Хэмбли Барбара. Сумрачная планета

   — Под кухней есть сокровищница, — на голубых глазах Тазельды выступили слезы благодарности. — Вход через кухонный двор, вот здесь.
   Она отошла к небольшому столику, а затем протянула ему листок грубой местной бумаги, на котором был нарисован план дома.
   Люк взмахнул листком, чувствуя необычайную легкость во всем теле, и широко улыбнулся, словно мальчишка.
   — Я вернусь. К ночи нас уже не будет в городе.
   — Она сказала мне, что я могу доверять тебе, Оуэн, — тихо сказала Тазельда. — Я видела, как засветились ее глаза, когда она произнесла твое имя. Думаю, тебе нечего бояться того, что предстоит узнать.
   Каллиста. Все тело Люка, казалось, пело от счастья, когда он шагал по неровно вымощенным улочкам города Старожилов.
   «Какую бы тьму ни послал мир, любящие всегда встречаются у конца пути…» Я нашел ее, нашел! «Я видела, как засветились ее глаза…» Он замедлил шаг.
   «…когда она произнесла твое имя».
   Но Каллиста не могла знать, что он назовется Оуэном Ларсом.
   Он остановился, поняв, что заблудился среди почти одинаковых белых домов.
   «В вино было что-то подмешано», — со странным спокойствием подумал он.
   Люк никогда не отличался склонностью к выпивке, а с тех пор как он начал изучать и познавать Силу, он полностью отказался от алкоголя, который мешал должным образом сосредоточиться. Конечно, вино Тазельды не было похоже ни на какое другое, и все же он удивлялся, как вообще смог столько выпить. Теперь же, сосредоточившись на собственном метаболизме и очистив организм от части алкоголя, он понял, что в вине содержалось что-то еще.
   «Синтетический стимулятор, — подумал он, опершись рукой о стену и закрыв глаза. — Приодин или приодаза, а может быть, алгарин — нечто, создававшее благожелательный и дружелюбный настрой». Лея рассказывала, что в свое время. употребление приодазы было обычным делом перед приемами среди знати Корусканта, как противоположность моде на дуэли, и во время рабочих дискуссий и бракоразводных процессов часто следовали обвинения, что та или иная сторона подсыпала препарат в каф противоположной стороны перед самым началом переговоров.
   Снадобье было безвредным и не вызывало привыкания, оно лишь притупляло бдительность.
   «Все-таки сколь разумно с ее стороны, — подумал Люк, — было воспользоваться этим методом, чтобы преодолеть мое предубеждение, так что я смог увидеть ее такой, какова она на самом деле».
   Он прошел несколько шагов, пытаясь сориентироваться, в каком направлении находится дом Ашгада, и тут возникла неожиданная мысль:
   «О чем это я только что подумал?» Его охватил приступ боли. Не физической боли, но боли утраты, одиночества, глубоко сидящей боли ребенка, который с первых сознательных дней своей жизни подозревает, что мать отказалась от него, словно от приблудного щенка, по причинам, которых он не понимал. Боль от бегства Каллисты. Боль от утраты мечты об отце, которого он воображал себе в своих одиноких фантазиях.
   На него нахлынула холодная волна страха. Он не мог потерять Тазельду…
   Сквозь детский страх утраты до него из мрака. докатился сумрачный голос:
   Не доверяй глазам. Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
   Голос его отца.
   Голос Вейдера.
   Ты знаешь, что это правда.
   Тазельда его просто использовала.
   Охватившие его холод и паника усилились. Если она лгала, используя его лишь для того, чтобы вернуть свой лазерный меч (интересно, какая травма могла помешать ей сделать новый, если однажды она это уже смогла?), это означало, что она не была наставницей Каллисты. Она не могла вернуть ему Каллисту. «Нет, — подумал он, не в силах поверить, не желая, чтобы это оказалось правдой. — Нет…» Ты знаешь, что это правда.
   И теперь он действительно это знал.
   Он повернул назад, к дому Тазельды.
   Будучи джедаем, она должна была обладать способностью подчинять себе чужой разум. Люк видел, как это делал Бен, ему приходилось это делать и самому. Император Палпатин был настоящим гением, вызывая у других чувство неподдельной преданности, потребности служить ему — играя на струнах чужих страхов, словно опытный музыкант.
   Способности же Тазельды были весьма утонченными и очень сильными.
