Страница:
Роберт Хайнлайн
Дверь в лето
1
Незадолго до Шестинедельной войны мы с Петронием Арбитром* [Ган (или Тит) Петроний Арбитр – римский литератор I в. н. э., автор «Сатирикона», состоял в ближайшем окружении императора Нерона] – это мой кот – зимовали на старой ферме в Коннектикуте. Сомневаюсь, чтобы мне снова захотелось провести там зиму. Все время со стороны Манхэттена дул порывистый ветер, а дом был сборный, из тех, что и в безветренную погоду горят не хуже оберточной бумаги. Если эта ферма сохранилась по сей день, она наверняка так заражена радиоактивными осадками, что ее не займет даже нищий, но в то время нам с Питом нравилось это место. Водопровода там не было, и поэтому арендная плата была вполне приемлемой. Кроме того, окна в столовой выходили на север, а при таком освещении удобно чертить.
К минусам этого дома следует отнести обилие дверей: их было одиннадцать, даже двенадцать, если считать персональную дверь Пита. Эта дверь, собственно говоря, была дырой в окне нежилой спальни. Я вырезал ее по габариту питовых усов и прикрыл дощечкой. Надо сказать, что изрядную часть своей жизни я провел, открывая различным котам различные двери. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много, ни мало, как девятьсот семьдесят восемь человеко-часов. Могу показать вам расчеты.
Обычно Пит пользовался своей дверью, но бывали случаи, когда он заставлял меня открывать ему человеческую дверь, особенно, если на дворе выпадал снег. Еще будучи пушистым котенком, Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за жилье, еду и погоду, а он – за все остальное. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Этой зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил через нее – ему не нравилось белое вещество, покрывающее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть ему большую дверь.
Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это значило, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую из них открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.
Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая гидравлика естества не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на его лапах постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не слизывал их… а потом прощал меня до следующего раза.
Но он никогда не переставал искать дверь в Лето.
И преуспел в этом более, чем Пит.
Снега в Южной Калифорнии едва хватало для лыжников, а в деловой части Лос-Анджелеса его и вовсе не было – снегу оказалось не под силу пробиться сквозь смог.
Но в сердце моем царила зима.
Я был здоров (если не считать могучего похмелья). Мне не хватало нескольких дней до тридцати лет – я был в самом соку. Ни полиция, ни спецслужбы, ни разгневанные мужья за мной не гонялись. Единственное, что меня беспокоило, так это неизлечимая забывчивость. Но в сердце моем была зима, и я искал дверь в Лето.
Потом я узнал, что большинство дверей были вертушками, вроде той, перед которой я тогда остановился. Вывеска гласила: "Сан-Суси Гриль-Бар". Я вошел, выбрал место неподалеку от двери, осторожно поставил на пол саквояж и сел, поджидая официанта.
– Уар-р-р? – спросил саквояж.
– Потерпи, Пит, – ответил я.
– Мяу!
– Чепуха. И заткнись – официант на подходе.
Пит заткнулся. Когда я поднял взгляд, официант уже застыл перед моим столиком.
– Двойной скотч, стакан воды и бутылку имбирного эля.
– Имбирного эля, сэр? С виски? – удивился он.
– Есть он у вас или нет?
– Почему же нет? Есть, конечно. Но…
– Тогда тащите. Я не пить его собираюсь, а нюхать. И принесите блюдце.
– Как Вам будет угодно, сэр, – он вытер столик. – Что Вы скажете насчет кусочка мяса, а? Сегодня хорошие эскалопы.
– Послушайте, приятель, я заплачу за эскалоп, если вы обещаете не приносить его. Я заказал все, что мне нужно, и не забудьте о блюдце.
Он заткнулся и ушел. Я объяснил Питу, что мы пришвартовались, и велел ему сидеть тихо.
Вернулся официант. Бутылку с элем он поставил на блюдце, должно быть, для самоутверждения. Пока он откупоривал эль, я смешал скотч с водой.
– Не угодно ли стакан для эля, сэр?
– Как всякий истинный ковбой, я пью его из горлышка.
Он молча позволил мне расплатиться, не забыв поставить в счет эскалоп. Когда он отошел, я налил в блюдце эль и шлепнул по саквояжу.
– Ужинать, Пит.
Саквояж был открыт: я не застегивал молнию, когда ходил с Питом. Он высунул голову, осмотрелся, прыгнул мне на колени и добрался до блюдца. Я поднял стакан и посмотрел на Пита.
– За здоровье женского племени, Пит. Чтобы легко их находить и легко забывать.
Пит только кивнул. Это было выше его понимания. Он приник к блюдцу и начал быстро лакать эль.
– Если это вообще возможно, – добавил я и отхлебнул виски. Пит мяукнул. Ему было плевать на женский пол, он числился завзятым холостяком.
За окном полыхала реклама. Сперва загорелась надпись: "РАБОТАЙТЕ, ПОКА СПИТЕ". Потом: "ЗАБУДЬТЕ ВАШИ ЗАБОТЫ". И, наконец, буквами, которые были вдвое больше первых "КОМПАНИЯ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ".
Я машинально прочел все это. Об анабиозе я знал столько же, сколько все прочие – и много, и мало. Прочел популярную статейку и раза два или три находил в утренней почте рекламные проспекты страховых компаний. Обычно я выбрасывал их, не читая. Они трогали меня не больше, чем реклама губной помады.
Во-первых, мне было нечем заплатить за анабиоз, а стоит он недешево. Во-вторых, чего ради человеку, увлеченному своей работой, умеющему делать деньги и решившему наделать их побольше, влюбленному, почти уже женатому, идти на полусамоубийство?
