое мясо, которое заражает всех, кто с ним соприкасается, и все же – наделено законным правом на существование? Мы с ними обращаемся как с раковыми опухолями: мы их удаляем из тела общества. Мы ведем учет «Подлежащих Смерти»; когда человек становится полным моральным банкротом, мы закрываем его жизненный счет при первой же возможности.
Гилеад улыбнулся:
– Если бы вы могли быть уверены, что всегда правы – было бы прекрасно.
– А мы всегда уверены, хотя наши методы конечно не оправдал бы обезьяний суд. Возьмем миссис Кейтли – у тебя на ее счет есть какие-то сомнения?
– Нет.
– Почему же ты не хочешь ее приговорить? Не затрудняй себя ответом. Или, например, через две недели состоится грандиозное шаманское сборище возобновленного, ставшего лучше-и-крупнее-чем-раньше куклукс-клана на горной вершине по дороге к штату Каролина. Когда веселье достигнет апогея, когда они будут выкрикивать свои непристойности, накачивая друг друга и пробуждая один в другом разрушительный дух, по Божьей воле свершится акт, который уничтожит всю эту шайку. Весьма печально.
– А я не могу в этом участвовать?
– Ты еще даже не ученик. – Болдуин продолжил:
– Есть проект увеличения наших рядов, но это программа, рассчитанная на тысячу лет. Чтобы ее выверить, надо иметь вечный календарь. Гораздо важнее сейчас держать спички подальше от дитяти. Джо, прошло восемьдесят пять лет с тех пор, как мы казнили последнего комиссара: тебя не удивляло, почему в науке так мало сделано за это время?
– Разве? Произошло столько перемен!
– Незначительные переделки, кое-какие эффектные результаты, но ничто из этого не захватывает основ науки. Разумеется, при коммунизме был достигнут весьма небольшой прогресс: тоталитарный политический режим несовместим со свободными исследованиями. Заметь: коммунистическое безвременье ответственно за то, что Новые Люди сплотились и организовались. Большинство Новых Людей – ученые, по совершенно очевидным причинам. Когда коммунисты попытались управлять естественными законами с помощью политики – лысенковщина и тому подобная бессмыслица, – многие из нас ушли в подполье.
Опущу детали. Это нас сплотило, дало практику подпольной деятельности. Основные исследования стали вестись в тайне. Некоторые из них были явно опасными, и мы решили на время их отложить. С тех пор количество тайных знаний значительно выросло, так как мы не позволяем им выйти наружу, пока убеждены, что они представляют опасность. Поскольку большая часть этих знаний опасна и поскольку вне нашей организации действительно есть очень мало людей, способных к подлинно оригинальному мышлению, официальная наука почти стояла на месте.
Мы не ожидали, что придется действовать таким способом. Мы надеялись на то, что новая конституция либеральна и действенна. Но новая республика оказалась еще более жалкой, нежели прежняя. Прогнившая этика коммунизма продолжает развращать даже после того, как исчезла эта форма правления. Мы продержались. Теперь мы знаем, что должны продержаться до тех пор, пока не изменится все общество.
– Котелок, – медленно произнес Джо, – ты говоришь так, как будто был свидетелем всего этого. Сколько же тебе лет?
– Я скажу это тебе, когда ты будешь в таком же возрасте. Человек прожил достаточно, если у него нет жажды жизни. Я до этого еще не дошел. Джо, мне нужен твой ответ, или этот разговор должен продолжиться при нашем следующем свидании.
– Ты его уже получил в начале – но послушай, Котелок, есть одна работенка, я хотел бы, чтобы ее поручили мне.
– Какая же?
– Я хочу убить миссис Кейтли.
– Не спеши так, не то штаны потеряешь. Когда ты пройдешь обучение и если она тогда все еще будет жива, тебя смогут для этой цели использовать…
– Спасибо!
– … при условии, что ты окажешься подходящим инструментом. – Болдуин повернулся к микрофону, позвал: – Гэйл! – и добавил еще одно слово на чудном языке.
Гэйл немедленно появилась.
