Страница:
В семь утра мы были уже в пути, отдохнувшие, чистые, счастливые и голодные. Через полчаса, еще более голодными, мы оказались в Уиноне. С голодом мы сквитались чуть позже, зайдя в маленькую забегаловку, открытую в трейлере: стопка пшеничных блинчиков — десять центов, кофе — пять, вторая чашка бесплатно, масло и сироп — без ограничений.
Маргрета не справилась со своими блинчиками: порции были слишком велики, мы поменялись тарелками, и я слопал все, что у нее оставалось. На стене красовалась надпись:
«ЗАПЛАТИ, КОГДА ПОЕШЬ — ЧАЕВЫХ НЕ НАДО — ПРИГОТОВИЛСЯ ЛИ ТЫ К СУДНОМУ ДНЮ?»
Рядом с поваром — он же официант (думаю, он же и хозяин) — в пределах досягаемости лежал экземпляр «Сторожевой башни» [71].
Я спросил:
— Брат, что слышно о наступлении дня Страшного суда?
— Это не повод для шуток. Вечность — это очень долго, особенно если проводишь ее в бездне огненной.
— Я не шучу, — ответил я. — Если судить по знамениям и чудесам, наступил семилетний период, о котором говорится в одиннадцатой главе Откровения, стих второй или третий [72]; только не знаю, давно ли это случилось.
— Мы уже шагнули во вторую половину, и два свидетеля уже пророчествуют, и антихрист бродит по Земле. А ты сподобился благодати? Если нет, самое время поторопиться.
Я ответил ему:
«И вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий» [73].
— Ты бы лучше в это поверил.
— А я верю. Спасибо за вкусный завтрак.
— Не за что. Бог да хранит тебя.
— Спасибо. Да благословит он тебя и укрепит.
Мы с Маргретой вышли и снова двинулись на восток.
— Ну, как ты, любимая?
— Наелась и счастлива.
— Я тоже. Кое-что из того, что ты сделала прошлым вечером, особенно содействует моему счастливому расположению духа.
— Моему — тоже. Но с тобой всегда так, дорогой мой мужчина. Всякий раз.
— Хм… Да… Так вот. Мне тоже… Всегда. Но я имел в виду другое — то, что ты сказала до того. Когда Стив спросил, согласна ли ты со мной насчет Судного дня, ты ответила, что согласна. Марга! Не могу даже передать тебе, как меня огорчает то, что ты можешь не захотеть вернуться в объятия Христа. Теперь, когда Страшный суд приближается с такой быстротой и нет никакой возможности узнать точный час его наступления… в общем я ужасно волновался. Я и теперь волнуюсь. Но кажется, ты начинаешь прозревать, хотя пока мы об этом и не говорили.
Мы прошли шагов двадцать, но Маргрета так ничего и не сказала. Наконец она очень тихо произнесла:
— Любимый, как бы я хотела успокоить тебя! Если бы только могла! Но я ничем не могу помочь.
— Вот как? Тогда я не понимаю. Объясни, пожалуйста.
— Я же не говорила Стиву, что согласна с тобой. Я сказала, что не отрицаю.
— Но это одно и тоже!
— Нет, любимый. Я не сказала Стиву, но должна была сказать, если бы говорила совершенно откровенно, я н ик ог да, ни по к ак ому по во дуне стану перечить мужу на людях. Наедине с тобой я готова обсудить любой спорный вопрос. Но не в присутствии Стива. Или кого-то другого.
Я проглотил это, оставив при себе множество возможных комментариев… и наконец промолвил:
— Спасибо, Маргрета.
— Любимый, я делаю это как из чувства собственного достоинства, так и ради сохранения твоего. Всю жизнь ненавидела зрелище ссорящихся супругов, спорящих и обвиняющих друг друга при всех. Если ты скажешь, что на Солнце полным-полно маленьких ярко-зеленых собачек, я не стану тебе возражать… при посторонних.
— Да, но ведь так оно и есть!
— Сэр? — Она остановилась как вкопанная.
— Милая моя Марга, какая бы проблема ни возникла, ты всегда находишь мягкий ответ. Если я когда-нибудь увижу на солнце ярко-зеленых собачек, то обязательно вспомню и постараюсь обсудить этот вопрос наедине, чтоб не ставить тебя в трудное положение на людях. Я люблю тебя. Я, видимо, услышал в твоих словах Стиву больше, чем ты хотела сказать, но это потому, что я действительно страшно беспокоюсь.
Она взяла меня под руку, и мы довольно долго шли молча.
— Алек!
— Да, моя любовь?
— Я ведь не нарочно причиняю тебе беспокойство. Если я не права и ты попадешь на христианские небеса, я непременно хочу быть с тобой. Если для этого потребуется вернуться к вере Христовой — а видимо, так оно и случится, — значит, и я этого хочу. Я буду стараться, но ничего не могу твердо обещать, потому что вера не есть акт волевого усилия. Однако я приложу все силы.
Я остановился, чтоб к полному восторгу проезжавших мимо расцеловать ее.
— Дорогая, это больше, чем я мог надеяться. Будем молиться вместе?
— Лучше не надо, Алек. Позволь мне молиться одной… Но я обещаю: когда придет время помолиться вместе, я тебе скажу.
Вскоре нас подобрала чета фермеров и подбросила до Уинслоу. Там они высадили нас, не задавая лишних вопросов; мы тоже не сочли нужным давать какую-то информацию, что в общем можно считать своего рода рекордом.
Уинслоу намного больше, чем Уинона; это вполне респектабельный городок, во всяком случае для пустыни — по моей прикидке, тысяч семь жителей. Там нам удалось исполнить то, на что намекнул в свое время Стив и что мы обсудили с Маргретой прошлой ночью.
Стив оказался прав: мы были одеты не для пустыни. Выбора, правда, у нас не было, поскольку смена миров застала нас врасплох. Но я не видел ни одного мужчины, который носил бы в пустыне деловой костюм. Не видели мы и говорящих по-английски женщин, одетых в платья. Индианки и мексиканки носили юбки, но белые женщины — либо шорты, либо брюки: слаксы, джинсы, бананы, брюки для верховой езды и так далее… юбки — редко, а платья — никогда.
Больше того, наши костюмы не годились даже как городская одежда. Они выглядели так же странно, как выглядели бы в наш век вещи, сшитые по моде эпохи декаданса. Не спрашивайте почему — я не специалист по моде, особенно женской. Костюм, который я носил, был хорошего покроя и дорогой — когда принадлежал моему патрону дону Хайме в Масатлане, совсем в другом мире… Но на мне, да еще в аризонской пустыне, в э то м мире он скорее напоминал о трущобах.
В Уинслоу мы нашли именно то, что нам было нужно.
«ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ» — МИЛЛИОН ШАНСОВ — ТОЛЬКО ЗА НАЛИЧНЫЕ — НИКАКИХ ГАРАНТИЙ ТОВАР ОБРАТНО НЕ ПРИНИМАЕТСЯ — ВСЕ СТАРЫЕ ВЕЩИ ПРОХОДЯТ СТЕРИЛИЗАЦИЮ ПЕРЕД ПОСТУПЛЕНИЕМ В ПРОДАЖУ.
Ниже шла та же информация по-испански.
Часом позже, после того как мы перерыли весь магазин, а Маргрета вдоволь наторговалась с продавцом, мы оказались готовыми для жизни в пустыне. На мне были штаны цвета хаки, такая же рубашка и соломенная шляпа, чем-то напоминавшая о вестернах. Маргрета была одета еще легче: шорты — очень короткие и облегающие просто до неприличия, а сверху нечто, короче корсажа и лишь чуть больше, чем бюстгальтер. Эта штука называлась «недоуздок».
Увидев Маргрету в таком наряде, я шепнул ей:
— Я решительно запрещаю тебе появляться на людях в этом бесстыдном костюме.
— Дорогой, не надо с раннего утра демонстрировать людям, какой ты жлоб. Для этого тут слишком жарко.
— Я не шучу. Я запрещаю тебе покупать это!
— Алек, я не помню, чтобы спрашивала у тебя разрешения.
— Ты отказываешься мне повиноваться?
Она вздохнула:
— Может быть. Хоть и делаю это без всякой охоты. Ты купил бритву?
— Ты же видела, что купил.
— Твои подштанники и носки у меня. Тебе еще что-нибудь нужно?
— Ничего мне не нужно. Маргрета, перестань увиливать, отвечай!
— Дорогой, я же говорила, что не стану ссориться с тобой при посторонних. К этому костюмчику есть еще юбка с запахом. Я как раз собиралась ее надеть. Разреши мне сделать это и расплатиться. Потом мы выйдем и все с тобой обговорим, вдвоем.
Кипя от негодования я сделал все, что она велела. Должен добавить, что благодаря ее умению торговаться мы вышли из магазина с большими деньгами, чем вошли. Как? А очень просто. Костюм моего патрона дона Хайме, который так чудовищно выглядел на мне, прекрасно сидел на владельце магазина — тот и в самом деле был похож на дона Хайме. Он с удовольствием согласился обменять его на то, что мне было нужно, — рубашку и штаны хаки и соломенную шляпу.
Но Маргрета потребовала доплату — пять долларов, — но получила два.
Когда Маргрета расплатилась, я понял, что такую же магическую операцию она проделала со своим платьем, которое ей было больше не нужно. Мы вошли в магазин, имея семь долларов пятьдесят пять центов, а ушли с восемью долларами восемьюдесятью центами плюс «пустынная» одежда для каждого из нас, одна гребенка (на двоих), зубная щетка (тоже на двоих), рюкзак, безопасная бритва и небольшое количество нижнего белья и носков — все подержанное, но, если верить рекламе, стерилизованное.
Я не очень-то обучен тактическим приемам, особенно в общении с женщинами. Мы вышли на улицу и прошли по шоссе до пустыря, где можно было поговорить наедине — и все это время Маргрета молчала, а я даже не догадывался, что уже проиграл сражение.
Не останавливаясь, она сказала:
— Так что, милый? Ты хотел о чем-то поговорить?
— З-э-э… с этой юбкой твой костюм приемлем. С трудом. Но не вздумай появляться на публике в шортах. Понятно?
— А я собираюсь носить только шорты. Если будет жарко. Как, например, сейчас.
— Но, Маргрета, я велел тебе… — Она расстегнула юбку и сняла ее. — Ты игнорируешь меня?!
Она аккуратно сложила юбку.
— Извини. Можно, я положу ее в рюкзак?
— Ты назло отказываешься мне подчиняться?
— Но, Алек, я не обязана подчиняться тебе, так же как ты не обязан подчиняться мне.
— Но… послушай, родная, будь благоразумной. Ты знаешь, что я не имею привычки командовать, но жена д ол жн а повиноваться мужу. Ты жена мне?
— Ты сам так сказал. И останусь ею, пока не скажешь, что это не так.
— Тогда твой долг повиноваться мне.
— Нет, Алек.
— Но это первейшая обязанность жены!
— Я не согласна.
— Но… это безумие! Ты что, бросаешь меня?
— Нет. Разве ты со мной разведешься.
— Я не признаю разводов. Развод — это гнусность. Он противоречит Писанию.
Она промолчала.
— Маргрета… пожалуйста, надень юбку.
— Ты почти убедил меня, дорогой, — мягко сказала она. — Не объяснишь ли, почему ты хочешь, чтобы я ее надела?
— Что?! Да потому что эти шорты непристойны.
— Я не понимаю, как часть одежды может быть непристойна, Алек. Человек — да. Уж не хочешь ли ты сказать, что я непристойна?
— З-э-э… ты передергиваешь. Когда ты надеваешь эти шорты… без юбки… на людях… ты обнажаешь так много тела, что вид его становится неприличным. Вот сейчас, когда ты идешь по шоссе, тебя разглядывают все, кому не лень, все проезжающие. Я вижу, как они пялятся на тебя.
— На здоровье. Надеюсь, им это нравится.
— ЧТО?!!
— Ты говорил, что я красива, но у тебя может быть предвзятое мнение. Я надеюсь, на меня приятно смотреть и другим.
— Будь серьезнее, Маргрета. Мы говорим о твоих голых ногах. Голых!
— Ты говоришь, что мои ноги обнажены. Это так. Я предпочитаю, чтоб они были обнажены, раз стоит такая жара. Что ты хмуришься, милый? Разве мои ноги безобразны?
(«Ты прекрасна, моя возлюбленная, и нет пятна на тебе».)
— Твои ноги прелестны, моя любовь. Я говорил тебе это много раз. Но у меня нет намерения делить твою красоту еще с кем-то.
— От того, что красотой любуются, ее не убудет. Давай вернемся к главному. Ты начал объяснять, что мои ноги непристойны. Не знаю, удастся ли тебе это доказать. Думаю, что не удастся.
— Но, Маргрета! Нагота непристойна сама по себе. Она вызывает грязные мысли.
— Вот как! И что же? Вид моих голых ног вызывает у тебя эрекцию?
— Маргрета!!!
— Алек, не будь жлобом. Я задала естественный вопрос.
— Это непристойный вопрос.
Она вздохнула.
— Не понимаю. Как вообще какой-нибудь вопрос, заданный мужем или женой, можно посчитать неприличным. И я никогда не соглашусь, что мои ноги непристойны или непристойна обнаженность вообще. Мне приходилось показываться сотням людей абсолютно обнаженной…
— Маргрета!
Она, казалось, очень удивилась.
— Но тебе же известно это, не правда ли?
— Неизвестно! И мне просто стыдно слушать, как ты говоришь такое!
— Правда, дорогой? Но ты же знаешь, как я хорошо плаваю?
