Хеллер Джозеф. Уловка-22

   — Дайте-ка я займусь им, — потребовал остролицый человек с запавшими ехидными глазами и тоненькими злыми губами. — Ты долго будешь дурачком прикидываться? — спросил он Йоссариана.
   — Он бредит, — сказал один из докторов. — Может быть, вы разрешите отправить его в палату? Ему нужен уход.
   — Раз бредит, пусть лежит здесь. Глядишь — и проболтается в бреду.
   — Но из него хлещет кровь. Разве вы не видите? Он, чего доброго, еще умрет.
   — Туда ему и дорога.
   — Так и надо вонючему мерзавцу, — сказал упитанный полковник-усач. — Ладно, Джон, давай-ка шевели языком. Выкладывай все, как есть.
   — Меня зовут Йо-Йо.
   — Нам хочется, чтобы ты с нами сотрудничал. Йо-Йо. Мы твои друзья, и ты должен нам верить. Мы пришли помочь тебе. Мы тебя не тронем.
   — Давай ткнем ему в рану пальцем, — предложил остролицый.
   Йоссариан опустил веки, притворившись, будто потерял сознание.
   — Ему дурно, — услышал он голос доктора. — Нельзя ли, пока не поздно, оказать ему помощь? Он действительно может скончаться.
   — Ладно, забирайте его. Будем надеяться, что мерзавец и вправду загнется.
   — Вы не имеете права приступать к лечению, покуда я его не оприходую, — сказал писарь.
   Йоссариан лежал как мертвый, и писарь, пошуршав бумагами, оприходовал его тело. Затем Йоссариана плавно вкатили в душную темную палату, где запах спирта и формалина чувствовался еще сильнее, а из мощной лампы над головой отвесно падал слепящий столб света. Густой навязчивый запах опьянял. Звякнуло стекло, и повеяло эфиром. Тайно злорадствуя, Йоссариан прислушивался к хриплому дыханию врачей. Его веселило, что они думают, будто он без сознания и ничего не слышит. Все, что они делали, казалось ему сплошной глупостью, пока наконец один из них не сказал:
   — Послушай, а стоит ли спасать ему жизнь? Те типы, пожалуй, не погладят нас за это по головке.
   — Давайте оперировать, — сказал другой доктор. — Вспорем ему живот и раз и навсегда установим, что у него там за болячка. Он без конца жаловался на печень. На этом рентгеновском снимке печень у него довольно маленькая.
   — Да это поджелудочная железа, болван! Печень вот где.
   — Ничего подобного — это сердце. Готов поспорить, что печень — вот она. Сейчас вскрою и выясню. Кажется, сначала надо помыть руки?
   — Не нужна мне ваша операция, — сказал Йоссариан, открывая глаза и делая попытку сесть.
   — Смотри-ка, снова голос из провинции, — презрительно усмехнулся один из врачей. — Как бы заставить его заткнуться?
   — Можно дать ему общий наркоз. Эфир под рукой?
   — Не надо мне ваших наркозов, — сказал Йоссариан.
   — Опять голос из провинции, — сказал доктор.
   — Давай дадим ему общий, и он утихомирится. Тогда мы что захотим, то и сделаем.
   Они дали Йоссариану общий наркоз, и он утихомирился. Очнулся он в отдельной комнате, умирая от жажды, преследуемый запахом эфира. У кровати сидел подполковник Корн в шерстяной мешковатой грязно-оливковой форме и терпеливо дожидался, когда Йоссариан придет в себя. Любезная, флегматичная улыбка блуждала на его коричневом, давно не бритом лице. Кончиками пальцев он мягко постукивал себя по лысине. Как только Йоссариан раскрыл глаза, подполковник Корн, посмеиваясь, наклонился над ним и заверил, что их сделка остается в силе, если, конечно, Йоссариан не умрет. Йоссариана начало рвать. При первых же спазмах подполковник Корн вскочил на ноги и, морщась от отвращения пулей выскочил вон, а Йоссариан, подумав, что нет худа без добра, снова впал в удушливую дремоту. Чьи-то жесткие пальцы грубо вернули его к действительности. Повернувшись, он открыл глаза и увидел незнакомого человека с гнусным лицом. Презрительно-насмешливо скривив губы, незнакомец похвастался:
   — Попался нам твой приятель, дружок. Попался он нам в лапы.
