Когда мы перевезли ее на ферму, Пегги очень оживилась. Мы постепенно снижали у нее в комнате давление, и она с жаром уверяла, что чувствует себя прекрасно, и все канючила, чтобы ей разрешили выйти на свежий воздух. Как-то раз, по совету доктора Арчибальда, мы ее вывели – кровь носом у нее, правда, не пошла, но через десять минут она запросилась обратно. Пегги здесь не приживалась. И не только из-за давления: этот мир был для нее чужим. Она в него не вписывалась, не могла пустить в нем корни и расти. Видели вы когда-нибудь, как чахнет пересаженное растение? Очень похоже. Дом Пегги остался на Земле.
Мы не то чтобы совсем уж бедствовали, но что ни говори, а есть большая разница между жизнью зажиточного фермера, к примеру такого, как Папа Шульц, когда у вас на скотном дворе навалом коровьего навоза, в погребе висят окорока, а в доме все удобства, включая водопровод, – и существованием голодранцев вроде нас, пытающихся встать на ноги на клочке целины и по уши завязших в долгах. Мы эту разницу ощутили на собственной шкуре и зимой смогли подумать о ней на досуге.
Как-то в четверг мы собрались после обеда в комнате Пегги. Только что началась темная фаза, отцу пора было возвращаться в город; мы, как правило, устраивали перед его уходом небольшие посиделки. Молли штопала, Пегги с Джорджем играли в криббидж. Я вытащил аккордеон и принялся перебирать клавиши. Настроение у всех было умиротворенное. Не знаю, как меня угораздило, но я вдруг обнаружил, что наигрываю мелодию «Зеленых холмов Земли». Давненько я ее не вспоминал.
Отгремев фортиссимо «Терры сыны уходят в полет! Ракеты с ревом мчат нас вперед!», я вдруг подумал, что ракеты давно уже летают безо всякого рева. Эта мысль все еще вертелась у меня в голове, когда я дошел до припева, который поют очень тихо: «Мы Господа молим о последней посадке на шарике нашем родном…»
Я поднял глаза и увидел, что по щекам у Молли катятся слезы. Руки бы мне повыдергать, честное слово! Я оборвал мелодию, бросил пронзительно вскрикнувший аккордеон и встал.
– Что стряслось, Билли? – спросил отец.
Я пробормотал что-то о необходимости пойти взглянуть на Мэйбл. Вышел в гостиную, оделся, вылез на улицу, но к хлеву даже не подошел. Кругом намело сугробы, тьма стояла – хоть глаз выколи, хотя Солнце зашло всего пару часов назад. Снегопад утих, но тучи над головой заслоняли Юпитер.
Потом на западе чуть посветлело, в просвет пробились закатные солнечные лучи. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел в этом призрачном свете горы, заснеженные до самых подножий и уходящие верхушками в облака, озеро – припорошенную снегом ледяную пластину – и причудливые тени валунов за полем. Картина как нельзя лучше соответствовала моему настроению. Именно в такое место и нужно ссылать людей отбывать наказание за долгую грешную жизнь.
Я стоял и думал – каким ветром меня-то сюда занесло?
Тучи на западе расступились еще чуть-чуть, и низко над горизонтом, прямо над той точкой, где село Солнце, показалась яркая зеленая звезда. Это была Земля.
Не помню, сколько я так простоял. Кто-то вдруг положил мне руку на плечо – я вздрогнул. Отец, закутанный до ушей для девятимильного перехода в снегу и во мгле, спросил:
– Что с тобой, сынок?
Я хотел ответить, но язык у меня примерз к гортани. В конце концов я выдохнул:
– Отец, зачем мы сюда пожаловали?
– Гм… Ты этого хотел. Помнишь?
– Помню, – согласился я.
– Но настоящая, основная причина, зачем мы пожаловали сюда, это чтобы уберечь твоих внуков от голода. Земля перенаселена, Билл. Я снова посмотрел на Землю. И сказал:
– Отец, я сделал открытие. Жизнь – нечто большее, чем трехразовое питание. Конечно, мы соберем урожай – на таком черноземе и бильярдный шар волосней обрастет. Но на внуков особо не рассчитывай: не хочу обрекать своих детей на такую жизнь. Теперь я знаю, в чем наша ошибка.
– Ты не прав, Билл. Твои дети полюбят этот мир, так же, как эскимосы любят свою родину.
– Сомневаюсь, что можно полюбить этот ад.
– Но ведь предки эскимосов не были эскимосами. Они тоже были иммигранты. Если ты пошлешь своих детей на Землю, в школу например, они будут тосковать по Ганимеду. А Землю возненавидят. Они там будут весить непривычно много, воздух им придется не по нутру, климат – не по душе, да и люди тоже.
– Хм-м… Слушай, Джордж, а тебе здесь нравится? Ты доволен, что мы сюда приехали?
Отец долго молчал. И наконец произнес:
– Я беспокоюсь за Пегги, Билл.
– Да, я знаю. Но сам ты как? И Молли?
– За Молли я спокоен. У женщин часто бывают перепады настроения, это не страшно. – Он встряхнулся и сказал: – Мне пора. Иди домой, пусть Молли нальет тебе чаю. А потом сходи взгляни на кроликов. Сдается мне, крольчиха вот-вот разродится – не потерять бы потомство.
Отец сгорбился и побрел к дороге. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся во мраке, а потом пошел домой.
Глава 16.
Мы не то чтобы совсем уж бедствовали, но что ни говори, а есть большая разница между жизнью зажиточного фермера, к примеру такого, как Папа Шульц, когда у вас на скотном дворе навалом коровьего навоза, в погребе висят окорока, а в доме все удобства, включая водопровод, – и существованием голодранцев вроде нас, пытающихся встать на ноги на клочке целины и по уши завязших в долгах. Мы эту разницу ощутили на собственной шкуре и зимой смогли подумать о ней на досуге.
Как-то в четверг мы собрались после обеда в комнате Пегги. Только что началась темная фаза, отцу пора было возвращаться в город; мы, как правило, устраивали перед его уходом небольшие посиделки. Молли штопала, Пегги с Джорджем играли в криббидж. Я вытащил аккордеон и принялся перебирать клавиши. Настроение у всех было умиротворенное. Не знаю, как меня угораздило, но я вдруг обнаружил, что наигрываю мелодию «Зеленых холмов Земли». Давненько я ее не вспоминал.
Отгремев фортиссимо «Терры сыны уходят в полет! Ракеты с ревом мчат нас вперед!», я вдруг подумал, что ракеты давно уже летают безо всякого рева. Эта мысль все еще вертелась у меня в голове, когда я дошел до припева, который поют очень тихо: «Мы Господа молим о последней посадке на шарике нашем родном…»
Я поднял глаза и увидел, что по щекам у Молли катятся слезы. Руки бы мне повыдергать, честное слово! Я оборвал мелодию, бросил пронзительно вскрикнувший аккордеон и встал.