— При чем тут это! Я тоже плаваю неплохо, но не голым, а в купальном костюме. (И тут я с предельной ясностью представил себе бассейн на «Конунге Кнуте» — разумеется, моя любимая привыкла купаться обнаженной. Я почувствовал слабость в конечностях.)
— О! Да, я видела такие костюмы в Масатлане. И в Испании. Но, дорогой, мы снова ушли от нашей темы. Проблема гораздо шире, чем вопрос, приличны или неприличны ноги, или должна ли я была поцеловать Стива на прощание, или даже то, обязана ли я повиноваться тебе. Ты требуешь, чтобы я стала такой, какой отродясь не была. Я хочу быть твоей женой многие годы, всю жизнь, и даже надеюсь попасть с тобой на небеса, если небеса — твоя цель. Но, мой дорогой, я не ребенок и я не рабыня. Я люблю тебя, поэтому мне приятно доставлять тебе радость. Но я отказываюсь подчиняться тебе только потому, что я твоя жена.
Я мог бы, конечно, рассказать вам, как победил ее отточенной логикой возражений. Да, мог бы. Только эта была бы неправда. Я все еще пытался придумать достойный ответ, когда какая-то машина, обгоняя нас, резко сбавила ход. И я услышал свист. Машина остановилась невдалеке, а потом дала задний ход.
— Поедете? — раздался голос.
— Да, — откликнулась Маргрета и побежала к машине.
Волей-неволей я последовал за ней.
Это была машина-фургон, за рулем которой сидела женщина, а рядом — мужчина. Оба были моих лет, может быть, даже старше. Мужчина протянул руку и открыл заднюю дверь.
— Влезайте.
Я помог Маргрете, забрался сам и захлопнул дверцу.
— Места хватит? — спросил мужчина. — Если нет, сбросьте часть барахла на пол. Мы никогда не сидим сзади. Так что там накапливается черт знает что. Нас зовут Клайд и Бесси Балки.
— Это он Балки [74], а я просто упитанная, — поправила его женщина, сидевшая за рулем.
— Здесь вам полагалось бы захохотать. Я-то эту остроту знаю наизусть.
Он был действительно очень массивен. Знаете, тип такого ширококостного мускулистого парня, когда-то школьного атлета, а потом сильно набравшего вес. Его жена правильно охарактеризовала обоих; она была не очень жирна, но, так сказать, в теле.
— Как поживаете, миссис Балки? Как поживаете, мистер Балки? А мы — Алек и Маргрета Грэхем. Спасибо, что подобрали нас.
— Не будьте таким официальным Алек, — ответила женщина. — Далеко ли едете?
— Бесси, пожалуйста, следи за дорогой.
— Клайд, если тебе не нравится, как я гоню эту развалюху, я приторможу и дам порулить тебе.
— О нет, нет, нет! У тебя это здорово получается.
— Тогда заткнись. Или мне придется поставить тебя в угол, как в детском садике. Ну так как, Алек?
— Нам нужно в Канзас.
— Вот как! Нет, мы так далеко не едем, в Чемберсе мы свернем на север. Тут недалеко — миль девяносто. Но на этом пути — вы наши гости. А что ты собираешься делать в Канзасе?
(Что я собираюсь делать в Канзасе? Открыть кафе-мороженое… Вернуть мою возлюбленную в веру Христову, готовиться к Судному дню…)
— Буду мыть тарелки.
— Мой муж слишком скромен, тихонько вмешалась Маргрета, — мы собираемся открыть небольшой ресторанчик с сатуратором для газировки в каком-нибудь университетском городке. Но прежде чем мы достигнем своей цели, нам, вероятно, придется перемыть немало тарелок. Или браться за любую другую работу.
Так что пришлось мне снова рассказывать нашу историю с вариациями, опуская то, во что они бы не поверили.
— Ресторан был разрушен, наши мексиканские партнеры погибли, а мы потеряли все, что имели. Я сказал о мытье посуды, потому что это работа на которую всегда можно рассчитывать. Но я готов взяться за что угодно.
— Алек, — сказал Клайд, — с таким отношением к жизни ты окажешься на ногах куда быстрее, чем ожидаешь.
— Мы потеряли деньги, вот и все. Мы еще не так стары, чтобы не начать все сначала (Господи Боже! Успею ли я до Страшного суда? Да будет воля твоя. Аминь!) Маргрета положила руку на мою. Клайд заметил это. Он повернулся так, чтобы видеть нас, одновременно не выпуская из виду жену.
— Ты добьешься своего. С такой женой ты просто обречен на победу.
— Я тоже так думаю, спасибо.
Я-то знал, почему он повернулся к нам. Чтобы поглазеть на Маргрету. Мне очень хотелось сказать ему, чтоб он перестал на нее таращиться, но в данной ситуации это было рискованно. Кроме того, было ясно, что ни мистер, ни миссис Балки не видели ничего дурного в том, как одета моя любимая. Миссис Балки была одета так же, только еще больше… Или меньше?.. Меньше одежды — больше голого тела. Должен сказать к тому же, что хотя она и не обладала бессмертной красотой Маргреты, однако была очень даже ничего.
В Окрашенной пустыне [75]мы остановились, вышли и долго-долго смотрели на это невероятное чудо природы. Я уже бывал здесь как-то раз. Маргрета же никогда ее не видела и теперь смотрела почти не дыша, Клайд сказал, что они всегда тут останавливаются, хотя и видели все это сотни раз.
Поправка: я видел эту пустыню однажды до… словом, в другой Вселенной. Окрашенная пустыня, казалось, подтверждала то, что я стал подозревать уже давно: всем этим диким изменениям подвергалась не сама мать-Земля; менялись только люди и дела их рук, и то лишь отчасти. Единственное казавшееся самым очевидным объяснение этому вело прямехонько к гипотезе моей паранойи. Но если так, я ни в коем случае не должен поддаваться ей — я обязан заботиться о Маргрете.
Клайд купил нам горячих сосисок и прохладительного питья, категорически отвергнув мое поползновение отдать ему деньги. Когда мы вернулись в машину, Клайд сел за руль и предложил Маргрете место рядом с собой. Я был недоволен, но виду не показал, а Бесси тут же заявила:
— Бедняга Алек! Придется тебе посидеть рядом с таким старым мешком, как я. Не хмурься, милый, осталось всего двадцать три мили, потом будет поворот на Чемберс… а Клайд ведет машину так, что на это уйдет никак не больше двадцати трех минут.
На сей раз Клайду потребовалось тридцать минут. Он даже подождал немного, чтобы убедиться, что нам сразу же удалось схватить попутку до Гэллопа.
Мы достигли Гэллопа задолго до темноты. Несмотря на восемь долларов тридцать центов, звеневших в наших карманах, мы решили, что сейчас самое время подыскать местечко, где накопилось немало грязной посуды. В Гэллопе мотелей и кемпингов не меньше, чем индейцев, и половина этих заведений имеет свои ресторанчики. Я побывал в чертовой дюжине, прежде чем нашел такой, где нужен был мойщик.
