Страница:
Я не знаю, где они нашли этого царственного пижона. Возможно, посылали за ним в Ишторил или даже привезли с Балкан. Как говорил один из моих преподавателей истории, всегда найдется какой-нибудь безработный отпрыск королевской семьи, который крутится как волчок, выискивая себе мало-мальски выгодное дельце. Когда человек без работы, он не имеет права привередничать — это-то я хорошо знаю по себе. Закладывать здания, возможно, ничуть не скучнее, чем мыть тарелки. Только рабочий день подлиннее. Так я во всяком случае считаю. Правда, королем я не бывал. И не уверен, что взялся бы за этот бизнес, если б мне предложили: кроме ненормированного рабочего дня в нем небось есть и другие неприятные моменты.
Однако с другой стороны…
Отказываться от короны, которую, как ты знаешь, тебе никто не собирается предлагать… не есть ли это тот самый зеленый виноград? Я пораскинул мозгами и решил, что, возможно, мне без особого труда удалось бы убедить себя, что это именно та жертва, которую я просто обязан принести ради блага своих сограждан. Наверняка я молился бы до тех пор, пока не уговорил себя, что сам Господь хочет, чтобы я взвалил на себя эту ношу.
Честно, я вовсе не циник. Я знаю, как слаб человек и как легко он уговаривает себя, будто Бог хочет, чтоб он (человек) сделал нечто такое, о чем мечтает уже давным-давно; а я в этом отношении ничуть не лучше своих собратьев.
Но больше всего меня поразило то, что Канада объединилась с нами. Большинство американцев не знают (и я тоже), почему канадцы нас не любят, но они действительно нас недолюбливают. Мысль о том, что канадцы проголосуют за объединение с нами, просто не умещается в голове.
У библиотечной стойки я попросил дать мне что-нибудь по новейшей истории Соединенных Штатов. И только начал перелистывать страницы, как заметил на стене часы, которые показывали почти шесть. Мне пришлось в темпе сдать книгу и мчаться во весь опор, чтобы вовремя успеть в свою подсобку. Я не имел права брать книги домой, поскольку пока еще не мог внести залог, требующийся от временных жителей города.
Однако культурные и технические изменения были даже важнее политических. Я очень быстро узнал, что этот мир в физических науках и технологии продвинулся дальше, чем мой. Фактически я понял это сразу же, как только увидел изобретение, называемое тут телевизионным экраном.
Как действует телевидение, я так и не уяснил. Попытался узнать об этом в общественной библиотеке и тут же наткнулся на предмет, именуемый электроникой (не электричество, а электроника). Я попробовал заняться этой самой электроникой, но наткнулся на удивительнейшую математическую абракадабру. Никогда еще с тех самых времен, когда термодинамика заставила меня решить, что мое призвание — быть священником, не видывал я столь непонятных и бессмысленных уравнений. Не думаю, чтобы весь Ролла-Тех справился с таким чудовищным набором нелепостей — во всяком случае не Ролла тех времен, когда я был там студентом.
Превосходство технологии этого мира проявлялось и во многом другом, помимо телевидения. Возьмите, например, «цветоуправление транспортными потоками». Без сомнения, вам приходилось видеть улицы городов, настолько забитые транспортом, что перейти главные городские магистрали без помощи полиции практически невозможно. И вы, конечно, возмущались, когда полицейский-регулировщик вдруг перекрывал движение прямо перед вашим носом ради какой-то важной шишки, вышедшей из городской управы или еще откуда-нибудь.
Можете ли вы вообразить ситуацию, когда транспортные потоки контролируются вообще без содействия полиции? Неодушевленными разноцветными сигналами.
Поверьте мне, именно так обстояло дело в Ногалесе.
Вот как действует эта система: на каждом оживленном уличном перекрестке вы размещаете четыре группы сигналов по три в каждой. Каждая группа «смотрит» в одном из главных направлений перекрестка, причем расположены они так, что видны только с одной стороны. В каждой группе есть красный цвет, зеленый и желтый. Они подключены к электрической сети, и каждый так ярок, что его можно увидеть с расстояния в милю или около того даже в самый солнечный день. Это не дуговые фонари, а скорее всего очень сильные лампы Эдисона, что весьма важно, так как их можно зажигать и гасить очень быстро, а функционировать они могут помногу часов и даже дней, работая круглосуточно.
Фонари помещаются на значительной высоте на телеграфных столбах или подвешены над перекрестками, так что водители и велосипедисты могут видеть их издалека. Когда зеленый свет указывает, скажем, на юг и север, а красный — на запад и восток, машины могут мчаться в южном и северном направлениях, тогда как транспорт, идущий на запад и восток, останавливается и ждет точно так же, как если бы полицейский засвистел в свисток и поднял руку, разрешая движение на север и юг и запрещая ехать на запад и восток!
Понятно ли вам? Зеленые и красные огоньки заменяют жесты полицейского; желтые же — как полицейский свисток — предупреждают, что направление движения скоро изменится. В чем же преимущество? — спросите вы. Ведь кто-то, надо думать, сам полицейский, по мере надобности переключает цветные огни. А вот в чем: переключение производится ав то ма ти че ск и, с большого расстояния (во много миль) на центральном пульте.
В этой системе много других чудес, в том числе электрические приспособления, определяющие продолжительность работы каждого сигнала при данной напряженности движения, специальные указатели для левых поворотов или для пропуска пешеходов, желающих перейти улицу… Но главное чудо вот в чем: люди п ов ин ую тс я этим сигналам.
Вы только подумайте! Нигде ни одного полицейского, а люди послушны слепым и немым механизмам, как будто они и есть полисмены!
Может, люди тут похожи на стадо овец и так миролюбивы, что ими можно с легкостью управлять? Нет. Я поинтересовался и нашел в библиотеке нужную статистику. В этом мире уровень преступности и насилия куда выше, чем в том, где родился я. Может быть, это как-то связано с цветными огнями? Полагаю, что здешний народ, хотя и предрасположен к насилию по отношению друг к другу, но транспортным сигналам подчиняется как вещи логически обусловленной. На свете нет ничего невозможного.
В любом случае это явление неординарное.
