Страница:
— Нужна самая лучшая и самая последняя запись Леи, понял? — тихо сказал он. — Скажи ему, пусть добавит немного помех, чтобы не был заметен монтаж. Мне нужно, чтобы он сделал имитацию передачи так, будто она идет по главному каналу с Корусканта. А вот что она должна говорить…
— И, надеюсь, первый из новой партии.
Он подумал о тех, кого учил: о Кипе, способности которого внушали уважение и страх; о Тионн и ее музыке; о Килгале, талантливой целительнице. Некоторые уже покинули Йавин IV в поисках собственных путей, собственной работы. Некоторые, как его преданный ученик Дорск 81, уже ушли на Другую Сторону. Были и новые… И с годами их становилось все больше. С помощью Силы — намного больше.
Если он сегодня умрет, они смогут продолжить его дело.
Воспоминание о Каллисте на Йавине IV пронзили его болью намного более острой, чем он испытывал физически. Он вспомнил, как она учила Тионн искусству владения лазерным мечом, или как она сидела на террасах старых храмов в желто-розовом закатном свете, рассказывая о ее собственном учителе Дйинне Алтисе и его плавучей цитадели в газовых облаках Веснина. В то утро, когда Люк принес древний голопроектор, который Хэн и Лея нашли в подземельях Белсависа, Каллиста показала им, как вызывать с его помощью изображения и как использовать его в качестве инструмента для лучшего овладения Силой. Пока ученики, громко смеясь, поздравляли друг друга с очередным успехом, Каллиста хранила молчание. Выйдя полчаса спустя на террасу, Люк обнаружил, что она стоит, глядя над джунглями в пустоту, словно не желая ничего видеть, слышать и чувствовать.
— Мне следовало догадаться раньше, — продолжал Лигеус. — Эта планета… притягивает джедаев. По крайней мере, Белдорион всегда заявлял, что он джедай и получил от кого-то лазерный меч, хотя эта чудовищная женщина, Тазельда, утверждает, что меч этот изначально принадлежал ей. Она послала одну несчастную девушку, чтобы та украла его для нее…
— Девушку?
Сердце Люка замерло в груди. Он пытался скрыть страх и надежду в голосе, но, видимо, это ему не удалось, ибо глаза его собеседника, казалось, понимающе блеснули в звездном свете.
— Молодую женщину по имени Каллиста.
У Люка на мгновение перехватило дыхание. Он вспомнил, как сам готов был сделать то, о чем просила Тазельда, не только в надежде, что она приведет его к Каллисте, но и движимый непреодолимым желанием доставить ей удовольствие — видимо, это было одним из проявлений темной стороны Силы.
Конечно, Каллиста солгала офицерам Граппу и Снаплонсу, сказав, что покидает Хвег Шуль по собственной воле. Она отправилась выполнять задание Тазельды.
"Если с ней что-то случилось, мне придется…
Что? Убить Тазельду? И Белдориона? И кого еще?
Но это не поможет вернуть Каллисту".
Дай волю гневу. Действительно — выпустить и дать ему испариться, словно дрохи под лучами солнца.
Лигеус все еще не отводил взгляда от его лица.
— Белдорион, естественно, держал ее в плену, — мягко сказал он, словно говорил с больным человеком. — Она не могла противостоять ему и синтдроидам Ашгада. Видимо, она думала, что Тазельда сможет сделать ее джедаем, а Белдориону она нужна была живой, поскольку тот думал, что она обладает в некотором роде… способностями джедая, хотя это было не так. У Белдориона были определенные мысли по поводу того, чтобы сделать ее своей рабыней, но в конце концов Он отдал ее Дзиму…
— И ты ничего не сделал?
Рука Люка непроизвольно сжалась в кулак. Он хотел ударить беспомощного человека, лежащего перед ним. Лигеус это понял. Он дернулся, но не сделал никаких попыток заслониться от удара.
Втягивая сквозь зубы воздух, Люк вдруг вспомнил, как тот умирал среди дрохов, вспомнил Дзима, из чудовищной пасти которого текла кровь и коричневая слизь, и ярость бесследно исчезла, сменившись жалостью и стыдом.
— Нет, — тихо сказал он. — Что ты мог сделать?
«Сила, — подумал он. — Грязное эхо Силы, которое я ощутил исходящим от Дзима…» Чувствуя, как рот пересох, будто наполнился пылью, он спросил:
— Что с ней стало?
— Ей удалось бежать. Я подслушал разговор Белдориона и Дзима и сказал ей, о чем они договорились. В ту же ночь она сбежала. Я не знаю, что случилось с ней после. Она была очень… измучена.
Люк заметил, что тяжело дышит.
— Я должен найти ее, — прошептал он. — Я должен сказать ей…
Голос его затих. В безжизненной тишине каньона где-то вдалеке сверкнула молния, словно эхо слабого искусственного поля, в котором они сидели.
— Что ты хочешь сказать ей, Друг мой? — мягко спросил Лигеус. — Что ты ее любишь? Она это знает. Это единственное, в чем она никогда не сомневалась.
— Ты с ней разговаривал?
Лигеус едва заметно кивнул: да, и сложил на груди худые руки.
— Тогда ты знаешь, что мне необходимо ее увидеть.
— Думаешь, она так мало о тебе думает, что полагает, будто ты готов обвинить ее в недостаточных способностях? — донесся из темноты его усталый призрачный голос. — Много лет назад я любил одну женщину — собственно, девушку. Она была очень молода. Это было нечто… непохожее ни на что из того, что я знал, до этого и после. Иногда мне почти казалось, что мы брат и сестра, две половинки одного целого, а иногда — что наша страсть друг к другу освещает мир, подобно пламени костра. Я не могу этого объяснить, если ты никогда такого не испытывал.
— Испытывал, — прошептал Люк.
— Как и я, она была прирожденным странником, ей хотелось знать, что лежит за звездами. Как и я, она была знатоком машин и инструментов. Она была немного циничной, как и я, но с пылкой душой. Но она выбрала свой собственный путь. Не думаю, что ее любовь ко мне стала меньше, но последовать за ней я не мог. Я пытался. Но иногда… приходится расставаться.
— Только не с ней.
Не с Каллистой.
Не с той единственной, к которой он столь страстно стремился.
— Не могу, — тяжело проговорил Люк.
— Что ж, бывает по-всякому, — голос Лигеуса звучал столь слабо, что Люк рискнул осветить фонарем его порванный комбинезон и дотронуться до запястья. Пульс был слабым, но ровным, дыхание неглубоким и медленным.