Анабиоз был хорош для больных и умирающих. Если клиент мог заплатить, он засыпал в надежде, что медики следующего поколения вылечат его. Он спал, а доктора тем временем пытались одолеть его болезнь. Анабиоз был нужен и тем, кому во что бы то ни стало нужно было слетать на Марс. Человек спал, а его счет обрастал процентами. Он просыпался и покупал билет. Можно было понять и молодоженов, которые прямо из-под венца отправлялись в сонное царство страховой компании Запада и не велели будить себя до тех пор, пока счет не позволит им провести медовый месяц в межпланетном лайнере… Хотя, честно говоря, я подозревал, что это – рекламный трюк, и что молодые парочки выходили через черный ход офиса с новыми паспортами. Что за удовольствие провести первую брачную ночь наподобие мороженой макрели?!
И конечно же, как все страховщики, Компания апеллировала к кошельку: "Работайте, пока спите". Она бралась из любой суммы сделать состояние. Предположим, вам пятьдесят пять лет, и ваш доход – двести монет в месяц. Почему бы вам не заснуть на несколько лет и, проснувшись в том же возрасте, получать в месяц уже тысячу монет? Они не пишут ни слова о блистательном мире будущего, они обещают больше – сохранение вашего возраста и тысячу в месяц. Естественно, каждая Компания доказывала потенциальным клиентам, что именно она поместит их капитал наилучшим образом. "Работайте, пока спите".
Все это меня не касалось. Мне еще не стукнуло пятьдесят пять, и я не видел в 1970 году ничего слишком плохого.
До сих пор, следует добавить.
Сейчас я был в глухом ауте, нравилось мне это или нет (а мне это не нравилось). Вместо медового месяца я торчал во второразрядном баре и глушил скотч, чтобы забыться. Вместо жены со мной был возбужденный от эля кот, и я был не прочь заказать еще бутылочку.
Но сломлен я не был.
Я слазил в карман пальто и достал конверт. В нем лежали две бумажки. Одна – чек на сумму, которой у меня сроду не было, вторая – сертификат моего пая в "Горничные, Инкорпорейтед". Обе они были слегка помяты: я все время таскал их с собой.
Почему бы и нет?
Почему бы и мне не заспать все мои беды? Это лучше, чем завербоваться в Иностранный Легион; лучше, чем наложить на себя руки; это позволит мне забыть тех людей и те обстоятельства, из-за которых я сейчас напивался. Так почему бы и нет?
Я не рвался к богатству. Конечно, я прочитал "Когда спящий проснется" Г.Дж. Уэллса, причем, еще до того, как страховые компании стали бесплатно раздавать эту книгу, – просто как один из классических романов. Я допускал, что такой способ обогащения может заинтересовать многих. Но я не знал, хватит ли моих денег на анабиоз, не говоря уже о том, чтобы отдавать их в рост. Гораздо больше меня занимало другое – проснуться в другом мире. Может быть, в лучшем, если верить рекламе… а может быть – в худшем. Но несомненно – в другом.
Одно можно сказать наверняка: в том мире не будет ни Беллы Даркин, ни Майлза Джентри. А главное – не будет Беллы. Если бы она умерла, я мог бы вычеркнуть из памяти и ее, и все, что она сделала со мной… вместо того, чтобы мучиться, зная, что она всего в нескольких милях от меня.
Прикинем, сколько нужно спать для этого. Сейчас, по ее словам, ей двадцать три года, хотя однажды она проболталась, что помнит президентство Рузвельта. (Ну ладно, пусть будет двадцать с хвостиком). Значит, если проспать лет семьдесят, она уже будет в лучшем мире. Для верности лет семьдесят пять. Правда, геронтология тоже не стоит на месте. О ста двадцати годах уже поговаривают, как о "естественной и вполне достижимой" продолжительности жизни. Значит, спать нужно лет сто, а я не знал, возможно ли это.
Была у меня одна дьявольская задумка, подогреваемая скотчем. Нет нужды дожидаться смерти Белл, достаточно остаться молодым, когда она будет старухой. Чудесная месть любой женщине. Чтобы утереть ей нос, хватит и тридцати лет.
Я почувствовал легкое, как пушинка, касание.
– Мур-р-р! – возвестил Пит.
– Пей, – ответил я, доливая в блюдце эль.
Он вежливо подождал, потом принялся лакать, не подозревая, что отвлек меня от грязных планов мести. Как, черт возьми, поступить с Питом?
Конечно, кошки не так преданны человеку, как, например, собаки, и быстро забывают своих хозяев. Иногда они сами уходят из дома. Но Пит не таков – я был его единственной опорой в этом изменчивом мире с тех пор, как взял его от кошки девять лет тому назад… Даже в армии я умудрился держать его при себе, хотя это и требовало дьявольской изворотливости.
Он был еще вполне крепок, хотя шрамов на его теле хватало. При хорошем уходе он еще лет пять мог драть всех своих соперников и делать котят.
Конечно я мог оплатить его содержание до тех пор, пока он не умрет (невообразимо!) или усыпить его (еще более невообразимо!), или просто бросить. С котами так: либо вы выполняете все свои обязательства по отношению к ним, либо бросаете беднягу на произвол судьбы, обрекаете его на одичание и навсегда разрушаете его веру в справедливость.
Как, например, Белла бросила меня.
Дэнни-бой, нечего и думать об этом! Ты можешь засохнуть, как ботва осенью, но кот тут ни при чем, он верит в тебя.
В то мгновение, когда меня осенила эта истина, Пит чихнул – эль попал ему в нос.
– Будь здоров, – сказал я, – и не спеши напиваться.
Пит проигнорировал мой совет. Он был воспитан лучше, чем я, и хорошо знал это. Наш официант стоял у кассы и трепался с кассиром. Делать им было нечего – народу в баре было всего ничего. Похоже, официант услышал нас и кивнул в нашу сторону. Оба они вдоволь попялились на нас, потом кассир вышел из-за стойки и направился в нашу сторону.
– Линяй, Пит, – тихо сказал я.
Пит оглянулся и быстро нырнул в саквояж, а я немедленно задернул «молнию». Кассир подошел к нам и оперся на столик, раскорячившись, словно над унитазом.