Другие заметные различия в технологии связаны с воздушным транспортом. Нет здесь уютных, чистых, безопасных и бесшумных дирижаблей моего мира. Нет их! Нет! Здешние большие воздушные корабли похожи на виденные нами aeroplanos в том мексиканском мире, где мы с Маргретой трудились в поте лица, чтобы заплатить долги, пока великое землетрясение не разрушило Масатлан. Только тут они куда больше, быстроходнее, громче шумят и летают гораздо выше, чем те, что мы видели раньше; так что можно сказать, что здешние aeroplanos относятся к совершенно иному классу, поскольку называют их «реактивными самолетами». Можете ли вы представить себе гигантский автомобиль, летящий со сверхзвуковой скоростью? Можете ли вообразить экипаж, который летит в восьми милях над землей? Удастся ли вам представить рев мотора столь громкий, что от него начинают ныть зубы?
Они называют это прогрессом. А я тоскую по комфорту и изяществу «Графа фон Цеппелина». Потому что скрыться от здешних левиафанов просто невозможно. Несколько раз в день одна из таких реактивных штуковин с визгом проносится над миссией, летя очень низко, поскольку направляется на посадку к летному полю севернее города. Этот вой беспокоит меня, а Маргрета нервничает.
И все-таки многие достижения в технологии действительно можно рассматривать как прогресс — более совершенная канализация, лучшее освещение в домах и на улицах, лучшие дороги, лучшие дома, различные механизмы, делающие труд более приятным и более производительным. Я не отношусь к тем дурням, что орут: «Назад к природе!» — и с омерзением смотрят на технику; возможно, я просто немного больше знаю о технике, чем другие, а потому с почтением отношусь к ней. Большинство из тех, кто презирает технологию, давно померли бы с голоду, если бы современная инженерная инфраструктура перестала существовать.
Мы прожили в Ногалесе почти три недели, прежде чем я наконец смог воплотить в жизнь план, о чем мечтал более пяти месяцев… и активно готовился исполнить задуманное с тех пор, как мы приехали в Ногалес (впрочем, выполнение плана пришлось отложить до тех пор, пока у нас не появятся необходимые средства). Для осуществления плана я выбрал понедельник, мой выходной день. Я попросил Маргрету надеть новое платье, потому что собирался повести свою ненаглядную на прогулку, и сам надел свой единственный костюм, новые ботинки и чистую рубашку… Побрился, принял ванну и тщательно вычистил и подстриг ногти.
День выдался чудесный: солнечный и не слишком жаркий. Мы чувствовали себя прекрасно, ибо, во-первых, миссис Оуэнс написала брату Маккау письмо, в котором извещала, что хотела бы, если возможно, остаться у дочки еще на недельку. А во-вторых, мы уже накопили на билет до Уичито в Канзасе. Денег было в обрез, но сегодняшнее письмо миссис Оуэнс означало, что мы сможем отложить еще четыреста долларов на еду и, возможно, доберемся до Канзаса не совсем разоренными.
Я привел Маргрету в кафе, которое высмотрел еще в тот день, когда искал место мойщика посуды. Это было маленькое уютное заведение, расположенное довольно далеко от злачных мест — типичное старомодное кафе-мороженое.
Мы остановились перед входом.
— Самая лучшая женушка в мире, посмотри-ка на это заведение. Ты помнишь разговор, который мы вели, бороздя простор Тихого океана на подстилке для солнечных ванн и здорово сомневаясь в том, удастся ли нам остаться в живых? Во всяком случае, я сомневался.
— Любимый, как же я могу позабыть про это?
— Я тогда спросил тебя, что бы ты хотела, если б у тебя была возможность получить все, что душе угодно. Помнишь, что ты мне ответила?
— Еще бы! Горячий фадж-санде!
— Верно. Сегодня твой не-день рождения, дорогая, но ты получишь горячий фадж-санде.
— О Алек!
— Не хлюпай! Терпеть не могу зареванных женщин. А хочешь, закажи шоколадный жмых или санде из древесных опилок — словом, все, что угодно. Прежде чем привести тебя сюда, я специально узнавал — здесь всегда бывает горячий фадж-санде.
— Но мы же не можем себе этого позволить! Нам нужны деньги на дорогу!
— Мы можем себе это позволить! Горячий фадж-санде стоит пять долларов. А на двоих — десять. И я собираюсь стать транжирой и дать официантке на чай целый доллар. Не хлебом единым жив человек, в том числе и женщина. Женщина, следуй за мной.
К столику нас проводила хорошенькая девушка (но не такая хорошенькая, как моя женушка). Я посадил Маргрету спиной к улице и уселся напротив.
— Меня зовут Тамми, — сказала официантка, протягивая меню. — Что желаете, друзья, в такой прекрасный день?
— Нам не надо меню, — ответил я, — пожалуйста, две порции горячего фадж-санде.
Тамми задумалась.
— Олл райт, если вы подождете несколько минут. Нам нужно приготовить горячий сироп.
— Несколько минут — пожалуйста. Мы ждали гораздо дольше.
Она улыбнулась и отошла. Я поглядел на Маргу:
— Мы ждали г ор аз додольше. Не правда ли?
— Алек, ты сентиментален. И вероятно, отчасти за это я тебя и люблю.
— Я сентиментальный дурень, а сейчас еще и раб идеи горячего фадж-санде. А привести тебя сюда я мечтал еще и по другой причине. Марга, тебе не хотелось бы стать хозяйкой такого местечка? Вернее, чтоб мы стали хозяевами вместе? Ты была бы боссом, а я посудомойкой, швейцаром, человеком на все руки, рассыльным и всем, что потребуется.
Она задумалась.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. Конечно, начать такой бизнес сегодня же мы не сможем: сначала надо поднакопить деньжонок. Но не так уж много, если все пойдет, как я планирую. Маленькое-маленькое помещение, но светлое и веселое — я его сам покрашу. Сатуратор для газировки плюс небольшой выбор закусок. Горячие сосиски, гамбургеры. Датские открытые сандвичи. И больше ничего. Ну может, суп. Ведь консервированные супы не проблема. И особого оборудования не потребуется.
Маргрета возмутилась:
— Никаких консервированных супов! Я могу готовить настоящие супы дешевле и лучше тех, что в жестянках.
— Полагаюсь на ваше профессиональное чутье, мэм. В Канзасе наберется не меньше полудюжины маленьких университетских городков, любой из них будет счастлив заполучить такое заведение. Возможно, мы найдем действующее кафе, где хозяева — пожилые супруги, поработаем на них с годик, а потом выкупим его. Изменим название на «Горячий фадж-санде» или «Сандвичи Марги».
— «Горячий фадж-санде». Алек, ты думаешь, мы это осилим?
Я наклонился к ней и взял за руку.
— Уверен, моя дорогая. И даже не придется чересчур напрягаться. — Я повернул голову. — Этот уличный сигнал прямо слепит меня.
