К полудню с лавой было покончено. Мы в темпе перекусили, и водитель принялся расчищать поле – пока только первые пять акров, до остальных очередь дойдет позже. Я радовался и этому: ведь камнедробилка пришла на несколько месяцев раньше обещанного.
Со вторым рейсом «Мейфлауэр» доставил еще три камнедробилки и всего нескольких иммигрантов взамен тех, кто не выдержал и удрал домой: таким был компромисс, достигнутый между городским советом и Колониальным комитетом. Когда машина после лавы вгрызлась в твердые камни, грохот стал совсем невыносимым, но для меня он звучал нежнее музыки. Я просто глаз не мог оторвать от этого зрелища. Каждый сожранный камнедробилкой камень становился частичкой расчищенного поля. Где-то к ужину объявился отец с шофером-сменщиком. Мы вместе полюбовались на работу машины, а затем отец отправился обратно в город. Я остался. Около полуночи нашел на участке, не предназначенном к расчистке, большой валун с тенью и прилег поспать. Разбудил меня шофер-сменщик.
– Просыпайся, парень, – сказал он. – Гляди: вот твоя ферма. Я встал, протер глаза, посмотрел вокруг. Пять акров, по краям небольшое пространство для дренажных труб, в центре – пологий холмик для дома. Моя ферма.
По логике вещей надо было начинать строительство дома, но по расписанию мне на этой неделе выделили в пользование «жевалку». «Жевалка» – это уменьшенный вариант камнедробилки. Вместо антенны у нее батарейки, она сравнительно маломощна, зато совершенно дуракоустойчива – ею может управлять любой новичок, завершая работу, начатую камнедробилкой. В колонии таких «жевалок» штук сорок, наверное.
Камнедробилка оставляет после себя булыжники размером с кулак, раскиданные по полю и покрывающие его ковром толщиной в несколько футов. А у «жевалки» спереди приспособлены вилы, вернее несколько пар вил разной величины. Самые редкозубые погружаются в каменное месиво на глубину порядка восемнадцати дюймов и выбирают большие булыжники. По мере движения машины вперед камни ползут к загрузочной воронке и перемалываются до размеров ореха. Выудив все большие камни, вы снимаете редкозубые вилы, ставите вместо них средние и переключаете «жевалку» на более мелкий помол. На сей раз вилы погружаются вглубь лишь на десять футов, а в результате получается гравий. Затем вы повторяете ту же процедуру с частозубыми вилами, потом – с самыми мелкозубыми, и в конце концов получаете на поле ковер из каменной пыли, мелкой, как суглинок, все еще мертвой, но готовой к оплодотворению. И так по кругу, шаг за шагом, дюйм за дюймом. Чтобы из этого вышел толк, «жевалку» нужно использовать все двадцать четыре часа в сутки, пока ее у вас не отобрали. В первый день я даже завтракал, не слезая с седла. После ужина меня сменил отец, потом из города подгреб Хэнк, и мы, сменяя друг друга, вкалывали всю ночь напролет – это была ночь с воскресенья на понедельник, то есть светлая фаза.
На следующий день Папа Шульц застукал меня в машине уткнувшимся головой в приборную панель и прогнал к себе домой отсыпаться. С тех пор каждые четыре-пять часов, когда я трудился в одиночку, меня проведывал кто-нибудь из Шульцев. Без них мы с отцом вряд ли справились бы с работой, особенно в темную фазу недели.
А так, когда пришла пора отдавать «жевалку», у меня уже было три с половиной акра, готовых к оживлению с помощью «платной грязи». Надвигалась зима, и я был твердо намерен перезимовать в новом доме. Правда, для этого приходилось вкалывать по-черному. И еще нужно было засеять поле хоть какими-нибудь семенами, чтобы весеннее таяние не смыло верхний слой почвы. Вообще-то мне нравится, что ганимедский год короче земного: на Земле ужасно долгие зимы. Но это требует от вас изрядной расторопности. Папа Шульц посоветовал посеять траву; мутированная трава взойдет на стерильной почве не хуже, чем на гидропонике, а переплетение корней удержит землю на месте, даже если трава зимой замерзнет. К тому же корни не дадут распространиться инфекции, которую можно занести вместе с «платной грязью». «Платная грязь» по сути не что иное, как жирный земной чернозем, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червячками, то есть всем необходимым, кроме больших земляных червей – их вы должны запустить туда сами. Только не думайте, что можно просто взять с Земли почву и перевезти ее в грузовом трюме на Ганимед. В каждой горсти чернозема содержатся сотни организмов, растительных и животных, необходимых для земледелия, – но там же есть и сотни вредных организмов. Столбнячные бактерии. Вирусы, вызывающие заболевания у растений. Гусеницы озимой совки. Споры. Семена сорняков. Большинство из них невооруженным глазом и не разглядишь, такие они крошечные, а некоторые даже отфильтровать невозможно. Поэтому, чтобы изготовить «платную грязь», земные ученые выращивают в лабораториях чистые культуры полезных бактерий, маленьких червячков, грибков – словом, всего, что считают нужным сохранить, а затем берут почву и умерщвляют ее радиацией и высокой температурой до полной стерильности, стерильнее, чем на Луне. И только потом в эту мертвую землю внедряют все выращенные ими культуры. Так получается первичная «платная грязь». На Ганимеде ее разрезают на шесть слоев, наращивают их и вновь нарезают – в результате фермер получает «платную грязь», в которой на сотню фунтов приходится лишь один фунт собственно земной почвы.
Чтобы «избежать вторжения», как говорят экологи, прилагались все мыслимые усилия. О чем я не упомянул, рассказывая про путешествие на «Мейфлауэре», так это о том, что нашу одежду и багаж тщательно продезинфицировали, а нас самих, прежде чем отдать одежду, отдраили до блеска. В принципе это было единственное настоящее мытье за два месяца, но после него от всех нас разило больницей.
В то утро, когда тягачи должны были привезти мне «платную грязь», я ушел от Шульцев ни свет ни заря. Насчет того, как удобрять поле черноземом, существуют разные мнения. Некоторые раскидывают его поверху, но это чревато; чернозем может погибнуть. Другие роют ямки с интервалами в шесть-восемь футов, по типу шахматной доски… Надежно, но медленно. Я все еще размышлял, не в силах решить, какой способ выбрать, когда заметил на дороге какое-то движение.
Их было шестеро, и каждый толкал перед собой тачку. Когда они подошли поближе, я увидел, что это вся мужская часть семейства Шульцев. Я устремился к ним навстречу.