– Извини, приятель, – заявил он категоричным тоном, – но кота тебе придется унести.
– Какого кота?
– Того самого, который пил из этого блюдца.
– Я не видел никакого кота.
Он нагнулся, посмотрел под столиком.
– Ты спрятал его в саквояж, – обвинил он меня.
– В саквояж? Кота? – удивился я. – Это какая-то метафора, друг мой?
– Что? Я и слова такого не знаю. У тебя в саквояже кот. Открой-ка "молнию".
– У вас есть ордер на обыск?
– Откуда? Брось дурачиться.
– Это вы валяете дурака: хотите осмотреть мой саквояж без ордера на обыск. Четвертую поправку еще никто не отменял. Мы заплатили, и, будьте любезны, передайте официанту, чтобы он принес еще раз то же самое, или принесите сами.
Он помялся.
– Браток, не подумай, что я имею что-то против тебя, и поэтому пристаю. "Ни кошек, ни собак" – так сказано в инструкции, что висит у кассы. Мы стараемся не ссориться с санитарным управлением.
– Тогда плохо ваше дело, – я поднял свой стакан. – Видите, след губной помады. Вам следует лучше следить за посудой и беречь здоровье посетителей.
– Я не вижу никакой помады.
– Большая часть ее уже стерлась. Но его можно отправить в санитарное управление, пусть посчитают там микробов.
– Вы инспектор? – со вздохом спросил кассир.
– Нет.
– Тогда мы сможем поладить. Я не буду соваться в ваш саквояж, а вы не станете жаловаться в управление. Идет? Если вы хотите выпить еще, то подойдите к стойке и возьмите все, что угодно… с собой. А здесь – нельзя.
Он повернулся и пошел к своей кассе.
– А мы как раз и собирались уходить, – бросил я, проходя мимо него.
– Надеюсь, я не особенно огорчил вас?
– Ничуть. Но я хотел как-нибудь выпить здесь со своим конем. Теперь я передумал.
– Как угодно. О конях в инструкции ничего не сказано. А скажите, ваш кот действительно пьет имбирный эль?
– Четвертая поправка, не забыли?
– Да я не хочу его видеть, просто мне интересно…
– Ну, ладно, – сдался я. – Он любит эль с перцем, но если нет перца, пьет и так.
– Это испортит ему почки. А теперь посмотрите-ка сюда.
– На что?
– Нагнитесь ко мне. Взгляните под потолок. Видите зеркала? Я знал, что с вами кот, потому что видел его.
Я нагнулся и посмотрел на потолок. Тут и там среди декора блестели зеркала. Таким образом, кассир, не сходя со своего места видел весь зал.
– Нам приходится поступать так, – сказал кассир, словно извиняясь, – люди могут натворить здесь черт знает что… если за ними все время не присматривать. Это очень скверный мир.
– Аминь, брат мой, – ответил я и вышел.
– Ты слышал, Пит, что сказал этот человек? Это скверный мир. Хуже нету, если два друга не могут выпить без того, чтобы их не выследили. Давай-ка покинем его.
– Сейчас?* ["сейчас" по-английски – «нау»; похоже на кошачье "мяу"] – спросил Пит.
– Ты настаиваешь?.. Но если мы решимся, назад пути не будет.
– Сейчас!
– Принято единогласно. Осталось только перейти улицу.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Я посмотрю, кто из наших служащих сейчас свободен…
Прежде, чем я успел присесть, она добавила:
– Наш мистер Пауэлл готов принять вас; пройдите, пожалуйста, сюда…
Кабинет "нашего мистера Пауэлла" внушал уверенность, что дела Компании идут как нельзя лучше. Мистер Пауэлл пожал мне руку, усадил в кресло, предложил сигару и попытался освободить меня от бремени саквояжа. Саквояж я ему не отдал.
– Итак, сэр, чем мы можем быть вам полезны?
– Мне нужен анабиоз.
Его брови взлетели вверх. Жесты стали еще более предупредительными. Такому человеку можно было доверить все свое состояние.
– Очень мудрое решение, – почтительно произнес он. – Я сам не прочь улечься в анабиоз, но… семейные обязанности…
Он подобрался.
– Наши клиенты, как правило, спешат. Если позволите, я не стану занимать ваше время рекламной болтовней… и провожу вас прямо на медицинский осмотр.
– Минуту…
– Да?
– Один вопрос. Можете ли вы погрузить в анабиоз кота?
Он удивился, потом огорчился.
– Вы насмехаетесь над нами.
Я открыл саквояж, и Пит высунул голову.
– Моя половина, прошу любить и жаловать. Итак что вы ответите? Если «нет», то я обращусь в «Миссисипи». Их контора находится в этом же здании, не так ли?
Он пришел в ужас.
– Мистер… О, простите, как ваше имя?
– Дэн Дэвис.
– Мистер Дэвис, когда человек обращается к нам, мы берем на себя все его заботы. Я не могу вам позволить идти в "Миссисипи".
– Каким же образом вы мне помешаете? Дзюдо?
– Ну, пожалуйста, не надо! – он выглядел ужасно огорченным. – У нас порядочная фирма.
– Вы имеете в виду, что «Миссисипи» непорядочна?
– Я этого не говорил, мистер Дэвис. Позвольте вам объяснить…
– Попробуйте.
– …разницу. Возьмите и сравните образцы договоров – наш и «Миссисипи». Обратитесь к адвокату, а еще лучше – к семантику. Вы узнаете, что предлагаем и исполняем мы, и что обещают они, – он быстро оглянулся. – Я не хотел говорить… Надеюсь, Вы не будете ссылаться на меня… Они используют свои собственные формулировки вместо общепринятых.
– Может они оставляют клиенту хоть какую-то лазейку?
– Что? Дорогой мистер Дэвис, мы вкладываем средства клиентов в верные предприятия. Этого требует наш устав… А «Миссисипи» образует из них свой акционерный капитал.