— Я знаю. Каждый раз, как он переключает свет, я вижу его отражение в твоих глазах. Хочешь поменяться местами? Мне он не будет мешать.
— Мне тоже. Но у него какой-то гипнотический эффект. — Я посмотрел на стол, потом снова на светофор. — Слушай, он погас.
Маргрета нагнула голову.
— Я его не вижу. Где же он?
— Хм… эта дрянь куда-то исчезла. Похоже на то..
Рядом с собой я услышал мужской голос:
— Что вам угодно, милая парочка? Пиво или вино? Крепкими алкогольными напитками мы тут не торгуем.
Я оглянулся и увидел официанта.
— А где Тамми?
— Какая Тамми?
Я набрал побольше воздуха, пытаясь унять сердцебиение, а потом сказал:
— Прощения просим, браток. Не надо было нам заходить. Оказывается, бумажник-то остался дома. — Я встал. — Пойдем, дорогая.
Маргрета молча последовала за мной, широко распахнув глаза. Когда мы вышли, я огляделся, отыскивая видимые изменения. Думаю, что для пивной это заведение было вполне приличным. Но оно не имело ничего общего с нашим кафе-мороженым.
И с нашим миром тоже.
15
Выйдя на улицу, я машинально двинулся в сторону миссии Армии спасения, Маргрета, тихая как мышка, крепко держалась за мою руку. Наверняка мне полагалось испугаться, но вместо страха во мне клубился гнев. Наконец я пробормотал:
— Будь они прокляты! Будь они прокляты!
— Кого ты проклинаешь, Алек?
— Не знаю. И это самое скверное. Того, кто творит с нами такое. Может быть, твоего дружка Локи.
— Он мне не друг. Во всяком случае не больше, чем тебе Сатана. Я его боюсь и ужасаюсь тому, что Локи делает с нашим миром.
— А я не боюсь. Я зол. Кто бы он ни был, Локи, или Сатана, или кто-то еще, но последняя проделка — уже чересчур. Смысла в ней не вижу. Как будто нельзя было подождать каких-нибудь тридцать минут. Горячий фадж-санде, можно сказать, был у нас на столе, а они его слямзили прямо оттуда! Марга, это неправильно, это несправедливо! Это какая-то отвратительная ребячья жестокость. Причем бессмысленная. Как отрывать крылья у мух. Мне они просто омерзительны. Кто бы они ни были.
Не желая продолжать бессмысленный разговор о том, что было вне нашей власти, Маргрета спросила:
— Дорогой, а куда мы идем?
— А? — Я остановился как вкопанный. — В миссию, конечно.
— А ты не заблудился?
— Нет, конечно… — Я огляделся. — Впрочем, не знаю. — Я шел автоматически, все мое внимание поглощал праведный гнев. Теперь я увидел, что этот район мне совершенно незнаком. — Боюсь, я действительно заблудился.
— А я так уверена.
Нам понадобилось еще полчаса, чтобы выяснить, где мы находимся. Все вокруг казалось как будто знакомым и в то же время каким-то не таким. Я нашел квартал, где должен был находиться «Гриль Рона», но самого ресторанчика там не оказалось. Какой-то полисмен показал нам дорогу к миссии… которая теперь помещалась совсем в другом доме. К моему удивлению, брат Маккау оказался там, но нас не узнал, и звали его теперь Макнаб. Мы ушли, стараясь не обнаружить свою растерянность. Вряд ли это нам удалось.
Мы пошли обратно тем же путем, каким пришли, очень медленно; нам некуда было торопиться.
— Марга, мы снова оказались в том же положении, что и три недели назад. Только обувь получше, вот и все. Денег полны карманы, но их тратить нельзя, так как, могу поспорить, здесь их сочтут фальшивыми… иначе говоря, такими, что обеспечат нам хороший отдых за решеткой, если я попробую пустить их в ход.
— Наверное, ты прав, милый.
— Видишь, на том углу, прямо перед нами, банк? Вместо того чтобы пытаться их истратить, я зайду и спрошу, стоят ли наши деньги чего-нибудь или нет.
— Что ж, пожалуй, хуже не будет. Верно?
— Не должно быть. Но наш друг Локи, возможно, припас в рукаве еще одного козырного туза. Хм… все равно придется выяснять. Слушай… возьми все деньги, кроме одной бумажки. Если меня арестуют, сделай вид, что мы незнакомы.
— Нет!
— Что ты хочешь сказать этим «нет»? Разве будет лучше, если мы оба попадем за решетку?
Храня на лице выражение непоколебимого упорства, она молчала. А разве можно спорить с женщиной, если она молчит? Я вздохнул.
— Слушай, родная, единственное, что я могу еще придумать, — это поискать работу мойщика посуды. Может быть, брат Макнаб пустит нас в миссию переночевать?
— Я тоже буду искать работу. И тоже могу мыть тарелки. Или стряпать. Или еще что-нибудь.
— Посмотрим. А сейчас ты пойдешь со мной, Марга; придется рискнуть. Кажется, я нашел способ выяснить то, что нам надо, не опасаясь попасть за решетку.
Я взял один банкнот, смял его и оторвал уголок. Затем мы вместе вошли в банк: я держал банкнот так, будто только что подобрал его с земли. К окошечку кассира я подходить не стал, а направился к огороженному барьером отделению, где сидели за столами старшие служащие.
Я облокотился о барьер и обратился к служащему, сидевшему поближе. Из таблички, стоявшей на его столе, явствовало, что он помощник управляющего.
— Извините, сэр. Не поможете ли вы ответить мне на один вопрос?
Он показался мне слегка раздраженным, но старался не подавать виду.
— Попробую. Что вам угодно?
— Скажите, это настоящие деньги? Или фальшивые?
Он взглянул, потом присмотрелся повнимательнее.
— Любопытно. Где вы их взяли?
— Жена нашла на тротуаре. Это деньги?
— Разумеется, нет. Думаю, это банкноты для какой-нибудь театральной постановки. Или для рекламных целей.
— Значит, они ничего не стоят?
— Они не дороже бумаги, на которой напечатаны, вот и все. Я сомневаюсь даже, что их можно назвать фальшивыми, поскольку их даже не пытались сделать похожими на настоящие банкноты. И все же инспекторы казначейства наверняка захотят познакомиться с этим банкнотом поближе.
— Прекрасно. Оставить его вам?
— Конечно. Однако уверен, что инспектор пожелает поговорить и с вами. Разрешите, я запишу ваше имя и адрес. И вашей жены, разумеется, раз именно она нашла деньги.