– Что стряслось, Билли? – спросил отец.
Я пробормотал что-то о необходимости пойти взглянуть на Мэйбл. Вышел в гостиную, оделся, вылез на улицу, но к хлеву даже не подошел. Кругом намело сугробы, тьма стояла – хоть глаз выколи, хотя Солнце зашло всего пару часов назад. Снегопад утих, но тучи над головой заслоняли Юпитер.
Потом на западе чуть посветлело, в просвет пробились закатные солнечные лучи. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел в этом призрачном свете горы, заснеженные до самых подножий и уходящие верхушками в облака, озеро – припорошенную снегом ледяную пластину – и причудливые тени валунов за полем. Картина как нельзя лучше соответствовала моему настроению. Именно в такое место и нужно ссылать людей отбывать наказание за долгую грешную жизнь.
Я стоял и думал – каким ветром меня-то сюда занесло?
Тучи на западе расступились еще чуть-чуть, и низко над горизонтом, прямо над той точкой, где село Солнце, показалась яркая зеленая звезда. Это была Земля.
Не помню, сколько я так простоял. Кто-то вдруг положил мне руку на плечо – я вздрогнул. Отец, закутанный до ушей для девятимильного перехода в снегу и во мгле, спросил:
– Что с тобой, сынок?
Я хотел ответить, но язык у меня примерз к гортани. В конце концов я выдохнул:
– Отец, зачем мы сюда пожаловали?
– Гм… Ты этого хотел. Помнишь?
– Помню, – согласился я.
– Но настоящая, основная причина, зачем мы пожаловали сюда, это чтобы уберечь твоих внуков от голода. Земля перенаселена, Билл. Я снова посмотрел на Землю. И сказал:
– Отец, я сделал открытие. Жизнь – нечто большее, чем трехразовое питание. Конечно, мы соберем урожай – на таком черноземе и бильярдный шар волосней обрастет. Но на внуков особо не рассчитывай: не хочу обрекать своих детей на такую жизнь. Теперь я знаю, в чем наша ошибка.
– Ты не прав, Билл. Твои дети полюбят этот мир, так же, как эскимосы любят свою родину.
– Сомневаюсь, что можно полюбить этот ад.
– Но ведь предки эскимосов не были эскимосами. Они тоже были иммигранты. Если ты пошлешь своих детей на Землю, в школу например, они будут тосковать по Ганимеду. А Землю возненавидят. Они там будут весить непривычно много, воздух им придется не по нутру, климат – не по душе, да и люди тоже.
– Хм-м… Слушай, Джордж, а тебе здесь нравится? Ты доволен, что мы сюда приехали?
Отец долго молчал. И наконец произнес:
– Я беспокоюсь за Пегги, Билл.
– Да, я знаю. Но сам ты как? И Молли?
– За Молли я спокоен. У женщин часто бывают перепады настроения, это не страшно. – Он встряхнулся и сказал: – Мне пора. Иди домой, пусть Молли нальет тебе чаю. А потом сходи взгляни на кроликов. Сдается мне, крольчиха вот-вот разродится – не потерять бы потомство.
Отец сгорбился и побрел к дороге. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся во мраке, а потом пошел домой.
Глава 16.
По линеечке
И вдруг наступила весна, и все стало замечательно.
Даже зима показалась милее, когда миновала. Без нее нам пришлось бы туго; замерзание и оттаивание просто необходимо для почвы, не говоря уже о том, что многие зерновые не дают урожая без холода. Словом, четыре недели плохой погоды – вполне терпимое испытание.
С наступлением весны отец прекратил работу в городе, и мы на пару впряглись в посевную. Я взял в аренду самоходную тележку и прошелся вдоль полос, распределяя в промежутках между ними живую почву. Потом мы чуть не сломали себе спины, подготавливая овраг к посадке яблонь. Как только Папа Шульц презентовал мне семечки, я тут же засунул их в горшки с землей и держал в доме, сначала у Шульцев, потом у нас. Шесть из них проросли, а теперь саженцы уже вымахали почти на два фута.
Интересно, приживутся ли они на воле? Не исключено, что на зиму их придется перемещать обратно в дом, но попытаться все же стоит.
Отца тоже заинтересовал этот эксперимент, и не столько из-за фруктов, сколько из-за древесины. Казалось бы, древесина – материал устаревший, а поди попробуй, обойдись без него!
Джордж, по-моему, грезил видом Большого Сахарного хребта, покрытого высокими стройными соснами… может быть, когда-нибудь.
Так что мы углубили овраг, провели туда дренажные трубы, расширили его, вбухали заготовленный зимой компост и присыпали драгоценным черноземом. Места хватило бы яблонь на двадцать, но мы высадили только шесть саженцев-малюток. Папа Шульц явился и лично благословил своих питомцев. Затем он зашел в дом поздороваться с Пегги и заполнил собою всю ее комнатку. Джордж говорит – когда Папа делает вдох, давление в комнате падает.
Чуть позже Папа с отцом перебрались в гостиную потолковать. Я собирался выйти, но отец остановил меня вопросом:
– Билл, а не пробить ли нам здесь окно? – И показал на глухую стенку.
– Чего? – изумился я. – Так ведь все тепло же мигом выдует!
– Я имею в виду настоящее окно, застекленное.
– А-а!
Я задумался. Мне еще не доводилось жить в доме с окнами, мы всегда снимали квартиру. Окна я, конечно, видал – на Земле, в сельских домах, – но на Ганимеде построек с окнами не было. Мне даже в голову не приходило, что они тут могут быть.
– Папа Шульц собирается пробить у себя окно, – продолжал отец. – Мне кажется, это будет славно: сидеть светлыми вечерами дома и любоваться видом на озеро.
– В доме должны быть окна и камин, – убежденно промолвил Папа. – Теперь, когда у нас производят стекло, я хочу иметь вид из окна.
– Триста лет человечество глядело через стеклянные окна, – кивнул отец, – а потом заперло себя в крохотных кондиционированных каморках и стало глазеть на дурацкие телеизображения. Так и на Луне можно жить, какая разница? Идея меня ошеломила, но вдохновила. В городе, я знал, были стекольные мастерские. Джордж говорит, что изготовление стекла – одно из древнейших ремесел, если не самое древнее, и определенно одно из простейших. Но я-то думал, что они там делают бутылки и тарелки, а вовсе не оконные стекла. На толкучке уже появились стеклянные бутылки в десять раз дешевле, чем импортные.
Окно с видом – нет, идея и впрямь хороша! Можно сделать одно окно на южной стороне, с видом на озеро, а другое – на северной, чтобы любоваться горами. А почему бы не на потолке? Лежишь себе на коечке, а старина Юпитер перед тобой как на ладони!
Не горячись, Уильям, сказал я себе; ты сейчас построишь целый стеклянный замок. Когда Папа Шульц ушел, мы еще раз обсудили с Джорджем эту тему.