– Может быть, я и куплю их акции… Вам не кажется, мистер Пауэлл, что мы даром теряем время? Примет ваша Компания моего друга или нет? Если нет, то я и так у вас слишком засиделся.
– Вы желаете, чтобы мы сохранили это существо живым при помощи гипотермии? И согласны заплатить за это?
– Я хочу, чтобы вы погрузили в анабиоз нас обоих. И не называйте его "этим существом". Его имя – Петроний.
– Простите. Я перефразирую свой вопрос. Вы готовы заплатить два взноса и вверить нам себя и э-э… Петрония?
– Да, но не два взноса, конечно. Сколько-то я доплачу, но ведь можно же запихать нас в один «гроб». Разве честно брать с кота, как с человека?
– Все это так необычно…
– Да, конечно. Но мы еще поговорим о цене позднее… или я пойду в «Миссисипи». А сейчас я хочу узнать, сможете вы сделать так или нет.
Он побарабанил пальцами по столу.
– Минуточку… – он взял телефонную трубку. – Опал, соедините меня с доктором Берквистом.
Больше я ничего не услышал – он врубил защитную систему. Минуту спустя он положил телефонную трубку и улыбнулся так, словно у него умер богатый дядюшка.
– Хорошие новости, сэр! Я вовремя вспомнил, что первые успешные опыты анабиоза делались именно на котах. Техника и методика этой операции хорошо отработана. Вашего кота можно поместить в Морскую исследовательскую лабораторию в Анаполисе. Некоторые животные уже двадцать лет лежат в гипотермическом сне и ничего, живы.
– А я думал, что МИЛ уничтожили, когда бомбили Вашингтон.
– Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы. Они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? – вдруг перебил он сам себя.
– Хорошо, давайте обговорим и это…
Вопросов было всего четыре: во-первых, сумма взноса; во-вторых, когда меня разбудить; в-третьих, куда вложить мои деньги и в-четвертых – что с ними делать, если я не проснусь.
Я выбрал 2000 год – приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина малых, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергию… Однако, чем бы меня ни встретил двухтысячный год, я знал, что проспи я меньше, у Беллы не будет времени обзавестись шикарным набором морщин.
Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации, инфляция могла превратить их в ничто.
Я решил оставить свой пай в "Горничных Инкорпорейтед", а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некоей фирмы из Сан-Франциско, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупают такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.
Теперь оставалось решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравными, и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск – элемент любого честного бизнеса (только шулера говорят о равных шансах), а страхование – риск узаконенный. Даже Ллойд – фирма старейшая и известнейшая – готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш – кто-то ведь должен платить портному "нашего мистера Пауэлла".
Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до последнего цента отошло в фонд Компании. За это мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти – чудный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником (если выживу). Это было что-то вроде «русской» рулетки, с которой Компания, естественно, стригла купоны. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят все остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на пятнадцати процентах обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.
Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское обследование. За свое здоровье я не беспокоился – теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.
Но беспокоился я напрасно. У мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я подписывал их, пока не свело пальцы, потом посыльный забрал бумаги и куда-то унес, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.
Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:
– Сынок, давно у тебя запой?
– Запой? Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас. – И в доказательство я довольно четко отмолотил скороговорку.
– Брось придуриваться и отвечай прямо.
– Ну, пожалуй, недели две. Или чуть дольше.
– И, конечно, в силу особых причин? А раньше это часто с тобой бывало?
– Честно говоря, ни разу. Видите ли… – и я стал рассказывать, что сделали со мной Белла и Майлз, и почему я решился на анабиоз.
Он положил мне руку на плечо.
– Ради бога, не надо. Я не психиатр. И у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: станет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов, или нет. Вот и все. И мне наплевать, из-за чего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.
– Что?
– Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.
Я повернулся – он кольнул. Пока я растирал место укола, он продолжил:
– Теперь выпей вот это. Через двадцать минут у тебя в первый раз за весь месяц будет ясная голова… Итак, если у тебя есть хоть капля разума, в чем я сильно сомневаюсь, ты сможешь подумать и решить, что лучше: бежать от неприятностей или встретить их, как подобает настоящему мужчине.
Я выпил лекарство.
– Вот и все. Можешь одеваться. Документы твои я подпишу, но помни – я могу наложить запрет даже в последнюю минуту. Ни капли алкоголя, легкий ужин и никакого завтрака. Завтра в полдень я вновь осмотрю тебя.
Он отвернулся, не попрощавшись. Я повернулся и вышел. Внутри все болело, как огромный нарыв. Мистер Пауэлл уже подготовил мои документы. Когда я взял его, он сказал:
– Можете оставить его у нас и взять завтра в полдень. Этот комплект отправится с вами в будущее.
– А другие?
– Один мы оставим себе, другой направим в суд, третий, после того, как вы заснете, в пещеры Карлсбадского архива. Кстати, доктор сказал вам о диете?
– Конечно, – сердито ответил я, перебирая документы.
Пауэлл потянулся за бумагами:
– Я положу их в сейф.
– Нет, я возьму их с собой, на случай, если захочу, что-нибудь изменить.
– Вам не кажется, дорогой мистер Дэвис, что вносить изменения уже поздно?
– Не давите мне на психику. Я успею внести любые поправки, если приду пораньше.
Я открыл саквояж и засунул документы в боковое отделение рядом с Питом. Я часто хранил там важные бумаги. Конечно, это не Карлсбадский архив, но тоже надежное место. Всякого, кто сунется туда, Пит встретит зубами и когтями.
К минусам этого дома следует отнести обилие дверей: их было одиннадцать, даже двенадцать, если считать персональную дверь Пита. Эта дверь, собственно говоря, была дырой в окне нежилой спальни. Я вырезал ее по габариту питовых усов и прикрыл дощечкой. Надо сказать, что изрядную часть своей жизни я провел, открывая различным котам различные двери. Однажды я прикинул, что за свою историю человечество употребило на это занятие ни много, ни мало, как девятьсот семьдесят восемь человеко-часов. Могу показать вам расчеты.