   Ветер с завыванием хлестал ему в лицо, пока он петлял по узким улочкам, словно не давая ему вернуться. Погребенный под лавиной отчаяния, в океане страха, заполонившего его душу" Люк ощутил то же холодное чувство безысходности, которое испытывал, вися над бездной Беспина. Он не хотел, чтобы это было правдой, но знал, что это так.
   На этот раз он подошел к дому Тазельды сзади, и увидел ее через заднюю дверь, перед которой были свалены во дворе ржавые флаеры в разных стадиях разрушения. Она шарила в темных углах комнаты, за мебелью и под подушками, словно что-то искала. Он увидел, как она сунула руку под шкаф, потом вытащила ее и встала, глядя на него широко открытыми голубыми глазами; ее черные грязные волосы висели отвратительными космами над грудями. Он почувствовал прикосновение ее разума, гневное, но тщетное, ощутил слабый, рассеянный толчок Силы и, хотя стена заслоняла их от ветра, он увидел, что помятые цистерны, выцветшие старые тряпки, куски дерева и металла во дворе вокруг него задергались и зашевелились, словно живые.
   Продолжая смотреть ему в глаза, она снимала что-то — видимо, дрохов — с руки и раскусывала их коричневыми гнилыми зубами.
   Охватившее его чувство тревоги стало еще пронзительнее, но он понял, что заполнявшее его душу отчаяние — не настоящее, словно стеклянные бусы. Теперь оно сменялось неподдельной печалью.
   Люк отвернулся.
   Не столько благодаря Силе, сколько годам, проведенным среди повстанцев, когда ему приходилось сражаться в космической пустоте на кораблях, мчавшихся с невероятной скоростью, он почти инстинктивно ощутил опасность и лишь в следующую секунду услышал звук бегущих ног. Он уклонился почти в то же мгновение, когда в землю рядом с тем местом, где он стоял, вонзилось копье. Кто-то швырнул камень, он отскочил назад — и желтая вспышка старого бластера прочертила обожженный след на стене рядом с ним. Оборванные мужчины и женщины бежали к нему со всех сторон из переулков — среди них были и растрепанные босоногие дети, швырявшие камни.
   Люк мог разбросать их всех одним ударом Силы, поднять любого из них в воздух и зашвырнуть подальше, но не решился. К нему подбежала девушка лет шестнадцати с дубинкой; он оттолкнул ее плечом в сторону, уклонился от очередного выстрела из бластера, столь изношенного, что с его помощью и блина было не поджарить, и бросился бежать. Небольшая толпа Старожилов кинулась за ним, ругаясь и размахивая оружием.
   — Убийца! Вор! Грязное отребье!
   Они выскакивали из-за углов, пытаясь ткнуть его копьем или дубинкой. У двоих или троих были бластеры, но чтобы попасть в кого-либо на бегу, требовалась хорошая практика, а Люк все время был в движении. Двое схватили его, пытаясь утащить назад в лабиринт переулков — вероятно, снова к дому Тазельды, если, как он предположил, эти люди были остатками тех, кем она здесь «правила», но Люк вовсе не был в этом уверен. Резким пинком он сбил одного с ног и, воспользовавшись упавшим телом как оружием против второго, швырнул обоих в разъяренную толпу. Он перепрыгнул через стену, метнулся через густые заросли заброшенного сада, чувствуя, как листья хлещут по лицу, и услышал топот приближающихся преследователей, бежавших вдоль стены. «В худшем случае, — подумал он, — всегда можно воспользоваться Силой, чтобы…» Чтобы — что? Вызвать шторм Силы, который убьет еще какую-нибудь невинную старушку, находящуюся под опекой Целителя в двухстах километрах отсюда?
   Он схватил валявшиеся у забора грабли, перескочил через стену там, где меньше всего слышались вопли преследователей, и кинулся к более широким улицам и более открытому месту среди домов Новоприбывших. Пыль и мелкие камешки били ему в лицо. На противоположной стороне улицы появились трое Старожилов, в том числе один с бластером. Люк отскочил в сторону, увернулся от копья, брошенного с крыши сарая, перекатившись, вскочил на ноги и прижался спиной к стене, глядя на бегущую к нему толпу.
   — Эй, что все это значит? — рявкнул чей-то голос.
   Старожилы застыли как вкопанные и после мгновенного замешательства начали отступать.
   Из переулка появились двое — тощий восьмифутовый иторианин и толстый, неряшливого вида темноволосый человек, оба в синей форме муниципальной полиции Хвег Шуля.