– Слушай, – сказал я, – я насчет идеи с окнами. Идея что надо, особенно для Пегги. Вопрос в том, по карману ли нам она?
– Думаю, да.
– Я имею в виду: сможем ли мы позволить себе эту роскошь, но чтобы тебе не пришлось возвращаться на работу в город? Ты себя загонишь до смерти, а это ни к чему. Теперь мы в состоянии прокормиться тем, что дает ферма.
– Я намеревался поговорить с тобой об этом, – кивнул отец. – Я уже почти решил уволиться, Билл, но мне не хочется бросать преподавание в субботней школе.
– Тебе обязательно там оставаться?
– Видишь ли, Билл, мне нравится читать лекции. А о деньгах не беспокойся: мы получим стекло бесплатно, как чаевые за разработку технологии процесса – твой старик не зря просиживает штаны в конторе. А теперь давай-ка за работу. В пятнадцать часов по расписанию дождь.
Недели через три после этого разговора должен был состояться небесный парад. Событие это чрезвычайно редкое – когда Ганимед, Каллисто, Ио и Европа выстраиваются строго по линеечке по одну сторону от Юпитера. Вообще-то раз в каждые семьсот два дня они пытаются это сделать, но безуспешно. Дело в том, что период обращения у них очень разный – от двух дней у Ио до более двух недель у Каллисто, и разрыв во времени получается неровным. А кроме того, орбиты у них имеют различную эксцентричность и пролегают не совсем в одной плоскости.
Так что, сами понимаете, небесный парад – событие из ряда вон выходящее. К тому же на сей раз на одной прямой вместе со спутниками окажется и Солнце, а Юпитер будет в полной фазе. Мистер Хукер, главный метеоролог, заявил, что, согласно подсчетам, такое четкое построение повторится не раньше чем через двести тысяч лет. Неудивительно, что все мы с нетерпением ожидали этого зрелища. Ученые, работавшие над проектом «Юпитер», тоже засуетились, готовясь к наблюдению за парадом.
Ведь благодаря тому что построение произойдет во время полной юпитерианской фазы, не только шестое небесное тело – Солнце – окажется в строю, но все это будет видно невооруженным глазом, поскольку тени от Ганимеда и Каллисто достигнут центра Юпитера одновременно с Ио и Европой.
Полная фаза у Юпитера наступает в шесть часов утра в субботу; в четыре тридцать мы встали, а в пять уже вышли на улицу. Мы с Джорджем вынесли на носилках Пегги. И успели как раз вовремя.
Стояла безоблачная летняя ночь, ясная и светлая. Над головой, словно воздушный шар, сиял старик Юпитер. Ио робко «поцеловала» его восточный краешек – «первый контакт», как говорят астрономы. Европа уже переползла за восточный край Юпитера, и мне пришлось прищуриться, чтобы ее разглядеть. Когда спутник в форме полумесяца, его движение проследить нетрудно, но округлившись он почти сливается с фоном. Однако Ио с Европой хоть чуточку, но ярче Юпитера, к тому же они нарушают его полосатый узор и таким образом позволяют себя обнаружить.
Уже на фоне Юпитера, но еще в восточной его половине – где-то на полпути к центру – ползли тени Ганимеда и Каллисто. Я бы не смог разобрать, какая из них чья, если бы не знал, что тень Ганимеда должна быть восточнее. Выглядели они просто круглыми черными точками. Три тысячи миль – сущая мелочь, когда их наложишь на диск диаметром восемьдесят девять тысяч миль. Ио была чуть побольше, чем эти точки, Европа же значительно их превосходила – выглядела почти как Луна с Земли.
Мы почувствовали слабый толчок, но не обратили на него внимания – дело привычное. К тому же в этот момент Ио «поцеловала» Европу и начала понемножку скользить за нее (или под нее).
Все они ползли по лицу Юпитера: спутники довольно быстро, тени – медленнее. Примерно через полчаса после того, как мы вышли из дома, две тени встретились и начали сливаться. Ио уже наполовину скрылась за Европой и походила на выпуклый горб у нее на боку. Спутники прошли половину пути до центра, тени были к нему еще ближе.
Около шести Европа (Ио не было видно, Европа полностью заслонила ее) «поцеловалась» с тенью, которая тоже к тому времени округлилась. Через четыре-пять минут тень заползла на Европу. Все они выровнялись по линеечке – я сознавал, что вижу самое необычайное в своей жизни зрелище: Солнце, Юпитер и четыре его крупнейших спутника выстроились в ряд, как на параде.
У меня вырвался глубокий вздох: не знаю, как долго я простоял, затаив дыхание.
– Во дают! – Вот и все, что я смог сказать.
– В общем я разделяю твои чувства, Билл, – отозвался отец. – Молли, может, отнесем Пегги домой? Боюсь, как бы она не простудилась.
– Давай, – согласилась Молли. – Я, например, уже продрогла.
– А я, пожалуй, пойду спущусь к озеру, – сказал я. Естественно, ожидался рекордно большой прилив. На озере его не увидишь, слишком оно маленькое, но я предварительно отметил уровень воды и надеялся, что смогу замерить разницу.
– Только не заблудись впотьмах, – крикнул мне вдогонку отец. Я не отреагировал: глупые замечания не требуют ответа.
Я уже пересек шоссе и спустился вниз на четверть мили, когда грянул первый удар. Меня шибануло прямо в лицо – такого мощного толчка я за всю жизнь не припомню. Бывали в Калифорнии землетрясения, но этому они и в подметки не годились. Я упал ничком и долго лежал, впиваясь ногтями в скалу и пытаясь удержать ее на месте.
А тошнотворная качка все длилась и длилась, и гул ее сопровождал невыносимый – утробный жуткий рык, сильнее и страшнее грома. Какой-то камень, скатившись, пнул меня в бок. Я встал на ноги и постарался на них удержаться. Земля все еще ходила ходуном и грохотала. Я опрометью бросился к дому – словно скользя по дрейфующей льдине; дважды падал и вновь подымался…
Передняя стена дома обрушилась. Крыша сползла набекрень под каким-то сумасшедшим углом.
– Джордж! – завопил я. – Молли! Где вы? Джордж услыхал меня и выпрямился. Он стоял по ту сторону дома, я увидел его поверх съехавшей крыши. И бросился к нему с криком:
– Ты в порядке?
– Помоги мне вытащить Молли… – выдохнул он. Позже я узнал, что Джордж вместе с Молли и Пегги вошел в дом, помог Пегги выбраться из носилок, проводил ее в комнату и вышел, оставив Молли готовить завтрак. Толчок настиг его, когда он возвращался из хлева. Но в тот момент нам некогда было выяснять подробности; мы вдвоем поднимали плиты, каждую из которых укладывали на место четверо скаутов. Джордж кричал не переставая:
– Молли! Молли! Где ты?
