Страница:
И вот теперь Пол, не веривший даже в реальность подсознания, не говоря уже об оккультных феноменах, был каким-то непонятным для него самого образом убежден, что Ким и есть та самая женщина, облик которой жирная ясновидящая высмотрела среди мыслей и воспоминаний Шарлотты.
Кошачьи «проказы» начались после той ночи, которую Ким провела с Полом. Шарлотта оставила свою первую лужу на ковре на лестнице – именно там Пол и Кимберли впервые занимались любовью после возвращения с факультетского пикника. С тех пор Шарлотта «пометила» все места их любовных игр: диван, кресло-качалку Пола в гостиной, кровать, ковер в коридоре и даже краешек скатерти на кухонном столе, где они занимались этим с особым восторгом и наслаждением под потрясающую сентябрьскую грозу при отключенном электричестве, освещаемые яркими вспышками молний.
– А нас не может... ударить молнией? – выдохнула Ким.
Она была уроженкой Санта-Моники, и ее с детства преследовал совсем не беспочвенный страх перед сюрпризами погоды Среднего Запада: торнадо, снежными буранами и градом величиной с мячик для игры в гольф.
– О господи! Надеюсь, что нет, – смеясь, ответил Пол.
Ему удалось сохранить в тайне от Ким проделки Шарлотты, так как милая киска обычно дожидалась утра – время ухода Ким. Если даже Ким и обращала внимание на трудно выветривающийся запах кошачьей мочи, она из вежливости никогда об этом не упоминала. Вполне возможно, у девушки сложилось мнение, что так и должно пахнуть в доме, где живет кошка. А Полу совсем не хотелось пугать Ким, которая начала считать Шарлотту странноватой и нечистоплотной. Ей было неприятно находить кошачью шерсть на одежде и чувствовать на себе пристальный взгляд Шарлотты, когда они занимались любовью. Если у Пола находились время и силы, то он старался загодя убрать Шарлотту из комнаты.
Своим очарованием Ким была обязана – и Пол это превосходно понимал – какому-то дикому, почти животному аспекту своей личности. Пол много размышлял над источником ее первобытной притягательности. Раньше ему никогда не приходилось иметь дело с девушками такого типа. В отличие от Элизабет Ким любила поболтать после секса. Однажды она рассказала ему, что стремление получить диплом факультета теории и практики СМИ – часть хорошо продуманного плана, так как главнейшая мечта в жизни Кимберли – создание собственного ток-шоу на телевидении.
Ким представляла, как ее броское имя выводится на телеэкране, завершаясь яркой вспышкой под проникнутую чувственной энергией музыкальную тему. Ее ток-шоу будет отличаться от множества других телевизионных собратьев. Никакого потворствования вкусам публики, никакой демонстрации очень толстых персонажей, или очень глупых, или какой-то немыслимой даже для телевидения чуши и пошлости, или и того, и другого, и третьего одновременно.
– Я хочу стать второй Лизой Гиббонз, – заявила Ким, уставившись в потолок. – И не смей насмехаться надо мной!
Продемонстрировав героическое самообладание, Пол сумел сдержать смех, и она продолжила:
– Почему все участники подобных шоу так непривлекательны? Даже ведущие. А я буду приглашать на ток-шоу исключительно очаровательных участников, умных и привлекательных. Блестящих интеллектуалов. Как Дэн Ратер. – Она перевернулась на живот и стала болтать ногами в воздухе. – Телеведущие и супермодели. Рядом с Кимберли.
Пол зарылся в ее волосы, чтобы она не заметила его смеющегося лица, однако Ким резко повернулась.
– Ты, конечно, думаешь, что все это невероятно глупо, да?
Но он думал совсем о другом. О том, что она движется, как настоящая балерина, удивительно стройная, с прямыми плечами, соблазнительно покачивая бедрами. Ким имела миловидное лицо сердечком, прямые светлые волосы и потрясающий взгляд – слегка опустив подбородок и словно украдкой выглядывая из-под тяжелых ресниц. У Пола сердце сжималось от желания. А когда Ким оказывалась рядом с Шарлоттой, она двигалась так, будто тоже была кошкой, и обе обходили друг друга с недоверием и опаской. Полу нравилось после любви с Ким лежать на диване и наблюдать, как она спрыгивает с постели и по-кошачьи передвигается по комнате, как изгибается спина Ким, как скользят ее бедра вдоль полок, когда она пробирается мимо книжного шкафа, уходя от кошки.
– Тебе не хватает хвоста, – заметил как-то Пол, протянув руку и коснувшись ее спины у копчика, у соблазнительного изгиба ягодиц. – Вот здесь.
– Нет, я все-таки не люблю кошек, – отозвалась Ким почему-то с вопросительной интонацией, которая так раздражала Пола в его студентках, но которую он обожал у Ким.
Она отодвинулась от его прикосновения, слегка покачиваясь, напряженная и такая неотразимая. Скрестив руки на обнаженной груди, она следила за Шарлоттой, а Шарлотта следила за ней.
И вот теперь Полу пришлось задуматься над тем, что делать с кошкой. До тех пор, пока Ким будет приходить в дом, кошачьи проказы не прекратятся. Какое-то время Элизабет будет винить себя. С другой стороны, он был в некоторой степени уязвлен предательством Шарлотты. Пол гордился, что не относится к числу тех мужей, которые живут в состоянии ненадежного перемирия с любимой кошкой супруги. Он очень любил Шарлотту и до начала последних неприятных событий считал, что Шарлотта отвечает ему взаимностью. Поворотный момент в отношениях с Элизабет в период его ухаживаний наступил, когда Шарлотта проявила к Полу явную симпатию, подсунув голову ему под руку и требуя ласки. В тот момент они с Элизабет лежали в постели и смотрели по телевизору образовательную программу.
– Она хочет, чтобы ты почесал ей за ушком, – сказала обрадованная Элизабет. – Это первая ступень в ее отношениях с кем-либо.
– А какова же вторая ступень? – спросил Пол, послушно почесывая Шарлотту за ухом и слушая ее довольное мурлыканье.
– Вторая ступень – когда она соблаговолит вспрыгнуть тебе на колени, – ответила Элизабет, протянув руку почесать грудку Шарлотте.
Не прошло и недели, как Шарлотта уже не только вспрыгивала Полу на колени, но и лежала у него на груди, водила по ней лапами, то выпуская, то убирая когти, с громким довольным мурлыканьем и отсутствующим выражением глаз.