Тачки были доверху набиты компостом, и весь он предназначался для меня. Папа Шульц решил преподнести мне сюрприз. Я не находил слов, а когда нашел, то выпалил:
– Папа Шульц, я понятия не имею, когда смогу с вами расплатиться! Он бросил на меня свирепый взгляд.
– О какой плате ты болтаешь? У нас этого компоста завались – из ушей уже прет!
И велел сыновьям вывалить груз на мою «платную грязь». Потом взял вилы и стал аккуратненько перемешивать компост с черноземом, наподобие того, как Мама Шульц добавляет в тесто взбитый белок.
Папа Шульц взял командование на себя, и я перестал терзаться вопросом, как распорядиться «платной грязью». По мнению Папы – а я, как вы понимаете, с ним не спорил – всего этого добра должно было хватить примерно на акр, если смешать его с мертвой почвой. Но он не стал удобрять этот акр целиком; он пустил через мое поле семь полос длиной в две сотни ярдов с промежутками примерно по сорок футов. Мы взялись за тачки – шесть шульцевских плюс одна моя – и распределили смесь вдоль каждой полосы.
После чего, обозначив каменными пирамидками все семь полос, мы тщательно зарыли граблями животворную смесь в каменную пыль на протяжении пяти-шести футов с обеих сторон каждой полосы. К полудню появились нагруженные Мама с Гретхен. Мы сделали перерыв на пикник.
После обеда Йо пришлось отчалить в город, но свою полосу он уже почти закончил. Папа расправился со своей и стал помогать Хьюго и Питеру, которые были еще слишком малы, чтобы искусно орудовать граблями. Я завершил свою полосу и принялся за хвост полоски Йо. К концу дня ко мне на подмогу явился отец, настроившийся проработать весь вечер – стояла светлая фаза, вкалывай хоть ночью, были бы силы, – но выяснилось, что делать больше нечего. Отец тоже не мог придумать, как благодарить Шульцев за помощь. Хочется верить, что в крайнем случае мы и без Шульцев подняли бы ферму – и это, кстати, не исключено, но я в этом далеко не уверен. Первопроходцам нужны хорошие соседи.
Всю следующую неделю я удобрял искусственными нитратами, произведенными в колонии, промежутки между полосами. Конечно, качество не то, что у «платной грязи», зато намного дешевле.
Потом я принялся засевать поле травой – сеял руками, прямо как в Библии, а затем осторожненько прошелся граблями, прикрывая семена почвой. Тут ко мне с визитом явился зануда Сондерс. Он время от времени возникал у нас на поле, когда поблизости не было отца. Думаю, его просто заело одиночество. Семья его все еще жила в городе, а он ютился под каменным навесом высотой в десять футов, который соорудил на скорую руку. Не скажу, чтобы он сильно надрывался над устройством фермы; я вообще не мог понять, на что он рассчитывает.
Я поприветствовал его и продолжил свое занятие.
Он мрачно наблюдал за мной, потом изрек:
– Гляди, как бы ты сердце себе не угробил, юноша.
Я ответил, что насос у меня пока качает без перебоев, к тому же разве сам он, то бишь мистер Сондерс, не вкалывает на поле?
– Черта с два! – фыркнул он.
– Тогда что же вы делаете?
– Покупаю билет, вот что.
– Чего?
– Единственная вещь, которую здесь можно продать, это участок освоенной земли. Я их обыграю в их собственной игре, вот и все. Приведу поле в более или менее сносный вид и сплавлю его какому-нибудь желторотому, а сам с семьей мотану на Землю-матушку. И тебе советую, если ты не круглый дурак. Никакой фермы у тебя здесь не будет. Гиблое это дело.
Мне он уже осточертел, но нахамить человеку в лицо у меня никогда не хватало духа.
– Ну, не знаю. Возьмите, к примеру, мистера Шульца. У него отличная ферма.
– Это у Джонни Яблочное Семечко? – снова фыркнул Сондерс.
– Это у мистера Иоганна Шульца.
– Ну я и говорю – Джонни Яблочное Семечко. В городе его все так зовут. Он же чокнутый. Знаешь, чего он отмочил? Сунул мне горстку яблочных семечек, да с таким видом, будто Соломоновы сокровища вручает!
Я на минуту прервал работу.
– По-вашему, это не сокровище?
Сондерс сплюнул.
– Да он просто клоун.
Я приподнял грабли:
– Мистер Сондерс, вы стоите на моей земле, в моем частном владении. Даю вам две секунды, чтобы испариться. И чтоб я вас больше здесь не видел! Он попятился:
– Эй! Прекрати! Чего граблями-то размахался!
– Вали отсюда! – сказал я.
Он и свалил.
Теперь главной проблемой стала постройка дома. Дело в том, что на Ганимеде все время немножко трясет. Это связано с «изостазией», которая в сущности означает просто «равномерное давление»: так по научному называют процесс, когда горы и моря уравновешивают друг дружку и создают на всей планете одинаковую силу тяжести.
Связано это и с приливами тоже, как ни странно, – ведь на Ганимеде приливов как таковых не существует. Солнце от нас слишком далеко, а к Юпитеру Ганимед все время повернут одним и тем же боком. Конечно, в лагуне Серенидад бывают небольшие приливы-отливы, вызванные приближением Европы или даже Ио и Каллисто, но настоящих приливов, как в Тихом океане, здесь не бывает.
Правда, у Ганимеда есть приливно-отливная наследственность – но только в замороженном виде. Мистер Хукер, главный метеоролог, объясняет это тем, что Ганимед, когда он замерз и прекратил вращаться, находился ближе к Юпитеру, чем сейчас, и на нашей планетке образовалось нечто вроде ископаемой приливной выпуклости. На Луне тоже есть такая штука.
А затем сюда пришли люди, растопили ледяные шапки и создали атмосферу. Это вызвало разбалансировку давления, и теперь изостатическое равновесие восстанавливается. Результат: непрерывные слабенькие землетрясения. Я как-никак родом из Калифорнии, а потому хотел построить сейсмоустойчивый дом. У Шульцев дом был укреплен, и мне это нравилось, хотя трясло нас еле заметно, даже человека с ног не сбивало, не говоря уже о доме. Оттого-то большинство колонистов на это дело наплевали: слишком много трудов нужно положить, чтобы сделать каменное здание сейсмоустойчивым. И не только трудов, но, что еще хуже, денег. Список инструментов, которыми по контракту должны были обеспечить фермера, выглядел вполне прилично: тут тебе и мотыга, и обычная лопата, и совковая, и тачка, и ручной культиватор, и ведро – в общем, чего только нет. Но стоит приступить к работе, как сразу обнаруживается, что нужна еще целая куча вещей, и приходится покупать их на толкучке. Пока я строил дом, я по уши залез в долги – задолжал почти полтора акра освоенной земли.