   Йоссариан похолодел, его прошиб пот. В голове все поплыло.
   — Какой приятель? — спросил он, когда увидел капеллана на том месте, где только что сидел подполковник Корн.
   — Может быть, это я — ваш приятель? — ответил капеллан.
   Но Йоссариан не слышал его и снова смежил веки. Кто-то дал ему глотнуть воды и на цыпочках вышел. Йоссариан проснулся в отличном настроении и повернулся, чтобы улыбнуться капеллану, но вместо него увидел Аарфи. Йоссариан невольно застонал и сморщился от нестерпимого отвращения. Ааофи, хохотнув, спросил, как он себя чувствует. В ответ Йоссариан спросил Аарфи, почему он не в тюрьме, чем сильно его озадачил. Йоссариан закрыл глаза, надеясь, что Аарфи уберется вон. Когда он открыл глаза, Аарфи не было, зато рядом сидел капеллан. Заметив, что капеллан весело ухмыляется, Йоссариан спросил, чему он, черт возьми, так радуется.
   — Я счастлив за вас, — признался взволнованный капеллан. — Я узнал в штабе, что вы серьезно ранены и, если вы поправитесь, вас отправят домой. Подполковник Корн сказал, что вы на краю смерти. Но только что от одного врача мне удалось узнать, что на самом деле рана пустяковая и через день-другой вас выпишут. Вы вне опасности. Так что дела ваши совсем неплохи.
   Йоссариан выслушал сообщение капеллана, и на душе у него полегчало.
   — Это хорошо.
   — Да, — сказал капеллан, и щеки его покраснели от застенчивой радости, — Да, это хорошо.
   Йоссариан засмеялся, вспомнив свой первый разговор с капелланом.
   — Интересно получается: впервые я увидел вас в госпитале. Теперь мы опять встретились в госпитале. В последнее время мы видимся главным образом в госпитале. Где вы пропадали все это время?
   Капеллан пожал плечами.
   — Я много молился, — признался он. — Я старался подольше оставаться в палатке, и как только сержант Уитком отлучался, я молился: мне не хотелось, чтобы он застал меня за этим занятием.
   — Ну и как, помогли молитвы?
   — Это отвлекало меня от мрачных мыслей, — ответил капеллан, еще раз пожав плечами. — И потом — хоть какое-то дело.
   — Значит, все-таки от молитвы польза есть?
   — Да, — с энтузиазмом согласился капеллан, будто подобная мысль никогда прежде не приходила ему в голову. — Да, по-моему, молитвы помогают. — Капеллан подался вперед и с неловкой заботливостью спросил: — Йоссариан, не могу ли я что-нибудь для вас сделать, ну там… что-нибудь вам принести?
   — Ну, скажем, игрушки, шоколад, жевательную резинку, да? — поддел его добродушно Йоссариан.
   Капеллан снова вспыхнул, застенчиво улыбнулся и почтительно проговорил:
   — Может быть, книги или еще что-нибудь такое? Мне хотелось бы сделать вам приятное. Вы знаете, Йоссариан, мы ведь все очень гордимся вами.
   — Гордитесь?
   — Конечно, ведь вы, рискуя жизнью, грудью преградили путь нацистскому убийце.
   — Какому нацистскому убийце?
   — Который хотел прикончить полковника Кэткарта и подполковника Корна. А вы их спасли. Он вполне мог вас зарезать во время этой потасовки на галерее. Как чудесно, что вы уцелели!
   Йоссариан насмешливо фыркнул:
   — Это был не нацистский убийца.
   — Как не убийца? Нам сказал подполковник Корн.
   — Это была приятельница Нейтли. Она пришла по мою душу, а вовсе не за Кэткартом и Корном. С тех пор как я огорошил ее известием о гибели Нейтли, она норовит меня прикончить.
   — Но позвольте, как же так? — живо запротестовал капеллан. Он растерялся и немного обиделся. — Полковник Кэткарт и подполковник Корн оба видели, как убегал убийца. Официальное сообщение гласит, что вы грудью защитили командира полка от ножа нацистского убийцы.