Она лежала на полу рядом с каменным верстаком, на который обрушилась крыша. Мы стащили крышу, Джордж забрался на обломок, дотянулся до Молли:
– Молли! Молли, дорогая!
Она открыла глаза.
– Джордж!
– С тобой все в порядке?
– Что случилось?
– Землетрясение. Ты в порядке? Ты не ранена?
Она села, поморщилась, словно от боли, и сказала:
– Мне кажется, я… Джордж! Где Пегги? Пегги?!
Комната Пегги уцелела: сейсмостойкие крепления выдержали удар, несмотря на то, что остальная часть дома лежала в руинах. Джордж настоял, чтобы сначала мы вынесли из дома Молли. Затем мы принялись разбирать плиты, загораживавшие вход в комнату Пегги.
Покореженная наружная дверь шлюза вывернулась из петель, скривилась и стояла нараспашку. В шлюзе было темно; свет Юпитера сюда не проникал. Я на ощупь попробовал открыть внутреннюю дверь, но она не поддавалась.
– Не могу открыть, – сказал я отцу. – Посвети мне.
– Наверное, ее удерживает давление воздуха. Крикни Пегги, чтобы забралась в пузырь, мы вырубим давление.
– Мне нужен свет, – повторил я.
– У меня нет фонарика.
– Ты что, не носишь с собой фонарь?
Я-то всегда таскал его с собой; в темную фазу мы вообще не выходили из дома без фонарей. Но я потерял фонарь, когда начало трясти. А где – понятия не имею.
Отец задумался, перелез через обломки и тут же вернулся.
– Нашел на тропинке между домом и хлевом. Выронил, должно быть. Он посветил на внутреннюю дверь. Мы обсудили положение.
– Выглядит паршиво, – тихо проговорил отец. – Взрывная декомпрессия. Между верхом двери и дверной рамой зияла щель, в которую свободно можно было просунуть руку; дверь не зажало давлением изнутри, ее просто заклинило.
– Пегги! – крикнул отец. – Пегги, дорогая, ты слышишь меня? Нет ответа.
– Бери фонарь, Билл. И отойди в сторонку.
Отец попятился назад, а затем с силой ударил в дверь плечом. Она немного подалась, но не открылась. Он ударил еще раз – дверь резко распахнулась и тут же, рванувшись назад, сшибла его с ног. Пока отец поднимался, я посветил фонариком в комнату.
Пегги наполовину свесилась из кровати, словно собиралась встать и упала без чувств. Голова откинута, изо рта на пол стекает струйка крови. Молли зашла в комнату сразу за нами; они с отцом уложили Пегги в носилки, отец включил давление. Пегги была жива. Она задыхалась, кашляла, заливала нас кровью, пока мы пытались ей чем-то помочь. Потом заплакала. Когда ее уложили в пузырь, она затихла и вроде как уснула – а может, снова потеряла сознание.
Молли плакала, но тихо, беззвучно. Отец выпрямился, вытер лицо и сказал:
– Бери за тот конец, Билл. Нужно доставить ее в город.
– Да, – сказал я и взялся за носилки. Молли освещала нам путь. Мы перебрались через кучу обломков, бывших недавно нашим домом, и на минуту опустили носилки. Я огляделся вокруг.
Посмотрел на Юпитер; на лице его по-прежнему чернели тени, а Ио с Европой еще не достигли западного края диска. Весь этот кошмар длился меньше часа. Но сейчас я думал не об этом: небо выглядело как-то странно. Звезды блестели слишком ярко, и их было слишком много.
– Джордж, – сказал я, – что стряслось с небом?
– Сейчас не время… – начал он и внезапно замолк. Потом прошептал: – Боже правый!
– Что? – спросила Молли. – В чем дело?
– Назад, домой, быстро! Нужно откопать всю одежду, какую сможем. И одеяла!
– Что? Зачем?
– Тепловая ловушка! Она больше не действует – землетрясение, должно быть, повредило энергостанцию.
Мы снова принялись рыться в обломках, пока не нашли свои теплые вещи; это заняло немного времени – мы знали, где искать, главное было сдвинуть плиты. Отец обернул одеялами носилки, превратив их в кокон.
– О’кей, Билл, – сказал он. – А теперь бегом – марш!
И тут мы услышали мычание Мэйбл. Я остановился и посмотрел на отца. Он тоже остановился с выражением мучительной нерешительности на лице.
– Ох, черт!
Впервые на моей памяти отец выругался вслух.
– Мы не можем бросить ее здесь замерзать. Она же член нашей семьи. Пошли, Билл.
Мы снова поставили носилки и побежали к хлеву. Там был сплошной хаос, но по жалобному мычанию мы быстро обнаружили Мэйбл и стащили с нее обвалившуюся крышу. Буренка поднялась на ноги. На вид целехонькая, но, видимо, ушибло ее неслабо. Она посмотрела на нас с возмущением.
Мы с трудом перетащили ее через обломки: отец тянул спереди, я подталкивал сзади. Отец отдал Молли веревку.
– А как же цыплята? – спросил я. – И кролики? Некоторых из них придавило, остальные разбрелись вокруг развалин. Я почувствовал, как кролик прошмыгнул прямо у меня между ногами.
– Некогда! – отрезал отец. – Мы не можем взять их с собой. Все, что мы могли бы для них сделать, это перерезать им горло. Пошли! Мы направились к дороге.
Молли возглавляла процессию, таща за собой Мэйбл и освещая путь фонариком. Свет нам был необходим. Ночь, еще пару минут назад чересчур яркая и светлая, вдруг сгустилась непроглядной тьмой. Вскоре Юпитер совсем скрылся из виду, и я перестал различать даже пальцы на собственной вытянутой руке. Под ногами хлюпало – не дождь, а внезапная роса: заметно похолодало. Потом хлынул ливень, сильный, ледяной. Его сменил мокрый снег. Молли обернулась.
– Джордж! – позвала она. – Мы уже дошли до поворота к Шульцам?
– Они нам не помогут. Ребенка нужно доставить в больницу.
– Я не об этом. Может, мне сходить предупредить их?
– С ними все в порядке. У них сейсмоустойчивый дом.
– А холод?
– Н-да…
Отец понял, что она имеет в виду, и до меня тоже дошло. Без тепловой ловушки и без электричества каждый дом в колонии превратится в ледяную западню. Что толку от энергоприемника на крыше, если нет энергии? В доме будет становиться холоднее, холоднее и холоднее.
А потом все скует морозная стужа…
– Иди вперед, – вдруг сказал отец. – Дойдем до поворота, там разберемся. Но разбираться нам не пришлось, поскольку до поворота мы так и не дошли. Метель мела прямо в глаза, и мы его проморгали. Снег стал совсем сухим: его колючие иголки больно впивались в кожу.
Когда мы миновали стену из лавы, откуда новая дорога соединяла шоссе с нашим домом и домами других фермеров, я начал считать про себя шаги. Судя по моим подсчетам, мы прошагали миль пять, и тут Молли внезапно остановилась.