— О'кей, а вы мне дайте расписку.
Я назвал нас мистером и миссис Александр Хергенсхаймер и дал адрес ресторанчика «Гриль Рона». Затем тщательно спрятал расписку.
Когда мы снова очутились на улице, я сказал:
— Что ж, мы не стали беднее, чем были. Пожалуй, время поискать, где у них тут грязные тарелки…
— Алек…
— Да, ненаглядная?
— Мы собирались в Канзас.
— Да, собирались. Но наши деньги, что мы собрали на билеты, стоят меньше бумаги, на которой отпечатаны. Придется подзаработать на поездку. Я это уже делал. Я делал это раньше, значит, сделаю еще раз.
— Алек, давай отправимся в Канзас немедленно.
Спустя полчаса мы уже шагали по шоссе в сторону Таксона. Когда кто-нибудь проезжал мимо, я голосовал, надеясь, что нас подвезут.
До Таксона мы добирались тремя попутными машинами. От Таксона можно было двигаться на восток, в направлении Эль-Пасо, Техас, или держаться того же шоссе номер восемьдесят девять, которое тут сворачивало на запад, а уж потом шло на север к Фениксу. Вопрос, куда ехать, решил случай: первой машиной, которую нам удалось подцепить в Таксоне, оказался грузовик, шедший с грузом на север.
В эту машину мы напросились на стоянке для грузовиков у пересечения восемьдесят девятого и восьмидесятого шоссе. Надо сознаться, что водитель согласился выполнить нашу просьбу только потому, что Маргрета такая красотка — будь я один, то наверняка загорал бы до сих пор. Если по правде, то все наше путешествие в той же степени заслуга Маргреты, ее прелести и женского обаяния, как и моей готовности выполнять любую работу, какой бы непрестижной, грязной и тяжелой она ни была.
С этим фактом мне было трудно смириться. На ум невольно приходили дурацкие мысли о жене Потифара и Сусанне и старцах. Вскоре я обнаружил, что злюсь на Маргрету, хотя ее единственная вина заключалась в том, что она была естественна, мила и дружелюбна как всегда. Я даже был близок к тому, чтоб сделать ей выговор и потребовать, чтоб она не улыбалась посторонним, а глаза опускала долу.
Соблазн поступить именно так стал почти невыносим, когда на закате солнца наш благодетель-водитель остановлен машину в крохотном придорожном оазисе, центром которого были ресторан и заправочная станция.
— Хочу пропустить парочку пивка и филейный бифштекс, — объявил он. — А как ты, Мэгги, девочка? Осилишь бифштекс с кровью? Здесь, знаешь ли, их на кухне чуть ли не от живых коров отрезают.
Она улыбнулась.
— Спасибо, Стив. Но я не голодна.
Моя любимая солгала. Она знала это, и я знал… и был уверен, что Стив тоже знает. Последний раз мы завтракали в миссии, часов этак одиннадцать и целую Вселенную тому назад. Я пытался наняться мыть тарелки на стоянке грузовиков в Таксоне, но мне довольно грубо отказали. Поэтому за весь день мы только напились воды из общественного фонтанчика.
— Не пытайся обмануть бабулю, Мэгги. Мы в пути уже четыре часа. Ты наверняка умираешь с голоду.
Я быстро вмешался, чтобы не заставлять Маргрету снова лгать, как я был уверен, из-за меня.
— Она хочет сказать, Стив, что не принимает приглашений от посторонних мужчин. Она считает, что муж должен обеспечить ей обед. — И добавил: — Но я благодарю тебя от ее имени, и спасибо тебе от нас обоих, что подвез нас. Отличная была поездка.
Мы сидели в кабине его грузовика, Маргрета посередине. Он наклонился вперед и посмотрел мне прямо в глаза.
— Алек, ты считаешь, что я хочу залезть Мэгги под юбку? Да?
Я сухо ответил, что ничего подобного не считаю, хотя про себя подумал, что считаю именно так и что он всю дорогу старался добиться этого… и что мне отвратительны не только его неджентльменские поползновения, но и грубость, с которой он только что высказался. Однако мне уже пришлось убедиться на горьком опыте, что правила хорошего тона, соблюдаемые в том мире, где я родился, могут и не действовать в других вселенных.
— О да, ты так считаешь. Я же не вчера родился, и большая часть моей жизни прошла на дорогах, так что никаких иллюзий у меня нет — вышибли. Ты думаешь, что я попытаюсь уговорить твою жену переспать со мной, потому что каждый встречный кобель обязательно попробует это сделать. Но разреши сказать тебе кое-что, сынок. Я не стучусь в двери домов, где никто не живет. И кое в чем разбираюсь. Мэгги не такая. Я это понял уже несколько часов назад. Хочу поздравить тебя. Верная жена — это удача. Разве не так?
— Да, конечно, — согласился я сдержанно.
— Тогда перестань ерепениться. Ты собирался кормить жену обедом? И ты уже поблагодарил меня за поездку. А почему бы тебе еще и не пригласить меня на обед? Тогда мне не придется есть в одиночестве.
Надеюсь, что я не выглядел обескураженным и мое мгновенное замешательство осталось незамеченным.
— Разумеется, Стив. Мы у тебя в долгу. Хм… Извини, мне придется отлучиться, чтобы договориться кое о чем. — И я начал вылезать из кабины.
— Алек, ты врешь нисколько не лучше Мэгги.
— Извини, не понял.
— Ты думаешь, я не вижу? Ты же гол как сокол. А если и не как сокол, то очень близко к тому… и купить мне бифштекс из вырезки не сможешь. И даже, скажем, кусок настоящего ростбифа — тоже.
— Это правда, — сказал я (надеюсь, с достоинством). — Я хотел договориться с директором ресторана и предложить помыть посуду в обмен на три обеда.
— Я так и думал. Если бы ты просто разорился, вы бы ехали на «Грейхаунде» [63]и у вас был бы багаж. Если бы вы были бедны, но еще не голодны, вы бы голосовали на шоссе, экономили деньги на еду, но какой-то багаж у вас все-таки имелся бы… Но у вас багажа нет, кроме того, вы оба носите костюмы — и это в жаркой пустыне, помилуй Бог. Это признак недавней катастрофы.
Я молчал.
— Ну, слушай же, — продолжал он, — возможно, владелец этого заведения и позволит тебе заняться посудой, но, скорее всего, у него уже есть парочка «мокроспинников», которые в эту самую минуту полощутся в грязных лоханях, а еще минимум трем он сегодня уже дал от ворот поворот: это же главная дорога для «туристов», путешествующих с юга на север через дырку в пограничном заборе. В любом случае я не могу ждать, пока ты помоешь посуду мне, знаешь ли, сегодня еще предстоит гнать эту развалюху многие-многие мили. А потому предлагаю тебе сделку. Ты приглашаешь меня на обед, а я одалживаю тебе деньги.