— Я отправился следом за ней, — под опущенными веками шевельнулись глаза, словно Лигеус все еще смотрел ему в лицо. Брови сдвинулись. — Я, как дурак, думал, что я — единственный, кто сможет научить ее всему, что может ей потребоваться в жизни, что я — единственный, кто может дать ей все необходимое на долгом и извилистом жизненном пути. И все, что я смог сделать, сохраняя ей верность, — причинить ей страдания.
Люк промолчал. Перед его мысленным взором вновь возникло лицо Каллисты в утреннем свете башни храма на Йавине IV и голоса учеников, забавляющихся с головизором, которым она сама научила их пользоваться.
— В конце концов, — сказал Лигеус, — я понял, что лучшее, что я могу для нее сделать, если действительно ее люблю, — позволить ей найти свой собственный путь в жизни. Видимо, я напрасно полагал, что я — единственный, в ком она когда-либо будет нуждаться. Или что она — единственная, кого я когда-либо буду любить.
Люк некоторое время молчал, но из глубины его души рвался беззвучный крик, уносившийся во тьму последних восьми месяцев. Наконец он прошептал:
— А разве нет?
Лигеус улыбнулся, дотрагиваясь до его руки.
— Думаю, человеческая способность любить слишком велика для того, чтобы для нее оказалась пагубной единственная потеря. По крайней мере, я надеюсь, что это так. Ты мне сейчас не веришь, но я прошел по этому пути, Люк. Могу сказать тебе — если все время идти вперед, рано или поздно выйдешь из темноты к свету. Любовь, которую я испытываю к твоей сестре, не меньше той, что я испытывал к обеим моим бывшим женам — дай небо им счастья. Все это — любовь.
«Не такая, — мысленно возразил Люк. — Не такая».
Он намеревался бодрствовать всю ночь, борясь с усталостью, которая как будто тянула его к краю бездонного темного колодца. Да и казалось невозможным спать, ощущая покалывание электрических разрядов, отгонявших зловещих дрохов, и пронизывающий ночной холод. Но он обнаружил, что голова его падает на грудь и приходится делать над собой усилие, чтобы не заснуть. Казалось, он слышит во тьме шепчущие голоса вышедших из теней мужчин и женщин, и голоса эти слышались все отчетливее, по мере того как сознание покидало его.
Они говорили о времени, о жизни, о тепле. Они говорили о пульсации безлунного мира и о зв„здах. На темном фоне возникали и гасли эфемерные вспышки сознания, словно бабочки-однодневки, ощущение беспокойства о маленьких существах, живущих на крошечных островках почвы, воды и растительности. Беспокойство.
А затем — гнев. Неподдельный, пылающий, яростный гнев тех, кто видел, как их друзей и родных насилуют, убивают и порабощают у них на глазах, воспоминания о голосах боли и страданий, о беспомощной ярости и боли.
«Нет. Только не это». Почему ему казалось, что все они стоят вокруг него словно тени на скалах каньона, глядя на него, спящего? «Мы до сих пор слышим их голоса. Они до сих пор что-то кричат нам. Они до сих пор — часть нас».
Люк покачал головой. «Не понимаю».
Он был на Татуине. Он стоял во дворе своего старого дома, отремонтированного и ничем не напоминающего полузасыпанные песком развалины, которые штурмовики оставили на его месте много лет назад. Во дворе были штурмовики, и из дверей кухни, ведших во двор, они тащили йавов — вопящих, умоляющих, отбивающихся, что-то бормочущих. Тетя Беру, конечно, никогда не пустила бы йавов на свою чистую кухню, но, словно в тумане, Люк понял, что это не имеет значения. Кто-то стоявший рядом с ним и над ним, кто-то невидимый создавал эти картины; кто-то очень старый, очень терпеливый и очень злой пытался заставить его понять.
Двое штурмовиков схватили йава за руки. Третий поднял большую ручную дрель, подобную тем, что используются для отбора геологических проб, и погрузил вращающееся сверло в голову йава. К ужасу Люка, йава продолжал отбиваться и сопротивляться, в то время как сверливший отложил дрель в сторону, достал из висевшего у него на боку резервуара мозг — голый, серый, сочащийся прозрачной жидкостью — и запихнул его в отверстие в голове йава, словно сапер, закладывающий заряд. Йава перестал сопротивляться, продолжая безвольно стоять, в то время как державшие отпустили его, извлекли белые доспехи штурмовика из огромной груды перед дверями мастерской и засунули в них йаву, закрыв доспехи, словно ящик, и заперев их с одной стороны на замок. Облачение казалось жестким, пока им манипулировали, но, как только несчастный йава оказался внутри, оно начало гнуться, как обычные доспехи. Невозможно было представить, чтобы нечто столь маленькое, как йава, могло их заполнить; видимо, внутри он увеличился в размерах.
Он отдал остальным честь и, плавно поднявшись по ступеням, скрылся из виду, точно так же, как если бы внутри был человек.
Люк в недоумении покачал головой.
Из кухни вытащили второго йава (тетю Беру хватил бы удар!), просверлили ему голову и запихнули в нее мозг, а затем, в свою очередь, запихнули его самого в доспехи — теперь Люк увидел, что ему дали оружие, бластер системы «атгар-4Икс», — и отправили восвояси.
Не понимаю. Он повернулся, пытаясь получить объяснение от того, кто вызвал у него это видение, но обнаружил, что снова сидит в каньоне рядом с Лигеусом. Хотя он мог бы поклясться, что тот, кто показывал ему эти картины, кто пытался общаться с ним, вернулся в реальность вместе с ним, он не видел рядом с собой никого и ничего, кроме тускло светящихся граней каменной стены.
Он услышал голос Каллисты: «Это их мир, Люк. Это их мир». Он увидел, как она уходит прочь; ее длинные каштановые волосы падали на спину кожаной куртки, которая, как он знал, была красной, хотя и казалась черной в свете звезд.
Она уходила своей собственной дорогой, залитой звездным светом, к своей собственной цели, которой ему не дано было увидеть.
Темные колонны уходили к золотисто-зеленым стеклянным сводам. На выложенный тусклым золотом пол падали мерцающие тени.
Зал приемов Палпатина. Почему ей казалось, что она слышит звуки чудовищного оркестра, который держал у себя во дворце Джабба Хатт? Почему она ощущала, кроме запаха духов и благовоний, насыщавшего залы дворца Палпатина, отвратительную вонь хатта, сальный запах наемников и солдат удачи?
Она прошла дальше. Страх, охвативший ее, она связывала с особым газом, которым был насыщен воздух в зале приемов. Ее отец предупреждал об этом, когда она впервые девочкой попала на аудиенцию к Императору. «Не бойся, — прошептал Бэйл Органа, открывая перед ней дверь. — Это просто небольшой трюк, с помощью которого он пытается заставить тебя думать, что он намного опаснее, чем на самом деле».