   — Позор на ваши головы, — произнес молотоголовый негромким певучим голосом. — Кто вы вообще такие, по-вашему? Жуки с Йавина? Нафены?
   Среди Старожилов послышался ропот. Какая-то женщина бросила на землю камень, который держала в руке. Кто-то что-то сказал насчет «отродья темных».
   — Кто он? — человек ткнул пальцем в Люка. Ветер шевелил его жирные черные волосы. Никто не ответил. Он повернулся к Люку. — Это ты, что ли, отродье темных?
   — Для кого-то, может быть, и да, — Люк отряхнул рукав в том месте, где камень едва не сломал ему руку.
   Человек усмехнулся.
   — Что ж, моя бывшая жена с тобой согласилась бы, — он повернулся к молотоголовому. — Что будем делать, Снаплонс? Есть что-нибудь в Уставе Города насчет таких?
   — Мне это неизвестно, Грапп.
   — Слышали? — полицейский Грапп снова повернулся к толпе, от которой осталось уже не больше трети. — Чем еще провинился этот парень, кроме того, что он отродье темных? — он искоса посмотрел на Люка, и взгляд его глубоких глаз показался Скайуокеру далеко не глупым.
   — Темные творят зло! — крикнула девушка, пытавшаяся разбить Люку голову дубинкой.
   — Да уж, а нападать толпой на человека, который даже ни разу не выстрелил из бластера, — по-твоему, не зло, сладкая ты моя? — Грапп махнул рукой, словно отгоняя мух. — Убирайтесь отсюда подобру-поздорову, пока я вас всех не засадил за решетку за нарушение общественного спокойствия. С тобой все в порядке? — он повернулся к Старожилам спиной, обращаясь к Люку, хотя Люк был уверен, что он продолжает наблюдать за ними. Толпа разошлась, недовольно бормоча; глаза их сверкали от ярости при виде Новоприбывших, спасающих Новоприбывшего, а не просто представителей закона, помогающих человеку, подвергшемуся неспровоцированному нападению.
   — Все нормально.
   — Чокнутые теранцы.
   — Не теранцы, — пропел иторианин. — Я знаю теранцев. Это те, кто нападал на дом мастера Ашгада, четыре или пять раз за то время, что я здесь. Подозреваю, что это они убили последних его слуг-людей в начале этого года, хотя доказательств у меня нет. Я знаю, что это они похитили ту молодую женщину, примерно в то же время.
   — Молодую женщину? — Люку показалось, будто его со всей силы ударили в грудь.
   Иторианин несколько мгновений задумчиво разглядывал его золотыми глазами.
   — Высокая женщина, которая прилетела на челноке с Дуррена. Она называла себя Край, но часто забывала отвечать, когда к ней обращались по этому имени. Эти оборванцы — насколько я слышал, остатки одной из старых банд, сражавшихся за контроль над городом между криминальным боссом Белдорионом с одной стороны и некой женщиной с другой, много, лет назад, — однажды ночью окружили ее и уволокли, но, прежде чем я сумел выяснить, куда они ее забрали, я встретил ее на улице. Она сказала, что это были ее друзья.
   Певучий, низкий голос звучал сухо — иториане могут придавать своим словам невероятное множество эмоциональных оттенков.
   — Когда… когда это было? — пересохшими губами спросил Люк. — Она все еще в городе? Вы ее видели?
   Грапп и иторианин переглянулись, словно спрашивая друг друга, не представляет ли он, Люк, какой-либо угрозы порядку и благополучию в городе. Он заметил, как взгляд Граппа упал на лазерный меч у него на поясе, и мог побиться о заклад, что, независимо от того, знает ли полицейский, что это такое, он помнил, что точно такой же предмет был и у Каллисты.
   Снова заговорил иторианин.
   — Она покинула Хвег Шуль через неделю после того, как появилась здесь, насколько нам известно — по собственной воле. Но отправилась ли она на поиски чего-либо,, или бежала из города, или покинула его по чьему-либо приказу — мы не знаем.
   Они дошли до района Новоприбывших, застроенного квадратными белыми домами, стоявшими на столбах, подобно имперским шагоходам на ходулях. Все антигравитационные шары были притянуты к земле, и холодный ветер ревел и стонал вокруг пермакретовых башен, где перерабатывались в съедобную форму броп и смур. Грапп и Снаплонс еще раз окинули Люка взглядом, посоветовали ему впредь осторожнее выбирать места для прогулок и скрылись в тени дома, возле которого оставили свои флайциклы.