   — Не верьте официальным сообщениям, — сухо посоветовал Йоссариан. — Это просто часть сделки.
   — Какой сделки?
   — Которую со мной заключили полковник Кэткарт и подполковник Корн. Они отправляют меня на родину как великого героя, а я обязуюсь расхваливать их на всех перекрестках и никогда не осуждать за то, что они сверх всякой нормы гоняют летчиков на боевые задания.
   Капеллан испуганно привстал со стула:
   — Но ведь это ужасно! Это постыдная, скандальная сделка, ведь верно?
   — Гнусная, — ответил Йоссариан. Он лежал на спине, одеревенело уставившись в потолок. — Гнусная — это как раз то слово, на котором мы сошлись с подполковником Корном.
   — Почему же вы на это пошли?
   — Или так, или военно-полевой суд, капеллан.
   — О!.. — с неподдельным раскаянием воскликнул капеллан и прикрыл рот тыльной стороной ладони. Он неловко опустился на стул. — В таком случае я немедленно беру свои слова обратно.
   — Они бы засадили меня в камеру к уголовникам.
   — Да, да, это безусловно. Да, конечно, вы должны поступать так, как считаете нужным. — Капеллан утвердительно кивнул головой, будто подводя итог их спора, и растерянно смолк.
   Йоссариан невесело рассмеялся:
   — Не беспокойтесь, я на эту сделку не пойду.
   — Но вам придется на это пойти, — настаивал капеллан, озабоченно склонившись над Йоссарианом. — Серьезно, вам надо согласиться на их условия. Я не имел права оказывать на вас давление. Мне не нужно было ничего говорить.
   — Вы на меня не давили. — Йоссариан перевернулся на бок и с наигранной серьезностью покачал головой: — Боже мой, подумать только, какой это был бы грех — спасти жизнь полковнику Кэткарту! Нет, таким преступлением я не хотел бы запятнать свое доброе имя.
   Капеллан осторожно вернулся к первоначальной теме разговора:
   — Но что вы намерены делать? Не хотите же вы, чтобы вас упрятали в тюрьму?
   — Буду продолжать летать. А может, дезертирую, и пусть ловят. И ведь, скорее всего, поймают…
   — И посадят за решетку, к чему вы, я полагаю, совсем не стремитесь.
   — М-да… Ну тогда, значит, придется летать до конца войны. Кто-то ведь должен остаться в живых.
   — А если вас собьют?
   — Да, тогда лучше, пожалуй, не летать.
   — Что же вы будете делать?
   — Не знаю.
   — А вы поедете домой, если они вас отправят?
   — Не знаю. На улице жарко? Здесь ужасно душно.
   — На улице холодина, — сказал капеллан.
   — Послушайте, — вспомнил Йоссариан, — со мной произошла смешная штука, а может, мне это только приснилось. Будто бы в палату приходил какой-то странный человек и сказал, что ему в лапы попался мой дружок. Интересно, померещилось это мне или нет?
   — Думаю, что не померещилось, — сказал капеллан. — В прошлый мой визит вы тоже принимались рассказывать об этом.
   — Значит, он и в самом деле приходил. Он вошел и сказал: «А твой-то, приятель у нас в лапах, дружище, попался твой приятель». Никогда в жизни я не видывал человека с более зловещими повадками. Интересно, о каком моем приятеле он толковал?
   — Мне было бы приятно сознавать, Йоссариан, что этот приятель — я, — сказал капеллан, стесняясь своей искренности. — Я действительно у них в руках. Они взяли меня на карандаш и держат под наблюдением. В любом месте и в любой момент, когда им понадобится, они могут меня задержать.
   — Нет, по-моему, он имел в виду не вас. По-моему, речь, скорее, шла о Нейтли или Данбэре, ну, в общем, о ком-то из погибших на войне, может быть о Клевинджере, Орре, Доббсе. Малыше Сэмпсоне или Макуотте. — И вдруг Йоссариан ахнул и затряс головой. — Я понял! — воскликнул он. — Все мои друзья попали им в лапы. Остались только я да Заморыш Джо. — Увидев, что лицо капеллана заливает меловая белизна, Йоссариан оцепенел от страха: — Капеллан! Что такое?