Обычно Пит пользовался своей дверью, но бывали случаи, когда он заставлял меня открывать ему человеческую дверь, особенно, если на дворе выпадал снег. Еще будучи пушистым котенком, Пит выработал для себя простую философию, согласно которой я отвечал за жилье, еду и погоду, а он – за все остальное. За погоду он взыскивал с меня особенно строго, а зимы в Коннектикуте хороши только на рождественских открытках. Этой зимой Пит регулярно инспектировал свою дверь, но не выходил через нее – ему не нравилось белое вещество, покрывающее землю, и он начинал приставать ко мне, требуя открыть ему большую дверь.
Он был твердо убежден, что за одной из дверей обязательно должно быть лето. Это значило, что каждый раз я должен был обходить все одиннадцать дверей и держать каждую из них открытой до тех пор, пока он не убеждался, что за ней все та же зима, и не разочаровывался в своих поисках.
Пит оставался в доме до тех пор, пока неумолимая гидравлика естества не выгоняла его на улицу. Когда он возвращался, на его лапах постукивали ледышки, словно башмачки на деревянной подошве. Он свирепо пялился на меня и отказывался мурлыкать до тех пор, пока не слизывал их… а потом прощал меня до следующего раза.
Но он никогда не переставал искать дверь в Лето.
* * *
Третьего декабря 1970 года я тоже искал ее.И преуспел в этом более, чем Пит.
Снега в Южной Калифорнии едва хватало для лыжников, а в деловой части Лос-Анджелеса его и вовсе не было – снегу оказалось не под силу пробиться сквозь смог.
Но в сердце моем царила зима.
Я был здоров (если не считать могучего похмелья). Мне не хватало нескольких дней до тридцати лет – я был в самом соку. Ни полиция, ни спецслужбы, ни разгневанные мужья за мной не гонялись. Единственное, что меня беспокоило, так это неизлечимая забывчивость. Но в сердце моем была зима, и я искал дверь в Лето.
Потом я узнал, что большинство дверей были вертушками, вроде той, перед которой я тогда остановился. Вывеска гласила: "Сан-Суси Гриль-Бар". Я вошел, выбрал место неподалеку от двери, осторожно поставил на пол саквояж и сел, поджидая официанта.
– Уар-р-р? – спросил саквояж.
– Потерпи, Пит, – ответил я.
– Мяу!
– Чепуха. И заткнись – официант на подходе.
Пит заткнулся. Когда я поднял взгляд, официант уже застыл перед моим столиком.
– Двойной скотч, стакан воды и бутылку имбирного эля.
– Имбирного эля, сэр? С виски? – удивился он.
– Есть он у вас или нет?
– Почему же нет? Есть, конечно. Но…
– Тогда тащите. Я не пить его собираюсь, а нюхать. И принесите блюдце.
– Как Вам будет угодно, сэр, – он вытер столик. – Что Вы скажете насчет кусочка мяса, а? Сегодня хорошие эскалопы.
– Послушайте, приятель, я заплачу за эскалоп, если вы обещаете не приносить его. Я заказал все, что мне нужно, и не забудьте о блюдце.
Он заткнулся и ушел. Я объяснил Питу, что мы пришвартовались, и велел ему сидеть тихо.
Вернулся официант. Бутылку с элем он поставил на блюдце, должно быть, для самоутверждения. Пока он откупоривал эль, я смешал скотч с водой.
– Не угодно ли стакан для эля, сэр?
– Как всякий истинный ковбой, я пью его из горлышка.
Он молча позволил мне расплатиться, не забыв поставить в счет эскалоп. Когда он отошел, я налил в блюдце эль и шлепнул по саквояжу.
– Ужинать, Пит.
Саквояж был открыт: я не застегивал молнию, когда ходил с Питом. Он высунул голову, осмотрелся, прыгнул мне на колени и добрался до блюдца. Я поднял стакан и посмотрел на Пита.
– За здоровье женского племени, Пит. Чтобы легко их находить и легко забывать.
Пит только кивнул. Это было выше его понимания. Он приник к блюдцу и начал быстро лакать эль.
– Если это вообще возможно, – добавил я и отхлебнул виски. Пит мяукнул. Ему было плевать на женский пол, он числился завзятым холостяком.
За окном полыхала реклама. Сперва загорелась надпись: "РАБОТАЙТЕ, ПОКА СПИТЕ". Потом: "ЗАБУДЬТЕ ВАШИ ЗАБОТЫ". И, наконец, буквами, которые были вдвое больше первых "КОМПАНИЯ ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ".
Я машинально прочел все это. Об анабиозе я знал столько же, сколько все прочие – и много, и мало. Прочел популярную статейку и раза два или три находил в утренней почте рекламные проспекты страховых компаний. Обычно я выбрасывал их, не читая. Они трогали меня не больше, чем реклама губной помады.
Во-первых, мне было нечем заплатить за анабиоз, а стоит он недешево. Во-вторых, чего ради человеку, увлеченному своей работой, умеющему делать деньги и решившему наделать их побольше, влюбленному, почти уже женатому, идти на полусамоубийство?
Анабиоз был хорош для больных и умирающих. Если клиент мог заплатить, он засыпал в надежде, что медики следующего поколения вылечат его. Он спал, а доктора тем временем пытались одолеть его болезнь. Анабиоз был нужен и тем, кому во что бы то ни стало нужно было слетать на Марс. Человек спал, а его счет обрастал процентами. Он просыпался и покупал билет. Можно было понять и молодоженов, которые прямо из-под венца отправлялись в сонное царство страховой компании Запада и не велели будить себя до тех пор, пока счет не позволит им провести медовый месяц в межпланетном лайнере… Хотя, честно говоря, я подозревал, что это – рекламный трюк, и что молодые парочки выходили через черный ход офиса с новыми паспортами. Что за удовольствие провести первую брачную ночь наподобие мороженой макрели?!