– Что случилось? – крикнул отец.
– Милый, – сказала она. – Я не вижу дороги. Боюсь, я ее потеряла. Я топнул ногой, и снег мягко ушел вниз – мы стояли на пашне. Отец посветил фонариком на часы.
– Мы одолели миль шесть, – сказал он.
– Пять, – поправил я его. – В лучшем случае, пять с половиной. – И я рассказал, как подсчитывал шаги.
– Мы добрались как раз до того места, где шоссе вплотную примыкает к полям, – сказал отец. – Отсюда должно быть не больше мили, а может, и полумили до перевала через гряду Кнейпера. После перевала дорогу мы не потеряем. Билл, бери фонарь и пройди сотню шагов направо, потом налево. Если не отыщем шоссе, пойдем вперед. И Бога ради, обратно возвращайся по собственным следам, иначе ты нас потеряешь в этом буране.
Я взял фонарь и пошел на разведку. Направо ничего не вышло, хотя вместо сотни шагов я отсчитал полтораста. Вернулся, доложил и пошел влево. Отец что-то невнятно буркнул – он возился с носилками.
На двадцать третьем шагу я наткнулся на дорогу. И тут же провалился в снег почти на фут, упал ничком и чуть не посеял фонарь. Кое-как выкарабкался и пошел назад.
– Отлично, – сказал отец. – А ну-ка, сунь сюда шею.
«Сюда» оказалось чем-то вроде хомута, который он смастерил, обвязав одеялами пузырь. Теперь основной вес приходился на плечи, а руками я просто придерживал носилки. Они не были тяжелыми, но руки у нас одеревенели от холода.
– Годится! – сказал я. – Но знаешь, Джордж, пусть Молли берется с той стороны.
– Глупости!
– Нет, не глупости! Молли справится – верно, Молли? А ты знаешь эту дорогу лучше нас; сколько миль отмахал туда-обратно в потемках!
– Билл прав, дорогой, – вмешалась Молли. – Давай держи Мэйбл. Отец сдался, взял у нее веревку и фонарь. Мэйбл не желала идти дальше; похоже, ей хотелось присесть. Отец пнул ее под зад и дернул за веревку, обмотанную вокруг шеи, оскорбив тем самым Мэйбл до глубины души. К такому обращению она не привыкла, особенно со стороны отца. Но утешать ее было некогда; мороз крепчал с каждой минутой.
Мы двинулись вперед. Как отец умудрился не сбиться с пути – не знаю, но он не сбился. Мы прошагали еще час, оставив позади перевал Кнейпера, и вдруг Молли споткнулась, колени у нее подогнулись – и она осела в сугроб. Я остановился и тоже присел; мне нужен был отдых. Я просто хотел сидеть не двигаясь, и пусть себе понемногу заносит снегом.
Отец подошел к Молли, обнял ее и велел идти вперед вместе с Мэйбл; на этом участке дороги мы не заплутаем. Молли настаивала, что может нести носилки. Отец молча снял с ее шеи хомут, подошел к пузырю, чуть сдвинул одеяла и посветил фонариком внутрь. И опустил одеяла.
– Как она? – спросила Молли.
– Дышит, – сказал отец. – Открыла глаза, когда почувствовала свет. Пойдем. Он впрягся в носилки, а Молли взяла фонарь и веревку.
Молли не видела того, что видел я. Прозрачный пластиковый пузырь весь заиндевел изнутри. Отец не мог разглядеть, дышит ли Пегги; он вообще ничего не мог там увидеть.
Я задумался – как относиться к такого рода лжи? Отец не был лжецом, это точно, но мне почему-то казалось, что в тот момент ложь была лучше правды. Сложно все это.
Потом я перестал ломать себе голову. Все силы уходили на то, чтобы переставлять ноги и считать шаги. Ног я уже не чувствовал. Отец внезапно остановился, и я налетел грудью на край носилок.
– Слышите? – сказал он.
Я прислушался и различил глухой гул.
– Землетрясение?
– Нет. Помолчи… Это впереди на шоссе. С дороги, быстро! Всем вправо! Гул стал громче, и вскоре сквозь вьюгу я увидел пятно света в той стороне, откуда мы пришли. Отец тоже его заметил, шагнул на шоссе и принялся размахивать фонариком.
Гул замолк в двух шагах от него; это была камнедробилка, доверху набитая людьми, облепившими ее со всех сторон и даже сидевшими верхом на лопате. Шофер закричал:
– Залезайте! И поскорее!
Увидел нашу корову и добавил:
– Но без животных.
– Нам нужна помощь, у меня дочь в носилках! – прокричал отец. Толпа на машине зашевелилась: шофер велел двум мужикам спуститься и помочь нам. В этой суматохе отец как сквозь землю провалился. Только что Молли держала Мэйбл за веревку – и вдруг ни отца, ни коровы. Мы втащили носилки наверх, мужики подхватили их на плечи. Я не знал, как быть с отцом. Спрыгнуть и поискать его, что ли? И тут он вынырнул из тьмы и вскарабкался ко мне.
Даже зима показалась милее, когда миновала. Без нее нам пришлось бы туго; замерзание и оттаивание просто необходимо для почвы, не говоря уже о том, что многие зерновые не дают урожая без холода. Словом, четыре недели плохой погоды – вполне терпимое испытание.
С наступлением весны отец прекратил работу в городе, и мы на пару впряглись в посевную. Я взял в аренду самоходную тележку и прошелся вдоль полос, распределяя в промежутках между ними живую почву. Потом мы чуть не сломали себе спины, подготавливая овраг к посадке яблонь. Как только Папа Шульц презентовал мне семечки, я тут же засунул их в горшки с землей и держал в доме, сначала у Шульцев, потом у нас. Шесть из них проросли, а теперь саженцы уже вымахали почти на два фута.
Интересно, приживутся ли они на воле? Не исключено, что на зиму их придется перемещать обратно в дом, но попытаться все же стоит.
Отца тоже заинтересовал этот эксперимент, и не столько из-за фруктов, сколько из-за древесины. Казалось бы, древесина – материал устаревший, а поди попробуй, обойдись без него!
Джордж, по-моему, грезил видом Большого Сахарного хребта, покрытого высокими стройными соснами… может быть, когда-нибудь.
Так что мы углубили овраг, провели туда дренажные трубы, расширили его, вбухали заготовленный зимой компост и присыпали драгоценным черноземом. Места хватило бы яблонь на двадцать, но мы высадили только шесть саженцев-малюток. Папа Шульц явился и лично благословил своих питомцев. Затем он зашел в дом поздороваться с Пегги и заполнил собою всю ее комнатку. Джордж говорит – когда Папа делает вдох, давление в комнате падает.
Чуть позже Папа с отцом перебрались в гостиную потолковать. Я собирался выйти, но отец остановил меня вопросом:
– Билл, а не пробить ли нам здесь окно? – И показал на глухую стенку.