   — Заморыш Джо…
   — Боже! Погиб на задании?
   — Он умер во сне, когда его мучили кошмары. На лице у него нашли спящего кота.
   — Ах, Джо, подонок ты мой несчастный! — сказал Йоссариан и заплакал, уткнувшись в рукав.
   Капеллан ушел, не попрощавшись. Йоссариан поел и уснул.
   Среди ночи чья-то рука растормошила его. Он открыл глаза и увидел худого, невзрачного человека в больничном халате. Гнусно ощериваясь, пришелец буравил его взглядом:
   — Попался нам твой приятель, дружище. Попался.
   У Йоссариана душа ушла в пятки.
   — О чем ты болтаешь, черт тебя побери! — в ужасе взмолился Йоссариан.
   — Узнаешь, дружок, узнаешь!
   Йоссариан рванулся, пытаясь схватить своего мучителя за глотку, но тот без малейших усилий ускользнул от него и со зловещим смешком улетучился в коридор. Йоссариан дрожал всем телом, кровь пульсировала тяжелыми толчками. Он купался в ледяном поту. О каком приятеле толковал незнакомец? В госпитале стояла темень и абсолютная тишина. Часов у Йоссариана не было: он не знал, который час. Он лежал с широко открытыми глазами, чувствуя себя узником, прикованным к постели и обреченным дожидаться целую вечность, покуда рассвет не прогонит темноту. Озноб струйками поднимался по ногам. Йоссариану стало холодно. Он вспомнил Сноудена: они не дружили, он едва знаком был с этим парнишкой. Тяжело раненный, Сноуден коченел и все время жаловался, что ему холодно. На бедре Сноудена Йоссариан увидел глубокую рану величиной с мяч для рэгби.
   В аптечке не нашлось морфия, чтобы унять боль, но морфия и не потребовалось, ибо разверстая рана повергла Сноудена в шоковое состояние. Двенадцать ампул с морфием были украдены из санитарной сумки, вместо них красовалась аккуратная записочка, гласившая: «Что хорошо для фирмы „М, и М.“, то хорошо для родины. Милоу Миндербиндер». Йоссариан про себя обложил Милоу последними словами и поднес две таблетки аспирина к пепельным губам Сноудена, но у того не хватило сил раскрыть рот. Йоссариан принялся торопливо стягивать жгутом бедро Сноудена. Сноуден смотрел на него неподвижным взглядом. Кровь уже не била из артерии.
   — Мне холодно, — едва слышно сказал Сноуден, — мне холодно.
   — Все будет хорошо, малыш, — заверял его Йоссариан. — Все будет в порядке. Поправишься, ничего.
   — Мне холодно, — снова сказал Сноуден слабым детским голосом. — Мне холодно.
   — Ну, ну, не надо, ничего.
   Найдя в санитарной сумке ножницы, Йоссариан осторожно вспорол комбинезон Сноудена под самым пахом. Сноуден уронив голову на другое плечо, чтобы взглянуть прямо в лицо Йоссариану. Туманный свет мерцал на дне его вялых, безжизненных глаз. Озадаченный его взглядом, Йоссариан старался не смотреть ему в лицо. Он начал резать штанину вниз по шву. Йоссариан распорол брючину донизу и освободил изувеченную ногу от лохмотьев. Его поразил ужасный вид обнаженной, восковой ноги Сноудена. Теперь Йоссариан увидел, что рана много меньше мяча для рэгби, размером она была с ладонь и слишком глубока и разворочена, чтобы рассмотреть ее, как следует. Кровь уже свернулась в ране, оставалось лишь наложить повязку и не теребить Сноудена, покуда самолет не сядет.
   — Я сделал тебе больно?
   — Мне холодно, — захныкал Сноуден, — мне холодно.
   — Ну успокойся, ничего, ничего.
   — Ой, мне больно! — неожиданно закричал Сноуден и сморщился в страдальческой гримасе.