И конечно же, как все страховщики, Компания апеллировала к кошельку: "Работайте, пока спите". Она бралась из любой суммы сделать состояние. Предположим, вам пятьдесят пять лет, и ваш доход – двести монет в месяц. Почему бы вам не заснуть на несколько лет и, проснувшись в том же возрасте, получать в месяц уже тысячу монет? Они не пишут ни слова о блистательном мире будущего, они обещают больше – сохранение вашего возраста и тысячу в месяц. Естественно, каждая Компания доказывала потенциальным клиентам, что именно она поместит их капитал наилучшим образом. "Работайте, пока спите".
Все это меня не касалось. Мне еще не стукнуло пятьдесят пять, и я не видел в 1970 году ничего слишком плохого.
До сих пор, следует добавить.
Сейчас я был в глухом ауте, нравилось мне это или нет (а мне это не нравилось). Вместо медового месяца я торчал во второразрядном баре и глушил скотч, чтобы забыться. Вместо жены со мной был возбужденный от эля кот, и я был не прочь заказать еще бутылочку.
Но сломлен я не был.
Я слазил в карман пальто и достал конверт. В нем лежали две бумажки. Одна – чек на сумму, которой у меня сроду не было, вторая – сертификат моего пая в "Горничные, Инкорпорейтед". Обе они были слегка помяты: я все время таскал их с собой.
Почему бы и нет?
Почему бы и мне не заспать все мои беды? Это лучше, чем завербоваться в Иностранный Легион; лучше, чем наложить на себя руки; это позволит мне забыть тех людей и те обстоятельства, из-за которых я сейчас напивался. Так почему бы и нет?
Я не рвался к богатству. Конечно, я прочитал "Когда спящий проснется" Г.Дж. Уэллса, причем, еще до того, как страховые компании стали бесплатно раздавать эту книгу, – просто как один из классических романов. Я допускал, что такой способ обогащения может заинтересовать многих. Но я не знал, хватит ли моих денег на анабиоз, не говоря уже о том, чтобы отдавать их в рост. Гораздо больше меня занимало другое – проснуться в другом мире. Может быть, в лучшем, если верить рекламе… а может быть – в худшем. Но несомненно – в другом.
Одно можно сказать наверняка: в том мире не будет ни Беллы Даркин, ни Майлза Джентри. А главное – не будет Беллы. Если бы она умерла, я мог бы вычеркнуть из памяти и ее, и все, что она сделала со мной… вместо того, чтобы мучиться, зная, что она всего в нескольких милях от меня.
Прикинем, сколько нужно спать для этого. Сейчас, по ее словам, ей двадцать три года, хотя однажды она проболталась, что помнит президентство Рузвельта. (Ну ладно, пусть будет двадцать с хвостиком). Значит, если проспать лет семьдесят, она уже будет в лучшем мире. Для верности лет семьдесят пять. Правда, геронтология тоже не стоит на месте. О ста двадцати годах уже поговаривают, как о "естественной и вполне достижимой" продолжительности жизни. Значит, спать нужно лет сто, а я не знал, возможно ли это.
Была у меня одна дьявольская задумка, подогреваемая скотчем. Нет нужды дожидаться смерти Белл, достаточно остаться молодым, когда она будет старухой. Чудесная месть любой женщине. Чтобы утереть ей нос, хватит и тридцати лет.
Я почувствовал легкое, как пушинка, касание.
– Мур-р-р! – возвестил Пит.
– Пей, – ответил я, доливая в блюдце эль.
Он вежливо подождал, потом принялся лакать, не подозревая, что отвлек меня от грязных планов мести. Как, черт возьми, поступить с Питом?
Конечно, кошки не так преданны человеку, как, например, собаки, и быстро забывают своих хозяев. Иногда они сами уходят из дома. Но Пит не таков – я был его единственной опорой в этом изменчивом мире с тех пор, как взял его от кошки девять лет тому назад… Даже в армии я умудрился держать его при себе, хотя это и требовало дьявольской изворотливости.
Он был еще вполне крепок, хотя шрамов на его теле хватало. При хорошем уходе он еще лет пять мог драть всех своих соперников и делать котят.
Конечно я мог оплатить его содержание до тех пор, пока он не умрет (невообразимо!) или усыпить его (еще более невообразимо!), или просто бросить. С котами так: либо вы выполняете все свои обязательства по отношению к ним, либо бросаете беднягу на произвол судьбы, обрекаете его на одичание и навсегда разрушаете его веру в справедливость.
Как, например, Белла бросила меня.
Дэнни-бой, нечего и думать об этом! Ты можешь засохнуть, как ботва осенью, но кот тут ни при чем, он верит в тебя.
В то мгновение, когда меня осенила эта истина, Пит чихнул – эль попал ему в нос.
– Будь здоров, – сказал я, – и не спеши напиваться.
Пит проигнорировал мой совет. Он был воспитан лучше, чем я, и хорошо знал это. Наш официант стоял у кассы и трепался с кассиром. Делать им было нечего – народу в баре было всего ничего. Похоже, официант услышал нас и кивнул в нашу сторону. Оба они вдоволь попялились на нас, потом кассир вышел из-за стойки и направился в нашу сторону.
– Линяй, Пит, – тихо сказал я.
Пит оглянулся и быстро нырнул в саквояж, а я немедленно задернул «молнию». Кассир подошел к нам и оперся на столик, раскорячившись, словно над унитазом.
– Извини, приятель, – заявил он категоричным тоном, – но кота тебе придется унести.
– Какого кота?
– Того самого, который пил из этого блюдца.
– Я не видел никакого кота.
Он нагнулся, посмотрел под столиком.
– Ты спрятал его в саквояж, – обвинил он меня.
– В саквояж? Кота? – удивился я. – Это какая-то метафора, друг мой?