   Люк долго стоял, глядя на неровные стены и покрытые мхом камни района Старожилов.
   Через неделю после того, как появилась здесь. Восемь месяцев назад.
   На поиски чего-либо или бежала из города…
   Люк содрогнулся от отвращения и ненависти. Он мог поклясться чем угодно, что восемь месяцев назад Тазельда попыталась воспользоваться Каллистой как оружием, так же как Палпатин использовал Вейдера, а Вейдер пытался использовать его, Люка. «Одна из старых банд, сражавшихся за контроль над городом между криминальным боссом Белдорионом с одной стороны и некой женщиной — с другой». Значит, именно до этого опустилась Тазельда — независимо от того, как и почему она оказалась на планете, где сами камни, казалось, были пропитаны Силой?
   Она пыталась поработить Каллисту, обещая дать ей то, чего она больше всего желала, создав иллюзию, будто она нашла здесь свой дом.
   Каллиста прилетела сюда, чтобы научиться владеть Силой — а вместо этого столкнулась с чудовищным примером того, что может случиться, когда ты ею не обладаешь, когда она превращается почти в ничто, оставляя лишь неутоленное желание, ярость и безумие.
   И Каллисте пришлось бежать.
   Люк вздрогнул и, преодолевая сопротивление ветра, зашагал обратно к своей комнате на втором этаже «Голубого Блерда». Его разум отказывался забыть жуткий образ Тазельды — когда-то джедая, а теперь грязной сумасшедшей старухи, которая собирала с рук дрохов и ела их, глядя на него из темноты.

9

   — Белдорион Великолепный шлет вам искренние приветствия, ваше превосходительство, — поклонился стоявший в дверях высокий синтдроид. — Он просит вас почтить его своим присутствием за утренней трапезой.
   «В самом деле?» Лея едва сдержала готовые сорваться с языка слова. Кубик с рекламой синтдроидов ничего не упоминал насчет того, что их слуховые и визуальные рецепторы могли использоваться в качестве дистанционных датчиков, так что их владельцы могли видеть и слышать все то же, что и они, — но Лея знала, что в некоторых кругах подобное было обычным делом. Сладоцвет иногда притуплял ее бдительность, но она знала, что в непосредственной близости от поджидающего ее Дзима она должна быть столь же осторожна, как если бы шла по лезвию бритвы.
   — Мастер Ашгад тоже там будет? — спросила она сладким, будто одурманенным голосом, тем же, что и всегда в присутствии синтдроидов или, вернее, в присутствии Лигеуса. Сам факт, что никто не приходил к ней, чтобы заставить ее пить отравленную воду, в конце концов с опозданием подсказал ей, что в комнате нет скрытых датчиков; из-за действия наркотика подобная возможность до сегодняшнего утра даже не приходила ей в голову.
   — Мне это неизвестно, ваше превосходительство.
   — Мне просто нужно знать, что надеть, — полусонно пробормотала она, с расчетом на возможного слушателя.
   — Мне это неизвестно, ваше превосходительство.
   «Так или иначе, — подумала Лея, когда синтдроид ушел, — выбор у меня не слишком велик».
   Со своего места на террасе она насчитала по крайней мере пять синтдроидов, но некотрые из них могли быть дублями, так что их могло быть и больше. По крайней мере у двоих виднелись явные признаки некроза, медленного умирания плоти, покрывавшей их металлические каркасы, что каким-то образом явно было связано как с Семенем Смерти, так и с Дзимом.
   Она начинала догадываться, что Дзим, возможно, и в самом деле имел некую власть над Семенем Смерти. Это могло объяснить точный расчет времени, которое требовалось, чтобы завладеть «Несокрушимым» и «Бореалисом», и тот факт, что сама она осталась в живых после приступа болезни. Это объясняло, почему ни Ашгад, ни Лигеус не заразились, и в то же время объясняло страх Лигеуса. Или, может быть, когда у нее в голове немного прояснится, найдутся другие объяснения, другие подробности?
   Если она доживет до того момента, когда разум ее вновь обретет ясность.
   Поежившись, Лея начала переодеваться в красное с металлической нитью официальное платье и тяжелую пурпурную мантию.