   Лицо его было бледным и одутловатым. Края губ начинали синеть. Неожиданно подняв глаза, Сноуден улыбнулся слабой, понимающей улыбкой и слегка сдвинул бедро, чтобы Йоссариану было удобней посыпать рану сульфидином. Воспрянув духом, Йоссариан уверенно и бодро принялся за работу. Он сыпал пакетик за пакетиком белого кристаллического порошка в кровавую овальную рану, покуда все красное не скрылось под белым. Затем, быстро накрыв рану большим куском ваты, начал бинтовать. Накладывая второй виток бинта, он обнаружил на внутренней стороне бедра маленькую рваную дырочку размером с мелкую монету, куда вошел осколок снаряда. Отверстие было окружено синей каймой, внутри чернела корочка запекшейся крови. Йоссариан посыпал и эту рану сульфидином и продолжал накручивать бинт, покуда надежно не закрепил ватный пласт. Затем он обрезал бинт ножницами, просунул конец под повязку и аккуратно затянул узел. Повязка получилась что надо. Йоссариан сел на корточки, довольный собой. Он вытер пот со лба и непроизвольно, дружески улыбнулся Сноудену.
   — Мне холодно, — подвывал Сноуден, — холодно мне.
   — Ну ничего, ничего, — сказал Йоссариан, хотя его уже грызло сомнение. — Скоро сядем, и тобой займется доктор Дейника.
   Но Сноуден продолжал качать головой и, наконец, едва различимым движением подбородка указал вниз под мышку. Йоссариан наклонился и увидел странной окраски пятно, просочившееся сквозь комбинезон, над самой проймой бронекостюма. Йоссариан почувствовал, как сердце его сначала остановилось, а потом забилось так неистово, что он с трудом дышал. Под бронекостюмом таилась еще одна рана. Йоссариан рванул застежки костюма и услышал свой собственный дикий вопль. Увесистый осколок снаряда величиной больше трех дюймов вошел в другой бок Сноудена, как раз под мышкой, и прошел навылет, разворотив при выходе гигантскую дыру в ребрах и вытянув за собой внутренности Сноудена. Йоссариан обеими руками закрыл лицо. Его вырвало. После рвоты все тело Йоссариана обмякло от усталости, боли и отчаяния. Он вяло повернул голову к Сноудену: тот дышал еще тише я учащенней, лицо побледнело еще больше. Неужто на свете есть сила, которая поможет ему спасти Сноудена?
   — Мне холодно, — прохныкал Сноуден. — Холодно мне.
   — Ну, ну, не надо, — машинально твердил Йоссариан еле слышным голосом. — Ну, ну, не надо.
   Йоссариану тоже стало холодно. Он был не в силах унять дрожь во всем теле. Он смятенно разглядывал мрачную тайну Сноудена, которую тот расплескал по затоптанному полу. Нетрудно было понять, о чем вопиют внутренности Сноудена. Человек есть вещь. Вот в чем был секрет Сноудена. Выбрось человека из окна, и он упадет. Разведи под ним огонь, и он будет гореть. Закопай его, и он будет гнить. Да, если душа покинула тело, то тело человеческое — не более чем вещь. Вот в чем заключалась тайна Сноудена. Вот и все.
   — Мне холодно, — сказал Сноуден. — Холодно.

42. Йоссариан

   — Подполковник Корн говорит, что сделка остается в силе, — сказал Йоссариану майор Дэнби, улыбаясь приторно-милостивой улыбкой. — Все идет прекрасно.
   — Ничего не выйдет.
   — Но почему же? Обязательно выйдет, — благодушно настаивал майор Дэнби. — Обстоятельства складываются как нельзя лучше. Своим покушением девчонка сыграла вам на руку. Теперь все пойдет как по маслу.
   — Я не вступал ни в какие сделки с подполковником Корном.
   — Но ведь вы заключили с ним сделку? — с раздражением спросил майор Дэнби. — Вы же договорились?
   — Я нарушаю этот договор.
   — Но вы ударили по рукам, не так ли? Вы дали ему слово джентльмена?
   — Я отказываюсь от своего слова.
   — Ну, знаете! — ахнул майор и принялся промокать сложенным носовым платком свое изнуренное заботами и покрытое потом чело. — Но почему, Йоссариан? Они предлагают вам прекрасную сделку.