И как всегда, пришлось пойти на компромисс. Одну комнату обязательно надо было сделать сейсмоустойчивой – я имею в виду комнату Пегги. Пегги чувствовала себя день ото дня все лучше, но низкое давление ей еще долго будет противопоказано. Если все семейство переберется на ферму, комнату Пегги нужно будет задраить и устроить перед ней воздушный шлюз. Значит, понадобится еще и импеллер. А все это денежек стоит.
Пришлось одолжить еще два акра. Отец пытался взять кредит, но ему без обиняков дали понять, что фермеры считаются кредитоспособными – в отличие от инженеров. Так что вопрос решился сам собой. Сделаем одну сейсмоустойчивую комнату, со временем можно будет пристроить к ней другие помещения. А пока в доме будет гостиная, она же моя спальня, отдельная крошечная спальня для Джорджа и Молли, в которой и коту не развернуться, и комната Пегги. Все помещения, кроме комнаты Пегги, построим из сухого камня и покроем патентованной крышей.
Не густо, верно? Ну да ничего. Эйб Линкольн начинал с меньшего. Как только я засеял поле, сразу принялся резать камень. Вибропила очень похожа на вибродрель, с той лишь разницей, что она не сверлит дырку, а делает тончайший, с волосок, разрез. Включив питание, нужно быть чертовски осторожным, чтобы не отхватить собственный палец, зато резать ею камень – сплошное удовольствие. По контракту вам выдают пилу в бесплатное пользование на сорок восемь часов, а если есть желание, можете пилить еще сорок восемь, но уже за плату, хотя и небольшую. Я поднапрягся и закончил все за двое бесплатных суток. Неохота было опять залезать в долги, тем более что я нацелился еще на одно приобретение. Эти штуки появились здесь пару лет назад: мерцающие прожекторы. Папа Шульц установил их у себя на поле и в итоге почти удвоил урожай. Земные растения не привыкли проводить трое с половиной суток в кромешном мраке, но если во время темной фазы их подсвечивать короткими вспышками, старый добрый фотосинтез оживает и начинает работать.
Однако с прожекторами придется повременить.
Дом мне построили скауты. Я имею в виду отделение, в котором я теперь состоял, то есть «Пришельцев». Для меня это был сюрприз – и в то же время не совсем сюрприз, потому что дом нужен каждому эмигранту, а в одиночку его не соорудишь. Я сам помогал уже на шести стройках – не из великодушия, не поймите меня неправильно. Просто надо было поучиться, поднабраться опыта. Но скауты объявились даже раньше, чем я успел бросить клич. Отделение, чеканя шаг, возникло на шоссе, Сергей довел его до пригорка, скомандовал: «Стой!» – и сурово обратился ко мне:
– Билл, ты уплатил скаутские взносы?
– Сам знаешь, что уплатил.
– Тогда можешь помогать. Только не путайся под ногами.
Он внезапно улыбнулся, и до меня дошло, что надо мной подшучивают. Сергей обернулся к отряду и закричал:
– К постройке дома – готовсь! Разойдись и налетай!
И вдруг все завертелось, как в старых телекомедиях с ускоренными кадрами. В жизни не видал, чтобы люди так вкалывали. Вот что я вам скажу: чтобы быть скаутом, вовсе не обязательно носить скаутскую форму. Мы так и жили без формы – просто не могли ее себе позволить.
Вместе с «Пришельцами» явились Вик Шульц и Хэнк Джонс, оба из отделения «Тяжелый рок», и Дуг Окахима, который даже не состоял в нашем отряде, а был членом отряда Баден-Пауэлла. У меня потеплело на душе. В последнее время я редко виделся со старыми приятелями: в светлые фазы пахал допоздна и пропускал собрания, а в темные… Девять миль по морозцу после ужина до города – тут хочешь не хочешь, а призадумаешься.
Даже совесть кольнула: я и не вспоминал о своих друзьях, а вот они меня не забыли. Я дал себе слово ходить на собрания, независимо от того, насколько буду измотан. А также сдать экзамены на две нашивки – при первой же возможности.
Тут я вспомнил еще об одном незаконченном дельце – о Горлодере Эдвардсе. Но взять выходной, чтобы заловить этого козла и дать ему по морде, – слишком дорогое удовольствие, когда ты занят на ферме. А кроме того, мне не повредит еще немного нарастить мышцы, фунтов этак на десять; повторение нашей прошлой стычки мне как-то не улыбалось.
Откуда ни возьмись появился отец с двумя своими коллегами и сразу возглавил процесс герметизации комнаты Пегги. Его появление навело меня на мысль, что он был в курсе нашествия скаутов, в чем он и сознался. Идея принадлежала Сергею – потому-то отец и промолчал, когда я недавно намекнул, что пора, мол, созывать соседей.
Я отвел его в сторону.
– Джордж, скажи ради всего святого, чем мы будем их кормить?
– Об этом не волнуйся.
– Но я не могу не волноваться!
Всем известно, что хозяин возводимого жилища обязан обеспечить работающих харчами, но меня-то застали врасплох!
– Говорю, не волнуйся, – повторил отец.
И в ту же минуту я понял почему: на горизонте появились Молли, Мама Шульц, Гретхен, сестра Сергея Марушка и две подружки Пегги. А то, что они притащили с собой, на Земле могло только присниться. Пикник удался на славу: Сергею еле удалось заставить отряд снова приняться за работу. Теоретически всю снедь для пикника приготовила Молли в доме у Шульцев, но я-то знаю Маму Шульц: будем смотреть правде в глаза – Молли не ахти какая повариха.
Молли принесла мне записочку от Пегги: «Дорогой Билл, пожалуйста, приходи сегодня вечером в город и расскажи мне обо всем. Очень прошу, пожалуйста!» Я сказал Молли, что схожу.
В восемнадцать ноль-ноль приладили крышу – и дом был готов. Только дверь не навесили: ее еще надо купить на толкучке. И силовую установку мы поставим лишь через неделю. Но от дождя укрыться есть где, и даже крошечный хлев для коровы есть – хотя откуда у меня корова?
Глава 15.