   Синтдроид появился полчаса спустя, когда Лея заканчивала укладывать волосы. Идя по коридору и вниз по лестнице, она старалась запоминать направление и планировку дома. За открытыми тяжелыми металлическими дверями внизу виднелся просторный зал, напоминавший причальную платформу, который выходил на край плато. Там стоял небольшой грузовой корабль, а вокруг него двигались синтдроиды, загружая внутрь нечто напоминавшее детали компьютера, что означало, что процесс сборки близок к завершению. Из корабля вышел Лигеус, говоря одному из синтдроидов рядом с ним: «…сначала все зеленые провода, потом красные…», и его взгляд встретился со взглядом Леи.
   Он остановился, явно не ожидая увидеть ее здесь.
   — Пожалуйста, сюда, ваше превосходительство, — сказал синтдроид рядом с ней, и она, поняв, что стоит прямо в открытых дверях, поспешила за ним. Они свернули за угол, спустились еще по одной лестнице, и снизу, словно теплая волна, донесся запах хатта.
   — Здесь ужасно скучно, ужасно скучно, — огромное тело Белдориона пошевелилось на возвышении из надувных матрасов и подушек, на котором он возлежал. Хатты с возрастом склонны к полноте, но, несмотря на почти непрерывное поглощение пищи, Белдорион Великолепный поддерживал себя в хорошей форме, в полной противоположности худому и жалкому последователю Дурги, Коррде, который у себя на Нал Хутта был объектом множества шуток. В отличие от большинства представителей своей расы, Белдорион обожал носить тяжелые перстни на пальцах, украшения в складках кожи на голове и серьгу с драгоценными камнями на нижней губе. На роскошной перевязи висел лазерный меч, темный металл которого казался неуместным на фоне сверкающих отделкой кожаных ремней. — Хорошо, что ты посетила меня, маленькая принцесса. Тебе, наверное, тяжко одной у себя в комнате.
   — Немного, — согласилась Лея, думая о том, к чему он клонит. Она вспомнила некоторые не самые приятные подробности своего плена у Джаббы, но решила, что даже если Ашгад не знает об этом приглашении — в чем она, впрочем, сильно сомневалась, — они все же находились под крышей его дома. — Мастер Ашгад по мере сил удовлетворяет все мои потребности.
   — О да, и мои тоже, мои тоже, — прогудел густой, словно исходивший со, дна колодца голос. — Я, конечно, отнюдь не в том же положении, что и ты, но все же… У меня здесь все удобства, и собственный повар, хотя, честно говоря, маленькая принцесса, этот новенький — далеко не Зубинди Эбсук, что был у меня прежде. Зубинди… о! — он смрадно вздохнул и пошарил в фаянсовой ванне в поисках плававших там маринованных прабкро. — Вот это был повар! Я был вне себя от горя, когда он умер. Он был кубазом, как и этот новенький, — настоящий гений по насекомым. «Дайте мне нужные гормоны, нужные ферменты, — говорил он, — и я сделаю из песчаной блохи главное блюдо на пиру у императора». И знаешь, он и в самом деле мог такое сделать, — он уставился на нее немигающим взглядом огромных, навыкате, красных глаз. — Мог.
   В животе у него громко заурчало, и она ощутила прикосновение его разума — слабое, едва заметное, но вполне явственное. Опасаясь, что красные глаза могут ее загипнотизировать, она отвела взгляд. Из-за действия сладоцвета трудно было заставить свой разум не подчиняться чужому влиянию.
   — Что касается Ашгада… он объявил себя защитником прав этих Новоприбывших, но и что с того? Когда я правил Хвег Шулем, все приходили со своими проблемами ко мне, и я решал дела по справедливости. И, знаешь, я был справедлив ко всем, — красные глаза вновь пристально уставились на нее. — Я был лучшим правителем — и более сильным.
   Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы отвести взгляд.
   — Я уверена, что так и было.
   Издав довольный смешок, он провел желтой рукой по бархатным подушкам, рассеянно поймал дроха размером почти с кончик пальца Леи, бросил его в рот и раздавил языком.
   — Он не смог бы отобрать у меня власть, если бы я не устал. Все из-за этой женщины, Тазельды. Борьба с ней меня измотала. Попробуй-ка теперь вот это, малышка.
   Он протянул руку, и стоявшее на буфете из черного дерева и хрусталя старинное блюдо поднялось в воздух и поплыло к ним. Оно было уже совсем рядом, и вдруг неожиданно наклонилось и упало. Даже одурманенная сладоцветом, Лея успела среагировать и, наклонившись, поймать его. На блюде лежало что-то вроде рулетов, окружавших некую резко и странно пахнувшую массу, увенчанную странной голубой штукой, напоминавшей гигантскую ягоду. Ни на одном из дипломатических банкетов, где ей довелось побывать, Лея не видела ничего подобного.