Она действительно боялась, но знала, что страх этот не настоящий. Это воспоминание осталось с ней навсегда, возвращаясь к ней каждый раз, когда она ощущала страх.
На троне Палпатина кто-то был.
Лея вышла из-за колонн. Сутулая фигура в мантии, лицо скрыто в тени капюшона. Она увидела его сверкающие глаза. У подножия трона скорчилась женщина, почти обнаженная, в обрывках шелкового платья, с длинными каштановыми волосами и в ошейнике на цепи.
Это была она сама, восемь лет назад. С опущенными глазами, избитая, покорная — какой она никогда не была, даже в жутком дворце Джаббы. Лишенная всякой надежды и понимающая, что на этот раз спасения ждать неоткуда.
Рука ее потянулась к лазерному мечу на поясе, но она вспомнила слова Каллисты о том, что лучше не использовать оружие, пока не знаешь, против кого его используешь. Лея стояла неподвижно, но сердце ее отчаянно колотилось в груди.
— Ну, доставай же, — послышался низкий женский голос, тягучий, словно мед, и она узнала свой собственный голос, фигура на троне откинула, капюшон. Лея увидела себя, зрелую и прекрасную, прекрасную неописуемо: ростом почти шесть футов, с мягкой, изящной грацией, которой она всегда завидовала у Мон Мотмы и Каллисты. Хотя в лице ее ощущались зрелость и мудрость, морщинки в уголках глаз исчезли, губы были более полными и красными, волосы — густыми и пышными. Это была красота, идеализированная и доведенная до пугающего совершенства.
— Доставай. Ты должна отдать его одной из нас.
Она поднялась с трона и сбросила мантию Палпатина, упавшую за ее спиной темными складками. Лея увидела, что и на ней тоже цепь рабыни, украшенная драгоценными камнями, но она носила ее, словно императорские одежды. Императрица Лея откинула назад голову и, рассмеявшись, протянула руки к потолку. Из ее пальцев вылетели молнии Силы, поползли вдоль колонн, осветили ее изящные скулы и холодные золотистые глаза. Позади нее, как и во дворце Джаббы, Лея увидела на стене замороженного в карбоните человека, но искаженные черты его лица были чертами Люка, а не Хэна.
Она не знала, где сейчас Хэн. «Возможно, его уже нет в живых», — подумала она.
Погиб от Семени Смерти, где-то в секторе Меридиана. И она, Императрица, наконец от него избавилась.
— Кому из нас ты отдашь его, Лея? — Императрица дернула за золотую цепь, заставив Лею-рабыню растянуться на полу. Несчастная девушка уткнулась лицом в руки и разрыдалась, как порой часто хотелось тогда Лее — в то время, в том месте, в той жизни. — Достань свой лазерный меч и отдай его одной из нас. Ты должна это сделать.
Лея отстегнула оружие от пояса. Она взвесила его в руке, изящное, серебристое оружие, которое она сделала сама под руководством Люка, а затем боялась использовать. Руки Леи-рабыни, сжатые от отчаяния в кулаки, казались безвольными и слабыми. Руки Императрицы, стоявшей перед троном, были большими и сильными, словно у мужчины; с длинными пальцами; белыми, какими Лея всегда хотела видеть собственные руки. За троном она увидела Йакина и Йайну, улыбающихся, с лазерными мечами в руках, и едва заметный уголок белой мантии ее отца, той, которая была на нем в другом ее сне, когда Анакин убил его.
Не слышалось ни звука, кроме всхлипываний девушки-рабыни.
Императрица подошла к ней. Мантия Палпатина тянулась за ней, словно дымные крылья, окутывавшие огонь ее золотых украшений.
— Отдай его одной из нас, — приказала она. — Отдай его мне.
Лея отступила назад, испугавшись могущества этой женщины. «Я могла бы убить ее, прямо сейчас. Она этого заслуживает — за то, что она сделала с моим отцом». Она не могла в точности сказать, почему она так подумала и кого, собственно, имела в виду. Если она отдаст меч рабыне, Императрица просто отберет его у нее. Кроме того, рабыня лишь жалко ползала по полу, тихо всхлипывая и не поднимая лица. Лея ощутила стыд и замешательство, сознавая, что и это тоже она сама.
Я могла бы убить ее. Я могла бы убить их обеих.
Она отступила еще дальше, держа лазерный меч обеими руками и тяжело дыша. Золотистые глаза — ее собственные глаза, подобные солнцам, — смотрели на нее, подчиняя ее себе, как мог подчинить ее себе Палпатин. У подножия трона продолжала ползать и всхлипывать девушка-рабыня. Лея вцепилась в рукоятку оружия, не желая с ним расставаться, но чувствуя, что ей придется это сделать. Она почти задыхалась от страха, и легкое удушье от попавшего в горло газа привело ее в чувство.
«Все это не настоящее, — сказал когда-то ее отец — ее истинный отец. — Это просто нечто, что он хочет тебе внушить».
Она шагнула в сторону, уступая дорогу Императрице.
— Я никому его не отдам, — сказала она. — Он мой, и я поступлю с ним так, как сочту нужным сама.
И, повернувшись к ним спиной, она вышла прочь из дворца, прочь из пещеры.
* * *
— Ты ведь ее брат, верно? — Лигеус пошевелился после долгого молчания, когда Люку уже казалось, что он заснул или умер. Голос его был едва слышен, и Люк, неудержимо трясясь от ночного холода, подумал о том, доживет ли вообще хоть кто-то из них до утра. — Скайуокер. Последний джедай.— И, надеюсь, первый из новой партии.
Он подумал о тех, кого учил: о Кипе, способности которого внушали уважение и страх; о Тионн и ее музыке; о Килгале, талантливой целительнице. Некоторые уже покинули Йавин IV в поисках собственных путей, собственной работы. Некоторые, как его преданный ученик Дорск 81, уже ушли на Другую Сторону. Были и новые… И с годами их становилось все больше. С помощью Силы — намного больше.
Если он сегодня умрет, они смогут продолжить его дело.