Спустя четырнадцать дней мы оказались в Оклахома-Сити. Если вы думаете, что мы затратили на этот отрезок пути слишком много времени, то вы правы — в среднем мы делали меньше пятидесяти миль в день. Однако за это время много чего произошло, и я почувствовал себя стопроцентным параноиком — миры сменяли друг друга почти непрерывно, и каждый новый, казалось, был создан специально для того, чтобы доставить мне побольше неприятностей.
Вы когда-нибудь видели, как кошка играет с мышью? У мышки никаких шансов на спасение нет. И если у нее есть хоть какой-нибудь умишко, дарованный Господом Богом, то она прекрасно понимает это. И тем не менее все время пытается вырваться… и каждый раз ее снова ловят.
Вот и я был такой мышкой.
Или, вернее, мышью были мы, так как Маргрета продолжала оставаться со мной… только это и поддерживало меня. Она не жаловалась, не сдавалась. Так что и я не имел права поднимать лапки вверх.
Пример: я сообразил, что если бумажные деньги после каждого изменения мира оказываются негодными, то золотые и серебряные монеты в какой-то степени сохраняют ценность — если не как деньги, то как металл. Поэтому каждый раз, когда мне удавалось заполучить металлическую монету, я припрятывал ее и категорически отказывался брать бумажки как в качестве жалованья, так и в качестве сдачи при покупках.
Ловкач! Ну, Алек, у тебя ума палата!
На третий день нашего пребывания в Гэллопе Марга и я уснули в комнате, нанятой на деньги, заработанные мытьем посуды (это я) и уборкой комнат (Маргрета). Спать мы не собирались, просто хотели отдохнуть немного перед ужином — день выдался долгий и трудный. Мы не раздеваясь легли на одеяло. Видно, я слегка задремал. Но тут же очнулся от ощущения, что что-то твердое впивается мне в спину. Спросонок я все же сообразил, что припрятанные серебряные доллары выскользнули из моего бокового кармана, когда я поворачивался с боку на бок. Я вытащил руку из-под головы Маргреты, собрал монеты, сосчитал, добавил какую-то мелочь и положил все в прикроватную тумбочку в футе от постели. Потом снова принял горизонтальное положение, подложил руку под голову Марги и тут же уснул глубоко.
Когда я проснулся, нас окружала полная темнота.
Я пришел в себя. Маргрета тихонько посапывала на моей руке. Я слегка толкнул ее:
— Любимая, проснись!
— М-р-р-р?
— Уже поздно. Мы наверняка проспали ужин.
Тут она, конечно, сразу проснулась.
— Зажги, пожалуйста, настольную лампу.
Я потянулся к тумбочке и чуть не упал с кровати.
— Не могу найти проклятую. Темно как у негра в желудке. Подожди секунду, я сейчас зажгу верхний свет.
Осторожно слез с постели, пошел к двери, наскочил на стул, не смог найти дверь, пошарил по стене, опять ничего не нашел, пошарил еще и наконец наткнулся на выключатель. Зажглась лампочка на потолке.
В течение долгой и жуткой минуты никто из нас не мог вымолвить ни слова. Потом я тупо и безучастно проронил:
— Они снова принялись за нас.
Комната обладала тем отсутствием индивидуальности, которое свойственно всем комнатам дешевых мотелей. И тем не менее в каких-то мелких деталях она не была похожа на ту комнату, в которой мы заснули.
И накопленные с таким трудом доллары исчезли…
Исчезло все, кроме того, что было на нас надето: рюкзак, чистые носки, запасное нижнее белье, гребенка, безопасная бритва, все… Я проверил и убедился в этом.
— Марга, что же дальше?
— Что прикажете, сэр?
— М-м-м… не думаю, чтоб на кухне меня узнали. Но может быть, они все же позволят помыть у них посуду?
— А может быть, им понадобится и официантка?
Дверь закрывалась на пружинный замок, а ключа у меня не было, так что пришлось оставить ее приоткрытой. Дверь выходила прямо на улицу. За стоянкой автомобилей въелся домик со светящейся вывеской «Контора». Все выглядело обычно, кроме одного — все было ничуть не похоже на тот мотель, в котором мы работали. В том мотеле контора директора находилась в фасадной части главного корпуса, а остальную часть здания занимало кафе.
— Да-а-а, обед мы пропустили.
И завтрак тоже. Ибо в этом мотеле кафе не было вообще.
— Ну, Марга?
Она вздохнула:
— А в какой стороне Канзас?
— Вон там… мне кажется. Но мы можем выбирать одно из двух. Можем вернуться в комнату, раздеться и как следует поспать хотя бы до рассвета. А можем прямо сейчас выйти на шоссе и попробовать поймать попутку. В темноте.
— Алек, я вижу лишь о дн у возможность. Если мы вернемся и ляжем в постель, утром мы встанем еще голоднее, но нисколько не богаче. А может, еще беднее, если нас застанут в комнате, за которую мы не заплатили.
— Но я же намыл им столько посуды!
— Нет. Здесь ты ничего не мыл. Здесь они могут вызвать полицию.
И мы пошли.
Таков типичный пример гонений, которым мы подвергались во время попыток добраться до Канзаса. Да, я сказал «гонений». Если паранойя заключается в том, что ты веришь, будто весь мир находится в заговоре против тебя, то, значит, я стал полным параноиком. Но это либо была «разумная» паранойя (если вы позволите мне воспользоваться подобным ирландизмом), либо я страдал от галлюцинаций в такой степени, что меня следовало засадить в дурдом. И лечить.
В таком случае Маргрета была частью моих галлюцинаций, но сие предположение я категорически отвергал. Это не могло быть и folie a deux [76]: Маргрета была нормальна в любой Вселенной.
Только в середине дня нам удалось перехватить что-то вроде завтрака, но к этому времени я уже начал видеть призраки там, где нормальный человек увидел бы только пыльные вихри. Моя шляпа исчезла, унесенная в те края, где жимолость вьется, и теперь лучи жаркого нью-мексиканского солнца жгли мне голову, что ничуть не содействовало улучшению настроения вашего покорного слуги.
Грузовичок с каменщиками подобрал нас и довез до Грантса. Строители накормили нас завтраком и отбыли восвояси, оставив нас на обочине. Возможно, я и заслуживаю, чтобы меня считали сумасшедшим, но я не абсолютный идиот. И тем, что нас взяли в машину, и тем, что накормили завтраком, мы были обязаны тому лишь, что Маргрета в ее неприлично обтягивающих шортах — зрелище, привлекательное для всех мужиков. Так что мне было о чем подумать, пока я наслаждался (по-настоящему!) ленчем, который оплатили строители. Но мысли свои я пережевывал, ни с кем не делясь.