– А третья ступень существует? – спросил он.
– Ну, – ответила Элизабет, просияв, – если она начнет пускать на тебя слюну, это будет означать уже настоящую любовь.
Теперь, по прошествии двух лет совместной жизни, Шарлотта привыкла поровну делить свое внимание между Элизабет и Полом. Она взбиралась на колени к Полу не реже, чем к Элизабет, и частенько пачкала ему рубашку своей слюной. Когда Элизабет уезжала в Чикаго, Шарлотта ходила за Полом по пятам из комнаты в комнату, решительно сопротивляясь, правда, всем его попыткам взять ее на руки. Когда же он шел на кухню, кошка стремительно забегала вперед, с широко открытыми жадными глазами наблюдая за всеми его передвижениями там и громким мяуканьем требуя угощения. Когда Пол сидел у компьютера, она, вытянувшись, лежала на столе и наблюдала, как он работает. Время от времени поднималась, чтобы потереться о его руку, или даже начинала расхаживать по клавиатуре, при этом шерсть у нее дыбилась и потрескивала от статического электричества.
Пол с раздражением или лаской – в зависимости от количества чепухи, появляющейся в тексте, – снимал кошку со стола, и она вымещала свое недовольство на одной из игрушечных пушистых мышей, в которых не было недостатка. Исправляя текст, Пол слышал, как Шарлотта носится по ковру, выгнув спину и выпустив когти, прыгает на свою игрушку, хватает ее, кусает и рвет зубами, подбрасывает высоко в воздух и снова устраивает шумную погоню. Пол обычно поворачивался и наблюдал за кошачьей игрой, придумывая ироничные и нежные прозвища: Шарлотта Великая Охотница, Шарлотта Мышиный Терминатор, Шарлотта Царица Джунглей.
И вот теперь «царица» претендовала на значительно большую власть, чем прежде, вторгаясь в те сферы жизни, что не могли, казалось, иметь к ней никакого касательства.
Пол попытался подкупить Шарлотту: приносил ей через день новую игрушку: розового маленького динозаврика, пластиковый шарик с колокольчиком внутри, горсть пушистых крошечных мышек. Большая часть игрушек в течение первых же пяти минут исчезла под диваном. Тогда Пол купил «кошачьего танцора» – кусок проволоки со скрученным картоном на обоих концах – и прикрепил его у двери в гостиную, чтобы Шарлотта могла при желании с ним играть. «Танцор» не пришелся по вкусу, и она почти не обращала на него никакого внимания. Только когда Пол прошел мимо и как бы невзначай задел «танцора», Шарлотта несколько раз без особого энтузиазма подпрыгнула и подергала его. То и дело, расхаживая по квартире босиком, Пол наступал на одну из игрушечных мышей Шарлотты. Элизабет как-то заметила, что ей кажется, будто в доме их стало значительно больше, чем раньше.
– Может быть, они размножаются, – ответил Пол.
Она пробормотала нечто невнятное и вернулась к чтению своей книги.
Сегодня же, накануне очередного отъезда Элизабет, преследуемые отголосками небольшой размолвки после ухода ясновидящей, они ложились спать в разное время. Пол значительно позже жены. Он вошел в холодную полутьму спальни, где слышалось только размеренное спокойное дыхание спящей Элизабет, немного раздвинул шторы и впустил скупой луч света от уличного фонаря, чтобы не раздеваться в темноте. Снимая свитер, Пол заметил, что свет упал ярким пятном на спинку Шарлотты как раз на границу между ее черной и белой шерстью. Кошка лежала на его стороне подобно сфинксу, вытянув вперед передние лапы и подняв голову, словно охраняла спокойный сон хозяйки, с головой завернувшейся в одеяло.
Мордочку Шарлотты скрывала тьма, силуэт ее острых ушей вырисовывался на фоне бледной стены, а большие круглые глаза, казалось, источали бездонный мрак. Она наблюдала за тем, как Пол извлек одну ногу из брюк, затем другую и мгновение стоял так, словно ему вдруг стало стыдно перед кошкой, заставшей его за каким-то предосудительным занятием.
– Брысь! – тихо произнес Пол, но Шарлотта не пошевелилась. – Шарлотта, уходи! – сказал он немного громче и осторожным движением махнул в ее сторону брюками, задев кошачью морду штаниной.
Ноль внимания. Пол почувствовал, что начинает замерзать в холодном и сыроватом воздухе спальни.
Повесив брюки на стул, Пол еще больше раздвинул шторы, и свет уличного фонаря упал прямо на глаза Шарлотты. Это произвело соответствующий эффект. Вся ее морда сразу сделалась какой-то плоской, а зрачки сузились до щелочек, отчего она мгновенно приобрела нечто дьявольское и злобное. По телу Пола пробежала дрожь – и совсем не от холода. Увиденное не предназначалось для человеческих глаз.
– Пол, задерни шторы, – прозвучал приглушенный голос Элизабет с темной стороны кровати. – Пожалуйста.
Он повернулся задернуть шторы и услышал, как что-то тяжелое, но мягкое ударилось о ковер. Краем глаза Пол заметил едва различимое в полутьме мелькание белых лапок Шарлотты, удаляющейся в глубь коридора.
3
4
Кошачьи «проказы» начались после той ночи, которую Ким провела с Полом. Шарлотта оставила свою первую лужу на ковре на лестнице – именно там Пол и Кимберли впервые занимались любовью после возвращения с факультетского пикника. С тех пор Шарлотта «пометила» все места их любовных игр: диван, кресло-качалку Пола в гостиной, кровать, ковер в коридоре и даже краешек скатерти на кухонном столе, где они занимались этим с особым восторгом и наслаждением под потрясающую сентябрьскую грозу при отключенном электричестве, освещаемые яркими вспышками молний.
– А нас не может... ударить молнией? – выдохнула Ким.
Она была уроженкой Санта-Моники, и ее с детства преследовал совсем не беспочвенный страх перед сюрпризами погоды Среднего Запада: торнадо, снежными буранами и градом величиной с мячик для игры в гольф.
– О господи! Надеюсь, что нет, – смеясь, ответил Пол.