Воспоминание о Каллисте на Йавине IV пронзили его болью намного более острой, чем он испытывал физически. Он вспомнил, как она учила Тионн искусству владения лазерным мечом, или как она сидела на террасах старых храмов в желто-розовом закатном свете, рассказывая о ее собственном учителе Дйинне Алтисе и его плавучей цитадели в газовых облаках Веснина. В то утро, когда Люк принес древний голопроектор, который Хэн и Лея нашли в подземельях Белсависа, Каллиста показала им, как вызывать с его помощью изображения и как использовать его в качестве инструмента для лучшего овладения Силой. Пока ученики, громко смеясь, поздравляли друг друга с очередным успехом, Каллиста хранила молчание. Выйдя полчаса спустя на террасу, Люк обнаружил, что она стоит, глядя над джунглями в пустоту, словно не желая ничего видеть, слышать и чувствовать.
— Мне следовало догадаться раньше, — продолжал Лигеус. — Эта планета… притягивает джедаев. По крайней мере, Белдорион всегда заявлял, что он джедай и получил от кого-то лазерный меч, хотя эта чудовищная женщина, Тазельда, утверждает, что меч этот изначально принадлежал ей. Она послала одну несчастную девушку, чтобы та украла его для нее…
— Девушку?
Сердце Люка замерло в груди. Он пытался скрыть страх и надежду в голосе, но, видимо, это ему не удалось, ибо глаза его собеседника, казалось, понимающе блеснули в звездном свете.
— Молодую женщину по имени Каллиста.
У Люка на мгновение перехватило дыхание. Он вспомнил, как сам готов был сделать то, о чем просила Тазельда, не только в надежде, что она приведет его к Каллисте, но и движимый непреодолимым желанием доставить ей удовольствие — видимо, это было одним из проявлений темной стороны Силы.
Конечно, Каллиста солгала офицерам Граппу и Снаплонсу, сказав, что покидает Хвег Шуль по собственной воле. Она отправилась выполнять задание Тазельды.
"Если с ней что-то случилось, мне придется…
Что? Убить Тазельду? И Белдориона? И кого еще?
Но это не поможет вернуть Каллисту".
Дай волю гневу. Действительно — выпустить и дать ему испариться, словно дрохи под лучами солнца.
Лигеус все еще не отводил взгляда от его лица.
— Белдорион, естественно, держал ее в плену, — мягко сказал он, словно говорил с больным человеком. — Она не могла противостоять ему и синтдроидам Ашгада. Видимо, она думала, что Тазельда сможет сделать ее джедаем, а Белдориону она нужна была живой, поскольку тот думал, что она обладает в некотором роде… способностями джедая, хотя это было не так. У Белдориона были определенные мысли по поводу того, чтобы сделать ее своей рабыней, но в конце концов Он отдал ее Дзиму…
— И ты ничего не сделал?
Рука Люка непроизвольно сжалась в кулак. Он хотел ударить беспомощного человека, лежащего перед ним. Лигеус это понял. Он дернулся, но не сделал никаких попыток заслониться от удара.
Втягивая сквозь зубы воздух, Люк вдруг вспомнил, как тот умирал среди дрохов, вспомнил Дзима, из чудовищной пасти которого текла кровь и коричневая слизь, и ярость бесследно исчезла, сменившись жалостью и стыдом.
— Нет, — тихо сказал он. — Что ты мог сделать?
«Сила, — подумал он. — Грязное эхо Силы, которое я ощутил исходящим от Дзима…» Чувствуя, как рот пересох, будто наполнился пылью, он спросил:
— Что с ней стало?
— Ей удалось бежать. Я подслушал разговор Белдориона и Дзима и сказал ей, о чем они договорились. В ту же ночь она сбежала. Я не знаю, что случилось с ней после. Она была очень… измучена.
Люк заметил, что тяжело дышит.
— Я должен найти ее, — прошептал он. — Я должен сказать ей…
Голос его затих. В безжизненной тишине каньона где-то вдалеке сверкнула молния, словно эхо слабого искусственного поля, в котором они сидели.
— Что ты хочешь сказать ей, Друг мой? — мягко спросил Лигеус. — Что ты ее любишь? Она это знает. Это единственное, в чем она никогда не сомневалась.
— Ты с ней разговаривал?
Лигеус едва заметно кивнул: да, и сложил на груди худые руки.
— Тогда ты знаешь, что мне необходимо ее увидеть.
— Думаешь, она так мало о тебе думает, что полагает, будто ты готов обвинить ее в недостаточных способностях? — донесся из темноты его усталый призрачный голос. — Много лет назад я любил одну женщину — собственно, девушку. Она была очень молода. Это было нечто… непохожее ни на что из того, что я знал, до этого и после. Иногда мне почти казалось, что мы брат и сестра, две половинки одного целого, а иногда — что наша страсть друг к другу освещает мир, подобно пламени костра. Я не могу этого объяснить, если ты никогда такого не испытывал.
— Испытывал, — прошептал Люк.
— Как и я, она была прирожденным странником, ей хотелось знать, что лежит за звездами. Как и я, она была знатоком машин и инструментов. Она была немного циничной, как и я, но с пылкой душой. Но она выбрала свой собственный путь. Не думаю, что ее любовь ко мне стала меньше, но последовать за ней я не мог. Я пытался. Но иногда… приходится расставаться.
— Только не с ней.
Не с Каллистой.
Не с той единственной, к которой он столь страстно стремился.
— Не могу, — тяжело проговорил Люк.
— Что ж, бывает по-всякому, — голос Лигеуса звучал столь слабо, что Люк рискнул осветить фонарем его порванный комбинезон и дотронуться до запястья. Пульс был слабым, но ровным, дыхание неглубоким и медленным.
— Я отправился следом за ней, — под опущенными веками шевельнулись глаза, словно Лигеус все еще смотрел ему в лицо. Брови сдвинулись. — Я, как дурак, думал, что я — единственный, кто сможет научить ее всему, что может ей потребоваться в жизни, что я — единственный, кто может дать ей все необходимое на долгом и извилистом жизненном пути. И все, что я смог сделать, сохраняя ей верность, — причинить ей страдания.
Люк промолчал. Перед его мысленным взором вновь возникло лицо Каллисты в утреннем свете башни храма на Йавине IV и голоса учеников, забавляющихся с головизором, которым она сама научила их пользоваться.
— В конце концов, — сказал Лигеус, — я понял, что лучшее, что я могу для нее сделать, если действительно ее люблю, — позволить ей найти свой собственный путь в жизни. Видимо, я напрасно полагал, что я — единственный, в ком она когда-либо будет нуждаться. Или что она — единственная, кого я когда-либо буду любить.
Люк некоторое время молчал, но из глубины его души рвался беззвучный крик, уносившийся во тьму последних восьми месяцев. Наконец он прошептал:
— А разве нет?
Лигеус улыбнулся, дотрагиваясь до его руки.