Однако с другой стороны…
Отказываться от короны, которую, как ты знаешь, тебе никто не собирается предлагать… не есть ли это тот самый зеленый виноград? Я пораскинул мозгами и решил, что, возможно, мне без особого труда удалось бы убедить себя, что это именно та жертва, которую я просто обязан принести ради блага своих сограждан. Наверняка я молился бы до тех пор, пока не уговорил себя, что сам Господь хочет, чтобы я взвалил на себя эту ношу.
Честно, я вовсе не циник. Я знаю, как слаб человек и как легко он уговаривает себя, будто Бог хочет, чтоб он (человек) сделал нечто такое, о чем мечтает уже давным-давно; а я в этом отношении ничуть не лучше своих собратьев.
Но больше всего меня поразило то, что Канада объединилась с нами. Большинство американцев не знают (и я тоже), почему канадцы нас не любят, но они действительно нас недолюбливают. Мысль о том, что канадцы проголосуют за объединение с нами, просто не умещается в голове.
У библиотечной стойки я попросил дать мне что-нибудь по новейшей истории Соединенных Штатов. И только начал перелистывать страницы, как заметил на стене часы, которые показывали почти шесть. Мне пришлось в темпе сдать книгу и мчаться во весь опор, чтобы вовремя успеть в свою подсобку. Я не имел права брать книги домой, поскольку пока еще не мог внести залог, требующийся от временных жителей города.
Однако культурные и технические изменения были даже важнее политических. Я очень быстро узнал, что этот мир в физических науках и технологии продвинулся дальше, чем мой. Фактически я понял это сразу же, как только увидел изобретение, называемое тут телевизионным экраном.
Как действует телевидение, я так и не уяснил. Попытался узнать об этом в общественной библиотеке и тут же наткнулся на предмет, именуемый электроникой (не электричество, а электроника). Я попробовал заняться этой самой электроникой, но наткнулся на удивительнейшую математическую абракадабру. Никогда еще с тех самых времен, когда термодинамика заставила меня решить, что мое призвание — быть священником, не видывал я столь непонятных и бессмысленных уравнений. Не думаю, чтобы весь Ролла-Тех справился с таким чудовищным набором нелепостей — во всяком случае не Ролла тех времен, когда я был там студентом.
Превосходство технологии этого мира проявлялось и во многом другом, помимо телевидения. Возьмите, например, «цветоуправление транспортными потоками». Без сомнения, вам приходилось видеть улицы городов, настолько забитые транспортом, что перейти главные городские магистрали без помощи полиции практически невозможно. И вы, конечно, возмущались, когда полицейский-регулировщик вдруг перекрывал движение прямо перед вашим носом ради какой-то важной шишки, вышедшей из городской управы или еще откуда-нибудь.
Можете ли вы вообразить ситуацию, когда транспортные потоки контролируются вообще без содействия полиции? Неодушевленными разноцветными сигналами.
Поверьте мне, именно так обстояло дело в Ногалесе.
Вот как действует эта система: на каждом оживленном уличном перекрестке вы размещаете четыре группы сигналов по три в каждой. Каждая группа «смотрит» в одном из главных направлений перекрестка, причем расположены они так, что видны только с одной стороны. В каждой группе есть красный цвет, зеленый и желтый. Они подключены к электрической сети, и каждый так ярок, что его можно увидеть с расстояния в милю или около того даже в самый солнечный день. Это не дуговые фонари, а скорее всего очень сильные лампы Эдисона, что весьма важно, так как их можно зажигать и гасить очень быстро, а функционировать они могут помногу часов и даже дней, работая круглосуточно.
Фонари помещаются на значительной высоте на телеграфных столбах или подвешены над перекрестками, так что водители и велосипедисты могут видеть их издалека. Когда зеленый свет указывает, скажем, на юг и север, а красный — на запад и восток, машины могут мчаться в южном и северном направлениях, тогда как транспорт, идущий на запад и восток, останавливается и ждет точно так же, как если бы полицейский засвистел в свисток и поднял руку, разрешая движение на север и юг и запрещая ехать на запад и восток!
Понятно ли вам? Зеленые и красные огоньки заменяют жесты полицейского; желтые же — как полицейский свисток — предупреждают, что направление движения скоро изменится. В чем же преимущество? — спросите вы. Ведь кто-то, надо думать, сам полицейский, по мере надобности переключает цветные огни. А вот в чем: переключение производится ав то ма ти че ск и, с большого расстояния (во много миль) на центральном пульте.
В этой системе много других чудес, в том числе электрические приспособления, определяющие продолжительность работы каждого сигнала при данной напряженности движения, специальные указатели для левых поворотов или для пропуска пешеходов, желающих перейти улицу… Но главное чудо вот в чем: люди п ов ин ую тс я этим сигналам.
Вы только подумайте! Нигде ни одного полицейского, а люди послушны слепым и немым механизмам, как будто они и есть полисмены!
Может, люди тут похожи на стадо овец и так миролюбивы, что ими можно с легкостью управлять? Нет. Я поинтересовался и нашел в библиотеке нужную статистику. В этом мире уровень преступности и насилия куда выше, чем в том, где родился я. Может быть, это как-то связано с цветными огнями? Полагаю, что здешний народ, хотя и предрасположен к насилию по отношению друг к другу, но транспортным сигналам подчиняется как вещи логически обусловленной. На свете нет ничего невозможного.
В любом случае это явление неординарное.
Другие заметные различия в технологии связаны с воздушным транспортом. Нет здесь уютных, чистых, безопасных и бесшумных дирижаблей моего мира. Нет их! Нет! Здешние большие воздушные корабли похожи на виденные нами aeroplanos в том мексиканском мире, где мы с Маргретой трудились в поте лица, чтобы заплатить долги, пока великое землетрясение не разрушило Масатлан. Только тут они куда больше, быстроходнее, громче шумят и летают гораздо выше, чем те, что мы видели раньше; так что можно сказать, что здешние aeroplanos относятся к совершенно иному классу, поскольку называют их «реактивными самолетами». Можете ли вы представить себе гигантский автомобиль, летящий со сверхзвуковой скоростью? Можете ли вообразить экипаж, который летит в восьми милях над землей? Удастся ли вам представить рев мотора столь громкий, что от него начинают ныть зубы?