Ему удалось сохранить в тайне от Ким проделки Шарлотты, так как милая киска обычно дожидалась утра – время ухода Ким. Если даже Ким и обращала внимание на трудно выветривающийся запах кошачьей мочи, она из вежливости никогда об этом не упоминала. Вполне возможно, у девушки сложилось мнение, что так и должно пахнуть в доме, где живет кошка. А Полу совсем не хотелось пугать Ким, которая начала считать Шарлотту странноватой и нечистоплотной. Ей было неприятно находить кошачью шерсть на одежде и чувствовать на себе пристальный взгляд Шарлотты, когда они занимались любовью. Если у Пола находились время и силы, то он старался загодя убрать Шарлотту из комнаты.
Своим очарованием Ким была обязана – и Пол это превосходно понимал – какому-то дикому, почти животному аспекту своей личности. Пол много размышлял над источником ее первобытной притягательности. Раньше ему никогда не приходилось иметь дело с девушками такого типа. В отличие от Элизабет Ким любила поболтать после секса. Однажды она рассказала ему, что стремление получить диплом факультета теории и практики СМИ – часть хорошо продуманного плана, так как главнейшая мечта в жизни Кимберли – создание собственного ток-шоу на телевидении.
Ким представляла, как ее броское имя выводится на телеэкране, завершаясь яркой вспышкой под проникнутую чувственной энергией музыкальную тему. Ее ток-шоу будет отличаться от множества других телевизионных собратьев. Никакого потворствования вкусам публики, никакой демонстрации очень толстых персонажей, или очень глупых, или какой-то немыслимой даже для телевидения чуши и пошлости, или и того, и другого, и третьего одновременно.
– Я хочу стать второй Лизой Гиббонз, – заявила Ким, уставившись в потолок. – И не смей насмехаться надо мной!
Продемонстрировав героическое самообладание, Пол сумел сдержать смех, и она продолжила:
– Почему все участники подобных шоу так непривлекательны? Даже ведущие. А я буду приглашать на ток-шоу исключительно очаровательных участников, умных и привлекательных. Блестящих интеллектуалов. Как Дэн Ратер. – Она перевернулась на живот и стала болтать ногами в воздухе. – Телеведущие и супермодели. Рядом с Кимберли.
Пол зарылся в ее волосы, чтобы она не заметила его смеющегося лица, однако Ким резко повернулась.
– Ты, конечно, думаешь, что все это невероятно глупо, да?
Но он думал совсем о другом. О том, что она движется, как настоящая балерина, удивительно стройная, с прямыми плечами, соблазнительно покачивая бедрами. Ким имела миловидное лицо сердечком, прямые светлые волосы и потрясающий взгляд – слегка опустив подбородок и словно украдкой выглядывая из-под тяжелых ресниц. У Пола сердце сжималось от желания. А когда Ким оказывалась рядом с Шарлоттой, она двигалась так, будто тоже была кошкой, и обе обходили друг друга с недоверием и опаской. Полу нравилось после любви с Ким лежать на диване и наблюдать, как она спрыгивает с постели и по-кошачьи передвигается по комнате, как изгибается спина Ким, как скользят ее бедра вдоль полок, когда она пробирается мимо книжного шкафа, уходя от кошки.
– Тебе не хватает хвоста, – заметил как-то Пол, протянув руку и коснувшись ее спины у копчика, у соблазнительного изгиба ягодиц. – Вот здесь.
– Нет, я все-таки не люблю кошек, – отозвалась Ким почему-то с вопросительной интонацией, которая так раздражала Пола в его студентках, но которую он обожал у Ким.
Она отодвинулась от его прикосновения, слегка покачиваясь, напряженная и такая неотразимая. Скрестив руки на обнаженной груди, она следила за Шарлоттой, а Шарлотта следила за ней.
И вот теперь Полу пришлось задуматься над тем, что делать с кошкой. До тех пор, пока Ким будет приходить в дом, кошачьи проказы не прекратятся. Какое-то время Элизабет будет винить себя. С другой стороны, он был в некоторой степени уязвлен предательством Шарлотты. Пол гордился, что не относится к числу тех мужей, которые живут в состоянии ненадежного перемирия с любимой кошкой супруги. Он очень любил Шарлотту и до начала последних неприятных событий считал, что Шарлотта отвечает ему взаимностью. Поворотный момент в отношениях с Элизабет в период его ухаживаний наступил, когда Шарлотта проявила к Полу явную симпатию, подсунув голову ему под руку и требуя ласки. В тот момент они с Элизабет лежали в постели и смотрели по телевизору образовательную программу.
– Она хочет, чтобы ты почесал ей за ушком, – сказала обрадованная Элизабет. – Это первая ступень в ее отношениях с кем-либо.
– А какова же вторая ступень? – спросил Пол, послушно почесывая Шарлотту за ухом и слушая ее довольное мурлыканье.
– Вторая ступень – когда она соблаговолит вспрыгнуть тебе на колени, – ответила Элизабет, протянув руку почесать грудку Шарлотте.
Не прошло и недели, как Шарлотта уже не только вспрыгивала Полу на колени, но и лежала у него на груди, водила по ней лапами, то выпуская, то убирая когти, с громким довольным мурлыканьем и отсутствующим выражением глаз.
– А третья ступень существует? – спросил он.
– Ну, – ответила Элизабет, просияв, – если она начнет пускать на тебя слюну, это будет означать уже настоящую любовь.
Теперь, по прошествии двух лет совместной жизни, Шарлотта привыкла поровну делить свое внимание между Элизабет и Полом. Она взбиралась на колени к Полу не реже, чем к Элизабет, и частенько пачкала ему рубашку своей слюной. Когда Элизабет уезжала в Чикаго, Шарлотта ходила за Полом по пятам из комнаты в комнату, решительно сопротивляясь, правда, всем его попыткам взять ее на руки. Когда же он шел на кухню, кошка стремительно забегала вперед, с широко открытыми жадными глазами наблюдая за всеми его передвижениями там и громким мяуканьем требуя угощения. Когда Пол сидел у компьютера, она, вытянувшись, лежала на столе и наблюдала, как он работает. Время от времени поднималась, чтобы потереться о его руку, или даже начинала расхаживать по клавиатуре, при этом шерсть у нее дыбилась и потрескивала от статического электричества.
Пол с раздражением или лаской – в зависимости от количества чепухи, появляющейся в тексте, – снимал кошку со стола, и она вымещала свое недовольство на одной из игрушечных пушистых мышей, в которых не было недостатка. Исправляя текст, Пол слышал, как Шарлотта носится по ковру, выгнув спину и выпустив когти, прыгает на свою игрушку, хватает ее, кусает и рвет зубами, подбрасывает высоко в воздух и снова устраивает шумную погоню. Пол обычно поворачивался и наблюдал за кошачьей игрой, придумывая ироничные и нежные прозвища: Шарлотта Великая Охотница, Шарлотта Мышиный Терминатор, Шарлотта Царица Джунглей.