— Думаю, человеческая способность любить слишком велика для того, чтобы для нее оказалась пагубной единственная потеря. По крайней мере, я надеюсь, что это так. Ты мне сейчас не веришь, но я прошел по этому пути, Люк. Могу сказать тебе — если все время идти вперед, рано или поздно выйдешь из темноты к свету. Любовь, которую я испытываю к твоей сестре, не меньше той, что я испытывал к обеим моим бывшим женам — дай небо им счастья. Все это — любовь.
«Не такая, — мысленно возразил Люк. — Не такая».
Он намеревался бодрствовать всю ночь, борясь с усталостью, которая как будто тянула его к краю бездонного темного колодца. Да и казалось невозможным спать, ощущая покалывание электрических разрядов, отгонявших зловещих дрохов, и пронизывающий ночной холод. Но он обнаружил, что голова его падает на грудь и приходится делать над собой усилие, чтобы не заснуть. Казалось, он слышит во тьме шепчущие голоса вышедших из теней мужчин и женщин, и голоса эти слышались все отчетливее, по мере того как сознание покидало его.
Они говорили о времени, о жизни, о тепле. Они говорили о пульсации безлунного мира и о зв„здах. На темном фоне возникали и гасли эфемерные вспышки сознания, словно бабочки-однодневки, ощущение беспокойства о маленьких существах, живущих на крошечных островках почвы, воды и растительности. Беспокойство.
А затем — гнев. Неподдельный, пылающий, яростный гнев тех, кто видел, как их друзей и родных насилуют, убивают и порабощают у них на глазах, воспоминания о голосах боли и страданий, о беспомощной ярости и боли.
«Нет. Только не это». Почему ему казалось, что все они стоят вокруг него словно тени на скалах каньона, глядя на него, спящего? «Мы до сих пор слышим их голоса. Они до сих пор что-то кричат нам. Они до сих пор — часть нас».
Люк покачал головой. «Не понимаю».
Он был на Татуине. Он стоял во дворе своего старого дома, отремонтированного и ничем не напоминающего полузасыпанные песком развалины, которые штурмовики оставили на его месте много лет назад. Во дворе были штурмовики, и из дверей кухни, ведших во двор, они тащили йавов — вопящих, умоляющих, отбивающихся, что-то бормочущих. Тетя Беру, конечно, никогда не пустила бы йавов на свою чистую кухню, но, словно в тумане, Люк понял, что это не имеет значения. Кто-то стоявший рядом с ним и над ним, кто-то невидимый создавал эти картины; кто-то очень старый, очень терпеливый и очень злой пытался заставить его понять.
Двое штурмовиков схватили йава за руки. Третий поднял большую ручную дрель, подобную тем, что используются для отбора геологических проб, и погрузил вращающееся сверло в голову йава. К ужасу Люка, йава продолжал отбиваться и сопротивляться, в то время как сверливший отложил дрель в сторону, достал из висевшего у него на боку резервуара мозг — голый, серый, сочащийся прозрачной жидкостью — и запихнул его в отверстие в голове йава, словно сапер, закладывающий заряд. Йава перестал сопротивляться, продолжая безвольно стоять, в то время как державшие отпустили его, извлекли белые доспехи штурмовика из огромной груды перед дверями мастерской и засунули в них йаву, закрыв доспехи, словно ящик, и заперев их с одной стороны на замок. Облачение казалось жестким, пока им манипулировали, но, как только несчастный йава оказался внутри, оно начало гнуться, как обычные доспехи. Невозможно было представить, чтобы нечто столь маленькое, как йава, могло их заполнить; видимо, внутри он увеличился в размерах.
Он отдал остальным честь и, плавно поднявшись по ступеням, скрылся из виду, точно так же, как если бы внутри был человек.
Люк в недоумении покачал головой.
Из кухни вытащили второго йава (тетю Беру хватил бы удар!), просверлили ему голову и запихнули в нее мозг, а затем, в свою очередь, запихнули его самого в доспехи — теперь Люк увидел, что ему дали оружие, бластер системы «атгар-4Икс», — и отправили восвояси.
Не понимаю. Он повернулся, пытаясь получить объяснение от того, кто вызвал у него это видение, но обнаружил, что снова сидит в каньоне рядом с Лигеусом. Хотя он мог бы поклясться, что тот, кто показывал ему эти картины, кто пытался общаться с ним, вернулся в реальность вместе с ним, он не видел рядом с собой никого и ничего, кроме тускло светящихся граней каменной стены.
Он услышал голос Каллисты: «Это их мир, Люк. Это их мир». Он увидел, как она уходит прочь; ее длинные каштановые волосы падали на спину кожаной куртки, которая, как он знал, была красной, хотя и казалась черной в свете звезд.
Она уходила своей собственной дорогой, залитой звездным светом, к своей собственной цели, которой ему не дано было увидеть.
* * *
Лея осознавала, что сверкающие прозрачные стены вокруг нее изменились. Когда она вошла в пещеру, в расщелину высоко среди каньонов над лагерем теранцев, у нее закружилась голова от света, который излучал толстый слой драгоценных камней. Но когда она погасила лампу, как ей было сказано, и прошла дальше в тускло освещенный зал, она поняла, что пещера изменилась, превращаясь в нечто знакомое, в помещение, которое она хорошо знала…Темные колонны уходили к золотисто-зеленым стеклянным сводам. На выложенный тусклым золотом пол падали мерцающие тени.
Зал приемов Палпатина. Почему ей казалось, что она слышит звуки чудовищного оркестра, который держал у себя во дворце Джабба Хатт? Почему она ощущала, кроме запаха духов и благовоний, насыщавшего залы дворца Палпатина, отвратительную вонь хатта, сальный запах наемников и солдат удачи?
Она прошла дальше. Страх, охвативший ее, она связывала с особым газом, которым был насыщен воздух в зале приемов. Ее отец предупреждал об этом, когда она впервые девочкой попала на аудиенцию к Императору. «Не бойся, — прошептал Бэйл Органа, открывая перед ней дверь. — Это просто небольшой трюк, с помощью которого он пытается заставить тебя думать, что он намного опаснее, чем на самом деле».
Она действительно боялась, но знала, что страх этот не настоящий. Это воспоминание осталось с ней навсегда, возвращаясь к ней каждый раз, когда она ощущала страх.
На троне Палпатина кто-то был.
Лея вышла из-за колонн. Сутулая фигура в мантии, лицо скрыто в тени капюшона. Она увидела его сверкающие глаза. У подножия трона скорчилась женщина, почти обнаженная, в обрывках шелкового платья, с длинными каштановыми волосами и в ошейнике на цепи.