Когда они уехали, я спросил:
— На восток?
— Да, сэр. Но сначала мне хотелось бы забежать в общественную библиотеку. Если она тут есть.
— О да, конечно!
Маргрета не справилась со своими блинчиками: порции были слишком велики, мы поменялись тарелками, и я слопал все, что у нее оставалось. На стене красовалась надпись:
«ЗАПЛАТИ, КОГДА ПОЕШЬ — ЧАЕВЫХ НЕ НАДО — ПРИГОТОВИЛСЯ ЛИ ТЫ К СУДНОМУ ДНЮ?»
Рядом с поваром — он же официант (думаю, он же и хозяин) — в пределах досягаемости лежал экземпляр «Сторожевой башни» [71].
Я спросил:
— Брат, что слышно о наступлении дня Страшного суда?
— Это не повод для шуток. Вечность — это очень долго, особенно если проводишь ее в бездне огненной.
— Я не шучу, — ответил я. — Если судить по знамениям и чудесам, наступил семилетний период, о котором говорится в одиннадцатой главе Откровения, стих второй или третий [72]; только не знаю, давно ли это случилось.
— Мы уже шагнули во вторую половину, и два свидетеля уже пророчествуют, и антихрист бродит по Земле. А ты сподобился благодати? Если нет, самое время поторопиться.
Я ответил ему:
«И вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий» [73].
— Ты бы лучше в это поверил.
— А я верю. Спасибо за вкусный завтрак.
— Не за что. Бог да хранит тебя.
— Спасибо. Да благословит он тебя и укрепит.
Мы с Маргретой вышли и снова двинулись на восток.
— Ну, как ты, любимая?
— Наелась и счастлива.
— Я тоже. Кое-что из того, что ты сделала прошлым вечером, особенно содействует моему счастливому расположению духа.
— Моему — тоже. Но с тобой всегда так, дорогой мой мужчина. Всякий раз.
— Хм… Да… Так вот. Мне тоже… Всегда. Но я имел в виду другое — то, что ты сказала до того. Когда Стив спросил, согласна ли ты со мной насчет Судного дня, ты ответила, что согласна. Марга! Не могу даже передать тебе, как меня огорчает то, что ты можешь не захотеть вернуться в объятия Христа. Теперь, когда Страшный суд приближается с такой быстротой и нет никакой возможности узнать точный час его наступления… в общем я ужасно волновался. Я и теперь волнуюсь. Но кажется, ты начинаешь прозревать, хотя пока мы об этом и не говорили.
Мы прошли шагов двадцать, но Маргрета так ничего и не сказала. Наконец она очень тихо произнесла:
— Любимый, как бы я хотела успокоить тебя! Если бы только могла! Но я ничем не могу помочь.
— Вот как? Тогда я не понимаю. Объясни, пожалуйста.
— Я же не говорила Стиву, что согласна с тобой. Я сказала, что не отрицаю.
— Но это одно и тоже!
— Нет, любимый. Я не сказала Стиву, но должна была сказать, если бы говорила совершенно откровенно, я н ик ог да, ни по к ак ому по во дуне стану перечить мужу на людях. Наедине с тобой я готова обсудить любой спорный вопрос. Но не в присутствии Стива. Или кого-то другого.
Я проглотил это, оставив при себе множество возможных комментариев… и наконец промолвил:
— Спасибо, Маргрета.
— Любимый, я делаю это как из чувства собственного достоинства, так и ради сохранения твоего. Всю жизнь ненавидела зрелище ссорящихся супругов, спорящих и обвиняющих друг друга при всех. Если ты скажешь, что на Солнце полным-полно маленьких ярко-зеленых собачек, я не стану тебе возражать… при посторонних.
— Да, но ведь так оно и есть!
— Сэр? — Она остановилась как вкопанная.
— Милая моя Марга, какая бы проблема ни возникла, ты всегда находишь мягкий ответ. Если я когда-нибудь увижу на солнце ярко-зеленых собачек, то обязательно вспомню и постараюсь обсудить этот вопрос наедине, чтоб не ставить тебя в трудное положение на людях. Я люблю тебя. Я, видимо, услышал в твоих словах Стиву больше, чем ты хотела сказать, но это потому, что я действительно страшно беспокоюсь.
Она взяла меня под руку, и мы довольно долго шли молча.
— Алек!
— Да, моя любовь?
— Я ведь не нарочно причиняю тебе беспокойство. Если я не права и ты попадешь на христианские небеса, я непременно хочу быть с тобой. Если для этого потребуется вернуться к вере Христовой — а видимо, так оно и случится, — значит, и я этого хочу. Я буду стараться, но ничего не могу твердо обещать, потому что вера не есть акт волевого усилия. Однако я приложу все силы.
Я остановился, чтоб к полному восторгу проезжавших мимо расцеловать ее.
— Дорогая, это больше, чем я мог надеяться. Будем молиться вместе?
— Лучше не надо, Алек. Позволь мне молиться одной… Но я обещаю: когда придет время помолиться вместе, я тебе скажу.
Вскоре нас подобрала чета фермеров и подбросила до Уинслоу. Там они высадили нас, не задавая лишних вопросов; мы тоже не сочли нужным давать какую-то информацию, что в общем можно считать своего рода рекордом.
Уинслоу намного больше, чем Уинона; это вполне респектабельный городок, во всяком случае для пустыни — по моей прикидке, тысяч семь жителей. Там нам удалось исполнить то, на что намекнул в свое время Стив и что мы обсудили с Маргретой прошлой ночью.
Стив оказался прав: мы были одеты не для пустыни. Выбора, правда, у нас не было, поскольку смена миров застала нас врасплох. Но я не видел ни одного мужчины, который носил бы в пустыне деловой костюм. Не видели мы и говорящих по-английски женщин, одетых в платья. Индианки и мексиканки носили юбки, но белые женщины — либо шорты, либо брюки: слаксы, джинсы, бананы, брюки для верховой езды и так далее… юбки — редко, а платья — никогда.
Больше того, наши костюмы не годились даже как городская одежда. Они выглядели так же странно, как выглядели бы в наш век вещи, сшитые по моде эпохи декаданса. Не спрашивайте почему — я не специалист по моде, особенно женской. Костюм, который я носил, был хорошего покроя и дорогой — когда принадлежал моему патрону дону Хайме в Масатлане, совсем в другом мире… Но на мне, да еще в аризонской пустыне, в э то м мире он скорее напоминал о трущобах.
В Уинслоу мы нашли именно то, что нам было нужно.
«ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ» — МИЛЛИОН ШАНСОВ — ТОЛЬКО ЗА НАЛИЧНЫЕ — НИКАКИХ ГАРАНТИЙ ТОВАР ОБРАТНО НЕ ПРИНИМАЕТСЯ — ВСЕ СТАРЫЕ ВЕЩИ ПРОХОДЯТ СТЕРИЛИЗАЦИЮ ПЕРЕД ПОСТУПЛЕНИЕМ В ПРОДАЖУ.