И вот теперь «царица» претендовала на значительно большую власть, чем прежде, вторгаясь в те сферы жизни, что не могли, казалось, иметь к ней никакого касательства.
Пол попытался подкупить Шарлотту: приносил ей через день новую игрушку: розового маленького динозаврика, пластиковый шарик с колокольчиком внутри, горсть пушистых крошечных мышек. Большая часть игрушек в течение первых же пяти минут исчезла под диваном. Тогда Пол купил «кошачьего танцора» – кусок проволоки со скрученным картоном на обоих концах – и прикрепил его у двери в гостиную, чтобы Шарлотта могла при желании с ним играть. «Танцор» не пришелся по вкусу, и она почти не обращала на него никакого внимания. Только когда Пол прошел мимо и как бы невзначай задел «танцора», Шарлотта несколько раз без особого энтузиазма подпрыгнула и подергала его. То и дело, расхаживая по квартире босиком, Пол наступал на одну из игрушечных мышей Шарлотты. Элизабет как-то заметила, что ей кажется, будто в доме их стало значительно больше, чем раньше.
– Может быть, они размножаются, – ответил Пол.
Она пробормотала нечто невнятное и вернулась к чтению своей книги.
Сегодня же, накануне очередного отъезда Элизабет, преследуемые отголосками небольшой размолвки после ухода ясновидящей, они ложились спать в разное время. Пол значительно позже жены. Он вошел в холодную полутьму спальни, где слышалось только размеренное спокойное дыхание спящей Элизабет, немного раздвинул шторы и впустил скупой луч света от уличного фонаря, чтобы не раздеваться в темноте. Снимая свитер, Пол заметил, что свет упал ярким пятном на спинку Шарлотты как раз на границу между ее черной и белой шерстью. Кошка лежала на его стороне подобно сфинксу, вытянув вперед передние лапы и подняв голову, словно охраняла спокойный сон хозяйки, с головой завернувшейся в одеяло.
Мордочку Шарлотты скрывала тьма, силуэт ее острых ушей вырисовывался на фоне бледной стены, а большие круглые глаза, казалось, источали бездонный мрак. Она наблюдала за тем, как Пол извлек одну ногу из брюк, затем другую и мгновение стоял так, словно ему вдруг стало стыдно перед кошкой, заставшей его за каким-то предосудительным занятием.
– Брысь! – тихо произнес Пол, но Шарлотта не пошевелилась. – Шарлотта, уходи! – сказал он немного громче и осторожным движением махнул в ее сторону брюками, задев кошачью морду штаниной.
Ноль внимания. Пол почувствовал, что начинает замерзать в холодном и сыроватом воздухе спальни.
Повесив брюки на стул, Пол еще больше раздвинул шторы, и свет уличного фонаря упал прямо на глаза Шарлотты. Это произвело соответствующий эффект. Вся ее морда сразу сделалась какой-то плоской, а зрачки сузились до щелочек, отчего она мгновенно приобрела нечто дьявольское и злобное. По телу Пола пробежала дрожь – и совсем не от холода. Увиденное не предназначалось для человеческих глаз.
– Пол, задерни шторы, – прозвучал приглушенный голос Элизабет с темной стороны кровати. – Пожалуйста.
Он повернулся задернуть шторы и услышал, как что-то тяжелое, но мягкое ударилось о ковер. Краем глаза Пол заметил едва различимое в полутьме мелькание белых лапок Шарлотты, удаляющейся в глубь коридора.
3
Утром Шарлотта ни на шаг не отходила от Элизабет. Она следовала за ней в ванную и из ванной, в гостиную, когда Элизабет укладывала в портфель бумаги, и на кухню. Здесь кошка шныряла под ногами у хозяев, пока те маневрировали между холодильником, стойкой и столом. Элизабет беседовала только с Шарлоттой, сюсюкала с ней, и в этом ощущались в одинаковой мере и озабоченность, и чувство вины перед кошкой. В какое-то мгновение, когда Элизабет показалось, что он чем-то отвлекся, Пол заметил, что жена как-то уж очень пристально и со значением смотрит в его сторону. Но когда он сделал вдох, чтобы что-нибудь сказать, Элизабет резко отвернулась, склонилась к Шарлотте, стала ее гладить и называть разными ласковыми именами.
Пол надел туфли, зазвенел ключами от машины – пора ехать на вокзал. Элизабет уже в своем синем пальто снова присела возле Шарлотты и продолжала ее гладить. Услышав звон ключей, Шарлотта вырвалась и, пробежав у Пола между ног, понеслась по коридору, скрывшись где-то в спальне. Элизабет встала. Она выглядела ужасно – бледное лицо, страдальческие глаза.
– Лиззи... – начал было Пол, но жена прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и молча спустилась по лестнице.
В машине было так холодно, что всю дорогу до вокзала они ехали в наглухо застегнутых пальто. День был ясный, снег ослепительно сверкал на солнце и скрипел под колесами автомобиля. Пол забыл надеть солнцезащитные очки и потому всю дорогу по Линн-стрит щурился. Он чувствовал, что время от времени Элизабет бросает на него косые взгляды, но сам не смотрел в ее сторону. Наконец, когда до вокзала оставалось совсем немного, Элизабет поплотнее закуталась в пальто, повернулась к мужу и устремила на него пристальный взгляд, подозрительный и одновременно оценивающий. Так она смотрела в тех случаях, когда собиралась сделать какое-нибудь важное заявление. Элизабет прекрасно понимала, насколько неуютно чувствует себя Пол в подобные мгновения.
– Ну что? – спросил он наконец.
– Постоянная работа в университете мне, по-видимому, обеспечена, – сказала Элизабет, выдыхая небольшое облачко пара. – И, по-моему, причин для беспокойства по этому поводу нет.
– Лиззи, я всегда твержу тебе то же самое.
– В ближайшие дни я поговорю с Уолтером о тебе, – продолжала она. – Да-да, завтра же побеседую с ним.
Пол сделал глубокий вдох и выдохнул большое белое облако. Кто-то за ними безбожно сигналил.
– Хорошо, – ответил Пол. – Спасибо.
Элизабет в полуулыбке приподняла уголок рта.
– Мы должны жить вместе, Пол, – сказала она. – В противном случае все наши вещи пропахнут кошачьей мочой.