Со вторым рейсом «Мейфлауэр» доставил еще три камнедробилки и всего нескольких иммигрантов взамен тех, кто не выдержал и удрал домой: таким был компромисс, достигнутый между городским советом и Колониальным комитетом. Когда машина после лавы вгрызлась в твердые камни, грохот стал совсем невыносимым, но для меня он звучал нежнее музыки. Я просто глаз не мог оторвать от этого зрелища. Каждый сожранный камнедробилкой камень становился частичкой расчищенного поля. Где-то к ужину объявился отец с шофером-сменщиком. Мы вместе полюбовались на работу машины, а затем отец отправился обратно в город. Я остался. Около полуночи нашел на участке, не предназначенном к расчистке, большой валун с тенью и прилег поспать. Разбудил меня шофер-сменщик.
– Просыпайся, парень, – сказал он. – Гляди: вот твоя ферма. Я встал, протер глаза, посмотрел вокруг. Пять акров, по краям небольшое пространство для дренажных труб, в центре – пологий холмик для дома. Моя ферма.
По логике вещей надо было начинать строительство дома, но по расписанию мне на этой неделе выделили в пользование «жевалку». «Жевалка» – это уменьшенный вариант камнедробилки. Вместо антенны у нее батарейки, она сравнительно маломощна, зато совершенно дуракоустойчива – ею может управлять любой новичок, завершая работу, начатую камнедробилкой. В колонии таких «жевалок» штук сорок, наверное.
Камнедробилка оставляет после себя булыжники размером с кулак, раскиданные по полю и покрывающие его ковром толщиной в несколько футов. А у «жевалки» спереди приспособлены вилы, вернее несколько пар вил разной величины. Самые редкозубые погружаются в каменное месиво на глубину порядка восемнадцати дюймов и выбирают большие булыжники. По мере движения машины вперед камни ползут к загрузочной воронке и перемалываются до размеров ореха. Выудив все большие камни, вы снимаете редкозубые вилы, ставите вместо них средние и переключаете «жевалку» на более мелкий помол. На сей раз вилы погружаются вглубь лишь на десять футов, а в результате получается гравий. Затем вы повторяете ту же процедуру с частозубыми вилами, потом – с самыми мелкозубыми, и в конце концов получаете на поле ковер из каменной пыли, мелкой, как суглинок, все еще мертвой, но готовой к оплодотворению. И так по кругу, шаг за шагом, дюйм за дюймом. Чтобы из этого вышел толк, «жевалку» нужно использовать все двадцать четыре часа в сутки, пока ее у вас не отобрали. В первый день я даже завтракал, не слезая с седла. После ужина меня сменил отец, потом из города подгреб Хэнк, и мы, сменяя друг друга, вкалывали всю ночь напролет – это была ночь с воскресенья на понедельник, то есть светлая фаза.
На следующий день Папа Шульц застукал меня в машине уткнувшимся головой в приборную панель и прогнал к себе домой отсыпаться. С тех пор каждые четыре-пять часов, когда я трудился в одиночку, меня проведывал кто-нибудь из Шульцев. Без них мы с отцом вряд ли справились бы с работой, особенно в темную фазу недели.
А так, когда пришла пора отдавать «жевалку», у меня уже было три с половиной акра, готовых к оживлению с помощью «платной грязи». Надвигалась зима, и я был твердо намерен перезимовать в новом доме. Правда, для этого приходилось вкалывать по-черному. И еще нужно было засеять поле хоть какими-нибудь семенами, чтобы весеннее таяние не смыло верхний слой почвы. Вообще-то мне нравится, что ганимедский год короче земного: на Земле ужасно долгие зимы. Но это требует от вас изрядной расторопности. Папа Шульц посоветовал посеять траву; мутированная трава взойдет на стерильной почве не хуже, чем на гидропонике, а переплетение корней удержит землю на месте, даже если трава зимой замерзнет. К тому же корни не дадут распространиться инфекции, которую можно занести вместе с «платной грязью». «Платная грязь» по сути не что иное, как жирный земной чернозем, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червячками, то есть всем необходимым, кроме больших земляных червей – их вы должны запустить туда сами. Только не думайте, что можно просто взять с Земли почву и перевезти ее в грузовом трюме на Ганимед. В каждой горсти чернозема содержатся сотни организмов, растительных и животных, необходимых для земледелия, – но там же есть и сотни вредных организмов. Столбнячные бактерии. Вирусы, вызывающие заболевания у растений. Гусеницы озимой совки. Споры. Семена сорняков. Большинство из них невооруженным глазом и не разглядишь, такие они крошечные, а некоторые даже отфильтровать невозможно. Поэтому, чтобы изготовить «платную грязь», земные ученые выращивают в лабораториях чистые культуры полезных бактерий, маленьких червячков, грибков – словом, всего, что считают нужным сохранить, а затем берут почву и умерщвляют ее радиацией и высокой температурой до полной стерильности, стерильнее, чем на Луне. И только потом в эту мертвую землю внедряют все выращенные ими культуры. Так получается первичная «платная грязь». На Ганимеде ее разрезают на шесть слоев, наращивают их и вновь нарезают – в результате фермер получает «платную грязь», в которой на сотню фунтов приходится лишь один фунт собственно земной почвы.
Чтобы «избежать вторжения», как говорят экологи, прилагались все мыслимые усилия. О чем я не упомянул, рассказывая про путешествие на «Мейфлауэре», так это о том, что нашу одежду и багаж тщательно продезинфицировали, а нас самих, прежде чем отдать одежду, отдраили до блеска. В принципе это было единственное настоящее мытье за два месяца, но после него от всех нас разило больницей.
В то утро, когда тягачи должны были привезти мне «платную грязь», я ушел от Шульцев ни свет ни заря. Насчет того, как удобрять поле черноземом, существуют разные мнения. Некоторые раскидывают его поверху, но это чревато; чернозем может погибнуть. Другие роют ямки с интервалами в шесть-восемь футов, по типу шахматной доски… Надежно, но медленно. Я все еще размышлял, не в силах решить, какой способ выбрать, когда заметил на дороге какое-то движение.
Их было шестеро, и каждый толкал перед собой тачку. Когда они подошли поближе, я увидел, что это вся мужская часть семейства Шульцев. Я устремился к ним навстречу.
Тачки были доверху набиты компостом, и весь он предназначался для меня. Папа Шульц решил преподнести мне сюрприз. Я не находил слов, а когда нашел, то выпалил:
– Папа Шульц, я понятия не имею, когда смогу с вами расплатиться! Он бросил на меня свирепый взгляд.
– О какой плате ты болтаешь? У нас этого компоста завались – из ушей уже прет!