– Чего? – изумился я. – Так ведь все тепло же мигом выдует!
– Я имею в виду настоящее окно, застекленное.
– А-а!
Я задумался. Мне еще не доводилось жить в доме с окнами, мы всегда снимали квартиру. Окна я, конечно, видал – на Земле, в сельских домах, – но на Ганимеде построек с окнами не было. Мне даже в голову не приходило, что они тут могут быть.
– Папа Шульц собирается пробить у себя окно, – продолжал отец. – Мне кажется, это будет славно: сидеть светлыми вечерами дома и любоваться видом на озеро.
– В доме должны быть окна и камин, – убежденно промолвил Папа. – Теперь, когда у нас производят стекло, я хочу иметь вид из окна.
– Триста лет человечество глядело через стеклянные окна, – кивнул отец, – а потом заперло себя в крохотных кондиционированных каморках и стало глазеть на дурацкие телеизображения. Так и на Луне можно жить, какая разница? Идея меня ошеломила, но вдохновила. В городе, я знал, были стекольные мастерские. Джордж говорит, что изготовление стекла – одно из древнейших ремесел, если не самое древнее, и определенно одно из простейших. Но я-то думал, что они там делают бутылки и тарелки, а вовсе не оконные стекла. На толкучке уже появились стеклянные бутылки в десять раз дешевле, чем импортные.
Окно с видом – нет, идея и впрямь хороша! Можно сделать одно окно на южной стороне, с видом на озеро, а другое – на северной, чтобы любоваться горами. А почему бы не на потолке? Лежишь себе на коечке, а старина Юпитер перед тобой как на ладони!
Не горячись, Уильям, сказал я себе; ты сейчас построишь целый стеклянный замок. Когда Папа Шульц ушел, мы еще раз обсудили с Джорджем эту тему.
– Слушай, – сказал я, – я насчет идеи с окнами. Идея что надо, особенно для Пегги. Вопрос в том, по карману ли нам она?
– Думаю, да.
– Я имею в виду: сможем ли мы позволить себе эту роскошь, но чтобы тебе не пришлось возвращаться на работу в город? Ты себя загонишь до смерти, а это ни к чему. Теперь мы в состоянии прокормиться тем, что дает ферма.
– Я намеревался поговорить с тобой об этом, – кивнул отец. – Я уже почти решил уволиться, Билл, но мне не хочется бросать преподавание в субботней школе.
– Тебе обязательно там оставаться?
– Видишь ли, Билл, мне нравится читать лекции. А о деньгах не беспокойся: мы получим стекло бесплатно, как чаевые за разработку технологии процесса – твой старик не зря просиживает штаны в конторе. А теперь давай-ка за работу. В пятнадцать часов по расписанию дождь.
Недели через три после этого разговора должен был состояться небесный парад. Событие это чрезвычайно редкое – когда Ганимед, Каллисто, Ио и Европа выстраиваются строго по линеечке по одну сторону от Юпитера. Вообще-то раз в каждые семьсот два дня они пытаются это сделать, но безуспешно. Дело в том, что период обращения у них очень разный – от двух дней у Ио до более двух недель у Каллисто, и разрыв во времени получается неровным. А кроме того, орбиты у них имеют различную эксцентричность и пролегают не совсем в одной плоскости.
Так что, сами понимаете, небесный парад – событие из ряда вон выходящее. К тому же на сей раз на одной прямой вместе со спутниками окажется и Солнце, а Юпитер будет в полной фазе. Мистер Хукер, главный метеоролог, заявил, что, согласно подсчетам, такое четкое построение повторится не раньше чем через двести тысяч лет. Неудивительно, что все мы с нетерпением ожидали этого зрелища. Ученые, работавшие над проектом «Юпитер», тоже засуетились, готовясь к наблюдению за парадом.
Ведь благодаря тому что построение произойдет во время полной юпитерианской фазы, не только шестое небесное тело – Солнце – окажется в строю, но все это будет видно невооруженным глазом, поскольку тени от Ганимеда и Каллисто достигнут центра Юпитера одновременно с Ио и Европой.
Полная фаза у Юпитера наступает в шесть часов утра в субботу; в четыре тридцать мы встали, а в пять уже вышли на улицу. Мы с Джорджем вынесли на носилках Пегги. И успели как раз вовремя.
Стояла безоблачная летняя ночь, ясная и светлая. Над головой, словно воздушный шар, сиял старик Юпитер. Ио робко «поцеловала» его восточный краешек – «первый контакт», как говорят астрономы. Европа уже переползла за восточный край Юпитера, и мне пришлось прищуриться, чтобы ее разглядеть. Когда спутник в форме полумесяца, его движение проследить нетрудно, но округлившись он почти сливается с фоном. Однако Ио с Европой хоть чуточку, но ярче Юпитера, к тому же они нарушают его полосатый узор и таким образом позволяют себя обнаружить.
Уже на фоне Юпитера, но еще в восточной его половине – где-то на полпути к центру – ползли тени Ганимеда и Каллисто. Я бы не смог разобрать, какая из них чья, если бы не знал, что тень Ганимеда должна быть восточнее. Выглядели они просто круглыми черными точками. Три тысячи миль – сущая мелочь, когда их наложишь на диск диаметром восемьдесят девять тысяч миль. Ио была чуть побольше, чем эти точки, Европа же значительно их превосходила – выглядела почти как Луна с Земли.
Мы почувствовали слабый толчок, но не обратили на него внимания – дело привычное. К тому же в этот момент Ио «поцеловала» Европу и начала понемножку скользить за нее (или под нее).
Все они ползли по лицу Юпитера: спутники довольно быстро, тени – медленнее. Примерно через полчаса после того, как мы вышли из дома, две тени встретились и начали сливаться. Ио уже наполовину скрылась за Европой и походила на выпуклый горб у нее на боку. Спутники прошли половину пути до центра, тени были к нему еще ближе.
Около шести Европа (Ио не было видно, Европа полностью заслонила ее) «поцеловалась» с тенью, которая тоже к тому времени округлилась. Через четыре-пять минут тень заползла на Европу. Все они выровнялись по линеечке – я сознавал, что вижу самое необычайное в своей жизни зрелище: Солнце, Юпитер и четыре его крупнейших спутника выстроились в ряд, как на параде.
У меня вырвался глубокий вздох: не знаю, как долго я простоял, затаив дыхание.
– Во дают! – Вот и все, что я смог сказать.
– В общем я разделяю твои чувства, Билл, – отозвался отец. – Молли, может, отнесем Пегги домой? Боюсь, как бы она не простудилась.
– Давай, – согласилась Молли. – Я, например, уже продрогла.
– А я, пожалуй, пойду спущусь к озеру, – сказал я. Естественно, ожидался рекордно большой прилив. На озере его не увидишь, слишком оно маленькое, но я предварительно отметил уровень воды и надеялся, что смогу замерить разницу.