– Джо, – сказал Болдуин, – когда эта юная леди кончит с тобой заниматься, ты будешь уметь петь, свистеть, жевать резинку, играть в шахматы, задерживать дыхание и одновременно со всем этим запускать воздушного змея, да еще не слезая с подводного велосипеда. Бери его, сестренка. Он твой.
Гэйл потерла руки:
– О, вот повезло!
– Сперва мы должны научить тебя видеть и слышать, затем запоминать, после – говорить, а уж тогда – думать.
Джо взглянул на нее:
– А что же я, по-твоему, проделываю сейчас?
– Это не разговор, а какое-то бурчание. Кроме того, английский язык по своей структуре не приспособлен к мышлению. Замолкни и слушай.
В подземной классной комнате у Гэйл была специальная аппаратура для записи и воспроизведения света и звуков. На экране вспыхнули и быстро погасли светящиеся цифры.
– Что там было Джо?
– … девять-шесть-ноль-семь-два… Это все, что я уевоил.
– Цифры держались целую тысячную долю секунды. Почему ты запомнил только левый край ряда?
– Дальше не успел прочесть.
– А ты смотри на все сразу. Не делай усилий воли, просто смотри.
Она высветила другой ряд цифр.
Память Джо от природы была неплохой, интеллект высоким, но насколько именно, он пока не знал. Отнюдь не убежденный, что такая тренировка ему полезна, он расслабился, и эта игра стала его забавлять. Скоро он начал ухватывать ряд чисел на девять знаков как единое целое; Гэйл уменьшила время вспышек.
– Что это за волшебный фонарь такой? – спросил он.
– Тахистоскоп Рейншоу. Вернись к работе! Во время второй мировой войны доктор Сэмюэль Рейншоу в государственном университете штата Огайо доказал, что большинство людей только на одну пятую используют свои способности видеть, слышать, ощущать вкус, чувствовать и запоминать. Его исследования были поглощены трясиной коммунистической псевдонауки, которая распространилась после войны, но открытия Рейншоу сохранились в подполье.
Гэйл не познакомила Гилеада со странным языком, который он уже слышал, пока он не прошел полную тренировку по методу Рейншоу.
Тем не менее, со времени его разговора с Болдуином другие обитатели ранчо при нем пользовались этим языком. Иногда кто-нибудь – чаще всего мама Гарвер – переводила, иногда – нет. Гилеаду льстило, что он здесь принят, но он пришел в замешательство, когда узнал, что находится на низшей ступени ученичества. Он был ребенком среди взрослых.
Обучая его слушать, Гэйл произносила по одному слову чудного языка и требовала, чтобы он их повторял.
– Нет, Джо. Смотри. – На этот раз, произносимое ею слово появлялось на экране со звуковым анализом – это напоминало прием, с помощью которого глухонемым показывают их речевые ошибки. – Теперь попробуй.
Он попытался прочесть две таблицы, висящие рядом.
– Ну как, учительница? – спросил он самодовольно.
– Ужасно, хуже некуда. У тебя гортанные получаются слишком долгими, – она показала, – средняя гласная произносилась слишком глубоко, ты сделал ее слишком низкой, и у тебя не получилось повышающейся интонации. И еще шесть других ошибок. Ты, наверное, не понял как следует. Я разобрала, что ты сказал, но это была ужасная тарабарщина. И не называй меня «учительницей».
– Есть, мэм, – ответил он церемонно. Она нажала на кнопки; вторая попытка. На этот раз линии графического анализа его произношения накладывались на линии образца, если они совпадали, они стирались. Когда же они не совпадали, его ошибки выделялись контрастирующими цветами. Изображение на экране напоминало взрыв солнца.
– Попробуй еще, Джо.
Она повторила слово так, чтобы оно даже не отразилось на дисплее.
– Проклятье! Если бы ты объяснила мне, что означает это слово, вместо того чтобы обращаться со мной так, как обращался со своими дочерьми Мильтон, обучая их латыни, это бы мне помогло.
Гэйл пожала плечами:
– Не могу, Джо. Сначала ты должен научиться слышать и произносить. Скоростная речь – флективный язык, одно и то же слово в нем многократно видоизменяется. Вот, например, такое применение этого слова означает: «Далекие горизонты не приближаются». Не особенно помогает, правда?