– Превосходно! – воскликнул Пол. – И ты делаешь этот выбор ради меня или ради Шарлотты?
Автомобиль за ними истошно сигналил. Элизабет потянулась к Полу и поцеловала его. Через мгновение она уже выпрыгнула из машины, вытащила сумку и портфель с заднего сиденья, захлопнула за собой дверцу и ушла. Пол смотрел, как удаляется ее высокая фигура – яркое синее пятно среди тающей наледи на ветровом стекле. Он готов был выскочить из машины и запрыгать от радости. Сзади снова засигналили, теперь уже как-то злобно, и человек в автомобиле выкрикнул что-то грубое. Полу ничего не оставалось, как включить зажигание и отъехать, хотя он и не преминул опустить стекло и показать парню в машине приличествующий ситуации жест.
Вернувшись домой, Пол не стал разыскивать Шарлотту и пытаться помириться с ней, а просто проверил воду в миске и добавил немного сухого корма, а потом отправился в университет. Несмотря на зверский холод, он чувствовал себя необычно весело и бодро. Элизабет наконец-то согласилась замолвить за него словечко, и впервые за много месяцев Пол ехал на работу с удовольствием. В течение последнего семестра в университете на него стали смотреть как на совершенное ничтожество. Для большинства коллег Пол практически перестал существовать. Те, что раньше считались его друзьями – те, с кем он и Элизабет вместе ходили в кино, обменивались приглашениями на обед, – теперь рассеянно, а зачастую и с подчеркнутым холодком здоровались, передавали какие-то туманные приглашения на обед без указания времени и места. Некоторые же, заметив Пола, откровенно отворачивались. Простой визит на кафедру для проверки почтового ящика стал для Пола настоящим испытанием. В свой собственный кабинет он удалялся с сильнейшим сердцебиением, словно после стычки, в которой решался вопрос жизни и смерти.
Три года назад его перспективы выглядели значительно благоприятнее. Правда, Пол с самого начала понимал, что должность постоянного преподавателя ему не светит. Однако тогда Полу непрестанно намекали, что если удастся вовремя опубликовать диссертацию, то, вполне вероятно, он может оказаться среди первых в очереди на открывающуюся скоро вакансию. Пол преисполнился вполне понятного энтузиазма. Он запасся письмом от крупного английского университетского издательства, предлагавшего опубликовать его книгу, на которую уже были получены довольно лестные отзывы от неизвестных читателей с предложениями ряда изменений и дополнений и т.д., и т.п. Не делая особой рекламы сему факту и не говоря прямо, что книга принята к печати, Пол стал потихоньку распространять слухи о возможной ее публикации. Как правило, он сообщал новость какому-нибудь доверенному лицу за обедом или в тихом уголке во время вечеринки трем-четырем особо близким знакомым, предварительно взяв с них клятвенное обещание хранить все услышанное в тайне, рассчитывая, что его конфиденты в течение нескольких дней разнесут полученную информацию по кафедрам.
Элизабет, сидевшая в то время без работы, удивленно таращила глаза, не понимая, зачем он ведет такую странную игру. Пол же объяснял ей, что именно так и делаются дела в академических кругах и что никто тебя не похвалит, пока ты сам себя не похвалишь, хотя, конечно, не следует выходить за рамки приличий. Реагировала Элизабет – и Пол мог в этом поклясться – откровенной завистью к его умению делать карьеру. Ее собственная диссертация к тому времени уже была опубликована, хотя и с большими сокращениями, в виде монографии тиражом пятьсот экземпляров в одной из серий, выпускаемых небольшим университетским издательством в Монтане.
Неожиданно Пола одна за другой стали преследовать неудачи. Один из отзывов, пришедших на рукопись диссертации, был весь пропитан желчью и злобной, уничтожающе ядовитой критикой. Настоящий шедевр высокомерно-снисходительного мизантропического остроумия, способного в мгновение ока уничтожить любую карьеру. И как результат: крупное университетское издательство отказалось от своего предложения, несмотря на отчаянные многочисленные звонки Пола в Англию. Он предлагал внести все необходимые коррективы или даже полностью переделать книгу. Затем возникла долгожданная вакансия, но кандидатура Пола даже не рассматривалась. Место получил приглашенный профессор, уже некоторое время работавший на кафедре, высокомерный британец, чья крикливая многословная книжонка тем не менее была удостоена премии.
И самое удивительное: книга Элизабет имела еще больший успех, чем творение упомянутого профессора, а университеты, которые до той поры не хотели даже приглашать ее на собеседования, теперь звонили ей прямо домой и заочно предлагали место. За очень короткое время все в жизни Пола перевернулось с ног на голову: Элизабет вот-вот должна была получить постоянную должность в Чикагском университете, профессор из Англии захватил старый кабинет Пола с видом на реку, а самого Пола переселили в кабинет рядом с лестницей с видом на электростанцию и автомобильную стоянку. Ему приходилось делить помещение с преподавательницей и заслуженным старичком профессором. Первая страдала сильнейшим неврозом и забросала всю комнату сигаретными окурками и полупустыми банками из-под минеральной воды для желудочников. А старичок приходил в университет дважды в неделю, садился в свое кресло и почти сразу же засыпал над разваливающимся изданием «Семи типов двусмысленности».
Сегодня, однако, Пол пролетел по университетским коридорам с головокружительной легкостью счастливого молодожена. Он что-то напевал себе под нос, работая с копировальной машиной, и фамильярно подмигивал секретарше. И пока студенты спокойно дремали в жаркой аудитории, Пол с воодушевлением читал лекцию, положив ноги на стол, теребя карандаш и глядя в окно на блестящий от яркого солнечного света снег. Он думал о своей будущей жизни в Чикаго: об огромных книжных магазинах, задымленных джаз-клубах, о Художественном институте.
Вернувшись в кабинет, Пол увидел старенького почетного профессора, уже спящего над томиком Эмпсона; седая голова по-стариковски свесилась на грудь. Но даже эта жалкая картина не смогла сегодня испортить Полу настроение. Кто-то когда-то рассказывал ему, что старик в давние годы воевал в Нормандии, поэтому Пол наклонился над спящим и в самое ухо произнес ему громким шепотом: «Ложись!» Профессор, вздрогнув, подскочил в кресле и широко раскрыл глаза, представив себе, видимо, один из печальных эпизодов высадки союзников.
– Присутственные часы, – произнес Пол, подняв вверх указательный палец.