Ниже шла та же информация по-испански.
Часом позже, после того как мы перерыли весь магазин, а Маргрета вдоволь наторговалась с продавцом, мы оказались готовыми для жизни в пустыне. На мне были штаны цвета хаки, такая же рубашка и соломенная шляпа, чем-то напоминавшая о вестернах. Маргрета была одета еще легче: шорты — очень короткие и облегающие просто до неприличия, а сверху нечто, короче корсажа и лишь чуть больше, чем бюстгальтер. Эта штука называлась «недоуздок».
Увидев Маргрету в таком наряде, я шепнул ей:
— Я решительно запрещаю тебе появляться на людях в этом бесстыдном костюме.
— Дорогой, не надо с раннего утра демонстрировать людям, какой ты жлоб. Для этого тут слишком жарко.
— Я не шучу. Я запрещаю тебе покупать это!
— Алек, я не помню, чтобы спрашивала у тебя разрешения.
— Ты отказываешься мне повиноваться?
Она вздохнула:
— Может быть. Хоть и делаю это без всякой охоты. Ты купил бритву?
— Ты же видела, что купил.
— Твои подштанники и носки у меня. Тебе еще что-нибудь нужно?
— Ничего мне не нужно. Маргрета, перестань увиливать, отвечай!
— Дорогой, я же говорила, что не стану ссориться с тобой при посторонних. К этому костюмчику есть еще юбка с запахом. Я как раз собиралась ее надеть. Разреши мне сделать это и расплатиться. Потом мы выйдем и все с тобой обговорим, вдвоем.
Кипя от негодования я сделал все, что она велела. Должен добавить, что благодаря ее умению торговаться мы вышли из магазина с большими деньгами, чем вошли. Как? А очень просто. Костюм моего патрона дона Хайме, который так чудовищно выглядел на мне, прекрасно сидел на владельце магазина — тот и в самом деле был похож на дона Хайме. Он с удовольствием согласился обменять его на то, что мне было нужно, — рубашку и штаны хаки и соломенную шляпу.
Но Маргрета потребовала доплату — пять долларов, — но получила два.
Когда Маргрета расплатилась, я понял, что такую же магическую операцию она проделала со своим платьем, которое ей было больше не нужно. Мы вошли в магазин, имея семь долларов пятьдесят пять центов, а ушли с восемью долларами восемьюдесятью центами плюс «пустынная» одежда для каждого из нас, одна гребенка (на двоих), зубная щетка (тоже на двоих), рюкзак, безопасная бритва и небольшое количество нижнего белья и носков — все подержанное, но, если верить рекламе, стерилизованное.
Я не очень-то обучен тактическим приемам, особенно в общении с женщинами. Мы вышли на улицу и прошли по шоссе до пустыря, где можно было поговорить наедине — и все это время Маргрета молчала, а я даже не догадывался, что уже проиграл сражение.
Не останавливаясь, она сказала:
— Так что, милый? Ты хотел о чем-то поговорить?
— З-э-э… с этой юбкой твой костюм приемлем. С трудом. Но не вздумай появляться на публике в шортах. Понятно?
— А я собираюсь носить только шорты. Если будет жарко. Как, например, сейчас.
— Но, Маргрета, я велел тебе… — Она расстегнула юбку и сняла ее. — Ты игнорируешь меня?!
Она аккуратно сложила юбку.
— Извини. Можно, я положу ее в рюкзак?
— Ты назло отказываешься мне подчиняться?
— Но, Алек, я не обязана подчиняться тебе, так же как ты не обязан подчиняться мне.
— Но… послушай, родная, будь благоразумной. Ты знаешь, что я не имею привычки командовать, но жена д ол жн а повиноваться мужу. Ты жена мне?
— Ты сам так сказал. И останусь ею, пока не скажешь, что это не так.
— Тогда твой долг повиноваться мне.
— Нет, Алек.
— Но это первейшая обязанность жены!
— Я не согласна.
— Но… это безумие! Ты что, бросаешь меня?
— Нет. Разве ты со мной разведешься.
— Я не признаю разводов. Развод — это гнусность. Он противоречит Писанию.
Она промолчала.
— Маргрета… пожалуйста, надень юбку.
— Ты почти убедил меня, дорогой, — мягко сказала она. — Не объяснишь ли, почему ты хочешь, чтобы я ее надела?
— Что?! Да потому что эти шорты непристойны.
— Я не понимаю, как часть одежды может быть непристойна, Алек. Человек — да. Уж не хочешь ли ты сказать, что я непристойна?
— З-э-э… ты передергиваешь. Когда ты надеваешь эти шорты… без юбки… на людях… ты обнажаешь так много тела, что вид его становится неприличным. Вот сейчас, когда ты идешь по шоссе, тебя разглядывают все, кому не лень, все проезжающие. Я вижу, как они пялятся на тебя.
— На здоровье. Надеюсь, им это нравится.
— ЧТО?!!
— Ты говорил, что я красива, но у тебя может быть предвзятое мнение. Я надеюсь, на меня приятно смотреть и другим.
— Будь серьезнее, Маргрета. Мы говорим о твоих голых ногах. Голых!
— Ты говоришь, что мои ноги обнажены. Это так. Я предпочитаю, чтоб они были обнажены, раз стоит такая жара. Что ты хмуришься, милый? Разве мои ноги безобразны?
(«Ты прекрасна, моя возлюбленная, и нет пятна на тебе».)
— Твои ноги прелестны, моя любовь. Я говорил тебе это много раз. Но у меня нет намерения делить твою красоту еще с кем-то.
— От того, что красотой любуются, ее не убудет. Давай вернемся к главному. Ты начал объяснять, что мои ноги непристойны. Не знаю, удастся ли тебе это доказать. Думаю, что не удастся.
— Но, Маргрета! Нагота непристойна сама по себе. Она вызывает грязные мысли.
— Вот как! И что же? Вид моих голых ног вызывает у тебя эрекцию?
— Маргрета!!!
— Алек, не будь жлобом. Я задала естественный вопрос.
— Это непристойный вопрос.
Она вздохнула.
— Не понимаю. Как вообще какой-нибудь вопрос, заданный мужем или женой, можно посчитать неприличным. И я никогда не соглашусь, что мои ноги непристойны или непристойна обнаженность вообще. Мне приходилось показываться сотням людей абсолютно обнаженной…
— Маргрета!
Она, казалось, очень удивилась.
— Но тебе же известно это, не правда ли?
— Неизвестно! И мне просто стыдно слушать, как ты говоришь такое!
— Правда, дорогой? Но ты же знаешь, как я хорошо плаваю?
— При чем тут это! Я тоже плаваю неплохо, но не голым, а в купальном костюме. (И тут я с предельной ясностью представил себе бассейн на «Конунге Кнуте» — разумеется, моя любимая привыкла купаться обнаженной. Я почувствовал слабость в конечностях.)