Объяснение казалось неправдоподобным, но он уже научился не сомневаться в ее словах. Он не привык иметь дело с женщинами, которые во всем были на две головы выше его, эту же ему хотелось поколотить. Неужели, думал он, такая реакция и есть то, что романисты называют «любовью»; он решил, что такого быть не может.
– Попробуй еще, Джо.
Скоростная речь по строению отличалась от любого, языка, которым до сих пор пользовался какой-либо народ. Давно уже Огден и Ричардс показали, что восьмисот пятидесяти слов хватает, чтобы выразить все, что соответствует потребности «нормального» человека; к ним можно прибавить около сотни специальных слов для каждого отдельного рода деятельности, вроде лошадиных скачек или баллистики. Примерно в то же время фонетики проанализировали звуки всех человеческих языков и обнаружили, что их около ста с небольшим – звуков, представленных всеобщими фонетическими символами.
Эти два положения лежали в основе скоростной речи.
В фонетическом алфавите гораздо меньше звуков, чем слов в Бейсик Инглиш. Но каждый знак, представляющий звук в фонетическом алфавите, может иметь несколько различных вариаций, которые обеспечиваются длиной звука, ударением, тоном, падением и подъемом интонации. Чем больше натренировано ухо, тем больше количество возможных вариаций; вариациям нет предела, но, без особых усовершенствований общепринятой фонетической практики, стало возможным настолько соотнести этот язык с Бэйсик Инглиш, это один фонетический символ стал эквивалентным целому слову в «нормальном» языке, одно слово скоростной речи сделалось равнозначным целому предложению. В результате язык стал выучиваться буквенными единицами скорее, чем словесными – но каждое слово произносилось и выслушивалось как единое структурное целое.
Однако скоростная речь не была «стенографическим» Бейсик Инглиш. Так как «нормальные» языки берут свое начало во временах суеверий и невежества, они неизбежно переняли по наследству неверные структуры или ошибочные представления о вселенной. По-английски можно логически мыслить только с чрезвычайным усилием, настолько он несовершенен как ментальный инструмент. Например, глагол «быть» в английском имеет двадцать одно значение, каждое из которых вовсе не соответствует факту бытия.
Структура речевого общения при помощи символов, изобретенная вместо общепринятой, была создана соответственно реальному миру. Строение скоростной речи не содержит скрытых дефектов английского языка, этот язык был создан настолько соответствующим реальному миру, насколько это могли сделать Новые Люди. Например, он не содержал несуществующего в действительности различия между существительным и глаголом, которые мы видим в большинстве других языков. Мир – то есть континуум, известный науке и включающий всю человеческую деятельность – не содержит «понятий-существительных» и «понятий-глаголов»; он содержит явления пространства-времени и отношения между ними. Преимущество языка, приближенное к истинной сущности мира или к чему-то более похожему на сущность, подобно преимуществу ведения расходных книг арабскими цифрами, а не римскими.
На всех остальных языках научная многосторонняя логика почти недостижима; используя новый язык невозможно мыслить нелогично. Сравним ясную логику Буля [3]с темным смыслом аристотелевской логики, которую она заменила.
Парадоксы вербальны, в реальном мире они не существуют – и скоростная речь не имеет парадоксальных построений. Кто бреет испанского парикмахера? Ответ: сходи и посмотри. В синтаксисе скоростной речи парадокс испанского парикмахера не может и содержаться, разве что в очевидной ошибке.
Но Джо Грин-Гилеад-Бриггз не мог выучить этот язык, пока не научился слышать, обучаясь говорить. Он трудился до изнеможения, а экран продолжал светиться его ошибками.
Но наконец наступило время, когда рисунок образца, выполненный Гэйл, полностью стирался, экран сделался темным. Гилеад радовался, как никогда раньше.
Однако восторг его был недолгим. Используя схемы, которые Гэйл продуманно наладила заранее, машина ответила ему звуком фанфар, громкими аплодисментами, а потом добавила ехидно:
– Какой хороший маменькин сынок!