И велел сыновьям вывалить груз на мою «платную грязь». Потом взял вилы и стал аккуратненько перемешивать компост с черноземом, наподобие того, как Мама Шульц добавляет в тесто взбитый белок.
Папа Шульц взял командование на себя, и я перестал терзаться вопросом, как распорядиться «платной грязью». По мнению Папы – а я, как вы понимаете, с ним не спорил – всего этого добра должно было хватить примерно на акр, если смешать его с мертвой почвой. Но он не стал удобрять этот акр целиком; он пустил через мое поле семь полос длиной в две сотни ярдов с промежутками примерно по сорок футов. Мы взялись за тачки – шесть шульцевских плюс одна моя – и распределили смесь вдоль каждой полосы.
После чего, обозначив каменными пирамидками все семь полос, мы тщательно зарыли граблями животворную смесь в каменную пыль на протяжении пяти-шести футов с обеих сторон каждой полосы. К полудню появились нагруженные Мама с Гретхен. Мы сделали перерыв на пикник.
После обеда Йо пришлось отчалить в город, но свою полосу он уже почти закончил. Папа расправился со своей и стал помогать Хьюго и Питеру, которые были еще слишком малы, чтобы искусно орудовать граблями. Я завершил свою полосу и принялся за хвост полоски Йо. К концу дня ко мне на подмогу явился отец, настроившийся проработать весь вечер – стояла светлая фаза, вкалывай хоть ночью, были бы силы, – но выяснилось, что делать больше нечего. Отец тоже не мог придумать, как благодарить Шульцев за помощь. Хочется верить, что в крайнем случае мы и без Шульцев подняли бы ферму – и это, кстати, не исключено, но я в этом далеко не уверен. Первопроходцам нужны хорошие соседи.
Всю следующую неделю я удобрял искусственными нитратами, произведенными в колонии, промежутки между полосами. Конечно, качество не то, что у «платной грязи», зато намного дешевле.
Потом я принялся засевать поле травой – сеял руками, прямо как в Библии, а затем осторожненько прошелся граблями, прикрывая семена почвой. Тут ко мне с визитом явился зануда Сондерс. Он время от времени возникал у нас на поле, когда поблизости не было отца. Думаю, его просто заело одиночество. Семья его все еще жила в городе, а он ютился под каменным навесом высотой в десять футов, который соорудил на скорую руку. Не скажу, чтобы он сильно надрывался над устройством фермы; я вообще не мог понять, на что он рассчитывает.
Я поприветствовал его и продолжил свое занятие.
Он мрачно наблюдал за мной, потом изрек:
– Гляди, как бы ты сердце себе не угробил, юноша.
Я ответил, что насос у меня пока качает без перебоев, к тому же разве сам он, то бишь мистер Сондерс, не вкалывает на поле?
– Черта с два! – фыркнул он.
– Тогда что же вы делаете?
– Покупаю билет, вот что.
– Чего?
– Единственная вещь, которую здесь можно продать, это участок освоенной земли. Я их обыграю в их собственной игре, вот и все. Приведу поле в более или менее сносный вид и сплавлю его какому-нибудь желторотому, а сам с семьей мотану на Землю-матушку. И тебе советую, если ты не круглый дурак. Никакой фермы у тебя здесь не будет. Гиблое это дело.
Мне он уже осточертел, но нахамить человеку в лицо у меня никогда не хватало духа.
– Ну, не знаю. Возьмите, к примеру, мистера Шульца. У него отличная ферма.
– Это у Джонни Яблочное Семечко? – снова фыркнул Сондерс.
– Это у мистера Иоганна Шульца.
– Ну я и говорю – Джонни Яблочное Семечко. В городе его все так зовут. Он же чокнутый. Знаешь, чего он отмочил? Сунул мне горстку яблочных семечек, да с таким видом, будто Соломоновы сокровища вручает!
Я на минуту прервал работу.
– По-вашему, это не сокровище?
Сондерс сплюнул.
– Да он просто клоун.
Я приподнял грабли:
– Мистер Сондерс, вы стоите на моей земле, в моем частном владении. Даю вам две секунды, чтобы испариться. И чтоб я вас больше здесь не видел! Он попятился:
– Эй! Прекрати! Чего граблями-то размахался!
– Вали отсюда! – сказал я.
Он и свалил.
Теперь главной проблемой стала постройка дома. Дело в том, что на Ганимеде все время немножко трясет. Это связано с «изостазией», которая в сущности означает просто «равномерное давление»: так по научному называют процесс, когда горы и моря уравновешивают друг дружку и создают на всей планете одинаковую силу тяжести.
Связано это и с приливами тоже, как ни странно, – ведь на Ганимеде приливов как таковых не существует. Солнце от нас слишком далеко, а к Юпитеру Ганимед все время повернут одним и тем же боком. Конечно, в лагуне Серенидад бывают небольшие приливы-отливы, вызванные приближением Европы или даже Ио и Каллисто, но настоящих приливов, как в Тихом океане, здесь не бывает.
Правда, у Ганимеда есть приливно-отливная наследственность – но только в замороженном виде. Мистер Хукер, главный метеоролог, объясняет это тем, что Ганимед, когда он замерз и прекратил вращаться, находился ближе к Юпитеру, чем сейчас, и на нашей планетке образовалось нечто вроде ископаемой приливной выпуклости. На Луне тоже есть такая штука.
А затем сюда пришли люди, растопили ледяные шапки и создали атмосферу. Это вызвало разбалансировку давления, и теперь изостатическое равновесие восстанавливается. Результат: непрерывные слабенькие землетрясения. Я как-никак родом из Калифорнии, а потому хотел построить сейсмоустойчивый дом. У Шульцев дом был укреплен, и мне это нравилось, хотя трясло нас еле заметно, даже человека с ног не сбивало, не говоря уже о доме. Оттого-то большинство колонистов на это дело наплевали: слишком много трудов нужно положить, чтобы сделать каменное здание сейсмоустойчивым. И не только трудов, но, что еще хуже, денег. Список инструментов, которыми по контракту должны были обеспечить фермера, выглядел вполне прилично: тут тебе и мотыга, и обычная лопата, и совковая, и тачка, и ручной культиватор, и ведро – в общем, чего только нет. Но стоит приступить к работе, как сразу обнаруживается, что нужна еще целая куча вещей, и приходится покупать их на толкучке. Пока я строил дом, я по уши залез в долги – задолжал почти полтора акра освоенной земли.