– Что? Я и слова такого не знаю. У тебя в саквояже кот. Открой-ка "молнию".
– У вас есть ордер на обыск?
– Откуда? Брось дурачиться.
– Это вы валяете дурака: хотите осмотреть мой саквояж без ордера на обыск. Четвертую поправку еще никто не отменял. Мы заплатили, и, будьте любезны, передайте официанту, чтобы он принес еще раз то же самое, или принесите сами.
Он помялся.
– Браток, не подумай, что я имею что-то против тебя, и поэтому пристаю. "Ни кошек, ни собак" – так сказано в инструкции, что висит у кассы. Мы стараемся не ссориться с санитарным управлением.
– Тогда плохо ваше дело, – я поднял свой стакан. – Видите, след губной помады. Вам следует лучше следить за посудой и беречь здоровье посетителей.
– Я не вижу никакой помады.
– Большая часть ее уже стерлась. Но его можно отправить в санитарное управление, пусть посчитают там микробов.
– Вы инспектор? – со вздохом спросил кассир.
– Нет.
– Тогда мы сможем поладить. Я не буду соваться в ваш саквояж, а вы не станете жаловаться в управление. Идет? Если вы хотите выпить еще, то подойдите к стойке и возьмите все, что угодно… с собой. А здесь – нельзя.
Он повернулся и пошел к своей кассе.
– А мы как раз и собирались уходить, – бросил я, проходя мимо него.
– Надеюсь, я не особенно огорчил вас?
– Ничуть. Но я хотел как-нибудь выпить здесь со своим конем. Теперь я передумал.
– Как угодно. О конях в инструкции ничего не сказано. А скажите, ваш кот действительно пьет имбирный эль?
– Четвертая поправка, не забыли?
– Да я не хочу его видеть, просто мне интересно…
– Ну, ладно, – сдался я. – Он любит эль с перцем, но если нет перца, пьет и так.
– Это испортит ему почки. А теперь посмотрите-ка сюда.
– На что?
– Нагнитесь ко мне. Взгляните под потолок. Видите зеркала? Я знал, что с вами кот, потому что видел его.
Я нагнулся и посмотрел на потолок. Тут и там среди декора блестели зеркала. Таким образом, кассир, не сходя со своего места видел весь зал.
– Нам приходится поступать так, – сказал кассир, словно извиняясь, – люди могут натворить здесь черт знает что… если за ними все время не присматривать. Это очень скверный мир.
– Аминь, брат мой, – ответил я и вышел.
* * *
На улице я открыл саквояж и поманил Пита. Он охотно высунулся.– Ты слышал, Пит, что сказал этот человек? Это скверный мир. Хуже нету, если два друга не могут выпить без того, чтобы их не выследили. Давай-ка покинем его.
– Сейчас?* ["сейчас" по-английски – «нау»; похоже на кошачье "мяу"] – спросил Пит.
– Ты настаиваешь?.. Но если мы решимся, назад пути не будет.
– Сейчас!
– Принято единогласно. Осталось только перейти улицу.
* * *
Регистраторша Компании Взаимного Страхования была отличным образцом функционального дизайна. Помимо обтекаемых форм, она могла похвастаться буферами, величиной с радарную антенну каждый. При ней было и все прочее, что нужно для ее основного предназначения. Тут я напомнил себе, что она будет уже бабушкой, когда я проснусь. И объявил, что желаю видеть сейлзмена* [сейлзмен – служащий, непосредственно работающий с посетителями и навязывающий им товары или услуги своей фирмы] .– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Я посмотрю, кто из наших служащих сейчас свободен…
Прежде, чем я успел присесть, она добавила:
– Наш мистер Пауэлл готов принять вас; пройдите, пожалуйста, сюда…
Кабинет "нашего мистера Пауэлла" внушал уверенность, что дела Компании идут как нельзя лучше. Мистер Пауэлл пожал мне руку, усадил в кресло, предложил сигару и попытался освободить меня от бремени саквояжа. Саквояж я ему не отдал.
– Итак, сэр, чем мы можем быть вам полезны?
– Мне нужен анабиоз.
Его брови взлетели вверх. Жесты стали еще более предупредительными. Такому человеку можно было доверить все свое состояние.
– Очень мудрое решение, – почтительно произнес он. – Я сам не прочь улечься в анабиоз, но… семейные обязанности…
Он подобрался.
– Наши клиенты, как правило, спешат. Если позволите, я не стану занимать ваше время рекламной болтовней… и провожу вас прямо на медицинский осмотр.
– Минуту…
– Да?
– Один вопрос. Можете ли вы погрузить в анабиоз кота?
Он удивился, потом огорчился.
– Вы насмехаетесь над нами.
Я открыл саквояж, и Пит высунул голову.
– Моя половина, прошу любить и жаловать. Итак что вы ответите? Если «нет», то я обращусь в «Миссисипи». Их контора находится в этом же здании, не так ли?
Он пришел в ужас.
– Мистер… О, простите, как ваше имя?
– Дэн Дэвис.
– Мистер Дэвис, когда человек обращается к нам, мы берем на себя все его заботы. Я не могу вам позволить идти в "Миссисипи".
– Каким же образом вы мне помешаете? Дзюдо?
– Ну, пожалуйста, не надо! – он выглядел ужасно огорченным. – У нас порядочная фирма.
– Вы имеете в виду, что «Миссисипи» непорядочна?
– Я этого не говорил, мистер Дэвис. Позвольте вам объяснить…
– Попробуйте.
– …разницу. Возьмите и сравните образцы договоров – наш и «Миссисипи». Обратитесь к адвокату, а еще лучше – к семантику. Вы узнаете, что предлагаем и исполняем мы, и что обещают они, – он быстро оглянулся. – Я не хотел говорить… Надеюсь, Вы не будете ссылаться на меня… Они используют свои собственные формулировки вместо общепринятых.
– Может они оставляют клиенту хоть какую-то лазейку?