Когда «седая древность», шаркая ногами и все еще немного дрожа, удалилась, Пол запер дверь, закрыл жалюзи от ослепительно яркого снега за окном и погасил свет. Затем сдвинул в сторону все банки с «диет-колой», положил ноги на стол и продолжил мечтать о Чикаго. Конечно, все это он мог бы иметь уже год назад, если бы последовал за Элизабет в качестве сотрудника газеты. Зато насколько значительнее он будет выглядеть теперь, когда сможет – да-да, сможет – отрекомендоваться университетским преподавателем литературы из Чикагского университета. Или, допустим, из Северо-Западного университета. Или даже из Де Поля или Ла Саля. Теперь он стал не очень-то разборчив.
Пол представил себя в слегка помятом дорогом костюме и широком развевающемся плаще, беседующим в уютном книжном магазине на Миракл-Майл с шикарной, но уже уставшей от жизни супругой какого-нибудь брокера. От мысли о нерастраченной энергии этой женщины, которая целыми днями только ездит по магазинам и фитнес-салонам, по его телу пробежали электрические разряды возбуждения. Пол поудобнее устроился в кресле, закрыл глаза и представил, как они украдкой посматривают друг на друга, остановившись у стенда с новыми поступлениями художественной литературы, он и жена брокера – Хелен, о нет, Виктория! – лет тридцати, с проницательным взглядом и британским акцентом; как потом едут на Мичиган-авеню выпить чашку чаю у «Нейман-Маркус»; как Виктория приглашает его полюбоваться видом на покрытое льдом озеро из окна ее квартиры на двадцатом этаже пентхауса на Лейкшор-драйв. И вот он уже воображает ее, стоящей у широкого окна в жемчужном свете долгого зимнего полдня, и себя – снимающим с нее одну за другой стоящие немыслимых денег одежды и шепчущим ей на ухо: «Да-да, я вот-вот получу постоянное профессорское место в Чикагском университете...»
В дверь постучали, и от неожиданности Пол чуть не свалился с кресла. В последний момент он сумел удержаться, однако задел одну из банок с «диет-колой», и мерзкая жидкость залила весь стол.
– Войдите, – крикнул он, промокая «колу» салфетками. Из-за двери послышался голос Ким.
– У вас здесь заперто... профессор, – добавила она на случай, если за спиной оказался бы кто-то из преподавателей.
Пол замер, струйка «колы» уже стала образовывать на полу лужицу. Странно, они ведь договорились, что Ким не будет заходить к нему в университете. Он швырнул мокрые бумажки в корзинку и поспешил открыть дверь. Ким стояла на лестничной площадке и дрожала, кутаясь в толстое зимнее пальто, купленное в комиссионке. Девушка подняла воротник до ушей, щеки алели от прилива горячей калифорнийской крови. Пол, тоже раскрасневшийся от своих мечтаний о чикагской жизни, бросил опасливый взгляд на лестницу. Он понимал, что ему скоро придется расстаться с Ким, и надо сообщить, что он уезжает в Чикаго... только, конечно же, не сейчас, не сегодня. Пол затащил Ким в кабинет и запер дверь.
– Знаю, я не должна приходить к тебе в университете, – сказала Ким с обычной для нее вопросительной интонацией, но Пол уже снимал с нее громоздкое пальто и усаживал на письменный стол.
– Все нормально, – произнес он, запуская руки ей под свитер. – Я как раз думал о тебе.
Пол надел туфли, зазвенел ключами от машины – пора ехать на вокзал. Элизабет уже в своем синем пальто снова присела возле Шарлотты и продолжала ее гладить. Услышав звон ключей, Шарлотта вырвалась и, пробежав у Пола между ног, понеслась по коридору, скрывшись где-то в спальне. Элизабет встала. Она выглядела ужасно – бледное лицо, страдальческие глаза.
– Лиззи... – начал было Пол, но жена прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и молча спустилась по лестнице.
В машине было так холодно, что всю дорогу до вокзала они ехали в наглухо застегнутых пальто. День был ясный, снег ослепительно сверкал на солнце и скрипел под колесами автомобиля. Пол забыл надеть солнцезащитные очки и потому всю дорогу по Линн-стрит щурился. Он чувствовал, что время от времени Элизабет бросает на него косые взгляды, но сам не смотрел в ее сторону. Наконец, когда до вокзала оставалось совсем немного, Элизабет поплотнее закуталась в пальто, повернулась к мужу и устремила на него пристальный взгляд, подозрительный и одновременно оценивающий. Так она смотрела в тех случаях, когда собиралась сделать какое-нибудь важное заявление. Элизабет прекрасно понимала, насколько неуютно чувствует себя Пол в подобные мгновения.
– Ну что? – спросил он наконец.
– Постоянная работа в университете мне, по-видимому, обеспечена, – сказала Элизабет, выдыхая небольшое облачко пара. – И, по-моему, причин для беспокойства по этому поводу нет.
– Лиззи, я всегда твержу тебе то же самое.
– В ближайшие дни я поговорю с Уолтером о тебе, – продолжала она. – Да-да, завтра же побеседую с ним.
Пол сделал глубокий вдох и выдохнул большое белое облако. Кто-то за ними безбожно сигналил.
– Хорошо, – ответил Пол. – Спасибо.
Элизабет в полуулыбке приподняла уголок рта.
– Мы должны жить вместе, Пол, – сказала она. – В противном случае все наши вещи пропахнут кошачьей мочой.
– Превосходно! – воскликнул Пол. – И ты делаешь этот выбор ради меня или ради Шарлотты?
Автомобиль за ними истошно сигналил. Элизабет потянулась к Полу и поцеловала его. Через мгновение она уже выпрыгнула из машины, вытащила сумку и портфель с заднего сиденья, захлопнула за собой дверцу и ушла. Пол смотрел, как удаляется ее высокая фигура – яркое синее пятно среди тающей наледи на ветровом стекле. Он готов был выскочить из машины и запрыгать от радости. Сзади снова засигналили, теперь уже как-то злобно, и человек в автомобиле выкрикнул что-то грубое. Полу ничего не оставалось, как включить зажигание и отъехать, хотя он и не преминул опустить стекло и показать парню в машине приличествующий ситуации жест.