— О! Да, я видела такие костюмы в Масатлане. И в Испании. Но, дорогой, мы снова ушли от нашей темы. Проблема гораздо шире, чем вопрос, приличны или неприличны ноги, или должна ли я была поцеловать Стива на прощание, или даже то, обязана ли я повиноваться тебе. Ты требуешь, чтобы я стала такой, какой отродясь не была. Я хочу быть твоей женой многие годы, всю жизнь, и даже надеюсь попасть с тобой на небеса, если небеса — твоя цель. Но, мой дорогой, я не ребенок и я не рабыня. Я люблю тебя, поэтому мне приятно доставлять тебе радость. Но я отказываюсь подчиняться тебе только потому, что я твоя жена.
Я мог бы, конечно, рассказать вам, как победил ее отточенной логикой возражений. Да, мог бы. Только эта была бы неправда. Я все еще пытался придумать достойный ответ, когда какая-то машина, обгоняя нас, резко сбавила ход. И я услышал свист. Машина остановилась невдалеке, а потом дала задний ход.
— Поедете? — раздался голос.
— Да, — откликнулась Маргрета и побежала к машине.
Волей-неволей я последовал за ней.
Это была машина-фургон, за рулем которой сидела женщина, а рядом — мужчина. Оба были моих лет, может быть, даже старше. Мужчина протянул руку и открыл заднюю дверь.
— Влезайте.
Я помог Маргрете, забрался сам и захлопнул дверцу.
— Места хватит? — спросил мужчина. — Если нет, сбросьте часть барахла на пол. Мы никогда не сидим сзади. Так что там накапливается черт знает что. Нас зовут Клайд и Бесси Балки.
— Это он Балки [74], а я просто упитанная, — поправила его женщина, сидевшая за рулем.
— Здесь вам полагалось бы захохотать. Я-то эту остроту знаю наизусть.
Он был действительно очень массивен. Знаете, тип такого ширококостного мускулистого парня, когда-то школьного атлета, а потом сильно набравшего вес. Его жена правильно охарактеризовала обоих; она была не очень жирна, но, так сказать, в теле.
— Как поживаете, миссис Балки? Как поживаете, мистер Балки? А мы — Алек и Маргрета Грэхем. Спасибо, что подобрали нас.
— Не будьте таким официальным Алек, — ответила женщина. — Далеко ли едете?
— Бесси, пожалуйста, следи за дорогой.
— Клайд, если тебе не нравится, как я гоню эту развалюху, я приторможу и дам порулить тебе.
— О нет, нет, нет! У тебя это здорово получается.
— Тогда заткнись. Или мне придется поставить тебя в угол, как в детском садике. Ну так как, Алек?
— Нам нужно в Канзас.
— Вот как! Нет, мы так далеко не едем, в Чемберсе мы свернем на север. Тут недалеко — миль девяносто. Но на этом пути — вы наши гости. А что ты собираешься делать в Канзасе?
(Что я собираюсь делать в Канзасе? Открыть кафе-мороженое… Вернуть мою возлюбленную в веру Христову, готовиться к Судному дню…)
— Буду мыть тарелки.
— Мой муж слишком скромен, тихонько вмешалась Маргрета, — мы собираемся открыть небольшой ресторанчик с сатуратором для газировки в каком-нибудь университетском городке. Но прежде чем мы достигнем своей цели, нам, вероятно, придется перемыть немало тарелок. Или браться за любую другую работу.
Так что пришлось мне снова рассказывать нашу историю с вариациями, опуская то, во что они бы не поверили.
— Ресторан был разрушен, наши мексиканские партнеры погибли, а мы потеряли все, что имели. Я сказал о мытье посуды, потому что это работа на которую всегда можно рассчитывать. Но я готов взяться за что угодно.
— Алек, — сказал Клайд, — с таким отношением к жизни ты окажешься на ногах куда быстрее, чем ожидаешь.
— Мы потеряли деньги, вот и все. Мы еще не так стары, чтобы не начать все сначала (Господи Боже! Успею ли я до Страшного суда? Да будет воля твоя. Аминь!) Маргрета положила руку на мою. Клайд заметил это. Он повернулся так, чтобы видеть нас, одновременно не выпуская из виду жену.
— Ты добьешься своего. С такой женой ты просто обречен на победу.
— Я тоже так думаю, спасибо.
Я-то знал, почему он повернулся к нам. Чтобы поглазеть на Маргрету. Мне очень хотелось сказать ему, чтоб он перестал на нее таращиться, но в данной ситуации это было рискованно. Кроме того, было ясно, что ни мистер, ни миссис Балки не видели ничего дурного в том, как одета моя любимая. Миссис Балки была одета так же, только еще больше… Или меньше?.. Меньше одежды — больше голого тела. Должен сказать к тому же, что хотя она и не обладала бессмертной красотой Маргреты, однако была очень даже ничего.
В Окрашенной пустыне [75]мы остановились, вышли и долго-долго смотрели на это невероятное чудо природы. Я уже бывал здесь как-то раз. Маргрета же никогда ее не видела и теперь смотрела почти не дыша, Клайд сказал, что они всегда тут останавливаются, хотя и видели все это сотни раз.
Поправка: я видел эту пустыню однажды до… словом, в другой Вселенной. Окрашенная пустыня, казалось, подтверждала то, что я стал подозревать уже давно: всем этим диким изменениям подвергалась не сама мать-Земля; менялись только люди и дела их рук, и то лишь отчасти. Единственное казавшееся самым очевидным объяснение этому вело прямехонько к гипотезе моей паранойи. Но если так, я ни в коем случае не должен поддаваться ей — я обязан заботиться о Маргрете.
Клайд купил нам горячих сосисок и прохладительного питья, категорически отвергнув мое поползновение отдать ему деньги. Когда мы вернулись в машину, Клайд сел за руль и предложил Маргрете место рядом с собой. Я был недоволен, но виду не показал, а Бесси тут же заявила:
— Бедняга Алек! Придется тебе посидеть рядом с таким старым мешком, как я. Не хмурься, милый, осталось всего двадцать три мили, потом будет поворот на Чемберс… а Клайд ведет машину так, что на это уйдет никак не больше двадцати трех минут.
На сей раз Клайду потребовалось тридцать минут. Он даже подождал немного, чтобы убедиться, что нам сразу же удалось схватить попутку до Гэллопа.
Мы достигли Гэллопа задолго до темноты. Несмотря на восемь долларов тридцать центов, звеневших в наших карманах, мы решили, что сейчас самое время подыскать местечко, где накопилось немало грязной посуды. В Гэллопе мотелей и кемпингов не меньше, чем индейцев, и половина этих заведений имеет свои ресторанчики. Я побывал в чертовой дюжине, прежде чем нашел такой, где нужен был мойщик.