Они называют это прогрессом. А я тоскую по комфорту и изяществу «Графа фон Цеппелина». Потому что скрыться от здешних левиафанов просто невозможно. Несколько раз в день одна из таких реактивных штуковин с визгом проносится над миссией, летя очень низко, поскольку направляется на посадку к летному полю севернее города. Этот вой беспокоит меня, а Маргрета нервничает.
И все-таки многие достижения в технологии действительно можно рассматривать как прогресс — более совершенная канализация, лучшее освещение в домах и на улицах, лучшие дороги, лучшие дома, различные механизмы, делающие труд более приятным и более производительным. Я не отношусь к тем дурням, что орут: «Назад к природе!» — и с омерзением смотрят на технику; возможно, я просто немного больше знаю о технике, чем другие, а потому с почтением отношусь к ней. Большинство из тех, кто презирает технологию, давно померли бы с голоду, если бы современная инженерная инфраструктура перестала существовать.
Мы прожили в Ногалесе почти три недели, прежде чем я наконец смог воплотить в жизнь план, о чем мечтал более пяти месяцев… и активно готовился исполнить задуманное с тех пор, как мы приехали в Ногалес (впрочем, выполнение плана пришлось отложить до тех пор, пока у нас не появятся необходимые средства). Для осуществления плана я выбрал понедельник, мой выходной день. Я попросил Маргрету надеть новое платье, потому что собирался повести свою ненаглядную на прогулку, и сам надел свой единственный костюм, новые ботинки и чистую рубашку… Побрился, принял ванну и тщательно вычистил и подстриг ногти.
День выдался чудесный: солнечный и не слишком жаркий. Мы чувствовали себя прекрасно, ибо, во-первых, миссис Оуэнс написала брату Маккау письмо, в котором извещала, что хотела бы, если возможно, остаться у дочки еще на недельку. А во-вторых, мы уже накопили на билет до Уичито в Канзасе. Денег было в обрез, но сегодняшнее письмо миссис Оуэнс означало, что мы сможем отложить еще четыреста долларов на еду и, возможно, доберемся до Канзаса не совсем разоренными.
Я привел Маргрету в кафе, которое высмотрел еще в тот день, когда искал место мойщика посуды. Это было маленькое уютное заведение, расположенное довольно далеко от злачных мест — типичное старомодное кафе-мороженое.
Мы остановились перед входом.
— Самая лучшая женушка в мире, посмотри-ка на это заведение. Ты помнишь разговор, который мы вели, бороздя простор Тихого океана на подстилке для солнечных ванн и здорово сомневаясь в том, удастся ли нам остаться в живых? Во всяком случае, я сомневался.
— Любимый, как же я могу позабыть про это?
— Я тогда спросил тебя, что бы ты хотела, если б у тебя была возможность получить все, что душе угодно. Помнишь, что ты мне ответила?
— Еще бы! Горячий фадж-санде!
— Верно. Сегодня твой не-день рождения, дорогая, но ты получишь горячий фадж-санде.
— О Алек!
— Не хлюпай! Терпеть не могу зареванных женщин. А хочешь, закажи шоколадный жмых или санде из древесных опилок — словом, все, что угодно. Прежде чем привести тебя сюда, я специально узнавал — здесь всегда бывает горячий фадж-санде.
— Но мы же не можем себе этого позволить! Нам нужны деньги на дорогу!
— Мы можем себе это позволить! Горячий фадж-санде стоит пять долларов. А на двоих — десять. И я собираюсь стать транжирой и дать официантке на чай целый доллар. Не хлебом единым жив человек, в том числе и женщина. Женщина, следуй за мной.
К столику нас проводила хорошенькая девушка (но не такая хорошенькая, как моя женушка). Я посадил Маргрету спиной к улице и уселся напротив.
— Меня зовут Тамми, — сказала официантка, протягивая меню. — Что желаете, друзья, в такой прекрасный день?
— Нам не надо меню, — ответил я, — пожалуйста, две порции горячего фадж-санде.
Тамми задумалась.
— Олл райт, если вы подождете несколько минут. Нам нужно приготовить горячий сироп.
— Несколько минут — пожалуйста. Мы ждали гораздо дольше.
Она улыбнулась и отошла. Я поглядел на Маргу:
— Мы ждали г ор аз додольше. Не правда ли?
— Алек, ты сентиментален. И вероятно, отчасти за это я тебя и люблю.
— Я сентиментальный дурень, а сейчас еще и раб идеи горячего фадж-санде. А привести тебя сюда я мечтал еще и по другой причине. Марга, тебе не хотелось бы стать хозяйкой такого местечка? Вернее, чтоб мы стали хозяевами вместе? Ты была бы боссом, а я посудомойкой, швейцаром, человеком на все руки, рассыльным и всем, что потребуется.
Она задумалась.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. Конечно, начать такой бизнес сегодня же мы не сможем: сначала надо поднакопить деньжонок. Но не так уж много, если все пойдет, как я планирую. Маленькое-маленькое помещение, но светлое и веселое — я его сам покрашу. Сатуратор для газировки плюс небольшой выбор закусок. Горячие сосиски, гамбургеры. Датские открытые сандвичи. И больше ничего. Ну может, суп. Ведь консервированные супы не проблема. И особого оборудования не потребуется.
Маргрета возмутилась:
— Никаких консервированных супов! Я могу готовить настоящие супы дешевле и лучше тех, что в жестянках.
— Полагаюсь на ваше профессиональное чутье, мэм. В Канзасе наберется не меньше полудюжины маленьких университетских городков, любой из них будет счастлив заполучить такое заведение. Возможно, мы найдем действующее кафе, где хозяева — пожилые супруги, поработаем на них с годик, а потом выкупим его. Изменим название на «Горячий фадж-санде» или «Сандвичи Марги».
— «Горячий фадж-санде». Алек, ты думаешь, мы это осилим?
Я наклонился к ней и взял за руку.
— Уверен, моя дорогая. И даже не придется чересчур напрягаться. — Я повернул голову. — Этот уличный сигнал прямо слепит меня.
— Я знаю. Каждый раз, как он переключает свет, я вижу его отражение в твоих глазах. Хочешь поменяться местами? Мне он не будет мешать.
— Мне тоже. Но у него какой-то гипнотический эффект. — Я посмотрел на стол, потом снова на светофор. — Слушай, он погас.
Маргрета нагнула голову.
— Я его не вижу. Где же он?
— Хм… эта дрянь куда-то исчезла. Похоже на то..