Это была она сама, восемь лет назад. С опущенными глазами, избитая, покорная — какой она никогда не была, даже в жутком дворце Джаббы. Лишенная всякой надежды и понимающая, что на этот раз спасения ждать неоткуда.
Рука ее потянулась к лазерному мечу на поясе, но она вспомнила слова Каллисты о том, что лучше не использовать оружие, пока не знаешь, против кого его используешь. Лея стояла неподвижно, но сердце ее отчаянно колотилось в груди.
— Ну, доставай же, — послышался низкий женский голос, тягучий, словно мед, и она узнала свой собственный голос, фигура на троне откинула, капюшон. Лея увидела себя, зрелую и прекрасную, прекрасную неописуемо: ростом почти шесть футов, с мягкой, изящной грацией, которой она всегда завидовала у Мон Мотмы и Каллисты. Хотя в лице ее ощущались зрелость и мудрость, морщинки в уголках глаз исчезли, губы были более полными и красными, волосы — густыми и пышными. Это была красота, идеализированная и доведенная до пугающего совершенства.
— Доставай. Ты должна отдать его одной из нас.
Она поднялась с трона и сбросила мантию Палпатина, упавшую за ее спиной темными складками. Лея увидела, что и на ней тоже цепь рабыни, украшенная драгоценными камнями, но она носила ее, словно императорские одежды. Императрица Лея откинула назад голову и, рассмеявшись, протянула руки к потолку. Из ее пальцев вылетели молнии Силы, поползли вдоль колонн, осветили ее изящные скулы и холодные золотистые глаза. Позади нее, как и во дворце Джаббы, Лея увидела на стене замороженного в карбоните человека, но искаженные черты его лица были чертами Люка, а не Хэна.
Она не знала, где сейчас Хэн. «Возможно, его уже нет в живых», — подумала она.
Погиб от Семени Смерти, где-то в секторе Меридиана. И она, Императрица, наконец от него избавилась.
— Кому из нас ты отдашь его, Лея? — Императрица дернула за золотую цепь, заставив Лею-рабыню растянуться на полу. Несчастная девушка уткнулась лицом в руки и разрыдалась, как порой часто хотелось тогда Лее — в то время, в том месте, в той жизни. — Достань свой лазерный меч и отдай его одной из нас. Ты должна это сделать.
Лея отстегнула оружие от пояса. Она взвесила его в руке, изящное, серебристое оружие, которое она сделала сама под руководством Люка, а затем боялась использовать. Руки Леи-рабыни, сжатые от отчаяния в кулаки, казались безвольными и слабыми. Руки Императрицы, стоявшей перед троном, были большими и сильными, словно у мужчины; с длинными пальцами; белыми, какими Лея всегда хотела видеть собственные руки. За троном она увидела Йакина и Йайну, улыбающихся, с лазерными мечами в руках, и едва заметный уголок белой мантии ее отца, той, которая была на нем в другом ее сне, когда Анакин убил его.
Не слышалось ни звука, кроме всхлипываний девушки-рабыни.
Императрица подошла к ней. Мантия Палпатина тянулась за ней, словно дымные крылья, окутывавшие огонь ее золотых украшений.
— Отдай его одной из нас, — приказала она. — Отдай его мне.
Лея отступила назад, испугавшись могущества этой женщины. «Я могла бы убить ее, прямо сейчас. Она этого заслуживает — за то, что она сделала с моим отцом». Она не могла в точности сказать, почему она так подумала и кого, собственно, имела в виду. Если она отдаст меч рабыне, Императрица просто отберет его у нее. Кроме того, рабыня лишь жалко ползала по полу, тихо всхлипывая и не поднимая лица. Лея ощутила стыд и замешательство, сознавая, что и это тоже она сама.
Я могла бы убить ее. Я могла бы убить их обеих.
Она отступила еще дальше, держа лазерный меч обеими руками и тяжело дыша. Золотистые глаза — ее собственные глаза, подобные солнцам, — смотрели на нее, подчиняя ее себе, как мог подчинить ее себе Палпатин. У подножия трона продолжала ползать и всхлипывать девушка-рабыня. Лея вцепилась в рукоятку оружия, не желая с ним расставаться, но чувствуя, что ей придется это сделать. Она почти задыхалась от страха, и легкое удушье от попавшего в горло газа привело ее в чувство.
«Все это не настоящее, — сказал когда-то ее отец — ее истинный отец. — Это просто нечто, что он хочет тебе внушить».
Она шагнула в сторону, уступая дорогу Императрице.
— Я никому его не отдам, — сказала она. — Он мой, и я поступлю с ним так, как сочту нужным сама.
И, повернувшись к ним спиной, она вышла прочь из дворца, прочь из пещеры.
19
— Люк смог противостоять Вейдеру, — сказала Каллиста. — Да, он потерпел — поражение, он лишился руки, как когда-то лишился ее Вейдер, и вынужден был признать тот факт, что Вейдер — его отец. И этот факт стал отправной точкой его пути. У тебя же никогда не было подобного шанса.
— Я вовсе к этому не стремлюсь, — сухо ответила Лея. — Я знала Вейдера. Я видела, как он постоянно следовал по пятам за Палпатином, каждый раз, когда я бывала при дворе. Поверь мне, я никогда не соглашусь с тем, что он — мой отец.
— Тогда ты всегда будешь рабыней его тени. Взгляд Леи гневно вспыхнул. Они долго смотрели друг другу в глаза в колеблющемся свете костра и световых панелей, стоявших посреди лагеря теранцев. Когда миновал шторм Силы, большинство из обитателей лагеря улеглись вокруг входа в самую большую из сверкающих пещер. За исключением нескольких всадников, стоявших на страже чуть дальше вверх по каньону, остальные спали. Бае исчез — как сказал кто-то, отправился пообщаться с ночью. Видимо, это было обычным занятием для Слухачей, поскольку все лишь кивнули в ответ.
Лея и Каллиста сидели чуть поодаль, и рядом больше никого не было.
Лея отвела взгляд первой. К ней вернулись ее кошмары, обличье ее прежних страхов. Она вспомнила охватившую ее ярость, необходимость доказать, что она не только дочь Анакина Скайуокера. Она воспользовалась его же оружием, ногри, чтобы обеспечить безопасность себе и своим детям и возместить ущерб, который он им причинил; но она содрогалась при одной мысли о том, чтобы встать и сказать; «Я дочь Дарта Вейдера».
— Не знаю, что бы это означало, — медленно сказала она, — если бы я согласилась с этим фактом. Если бы я сделала его частью своей жизни, так же, как Люк.
— Ты имеешь в виду — для других? — Каллиста обхватила руками колени, сидя на гладком, словно отлитом из стекла, кристалле; ветер разбросал ее волосы по красной кожаной куртке. — Для тех, кто стал бы спрашивать, что делает его дочь, руководя Советом?