– Что? Дорогой мистер Дэвис, мы вкладываем средства клиентов в верные предприятия. Этого требует наш устав… А «Миссисипи» образует из них свой акционерный капитал.
– Может быть, я и куплю их акции… Вам не кажется, мистер Пауэлл, что мы даром теряем время? Примет ваша Компания моего друга или нет? Если нет, то я и так у вас слишком засиделся.
– Вы желаете, чтобы мы сохранили это существо живым при помощи гипотермии? И согласны заплатить за это?
– Я хочу, чтобы вы погрузили в анабиоз нас обоих. И не называйте его "этим существом". Его имя – Петроний.
– Простите. Я перефразирую свой вопрос. Вы готовы заплатить два взноса и вверить нам себя и э-э… Петрония?
– Да, но не два взноса, конечно. Сколько-то я доплачу, но ведь можно же запихать нас в один «гроб». Разве честно брать с кота, как с человека?
– Все это так необычно…
– Да, конечно. Но мы еще поговорим о цене позднее… или я пойду в «Миссисипи». А сейчас я хочу узнать, сможете вы сделать так или нет.
Он побарабанил пальцами по столу.
– Минуточку… – он взял телефонную трубку. – Опал, соедините меня с доктором Берквистом.
Больше я ничего не услышал – он врубил защитную систему. Минуту спустя он положил телефонную трубку и улыбнулся так, словно у него умер богатый дядюшка.
– Хорошие новости, сэр! Я вовремя вспомнил, что первые успешные опыты анабиоза делались именно на котах. Техника и методика этой операции хорошо отработана. Вашего кота можно поместить в Морскую исследовательскую лабораторию в Анаполисе. Некоторые животные уже двадцать лет лежат в гипотермическом сне и ничего, живы.
– А я думал, что МИЛ уничтожили, когда бомбили Вашингтон.
– Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы. Они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? – вдруг перебил он сам себя.
– Хорошо, давайте обговорим и это…
Вопросов было всего четыре: во-первых, сумма взноса; во-вторых, когда меня разбудить; в-третьих, куда вложить мои деньги и в-четвертых – что с ними делать, если я не проснусь.
Я выбрал 2000 год – приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина малых, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергию… Однако, чем бы меня ни встретил двухтысячный год, я знал, что проспи я меньше, у Беллы не будет времени обзавестись шикарным набором морщин.
Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации, инфляция могла превратить их в ничто.
Я решил оставить свой пай в "Горничных Инкорпорейтед", а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некоей фирмы из Сан-Франциско, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупают такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.
Теперь оставалось решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравными, и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск – элемент любого честного бизнеса (только шулера говорят о равных шансах), а страхование – риск узаконенный. Даже Ллойд – фирма старейшая и известнейшая – готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш – кто-то ведь должен платить портному "нашего мистера Пауэлла".
Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до последнего цента отошло в фонд Компании. За это мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти – чудный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником (если выживу). Это было что-то вроде «русской» рулетки, с которой Компания, естественно, стригла купоны. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят все остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на пятнадцати процентах обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.
Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское обследование. За свое здоровье я не беспокоился – теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.
Но беспокоился я напрасно. У мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я подписывал их, пока не свело пальцы, потом посыльный забрал бумаги и куда-то унес, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.
Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:
– Сынок, давно у тебя запой?
– Запой? Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас. – И в доказательство я довольно четко отмолотил скороговорку.
– Брось придуриваться и отвечай прямо.
– Ну, пожалуй, недели две. Или чуть дольше.
– И, конечно, в силу особых причин? А раньше это часто с тобой бывало?
– Честно говоря, ни разу. Видите ли… – и я стал рассказывать, что сделали со мной Белла и Майлз, и почему я решился на анабиоз.
Он положил мне руку на плечо.
– Ради бога, не надо. Я не психиатр. И у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: станет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов, или нет. Вот и все. И мне наплевать, из-за чего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.
– Что?
– Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.
Я повернулся – он кольнул. Пока я растирал место укола, он продолжил:
– Теперь выпей вот это. Через двадцать минут у тебя в первый раз за весь месяц будет ясная голова… Итак, если у тебя есть хоть капля разума, в чем я сильно сомневаюсь, ты сможешь подумать и решить, что лучше: бежать от неприятностей или встретить их, как подобает настоящему мужчине.
Я выпил лекарство.
– Вот и все. Можешь одеваться. Документы твои я подпишу, но помни – я могу наложить запрет даже в последнюю минуту. Ни капли алкоголя, легкий ужин и никакого завтрака. Завтра в полдень я вновь осмотрю тебя.
Он отвернулся, не попрощавшись. Я повернулся и вышел. Внутри все болело, как огромный нарыв. Мистер Пауэлл уже подготовил мои документы. Когда я взял его, он сказал:
– Можете оставить его у нас и взять завтра в полдень. Этот комплект отправится с вами в будущее.
– А другие?
– Один мы оставим себе, другой направим в суд, третий, после того, как вы заснете, в пещеры Карлсбадского архива. Кстати, доктор сказал вам о диете?
– Конечно, – сердито ответил я, перебирая документы.
Пауэлл потянулся за бумагами:
– Я положу их в сейф.
– Нет, я возьму их с собой, на случай, если захочу, что-нибудь изменить.
– Вам не кажется, дорогой мистер Дэвис, что вносить изменения уже поздно?
– Не давите мне на психику. Я успею внести любые поправки, если приду пораньше.
Я открыл саквояж и засунул документы в боковое отделение рядом с Питом. Я часто хранил там важные бумаги. Конечно, это не Карлсбадский архив, но тоже надежное место. Всякого, кто сунется туда, Пит встретит зубами и когтями.
2
Машина дожидалась меня там, где я ее оставил: на стоянке на углу Першинг-сквер. Я бросил в счетчик несколько монет, выпустил Пита на сиденье, вывел машину через западный проезд и расслабился.