Рядом с собой я услышал мужской голос:
— Что вам угодно, милая парочка? Пиво или вино? Крепкими алкогольными напитками мы тут не торгуем.
Я оглянулся и увидел официанта.
— А где Тамми?
— Какая Тамми?
Я набрал побольше воздуха, пытаясь унять сердцебиение, а потом сказал:
— Прощения просим, браток. Не надо было нам заходить. Оказывается, бумажник-то остался дома. — Я встал. — Пойдем, дорогая.
Маргрета молча последовала за мной, широко распахнув глаза. Когда мы вышли, я огляделся, отыскивая видимые изменения. Думаю, что для пивной это заведение было вполне приличным. Но оно не имело ничего общего с нашим кафе-мороженым.
И с нашим миром тоже.
15
Не хвались завтрашним днем; потому что не знаешь, что родит тот день.
Книга Притчей 27, 1
Выйдя на улицу, я машинально двинулся в сторону миссии Армии спасения, Маргрета, тихая как мышка, крепко держалась за мою руку. Наверняка мне полагалось испугаться, но вместо страха во мне клубился гнев. Наконец я пробормотал:
— Будь они прокляты! Будь они прокляты!
— Кого ты проклинаешь, Алек?
— Не знаю. И это самое скверное. Того, кто творит с нами такое. Может быть, твоего дружка Локи.
— Он мне не друг. Во всяком случае не больше, чем тебе Сатана. Я его боюсь и ужасаюсь тому, что Локи делает с нашим миром.
— А я не боюсь. Я зол. Кто бы он ни был, Локи, или Сатана, или кто-то еще, но последняя проделка — уже чересчур. Смысла в ней не вижу. Как будто нельзя было подождать каких-нибудь тридцать минут. Горячий фадж-санде, можно сказать, был у нас на столе, а они его слямзили прямо оттуда! Марга, это неправильно, это несправедливо! Это какая-то отвратительная ребячья жестокость. Причем бессмысленная. Как отрывать крылья у мух. Мне они просто омерзительны. Кто бы они ни были.
Не желая продолжать бессмысленный разговор о том, что было вне нашей власти, Маргрета спросила:
— Дорогой, а куда мы идем?
— А? — Я остановился как вкопанный. — В миссию, конечно.
— А ты не заблудился?
— Нет, конечно… — Я огляделся. — Впрочем, не знаю. — Я шел автоматически, все мое внимание поглощал праведный гнев. Теперь я увидел, что этот район мне совершенно незнаком. — Боюсь, я действительно заблудился.
— А я так уверена.
Нам понадобилось еще полчаса, чтобы выяснить, где мы находимся. Все вокруг казалось как будто знакомым и в то же время каким-то не таким. Я нашел квартал, где должен был находиться «Гриль Рона», но самого ресторанчика там не оказалось. Какой-то полисмен показал нам дорогу к миссии… которая теперь помещалась совсем в другом доме. К моему удивлению, брат Маккау оказался там, но нас не узнал, и звали его теперь Макнаб. Мы ушли, стараясь не обнаружить свою растерянность. Вряд ли это нам удалось.
Мы пошли обратно тем же путем, каким пришли, очень медленно; нам некуда было торопиться.
— Марга, мы снова оказались в том же положении, что и три недели назад. Только обувь получше, вот и все. Денег полны карманы, но их тратить нельзя, так как, могу поспорить, здесь их сочтут фальшивыми… иначе говоря, такими, что обеспечат нам хороший отдых за решеткой, если я попробую пустить их в ход.
— Наверное, ты прав, милый.
— Видишь, на том углу, прямо перед нами, банк? Вместо того чтобы пытаться их истратить, я зайду и спрошу, стоят ли наши деньги чего-нибудь или нет.
— Что ж, пожалуй, хуже не будет. Верно?
— Не должно быть. Но наш друг Локи, возможно, припас в рукаве еще одного козырного туза. Хм… все равно придется выяснять. Слушай… возьми все деньги, кроме одной бумажки. Если меня арестуют, сделай вид, что мы незнакомы.
— Нет!
— Что ты хочешь сказать этим «нет»? Разве будет лучше, если мы оба попадем за решетку?
Храня на лице выражение непоколебимого упорства, она молчала. А разве можно спорить с женщиной, если она молчит? Я вздохнул.
— Слушай, родная, единственное, что я могу еще придумать, — это поискать работу мойщика посуды. Может быть, брат Макнаб пустит нас в миссию переночевать?
— Я тоже буду искать работу. И тоже могу мыть тарелки. Или стряпать. Или еще что-нибудь.
— Посмотрим. А сейчас ты пойдешь со мной, Марга; придется рискнуть. Кажется, я нашел способ выяснить то, что нам надо, не опасаясь попасть за решетку.
Я взял один банкнот, смял его и оторвал уголок. Затем мы вместе вошли в банк: я держал банкнот так, будто только что подобрал его с земли. К окошечку кассира я подходить не стал, а направился к огороженному барьером отделению, где сидели за столами старшие служащие.
Я облокотился о барьер и обратился к служащему, сидевшему поближе. Из таблички, стоявшей на его столе, явствовало, что он помощник управляющего.
— Извините, сэр. Не поможете ли вы ответить мне на один вопрос?
Он показался мне слегка раздраженным, но старался не подавать виду.
— Попробую. Что вам угодно?
— Скажите, это настоящие деньги? Или фальшивые?
Он взглянул, потом присмотрелся повнимательнее.
— Любопытно. Где вы их взяли?
— Жена нашла на тротуаре. Это деньги?
— Разумеется, нет. Думаю, это банкноты для какой-нибудь театральной постановки. Или для рекламных целей.
— Значит, они ничего не стоят?
— Они не дороже бумаги, на которой напечатаны, вот и все. Я сомневаюсь даже, что их можно назвать фальшивыми, поскольку их даже не пытались сделать похожими на настоящие банкноты. И все же инспекторы казначейства наверняка захотят познакомиться с этим банкнотом поближе.
— Прекрасно. Оставить его вам?
— Конечно. Однако уверен, что инспектор пожелает поговорить и с вами. Разрешите, я запишу ваше имя и адрес. И вашей жены, разумеется, раз именно она нашла деньги.
— О'кей, а вы мне дайте расписку.
Я назвал нас мистером и миссис Александр Хергенсхаймер и дал адрес ресторанчика «Гриль Рона». Затем тщательно спрятал расписку.
Когда мы снова очутились на улице, я сказал:
— Что ж, мы не стали беднее, чем были. Пожалуй, время поискать, где у них тут грязные тарелки…
— Алек…
— Да, ненаглядная?