— Возможно, — ответила Лея. — Но в большей степени — для меня самой. И для детей. На это потребуется время.
Гнев ее сменился горячим комком в горле.
— Никто и не просит тебя делать это завтра же. Но если ты знаешь, какая именно его часть — в тебе, ты сможешь понять, что следует оградить неприступной стеной, а что — взять. Ибо ты не можешь позволить себе оставаться слабой, Лея, — сказала Каллиста. — Ты не можешь позволить, чтобы подобное когда-либо случилось с тобой снова.
— Да, — тихо ответила Лея, — я знаю. Каллиста встала и отстегнула от пояса лазерный меч. Солнечно-желтый луч прорезал темноту.
— Тогда давай начнем.
Тренироваться с Каллистой было в некоторых отношениях легче, чем с Люком, хотя она была такого же роста, что и Люк, и не менее требовательным учителем. Тем не менее Каллиста понимала разницу в технике, которая требовалась при меньшем росте и весе Леи, обладала рефлексами много лет старательно тренировавшегося человека и значительно лучшим чувством пространства и времени, чем любой из мужчин, с кем Лее когда-либо приходилось иметь дело. Так же как и во время занятий с Люком, Лея не ощущала опасности, не боялась тихо гудящего лазерного клинка, который мог прорезать плоть, словно горячая серебряная проволока кусок сыра, — лишь странную бодрость, чувство свободы, которому она инстинктивно не доверяла, ибо оно было столь прямым и непосредственным.
— Работай ногами, — бесстрастно сказала Каллиста, выжигая дымящуюся ямку в камне в сантиметре от кое-как скрепленной лентой золотистой туфли Леи. — Работай ногами. Не бойся собственной души. Постоянно следить за собой вовсе незачем.
Лея отступила назад. Клинок тихо шипел, отбрасывая бледно-голубой свет на ее вспотевшее лицо; длинные пряди волос падали ей на глаза.
— Если я не буду за собой следить, боюсь, я сделаю что-нибудь не так.
— Я знаю, — сказала Каллиста. — Ты следила за собой всю жизнь. Чего ты, собственно, боишься?
— Причинить кому-нибудь вред, — ответила Лея, и это была несомненная истина, исходившая из глубины ее души. Сейчас они говорили не о поединке, и обе понимали это.
— Ты сама узнаешь, когда придет время нанести удар, — сказала Каллиста. — И когда отступить. Единственный путь этому научиться — чаще сталкиваться с подобными ситуациями в жизни.
— Я не хочу стать еще одним… — слова замерли на ее губах, — Еще одним Палпатином? — спросила Каллиста. — Еще одним Вейдером? Но ведь ты — не они. Ты даже не еще один Бэйл Органа. Ты — Лея.
Лея молчала, глядя на мягкий голубой свет своего клинка и желтое, более бледное свечение клинка Каллисты. Два холодных луча освещали темноту вокруг, четко обрисовывая две женские фигуры — государственного деятеля и воина, мыслителя и чувствующего сердца.
— Ты еще этого не поняла? — спокойно спросила Каллиста. — Люк — понял.
Дыхание Леи стало ровнее. Оружие лежало в ее руке, словно став частью ее самой. Впервые с тех пор, как она когда-либо брала в руки лазерный меч, она улыбнулась. И, улыбаясь, дала знак Каллисте и снова шагнула вперед.
На этот раз жестом предложила остановиться Каллиста. Лея опустила оружие. Каллиста повернула голову, прислушиваясь и нахмурив темные ровные брови. Мгновение спустя в круг света вошел Бае, с озабоченным выражением на покрытом шрамами худом липе, окаймленном длинными, заплетенными в косы волосами.
— Они идут к орудийной башне, — сказал он. — Из Красного ущелья, их там несколько десятков. И к другим башням тоже.
— Как он узнал? — спросила Лея, пока они с Каллистой шли следом за остальными к пещерам, где были спрятаны ку-па и флаеры. Она забралась в заднюю часть одной из машин вместе с еще троими теранцами, Каллиста вскочила в седло бледно-зеленого ку-па, замотала лицо серой тканью и повесила на плечо ружье и связку гранат.
— Они говорят, что слышат голоса. Голоса, которые звучат у них в голове, когда они спят в особых местах, далеко в горах, или пьют настои из специальных трав — насколько я знаю, это подавляет активность левого полушария мозга. Бае — Целитель, обладающий немалой Силой. Как и большинство других Слухачей.
Она бросила Лее ружье и лук. В задней части флаера были стрелы, которые все начали передавать друг Другу, пока машины и животные двигались сквозь ледяную предрассветную тьму вдоль безмолвных каньонов.
— Сила здесь очень велика, — тихо сказала она, держа рукой в перчатке поводья ку-па. — Я слышала об этом от Дйинна, моего Учителя. Он рассказывал о двух молодых джедаях, которые появились здесь много столетий назад в поисках Силы, которой им недоставало. О них больше ничего неизвестно, но один из них, предположительно, был хаттом. Насколько я знаю, хатты живут очень долго.
Она удивленно покачала головой, словно представив саму себя год назад, когда она бежала с остатков уничтоженного флота адмирала Даалы в поисках ключа, который провел бы ее сквозь извилистый лабиринт к ее собственным утерянным дарам.
— Что я нашла — ты знаешь. Мелочность, старую вражду, рабство… И я подумала: — больше никогда. Больше никогда я не стану ничьей пешкой ради способностей, с которыми я родилась и которыми теперь даже не обладаю. Но пока я была в плену, я видела «Уверенный». Я видела Дзима и догадалась, что он затевает. Насколько я понимаю, моего послания ты не получила?
— Я вовсе к этому не стремлюсь, — сухо ответила Лея. — Я знала Вейдера. Я видела, как он постоянно следовал по пятам за Палпатином, каждый раз, когда я бывала при дворе. Поверь мне, я никогда не соглашусь с тем, что он — мой отец.
— Тогда ты всегда будешь рабыней его тени. Взгляд Леи гневно вспыхнул. Они долго смотрели друг другу в глаза в колеблющемся свете костра и световых панелей, стоявших посреди лагеря теранцев. Когда миновал шторм Силы, большинство из обитателей лагеря улеглись вокруг входа в самую большую из сверкающих пещер. За исключением нескольких всадников, стоявших на страже чуть дальше вверх по каньону, остальные спали. Бае исчез — как сказал кто-то, отправился пообщаться с ночью. Видимо, это было обычным занятием для Слухачей, поскольку все лишь кивнули в ответ.