– Только не заблудись впотьмах, – крикнул мне вдогонку отец. Я не отреагировал: глупые замечания не требуют ответа.
Я уже пересек шоссе и спустился вниз на четверть мили, когда грянул первый удар. Меня шибануло прямо в лицо – такого мощного толчка я за всю жизнь не припомню. Бывали в Калифорнии землетрясения, но этому они и в подметки не годились. Я упал ничком и долго лежал, впиваясь ногтями в скалу и пытаясь удержать ее на месте.
А тошнотворная качка все длилась и длилась, и гул ее сопровождал невыносимый – утробный жуткий рык, сильнее и страшнее грома. Какой-то камень, скатившись, пнул меня в бок. Я встал на ноги и постарался на них удержаться. Земля все еще ходила ходуном и грохотала. Я опрометью бросился к дому – словно скользя по дрейфующей льдине; дважды падал и вновь подымался…
Передняя стена дома обрушилась. Крыша сползла набекрень под каким-то сумасшедшим углом.
– Джордж! – завопил я. – Молли! Где вы? Джордж услыхал меня и выпрямился. Он стоял по ту сторону дома, я увидел его поверх съехавшей крыши. И бросился к нему с криком:
– Ты в порядке?
– Помоги мне вытащить Молли… – выдохнул он. Позже я узнал, что Джордж вместе с Молли и Пегги вошел в дом, помог Пегги выбраться из носилок, проводил ее в комнату и вышел, оставив Молли готовить завтрак. Толчок настиг его, когда он возвращался из хлева. Но в тот момент нам некогда было выяснять подробности; мы вдвоем поднимали плиты, каждую из которых укладывали на место четверо скаутов. Джордж кричал не переставая:
– Молли! Молли! Где ты?
Она лежала на полу рядом с каменным верстаком, на который обрушилась крыша. Мы стащили крышу, Джордж забрался на обломок, дотянулся до Молли:
– Молли! Молли, дорогая!
Она открыла глаза.
– Джордж!
– С тобой все в порядке?
– Что случилось?
– Землетрясение. Ты в порядке? Ты не ранена?
Она села, поморщилась, словно от боли, и сказала:
– Мне кажется, я… Джордж! Где Пегги? Пегги?!
Комната Пегги уцелела: сейсмостойкие крепления выдержали удар, несмотря на то, что остальная часть дома лежала в руинах. Джордж настоял, чтобы сначала мы вынесли из дома Молли. Затем мы принялись разбирать плиты, загораживавшие вход в комнату Пегги.
Покореженная наружная дверь шлюза вывернулась из петель, скривилась и стояла нараспашку. В шлюзе было темно; свет Юпитера сюда не проникал. Я на ощупь попробовал открыть внутреннюю дверь, но она не поддавалась.
– Не могу открыть, – сказал я отцу. – Посвети мне.
– Наверное, ее удерживает давление воздуха. Крикни Пегги, чтобы забралась в пузырь, мы вырубим давление.
– Мне нужен свет, – повторил я.
– У меня нет фонарика.
– Ты что, не носишь с собой фонарь?
Я-то всегда таскал его с собой; в темную фазу мы вообще не выходили из дома без фонарей. Но я потерял фонарь, когда начало трясти. А где – понятия не имею.
Отец задумался, перелез через обломки и тут же вернулся.
– Нашел на тропинке между домом и хлевом. Выронил, должно быть. Он посветил на внутреннюю дверь. Мы обсудили положение.
– Выглядит паршиво, – тихо проговорил отец. – Взрывная декомпрессия. Между верхом двери и дверной рамой зияла щель, в которую свободно можно было просунуть руку; дверь не зажало давлением изнутри, ее просто заклинило.
– Пегги! – крикнул отец. – Пегги, дорогая, ты слышишь меня? Нет ответа.
– Бери фонарь, Билл. И отойди в сторонку.
Отец попятился назад, а затем с силой ударил в дверь плечом. Она немного подалась, но не открылась. Он ударил еще раз – дверь резко распахнулась и тут же, рванувшись назад, сшибла его с ног. Пока отец поднимался, я посветил фонариком в комнату.
Пегги наполовину свесилась из кровати, словно собиралась встать и упала без чувств. Голова откинута, изо рта на пол стекает струйка крови. Молли зашла в комнату сразу за нами; они с отцом уложили Пегги в носилки, отец включил давление. Пегги была жива. Она задыхалась, кашляла, заливала нас кровью, пока мы пытались ей чем-то помочь. Потом заплакала. Когда ее уложили в пузырь, она затихла и вроде как уснула – а может, снова потеряла сознание.
Молли плакала, но тихо, беззвучно. Отец выпрямился, вытер лицо и сказал:
– Бери за тот конец, Билл. Нужно доставить ее в город.
– Да, – сказал я и взялся за носилки. Молли освещала нам путь. Мы перебрались через кучу обломков, бывших недавно нашим домом, и на минуту опустили носилки. Я огляделся вокруг.
Посмотрел на Юпитер; на лице его по-прежнему чернели тени, а Ио с Европой еще не достигли западного края диска. Весь этот кошмар длился меньше часа. Но сейчас я думал не об этом: небо выглядело как-то странно. Звезды блестели слишком ярко, и их было слишком много.
– Джордж, – сказал я, – что стряслось с небом?
– Сейчас не время… – начал он и внезапно замолк. Потом прошептал: – Боже правый!
– Что? – спросила Молли. – В чем дело?
– Назад, домой, быстро! Нужно откопать всю одежду, какую сможем. И одеяла!
– Что? Зачем?
– Тепловая ловушка! Она больше не действует – землетрясение, должно быть, повредило энергостанцию.
Мы снова принялись рыться в обломках, пока не нашли свои теплые вещи; это заняло немного времени – мы знали, где искать, главное было сдвинуть плиты. Отец обернул одеялами носилки, превратив их в кокон.
– О’кей, Билл, – сказал он. – А теперь бегом – марш!
И тут мы услышали мычание Мэйбл. Я остановился и посмотрел на отца. Он тоже остановился с выражением мучительной нерешительности на лице.
– Ох, черт!
Впервые на моей памяти отец выругался вслух.
– Мы не можем бросить ее здесь замерзать. Она же член нашей семьи. Пошли, Билл.
Мы снова поставили носилки и побежали к хлеву. Там был сплошной хаос, но по жалобному мычанию мы быстро обнаружили Мэйбл и стащили с нее обвалившуюся крышу. Буренка поднялась на ноги. На вид целехонькая, но, видимо, ушибло ее неслабо. Она посмотрела на нас с возмущением.
Мы с трудом перетащили ее через обломки: отец тянул спереди, я подталкивал сзади. Отец отдал Молли веревку.
– А как же цыплята? – спросил я. – И кролики? Некоторых из них придавило, остальные разбрелись вокруг развалин. Я почувствовал, как кролик прошмыгнул прямо у меня между ногами.