Вернувшись домой, Пол не стал разыскивать Шарлотту и пытаться помириться с ней, а просто проверил воду в миске и добавил немного сухого корма, а потом отправился в университет. Несмотря на зверский холод, он чувствовал себя необычно весело и бодро. Элизабет наконец-то согласилась замолвить за него словечко, и впервые за много месяцев Пол ехал на работу с удовольствием. В течение последнего семестра в университете на него стали смотреть как на совершенное ничтожество. Для большинства коллег Пол практически перестал существовать. Те, что раньше считались его друзьями – те, с кем он и Элизабет вместе ходили в кино, обменивались приглашениями на обед, – теперь рассеянно, а зачастую и с подчеркнутым холодком здоровались, передавали какие-то туманные приглашения на обед без указания времени и места. Некоторые же, заметив Пола, откровенно отворачивались. Простой визит на кафедру для проверки почтового ящика стал для Пола настоящим испытанием. В свой собственный кабинет он удалялся с сильнейшим сердцебиением, словно после стычки, в которой решался вопрос жизни и смерти.
Три года назад его перспективы выглядели значительно благоприятнее. Правда, Пол с самого начала понимал, что должность постоянного преподавателя ему не светит. Однако тогда Полу непрестанно намекали, что если удастся вовремя опубликовать диссертацию, то, вполне вероятно, он может оказаться среди первых в очереди на открывающуюся скоро вакансию. Пол преисполнился вполне понятного энтузиазма. Он запасся письмом от крупного английского университетского издательства, предлагавшего опубликовать его книгу, на которую уже были получены довольно лестные отзывы от неизвестных читателей с предложениями ряда изменений и дополнений и т.д., и т.п. Не делая особой рекламы сему факту и не говоря прямо, что книга принята к печати, Пол стал потихоньку распространять слухи о возможной ее публикации. Как правило, он сообщал новость какому-нибудь доверенному лицу за обедом или в тихом уголке во время вечеринки трем-четырем особо близким знакомым, предварительно взяв с них клятвенное обещание хранить все услышанное в тайне, рассчитывая, что его конфиденты в течение нескольких дней разнесут полученную информацию по кафедрам.
Элизабет, сидевшая в то время без работы, удивленно таращила глаза, не понимая, зачем он ведет такую странную игру. Пол же объяснял ей, что именно так и делаются дела в академических кругах и что никто тебя не похвалит, пока ты сам себя не похвалишь, хотя, конечно, не следует выходить за рамки приличий. Реагировала Элизабет – и Пол мог в этом поклясться – откровенной завистью к его умению делать карьеру. Ее собственная диссертация к тому времени уже была опубликована, хотя и с большими сокращениями, в виде монографии тиражом пятьсот экземпляров в одной из серий, выпускаемых небольшим университетским издательством в Монтане.
Неожиданно Пола одна за другой стали преследовать неудачи. Один из отзывов, пришедших на рукопись диссертации, был весь пропитан желчью и злобной, уничтожающе ядовитой критикой. Настоящий шедевр высокомерно-снисходительного мизантропического остроумия, способного в мгновение ока уничтожить любую карьеру. И как результат: крупное университетское издательство отказалось от своего предложения, несмотря на отчаянные многочисленные звонки Пола в Англию. Он предлагал внести все необходимые коррективы или даже полностью переделать книгу. Затем возникла долгожданная вакансия, но кандидатура Пола даже не рассматривалась. Место получил приглашенный профессор, уже некоторое время работавший на кафедре, высокомерный британец, чья крикливая многословная книжонка тем не менее была удостоена премии.
И самое удивительное: книга Элизабет имела еще больший успех, чем творение упомянутого профессора, а университеты, которые до той поры не хотели даже приглашать ее на собеседования, теперь звонили ей прямо домой и заочно предлагали место. За очень короткое время все в жизни Пола перевернулось с ног на голову: Элизабет вот-вот должна была получить постоянную должность в Чикагском университете, профессор из Англии захватил старый кабинет Пола с видом на реку, а самого Пола переселили в кабинет рядом с лестницей с видом на электростанцию и автомобильную стоянку. Ему приходилось делить помещение с преподавательницей и заслуженным старичком профессором. Первая страдала сильнейшим неврозом и забросала всю комнату сигаретными окурками и полупустыми банками из-под минеральной воды для желудочников. А старичок приходил в университет дважды в неделю, садился в свое кресло и почти сразу же засыпал над разваливающимся изданием «Семи типов двусмысленности».
Сегодня, однако, Пол пролетел по университетским коридорам с головокружительной легкостью счастливого молодожена. Он что-то напевал себе под нос, работая с копировальной машиной, и фамильярно подмигивал секретарше. И пока студенты спокойно дремали в жаркой аудитории, Пол с воодушевлением читал лекцию, положив ноги на стол, теребя карандаш и глядя в окно на блестящий от яркого солнечного света снег. Он думал о своей будущей жизни в Чикаго: об огромных книжных магазинах, задымленных джаз-клубах, о Художественном институте.
Вернувшись в кабинет, Пол увидел старенького почетного профессора, уже спящего над томиком Эмпсона; седая голова по-стариковски свесилась на грудь. Но даже эта жалкая картина не смогла сегодня испортить Полу настроение. Кто-то когда-то рассказывал ему, что старик в давние годы воевал в Нормандии, поэтому Пол наклонился над спящим и в самое ухо произнес ему громким шепотом: «Ложись!» Профессор, вздрогнув, подскочил в кресле и широко раскрыл глаза, представив себе, видимо, один из печальных эпизодов высадки союзников.
– Присутственные часы, – произнес Пол, подняв вверх указательный палец.
Когда «седая древность», шаркая ногами и все еще немного дрожа, удалилась, Пол запер дверь, закрыл жалюзи от ослепительно яркого снега за окном и погасил свет. Затем сдвинул в сторону все банки с «диет-колой», положил ноги на стол и продолжил мечтать о Чикаго. Конечно, все это он мог бы иметь уже год назад, если бы последовал за Элизабет в качестве сотрудника газеты. Зато насколько значительнее он будет выглядеть теперь, когда сможет – да-да, сможет – отрекомендоваться университетским преподавателем литературы из Чикагского университета. Или, допустим, из Северо-Западного университета. Или даже из Де Поля или Ла Саля. Теперь он стал не очень-то разборчив.