Лея и Каллиста сидели чуть поодаль, и рядом больше никого не было.
Лея отвела взгляд первой. К ней вернулись ее кошмары, обличье ее прежних страхов. Она вспомнила охватившую ее ярость, необходимость доказать, что она не только дочь Анакина Скайуокера. Она воспользовалась его же оружием, ногри, чтобы обеспечить безопасность себе и своим детям и возместить ущерб, который он им причинил; но она содрогалась при одной мысли о том, чтобы встать и сказать; «Я дочь Дарта Вейдера».
— Не знаю, что бы это означало, — медленно сказала она, — если бы я согласилась с этим фактом. Если бы я сделала его частью своей жизни, так же, как Люк.
— Ты имеешь в виду — для других? — Каллиста обхватила руками колени, сидя на гладком, словно отлитом из стекла, кристалле; ветер разбросал ее волосы по красной кожаной куртке. — Для тех, кто стал бы спрашивать, что делает его дочь, руководя Советом?
— Возможно, — ответила Лея. — Но в большей степени — для меня самой. И для детей. На это потребуется время.
Гнев ее сменился горячим комком в горле.
— Никто и не просит тебя делать это завтра же. Но если ты знаешь, какая именно его часть — в тебе, ты сможешь понять, что следует оградить неприступной стеной, а что — взять. Ибо ты не можешь позволить себе оставаться слабой, Лея, — сказала Каллиста. — Ты не можешь позволить, чтобы подобное когда-либо случилось с тобой снова.
— Да, — тихо ответила Лея, — я знаю. Каллиста встала и отстегнула от пояса лазерный меч. Солнечно-желтый луч прорезал темноту.
— Тогда давай начнем.
Тренироваться с Каллистой было в некоторых отношениях легче, чем с Люком, хотя она была такого же роста, что и Люк, и не менее требовательным учителем. Тем не менее Каллиста понимала разницу в технике, которая требовалась при меньшем росте и весе Леи, обладала рефлексами много лет старательно тренировавшегося человека и значительно лучшим чувством пространства и времени, чем любой из мужчин, с кем Лее когда-либо приходилось иметь дело. Так же как и во время занятий с Люком, Лея не ощущала опасности, не боялась тихо гудящего лазерного клинка, который мог прорезать плоть, словно горячая серебряная проволока кусок сыра, — лишь странную бодрость, чувство свободы, которому она инстинктивно не доверяла, ибо оно было столь прямым и непосредственным.
— Работай ногами, — бесстрастно сказала Каллиста, выжигая дымящуюся ямку в камне в сантиметре от кое-как скрепленной лентой золотистой туфли Леи. — Работай ногами. Не бойся собственной души. Постоянно следить за собой вовсе незачем.
Лея отступила назад. Клинок тихо шипел, отбрасывая бледно-голубой свет на ее вспотевшее лицо; длинные пряди волос падали ей на глаза.
— Если я не буду за собой следить, боюсь, я сделаю что-нибудь не так.
— Я знаю, — сказала Каллиста. — Ты следила за собой всю жизнь. Чего ты, собственно, боишься?
— Причинить кому-нибудь вред, — ответила Лея, и это была несомненная истина, исходившая из глубины ее души. Сейчас они говорили не о поединке, и обе понимали это.
— Ты сама узнаешь, когда придет время нанести удар, — сказала Каллиста. — И когда отступить. Единственный путь этому научиться — чаще сталкиваться с подобными ситуациями в жизни.
— Я не хочу стать еще одним… — слова замерли на ее губах, — Еще одним Палпатином? — спросила Каллиста. — Еще одним Вейдером? Но ведь ты — не они. Ты даже не еще один Бэйл Органа. Ты — Лея.
Лея молчала, глядя на мягкий голубой свет своего клинка и желтое, более бледное свечение клинка Каллисты. Два холодных луча освещали темноту вокруг, четко обрисовывая две женские фигуры — государственного деятеля и воина, мыслителя и чувствующего сердца.
— Ты еще этого не поняла? — спокойно спросила Каллиста. — Люк — понял.
Дыхание Леи стало ровнее. Оружие лежало в ее руке, словно став частью ее самой. Впервые с тех пор, как она когда-либо брала в руки лазерный меч, она улыбнулась. И, улыбаясь, дала знак Каллисте и снова шагнула вперед.
На этот раз жестом предложила остановиться Каллиста. Лея опустила оружие. Каллиста повернула голову, прислушиваясь и нахмурив темные ровные брови. Мгновение спустя в круг света вошел Бае, с озабоченным выражением на покрытом шрамами худом липе, окаймленном длинными, заплетенными в косы волосами.
— Они идут к орудийной башне, — сказал он. — Из Красного ущелья, их там несколько десятков. И к другим башням тоже.
— Как он узнал? — спросила Лея, пока они с Каллистой шли следом за остальными к пещерам, где были спрятаны ку-па и флаеры. Она забралась в заднюю часть одной из машин вместе с еще троими теранцами, Каллиста вскочила в седло бледно-зеленого ку-па, замотала лицо серой тканью и повесила на плечо ружье и связку гранат.
— Они говорят, что слышат голоса. Голоса, которые звучат у них в голове, когда они спят в особых местах, далеко в горах, или пьют настои из специальных трав — насколько я знаю, это подавляет активность левого полушария мозга. Бае — Целитель, обладающий немалой Силой. Как и большинство других Слухачей.
Она бросила Лее ружье и лук. В задней части флаера были стрелы, которые все начали передавать друг Другу, пока машины и животные двигались сквозь ледяную предрассветную тьму вдоль безмолвных каньонов.
— Сила здесь очень велика, — тихо сказала она, держа рукой в перчатке поводья ку-па. — Я слышала об этом от Дйинна, моего Учителя. Он рассказывал о двух молодых джедаях, которые появились здесь много столетий назад в поисках Силы, которой им недоставало. О них больше ничего неизвестно, но один из них, предположительно, был хаттом. Насколько я знаю, хатты живут очень долго.
Она удивленно покачала головой, словно представив саму себя год назад, когда она бежала с остатков уничтоженного флота адмирала Даалы в поисках ключа, который провел бы ее сквозь извилистый лабиринт к ее собственным утерянным дарам.
— Что я нашла — ты знаешь. Мелочность, старую вражду, рабство… И я подумала: — больше никогда. Больше никогда я не стану ничьей пешкой ради способностей, с которыми я родилась и которыми теперь даже не обладаю. Но пока я была в плену, я видела «Уверенный». Я видела Дзима и догадалась, что он затевает. Насколько я понимаю, моего послания ты не получила?