   — Кто такая Тазельда? — спросила она, подавая ему блюдо.
   — Бывшая коллега, — ответил он, беря ягоду. — Мы с ней вместе прилетели на эту планету — о, это было много лет назад. Но она стала все больше завидовать тому почтению, которое оказывало местное население мне и моим выдающимся способностям, — она же не могла изготовить даже… э… основных орудий поддержания порядка. Она делала все, что было в ее силах, чтобы меня дискредитировать. В основном это были лишь досадные мелочи, но тем не менее неприятные. Скажем, ее приспешники пытались ворваться ко мне во дворец, и все такое. Даже после того, как я стал жить вместе с Ашгадом. А теперь, моя дорогая, скажи мне — разве это не самый восхитительный вкус в Галактике?
   Лея взяла со стоявшего рядом столика нож для фруктов и вилку, отрезала кусочек ягоды и, подождав, пока Белдорион алчно проглотит остальное, съела свой кусок. Она сразу же пожалела, что не отрезала себе больше, поскольку плод был великолепен на вкус — сладкий, мясистый, сочный и слегка рассыпчатый.
   — Зубинди мог выращивать их размером втрое больше, — вздохнув, сказал Белдорион. — И на вкус такие, что этот по сравнению с ними показался бы пустой шелухой. Поверишь ли ты, дитя мое? Это обычная родианская травяная мошка, выращенная на ферментах роста в течение года, вместо одного дня ее естественной жизни. Зубинди мог выращивать их до пяти лет, превращая их в совершенно иную форму жизни! Они поют, свистят и ползают на маленьких щупальцах, которые развиваются у них к концу последнего года жизни. Кто знает, что бы из них получилось, если бы удалось продлить их жизнь еще дольше! А как они могут мучить бриттетов! Вкус мяса бриттетов, как ты, возможно, знаешь, улучшается под воздействием ферментов, которые вырабатываются, когда они умирают в мучениях… о! Думаю, после его смерти мне никогда больше не удастся отведать ничего подобного.
   Он пошарил в своей чаше в поисках очередного прабкро, и пролил сентиментальную слезу. Лея тактично откусила от одного из рулетов. Повара-кубазы славились, по всей Галактике умением выращивать всевозможные виды насекомых, генетически изменяя их в поисках все новых и все более совершенных блюд, так что почти никто не мог сказать, что в них содержалось на самом деле.
   — Что в первую очередь привело вас сюда? — спросила Лея.
   Он покачал большой головой, и красные глаза взглянули на нее из-под тяжелых век, словно драгоценные камни.
   — Думаю, ты и сама знаешь, — сказал он; голос перешел в басистое урчанье, словно отдаленные раскаты грома, предвещающие тайфун. Длинный пурпурный язык слизнул оставшиеся капли сока в углах рта, затем снова исчез. — Думаю, ты и сама это почувствовала — этот свет, эти сияющие океаны, что заполняют Вселенную, что несут свет каждому из нашего Ордена. Рассказы путешественников, старые бортжурналы… В них говорится, что это — здесь. Но ты это и сама знаешь.
   Он снова неотвратимо уставился прямо ей в глаза.
   — Молодой женщине с такими способностями, как у тебя, возможно, в подобной ситуации могли бы потребоваться союзники. Как ты знаешь, малышка, Ашгаду нельзя доверять. И он никогда не был столь хорошим правителем.
   Он протянул к ней украшенную тяжелыми, перстнями руку, и Лея почувствовала, что не в силах пошевелиться.
   Со стороны двери послышался низкий, очень спокойный голос:
   — По крайней мере, он никогда не продавал своих рабов Дзиму.
   Белдорион с шипением повернулся. Лея отпрянула, избегая его взгляда. В дверях стоял Ли-геус; седеющие волосы падали ему на глаза, в которых, как показалось Лее, был уже не страх, но ярость. Мгновение он стоял, глядя на них обоих, потом быстро спустился вниз и подошел к ложу.
   — Берегись, философ, — тихо проговорил Белдорион. Все его чудовищное тело содрогалось, огромный хвост ходил из стороны в сторону, словно самостоятельное разъяренное живое существо, красные глаза сузились. — В другой ситуации я бы сказал тебе, что не терплю, когда нарушают мой покой.
   Лигеус на мгновение замер; зрачки его расширились, словно он вспомнил что-то зловещее. Потом он снова шагнул вперед и взял Лею за руку.