И как всегда, пришлось пойти на компромисс. Одну комнату обязательно надо было сделать сейсмоустойчивой – я имею в виду комнату Пегги. Пегги чувствовала себя день ото дня все лучше, но низкое давление ей еще долго будет противопоказано. Если все семейство переберется на ферму, комнату Пегги нужно будет задраить и устроить перед ней воздушный шлюз. Значит, понадобится еще и импеллер. А все это денежек стоит.
Пришлось одолжить еще два акра. Отец пытался взять кредит, но ему без обиняков дали понять, что фермеры считаются кредитоспособными – в отличие от инженеров. Так что вопрос решился сам собой. Сделаем одну сейсмоустойчивую комнату, со временем можно будет пристроить к ней другие помещения. А пока в доме будет гостиная, она же моя спальня, отдельная крошечная спальня для Джорджа и Молли, в которой и коту не развернуться, и комната Пегги. Все помещения, кроме комнаты Пегги, построим из сухого камня и покроем патентованной крышей.
Не густо, верно? Ну да ничего. Эйб Линкольн начинал с меньшего. Как только я засеял поле, сразу принялся резать камень. Вибропила очень похожа на вибродрель, с той лишь разницей, что она не сверлит дырку, а делает тончайший, с волосок, разрез. Включив питание, нужно быть чертовски осторожным, чтобы не отхватить собственный палец, зато резать ею камень – сплошное удовольствие. По контракту вам выдают пилу в бесплатное пользование на сорок восемь часов, а если есть желание, можете пилить еще сорок восемь, но уже за плату, хотя и небольшую. Я поднапрягся и закончил все за двое бесплатных суток. Неохота было опять залезать в долги, тем более что я нацелился еще на одно приобретение. Эти штуки появились здесь пару лет назад: мерцающие прожекторы. Папа Шульц установил их у себя на поле и в итоге почти удвоил урожай. Земные растения не привыкли проводить трое с половиной суток в кромешном мраке, но если во время темной фазы их подсвечивать короткими вспышками, старый добрый фотосинтез оживает и начинает работать.
Однако с прожекторами придется повременить.
Дом мне построили скауты. Я имею в виду отделение, в котором я теперь состоял, то есть «Пришельцев». Для меня это был сюрприз – и в то же время не совсем сюрприз, потому что дом нужен каждому эмигранту, а в одиночку его не соорудишь. Я сам помогал уже на шести стройках – не из великодушия, не поймите меня неправильно. Просто надо было поучиться, поднабраться опыта. Но скауты объявились даже раньше, чем я успел бросить клич. Отделение, чеканя шаг, возникло на шоссе, Сергей довел его до пригорка, скомандовал: «Стой!» – и сурово обратился ко мне:
– Билл, ты уплатил скаутские взносы?
– Сам знаешь, что уплатил.
– Тогда можешь помогать. Только не путайся под ногами.
Он внезапно улыбнулся, и до меня дошло, что надо мной подшучивают. Сергей обернулся к отряду и закричал:
– К постройке дома – готовсь! Разойдись и налетай!
И вдруг все завертелось, как в старых телекомедиях с ускоренными кадрами. В жизни не видал, чтобы люди так вкалывали. Вот что я вам скажу: чтобы быть скаутом, вовсе не обязательно носить скаутскую форму. Мы так и жили без формы – просто не могли ее себе позволить.
Вместе с «Пришельцами» явились Вик Шульц и Хэнк Джонс, оба из отделения «Тяжелый рок», и Дуг Окахима, который даже не состоял в нашем отряде, а был членом отряда Баден-Пауэлла. У меня потеплело на душе. В последнее время я редко виделся со старыми приятелями: в светлые фазы пахал допоздна и пропускал собрания, а в темные… Девять миль по морозцу после ужина до города – тут хочешь не хочешь, а призадумаешься.
Даже совесть кольнула: я и не вспоминал о своих друзьях, а вот они меня не забыли. Я дал себе слово ходить на собрания, независимо от того, насколько буду измотан. А также сдать экзамены на две нашивки – при первой же возможности.
Тут я вспомнил еще об одном незаконченном дельце – о Горлодере Эдвардсе. Но взять выходной, чтобы заловить этого козла и дать ему по морде, – слишком дорогое удовольствие, когда ты занят на ферме. А кроме того, мне не повредит еще немного нарастить мышцы, фунтов этак на десять; повторение нашей прошлой стычки мне как-то не улыбалось.
Откуда ни возьмись появился отец с двумя своими коллегами и сразу возглавил процесс герметизации комнаты Пегги. Его появление навело меня на мысль, что он был в курсе нашествия скаутов, в чем он и сознался. Идея принадлежала Сергею – потому-то отец и промолчал, когда я недавно намекнул, что пора, мол, созывать соседей.
Я отвел его в сторону.
– Джордж, скажи ради всего святого, чем мы будем их кормить?
– Об этом не волнуйся.
– Но я не могу не волноваться!
Всем известно, что хозяин возводимого жилища обязан обеспечить работающих харчами, но меня-то застали врасплох!
– Говорю, не волнуйся, – повторил отец.
И в ту же минуту я понял почему: на горизонте появились Молли, Мама Шульц, Гретхен, сестра Сергея Марушка и две подружки Пегги. А то, что они притащили с собой, на Земле могло только присниться. Пикник удался на славу: Сергею еле удалось заставить отряд снова приняться за работу. Теоретически всю снедь для пикника приготовила Молли в доме у Шульцев, но я-то знаю Маму Шульц: будем смотреть правде в глаза – Молли не ахти какая повариха.
Молли принесла мне записочку от Пегги: «Дорогой Билл, пожалуйста, приходи сегодня вечером в город и расскажи мне обо всем. Очень прошу, пожалуйста!» Я сказал Молли, что схожу.
В восемнадцать ноль-ноль приладили крышу – и дом был готов. Только дверь не навесили: ее еще надо купить на толкучке. И силовую установку мы поставим лишь через неделю. Но от дождя укрыться есть где, и даже крошечный хлев для коровы есть – хотя откуда у меня корова?
Глава 15.
Зачем мы сюда пожаловали?
Судя по записям у меня в дневнике, в новый дом мы перебрались в первый день весны.
Гретхен помогла мне подготовиться к встрече. Я предложил пригласить и Марушку, поскольку дел было невпроворот, но Гретхен с таким надутым видом фыркнула: «Как хочешь!», что я не стал настаивать. Странный народ эти женщины. Хотя Гретхен и впрямь превосходная хозяйка.