Пол представил себя в слегка помятом дорогом костюме и широком развевающемся плаще, беседующим в уютном книжном магазине на Миракл-Майл с шикарной, но уже уставшей от жизни супругой какого-нибудь брокера. От мысли о нерастраченной энергии этой женщины, которая целыми днями только ездит по магазинам и фитнес-салонам, по его телу пробежали электрические разряды возбуждения. Пол поудобнее устроился в кресле, закрыл глаза и представил, как они украдкой посматривают друг на друга, остановившись у стенда с новыми поступлениями художественной литературы, он и жена брокера – Хелен, о нет, Виктория! – лет тридцати, с проницательным взглядом и британским акцентом; как потом едут на Мичиган-авеню выпить чашку чаю у «Нейман-Маркус»; как Виктория приглашает его полюбоваться видом на покрытое льдом озеро из окна ее квартиры на двадцатом этаже пентхауса на Лейкшор-драйв. И вот он уже воображает ее, стоящей у широкого окна в жемчужном свете долгого зимнего полдня, и себя – снимающим с нее одну за другой стоящие немыслимых денег одежды и шепчущим ей на ухо: «Да-да, я вот-вот получу постоянное профессорское место в Чикагском университете...»
В дверь постучали, и от неожиданности Пол чуть не свалился с кресла. В последний момент он сумел удержаться, однако задел одну из банок с «диет-колой», и мерзкая жидкость залила весь стол.
– Войдите, – крикнул он, промокая «колу» салфетками. Из-за двери послышался голос Ким.
– У вас здесь заперто... профессор, – добавила она на случай, если за спиной оказался бы кто-то из преподавателей.
Пол замер, струйка «колы» уже стала образовывать на полу лужицу. Странно, они ведь договорились, что Ким не будет заходить к нему в университете. Он швырнул мокрые бумажки в корзинку и поспешил открыть дверь. Ким стояла на лестничной площадке и дрожала, кутаясь в толстое зимнее пальто, купленное в комиссионке. Девушка подняла воротник до ушей, щеки алели от прилива горячей калифорнийской крови. Пол, тоже раскрасневшийся от своих мечтаний о чикагской жизни, бросил опасливый взгляд на лестницу. Он понимал, что ему скоро придется расстаться с Ким, и надо сообщить, что он уезжает в Чикаго... только, конечно же, не сейчас, не сегодня. Пол затащил Ким в кабинет и запер дверь.
– Знаю, я не должна приходить к тебе в университете, – сказала Ким с обычной для нее вопросительной интонацией, но Пол уже снимал с нее громоздкое пальто и усаживал на письменный стол.
– Все нормально, – произнес он, запуская руки ей под свитер. – Я как раз думал о тебе.
4
Шарлотта лежала на кровати, свернувшись в клубок и закрыв голову лапками. Когда Пол вошел в спальню, она отвела лапку и подозрительно взглянула на него одним зеленым глазом. Мгновение они смотрели друг на друга, затем Пол щелкнул пальцами и спросил:
– Закусим?
Шарлотта сразу же выпрямилась и подняла голову.
– Закусим, перекусим, поедим, – запел Пол, шагая по коридору на кухню. – Вкусной, вкусной, вкусной рыбы.
Позади раздался глухой стук и топот лапок по полу. Кошка с громким мяуканьем бежала на кухню, не отрывая от него взгляда больших круглых глаз. Пол извлек из холодильника пакет с сушеной рыбой. Мерзкие на вид, соленые, сплющенные маленькие сушеные рыбешки величиной с мизинец, практически целые, с чешуей и противными мертвыми глазками. Пол вытащил одну из пакета, помахал ею из стороны в сторону, и Шарлотта начала с неистовым вожделением тереться о его ноги с таким громким мурлыканьем, что завибрировал чуть ли не весь организм Пола.
– Ну вот, наконец-то мне удалось добиться от тебя внимания.
Пол сел на коврик, скрестив ноги и положив сушеную рыбешку прямо перед собой. Шарлотта прыгнула за ней, схватила за хвост и начала с громким хрустом жевать. Пол почесывал ее за ухом, и она не сопротивлялась.
– Шарлотта, давай договоримся, – сказал он, сунув руку в пакет за следующей рыбкой и морщась от отвратительного запаха.
Кошка готова была вырвать лакомство у него из рук, но он поднял его высоко над головой.
– Если ты не станешь проказничать в течение нескольких следующих месяцев, я буду давать тебе самую вкусную рыбу.
Пол подбросил рыбешку в воздух, Шарлотта подпрыгнула и с каким-то поразительным вывертом на лету поймала лакомство. Пол рассмеялся и разбросал еще пару рыбешек по кухне, а затем наблюдал, как она рыскает под столом, царапая задними лапами по кафелю. Потом он сунул пакет в холодильник и лег на пол. Шарлотта подошла, тихо мяукая, и заглянула ему в глаза, почти касаясь носа Пола.
– Закусим?
Шарлотта сразу же выпрямилась и подняла голову.
– Закусим, перекусим, поедим, – запел Пол, шагая по коридору на кухню. – Вкусной, вкусной, вкусной рыбы.
Позади раздался глухой стук и топот лапок по полу. Кошка с громким мяуканьем бежала на кухню, не отрывая от него взгляда больших круглых глаз. Пол извлек из холодильника пакет с сушеной рыбой. Мерзкие на вид, соленые, сплющенные маленькие сушеные рыбешки величиной с мизинец, практически целые, с чешуей и противными мертвыми глазками. Пол вытащил одну из пакета, помахал ею из стороны в сторону, и Шарлотта начала с неистовым вожделением тереться о его ноги с таким громким мурлыканьем, что завибрировал чуть ли не весь организм Пола.
– Ну вот, наконец-то мне удалось добиться от тебя внимания.
Пол сел на коврик, скрестив ноги и положив сушеную рыбешку прямо перед собой. Шарлотта прыгнула за ней, схватила за хвост и начала с громким хрустом жевать. Пол почесывал ее за ухом, и она не сопротивлялась.
– Шарлотта, давай договоримся, – сказал он, сунув руку в пакет за следующей рыбкой и морщась от отвратительного запаха.
Кошка готова была вырвать лакомство у него из рук, но он поднял его высоко над головой.
– Если ты не станешь проказничать в течение нескольких следующих месяцев, я буду давать тебе самую вкусную рыбу.
Пол подбросил рыбешку в воздух, Шарлотта подпрыгнула и с каким-то поразительным вывертом на лету поймала лакомство. Пол рассмеялся и разбросал еще пару рыбешек по кухне, а затем наблюдал, как она рыскает под столом, царапая задними лапами по кафелю. Потом он сунул пакет в холодильник и лег на пол. Шарлотта подошла, тихо мяукая, и заглянула ему в глаза, почти касаясь носа Пола.