Спустя четырнадцать дней мы оказались в Оклахома-Сити. Если вы думаете, что мы затратили на этот отрезок пути слишком много времени, то вы правы — в среднем мы делали меньше пятидесяти миль в день. Однако за это время много чего произошло, и я почувствовал себя стопроцентным параноиком — миры сменяли друг друга почти непрерывно, и каждый новый, казалось, был создан специально для того, чтобы доставить мне побольше неприятностей.
Вы когда-нибудь видели, как кошка играет с мышью? У мышки никаких шансов на спасение нет. И если у нее есть хоть какой-нибудь умишко, дарованный Господом Богом, то она прекрасно понимает это. И тем не менее все время пытается вырваться… и каждый раз ее снова ловят.
Вот и я был такой мышкой.
Или, вернее, мышью были мы, так как Маргрета продолжала оставаться со мной… только это и поддерживало меня. Она не жаловалась, не сдавалась. Так что и я не имел права поднимать лапки вверх.
Пример: я сообразил, что если бумажные деньги после каждого изменения мира оказываются негодными, то золотые и серебряные монеты в какой-то степени сохраняют ценность — если не как деньги, то как металл. Поэтому каждый раз, когда мне удавалось заполучить металлическую монету, я припрятывал ее и категорически отказывался брать бумажки как в качестве жалованья, так и в качестве сдачи при покупках.
Ловкач! Ну, Алек, у тебя ума палата!
На третий день нашего пребывания в Гэллопе Марга и я уснули в комнате, нанятой на деньги, заработанные мытьем посуды (это я) и уборкой комнат (Маргрета). Спать мы не собирались, просто хотели отдохнуть немного перед ужином — день выдался долгий и трудный. Мы не раздеваясь легли на одеяло. Видно, я слегка задремал. Но тут же очнулся от ощущения, что что-то твердое впивается мне в спину. Спросонок я все же сообразил, что припрятанные серебряные доллары выскользнули из моего бокового кармана, когда я поворачивался с боку на бок. Я вытащил руку из-под головы Маргреты, собрал монеты, сосчитал, добавил какую-то мелочь и положил все в прикроватную тумбочку в футе от постели. Потом снова принял горизонтальное положение, подложил руку под голову Марги и тут же уснул глубоко.
Когда я проснулся, нас окружала полная темнота.
Я пришел в себя. Маргрета тихонько посапывала на моей руке. Я слегка толкнул ее:
— Любимая, проснись!
— М-р-р-р?
— Уже поздно. Мы наверняка проспали ужин.
Тут она, конечно, сразу проснулась.
— Зажги, пожалуйста, настольную лампу.
Я потянулся к тумбочке и чуть не упал с кровати.
— Не могу найти проклятую. Темно как у негра в желудке. Подожди секунду, я сейчас зажгу верхний свет.
Осторожно слез с постели, пошел к двери, наскочил на стул, не смог найти дверь, пошарил по стене, опять ничего не нашел, пошарил еще и наконец наткнулся на выключатель. Зажглась лампочка на потолке.
В течение долгой и жуткой минуты никто из нас не мог вымолвить ни слова. Потом я тупо и безучастно проронил:
— Они снова принялись за нас.
Комната обладала тем отсутствием индивидуальности, которое свойственно всем комнатам дешевых мотелей. И тем не менее в каких-то мелких деталях она не была похожа на ту комнату, в которой мы заснули.
И накопленные с таким трудом доллары исчезли…
Исчезло все, кроме того, что было на нас надето: рюкзак, чистые носки, запасное нижнее белье, гребенка, безопасная бритва, все… Я проверил и убедился в этом.
— Марга, что же дальше?
— Что прикажете, сэр?
— М-м-м… не думаю, чтоб на кухне меня узнали. Но может быть, они все же позволят помыть у них посуду?
— А может быть, им понадобится и официантка?
Дверь закрывалась на пружинный замок, а ключа у меня не было, так что пришлось оставить ее приоткрытой. Дверь выходила прямо на улицу. За стоянкой автомобилей въелся домик со светящейся вывеской «Контора». Все выглядело обычно, кроме одного — все было ничуть не похоже на тот мотель, в котором мы работали. В том мотеле контора директора находилась в фасадной части главного корпуса, а остальную часть здания занимало кафе.
— Да-а-а, обед мы пропустили.
И завтрак тоже. Ибо в этом мотеле кафе не было вообще.
— Ну, Марга?
Она вздохнула:
— А в какой стороне Канзас?
— Вон там… мне кажется. Но мы можем выбирать одно из двух. Можем вернуться в комнату, раздеться и как следует поспать хотя бы до рассвета. А можем прямо сейчас выйти на шоссе и попробовать поймать попутку. В темноте.
— Алек, я вижу лишь о дн у возможность. Если мы вернемся и ляжем в постель, утром мы встанем еще голоднее, но нисколько не богаче. А может, еще беднее, если нас застанут в комнате, за которую мы не заплатили.
— Но я же намыл им столько посуды!
— Нет. Здесь ты ничего не мыл. Здесь они могут вызвать полицию.
И мы пошли.
Таков типичный пример гонений, которым мы подвергались во время попыток добраться до Канзаса. Да, я сказал «гонений». Если паранойя заключается в том, что ты веришь, будто весь мир находится в заговоре против тебя, то, значит, я стал полным параноиком. Но это либо была «разумная» паранойя (если вы позволите мне воспользоваться подобным ирландизмом), либо я страдал от галлюцинаций в такой степени, что меня следовало засадить в дурдом. И лечить.
В таком случае Маргрета была частью моих галлюцинаций, но сие предположение я категорически отвергал. Это не могло быть и folie a deux [76]: Маргрета была нормальна в любой Вселенной.
Только в середине дня нам удалось перехватить что-то вроде завтрака, но к этому времени я уже начал видеть призраки там, где нормальный человек увидел бы только пыльные вихри. Моя шляпа исчезла, унесенная в те края, где жимолость вьется, и теперь лучи жаркого нью-мексиканского солнца жгли мне голову, что ничуть не содействовало улучшению настроения вашего покорного слуги.
Грузовичок с каменщиками подобрал нас и довез до Грантса. Строители накормили нас завтраком и отбыли восвояси, оставив нас на обочине. Возможно, я и заслуживаю, чтобы меня считали сумасшедшим, но я не абсолютный идиот. И тем, что нас взяли в машину, и тем, что накормили завтраком, мы были обязаны тому лишь, что Маргрета в ее неприлично обтягивающих шортах — зрелище, привлекательное для всех мужиков. Так что мне было о чем подумать, пока я наслаждался (по-настоящему!) ленчем, который оплатили строители. Но мысли свои я пережевывал, ни с кем не делясь.
Когда они уехали, я спросил:
— На восток?
— Да, сэр. Но сначала мне хотелось бы забежать в общественную библиотеку. Если она тут есть.
— О да, конечно!