Я ночевал в доме с тех пор, как его соорудили, несмотря на то что техники из инженерной конторы установили антенну на крыше и подключили тепло и свет гораздо позже. Но до зимы они успели, и я целый месяц с наслаждением занимался внутренней отделкой дома, а попутно собирал запасы льда на лето. Лед я стаскивал в овраг возле дома, туда, где собирался посадить яблони: пока не построю настоящий погреб, пускай лед хранится там. Первые месяцы после переезда семьи я вспоминаю как самые счастливые в моей жизни. Мы снова были вместе, и это было хорошо. Отец по-прежнему проводил большую часть темных фаз в городе, работая на полставки; ему хотелось закончить разработку проекта и побыстрее расплатиться с долгами. Зато в светлые фазы мы пахали почти круглосуточно, бок о бок или по крайней мере неподалеку друг от друга.
Молли, по всей видимости, понравилось быть домохозяйкой. Я учил ее стряпать, и она схватывала все на лету. Приготовление пищи на Ганимеде – настоящее искусство. Как правило, приходится готовить под давлением, даже жарить, поскольку вода закипает при температуре чуть выше 104 градусов 23. Вы можете помешивать закипевшую воду пальцем, только не слишком долго, конечно. Затем Молли перешла в подмастерья к Маме Шульц. Я не возражал: Мама Шульц прирожденный художник, Молли под ее руководством станет настоящей поварихой.
Пегги приходилось постоянно жить в своей комнате, но мы надеялись, что скоро она сможет выйти. Мы снизили у нее давление до восьми фунтов, половина на половину кислород с азотом, и собирались там за обедом. Вообще-то я не выношу эту вязкую густую атмосферу, но ради того, чтобы вместе посидеть за обеденным столом, можно пойти на жертвы. В конце концов я так привык к смене давлений, что даже боли в ушах не чувствовал. Впрочем, если было желание, Пегги могла прогуляться. Из города мы привезли ее в прозрачном пузыреносилках – еще одна вещь, купленная в кредит! – а отец присобачил туда кислородный баллон от старого космического костюма, который пожертвовали сотрудники из команды проекта «Юпитер». Пегги забиралась в пузырь, закрывалась, мы снижали давление у нее в комнате и выносили ее на волю – позагорать на солнышке, полюбоваться на горы и озеро и поглазеть, как мы с отцом работаем на поле. Прозрачный пластик пузыря пропускал ультрафиолетовые лучи, и Пегги это шло на пользу. Она была такая маленькая и щупленькая, что таскать ее в носилках не составляло никакого труда. Светлые фазы она в основном проводила на воздухе.
Поначалу у нас в хозяйстве была курочка-несушка, пятнадцать оплодотворенных яиц и пара кроликов. Вскоре на столе появились мясные блюда. Пегги мы внушали, что жареных цыплят, которых мы уплетаем за обедом, нам поставляют Шульцы; по-моему, она верила. Я ежедневно наведывался к Шульцам за свежим молоком для Пегги, но в середине лета мне подвернулся шанс приобрести в кредит и за вполне разумную цену симпатичную буренку-двухлетку. Пегги назвала ее Мэйбл и очень сокрушалась, что не может ее погладить. Дел на ферме – знай только поворачивайся. Я так и не выбрал время, чтобы сдать экзамены, и со скаутскими собраниями дело обстояло не лучше. Слишком уж много забот навалилось. К примеру, сооружение пруда в лагуне Серенидад. Здесь были и планктон, и водоросли, но рыба пока не водилась. И даже когда она появится, разрешение на ловлю дадут не скоро. Поэтому я вырыл пруд, и мы стали на китайский манер разводить в нем рыбу.
Поле тоже требовало неустанной заботы. Мой травяной ковер удержал-таки почву, и мы решили, что пора запускать туда земляных червей Отец хотел послать образец почвы в город на анализ, но тут к нам заглянул Папа Шульц. Услышав про наши сомнения, он взял горсть земли, помял в ладони, понюхал, пожевал – и заявил, что можно смело заселять червей. Я так и сделал, и черви прижились. Мы то и дело встречали их во время пахоты. По тому, как взошла трава, сразу было видно, где проходят полосы с «платной грязью». Видны были и участки, пораженные инфекцией, но их оказалось немного. Предстояло еще ой как потрудиться, прежде чем полосы сольются воедино и мы сможем подумать об аренде «жевалки», чтобы обработать еще полтора акра, используя для их оплодотворения наш собственный суглинок и компост. И только после этого, то есть значительно позже, можно будет взяться за расчистку следующих нескольких акров.
Мы посадили рассаду – морковь, салат, свеклу, капусту, брюссельскую капусту, картошку и капусту спаржевую. А между грядками посеяли рожь. Мне хотелось засеять хоть один акр пшеницей, но земли пока было маловато. Рядом с домом мы разбили небольшой огородик, где росли помидоры, тыква, горох и бобы. Это «пчелиные» растения, и Молли опыляла их вручную – безумно утомительное занятие. Мы мечтали, что когда-нибудь обзаведемся своим ульем; энтомологи из отдела биономии вкалывали до седьмого пота, пытаясь вывести пчел, приспособленных к нашим условиям. Дело в том, что, хотя у нас сила тяжести меньше земной только втрое, давление воздуха ниже почти в пять раз, а пчелам это не нравится – летать им, видите ли, тяжело.
А может, пчелы просто консервативны по натуре.
Наверное, я и впрямь был счастлив – или слишком занят и измотан, чтобы чувствовать себя несчастным – вплоть до следующей зимы.
Сначала зима показалась мне просто курортом. Делать было почти нечего – разве только лед натаскать да присмотреть за коровой, кроликами и цыплятами. Выдохся я до предела, нервы стали ни к черту, но сам я этого не замечал. Молли, думаю, устала не меньше моего, однако терпела и молчала, хотя и непривычна была к сельской жизни, не умела так ловко вести хозяйство, как Мама Шульц, например.
Молли мечтала о том, чтобы в доме наконец появился водопровод. Но при нашем раскладе в ближайшем будущем ей это не светило. Я, разумеется, носил ей воду из ручья, в котором каждый раз приходилось долбить новую полынью, но воды не хватало. Впрочем, Молли никогда не жаловалась вслух. Отец тоже не жаловался, однако на щеках у него образовались глубокие складки, сбегавшие от носа ко рту, и их не скрадывала даже борода. В основном, конечно, из-за Пегги.
Гретхен помогла мне подготовиться к встрече. Я предложил пригласить и Марушку, поскольку дел было невпроворот, но Гретхен с таким надутым видом фыркнула: «Как хочешь!», что я не стал настаивать. Странный народ эти женщины. Хотя Гретхен и впрямь превосходная хозяйка.