— Мы собирались в Канзас.
— Да, собирались. Но наши деньги, что мы собрали на билеты, стоят меньше бумаги, на которой отпечатаны. Придется подзаработать на поездку. Я это уже делал. Я делал это раньше, значит, сделаю еще раз.
— Алек, давай отправимся в Канзас немедленно.
Спустя полчаса мы уже шагали по шоссе в сторону Таксона. Когда кто-нибудь проезжал мимо, я голосовал, надеясь, что нас подвезут.
До Таксона мы добирались тремя попутными машинами. От Таксона можно было двигаться на восток, в направлении Эль-Пасо, Техас, или держаться того же шоссе номер восемьдесят девять, которое тут сворачивало на запад, а уж потом шло на север к Фениксу. Вопрос, куда ехать, решил случай: первой машиной, которую нам удалось подцепить в Таксоне, оказался грузовик, шедший с грузом на север.
В эту машину мы напросились на стоянке для грузовиков у пересечения восемьдесят девятого и восьмидесятого шоссе. Надо сознаться, что водитель согласился выполнить нашу просьбу только потому, что Маргрета такая красотка — будь я один, то наверняка загорал бы до сих пор. Если по правде, то все наше путешествие в той же степени заслуга Маргреты, ее прелести и женского обаяния, как и моей готовности выполнять любую работу, какой бы непрестижной, грязной и тяжелой она ни была.
С этим фактом мне было трудно смириться. На ум невольно приходили дурацкие мысли о жене Потифара и Сусанне и старцах. Вскоре я обнаружил, что злюсь на Маргрету, хотя ее единственная вина заключалась в том, что она была естественна, мила и дружелюбна как всегда. Я даже был близок к тому, чтоб сделать ей выговор и потребовать, чтоб она не улыбалась посторонним, а глаза опускала долу.
Соблазн поступить именно так стал почти невыносим, когда на закате солнца наш благодетель-водитель остановлен машину в крохотном придорожном оазисе, центром которого были ресторан и заправочная станция.
— Хочу пропустить парочку пивка и филейный бифштекс, — объявил он. — А как ты, Мэгги, девочка? Осилишь бифштекс с кровью? Здесь, знаешь ли, их на кухне чуть ли не от живых коров отрезают.
Она улыбнулась.
— Спасибо, Стив. Но я не голодна.
Моя любимая солгала. Она знала это, и я знал… и был уверен, что Стив тоже знает. Последний раз мы завтракали в миссии, часов этак одиннадцать и целую Вселенную тому назад. Я пытался наняться мыть тарелки на стоянке грузовиков в Таксоне, но мне довольно грубо отказали. Поэтому за весь день мы только напились воды из общественного фонтанчика.
— Не пытайся обмануть бабулю, Мэгги. Мы в пути уже четыре часа. Ты наверняка умираешь с голоду.
Я быстро вмешался, чтобы не заставлять Маргрету снова лгать, как я был уверен, из-за меня.
— Она хочет сказать, Стив, что не принимает приглашений от посторонних мужчин. Она считает, что муж должен обеспечить ей обед. — И добавил: — Но я благодарю тебя от ее имени, и спасибо тебе от нас обоих, что подвез нас. Отличная была поездка.
Мы сидели в кабине его грузовика, Маргрета посередине. Он наклонился вперед и посмотрел мне прямо в глаза.
— Алек, ты считаешь, что я хочу залезть Мэгги под юбку? Да?
Я сухо ответил, что ничего подобного не считаю, хотя про себя подумал, что считаю именно так и что он всю дорогу старался добиться этого… и что мне отвратительны не только его неджентльменские поползновения, но и грубость, с которой он только что высказался. Однако мне уже пришлось убедиться на горьком опыте, что правила хорошего тона, соблюдаемые в том мире, где я родился, могут и не действовать в других вселенных.
— О да, ты так считаешь. Я же не вчера родился, и большая часть моей жизни прошла на дорогах, так что никаких иллюзий у меня нет — вышибли. Ты думаешь, что я попытаюсь уговорить твою жену переспать со мной, потому что каждый встречный кобель обязательно попробует это сделать. Но разреши сказать тебе кое-что, сынок. Я не стучусь в двери домов, где никто не живет. И кое в чем разбираюсь. Мэгги не такая. Я это понял уже несколько часов назад. Хочу поздравить тебя. Верная жена — это удача. Разве не так?
— Да, конечно, — согласился я сдержанно.
— Тогда перестань ерепениться. Ты собирался кормить жену обедом? И ты уже поблагодарил меня за поездку. А почему бы тебе еще и не пригласить меня на обед? Тогда мне не придется есть в одиночестве.
Надеюсь, что я не выглядел обескураженным и мое мгновенное замешательство осталось незамеченным.
— Разумеется, Стив. Мы у тебя в долгу. Хм… Извини, мне придется отлучиться, чтобы договориться кое о чем. — И я начал вылезать из кабины.
— Алек, ты врешь нисколько не лучше Мэгги.
— Извини, не понял.
— Ты думаешь, я не вижу? Ты же гол как сокол. А если и не как сокол, то очень близко к тому… и купить мне бифштекс из вырезки не сможешь. И даже, скажем, кусок настоящего ростбифа — тоже.
— Это правда, — сказал я (надеюсь, с достоинством). — Я хотел договориться с директором ресторана и предложить помыть посуду в обмен на три обеда.
— Я так и думал. Если бы ты просто разорился, вы бы ехали на «Грейхаунде» [63]и у вас был бы багаж. Если бы вы были бедны, но еще не голодны, вы бы голосовали на шоссе, экономили деньги на еду, но какой-то багаж у вас все-таки имелся бы… Но у вас багажа нет, кроме того, вы оба носите костюмы — и это в жаркой пустыне, помилуй Бог. Это признак недавней катастрофы.
Я молчал.
— Ну, слушай же, — продолжал он, — возможно, владелец этого заведения и позволит тебе заняться посудой, но, скорее всего, у него уже есть парочка «мокроспинников», которые в эту самую минуту полощутся в грязных лоханях, а еще минимум трем он сегодня уже дал от ворот поворот: это же главная дорога для «туристов», путешествующих с юга на север через дырку в пограничном заборе. В любом случае я не могу ждать, пока ты помоешь посуду мне, знаешь ли, сегодня еще предстоит гнать эту развалюху многие-многие мили. А потому предлагаю тебе сделку. Ты приглашаешь меня на обед, а я одалживаю тебе деньги.