   — Сделка паршивая, Дэнби. Гнусная.
   — Но, дорогой мой, как же так? — заволновался майор, приглаживая свободной рукой свои жесткие, как проволока, густые, коротко стриженные волосы. — Как же так, дорогой мой?
   — Ну а вам, Дэнби, не кажется, что все это гнусно?
   Майор Дэнби на мгновение задумался.
   — Да, пожалуй, — неохотно признался он. Его выпуклые глаза выражали полнейшее замешательство. — Зачем же вы пошли на эту сделку, коль она вам не по душе?
   — Это была минутная слабость, — мрачно сострил Йоссариан. — Я пытался спасти свою шкуру.
   — А теперь вы больше не хотите спасать свою шкуру?
   — Отчего же? Именно потому я не сделаю больше ни одного вылета.
   — Тогда позвольте им отправить вас домов, и вы будете вне опасности.
   — Пусть они отправят меня домой как человека, выполнившего более пятидесяти боевых заданий, — сказал Йоссариан, — а не потому, что меня пырнула ножом эта девчонка, и не потому, что я оказался упрямым мерзавцем.
   Майор Дэнби с неподдельным гневом замотал головой и засверкал глазами и стеклами очков.
   — Если они так поступят, им придется отправить домой почти всех. Ведь большинство пилотов уже сделало свыше пятидесяти вылетов. Полковник Кэткарт не может истребовать для пополнения одновременно такое количество молодых, неопытных экипажей — тут же нагрянет следственная комиссия. Он угодит в собственный капкан.
   — Ну это уж его забота.
   — О нет, Йоссариан, — с горячностью возразил майор Дэнби. — Это ваша забота. Потому что, если вы не выполните условий договора, они намерены сразу же, едва вы выпишетесь из госпиталя, предать вас военно-полевому суду.
   Йоссариан сделал «нос» майору Дэнби и самодовольно засмеялся:
   — Черта с два отдадут! Не морочьте мне голову, Дэнби. Они не осмелятся меня пальцем тронуть.
   — Это почему же? — спросил майор Дэнби, удивленно хлопая ресницами.
   — Теперь они у меня на крючке. Официальное сообщение гласит, что меня пырнул ножом нацистский убийца, который покушался на жизнь полковника Кэткарта я подполковника Корна. После этого всякая попытка предать меня военно-полевому суду будет выглядеть довольно глупо.
   — Но послушайте, Йоссариан! — воскликнул майор Дэнби. — Есть еще одно официальное сообщение, которое гласит, что вас пырнула ножом невинная девочка в то время, как вы занимались спекуляцией на черном рынке, а также саботажем и продажей военных секретов противнику.
   От неожиданности и досады Йоссариан отпрянул:
   — Еще одно официальное сообщение?
   — Они могут насочинять сколько угодно официальных сообщений и опубликуют то, которое их больше устраивает в данный момент. Для вас это новость?
   — Боже мой! — пробормотал совершенно убитый Йоссариан. Кровь отхлынула от его лица. — Боже мой!
   Майор Дэнби упорно продолжал гнуть свое, причем с самым благожелательным видом.
   — Йоссариан, пусть будет так, как они хотят. Пусть вас отправят домой. Так будет лучше для всех.
   — Не для всех, а только для Кэткарта, Корна и меня.
   — Для всех, — упорствовал майор Дэнби. — От этого сразу всем станет лучше.
   — А ребятам нашего полка, которым по-прежнему придется летать на боевые задания, от этого тоже станет лучше?
   Майор Дэнби уклонился от ответа и смущенно отвернулся.
   — Йоссариан, — сказал он через минуту, — если вы вынудите полковника Кэткарта предать вас военно-полевому суду, он докажет, что вы виновны во всех преступлениях, которые вам инкриминируют. Кому это нужно? Вы надолго угодите в тюрьму и искалечите себе жизнь.
   Йоссариан слушал майора Дэнби с возрастающим чувством тревоги.
   — В каких же преступлениях они меня собираются обвинять?
   — Неправильные действия во время налета на Феррару, неподчинение командованию, отказ от выполнения боевых заданий и дезертирство.