Я ночевал в доме с тех пор, как его соорудили, несмотря на то что техники из инженерной конторы установили антенну на крыше и подключили тепло и свет гораздо позже. Но до зимы они успели, и я целый месяц с наслаждением занимался внутренней отделкой дома, а попутно собирал запасы льда на лето. Лед я стаскивал в овраг возле дома, туда, где собирался посадить яблони: пока не построю настоящий погреб, пускай лед хранится там. Первые месяцы после переезда семьи я вспоминаю как самые счастливые в моей жизни. Мы снова были вместе, и это было хорошо. Отец по-прежнему проводил большую часть темных фаз в городе, работая на полставки; ему хотелось закончить разработку проекта и побыстрее расплатиться с долгами. Зато в светлые фазы мы пахали почти круглосуточно, бок о бок или по крайней мере неподалеку друг от друга.
Молли, по всей видимости, понравилось быть домохозяйкой. Я учил ее стряпать, и она схватывала все на лету. Приготовление пищи на Ганимеде – настоящее искусство. Как правило, приходится готовить под давлением, даже жарить, поскольку вода закипает при температуре чуть выше 104 градусов 23. Вы можете помешивать закипевшую воду пальцем, только не слишком долго, конечно. Затем Молли перешла в подмастерья к Маме Шульц. Я не возражал: Мама Шульц прирожденный художник, Молли под ее руководством станет настоящей поварихой.
Пегги приходилось постоянно жить в своей комнате, но мы надеялись, что скоро она сможет выйти. Мы снизили у нее давление до восьми фунтов, половина на половину кислород с азотом, и собирались там за обедом. Вообще-то я не выношу эту вязкую густую атмосферу, но ради того, чтобы вместе посидеть за обеденным столом, можно пойти на жертвы. В конце концов я так привык к смене давлений, что даже боли в ушах не чувствовал. Впрочем, если было желание, Пегги могла прогуляться. Из города мы привезли ее в прозрачном пузыреносилках – еще одна вещь, купленная в кредит! – а отец присобачил туда кислородный баллон от старого космического костюма, который пожертвовали сотрудники из команды проекта «Юпитер». Пегги забиралась в пузырь, закрывалась, мы снижали давление у нее в комнате и выносили ее на волю – позагорать на солнышке, полюбоваться на горы и озеро и поглазеть, как мы с отцом работаем на поле. Прозрачный пластик пузыря пропускал ультрафиолетовые лучи, и Пегги это шло на пользу. Она была такая маленькая и щупленькая, что таскать ее в носилках не составляло никакого труда. Светлые фазы она в основном проводила на воздухе.
Поначалу у нас в хозяйстве была курочка-несушка, пятнадцать оплодотворенных яиц и пара кроликов. Вскоре на столе появились мясные блюда. Пегги мы внушали, что жареных цыплят, которых мы уплетаем за обедом, нам поставляют Шульцы; по-моему, она верила. Я ежедневно наведывался к Шульцам за свежим молоком для Пегги, но в середине лета мне подвернулся шанс приобрести в кредит и за вполне разумную цену симпатичную буренку-двухлетку. Пегги назвала ее Мэйбл и очень сокрушалась, что не может ее погладить. Дел на ферме – знай только поворачивайся. Я так и не выбрал время, чтобы сдать экзамены, и со скаутскими собраниями дело обстояло не лучше. Слишком уж много забот навалилось. К примеру, сооружение пруда в лагуне Серенидад. Здесь были и планктон, и водоросли, но рыба пока не водилась. И даже когда она появится, разрешение на ловлю дадут не скоро. Поэтому я вырыл пруд, и мы стали на китайский манер разводить в нем рыбу.
Поле тоже требовало неустанной заботы. Мой травяной ковер удержал-таки почву, и мы решили, что пора запускать туда земляных червей Отец хотел послать образец почвы в город на анализ, но тут к нам заглянул Папа Шульц. Услышав про наши сомнения, он взял горсть земли, помял в ладони, понюхал, пожевал – и заявил, что можно смело заселять червей. Я так и сделал, и черви прижились. Мы то и дело встречали их во время пахоты. По тому, как взошла трава, сразу было видно, где проходят полосы с «платной грязью». Видны были и участки, пораженные инфекцией, но их оказалось немного. Предстояло еще ой как потрудиться, прежде чем полосы сольются воедино и мы сможем подумать об аренде «жевалки», чтобы обработать еще полтора акра, используя для их оплодотворения наш собственный суглинок и компост. И только после этого, то есть значительно позже, можно будет взяться за расчистку следующих нескольких акров.
Мы посадили рассаду – морковь, салат, свеклу, капусту, брюссельскую капусту, картошку и капусту спаржевую. А между грядками посеяли рожь. Мне хотелось засеять хоть один акр пшеницей, но земли пока было маловато. Рядом с домом мы разбили небольшой огородик, где росли помидоры, тыква, горох и бобы. Это «пчелиные» растения, и Молли опыляла их вручную – безумно утомительное занятие. Мы мечтали, что когда-нибудь обзаведемся своим ульем; энтомологи из отдела биономии вкалывали до седьмого пота, пытаясь вывести пчел, приспособленных к нашим условиям. Дело в том, что, хотя у нас сила тяжести меньше земной только втрое, давление воздуха ниже почти в пять раз, а пчелам это не нравится – летать им, видите ли, тяжело.
А может, пчелы просто консервативны по натуре.
Наверное, я и впрямь был счастлив – или слишком занят и измотан, чтобы чувствовать себя несчастным – вплоть до следующей зимы.
Сначала зима показалась мне просто курортом. Делать было почти нечего – разве только лед натаскать да присмотреть за коровой, кроликами и цыплятами. Выдохся я до предела, нервы стали ни к черту, но сам я этого не замечал. Молли, думаю, устала не меньше моего, однако терпела и молчала, хотя и непривычна была к сельской жизни, не умела так ловко вести хозяйство, как Мама Шульц, например.
Молли мечтала о том, чтобы в доме наконец появился водопровод. Но при нашем раскладе в ближайшем будущем ей это не светило. Я, разумеется, носил ей воду из ручья, в котором каждый раз приходилось долбить новую полынью, но воды не хватало. Впрочем, Молли никогда не жаловалась вслух. Отец тоже не жаловался, однако на щеках у него образовались глубокие складки, сбегавшие от носа ко рту, и их не скрадывала даже борода. В основном, конечно, из-за Пегги.