– Некогда! – отрезал отец. – Мы не можем взять их с собой. Все, что мы могли бы для них сделать, это перерезать им горло. Пошли! Мы направились к дороге.
Молли возглавляла процессию, таща за собой Мэйбл и освещая путь фонариком. Свет нам был необходим. Ночь, еще пару минут назад чересчур яркая и светлая, вдруг сгустилась непроглядной тьмой. Вскоре Юпитер совсем скрылся из виду, и я перестал различать даже пальцы на собственной вытянутой руке. Под ногами хлюпало – не дождь, а внезапная роса: заметно похолодало. Потом хлынул ливень, сильный, ледяной. Его сменил мокрый снег. Молли обернулась.
– Джордж! – позвала она. – Мы уже дошли до поворота к Шульцам?
– Они нам не помогут. Ребенка нужно доставить в больницу.
– Я не об этом. Может, мне сходить предупредить их?
– С ними все в порядке. У них сейсмоустойчивый дом.
– А холод?
– Н-да…
Отец понял, что она имеет в виду, и до меня тоже дошло. Без тепловой ловушки и без электричества каждый дом в колонии превратится в ледяную западню. Что толку от энергоприемника на крыше, если нет энергии? В доме будет становиться холоднее, холоднее и холоднее.
А потом все скует морозная стужа…
– Иди вперед, – вдруг сказал отец. – Дойдем до поворота, там разберемся. Но разбираться нам не пришлось, поскольку до поворота мы так и не дошли. Метель мела прямо в глаза, и мы его проморгали. Снег стал совсем сухим: его колючие иголки больно впивались в кожу.
Когда мы миновали стену из лавы, откуда новая дорога соединяла шоссе с нашим домом и домами других фермеров, я начал считать про себя шаги. Судя по моим подсчетам, мы прошагали миль пять, и тут Молли внезапно остановилась.
– Что случилось? – крикнул отец.
– Милый, – сказала она. – Я не вижу дороги. Боюсь, я ее потеряла. Я топнул ногой, и снег мягко ушел вниз – мы стояли на пашне. Отец посветил фонариком на часы.
– Мы одолели миль шесть, – сказал он.
– Пять, – поправил я его. – В лучшем случае, пять с половиной. – И я рассказал, как подсчитывал шаги.
– Мы добрались как раз до того места, где шоссе вплотную примыкает к полям, – сказал отец. – Отсюда должно быть не больше мили, а может, и полумили до перевала через гряду Кнейпера. После перевала дорогу мы не потеряем. Билл, бери фонарь и пройди сотню шагов направо, потом налево. Если не отыщем шоссе, пойдем вперед. И Бога ради, обратно возвращайся по собственным следам, иначе ты нас потеряешь в этом буране.
Я взял фонарь и пошел на разведку. Направо ничего не вышло, хотя вместо сотни шагов я отсчитал полтораста. Вернулся, доложил и пошел влево. Отец что-то невнятно буркнул – он возился с носилками.
На двадцать третьем шагу я наткнулся на дорогу. И тут же провалился в снег почти на фут, упал ничком и чуть не посеял фонарь. Кое-как выкарабкался и пошел назад.
– Отлично, – сказал отец. – А ну-ка, сунь сюда шею.
«Сюда» оказалось чем-то вроде хомута, который он смастерил, обвязав одеялами пузырь. Теперь основной вес приходился на плечи, а руками я просто придерживал носилки. Они не были тяжелыми, но руки у нас одеревенели от холода.
– Годится! – сказал я. – Но знаешь, Джордж, пусть Молли берется с той стороны.
– Глупости!
– Нет, не глупости! Молли справится – верно, Молли? А ты знаешь эту дорогу лучше нас; сколько миль отмахал туда-обратно в потемках!
– Билл прав, дорогой, – вмешалась Молли. – Давай держи Мэйбл. Отец сдался, взял у нее веревку и фонарь. Мэйбл не желала идти дальше; похоже, ей хотелось присесть. Отец пнул ее под зад и дернул за веревку, обмотанную вокруг шеи, оскорбив тем самым Мэйбл до глубины души. К такому обращению она не привыкла, особенно со стороны отца. Но утешать ее было некогда; мороз крепчал с каждой минутой.
Мы двинулись вперед. Как отец умудрился не сбиться с пути – не знаю, но он не сбился. Мы прошагали еще час, оставив позади перевал Кнейпера, и вдруг Молли споткнулась, колени у нее подогнулись – и она осела в сугроб. Я остановился и тоже присел; мне нужен был отдых. Я просто хотел сидеть не двигаясь, и пусть себе понемногу заносит снегом.
Отец подошел к Молли, обнял ее и велел идти вперед вместе с Мэйбл; на этом участке дороги мы не заплутаем. Молли настаивала, что может нести носилки. Отец молча снял с ее шеи хомут, подошел к пузырю, чуть сдвинул одеяла и посветил фонариком внутрь. И опустил одеяла.
– Как она? – спросила Молли.
– Дышит, – сказал отец. – Открыла глаза, когда почувствовала свет. Пойдем. Он впрягся в носилки, а Молли взяла фонарь и веревку.
Молли не видела того, что видел я. Прозрачный пластиковый пузырь весь заиндевел изнутри. Отец не мог разглядеть, дышит ли Пегги; он вообще ничего не мог там увидеть.
Я задумался – как относиться к такого рода лжи? Отец не был лжецом, это точно, но мне почему-то казалось, что в тот момент ложь была лучше правды. Сложно все это.
Потом я перестал ломать себе голову. Все силы уходили на то, чтобы переставлять ноги и считать шаги. Ног я уже не чувствовал. Отец внезапно остановился, и я налетел грудью на край носилок.
– Слышите? – сказал он.
Я прислушался и различил глухой гул.
– Землетрясение?
– Нет. Помолчи… Это впереди на шоссе. С дороги, быстро! Всем вправо! Гул стал громче, и вскоре сквозь вьюгу я увидел пятно света в той стороне, откуда мы пришли. Отец тоже его заметил, шагнул на шоссе и принялся размахивать фонариком.
Гул замолк в двух шагах от него; это была камнедробилка, доверху набитая людьми, облепившими ее со всех сторон и даже сидевшими верхом на лопате. Шофер закричал:
– Залезайте! И поскорее!
Увидел нашу корову и добавил:
– Но без животных.
– Нам нужна помощь, у меня дочь в носилках! – прокричал отец. Толпа на машине зашевелилась: шофер велел двум мужикам спуститься и помочь нам. В этой суматохе отец как сквозь землю провалился. Только что Молли держала Мэйбл за веревку – и вдруг ни отца, ни коровы. Мы втащили носилки наверх, мужики подхватили их на плечи. Я не знал, как быть с отцом. Спрыгнуть и поискать его, что ли? И тут он вынырнул из тьмы и вскарабкался ко мне.