   Йоссариан задумчиво втянул щеки и причмокнул:
   — Неужто они обвинят меня во всех этих грехах? Они же сами мне дали орден за Феррару. Как же после этого они обвинят меня в неправильных действиях?
   — Аарфи покажет под присягой, что вы с Макуоттом солгали в своем официальном донесении.
   — Да, уж этот мерзавец присягнет в чем угодно.
   — Кроме того, они объявят вас виновным, — продекламировал нараспев майор Дэнби, — в изнасиловании, активных спекуляциях на черном рынке, саботаже и продаже врагу военных секретов.
   — Но как они все это докажут? Я сроду не делал ничего подобного.
   — Они найдут сколько угодно свидетелей, которые подтвердят это под присягой. Кэткарт и Корн внушат свидетелям, что, оговорив вас, они тем самым принесут пользу родине. И в известном смысле это действительно пошло бы на пользу родине.
   — В каком это смысле? — резко спросил Йоссариан, медленно приподнимаясь на локте и едва сдерживая злость.
   Майор Дэнби слегка отшатнулся и снова принялся вытирать лоб.
   — Видишь ли, Йоссариан, — начал он, виновато запинаясь, — если полковник Кэткарт и подполковник Корн будут скомпрометированы, вряд ли это усилит нашу военную мощь. Давайте, Йоссариан, смело взглянем в лицо фактам. Несмотря ни на что, на боевом счету полка немало заслуг. Если вас отдадут под суд и оправдают, другие летчики тоже откажутся выполнять задания. Полковник Кэткарт опозорится, и боеспособность части будет подорвана. Вот почему я говорю, что, если вас признают виновным и посадят в тюрьму, это пойдет на пользу родине. Даже если вы на самом деле ни в чем не повинны.
   — Ничего не скажешь, складно вы излагаете, — язвительно заметил Йоссариан.
   Майор Дэнби, нервно заерзав на стуле, отвел взгляд в сторону.
   — Прошу вас, не обижайтесь на меня, — взмолился он. Чувствовалось, что он говорит совершенно чистосердечно.
   — Вы же знаете, что я здесь ни при чем. Я лишь пытаюсь смотреть на вещи объективно и найти какой-то выход из этой трудной ситуации.
   — Эта ситуация возникла не по моей вине.
   — Но вы обязаны найти из нее выход. И потом — что еще остается делать? Вы ведь не желаете летать на задания.
   — Я могу сбежать.
   — Сбежать?
   — Да, дезертировать. Смыться. Наплюю на всю эту проклятую заваруху и дам деру.
   Майор Дэнби был потрясен:
   — Но куда? Куда вы можете сбежать?
   — Я могу запросто улизнуть в Рим. А там спрячусь.
   — И всю жизнь дрожать, ждать, что вас вот-вот схватят? Нет, нет, нет и еще раз нет, Йоссариан. Это был бы гибельный и постыдный шаг. Убежать от трудности — еще не значит преодолеть ее. Вы уж мне поверьте. Ведь я вам все-таки пытаюсь помочь.
   — То же самое говорил один добряк шпик, собираясь ткнуть мне пальцем в рану, — саркастически возразил Йоссариан.
   — Но я не шпик, — негодующе сказал майор Дэнби.
   — Я преподаватель университета, я прекрасно чувствую, что такое добро и что такое зло! Зачем я стал бы вас обманывать? Я никому не лгу.
   — А что вы скажете нашим летчикам, если они спросят об этом разговоре?
   — Придется солгать.
   Йоссариан расхохотался, а майор Дэнби, красный от смущения, с облегчением откинулся на спинку стула, радуясь перемене в настроении Йоссариана. Йоссариан разглядывал его со смешанным чувством жалости и презрения. Он сел, прислонившись к спинке кровати, закурил сигарету, и губы его скривила легкая насмешливая улыбка. С непонятным самому себе сочувствием он изучал лицо майора Дэнби. Со дня налета на Авиньон, когда генерал Дридл приказал вывести майора Дэнби на улицу и расстрелять, в выпученных глазах этого человека навсегда запечатлелись изумление и ужас. Йоссариану было жаль этого мягкого, совестливого пожилого идеалиста: он всегда жалел людей, чьи недостатки были не очень велики.